Лампочка

***

«Все мы по разным причинам носим маски. Некоторые маски мы надеваем, потому что это то, кем мы действительно хотим быть. Некоторые мы носим, потому что не можем принять скрываемого под ними или потому что кому-то нужно видеть нас такими. И некоторые маски мы носим для того, чтобы остаться в тени, но в ношении масок есть один недостаток — они в любой момент могут быть сорваны. »

Сплетница.

***

Кристина Метельская.

Горячая вода обжигает кожу, но даже это не помогает смыть липкое ощущение — липкое не от пота или чьих-то рук, а от собственного предательства — предательства самой себя. «Всего полчаса. Заеду посмотреть сережку и я свободна». Ха, как наивно. А ведь все так хорошо начиналось — с невинной ухмылки — теперь же… все развалилось. В голове бьются обломки фраз, его дыхание, запах, прикосновения. Ненавижу его, черт побери! Ненавижу, как он на меня смотрел, как касался — и как я… отвечала на эти касания — как в бреду, словно кто-то отключил все мои защитные механизмы. Словно не я это делала, не я шептала ему, что… что я согласна. А ведь сразу после этого, я ему выдала, что это была «одноразовая акция». И он… поверил? Или сделал вид, что поверил? Боже, как глупо. Он же просто воспользовался ситуацией. Эскортница с кошельком вместо сердца и с высоким самомнением о себе — вот и всё, кем он меня видит. Хотя нет… Видел. Наверное. В моменте, когда его глаза сузились, а голос стал ниже на полтона — там было что-то… другое — что-то, от чего меня сейчас тошнит от собственного малодушия. Как я вообще могла сказать эту чушь про симуляцию — и при этом так убедительно это выдать — и при этом так жадно ловить каждое его слово, каждое его прикосновение? Какая дура. В зеркале отражается бледное, опухшее лицо — долбанные слезы — словно капля крови на светлой ткани — красные пятна на белках, отекшие веки и растрепанные волосы, которые бесят ещё больше, чем собственное идиотское поведение. Я не должна была. Нельзя было. Моя проблема всегда в том, что я иду на поводу у эмоций. Взрываюсь, кричу, огрызаюсь — а потом жалею, что не сдержалась. Но это… это что-то новое. Какое-то позорное дно, которое я пробила собственными руками. Мало того, что согласилась на его авантюру, так ещё и пошла на поводу у своих же желаний, так тщательно скрываемых за маской циничной стервы. Ух, какая я молодец! Но разве я могла предвидеть, что эта притворная игра перерастёт во что-то… такое? И что там ещё было? Надежда? Желание? Да быть не может! Это я так сама себя обманываю, лишь бы оправдать собственное поведение — я не та, кто ищет секса на одну ночь. Но я… сорвалась. — Только не с ним, — отчаянно шепчу, упираясь ладонями в холодную кафельную стену. Его руки. Они не были жесткими, как у большинства хоккеистов, чьи ладони испещрены мозолями от клюшек и шайб — его прикосновения были… нежными. Слишком нежными, чтобы соответствовать его образу нахального придурка. И чертовски уверенными — словно он знал, что делает — знал, что я знала это, но делала вид, что нет. Дура. Полная дура. Смешная, жалкая, влюбившаяся дура. Стоп… Ну, не могла же я реально влюбиться в этого… этого идиота? А если не влюбилась, то почему меня так колбасит? Зачем позволила ему так легко затащить себя в постель? Почему я вообще согласилась играть его девушку?! Из-за этих чёртовых денег? Да плевать я на них хотела! Я знаю себе цену — и она явно выше, чем пятнадцать тысяч за час, которые этот мудак предложил в самом начале — и куда больше, чем «одноразовая акция». Из-под двери ванной пробивается яркий свет и едва различимый стук. Испуганно дёргаюсь, невольно хватаясь за полотенце, что висит на крючке рядом. — Эй, ты там жива? Голос Егорова звучит мягче, чем обычно — слишком мягко для того, кто ещё пару часов назад обещал, что «заедем посмотреть» на якобы мою потерянную сережку — и кто теперь, наверное, глумится надо мной за то, что у меня, кажется, слетела крыша. — Всё нормально, — ворчу, стараясь придать голосу грубости. Словно это поможет мне снова обрести контроль — или хотя бы убедить себя в этом — но я уже чувствую, как эта оболочка трещит по швам. Не выключая воды, собираю волосы в мокрый пучок на затылке. В зеркале по-прежнему смотрят на меня виноватые глаза — глаза, которые теперь не просто злые, а ещё и очень… растерянные — и, кажется, слегка напуганные. «Будешь моей настоящей девушкой?» Я же специально сбежала в душ — при этом надеюсь всеми фибрами души, чтобы не треснула та маска беззаботности, что я на себя натянула, говоря ему, что все произошедшее — «одноразовая акция» и «симуляция». Эта фраза слетела с языка так легко… как будто я каждый день такое говорю. Сбежала, чтобы побыть одной — собрать свои мысли в кучу — но, вместо этого, я только больше запутываюсь. Пытаясь сложить, каким образом парень, который меня бесил, чьи шуточки я терпеть не могла, чья самоуверенность вызывала рвотный рефлекс — пробрался под мою кожу. Боже, что со мной происходит? Я становлюсь похожей на одну из тех девиц, которых так презирала за то, что они страдают по мудакам… Вдыхаю глубже, пытаясь избавиться от этого наваждения — от его запаха, от его прикосновений, от самого факта, что он существует в моей жизни — но становится только хуже. Где мои железные принципы? Где холодный расчет? Твою мать, я уже давно разучилась понимать чего хочет этот парень. Каких-то пару недель назад, он обещал превратить мою жизнь в ад, а сейчас — предлагает стать его девушкой. Не по договору, не по контракту, без игр — настоящей девушкой. С каких пор он решил играть в романтика? Это что, новый уровень его идиотизма? Или… нет, стоп. — Это просто ошибка, — говорю себе. — Ошибка, которая никогда больше не повторится. Наверное. Надеюсь. Надо было сразу бежать, когда только поняла, что эта игра зашла слишком далеко. Теперь же, кажется, пути назад уже нет. Я как будто завязла в какой-то паутине из своих же решений и желаний. Звук открывающейся двери вырывает меня из плена воспоминаний. Егоров стоит в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку. На нём ничего нет — парень по-прежнему абсолютно голый — а капли пота на волосах и плечах блестят под светом ванной комнаты. Он выглядит… слишком хорошо. И слишком уверенно. — Ты там что-то говорила за то, что я не так хорош? — его голос, обычно такой нахальный и острый, сейчас звучит с какой-то игривой ленцой. — А ещё, ты, кажется, согласилась быть моей девушкой. Готова отвечать за свои слова? Сердце ухает куда-то в пятки. Это был… момент. Спонтанный порыв, не более — сейчас, в холодном свете плитки и собственных сомнений — он кажется чем-то совершенно нереальным. — Это была… — начинаю, пытаясь найти хоть какое-то разумное оправдание. — Ошибка? Егоров ухмыляется, делая шаг в ванную — и от этой ухмылки внутри что-то обрывается. — Да, — выпаливаю, сжимая кулаки. — Ошибка. Недоразумение. Приступ временного помешательства. Выбирай, что тебе больше нравится. — Страсть? — Егоров продолжает напирать, сокращая расстояние между нами. — Нежность? Влюбленность с первого взгляда? Или, может быть, просто… симуляция? — в его голосе слышится насмешка. Он точно издевается. — Ну что, — теперь его голос звучит немного хрипло. — Насимулировалась? Теперь можешь мне ответить? — Ты невыносим, — выдыхаю, стараясь не смотреть ему в глаза. Стыд — проклятый стыд — словно липкая паутина окутывает всё мое тело. По спине продолжают стучать капли воды, хоть я и стою в полотенце, судорожно сжимая в руках то, которым вытирала волосы. — Ты забыла про мою неотразимую харизму, — продолжает настаивать, сокращая расстояние между нами. Как будто забавляется, наблюдая за моей паникой. — Или ты уже не отрицаешь, что я тебя цепляю? — Иди к черту. Повторяю, но в голосе нет былой резкости — скорее… усталость — усталость от борьбы, от сопротивления, от попыток убедить саму себя, что он — это зло, от которого нужно бежать без оглядки. И от собственной глупости. Егоров останавливается в паре шагов от меня, склонив голову набок. Эта наглость, с которой он рассматривает меня, выводит из себя. Словно я какая-то экспонат на выставке. — Тогда может, ты признаешь, что я был прав? — Не дождешься, — отвечаю, но, чёрт возьми, мне так сложно игнорировать этот взгляд, от которого по телу разливается странная дрожь. Дрожь, которая одновременно и раздражает, и пугает, и… волнует. Ненавижу это. — Хочешь сказать, ты никогда не признаешь, что я тебя привлекаю? Продолжает эту пытку, не сводя с меня глаз — и, возможно, я сейчас сгорю со стыда — а ещё, кажется, я только что сама себе призналась, что он меня привлекает. — Переоцениваешь свою привлекательность, Кир… — Правда? — он приподнимает бровь, и тянется рукой к выбевшейся из пучка, пряди моих волос, заправляя ее за ухо. — По-моему, это ты переоцениваешь свою способность сопротивляться. — Ты хочешь сказать, что мы переспали, потому что ты такой обворожительный, что у меня крышу снесло? — фыркаю, словно это поможет мне вернуть контроль над ситуацией. — Нет, — ухмылка Егорова становится ещё шире. — Я хочу сказать, что мы переспали, потому что ты меня хочешь, так же, как я хочу тебя. Признай уже. Хватит строить из себя ледышку. И да, про симуляцию, можешь другим прогонять, я не поверю. Закусываю губу. — И что теперь? Мы продолжим разыгрывать влюблённую парочку на радость тебе? Как будто ничего не было? — бросаю в него полотенце, которое до этого держала в руках. Он легко ловит его, прижимая к груди. Какого хрена его это так веселит?! — Можем не разыгрывать. Можем сделать это по-настоящему. Попробовать, хотя бы. Снова этот взгляд, от которого внутри всё переворачивается. В голове проносится миллион возражений, но ни одно из них не дотягивает до того уровня убедительности, с которым я могла бы поспорить — и это чертовски бесит — кажется, я впервые в жизни не знаю, что делать. Или просто не знаю, чего хочу. — Ты совсем двинулся, — бормочу, пряча глаза, потому что не могу выдержать его взгляда. Потому что боюсь, что он увидит мою растерянность. Как я вообще теперь могу воспринимать его как придурка, когда мое тело предательски отзывается на каждое его слово и движение?! — Ты же согласилась стать моей девушкой, Крис. Неужели ты уже передумала? Егоров произносит это с такой наигранной невинностью, что меня от этого аж передергивает — как будто он и правда считает, что все так просто — как будто между нами не было всего этого напряжения, всех этих язвительных перепалок… и не было нашего контракта и фальшивых отношений. Смотрю на него и чувствую, как во мне нарастает злость — злость на себя, за то, что позволила ему так легко меня смутить, злость на него, за то, что он так уверен в себе — злость на весь мир, за то, что он такой несправедливый. — Слушай, — начинаю, стараясь придать своему голосу как можно больше резкости. — Давай не будем сейчас разыгрывать эту сценку, окей? Ты выбрал не лучшее время для серьёзных вопросов — я сморозила хрень. Так что, это ничего не значит. С каждым словом я чувствую, как моя уверенность ускользает. И это бесит меня ещё больше. — А я разве разыгрываю? Хоккеист наклоняет голову набок и смотрит на меня с искренним недоумением — словно я только что произнесла что-то совершенно нелепое — и меня от этого чуть не выносит. — Ну конечно, — фыркаю, закатывая глаза. — Кир, ну серьёзно. Реально, хватит. Ты ведь не из тех парней, что всерьез воспринимают слова, сказанные в пылу страсти? Тебе же просто весело, да? — А, что, если нет? — в его голосе появляется какая-то мягкость, которая меня пугает. — Что, если я действительно хочу, чтобы ты была моей девушкой? — Да быть не может! — выпаливаю с недоверием, смотря прямо ему в глаза. — А, если и может, то на что это будет похоже? Умопомрачительный секс, когда тебе захочется? Я не силиконовый конструктор: когда захотел собрал и трахнул, когда захотел разобрал и сунул обратно в коробку! И, Господи, что же я вижу в его глазах — насмешку, вызов, и что-то ещё — от чего внутри все переворачивается. — Почему? Разве я похож на того, кто так считает? Да! — Нет, — вырывается против воли, но тут же добавляю. — Просто это все… слишком нереально. — А что реально? — шепчет Егоров, оказываясь вплотную. — Когда мы вот так спорим? Когда бесим друг друга? Или когда мы… Он не заканчивает фразу, но я и так знаю, что он имел в виду. — Заткнись, — бурчу, отводя взгляд. — Ты же сама не против этого, Крис, — шепчет, касаясь пальцами моей щеки, и от этого прикосновения по телу разливается странная дрожь. — Признайся. И я не могу отрицать это — не могу отрицать, что хочу его, хочу его прикосновений — но, помимо этого — я хочу, чтобы он перестал меня бесить. — Ладно, — сдаюсь. — Допустим, ты прав. И что тогда? — Тогда, — Егоров улыбается. — Мы попробуем. — А как же наш контракт? Как же Лиза? Ты же хотел её вернуть, нет? — спрашиваю, и от этих слов в горле словно застревает комок. Мои собственные слова звучат как предательство самой себя — как признание того, что вся моя бравада была лишь фарсом. Егоров отстраняется, и я чувствую, как по телу разливается холод — холод от разочарования? — или от страха того, что все это было лишь иллюзией? — Контракт? — он усмехается, и эта усмешка выводит меня из себя. — Неужели ты думала, что я всерьез собирался вернуть Лизу с помощью фальшивой девушки? — А что, нет? — выплевываю, стараясь скрыть разочарование в голосе. — Именно это ты и предложил, не так ли? «Твоя задача сделать так, чтобы Лиза ревновала. В идеале, чтобы они расстались.» — Это был повод, Крис, — Егоров наклоняется, и я отступаю, пытаясь сохранить между нами хоть какое-то расстояние. — Повод, чтобы стать к тебе ближе. — А зачем тебе быть ближе? — спрашиваю, и в этом вопросе больше отчаяния, чем простого любопытства. — Потому что я не мог перестать о тебе думать, с того момента как ты сбежала из клуба… Полагаю, в этот момент мой рот раскрылся достаточно широко, чтобы туда мог въехать товарный вагон поезда. Потому что, всё звучит настолько нелепо и по-идиотски, что кажется я попала в какую-то параллельную вселенную, где мы лишь герои чьей-то больной фантазии. А Егоров так и продолжает смотреть мне прямо в глаза, и в его взгляде нет ни капли лжи — и от этого, я чувствую, как сердце совершает кульбит, а пульс начинает зашкаливать, отдавая грохотом в барабанные перепонки. — Да, по-началу план был другой… — продолжает Егоров. А я чувствую, как собственные ноги начинают дрожать — словно сейчас — в лучших традициях сопливых мелодрам — бахнусь в обморок от переизбытка чувств. Я бы и рада на самом деле, однако, увы, картинно уйти от продолжения этого нелепого разговора — не выходит. — Я разозлился… Хотел отомстить — потому и придумал ту хрень с плакатом. Хотел побесить тебя… Хотел посмотреть, насколько ты на самом деле «ледышка». Помнишь, как ты мне втащила? — усмехается, закатывая глаза. — Серьёзно, в этот момент, мне казалось, что я тебя ненавижу. Вот и придумал этот фарс с игрой. Но, потом… Он делает еще шаг ближе, и я отступаю, пока не упираюсь спиной в холодную плитку. — Потом что? — шепчу, хотя уже знаю ответ. Слова словно застревают в горле, не давая мне дышать — отчаянно не хочу слышать то, что он сейчас скажет — потому что знаю, что эти слова разрушат все мои последние барьеры. — Потом… — Егоров проводит пальцами по моей щеке, и от этого прикосновения по телу разливается странная слабость. — Потом я вел себя, как полный дебил… Пока не понял, что хочу знать о тебе всё — что ты делаешь, когда не строишь из себя недотрогу — что ты думаешь, когда не закатываешь глаза… И… как ты будешь смотреть на меня, когда перестанешь ненавидеть… Его слова звучат так странно, так откровенно, что от них внутри все сжимается — он не говорит прямо о чувствах, но его слова говорят громче любых признаний — и меня это пугает больше всего на свете. — Ты врешь… — шепчу, не отводя взгляда, хотя в глубине души я уже не верю в собственные слова. — Я знаю, что ты мне не веришь, — опускает взгляд на мои губы, и от этого у меня внутри все переворачивается. — Но, Крис, я не играю. Теперь уже нет. — А Лиза? Не сдаюсь, цепляясь за последний шанс вернуть все как было — хотя прекрасно понимаю, что — как раньше не будет. Уже не будет. — Лиза… это прошлое, — снова проводит большим пальцем по моей щеке, и этот жест кажется таким нежным, таким… интимным. — Она была лишь поводом, чтобы начать этот фарс, но… Теперь все изменилось… Егоров замолкает, словно ища нужные слова. — Что скажешь, Крис? — шепчет, и его голос звучит так соблазнительно, что все мои протесты кажутся глупыми и бессмысленными. — Мы попробуем? В этот момент я должна сказать «нет» — должна отвергнуть его и вернуться к своей привычной жизни, но слова застревают в горле — вместо этого я делаю то, чего совершенно не ожидаю от себя. — А что, — отвечаю, стараясь придать своему голосу как можно больше сарказма. — Есть какие-то «особые условия»? Контракт надо будет подписывать? Или это уже все… «по-настоящему»? — А ты боишься, что по-настоящему будет слишком? — С чего бы мне бояться? — пытаюсь парировать, но мой голос звучит уже не так уверенно, как раньше. — Тогда скажи «да», — шепчет. — Скажи, что ты хочешь попробовать быть моей настоящей девушкой. — Тогда, убеди меня… И да — Егоров совершенно не собирается облегчать мою задачу: всего какая-то пара секунд, и я оказываюсь прижата к стене всем его телом. Чувствую жар каждой клеточкой, и мой рот приоткрывается, потому что воздуха катастрофически не хватает. Руки парня уверенно и сильно сжимают мои бедра и мучительно медленно ползут вверх; от жара его ладоней не спасает даже плотная ткань полотенца. Когда его сильные пальцы стиснули мои ягодицы, с губ сорвался обречённый полустон-полувздох, и парень резко выдохнул. Его губы прочерчивают дорожку от моего виска и замирают в жалких миллиметрах от моих губ. — Как насчёт заново начать наше знакомство? — срывается с его губ хриплый шёпот. Этот его чёртов тембр, от которого мурашки танцуют степ на моей коже… Внизу живота начинает болезненно пульсировать желание, посылая жар вдоль позвоночника по всему телу. Сейчас я даже сомневалась в том, что пару минут назад принимала душ… — Что, прости? — шепчу в ответ, стараясь придать своему голосу как можно больше равнодушия — но это уже бесполезно, потому что парень срывает с меня полотенце, отбрасывая его в сторону. Упираюсь лопатками в холодный кафель, стараюсь не думать, что наши обнаженные тела соприкасаются. — Ты играешь нечестно, Егоров, — выдыхаю, стараясь сохранить хоть какое-то подобие самообладания. — А кто сказал, что я вообще собираюсь играть по правилам? Он усмехается, и его губы, кажется, еще ближе, чем мгновение назад. Капля воды стекает по его подбородку, и я ловлю себя на абсурдной мысли, что мне хочется ее слизать. — Может, просто стоит расслабиться и насладиться моментом? — Может, тебе стоит уйти? Мой ответ — слабая попытка вернуться к реальности. Но я сама себя обманываю — потому что, в противовес своих же слов, веду по его руке. Скольжу пальцами по предплечью, очерчивая ниточки вен. Кирилл едва вздрагивает, когда задеваю локтевой сгиб. Обвожу особо яркое синее пятнышко, где бьётся его кровь. И иду дальше. Завожу ладонь чуть назад, сжимаю трицепсы. Вывожу каждый изгиб его мышц, изучаю — сама себе не могу объяснить, зачем мне это — почему не могу оторваться от его кожи? Касаюсь и касаюсь. Словно хочу запомнить каждый его изгиб, каждую венку, каждый волосок — словно хочу впитать его в себя. Он смотрит на меня, и в его глазах пляшет искра — искра понимания? — или просто хитрая насмешка над моим беспомощным состоянием? — Я же говорил, что ты не ледышка... Шепчет, и от его шёпота мурашки бегут по моей коже. Господи, как я ненавижу, что он так хорошо меня чувствует — что знает все мои слабые места — что может вот так легко вывести меня из себя и заставить забыть обо всех своих убеждениях. — Знаешь, — Кирилл улыбается, позволяя мне продолжать это безумие. — У меня и лопатки ничего такие. Можешь потрогать. — Что? Хлопаю влажными ресницами, прихожу в себя. Хочу отвесить пощёчину — делаю замах, но Кирилл перехватывает ладонь — улыбается, сжимая мои руки над головой. — Пусти! — Ты исследовала моё тело, теперь я хочу. — Перехочешь! — Крис, — его голосу звучит настолько серьёзно, что я перестаю вырываться. — Я хоть раз сделал тебе физически больно? Только прикосновение, ничего больше. Шепчет, срываясь на хрип. Касается губами моего уха, скул, подбородка. И касается, каждой клеточки тела. Обводит грудь, на грани приличий, ласкает кожу под ней. Надавливает пальцами на рёбра... Тело будто немеет, пальчики на ногах поджимаются, всё отдаёт спазмами между ног — Кирилл ведь делает только хуже, когда едва толкается в меня членом, головка скользит по лобку. Слишком. — Кир... — Ш-ш-ш, — горячее дыхание шпарит ключицы, губы прихватывают кожу. — Скажешь, если будет неприятно. Но то, как его пальцы накрывают клитор, очень-очень приятно — и очень неправильно — и ещё миллион других «очень», которые разлетаются в разные стороны вместе с давлением между ног. Так горячо, разъедает внутренности жаром и похотью — желанием, которое вырывается через короткие вздохи и стоны. Ничего не могу с собой поделать — тело принадлежит не мне — само разводит ноги, само толкается навстречу. Губы парня находят мои, сминают и втягивают — пускают такую лаву по венам, что мне нужно за что-то ухватиться — обхватываю шею Кирилла и лишь после понимаю, что он меня не держит больше. Всё делает, чтобы я упала — давит на клитор, поглаживает — сильно, быстро, до головокружения. Подставляю лицо под струи воды, вдохи смешиваются с водой, невыносимо душно — вверх поднимается пар — я вся состою из него. — Давай, Крис, обхвати его... Тянет мою ладонь к члену, заставляет сжать. С губ парня срывается хриплый стон, ласка ускоряется. Мне бы сделать ему больно, заставить больше так не делать. Но я не могу. Веду ладонью по бархатной коже. Делаю то, что раньше никогда никогда бы не стала делать с ним — и наслаждаюсь его реакцией — облокачиваюсь на него, на стену, хватаюсь за всё. Сгораю в своём удовольствии, заряжаюсь его возбуждением — это всё смешивается в непонятный коктейль, бьющий в голову — я словно пьяна — падаю и падаю, пока не чувствую обжигающую жидкость на ладони. Пока окончательно не падаю, уничтоженная оргазмом. Утыкаюсь в грудь Егорова, дрожу и кусаю губы. Меня разрывает на кусочки вместе с тем, как его пальцы поглаживают лоно. — Какая ты громкая… Когда мы, наконец, отстраняемся, я чувствую, как дрожат мои колени, а внизу живота пульсирует жар. — Я… — начинаю, пытаясь отдышаться, но слова словно застревают в горле. — Ты? — Егоров улыбается, и в его улыбке есть что-то такое, от чего внутри все переворачивается. — Голодна? Голодна… Точно! Боже, да я сейчас готова расцеловать Егорова за то, что тот сам умудрился соскочить с темы и мне не нужно самой для этого придумать нелепые причины. Я ведь действительно сегодня ничего не ела. И вдруг, как наваждение, в голове всплывает образ сочной, горячей шаурмы — не какого-нибудь изысканного блюда — а именно ее. — Да, — выдыхаю, хотя это так глупо и так по-человечески. — Я ужасно хочу есть. — И, что же ты хочешь? — Егоров смотрит на меня с любопытством. — Суши? Или что-то более «изысканное»? — Шаурму. Выпаливаю, и тут же чувствую, как хочу закрыть лицо руками от стыда, словно призналась в каком-то страшном преступлении. — Шаурму? Егоров удивлённо поднимает брови, а потом заливается смехом, и этот смех звучит так заразительно, так искренне, что я не могу не улыбнуться, несмотря на весь свой стыд. — Ну да, шаурму, — ворчу, отпуская лицо. — Что такого? Ну хочется мне, что тут поделаешь? — Ничего, — он ухмыляется. — Просто не ожидал, что такая как ты, мечтает о шаурме. И этот его тон снова вызывает во мне бурю противоречивых эмоций — словно он насмехается надо мной — но в то же время и принимает меня такой, какая я есть. — А что я, по-твоему, должна была хотеть? Устриц и шампанского? Фыркаю, но на губах сама собой появляется улыбка. И я понимаю, что не хочу притворяться — не хочу притворяться ледышкой или снова надевать свою привычную маску стервы, которая уже давно срослась с моей кожей — я просто хочу быть собой. И, если это означает хотеть шаурму после того, как кончила от его пальцев — то пусть так и будет. — Ну, как минимум, какой-нибудь изысканный десерт. Егоров пожимает плечами, а потом снова смотрит на меня с той самой улыбкой, от которой в животе порхают бабочки. И я осознаю, что он видит — видит меня настоящую — и что это уже не страшно. — Ну-у-у, если ты хочешь шаурму, то кто я такой, чтобы тебе отказать? Окей, сейчас закажу. — Нет, Кир, ты не понял. Мы пойдем за ней. — Пойдем за ней? — переспрашивает Егоров, удивленно приподнимая брови. — Ты точно не собираешься сбежать? — скрещивает руки на груди, не отрывая от меня взгляда. — Нет, Егоров. Не собираюсь. Просто я реально хочу шаурму. И не надо так на меня смотреть. Прикинь, простые смертные ее иногда едят. — Окей, — наконец сдается, и в его голосе нет больше насмешки, только лёгкая, почти мальчишеская заинтересованность. — Шаурма, так шаурма. — Кто бы сомневался, — хмыкаю, стараясь скрыть легкую дрожь в голосе. — Пошли, у меня есть одно проверенное место недалеко отсюда. И, не дожидаясь его ответа, выхожу из ванной, оставляя его позади. Я чувствую его взгляд на своей спине, но нарочито не оборачиваюсь, стараясь сохранить остатки своей напускной неприступности. Ноги сами ведут меня к выходу, и я ощущаю какую-то странную легкость, как будто я наконец-то сбросила с себя тяжелый груз и могу дышать полной грудью. Одеваюсь на бегу, чувствуя при этом, как внутри просыпается какое-то дикое предвкушение — предвкушение не только сытного обеда, но и того, что будет дальше — предвкушение этого безумия, в которое я, кажется, добровольно ввязываюсь. В голове проносится мысль о том, что еще пару часов назад я бы ни за что не подумала, что закончу этот вечер в голом виде на кровати Егорова — или выходя на улицу за шаурмой вместе с ним же. Но сейчас я почему-то не чувствую ни страха, ни сожаления — только какой-то дикий азарт и желание увидеть, что же будет дальше. Хотя, в голове проносится мысль, что как только я останусь одна, то наверняка потребуется пара бутылок вина — а может и чего покрепче — потому что я понятия не имела, как уложить всё это в голове. А сейчас — просто плыла по течению... Через пару минут мы останавливаемся у небольшого павильона, на котором гордо красуется вывеска, написанная кривыми неоновыми буквами: «Мы искали счастья, а нашли шаурму» — и меня вдруг пронзает странное чувство дежавю — словно эта вывеска — это какое-то отражение нашей ситуации. Егоров, кажется, не разделяет моего восторга — смотрит на вывеску с сомнением, с каким-то недоверием, словно не понимает, что здесь происходит — и эта его растерянность кажется даже забавной. — И это твое проверенное место? — спрашивает с сомнением, смерив вывеску долгим взглядом. — «Мы искали счастья, а нашли шаурму»? Серьезно? Хихикаю, не в силах сдержать улыбку — признаться, меня забавляет его реакция — хотя и немного бесит, что он снова пытается сохранить свой циничный фасад. — А что? — пожимаю плечами, делая вид, что мне все равно на его скептицизм. — Разве не гениально? И, поверь мне, тут готовят лучшую шаурму. Егоров достает телефон, и я вижу, как он быстро что-то печатает, и меня уже разбирает любопытство. — Что ты делаешь? — спрашиваю, скрестив руки на груди. — Ищу рейтинг этого места, — фыркает, и закатывает глаза, словно я сказала что-то глупое — хотя я точно знаю, что его это все забавляет не меньше, чем меня. — Не хочу рисковать нашим здоровьем, только потому, что ты хочешь шаурмы. — Ты серьёзно? Не могу сдержать смешка. — Видимо, инстинкт самосохранения заставил защитить свое будущее потенциальное потомство, — отвечает с напускной серьезностью, хотя глазах пляшут чертинки. — Ну, мало ли, а вдруг ты станешь моей женой. — Щедрое предложение, Егоров, но я, пожалуй, обойдусь, — фыркаю, стараясь скрыть нахлынувшее на меня смущение. — Мне твоя фамилия не нравится. — Нормальная фамилия, — пробурчал хоккеист, нахмурившись, и от этого стал каким-то неожиданно милым. — Кристина Егорова — не звучит, прости. Продолжаю поддразнивать, наслаждаясь его реакцией. — Вообще-то, очень даже звучит. — А знаешь? Ты прав, — неожиданно соглашаюсь, растягивая фамилию, как будто смакуя каждую букву. — Кристина Егорова… Хорошо, что у тебя есть холостой отец. Не успеваю насладиться замешательством на его лице, как он вдруг наклоняется… А после... Он меня кусает — действительно кусает, прихватывая кончик носа. Я многого ожидала от Егорова, но явно не этого. Пока готовят наш заказ, наблюдаю за Егоровым — он стоит, сложив руки на груди, и с каким-то недоверчивым выражением лица осматривает окрестности. Его взгляд цепляется за прохожих, за машины, за вывески соседних магазинов — словно он изучает какой-то странный и непонятный ему мир — и эта его растерянность кажется такой забавной. Словно он — инопланетянин, впервые попавший на нашу планету — и этот образ, внезапно пришедший в голову, вызывает легкую улыбку на моем лице. Внезапно, меня пронзает понимание, что мне нравится этот Егоров — не тот напыщенный индюк, который привык к ужинам в дорогих ресторанах — не тот, кто засыпал меня саркастичными комментариями и колкими шутками — а тот, который сейчас стоит рядом со мной. Немного растерянный, с еле заметной, но искренней улыбкой. Тот — который готов отправиться за шаурмой в непонятное место — с вывеской, больше напоминающей пародию на рекламу — только потому что я так хочу. И этот Егоров — такой настоящий и немного неуклюжий — оказывается, не так уж и плох. Даже наоборот. Внезапно, у меня возникает острое желание познакомиться с ним заново — не с тем Егоровым из моих воспоминаний — не с тем, кого я привыкла видеть — а с тем, кто сейчас стоит рядом. Это осознание накрывает меня внезапно, как волна, и я понимаю, что, возможно, все, что было раньше — уже не имеет никакого значения. — Боже, это действительно вкусно! — не могу сдержать восторга, прикрывая глаза от удовольствия. Сочный вкус мяса, хрустящая корочка лаваша, пряный соус — это просто гастрономический экстаз. Открыв глаза, замечаю, как Егоров с удивлением смотрит на меня, словно я какая-то инопланетянка, пробующая земную еду. — Ну и? Как тебе? — спрашиваю, с улыбкой разглядывая его лицо. Парень откусывает небольшой кусочек, и на его лице появляется выражение, которое я совсем не ожидала увидеть — удивление, смешанное с легким недоумением — как будто он только что открыл для себя что-то новое и совершенно непонятное — будто он был всю свою жизнь слепым, а теперь вдруг прозрел. Он что, реально никогда не пробовал шаурму? — Ну… неплохо, — неуверенно произносит, и я едва сдерживаю смех, наблюдая за его реакцией. — Есть можно, да… И тут же делает еще один укус, а я не могу сдержаться улыбки, замечая, как «Его Величество» измазалось в соусе — белая капля, предательски выскользнув из недр шаурмы, расположилась на его щеке, словно небрежный мазок художника — и, боже, даже шаурму он умудряется есть с каким-то пафосным видом, словно это не уличная еда, а блюдо высокой кухни, приготовленное самим мишленовским шеф-поваром. — Что? Спрашивает, нахмурив брови, и при этом умудряется нанести еще один мазок — а меня уже откровенно распирает от смеха. — Ничего... Отворачиваюсь, прикусывая губу, чтобы сдержать смех — но, конечно, не сдерживаюсь, и тихо хихикаю, наблюдая за его «высокомерным поеданием шаурмы». Боже, как же это все нелепо — и как же это все идеально в своей нелепости. Хоккеист недовольно хмурится, но в его глазах мелькает что-то вроде любопытства, смешанного с легкой раздраженностью — возможно, он все-таки понимает, что выглядит смешно — но признаваться в этом, конечно же, не собирается. Егоров — это какая-то гремучая смесь из противоречий, и меня тянет к нему, как магнитом — несмотря на все его недостатки, несмотря на всю его напускную гордость — и этот соус на его щеке почему-то делает его еще более... Более живым, что ли — и от этого — внутри вдруг становится как-то тепло и уютно. Не успеваю понять, что произошло, как Егоров резко хватает меня за руку — и, не давая мне опомниться — тянет куда-то за собой, словно я какой-то мешок с картошкой. Его пальцы крепко сжимают мои, и от этого касания по телу пробегает тёплая волна, и от этой вспышки адреналина внутри все переворачивается. — Эй! — протестую, стараясь не выпустить из рук недоеденную шаурму. — Куда ты меня тащишь? — Увидишь. Закатываю глаза, но послушно иду за ним, не в силах сопротивляться — и дело не только в том, что он сильнее меня — мне просто любопытно, куда он меня ведет. И, признаться честно, мне нравится, когда он держит меня за руку — даже несмотря на то, что он ведет меня как какую-то нашкодившую девчонку. Парень не сбавляет темпа, и преодолев пару темных переулков, мы внезапно оказываемся перед небольшой площадью — обычно здесь располагается ничем не примечательная парковка, но сейчас… Сейчас здесь залитый каток, сверкающий под светом уличных фонарей — и все это выглядит словно кадр из какого-то фильма. — Ты… серьезно? — спрашиваю, не веря своим глазам. — Каток? Егоров не отвечает. Вместо этого он отпускает мою руку, и с загадочной — почти мальчишеской улыбкой — жестом приглашает меня пройти вперед. Нерешительно переступаю через невысокий бортик, и замираю, не веря своим глазам. В воздухе витает морозная свежесть, играет тихая, ненавязчивая музыка из динамиков, развешанных на ближайших деревьях. Огни фонарей, отражаясь от гладкого льда, создают какую-то волшебную атмосферу, и все это кажется невероятно сюрреалистичным. Словно мы попали в другую реальность. — Ну, так что? — подталкивает, все еще слегка усмехаясь, и протягивая мне руку. — Пойдем? Или ты струсила? — Я? Струсила? — возмущаюсь, стараясь скрыть волнение, которое непроизвольно охватывает. — Да, я профессионал в катании на льду! Даже если не профессионал, то я точно не струшу. Егоров смеется, и этот смех кажется таким легким и искренним, что я невольно улыбаюсь в ответ. — Ну, тогда докажи, — говорит, слегка наклонив голову, и в его глазах появляется какой-то игривый огонек. — Погнали? Не дожидаясь моего ответа, он снова тянет меня за собой — на этот раз к кассе — а я иду за ним, чувствуя, как меня захлестывает волна какого-то детского азарта. Почему-то совершенно не задумываюсь о том, что я вообще-то лет десять, как не стояла на коньках. Но, глядя на горящие от восторга глаза Егорова — я не могу отступить. И, признаться, я не хочу отступать. Мы берем коньки и, найдя свободную скамейку, начинаем переобуваться. Пока я неуклюже пытаюсь зашнуровать ботинок — то и дело путая шнурки — краем глаза замечаю, как Егоров, ловко справившись со своими коньками, бросает на меня быстрый взгляд. В его глазах пляшут искорки смеха, и в них же, мелькает что-то — похожее на нежность — от чего внутри все сжимается. — Ну, что, «профи», — с легкой усмешкой, присаживаясь рядом со мной, и я чувствую тепло, исходящее от его тела. — Нужна помощь? — Я сама. Упрямо отвечаю — хотя шнурки по-прежнему не поддаются моим неумелым пальцам. Чувствую себя максимально глупо, потому что искренне не понимаю, что делаю не так. — Я вижу. Практикуешься в морских узлах? — усмехается Егоров, перехватывая мою руку, и начинает ловко завязывать шнурки. — Понимаю, тебе куда ближе завязки на шпильках, а не вот это вот все... — Ха-ха, очень смешно... Бурчу, но чувствую, как от его прикосновений сердце почему-то начинает биться еще быстрее — его пальцы такие теплые и уверенные, а его дыхание совсем рядом, и от этого по телу пробегает легкая дрожь. — Я вообще-то думал, ты на коньках сразу тройной тулуп выдашь, — продолжает, затягивая последний шнурок, и его губы растягиваются в легкой улыбке. — А тут… — Просто дай мне время, и я еще удивлю тебя своими талантами, — самоуверенно отвечаю, стараясь не показать свое замешательство от его близости. Делаю шаг на лед, и понимаю, что мой профессионализм заключался только в умении нагло врать — потому что мои ноги разъезжаются в разные стороны, и я влетаю в бортик, как маленький пингвинчик, который впервые увидел лед — и вся моя самоуверенность мигом улетучивается. — Ну что, маленькая врушка? — хитро улыбается Егоров, приближаясь ко мне. — Кажется, я тебя переоценил. Фыркаю, стараясь не показать своего смущения, и пытаюсь выпрямиться — делая вид, что ничего страшного не произошло. — Просто еще не освоилась... Бормочу себе под нос, пытаясь сделать хоть один неуверенный шаг, но мои ноги все равно предательски разъезжаются, словно они живут своей собственной жизнью. — И как успехи? На каком этапе ты готова покорить мировой пьедестал? — спрашивает Егоров с ехидной улыбкой, и я закатываю глаза, понимая, что не стоило ему врать про свой «профессионализм». — Я на этапе, когда очень хочется бросить это дурацкое занятие и вернуться к горячему чаю! Ну-у-у… вроде прогресс есть… Отрывисто делаю еще один шаг, и моя нога скользит, заставляя меня взмахнуть руками, пытаясь сохранить равновесие. — Ага, прям как у чайника на льду, — замечает Кирилл, закатывая глаза, но в то же время с легкостью поправляя мое равновесие. Я честно стараюсь сконцентрироваться на движении, но взгляд Егорова, который постоянно где-то рядом, меня сбивает — и меня уже жутко раздражает эта его способность меня дезориентировать. Внезапно подскальзываюсь, и хоккеист, резко притянув меня к себе, ловит — но наши коньки сталкиваются, и мы оба теряем равновесие, падая на лед — словно две картофелины, и тут я уже не могу сдержать хохота. Наш дружный смех, от нелепости происходящего, разносится по всей площадке, и это кажется таким странным и в то же время таким правильным. — Ну, смари, группироваться у тебя получается получше, чем у наших парней, — роняет смешок, все еще лежа на льду, и его глаза светятся от веселья. — Может нафиг Крепчука? Тебя возьмем, будешь противников сбивать, — конкретно ржет. — Да, сейчас только копыто подровняю, и я в строю, — тяну с иронией, отряхивая снег, и в этом моменте между нами проскальзывает что-то такое, что я даже не могу описать словами. Что-то такое… настоящее. — Давай, я помогу, — произносит Егоров, и в его голосе звучит такая искренняя забота, что я невольно настораживаюсь. С сомнением смотрю на протянутую руку. Почему-то именно сейчас — когда он так открыто предлагает свою помощь, меня захлестывает волна сомнений. А что, если это все игра? Что, если он просто развлекается, играя со мной, как с новой игрушкой? Ведь он, в конце концов, Егоров — избалованный мажор, который привык получать все, что захочет — а я для него — не более чем легкое развлечение. Но, с другой стороны… в его глазах я вижу не только насмешку, но и что-то другое — какую-то искреннюю заботу, от которой внутри меня что-то откликается — и этот разряд, который пробегает по телу каждый раз, когда наши пальцы соприкасаются… Неужели, это все тоже часть его игры? Может быть, я просто обманываю себя, стараясь увидеть в нем то, чего нет? Может, мне просто хочется поверить, что этот Егоров, который сейчас смотрит на меня с такой теплотой — и есть его настоящее лицо? — Доверься мне, Крис... Его взгляд становится таким серьезным, что я невольно замираю, и от его слов в голове все путается. Смотрю в его глаза и вижу там не только смех и игривость, но и что-то еще — что-то теплое и глубокое — от чего мое сердце начинает биться в унисон с тихой музыкой, звучащей на катке — и я уже совсем не понимаю, что происходит. В этот момент, я понимаю, что за этими словами скрывается нечто большее — это не просто призыв довериться ему на льду — это призыв довериться ему во всем — и это звучит как обещание, от которого внутри меня все начинает переворачиваться. И почему-то именно сейчас — когда во мне так много сомнений — его слова звучат, как спасательный круг — за который я так отчаянно хочу ухватиться — словно это единственный выход из этого лабиринта противоречий. — Ну вот, видишь? — говорит Егоров, слегка улыбаясь, и от этой улыбки у меня внутри все тает. — Я же говорил, что у тебя получится. — Ага, конечно... Фыркаю, стараясь скрыть свое замешательство от его пристального взгляда, но, признаться честно, я и сама удивлена, что не упала. — Это все потому, что ты меня держишь, — продолжаю. — Сама бы я уже давно лежала где-нибудь в сугробе, и никто бы меня не нашел. — Ну, это мы еще посмотрим, — ухмыляется и, не дожидаясь моего ответа, отпускает мою руку. — Эй! Ты охренел? — Так, я понял. Значит, будем тренировать тебя до тех пор, пока ты не станешь настоящей королевой льда. Подмигивает и, слегка подтолкнув меня вперед, начинает кружить со мной по катку. — Если я сейчас упаду, то виноват будешь только ты, — предупреждаю, но мои слова кажутся пустыми угрозами, потому что я уже не могу сдержать улыбку. — Я поймаю. И я, почему-то, в это верю. Хватаюсь за ладонь, и его тепло и уверенность передаются и мне. Он аккуратно тянет меня за собой, и, под его чутким руководством, я начинаю более-менее уверенно скользить по льду. — Тебе бы в фигурное катание, — поддразнивает, заметив мою неуклюжую попытку изобразить что-то отдаленно напоминающее поворот — и я закатываю глаза, понимая, что он никогда не упустит возможности меня подколоть. — У тебя есть все шансы стать звездой… среди падающих на лед. Фыркаю, но, тем не менее, продолжаю стараться, и, признаться, меня даже затягивает этот процесс — Егоров, оказывается, неплохой учитель — если не считать его постоянных подколок, которые, впрочем, не так уж меня и раздражают. — Ты же хоккеист, а не фигурист, откуда такие познания? — говорю, пытаясь сменить тему, и отвлечь его от моего неуклюжего катания. — Или ты еще тайком танцуешь на льду? Парень смеется, и этот смех звучит так искренне — так заразительно, что у меня невольно екает что-то в груди. — Танцую? — Кир делает пару резких движений коньками, чем-то напоминающих хоккейные финты. — Я не танцую — я вытворяю шедевры на льду. Ну, знаешь, как говорится, «хоккеист на льду — как рыба в воде». Закатываю глаза, но не могу сдержать улыбку — признаться, если быть до конца откровенной, я уже не помню, когда в последний раз так много смеялась. — А я тогда кто? Пингвин, который по этому льду ковыляет? — Ну, почти. Но ты… очень... милый пингвин. Парень произносит это с такой теплотой в голосе, что у меня перехватывает дыхание — и в этот момент, меня накрывает какой-то странной волной смущенности. И тут он отпускает мою руку и — аккуратно, но уверенно, разворачивает меня вокруг себя — а я, совершенно неожиданно — делаю более-менее уверенный поворот, чему сама удивляюсь. — Ого! Это что, я сама? — Оказывается, у тебя есть потенциал, — ухмыляется Егоров, снова беря меня за руку. — Нужно только правильного учителя, и все получится. — Я так и знала, — закатываю глаза. — Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, да? — А что, разве не так? Кир смотрит на меня так, словно ждет моего опровержения, но я лишь тихонько смеюсь, и мне почему-то становится хорошо. — Но зато ты у меня самая милая пингвиниха, — добавляет с усмешкой, но тут же замечает мой недовольный взгляд. — Блин, Крис, прости, внатуре не очень шутка. — Да уж, с чувством юмора у тебя явно проблемы. Может, мне тебе тоже мастер-класс провести? — А вот это мы сейчас и проверим. Неожиданно, парень резко катит меня по кругу, заставляя на мгновение потерять равновесие — моя рука инстинктивно обхватывает его талию, и я вдыхаю запах его одеколона. Чувсто защищенности и лёгкой паники перемешивается с неподдельным восторгом в моей груди, и от этого, кажется, что внутри все переворачивается. Едва успеваю выровняться, как Егоров, не переставая смеяться, резко наклоняется, хватает меня и, словно пушинку, поднимает — мои коньки беспомощно болтаются в воздухе — а я с удивлением смотрю на его довольное лицо, и в этот момент кажется, что я в каком-то странном и безумном сне. — Эй! Поставь меня на лед! Однако, Егоров лишь сильнее сжимает мое тело, и — не обращая внимания на мои протесты — начинает медленно кружить. Цепляюсь за его плечи так, что кажется, мои пальцы придется отрывать вместе с кусками его пальто — чувствую, как ветер развевает мои волосы — и все вокруг начинает казаться каким-то нереальным. — Расслабься, — шепчет куда-то в район моей макушки, и от его шепота по телу пробегает легкая дрожь. — Просто наслаждайся моментом. Считай, что это наш с тобой маленький ледовый вальс. — Какой еще вальс, Егоров?! — возмущаюсь, поднимая голову, и замечаю в его глазах что-то, что и сама уже не могу сдержать улыбку. — Я сейчас упаду! — Не упадешь. Я тебя держу. Как будто в подтверждение своих слов — он снова кружит меня, то быстрее, то медленнее — и я, сама того не замечая, начинаю расслабляться, доверяя ему полностью, и уже не чувствую никакого страха, а только какой-то непонятный восторг. И, несмотря на то, что я все еще кричу, чтобы он меня отпустил, в глубине души я совсем не хочу, чтобы этот «ледовый вальс» заканчивался. Мои щеки горят. Чувствую, как несмотря на всю неловкость ситуации, внутри меня разливается тепло, и от этого все кажется таким странным и в то же время таким правильным. Смотрю в его глаза, и вижу в них столько нежности и… и, кажется, восхищения — и меня переполняют какие-то странные чувства. — Егоров, поставь меня на лед, пожалуйста. Шепчу, понимая, что меня заносит — мне страшно от этих чувств — но в то же время я не хочу, чтобы этот момент заканчивался. — Ну, раз уж ты так просишь… Парень с улыбкой замедляет вращение, и аккуратно опускает меня на лед — но, не отпуская, прижимает к себе, обнимая за талию. На мгновение, замираю, чувствуя его тепло, его дыхание на своей коже — все вокруг исчезает, остаются только мы, лед, и легкая музыка, доносящаяся из колонок — мы стоим на льду, обнявшись, и мне кажется, что время остановилось, и все эти странные события, произошедшие за этот вечер — словно какая-то нереальная сказка. Егоров отстраняется, но его глаза все еще смотрят на меня с каким-то теплом, и мне кажется, что в них появилось что-то новое — что-то, чего не было раньше. — Ладно, — слегка хриплым голосом. — Пора двигаться дальше. Кажется, я обещал тебе свидание? И как только его руки освобождают меня — начинаю чувствовать себя странно незащищенной — как будто лишенной какой-то части себя. — Ну, вроде того, — отвечаю, стараясь скрыть непонятное смущение, которое вновь начинает меня охватывать. Егоров делает шаг назад, окидывая взглядом весь каток, словно взвешивая варианты. — Как насчет кино? Или, куда там «правильные мальчики» водят на свидания? Закатываю глаза, но не могу сдержать улыбку. — А ты уверен, что «правильные мальчики» сначала трахают, а потом водят на свидания? — Только те, кто знает, как соблазнять «милых пингвиних». На его губах играет нахальная ухмылка, а я закатываю глаза, чувствуя то, в чем не признаюсь под страхом смертной казни — потому что, в этот момент, мне начинает казаться, что мне жутко нравится его уверенность. — Так что, кино? Или ко мне? — спрашивает, когда мы уже снимаем коньки, и в его голосе звучит явный намек. Этот парень невыносим. — Уймись, озабоченный. Ты вообще-то еще должен постараться меня впечатлить, — отвечаю, с напускной строгостью, стараясь не поддаться его чарам. — Чтобы я не подумала, что мне нафиг не нужен такой парень, как ты. Егоров смеется, и этот смех звучит так уверенно и немного нахально, что мне хочется закатить глаза, но, в то же время, я не могу сдержать улыбку. — Неужели? — произносит с напускным удивлением, и, на секунду, притягивает меня к себе за талию — так близко, что я чувствую его горячее дыхание на своих губах.— А я-то думал, что ты уже давно без ума от меня. Уже влюблена в меня? Признавайся. — Егоров, влюбиться в тебя — мазохизм. Я подобным не страдаю. — О, как оригинально, — усмехается, и в его голосе слышится легкая ирония. — Ты весь вечер улыбаешься, разве это не похоже на влюбленность? — Как бы ты не пытался это обернуть в шутку — это всё равно не так, — отвечаю, стараясь сохранить серьезность. — Ты просто не понимаешь, что значит настоящие чувства. — Ну да, коне-е-ечно, ты же у нас такая «опытная в любви», — наклоняется ближе, и я чувствую, как между нами вновь нарастает напряжение. — А, что такое «настоящие чувства»? Это когда сердце бьётся быстрее при каждой встрече? — Это, когда не хочется придушить при каждой встрече. Парирую, не желая сдаваться, но, признаться честно — я уже начинаю терять контроль над ситуацией. Не могу отрицать, что его присутствие вызывает во мне бурю эмоций, но — это не любовь — это что-то другое — и это меня пугает. Непонятное и непривычное. И я не понимаю, что именно происходит между нами. — Но я всё равно считаю, что ты прячешься за своей маской... Действительно чувствую, что за всей его нахальностью скрывается что-то еще. — Я не прячусь, — тихо отвечает, и в его голосе чувствуется какая-то грусть так, что это заставляет меня насторожиться. — Это моя программа защиты свидетелей. Никому не рассказывай, а то моей службе безопасности придётся тебя грохнуть. — О, не переживай, я не собираюсь тебя выдавать. Но ты сам должен понимать, что защита — это часть игры, Кир. А в игре побеждает тот, кто открывается первым. И в этот момент я чувствую, как невольно хочу разрушить эту его защиту. Пока мы стоим в очереди за билетами в кино, чувствую себя намного странно. С одной стороны, я всегда была противницей этих стандартных свиданий — кино, кафе, прогулка по парку — мне всегда казалось, что это глупо и банально. Ей богу, нам же не по пятнадцать. Но сейчас… сейчас я почему-то чувствую себя какой-то глупой девчонкой, которая идет на свое первое свидание, и внутри все трепещет от какого-то странного волнения. И меня удивляет то, что именно с Егоровым — я внезапно стала испытывать все эти непонятные эмоции. Словно он перевернул мой мир с ног на голову, и я уже не могу контролировать свои собственные чувства — меня пугает эта мысль, потому что она делает меня какой-то уязвимой — от этого я начинаю чувствовать себя еще более странно. Потому что, если он и дальше будет таким милым — я не удивлюсь, если влюблюсь в него по уши… — Ну, что, принцесса, — поворачивается ко мне и, увидев мое нахмуренное лицо, слегка улыбается. — Уже передумала идти со мной на свидание? Закатываю глаза, стараясь скрыть нарастающее волнение, и отчаянно пытаюсь вернуть себе свой прежний саркастичный настрой. — Да, нет. Просто думала, не зря ли я на это все согласилась. — О, не переживай. Я знаю, как превратить даже самое тухлое свидание в нечто незабываемое, — самодовольно хмыкает, обнимая меня за талию. — Так, что будем смотреть? Ужастик, комедию или может, мелодра-а-аму? Только учти — я не фан розовых соплей. — Оу, ну, конечно, — тяну с нескрываемой иронией, глядя на его довольную ухмылку. — Лучше пойти на стандартный мужицкий фильм, где всегда один и тот же штамп: бабах, тыдыщь, и злодеи повержены! Пипец, как романтично! И вот, мы уже стоим перед кассой, и, глядя на названия фильмов, снова начинаем спорить, как какие-то дети — я настаиваю на комедии, а Егоров упрямо качает головой, тыча пальцем в афишу какого-то ужастика — и в этот момент я снова готова его придушить. Р — романтика. Е — ебл… горов. — Егоров, мне потом всю ночь кошмары будут сниться! — Не будут, — ухмыляется, наклоняясь ко мне. Чувствую, как его дыхание щекочет мою шею. — Я буду тебя защищать ото всех монстров. Фыркаю, закатывая глаза. — Ага. Ты первый закричишь и побежишь из зала. — Просто доверься мне, Крис. Умоляет, делая щенячьи глазки — от этой детской непосредственности — я едва сдерживаю улыбку. — Ладно, — вздыхаю, понимая, что спорить с ним бесполезно. — Но если я умру от страха — это будет на твоей совести. И учти, что я приду к тебе в кошмарах. Егоров — это воплощение мечты и кошмара любой девушки. Всё зависит от того, как к нему относиться. Если ты влюблённая ду… девушка, то каждое его действие — это просто шик. Но, если ты просто я — то Егоров вызывает лишь раздражение. Спустя полчаса, сидя в кинозале — из зрителей в котором только я и Егоров — какие еще идиоты пойдут на ночной сеанс какого-то ужастика? — чувствую, как мое сердце начинает учащенно биться. И нет, это вовсе не от влюбленного трепета — потому что я понимаю, что зря поддалась на его уговоры. Я никогда не любила ужастики — особенно те, в которых кровь льется рекой, а чудовища выползают из-под кровати — и от этого всего у меня начинает подкашиваться коленки. — Ну, что, готова? Спрашивает Егоров, косясь на меня с ухмылкой, и в полумраке его глаза горят каким-то странным предвкушением. — Я родилась готовой. Фыркаю, стараясь говорить как можно более уверенно — однако, глубоко внутри, все равно, начинает нарастать тревога. Когда свет гаснет, и на экране появляются первые кадры фильма — понимаю, что влипла по самые уши — уже с первых минут чувствую, что меня начинает трясти от страха, и мне хочется забиться в угол и никуда оттуда не вылезать. — Не бойся, Крис. Я рядом. Словно прочитав мои мысли, берет мою руку, нежно сжимая ее в своей, и от этого прикосновения все тревоги, словно по волшебству, отступают. Темнота зала обволакивает нас, пока на экране начинает разворачиваться настоящий кошмар — кровь, крики, непонятные тени, выскакивающие из-за угла — все, как я и боялась. Вжимаюсь в кресло, стараясь не смотреть на экран, но — как назло — все вокруг становится еще страшнее. Чувствую, как мое сердце бьется как сумасшедшее, и мне кажется, что я сейчас закричу — причем похлеще, чем в фильме. Но — именно в этот момент — Егоров начинает тихо хихикать, и меня это просто бесит. — Ну и рожа, — шепчет, комментируя появление на экране какого-то монстра. — Прям, как у меня с бодуна. Бросаю на него раздраженный взгляд, и в этот момент мне действительно хочется его придушить. — Кир, тебе смешно?! Мне вообще-то страшно! — Да ладно. Не бойся, это же просто фильм. Зато какой актерский состав! Смотри, как этот парень правдоподобно изображает ужас. Наверно, весь вечер репетировал. И тут на экране появляется очередная жуткая сцена, где кто-то громко кричит и убегает от какого-то чудовища, и меня начинает трясти еще больше. — А этот, — комментирует Егоров, словно он какой-то кинокритик. — Явно проспал тренировку по бегу. Не, ну, кто так убегает?! Моя бабушка на коньках и то быстрее будет… Не выдерживаю и начинаю смеяться, несмотря на то, что мне все еще страшно, и меня жутко раздражает то, как он меня отвлекает от происходящего ужаса. Егоров продолжает комментировать фильм с тем же спокойствием, как будто смотрит комедию, а не ужастик, и я уже не понимаю, чего я хочу больше — чтобы он меня успокоил, или чтобы он заткнулся. — О, а вот тут, кому-то явно досталась невкусная шаурма, — шепчет, когда на экране показывают какой-то кровавый эпизод, и я невольно вздрагиваю, но в то же время меня жутко забавляет его идиотизм. — Потому что они явно перестарались с кетчупом. — Слушай, мне кажется, тебе надо работать стендапером, — с иронией шепчу в ответ, но уже откровенно не могу сдержать улыбку. — Ты мог бы выступать с этим своим «кино-коммент-шоу» и собирать полные залы. — Пожалуй, буду работать исключительно для одной зрительницы, — чувствую легкий поцелуй в плечо. — Особенно, когда речь идет о том, чтобы тебя развеселить. Качаю головой, понимая, что он неисправим — но, тем не менее, чувствую, как напряжение отпускает — и, кажется, я начинаю по-настоящему наслаждаться этим дурацким свиданием. Фильм, к моему удивлению, перестает казаться таким уж пугающим — благодаря ехидным комментариям Егорова, я скорее смеюсь, чем пугаюсь — он умудряется превратить каждый мрачный момент в какую-то нелепую шутку — и, хоть я по прежнему пытаюсь делать вид, что возмущена его поведением, внутри меня все хохочет. В этот момент приходит странное понимание, что, возможно, самое главное в свидании не место — а с кем ты проводишь это время. Фильм подходит к концу и, когда мы выходим на улицу, откуда-то из далека до нас доносятся звуки уличной музыки — кажется, кто-то исполняет кавер «Люби меня, люби» — и я невольно улыбаюсь, потому что все это кажется каким-то нелепым. Останавливаюсь рядом с машиной Егорова, выдыхая облачко пара, и тут происходит что-то совершенно неожиданное — Кирилл резко хватает меня за руки, и не давая опомниться, начинает кружить меня в танце. — Я же обещал тебе романтику. Хмыкает, глядя на мой ничего не понимающий взгляд, и от этой его наглости мне хочется закатить глаза, но в то же время — я смеюсь, пытаясь удержать равновесие. Мы кружимся под звуки гитары, забыв обо всем на свете — вокруг нас проносятся огни фонарей, снег тихонько кружится в воздухе — чувствую себя так, как будто исполняю главную роль в какой-то романтической комедии, и мне почему-то это жутко нравится. Но, как говорится — все хорошее когда-нибудь заканчивается. В какой-то момент, Егоров, закружившись слишком сильно, теряет равновесие — мы вместе с ним, смеясь, падаем в мягкий сугроб, словно два неловких пингвина. Лежу на снегу, чувствуя, как мороз покалывает щеки, и смотрю на Егорова, который лежит рядом со мной, с такой же улыбкой, и от этой улыбки у меня внутри все тает. Так и лежим в сугробе, смеясь как дети, и пытаемся стряхнуть с себя налипший снег — и мне, почему-то, уже не важно, что сейчас выгляжу как полная идиотка. Холод пробирает до костей, но мне совсем не хочется вставать — снег мягкий и пушистый, и я чувствую себя так, как будто вернулась в детство — где любые падения заканчиваются лишь смехом и хорошим настроением. Смотрю на Егорова, который, лежа рядом со мной, улыбается широкой улыбкой — его волосы немного растрепались, на ресницах поблескивают снежинки, и от этого он кажется мне таким… настоящим, что внутри все сжимается — я уже не могу отрицать, что я начинаю чувствовать к нему что-то большее, чем просто симпатию. Хокеист притягивает меня к себе, и я оказываюсь в его объятиях — обнимает меня крепко — и я чувствую, как тепло его тела согревает меня изнутри — и от этого я ощущаю себя в какой-то безопасности. — Пиздец, ты красивая, Крис, — говорит, проведя пальцем по моей щеке. — Даже, когда лежишь в сугробе… И тут он целует меня. В этот нелепый — абсолютно нелогичный момент — я ловлю себя на мысли, что, кажется, начинаю влюбляться в этого ненормального парня…