Лампочка

Кристина Метельская.

Неделя пролетела как в тумане — или, скорее, как в каком-то до одури романтическом фильме, которые я терпеть не могла — и, что, пожалуй, было самым паршивым — я, как будто, невольно играла в нем главную роль. Егоров, с тех пор как мы поцеловались в том сугробе, решил, что я — его «принцесса», и теперь — усердно пытался это продемонстрировать — словно ему кто-то дал задание и дедлайн уже горел. С одной стороны — это было мило. На уровне реакции — «ну, блин, ну зачем ты так». Даже трогательно. Моментами. С другой стороны — весь этот передоз «романтизма» начинал меня бесить — то, как, если бы в тебя решили запихнуть все клише романтических комедий разом. Он заваливал меня цветами — от которых даже Тим уже нервно дергался, и шутливо предлагал мне открыть онлайн-магазин — потому что у нас дома уже не хватало под них ваз. Водил в самые уютные кафешки с живой музыкой. Где, конечно же, пели какую-нибудь приторную романтическую чушь — от которой мне хотелось только закатить глаза до затылка — потому что Егоров сам когда-то говорил, что вот вообще не фанат такой музыки. Дарил всякие нелепые «мелочи» — в виде двухметрового медведя, которого я с трудом смогла затащить в лифт — и, по дороге на свой этаж, думала не плюнуть-ли на это неблагодарное занятие. Он даже как-то узнал, что через пару недель в нашем городе проездом будет топовый фотограф — у которого я давно мечтала сняться — и уже заранее организовал мне у него фотосессию! Ладно, последнее, определенно, было самым приятным — пожалуй, это единственный раз, когда я не закатила глаза, при всем желании. Я ведь никогда не была «девушкой, мечтающей о принце» — и теперь, когда Егоров отчаянно пытался эту роль на себя примерить, все эти его ухаживания казались такой показухой, что меня аж передёргивало. Я чувствовала себя, как персонаж из дурацкого ситкома. Но, самый «эпик фейл» ждал впереди — потому что этот идиот — караулил меня в университете после каждой пары! И это, знаете ли, вообще не самое приятное, когда тебя, выжидают под дверью аудитории — словно тюремный канвой — чтобы забрать сумку и донести до следующей! Так, что парочка самых язвительных ребят из моей группы — уже успели над этим знатно поугарать, и практически довести меня до очередного пиступа бешенства. Потому что, все эти «милые» сюрпризы порой доходили до абсурда. И это было… слишком. Слишком навязчиво. Весь этот приторный сахар — вперемешку с неуклюжими попытками ухаживать, как пятиклассник — бесили настолько, что я уже не понимала, что меня напрягает больше. Его настойчивость или его глупость? И это убивало во мне всякую романтику, для которой, признаться, где-то внутри меня еще тлеет слабый уголёк. Чем больше Егоров пытался смахивать на «адекватного» — тем менее адекватным он казался. И, кажется, не успел поугарать надо мной только ленивый — включая моего собственного брата, который наслаждался ситуацией во всей красе, сидя в первых рядах — потому что именно ему приходилось, день за днём, выслушать те витиеватые конструкции в адрес Егорова, стоило мне оказаться дома. Аж мерзко. Да, что уж там — Егоров настолько упорно пытался заполонить своим присутствием всю мою жизнь, что хоккеиста в ней стало в разы больше чем, когда мы притворялись парой! Все эти его «невинные» попытки «убедить меня стать его девушкой» не давали сосредоточиться ни на работе, ни на учёбе, ни даже на собственных мыслях. В итоге — я металась, как белка в колесе, разрываясь между чувством умиления и желанием послать его нахер — одновременно, хотелось и уткнуться в его плечо, и хорошенько ему же врезать. Может, хоть тогда мозги встанут на место? Вот и сегодня, проснувшись, первым, что я услышала — был настойчивый звонок в дверь от очередного курьера — я даже не сомневалась, что там, скорее всего, будет очередная нелепая «милота» от Егорова. Непонимающе смотрю на парня в желтой куртке, который, как ни в чем не бывало, протягивает мне огромный букет пионов, а из цветов небрежно торчит записка с милым смайликом. Господи, ну за что? За что мне все это?! «Доброе утро, принцесса», — читаю про себя и мысленно закатываю глаза, представляя ухмыляющегося где-то там Егорова. Может идея Тима не так уж и плоха? Ей-богу, куда мне девать все эти веники?! Такими темпами, либо наша квартира скоро превратится в долбанную оранжерею, либо я сдержу своё обещание данное хоккеисту пару дней назад — и отправлю их на помойку. Представляю, как он отреагирует на это, и на губах невольно появляется усмешка. Принимаю цветы и, с натянутой улыбкой, молча захлопываю дверь перед носом обалдевшего курьера, который явно не ожидал такой «радостной» реакции. Беру телефон, лениво просматривая уведомления, и тут же натыкаюсь на всплывающее сообщение от Егорова. «Как тебе сюрприз?» «Мило», — печатаю, стараясь скрыть раздражение, но я уже чувствую, как левый глаз начинает непроизвольно дергаться. Я на грани, и кажется, его это забавляет. «И всё?» «А какую реакцию ты ожидал?» Телефон снова вибрирует, и на экране появляется иконка видеосообщения. Тяжело вздыхаю и нажимаю на воспроизведение, уже предвкушая, какую очередную чушь он придумал. На экране появляется Егоров. Парень сидит в машине, и на его лице играет эта фирменная нахальная ухмылка, от которой мурашки бегут по коже, хотя я сама себе не хочу в этом признаваться. Одновременно бесит и… заводит? Да, твою ж мать… — Ну типа — «О, Боже, какой ты великолепный, трахни меня», — смотрит прямо в камеру и выдает это, не моргнув глазом. Мои брови ползут вверх, а сердце, на мгновение, пропускает удар. Он, что, серьезно?! — Ну, или что-то в этом роде, — добавляет Егоров, закусывая губу. — Неужели я переоценил твой восторг, принцесса? Не могу сдержать смешок — кажется, он специально пытается меня вывести из себя — и, как ни странно, у него это получается. «Кир», — печатаю в ответ, с трудом сдерживая улыбку. — «Бесишь». «Нравлюсь», — моментально приходит не менее лаконичный ответ, сопровождаемый смайликами с сердечками. Этот парень — ходячий парадокс — словно он состоит из одних противоречий. Сначала выдает пошлость, а потом засыпает меня смайликами с сердечками — словно это не он минутой ранее говорил про «трахни меня». Впрочем, как следует порассуждать на эту тему не выходит, потому что телефон тут же звонит. — Тебя подвезти? — в динамике раздается его голос, наполненный нескрываемой насмешкой. Кажется, я слышу, как парень пристегивает ремень безопасности, и как шумит мотор на заднем плане. — Нет, — отвечаю, стараясь звучать как можно более неприступно, но уголки губ предательски ползут вверх. — Да, я так-то для приличия спросил, уже еду. Я уже говорила, что он меня бесит? Пока вся наша группа наперебой гудела, в ожидании препода, я, всеми силами, честно пыталась настроиться на учёбу, доставая конспект из сумки. Но долбанные мысли, как специально, продолжали вертеться вокруг Егорова. Этот парень просто не давал мне покоя, и меня раздражала собственная неспособность, хотя бы ненадолго, выкинуть его из головы. Ну, как можно так бесить?! Я пролистала пару страниц, но слова перед глазами казались размытыми, а в голове, словно на заевшей пластинке, все крутилось его нахальное лицо с этой самодовольной ухмылкой. И — будто бы Кириллу было мало утреннего представления — этот придурок, словно чувствуя мои страдания, самодовольно улыбаясь, как ни в чем не бывало, вваливается в мою аудиторию, приковывая к себе всеобщее внимание — и, что самое противное, все взгляды тут же направляются на меня. Неужели он совсем не понимает, что так делать не надо? — Как ты любишь, с двойным эспрессо, — торжественно протягивает мне стаканчик. Закатываю глаза, раздраженно выдыхаю, и сжимаю конспект так сильно, что костяшки на пальцах, кажется, белеют. Все взгляды устремляются на нас, и я буквально чувствую, как мои щеки начинают гореть — ни то от злости, ни то от смущения — ни то от того, что он в очередной раз так нагло вторгается в мое личное пространство. — Кир, вот скажи мне, — начинаю, стараясь говорить, как можно тише, чтобы меня слышал только он. — Ты торчишь на моем факультете только ради того, чтобы бесить меня своим присутствием? — Нет, конечно, — его губы тут же изогнулись в самодовольной ухмылке. — Чтобы ты каждый день могла любоваться объектом влюбленности. «Боже, какой идиот», — проносится в голове, и в эту секунду, чувствую, как мне непреодолимо хочется треснуть его чем-нибудь тяжелым. — Ты-то своей самовлюбленностью каждый день наслаждаешься. — А теперь и ты будешь, — подмигивает, как будто бы делает мне одолжение. — Безмерно счастлива, — цежу сквозь зубы. — Видишь? Ты уже счастлива моему присутствую. Ну, и, как я мог оставить свою принцессу без кофе? — лучезарно улыбается, игнорируя мое недовольство. — Это же как-то… не по-рыцарски. Я правда хотела ему что-то ответить, но в этот момент наш преподаватель вошел в аудиторию. Позволяю себе облегченный вдох и, умоляюще смотрю на парня, давая понять, что пора бы уже и честь знать. И, о чудо — он, кажется, все понял — или, по крайней мере, сделал вид — и, подмигнув мне на прощание — словно не я его сейчас мысленно проклинаю, ага — покинул таки аудиторию. Откидываюсь на спинку стула, на мгновение прикрывая глаза и пытаюсь прийти в себя. Егоров — это настоящее стихийное бедствие. Он умудрялся бесить, раздражать, смущать и… черт возьми, почему-то даже нравиться — одновременно. Мне уже действительно начинает казаться, что он не отлипнет, даже, если обратиться в полицию и получить письменный запрет на приближение! К счастью, последующая пара проходит без «сюрпризов» от Егорова — так что, к тому моменту, когда я наконец-то спокойно выдыхаю — очевидно, вселенная считает, что моя жизнь еще не окончательно превратилась в комедийное недоразумение. А, ведь, я даже почти начала верить, что, возможно, этот день обойдется без катастроф, связанных с этим ходячим сгустком непредсказуемости, который умудряется бесить даже на расстоянии. В общем, судя по всему, я просто слишком рано расслабилась. — Ну, что, — небрежно бросает Лиза, привалившись к стене, пока на перерыве, мы обе стоим в очереди за кофе. — Все еще раздумываешь, как превратить Егорова в верного пёсика, или уже осознала, что это бесполезно? Закатываю глаза, мысленно застонав, и понимая, что покоя в этом учебном заведении мне точно не видать — по крайней мере, в этой жизни так уж точно. Вот откуда она берет эти свои ехидные комментарии? Кажется, у нее есть специальный склад, где она их хранит, приберегая для самых «подходящих» моментов, когда я итак нахожусь на грани. А, ведь, когда-то давно — ещё на первом курсе — мы с ней были почти подругами. Да, как раз до того «знаменательного» момента, пока мне не начал написывать её парень, которого я сразу же отправила в пешее турне — а эта идиотка, решила поверить ему, а не мне. С того самого дня, прошло уже практически четыре года, Москвина уже давно, как сменила несколько парней, но по прежнему продолжает упорно делать вид, что меня в её жизни никогда не существовало и она нихрена обо мне не знает — прям, как тогда, когда она «случайно слышала, что я занималась чиром» — ага, случайно — от меня же. При чем я ведь тогда правду сказала, что она слепая идиотка. Сказала, а потом пошла и разбила тому мудаку нос так, что только хирург поможет. Заслужил. Выуживаю кошелек из сумки, одновременно пытаясь понять, как вообще можно было додуматься до такого сравнения? — Если у тебя есть секретный рецепт от нервного срыва, то я вся внимание, — отвечаю, кривя губы в саркастичной усмешке. Мои нервы, кажется, уже давно на пределе из-за этого хоккеиста. И, если есть хоть какой-то способ вернуть их в нормальное состояние, я готова выслушать даже самые безумные идеи — даже, если они будут предложены его бывшей. Радуйся, Егоров. Видишь, до чего ты меня довел? Обсуждаю тебя со своей же бывшей подругой, которая, к тому же, и твоя бывшая. А ещё ей что-то загоняла про про «статус». Какая ирония. — Видимо, это карма всех нас, кто имел дело с его «великолепием». Так что, мой главный совет — держаться подальше от хоккеистов, — усмехается Москвина, забирая свой капучино. Она говорит это так, как будто совершенно не замечает, что ее собственный парень из той же самой команды, что и Егоров. Придурковатое лицемерие, как по мне. — Ага, класс, — фыркаю, забирая свой латте. — Особенно, учитывая, что ты сама с удовольствием бегаешь на свидания с Валенцовым. Держу в курсе, если что, он тоже хоккеист. — Я хотя бы учусь на своих ошибках, — парирует Лиза. И тут, я не выдерживаю. — Это на каких же? — спрашиваю, изогнув бровь. Ну давай, Москвина, удиви меня. Выдай, что я донашиваю твои вещи — или что по типу того — я же знаю, ты можешь. Лиза на мгновение замирает, как будто я поймала ее с поличным. Ее губы сжимаются в тонкую линию, а взгляд становится каким-то… подозрительным, что-ли. — Ну, например, — медленно начинает она, и ее голос уже лишился былой непринужденности, став каким-то нарочито вежливым. — Я хотя бы понимаю, что некоторые люди просто не созданы для серьезных отношений, и не пытаюсь переделать их под себя. Но, ты, похоже, все еще питаешь иллюзии, что можешь превратить его в плюшевого мишку? Серьёзно, Лиз? Я даже разочарована... тут красивая перепалка намечалась. А она... Это, видимо, намек на то, как я «заставляю» Егорова вести себя, как «нормальный» парень? Он сам, блин, решил вдруг начать ухаживать за мной — как в долбанных романтических фильмах — и сам же решил, что это должно стать достоянием долбанной общественности! САМ. Я его об этом не просила. Я его вообще ни о чем не просила, кроме того, как отвалить от меня. С нашим контрактом было давно покончено — ещё в тот момент, когда я оказалась абсолютно голой в его постели. Все мои малодушные порывы «после» — сейчас я могла списать лишь на своё неадекватное состояние. И на его долбанное обаяние. О, пожалуйста, кто-нибудь долбаните меня по голове, а? И вообще, с какого перепуга я должна быть ответственной за его внезапные метаморфозы? — Ой, ну что ты, — отвечаю, стараясь вложить в свой голос как можно больше сарказма. — Никаких иллюзий, Лиз. Я вообще не понимаю, с чего ты решила, что я хоть как-то участвую в этом представлении. Это он, кажется, решил, что пришло время стать «хорошим мальчиком». Может, это его новый этап эволюции? Или, я у тебя снова виновата во всех бедах? — Даже так? — хмыкает Лиза. — Интересно. В ее голосе звучит какая-то… заинтригованность. Ирония, конечно, никуда не делась, но теперь она звучит как-то иначе — словно Москвина действительно задумалась над моими словами, а не просто решила меня в очередной раз поддеть. Может, просто не ожидала, что я не буду оправдываться, а просто переложу всю ответственность на Егорова? — Ты, конечно, можешь говорить что угодно, но он никогда не делал так раньше, — произносит глядя на меня в упор. — И не надо мне рассказывать, что это его собственное решение. Я его знаю. Едва сдерживаю в себе желание в очередной раз сорваться и напомнить, что Максу она тоже верила — да, потому что я бываю сукой, особенно, когда меня предают — и вижу, как ее брови сдвигаются, а на лице появляется выражение, которое я никак не могу разгадать. Что это? Какое-то недоумение? Обида, смешанная с любопытством? Кажется, ее собственная уверенность в том, что она знает Егорова вдоль и поперек, дала ощутимую трещину. И это, откровенно говоря, меня даже забавляет. — Но иногда мне реально кажется, что в этот раз он все делает без фальши… Вот тебе и «осознала свои ошибки». Вместе доходим до нашей аудитории, и уже сидя в кабинете, дожидаясь начала пары — пока я разбираюсь в хитросплетениях его логики — боковым зрением, замечаю, как Москвина, время от времени, бросает на меня быстрые взгляды. В ее глазах читается какое-то нескрываемое любопытство, смешанное с толикой недоверия — будто она пытается разгадать тайну, которую я сама не до конца понимаю. Почему-то, от этого мне становится не по себе — словно она знает что-то, чего не знаю я — или, что еще хуже, видит что-то, что я не хочу видеть. Что ж, по крайней мере, в ближайшие полтора часа у меня не будет необходимости общаться ни с Егоровым, ни с Москвиной — и, возможно, я наконец смогу немного отдохнуть от всего этого цирка. И только стоит мне об этом подумать, как, приходит смс от Егорова. «Крис, нет времени объяснять, нужна твоя помощь! Пиздец, как срочно! » Мои брови поползли вверх. Помощь? Егоров, просящий о помощи? Это точно что-то новенькое. Неужели, это очередной его каприз? Или что-то действительно серьёзное? И как, блин, я должна на это реагировать? «Что случилось?» — набираю в ответ. «Жду тебя у 204 аудитории. Сейчас». Пальцы застыли над клавиатурой. Окей, лекция еще не началась. У меня есть несколько минут, чтобы выяснить, что происходит, пока все это не переросло в очередную комедию. — Ты куда так рванула? — долетает в спину от Ксюхи. — Скоро вернусь, — бросаю через плечо, срываясь с места и вылетая из кабинета, словно меня подгоняет чья-то невидимая рука. Двести четвёртая аудитория находилась на этаж ниже, как раз рядом с лестницей. Приблизившись, замечаю, что дверь приоткрыта и из-за нее доносится приглушенный гомон — это точно не похоже на обычное занятие. Осторожно заглядываю внутрь, а собственная бровь взлетает вверх, когда замечаю весь состав «Акул», сгрудившихся вокруг стола. В самом центре, прямо на парте, сидел Самсонов — бледный как мел, и нервно комкал какой-то листок — а вокруг него, облепив плотным кольцом, стояло ещё шестнадцать хоккеистов. — Крис, ну, наконец-то! — Егоров подбегает ко мне, хватая за плечи. — Слушай, тут такое дело. У Владоса сейчас будет экзамен по сопромату, а он… мягко говоря, не в форме. Мы тут ему помогаем, как можем, но, ему прям пиздец, как нельзя его завалить! Окидываю взглядом аудиторию, замечая разбросанные книги — небрежно разложенные шпаргалки и тревожные выражения на лицах хоккеистов — всё это рисовало картину отчаяния. А в центре этого хаоса — Самсонов, который сейчас был точной репродукцией с картины Эдварда Мунка «Крик» — с ужасом смотрел, очевидно, на листок с экзаменационными вопросами. Как будто вместо непонятных теорем, тот был испрещен неизвестными пентаграммами с призывом дьявола — бедный парнишка выглядел так, словно в любой момент был готов на всё плюнуть и броситься в бегство. — Кир, ты же знаешь, что у меня сейчас пара, и… — начала я, но он тут же меня перебил. — Крис, пожалуйста… Егоров смотрел на меня с таким молящим видом, что я невольно засомневалась в его обычной самоуверенности. Этот взгляд был чем-то новеньким в его арсенале — даже, когда тот уговаривал меня пойти на ужастик — он был не настолько жалостливым. Это был разительный контраст с его обычной нахальностью, и я невольно почувствовала что-то… похожее на жалость? Определенно, это было не то, к чему я привыкла в общении с ним. — И чем я могу помочь? Пойти сдать вместо него? — иронично хмыкаю, складывая руки на груди. — Покарауль вход в аудиторию… — парень прикусывает губу, словно обдумывая какую-то гениальную идею. А меня на секунду троит от этого невинного жеста. — Вдруг кто-то из преподов решит нагрянуть. — Ты издеваешься? Кир, я не твоя личная служба безопасности. И вообще, где тут хоть какая-то логика? Разве никто из вас не может этого сделать? — Ну, — вклинивается Федорцов неловко почесывая затылок, и в его голосе появляется какая-то странная нервозность. — Ты девушка. Мои глаза сузились. Смотрю сначала на Федорцова — потом на Егорова — потом снова на Федорцова, и чувствую, как внутри меня закипает раздражение. — Да, ладно? Правда что-ли?! — тяну с нескрываемым сарказмом. — Мы что, реально играем в эту игру «милая девочка в качестве щита»? Снова окидывю скептическим взглядом всю команду, а они смотрят на меня, как на последнюю надежду — словно я какой-то супергерой в юбке — и этот взгляд одновременно раздражает и забавляет. Однако, нет, один человек всё-таки выделяется — Егоров, который сначала кашляет в кулак на мою реплику, а потом смотрит на меня с какой-то хитрой улыбкой — словно именно такую реакцию от меня и ожидал. И это, конечно же, еще больше меня бесит. — Ладно, — вздыхаю. — Что конкретно нужно делать? Лица парней тут же озаряются улыбками, и они начинают наперебой рассказывать мне свой «гениальный» план, который — если цитировать Федорцова дословно — был частично придуман «моим благоверным». — И да, главное — не тупи, Крис, — заканчивает Крепчук. — Ой, спасибо, — закатываю глаза. — За «тупицу» прям отдельное. — Ты же знаешь, что я любя. Парень нагло ухмыляется, а я мысленно прикидываю, что именно я могу сделать с его лицом, чтобы он больше так не улыбался. — Гар, а ты не охренел? — слышу над ухом голос Кира, и он звучит так резко и холодно, что по моей коже невольно пробегает дрожь. А потом что-то хрустнуло. Этот звук раздался с такой силой, что я невольно вздрагиваю и оборачиваюсь. Перевожу взгляд на Егорова, замечая в его руке сломанную пополам ручку. Чернила растеклись по его пальцам, пачкая кожу синими разводами, и я невольно замечаю, как он резко сжимает кулак, словно пытаясь удержать какую-то неконтролируемую ярость — и это чувство явно не было связано с экзаменом Самсонова. Остальные хоккеисты, казалось, замерли, наблюдая за этой немой сценой, и их лица выражают смесь замешательства и опасения — один лишь Самсонов продолжает таращится в свой листок, делая вид, что ничего не замечает. Даже воздух вокруг, кажется, загустел. Взгляд Кирилла прикован к Крепчуку, и я вижу в его глазах не просто раздражение… Да, он ревнует! Эта внезапная мысль, пронзает меня, как электрический разряд, от которого мурашки пробегают по всему телу. С одной стороны — я чувствую раздражение от того, что Егоров снова ведет себя, как ревнивый идиот, но, с другой — абсолютно иррациональной стороны — меня охватывает какое-то странное, почти болезненное чувство удовлетворения от того, что его это так задевает, что он теряет контроль над собой. Кажется, у меня начинает ехать крыша — потому что чувство собственничества, которое буквально сквозит в каждом его движении, в каждом взгляде… оно, как ни странно, как будто доказывает, что я для него действительно что-то значу, а не просто часть его очередной дурацкой игры. — Так, стоп, — говорю, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойствия. — Я, конечно, понимаю, что у вас тут намечаются «мужские разборки», но, может, хотя бы сейчас мы сосредоточимся на задаче? Намеренно повышаю голос, перетягивая внимание на себя, стараясь при этом не смотреть на Егорова, который до сих пор сжимает в руке обломки несчастной ручки — но, как бы я не старалась — периферическим зрением все равно замечаю, как он, время от времени, бросает на меня быстрые взгляды, в которых читается что-то, что я никак не могу разгадать. Наверное, мне просто кажется. — Итак, — продолжаю, осматривая «поле боя», словно генерал, выискивающий слабые места в обороне противника. — Влад, ты сидишь как можно тише и делаешь вид, что готовишься к экзамену. Остальные, не создавайте лишнего шума, не привлекайте внимания. Кир… — на секунду замираю, встречаясь взглядом с Егоровым, и чувствую, как его напряжение передается и мне. — Ты, как самый… ответственный, будешь контролировать, чтобы никто не орал и не высовывался из аудитории, потому что в таком случае я уже ни чем не смогу помочь. Мои слова звучат так, словно я говорю с детьми, но в этом хаосе — другого выхода по-просту нет. — А я — буду стоять у двери и отлавливать подозрительных преподавателей. Это всë? — Типа того, — пожимает плечами Федорцов. — Ладно, — вздыхаю, понимая, что вляпалась по уши. — Тогда, поехали. Занимаю позицию у двери, пока внутри меня нарастает раздражение — ведь я могла бы сейчас спокойно сидеть на лекции, а не стоять тут на страже у кучки идиотов — но, с другой стороны, я в какой-то степени понимала Самсонова — да и, к тому же, это была пока единственная адекватная просьба от Егорова. И тут, в конце коридора, появляется ОНА — еще одна преподавательница по сопромату, с которой, кажется, даже сам дьявол побоится связываться. Сердце пропускает удар. «Она идет», — молниеносно набрираю сообщение Киру, и одновременно ищу глазами ближайшее место, где можно было бы спрятаться. Но, в коридоре, как назло, нет ни одного угла, за который можно было бы зацепиться. Приближаясь к аудитории, женщина, внезапно, останавливается и медленно поднимает голову, устремляя на меня пронзительный взгляд. В этот самый момент, я понимаю, что наш «гениальный» план провалился еще до того, как начался — потому что я могла уболтать кого-угодно… кроме Грымзы Витальевны, как «любовно» называл её весь поток. — Добрый день, — произношу нарочито вежливо, стараясь придать своему голосу как можно больше невинности, хотя внутри меня все кричит о панике. Женщина молчит, и эта тишина оказывается еще более пугающей, чем любой крик. Ее губы сжимаются в тонкую линию, и я чувствую, как по моей спине пробегает ледяной холодок. — Что вы здесь делаете? В голове стремительно проносится миллион вариантов ответа, но ни один из них не кажется убедительным. — Жду подругу, — произношу с легкой улыбкой, стараясь казаться непринужденной. — Она как раз на паре по сопромату. — В этой аудитории нет занятий по сопромату, — отрезает женщина, и ее взгляд становится еще более подозрительным. — Сейчас здесь перерыв. Блять. — А, ну, наверное, я ошиблась, — с улыбкой, стараясь не подать виду. — Я всегда путаю аудитории. — Вы же студентка с другого факультета. Вас здесь быть не должно. — Да, но, — начинаю, быстро соображая. — Я тут из-за подруги, у которой сейчас экзамен, и она так сильно переживала, что я решила её поддержать… — И это, по-вашему, уважительная причина, чтобы болтаться тут во время занятий? — её тон не предвещает ничего хорошего. И тут меня осеняет. — Нет, что вы, я просто думала, — начинаю, стараясь звучать как можно более жалобно. — Что, может быть, смогу чем-то помочь… Ну, знаете, у меня у самой через пару дней экзамен по сопромату, а я совершенно ничего не понимаю. Может, хоть вы мне пару слов скажете? — смотрю на нее взглядом побитого щенка. — Я не на консультации. — Ну, пожалуйста, — делаю еще один шаг, и вижу, как она устало вздыхает. — Ладно. Задавайте свой вопрос. — У меня тут один маленький вопрос… — и начинаю задавать преподавательнице какие-то бессвязные вопросы, один за одним, пытаясь затянуть время и отвлечь от аудитории. В какой-то момент, дверь соседней кафедры с треском открывается, и оттуда вываливается Самсонов, с лицом, буквально светящимся от счастья. Преподавательница удивленно оборачивается, а я застываю на месте, понимая, что моя миссия провалилась — словно в замедленной съемке — вижу, как глаза женщины, только что проявлявшие к мне снисхождение, снова наполняются холодом. Однако, в следующую секунду, происходит нечто совершенно неожиданное. Самсонов, в порыве эмоций, забывает обо всем на свете, подхватывает меня под руки и начинает кружить, словно я не человек, а какое-то невесомое перышко. — Я сдал! — кричит, не переставая кружить меня, и я чувствую, как мои щеки горят, ни то от смущения, ни то от страха, что Грымза Витальевна — хоть убей, не помню её настоящего имени — сейчас начнет выкрикивать проклятия. — Самсонов! — рявкает женщина, и ее голос звучит так, словно она намерена превратить всех нас в ледяные статуи. Парень тут же опускает меня на пол и… убегает, оставляя меня наедине с преподавательницей, чей взгляд, кажется, сейчас превратит меня в пыль. — Ну, что ж, — произносит женщина, и от этого тона по коже бегут мурашки. — Похоже, у нас еще есть вопросы. Говорите, подругу ждали? Влетев обратно в аудиторию, я бросила взгляд на через-чур радостные лица «Акул». — Теперь вы мне все должны, потому что я уже второй раз спасаю ваши задницы. И поверьте, в этот раз я не буду такой милой, как раньше. — Что ты имеешь в виду? — подает голос Егоров, при это звучит настороженно, словно хоккеист уже по моему тону почувствовал что-то неладное. Правильно, делает, потому что после той отповеди, что мне устроила Грымза Витальевна — я была готова их всех придушить прям сейчас и голыми руками. — Сейчас объясню, — отрезаю, подходя к столу, где всё ещё царил хаос из учебников и шпор. — Во-первых, вы, «Акулы», как минимум, на сегодняшний день потеряли свою репутацию клыкастых. Теперь вы не «Акулы», а «Дельфины» — беззубые и беспомощные. Скрещиваю руки на груди, с удовольствием наблюдая за тем, как их самодовольство исчезает без следа. — А, во-вторых, и это самое главное — вы помогаете мне выучить сопромат. Потому что через два дня у меня тоже по нему экзамен. — Крис… — Егоров хмурится, пытаясь что-то сказать, но я не даю ему шанса. — Без споров, Кир. Это моя цена за то, что я сейчас не отчислена по обвинению в соучастии в массовом обмане преподавательского состава. А теперь, кто хочет рассказать, что нужно знать, чтобы не получить двойку по сопромату? Начинай, Самсонов. Самсонов — похоже, поняв, что спорить бесполезно — вздохнул и начал бормотать какие-то невнятные объяснения. Остальные члены команды, как побитые псы, стали потихоньку подключаться к процессу. А я, наблюдая за этим спектаклем, почувствовала какую-то странную смесь удовлетворения и… какой-то зловещей радости. Что ж… Не так уж и плохо — зато теперь у меня есть целый отряд, чтобы подготовится к этому долбанному сопромату. После того, как последний хоккеист, включая заметно повеселевшего Самсонова, с шумом выскользнул из аудитории, я наконец-то выдохнула, чувствуя, как напряжение медленно отпускает меня. «Акулы Политеха» не оказались без внезапно отчисленного капитана — серьёзно, парни радовались, словно им всем снова разрешили есть чипсы после месяца строжайшей диеты — что невольно заставило уголки моих губ поползти вверх в легкой, почти удивленной улыбке. Уже предвкушая тишину и спокойствие, которое пообещала себе после всего этого хаоса, пока стираю с доски «улики», слышу за моей спиной тихий щелчок, от которого по коже пробегают мурашки. Оборачиваюсь и вижу Егорова, стоящего у двери с каким-то странным выражением лица. Он медленно поворачивает ключ в замке и, оставляет тот в замочной скважине. — Что ты делаешь? — спрашиваю, не понимая, что происходит. — Не хочу, чтобы кто-то нам помешал, — пожимает плечами, и его взгляд становится каким-то странно-пристальным. В следующее мгновение, все происходит так быстро, что я даже не успеваю среагировать. Парень подхватывает меня под бедра, и одним легким движением усаживает на край ближайшей парты, вклиниваясь между моими ногами. Все произошло настолько неожиданно, что я даже не успела ничего понять — вот, только что, я думала о тишине и покое, о том, что смогу немного отдохнуть от всего этого дурдома — а вот — уже сижу задницей на гладкой поверхности стола, между моих раздвинутых ног стоит хоккеист — одна его ладонь у меня на затылке, другая на талии — а его язык у меня во рту. В голове — полная вата, все мысли разлетаются на мелкие кусочки, что даже нет сил, чтобы сопротивляться — лишь еле слышно стону, поддаваясь этому напору, запуская руки под его свободную майку, чувствуя тепло его кожи, притягивая еще ближе — хотя, ближе, кажется, просто невозможно. Мысли окончательно запутываются, и я уже не знаю, что правильно, а что нет. Я просто хочу быть ближе к нему — чувствовать его прикосновения — слышать его дыхание. Блять, запретите этому парню так целоваться, потому что мои мозги, кажется, вот-вот потекут… С моих губ его поцелуи переходят на шею — горячий язык проводит длинную, влажную дорожку, обжигая кожу, а когда от удовольствия она покрывается мурашками — он начинает медленно и вдумчиво ее целовать, продвигаясь от ключиц к линии скул, заставляя кровь в моих венах вскипать и сводя на нет все мои попытки сопротивляться — пока мозги окончательно заволакивает сладким туманом, словно все мои мысли и принципы растворяются в этом пьянящем безумии. — Мне продолжить? — хрипло шепчет, отстраняясь на долю секунды и смотря мне прямо в глаза. Его зрачки расширены, губы припухли от поцелуев — и эта картина вызывает во мне волну мурашек. Нет...? — Да, — выдыхаю против воли, едва сдерживая стон. Чувствую, как все мои внутренние предостережения и принципы рушатся под этим напором, и снова тянусь к нему за поцелуем, словно отчаянный наркоман за дозой. Он отвечает сразу же, жадно и властно. Горячие ладони сжимают мою талию, притягивая ближе, так что между нашими телами почти не остается воздуха — лишь густая, горячая дымка, наполненная возбуждением. Поцелуй становится глубже, требовательнее, и я отвечаю ему тем же. Мы целуемся долго, и я теряю счет времени, не понимая, где заканчиваюсь я, и где начинается он. Его ладонь поднимается вверх по моей спине, горячими пальцами очерчивая каждый позвонок, словно рисует на моей коже какие-то непонятные символы, вызывая новые волны мурашек. Другая рука, настойчиво и жадно, блуждает под водолазкой, цепляясь за мою кожу. Прикосновения такие горячие, что я чувствую, как сгораю изнутри. Хватаюсь за его плечи, пальцами впиваясь в ткань бомбера, словно пытаюсь удержаться на краю бездны, и с трудом разрываю поцелуй, чтобы набрать хоть немного воздуха. Тяжело дыша, прислоняюсь лбом к его лбу, чувствуя, как учащенно бьется его сердце в такт с моим собственным, словно мы единое целое. — Кир… что ты… — с трудом подбираю слова, пытаясь нащупать хоть какую-то твердую почву под ногами. — Что ты хочешь? — Тебя, — следует немедленный ответ. Хриплый и отчаянный. — Полностью. Без остатка. Себе. Горячий шёпот посылает волну мурашек по телу, и я понимаю, что от этого ответа, вот нихрена легче не становится. «Тебя… Полностью… Себе…» — эхом отдается в моей голове, и меня охватывает почти панический ужас, от того, что я могу этому поддаться. Ну, твою ж… Я же даже не уверена, что вообще хочу с ним чего-то большего, чем просто… вот это — мы с ним даже не встречаемся! — еще ни разу я не сказала ему «да» на его намеки на отношения. Хотя, кажется, Егоров не из тех, кто будет спрашивать — он, скорее, просто поставит перед фактом. Но... он же делает это? Или, лишь делает вид, что ему действительно нужно моё согласие...? Я же не готова ни к чему серьезному. Я вообще не хотела никаких отношений сейчас — да, и с ним в частности! Но, почему его касания вызывают во мне такую бурю эмоций? Почему все мои принципы летят к черту, как только он оказывается рядом? — Егоров, — говорю, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, хотя даже я отчётливо слышу, как он дрожит. — Мы, вообще-то, в универе. Хоккеист усмехается, не отрывая от меня взгляда, словно играет в какую-то свою игру, в которой я, по его мнению, уже давно проиграла. — И что? И что?! Ну, конечно, это же Егоров — воплощение наглости, самоуверенности и напористости — как танк, который не видит перед собой никаких преград. А я? А я тут, как кролик перед удавом, и понятия не имею, как выбраться из этой щекотливой ситуации, не потеряв остатки достоинства — которые он, кажется, методично пытается у меня отобрать. Снова пытаюсь отодвинуться, но его руки сжимают мою талию сильнее — не давая мне ни малейшего шанса сбежать. — Кир, — мой голос звучит уже не так уверенно, а скорее жалко. — Прекрати так делать. — А что, если нет? Что, если я не хочу останавливаться? — Ки… Парень прерывает меня очередным поцелуем, снова заставляя мысли рассыпаться на мелкие осколки. — Сюда могут войти. Собственный голос звучит слабо — почти, как оправдание — но Егоров лишь усмехается и снова целует — на этот раз в шею — от чего по моей коже вновь пробегают мурашки. — Не могут, — отвечает, не отрываясь. — А, если и могут, мне похуй. А мне нет! Если для Егорова все эти правила и условности ничего не значат — я не могу так просто забыть о том, где мы находимся — и явно не горю желанием потом краснеть перед всем потоком за то, что кто-то случайно застукает нас в этой долбанной аудитории. — Кир, — снова пытаюсь образумить его. — Я не… — Блять, Крис… Не заставляй меня останавливаться… — его голос звучит почти, как мольба. — Я еще не давала своего согласия, — цепляюсь за последнюю соломинку, будто пытаюсь убедить саму себя, хотя, очевидно, что в этой войне я уже давно проиграла. — И, если ты думаешь, что можешь вот так просто… — Я думал, это и так очевидно. — Что очевидно? — спрашиваю, и сама не понимаю, почему продолжаю этот разговор. Может быть, часть меня все еще надеется на то, что удастся спастись от неизбежного? — Что мы вместе, — фыркает, и произносит — как данность — словно это является каким-то неоспоримым фактом. — Господи, Егоров, — закатываю глаза, чувствуя, как во мне поднимается раздражение. — То, что мы целуемся в аудитории, где нас вот-вот могут застукать — еще не делает нас парой! Хоккеист смотрит на меня с искренним замешательством — в его взгляде отражается явное недоумение — словно я только что сказала что-то на совершенно непонятном ему языке. Вот, как прикажите, после этого, не начать сомневаться в его умственных способностях? — А, что делает? — спрашивает, и его тон звучит как-то обиженно. Делаю глубокий вдох. Меня бесит его непонимание, его упрямство, его самоуверенность, но больше всего меня бесит, что я не могу ему противостоять. Ну почему он такой… непосредственный? Такой… — Знаешь, — начинаю, стараясь сохранять спокойствие. — Отношения — это не просто поцелуи в аудитории и внезапные хватания за задницу. Это… это что-то большее. Это доверие, это разговоры, это понимание, в конце концов! А не вот это вот все! Нелепо обвожу руками вокруг, словно пытаясь объять всю абсурдность ситуации. А парень стоит передо мной — такой растерянный и сбитый с толку — что я почти начинаю его жалеть. Благо, это чувство тут же заглушает здравый смысл. — То есть… — начинает, подбирая слова. — Если бы… мы целовались не в аудитории, а… где-нибудь еще… то… — Да, блять! — впервые не выдерживаю при Кирилле, чувствуя, как терпение начинает лопаться. — Дело не в месте! Дело в том, что ты ведешь себя так, будто я уже твоя девушка — хотя, я тебе ничего не обещала! Судя по нахмуренному лицу и сдвинутым бровям, кажется, мои слова, наконец-то, дошли до него — однако, я все еще не уверена, что Егоров их правильно понял, и боюсь, что он, в очередной раз, трактует их так, как ему удобно. — Но… я же тебе нравлюсь? Закатываю глаза. Ну, вот — что и требовалось доказать. Он снова за свое. — Допустим, ты мне нравишься. Но… — Но? — Но это не имеет значения, — отрезаю, понимая, что он, кажется, совершенно ничего не понял. — Дело не в том, нравишься ты мне или нет. Дело в том, что я не хочу, чтобы кто-то решал за меня. И я все еще не уверена, хочу-ли я вообще каких-либо отношений! — Я не решаю за тебя, Крис. Я просто… просто хочу быть с тобой. И да, он снова наклоняется — и я знаю, что сейчас он снова меня поцелует — и я снова не буду противиться этому, потому что, несмотря на всю свою логику и принципы, которые я так яростно пыталась отстаивать — я тоже этого чертовски хочу. Эта долбанная противоречивость — это отчаянное желание бороться и тут же отдаться на волю чувств, окончательно сводит меня с ума. — Решил снова вытрахать из меня согласие? — спрашиваю, обвиняющим тоном, когда он наконец от меня отрывается. — Я не буду принуждать тебя к сексу, если ты этого не хочешь, — насмешливо произносит в ответ. — Ho я должен к тебе прикоснуться, иначе я больше не выдержу. И да, я снова не могу сдержать стон, когда кончики его пальцев касаются бедра — проводят по гладкому нейлону — доходят до края, где заканчивалась резинка чулка — и косаются обнаженной кожи бедра. — Кир…! Не успеваю договорить, потому что его умелые пальцы уже отодвинули в сторону край белья и, нежно покружив вокруг входа, плавно вошли внутрь — неожиданно легко — сначала один, потом сразу второй. Так вообще бывает? Это законно, чтобы было вот так хорошо? Чтобы тело отвечало на эти прикосновения таким неистовым желанием? — Блять… Так не бывает, Крис! Ты мне снишься… Сбивчивый пошлый шепот был, казалось, везде — проникая в каждую клеточку тела, словно ядовитый наркотик. Я жадно вдыхала его запах — теплый, манящий, неимоверно вкусный — его хотелось слизать с него, забрать, сделать частью себя, и захлебнуться от этой остроты ощущений. А в центре всего этого клубка ощущений — яркое чистое удовольствие, пронзающее меня насквозь от каждого толчка его пальцев в какую-то волшебную точку. Еще, еще и еще… — Кир, — просительно заскулила, совершенно потеряв остатки своего «я». — Пожалуйста! Сейчас адекватное восприятие действительности, напрочь покинуло мою голову — единственным, что в ней осталось — неадекватное, непреодолимое желание, чтобы он вошел в меня. Никогда я так сильно не чувствовала необходимость быть заполненной — до предела, до отказа — впервые в жизни я тупо и по-животному хотела член — и больше ничего. Ни одной логичной мысли, ни одного здравого рассуждения… Этот парень определённо отрицательно влияет на моё поведение… и я совершенно не понимаю, как с этим бороться. — Что такое? — насмешливый голос Кирилла, возвращает меня в реальность. — О чем ты просишь? — Войди… в меня… — сбивчиво хриплю, не в силах сдерживать истинные желания, словно я зомби, запрограммированный на выполнение лишь одной — но очень важной — задачи. — А, как же универ? — в его голосе сквозит неприкрытая насмешка. — А, как же то, что ты еще не моя девушка? Вот же… наглый засранец! Да, он же намеренно поддевает, понимая, что я уже почти у его ног. — Блять, Егоров! Трахни меня! Почти крик отчаяния, и в этот момент я, наконец-то, понимаю, что все мои попытки сопротивляться, в конце концов, провалились. Что этими словами сама же и отрезаю себе пути к отступлению — как будто признаю свое полное поражение — но даже это не могло меня остановить. В крови словно разлилась лава, выжигая рассудок и здравый смысл до состояния пепла, а голова и вовсе отключилась. Было плевать на то, где мы — было плевать на то, что я еще не разобралась в своих чувствах, и что он — бессердечный манипулятор. Весь мир сузился до небольшого, душного пространства этой чертовой аудитории, в котором были только я и он. — Хорошо, но сначала ты должна ответить, — слышу в его голосе усмешку, а его пальцы на мгновение замирают, сводя меня с ума. — Готова-ли ты оставить свою прошлую жизнь и быть со мной? Но, только честно. Можно подумать, я когда-то вела себя по-другому. — Что оставить? — спрашиваю, когда его рука, словно нежный палач, возобновляет движение и тут же замирает, заставляя меня задыхаться от нарастающего желания. — Егоров, ты садист! — Разве? — невинно интересуется парень, его губы касаются моей шеи, и я слышу улыбку в его голосе. — По-моему, я очень даже нежен, а это и близко не в моём характере. С губ срывается тихий стон, когда к «пытке» подключается его вторая рука, сжимающая мою грудь — с такой отчаянной нежностью, что внутри меня переворачивается все. — Я тебя ненавижу! Парень смеётся, и его смех вибрирует на моей шее. — Я думаю, ты испытываешь ко мне совершенно противоположное чувство, — мурлычет в моё ухо и слегка прикусывает мочку. — Так что? Оставишь? Дышу, как астматик, стараясь унять дрожь во всем теле, когда его рука вновь начинает свое дразнящее, мучительное, но такое желанное движение. — А слабо спросить то же самое без этих твоих уловок? — рвано выдыхаю, стараясь сохранить хоть какое-то подобие достоинства. — Или ты в своих силах не уверен? — Я уверен в себе на все сто процентов, но честно играть — не в моих правилах. — Блять, — вырывается очередной стон. — Тебя не учили, что ругаться не хорошо? — невинно интересуется, словно мы не находимся в миллиметре от пропасти. — А самого-то? — возвращаю шпильку. — Я сделалю всё, что ты хочешь, когда ты ответишь на мой вопрос. Или ты снова хочешь, чтобы я прекратил? Вот же… А я, между тем, уже совершенно не хочу, чтобы он останавливался. Только не сейчас, когда все мои чувства, казалось, вышли из-под контроля. — Я ненавижу тебя, слышишь… — скулю, потому что его пальцы вытворяют что-то совершенно нереальное, лишая меня возможности думать и вгоняя в транс. Парень вновь усмехается, а мне очень хочется его стукнуть — или укусить — на худой конец просто хочется… его. — Ты готова ответить? Ну, какого хрена, я сегодня надела юбку, а не джинсы?! — Мне кажется, что ты уже знаешь ответ, но тебе принципиально услышать его от меня. — Я уже говорил, какая ты красивая? То, что творят его пальцы… крышесносно, что я моментально теряю нить разговора. Пропускаю момент, когда моя водолазка, вместе с лифчиком, отлетают куда-то в сторону, и включаюсь только тогда, когда ощущаю его горячую ладонь на своей груди. — Для тебя есть отдельный котёл в аду, — обречённо бурчу, уткнувшись лбом в его плечо, и вдруг понимаю, что он не остановится. — Отвечай на первый вопрос. Парень на секунду полностью отлепляется от меня, а когда возвращается, я чувствую под своими ладонями его горячую, почти пылающую, кожу — Егоров скинул с себя бомбер, вместе с майкой. — Мы почти в равных условиях, — ухмыляется, и этот вид полностью лишает меня самообладания. — Ты подлый манипулятор! — очередной стон, кажется, что разговаривать нормально я уже благополучно разучилась. — Оставлю… Егоров вновь смеётся. — Отлично, на первый вопрос ты ответила. Господи, да, сколько их у него?! — Теперь следующий — почему? — Да ты не только садист, ты ещё и шантажист! — обвиняюще ворчу. — Это не ответ, — журит и его пальцы вновь замирают, заставляя мое тело сжиматься от нетерпения. — Потому что ты очень убедительно просишь, — выдавливаю сквозь плотно стиснутые зубы, чувствуя, как начинаю полностью терять контроль над ситуацией. Вцепляюсь ногтями в его спину, как в спасательный круг — потому что мне нужно держаться хоть за что-то — чтобы не утонуть в этом водовороте ощущений. — Будем считать, что я поверил в то, что это настоящая причина. И последнее — по шкале от одного до десяти, насколько я хорош с этого ракурса? Закатываю глаза и едва сдерживаю рычание. — На тысячу. И заткнись уже, наконец! — Ну, раз ты так просишь… Внутри полыхал адский огонь, да и парень уже еле держался, глухо постанывая сквозь зубы, пока натягивал презерватив — только лишь, когда он оторвался от меня, давая лёгкую передышку, я смогла заметить, что все его тело было натянуто, как струна — и как только все было готово, одним движением вошел в меня. Резко, сильно, глубоко, почти грубо — идеально. Хоккеиста трясло от желания, поэтому он даже не старался быть нежным — но мне это и не было нужно — пусть это будет грубо, лишь бы быстрее, потому что я практически утратила способность дышать. Реальность словно затрещала по швам, накрывая своими обломками, оглушая, застилая взор матовой дымкой — я практически видела эти трещины, словно реальность была стеклом, которое вот-вот разобьётся — видела неестественные искривления и искажения, как в кривых зеркалах, которые неправильно отражали суть происходящего, искажая все мои принципы и убеждения. А в центре этого хаоса был он… и я отдавалась этому хаосу без остатка. Его движения становились более яростными, более безумными, и мои стоны переплетались с его хриплым дыханием, создавая какой-то сумасшедший, пьянящий симбиоз. Я чувствовала каждый толчок, каждый импульс, и мое тело откликалось на них с неистовой жадностью — пока мои пальцы сжимали его спину, чувствуя, как под ними напрягаются мышцы — когда он двигался внутри меня все глубже и глубже, словно стремясь достать саму душу. Мир вокруг перестал существовать — я перестала существовать — осталось только это наслаждение, которое поглотило меня без остатка, унося в чертовски соблазнительную бездну. А потом настал этот момент — все чувства вырвались на свободу, словно стая диких зверей — я почувствовала, как его тело напрягается до предела, и волна наслаждения пронзает меня насквозь, заставляя сердце бешено биться в груди. Когда все закончилось, я практически рухнула на парту, тяжело дыша и чувствуя, как пот стекает по телу — а Егоров, обнимал меня так крепко, словно боялся, что я сейчас действительно куда-то денусь. В аудитории повисла тишина, нарушаемая только нашим учащенным дыханием. Все мои принципы и сомнения, казалось, рассыпались в прах, и я понимала, что в этот раз уже точно ничего не будет как прежде. — Крис, — хрипло шепчет Егоров, и его голос звучит совсем не так самоуверенно, как раньше. — Прости… Ничего не отвечаю, чувствуя себя одновременно опустошенной и наполненной, потерянной и обретенной, и в голове у меня рождается тысяча вопросов, на которые я совершенно не знаю ответов. Но, даже в этом оцепенении, меня не покидает чувство иронии. — И за что именно ты просишь прощения? За то, что я не выдержала, или за то, что мои принципы оказались такими хлипкими, — произношу, с легкой усмешкой. — Или может, за то, что теперь у тебя есть еще один способ, как манипулировать мной? Такое чувство, что рядом с ним я совершенно забываю, что никогда не была из тех, кто готов спокойно плыть по течению и слепо подчиняться чужим правилам. — Я снова давлю на тебя, хотя обещал этого не делать, — его голос звучит хрипло, и я невольно замечаю, как его руки, лежащие на моих бедрах, слегка дрожат, и от этого чувства внутри меня что-то болезненно щемит. — Ты всегда давишь на меня, Кир, — тихо произношу, словно это является каким-то само собой разумеющимся фактом, который не требует каких-либо дополнительных пояснений. — Я честно пытаюсь не давить, — произносит, и в его голосе слышится какая-то отчаянная обреченность. — Пытаюсь стать блядским романтиком, но у меня нихуя не получается, да? Егоров смотрит на меня с каким-то болезненным — почти страдальческим выражением лица — словно он полностью разочаровался в собственных попытках измениться. А я, вдруг, понимаю, что этот парень — со всей его напористостью и самоуверенностью — не такой уж и сильный, как может показаться на первый взгляд. Что под этой маской самоуверенного бабника скрывается кто-то, кто действительно хочет быть любимым, и при этом отчаянно боится проявить свою уязвимость. — Я думаю, что ты и не должен пытаться быть кем-то другим. Может, стоит просто показать свою истинную сущность? Парень сглатывает, и в его взгляде появляется что-то похожее на понимание, а я чувствую себя как последняя стерва, которая не может сказать ему прямо то, что думает, а лишь ходит вокруг да около. И, что самое главное, я совершенно не понимаю, почему мне так сложно быть с ним откровенной. Почему я так тщательно скрываю свои чувства, и почему эта уязвимость, которую я у него сейчас вижу, меня так сильно цепляет. Кирилл усмехается, и я вижу, как на его губах появляется едва заметная, но такая искренняя улыбка. — И что же, теперь, моя истинная сущность, — говорит, обнимая меня крепче, и зарывается лицом в мои волосы. — Действительно станешь моей девушкой, или снова будешь от меня бегать? — Я не бегаю, — тихо ворчу, хотя знаю, что это наглая ложь. — Я просто хочу подумать. — Думай сколько тебе влезет, — шепчет, слегка прикусывая мочку моего уха, от чего я невольно вздрагиваю. — Но знай, что я никуда от тебя не денусь. Тело приятно ныло, словно напоминая о каждом прикосновении Кирилла — словно каждый его поцелуй и ласка были вытатуированы на моей коже, оставляя на ней невидимые отметины. Его губы, обжигающие кожу — его руки, уверенно скользящие по моим бедрам — его дыхание, сбивающееся от возбуждения — все это, несмотря на всю нелепость ситуации, каленым железом отпечаталось в моей памяти. Я помню, как с бешено бьющимся сердцем, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями, натягивала на себя водолазку, пока парень, усмехаясь, и словно наслаждаясь моим смущением, помогал мне застегнуть лифчик — его пальцы случайно коснулись моего позвоночника, вызвав легкий, почти неконтролируемый стон — и все едва сдерживаемые эмоции, словно прорванная плотина, нахлынули с новой, ошеломляющей силой. Мы выскользнули из аудитории, как нашкодившие подростки, оглядываясь по сторонам, и, стараясь подавить смех. Выбежали на улицу, хватая ртом холодный воздух, и мне казалось, что от произошедшего, весь мир вокруг стал ярче и острее, словно я вдруг проснулась от долгого сна. Егоров довез меня до дома молча — даже не возникал, когда я включила очередной плаксивый «бабский» трек! — словно понимая, что любые слова сейчас будут лишними, а я нуждаюсь в тишине, чтобы переварить все это безумие. На прощание, парень пообещал написать, как освободится, и, задержав мой взгляд — словно пытаясь прочитать что-то в моих глазах, коснулся губами моего моего виска — и этот поцелуй, неожиданно нежный, вызвал новую бурю эмоций внутри меня — а после, уехал на тренировку, оставив меня с этим непонятным послевкусием и ворохом мыслей, которые никак не складывались в единую логичную картинку. Что, вашу мать, только что произошло? Захлопнув дверь машины, я еще долго, как последняя идиотка, смотрела ей вслед, пока красные габариты не скрылись за поворотом, оставив меня один на один с собственными мыслями, которые с бешеной скоростью пытались переварить случившееся. Я во второй раз переспала с этим идиотом. Идиотом, с которым до этого изображала пару — с которым постоянно ссорилась и спорила по любому поводу. Мы целовались, как в дешевой мелодраме, его руки нагло хозяйничали на моем теле, и я… я, видимо, временно сошла с ума, раз отвечала ему с такой же безумной страстью. Да, что уж там, ниже в своих глазах падать уже некуда — я сама просила его себя трахнуть, сама признавала, что он мне нравится, и вообще, вела себя как самая настоящая влюбленная идиотка. Какого хрена я так облажалась? Отношения. С ним. Что дальше? А, самое главное, что чувствую я? Нужно было срочно что-то делать, иначе я окончательно увязну в этом болоте из противоречий. Вытаскиваю из кармана телефон. Недолго думая, открываю телеграм, листаю контакты и набираю сообщение Ксюхе. «У меня тут полная жопа, нужно срочно проветрить мозги и забыться». «Полная жопа, это когда Егоров сделал предложение или, когда твоя жопа теперь в его распоряжении? :)?» — моментально приходит ответ, словно Савельева только и ждала моего сообщения. — «В любом случае, я за любой движ. Часов в 9 в «Соде»? » «Ок», — набираю в ответ. За собственными мыслями совершенно не замечаю, что возле моего подъезда меня поджидают. Только, когда опущенный в телефон взгляд, наткнулся на пару начищенных до блеска чёрных ботинок, с неохотой поднимаю глаза, чтобы столкнуться… с изучающим взором Егорова-старшего. Этого еще не хватало… — Спешишь, или сможешь уделить мне немного времени?