Птицы

∞

      — Не знал, что ты куришь.       Том слегка удивлённо хмыкнул, обернувшись на голос. Он сидел на длинном парапете, укрытый навесом. Вытяни руку за его пределы — и та исчезнет в шумной стене дождевой воды. Отсюда не было видно поселка, только верхушки старых сосен и свинцовое небо.       Гарри опустился рядом и тоже закурил. Они сидели в тишине, пока фильтр сигареты не стал обжигать Тому пальцы. Он небрежно бросил бычок вниз, провожая его задумчивым взглядом, и глянул на мужчину.       — Скажи… Чисто теоретически у меня есть шанс?       Певерелл повернул голову, встретившись с ним взглядом. Том выглядел серьёзным, не было даже намека на насмешку.       — Ну, если теоретически, — он затянулся, — то шансы есть у всех.       Реддл приподнял бровь.       — Но, — продолжил Гарри, запрокидывая голову и выдыхая дым, — Скажем, у тебя они больше, чем у остальных.       Том следил за тем, как дёргается его кадык. Челка падала на глаза, закрывала их почти полностью, но, кажется, Певереллу это не приносило дискомфорта. Сейчас, без рабочей мантии и рубашек, в обычной растянутой майке и магловских джинсах он выглядел небрежно, но странным образом эстетично.       На его слова Реддл прикрыл глаза, скрестив голени. Босые ноги коснулись холодного бетона здания.       — Из-за твоего прошлого? — ровно спросил он, не открывая глаз.       Том знал об этом прошлом. О том самом, на разговорах о котором Гарри закрывался, хмурился и отводил взгляд. Том знал, что у того прошлого такие же красные, как у него, глаза, но вместо губ и носа лишь кривые щели. Он знал, что у прошлого Гарри, у той его части, о которой Певерелл никогда не говорил вслух, шипящий змеиный голос и холодная, леденящая душу магия. Как у него.       Вот только Том никогда не делал Гарри так больно. Никогда не причинял ему вреда. И Реддл надеялся, осторожно и боязливо, что Певерелл понимает это.       — Нет, из-за моей симпатии.       У Гарри получается признатсья в этом так просто, почти буднично, что Том открывает глаза и смотрит.       Певерелл — сплошное противоречие, и Реддл уже давно перестал пытаться понять закономерность его действий. Зачем тогда убегал от него столько лет? Почему уходил, не давал зайти дальше? Когда на смену раздражению и напряжению успели прийти эти решимость и непоколебимое спокойствие в голосе?       Гарри смотрит на него внимательно, лишь с тенью вопроса и почти не проступающим на поверхность волнением. Смотрит так, будто всё ещё сомневается, но не в себе, не в своих словах и чувствах, а в нём, в Томе.       Реддл улыбается уголком губ, склоняет голову и мягко щурится. Симпатия — это ещё не влюбленность и тем более не любовь, но это всё же больше, чем ничего.       Определенее.       — Что ж, тогда я, пожалуй, воспользуюсь своим шансом, — говорит Том и придвигается ближе. Он не тянется за поцелуем — пока не тянется — просто наблюдает за реакцией, хочет убедиться, что глаза и голос Певерелла не лгут.       Он удовлетворённо приподнимает уголки губ чуть выше, когда Гарри не напрягается от такой близости, только, казалось, расслабляется ещё больше, ненароком соприкасаясь с ним ногой, коленями.       Певерелл отставляет руки назад, откидывается на стену и пододвигает ладонь к его бедру. Ненавязчиво, оставляя следующий шаг ему.       И Том пользуется этим, опускает руку, накрывает чужие пальцы, сжимает едва ощутимо и тихо выдыхает. Кожа Гарри теплее его собственной и неожиданно греет.       Певерелл откидывает голову на стену, улыбается, и внутри Тома что-то приятно сжимается от вида его расслабленной улыбки. Он склоняется ближе, утыкается совершенно не думая в чужое плечо, касается холодным носом голой кожи. От Гарри пахнет землёй, кофе и совсем немного сигаретным дымом.       Певерелл ежится, но не отстраняется, позволяет, и Том плывет от этой вседозволенности.       Он чувствует себя ребенком, дорвавшимся до подарка, заполучив наконец который не набрасывается на него с нетерпением, а медленно смакует сам факт, рассматривает со всех сторон цветастую упаковку, разглядывает бант, аккуратно поддевает ленточку, растягивая удовольствие.       Том чувствует, как чужие пальцы нерешительно касаются его кудрей, медленно перебирают их. Это ощущается совсем не так, как если бы это делала Сара.       Сестра любит трепать их, зачесывать, не сильно тянуть, наблюдая за его реакцией или привлекая внимание. Гарри же просто перекладывает прядки с места на место, держа руку навесу, почти не касаясь самой головы, всё ещё проверяя границы.       Том позволяет. Кажется, сейчас он готов позволить Гарри многое.       — Тебя не потеряют? — спрашивает Певерелл спустя, казалось, вечность.       Ливень стихает, превращаясь в мелкий дождь.       Том поднимает голову с его плеча и смотрит вниз, туда, где зелёная трава утопает в воде. Погода в Болоте как в тропиках — удушливая жара несколько раз за сутки успевает смениться ливнем.       Он поворачивается, замечает, что Гарри всё ещё ждёт ответа.       — Сара знает, где я, — пожимает плечами Том.       Он так привык к этому, что даже не вспоминает сразу, что у других людей не так.       — Она всегда знает, — запоздало прибавляет Реддл, склоняя голову.       Гарри только кивает, даже не хмурится, будто другого и не ожидал.       Том прислушивается, заглушает свои мысли и начинает слышать отдалённое эхо чужих. Тянется к ним, мягко касаясь её сознания.       Мысли Сары сначала стихают полностью, потом вновь набирают громкость, но жужжат уже тише, текут медленнее, приглашая нырнуть в них, услышать. Но он лишь посылает через связь свои эмоции, кажется, на миг оглушая, выводя сестру из равновесия этим приторно сладким, пушисто-розовым комочком чего-то счастливо повизгивающего.       Том слышит её смех. Такой громкий, что закладывает уши.       Сара, как всегда, понимает всё без слов.       Гарри наблюдает за Томом, за тем, как он на мгновение прикрывает глаза, прислушивается к чему-то своему и улыбается.       Раньше Певерелл заставлял себя отворачиваться, старался не думать о том, что значит это тянущее чувство в груди от вида Реддла, а теперь он смотрит неотрывно.       Тянет руку к почти прозрачной коже, обманчиво беззащитной, но такой холодной, проводит подушечками пальцев по сонной артерии, наблюдая, как темнеют глаза напротив.       Последние годы Гарри так много времени тратил на то, чтобы убедить себя в том, что Том Реддл — не его дело, что и сам перестал в это верить. Он всё ещё помнил задание Хелы, но оно больше не было причиной того, что он общается с Сарой, что думает о Томе.       Правда была совсем другой, быть может, не такой, какой бы он прошлый хотел её видеть, но сейчас, в Болоте, Гарри окончательно и бесповоротно решил себе признаться в том, что Том Марволо Реддл всегда, незнависимо от мира и обстоятельств, был его делом.       Не потому что когда-то он был мальчиком-который-выжил, героем, а Том Реддл — главным злодеем. И даже не из-за пророчества.       Просто Том всегда был рядом — сначала, как крестраж, как темная совесть, как маленький чертёнок, сидящий на плече и шепчущий всякие гадости, не обидные, на самом деле, почти всегда поднимающие настроение. Потом, как тот, кто лишил его родителей — как убийца — без лица, просто образ, голос из воспоминания с зелёной вспышкой. Потом, как Квирелл — учитель, и как старшекурсник — воспоминание из дневника. Младенец, обретший новое тело с помощью его крови и, наконец, как Волдеморт. Последний был самым ярким, самым пугающим, но не самым долговечным из них.       После битвы за Хогвартс, его и своей смерти, Волдеморт превратился в очередного фантома из снов, призрака пошлого, не кошмар, нет, — Гарри не боялся его, просто не мог забыть. Ему не хватало его чертёнка. Того кусочка души, который так и остался там, за гранью, наедине со своим главным страхом — Смертью. А Гарри… он не говорил об этом друзьям, не признавался даже самому себе, что тоскует. Что надрыв, оставшийся на том месте, где была крошечная частичка Тёмного Лорда, болит и ноет не меньше, чем другие раны.       Когда он встретил Хель, оказался в другом мире и вновь встретил Тома Реддла — не Волдеморта и даже не эгоистично-пафосного Тома-призрака из дневника — а того чертёнка, которого знал когда-то давно, он почувствовал облегчение. Только облегчение.       Надежда к нему пришла много позже, когда в стальных глазах слизеринца вместо настороженности и вежливого внимания сначала загоралась лёгкая заинтересованность, а потом и жгучий интерес. Это произошло уже после Хогвартса, но сам Гарри никуда не торопился, давал себе время передумать, малодушно, но здраво оставлял пути отступления.       С годами Том менялся, но его взгляд, направленный на него, оставался всё тем же — требовательным, напористым, но не лишенным при этом лукавства и детской хитринки.       Реддл улыбался озорно и игриво и в этом не было ни колючего превосходства Тома-призрака, ни призрения и ненависти Волдеморта. Этот Том был просто Томом. Опасным для него, но не смертельно. Ядовитым, но лишь до лёгкого жжения в рёбрах.       Иногда, когда Гарри снились сны о прошлом, он чувствовал себя человеком на корабле, который кто-то решительно направил прямо в бурю. И его, человека на скользкой и мокрой палубе, швыряет из стороны в сторону, тошнит, выворачивает наизнанку так, что кажется, будто ещё немного, и он выплюнет собственное сердце.       В такие моменты душевного раздрая Певерелл садился поближе к огню камина и выкуривал сразу пачку сигарет, не отрывая взгляда от языков пламени.       Он мог долго размышлять над тем, будет ли он плохим человеком, плохим сыном, если позволит себе полюбить человека, чья копия из другого мира убила его родителей.       Или — что заставляло его ёжится не от неприязни, а от острого чувства обделенности — будет ли он плохим человеком, если полюбит, заберёт себе Тома Реддла этого мира. Мира, где, вероятно, через пару десятилетий родится его младшая копия, у которой даже не будет шанса узнать Тома Реддла ближе, узнать, как личность, как человека.       Справедливо ли лишать этого Гарри Поттера его Тома Реддла? Его возможного счастливого будущего с ним?       Обычно, когда на него накатывали подобные мысли, он писал Саре. Приходил сам или приходила она и они просто сидели и пили, пока он пытался собраться, привести в порядок то, что творилось у него в голове. Иногда он говорил с ней — не о Томе, Мерлин упаси, нет — о работе, о погоде, о чем угодно, чтобы отвлечься.       И это помогало. Он успокаивался, выдыхал и снова мыслил трезво, несмотря на выпитый алкоголь. Гарри давал Тому свободу и то, что никогда не давали ему самому — шанс на выбор.       Он позволил Реддлу принять это решение самостоятельно, не настаивая, не давя, не упрекая, просто не показывая своих эмоций.       Том знал о его прошлом от Сары. Знал о том, что его отцом был Джеймс Поттер, и, безусловно, не мог не понимать, что у этого Джеймса — его крестника, сына его друзей — с большой долей вероятности тоже когда-нибудь родится Гарри Поттер.       Этот ребёнок не будет им самим хотя бы из-за отсутствия чертёнка и присутствия родителей. Он будет целым, не поломанным, без груза прошлого и клейма фаворита Смерти. Он будет нормальным, наверное, идеальным, а уж идеальный Том непременно сможет найти к нему подход.       Но Том выбрал его.       Не нового, не целого, не чистого Гарри Поттера, а Гарри Певерелла, взрослого мага с табунами тараканов в голове, сумбуром в жизни и неизвестностью в судьбе.       Тома не испугала его магия, его сила и связь со Смертью, не испугало его прошлое и возможное нелёгкое будущее и Гарри был этому рад. Он был безмерно благодарен и признателен, а ещё, кажется, по-настоящему счастлив.       Эти отношения не будут лёгкими — в конце-концов, один из них целый Реддл, а другой — Поттер версии 2.0, но у них двоих будет это время, чтобы притереться, узнать и подпустить ближе, не боясь, что в ответ навредят, воткнут нож в спину.       Быть может, Том Реддл и не был лучшим кандидатом в спутники жизни, но он был его осознанным и взвешенным выбором.       А ещё Том был просто Томом и, признаться честно, Гарри было этого достаточно.       Сара улыбается, когда просыпается ночью от стука в окно и видит за стеклом два мутных горящих глаза. Троша смотрит пристально и не двигается с места, пока она не открывает форточку. Тихий шелест металлических крыльев и он с цокотом приземляется на узкий подоконник, протягивая когтистую лапу.       Реддл отвязывает маленький кулёк, разворачивает в дорожке лунного света и благоговейно выдыхает.       Кольцо на ладони переливается в холодном свете тёмными изумрудами, цепочкой тянущимися по центру полированного деревянного обруча. Сара чувствует, как в них теплится только зарождающаяся жизнь и старается дышать глубоко и размеренно, чтобы не задохнуться от спирающих лёгкие эмоций.       Она не знает, где Флимонт взял эти камни, но они подходят ей так хорошо, словно тысячелетия назад были созданы специально для неё и всё это время провели в ожидании их встречи.       Сара переводит взгляд на птицу и улыбается, нежно гладя по твёрдым перьям.       — Лети, Троша, и не возвращайся, — шепчет она и бережно проводит по клыкастому клюву. Достаёт из кармана два вытянутых флакона со своей кровью и кровью брата и надёжно прячет те между пластинами перьев под крыльями.       — Охраняй Джея, не давай его в обиду, — приговаривает Сара и на миг ей кажется, что Троша смотрит на неё с укором.       Из клюва раздаётся металлическое перещёлкивание. Птица взлетает с подоконника, приземляется на оконную раму форточки и смотрит неотрывно.       Сара прикрывает глаза, собирается с духом и ровно чеканит:       — Потрошитель, активировать программу «Молоко».       Голем замирает, мутные глаза гаснут и через мгновение загораются вновь, но уже не голубые, а белые. Троша последний раз взмахивает крыльями и исчезает высоко в небе, сливаясь с темнотой ночи.       Сара выдыхает, всё ещё смотря на то место, где сидела птица.       Она будет скучать по нему, но это нужно было сделать — не могли же они оставить Джей-Джея совсем одного, без их защиты.       Гарри не двигается. Смотрит широко распахнутыми глазами на активированный Передвижник и, кажется, даже не дышит.       — Ты, блять, сумасшедшая, — сипит он, не отводя взгляда от зависшего в воздухе посреди комнаты артефакта.       Тот то собирается в единую сферу, то медленно распадается на части, кольцами кружащиеся вокруг центра, как миллиарды ледяных осколков вокруг Сатурна. Центр — платформа с хрустальным куполом не больше чашки, в которым клубится чернота и то и дело мелькают кожистые крылья Фестрала — живого сердца артефакта.       Крайние элементы самого широкого кольца то выстраиваются в ровную, последовательную цепь, то расщепляются в вязкую светящуюся массу, будто состоящую из снежных игл. Эта масса окутывает остальные детали сложной конструкции, притягивает их, словно магнитом и сращивает.       Артефакт мерно гудит, время от времени начиная звенеть и потрескивать от нарастающего напряжения. Но каждый раз, когда звон достигает пика, раздается негромкий хлопок и вся энергия собравшейся воедино сферы с шипением разлетается, снова распадаясь на кольца.       Потом круги вновь медленно сужаются с нарастающим звоном, собираются в центре, и цикл начинается сначала.       Это не было похоже ни на что, что Гарри когда-либо доводилось видеть. Обнаружь он подобное самостоятельно и подумал бы, что это дело рук по меньшей мере кого-то вроде Основателей или Хелы, слишком уж… нереально выглядело то, что он сейчас видел.       Передвижник не был похож на нормальный артефакт. Он казался иллюзорным, ненастоящим, просто выдумкой магловского фантаста, но стоило протянуть руку к кольцам под напряжённым взглядом Тома и предостерегающим — Сары, как Гарри почувствовал жар.       Он, черт возьми, почувствовал пространство — невидимое, как воздух, но вязкое и горячее, как растопленный шоколад.       Гарри сделал шаг назад, подальше от Передвижника, и медленно перевел взгляд на застывшую у стены Сару.       Он разглядывал её несколько минут, вглядывался в черты лица, фигуру, пытался увидеть хоть что-то, чего он не замечал раньше, но нет, Сара была всё той же Сарой, ничего нового.       Певерелл пересекся с ней взглядом. Девушка смотрела с хмурым ожиданием, но не выглядела раздражённо или напряжённо.       И Гарри понимал причины отсутствия этого напряжения — для Сары его мнение не было авторитетным.       Его слова сейчас не изменят ровным счётом ничего в её решениях и стремлениях, какими бы они не были.       Он может сколько угодно убеждать её в сумасшествии и непомерных рисках использования этого артефакта по назначению. Может детально рассказывать и пересказывать, что с ними случиться, застрянь они вдруг где-то в пространстве между мирами, но это ничего не изменит.       Певерелл перевел взгляд на Тома и на мгновение зажмурился, понимая, что тот его выслушает, поймёт, даже согласится, но не поддержит. В этом он был ему не союзник.       Гарри знал это с самого начала, с тех самых пор, как увидел этого Тома Реддла в классе, стоящего рука об руку со своей точной копией в юбке — Том всегда будет за Сару, всегда на её стороне.       Не потому, что сторона Сары всегда правая, не потому, что сестра не может за себя постоять, нет.       Просто для Тома других сторон просто не существовало.       И ему, Гарри, нужно было всего лишь сделать выбор — да эти двое и пригласили его сюда исключительно для этого! — либо он с ними, либо нет.       И Гарри ругается в голос, не сдерживается, выпускает всё это потоками сквернословия, опустошая себя до рези в лёгких.       Реддлы даже не морщатся на заковыристые, недостойные приличного мага выражения, только смотрят. Смотрят и ждут.       И Певерелл смотрит в ответ, всё ещё в разрозненных чувствах, с вопящей дурным голосом интуицией и чётким пониманием, что ничего хорошего из этого не выйдет.       Он вздыхает, набирает лёгкие воздуха, считает от одного до десяти и поднимает устало руку, сдаваясь.       — Но, — тут же вскидывается, угрюмо окидывая Реддлов предостерегающим взглядом и останавливается на Саре. — Я хочу знать ваш план действий. Вы объясните мне, на кой черт вам всё это нужно, прямо, честно и развернуто, — делает акцент на последнем слове и нервозно ведёт плечами, когда от Передвижника снова раздаётся хлопок и разлетаются искры.       Гарри продолжает хмуриться, продолжает просчитывать самые худшие варианты, представляя, что сделает с ним Хела, если они не выкарабкаются — для Богини Смерти его кончина вряд ли послужит веской причиной для отмены наказания за проваленное задание.       Певерелл думает о том, что завтра хотя бы попытается призвать Кричера в Болото — оставлять большую часть своих вещей на съемной квартире в этой реальности ему не хочется.       Он честно пытается мыслить рационально, занять мозг действительно важными сейчас вещами, но какая-то его часть думает совершенно не о том, о чем следует…       Сара, кажется, впервые улыбается ему так искренне.