Лампочка

Кристина Метельская.

Кирилл меня бесит. Нет, не так. Меня бесит всë. Меня бесит он. Меня бесят они. И больше всего меня бесит, что я до сих пор не могу просто послать их всех куда подальше и свалить из этого бара. После того разговора о его погибшей сестре, я же действительно хотела уйти — оставить Егорова одного, чтобы не давить и не мозолить глаза долбанным напоминанием. Я же не полная идиотка, могу сложить дважды два и понять причину столь резкого потепления в мою сторону. Потому что, после моих слов о том, что мне жаль — Егоров снова надел свою излюбленную маску самоуверенного мажора — ту самую, что так раздражала меня с самого начала, и заявил, что «это прошлое и оно тебя не касается». Как будто я действительно собиралась с метелкой соскребать пыль с его скелетов. Однако, я однозначно солгу, если скажу, что в моменте не почувствовала острый укол разочарования. Ну, а чего я, собственно, ожидала? Это же Егоров — человек, который, кажется, специально создан, чтобы испортить все моменты, которые могли бы привести к чему-то хорошему. И ладно бы это — хрен с ним, я ведь действительно не его настоящая девушка и даже не подруга, чтобы так остро реагировать — но этот придурок не дал мне уйти. Схватил за руку и заявил, что пока он платит — мы «неразлучны». Заставив в очередной раз начать сомневаться в отсутствии у него биполярного расстройства — ибо я даже боюсь представить, чем еще можно объяснить такие резкие перепады настроения. — Егоров, что ты делаешь? Наклоняюсь к уху Кирилла и цежу сквозь зубы, стараясь сохранить на лице эту фальшивую улыбку, так что, кажется, еще чуть-чуть, и у меня задёргается глаз. — Всего лишь небольшое проявление моих чувств, — подмигивает этот идиот, растягивая губы в ухмылке. Он, кажется, наслаждается тем, как меня бесит. Мои пальцы сильнее сжимаются на его руке, и я практически молюсь про себя, чтобы у него не хрустнули кости. — Ты просто не ценишь мои искренние порывы, принцесса, — добавляет, наклоняясь ближе и делая вид, будто хочет поцеловать меня в щеку. В голове уже прокручиваю сцену, как с хрустом ломаю ему колено. Представляю, как он корчится от боли и наконец-то перестаёт меня бесить. Помогает не очень, если честно — зато, ненадолго отпускает… ровно до того момента, пока он не начинает задвигать про искренность. — Слишком много «искренности» на квадратный метр, Кир. Задохнусь, наверное, — отвечаю, стараясь придать своему голосу приторно-сладкий оттенок. Я смотрю на него, как на таракана, которого хочется раздавить, но при этом продолжаю держать на лице этот дебильный оскал, на который уже, наверное, наклеен смайлик: «меня сейчас стошнит, но не твоей любовью, а от вида твоего лица». Уверена, если бы я смогла убить взглядом, то Кирилл бы уже превратился в кучку пепла — но, к сожалению, я не супергерой. Пока что. — Ну, прям кролики-каталоки в брачный период, — театрально закатывает глаза сидящий рядом Федорцов, а остальные парни начинают гоготать. — На вас, ребята, смотреть противно. Какая-то убийственная комбинация экшена и сопливой мелодрамы. Если этот доморощенный стендапер еще хоть слово скажет, я точно взорвусь, и тогда уже никому мало не покажется. — Слышь, комик. Мне, знаешь ли, абсолютно похер. Но, когда ты эту херню несёшь в присутствии моей девушки — это уже совсем другая история. Так что, в следующий раз, когда захочется блеснуть своим убогим «юмором», подумай хорошенько, стоит-ли оно твоей рожи. На удивление, Егоров, кажется, почувствовал моё состояние. Вон, как гаркнул, что в моменте даже расхотелось намекать, что он явно переигрывает. — И вообще, какого хрена вы ей еще спасибо не сказали? Крепчук, до этого тупивший в телефон, поднимает на Егорова удивленный взгляд, словно только сейчас понял, что вытащила их из каталажки именно я, а не какая-то добрая фея-крестная — он, видимо, считал будто само собой разумеется, что их просто так отпустили, или вообще никак не связывал это событие со мной. На его лице мелькнуло что-то похожее на осознание и даже, кажется, на виноватую гримасу. Федорцов тоже таращился на Егорова, словно пытаясь переварить только что полученную информацию, а остальные парни притихли, видимо, опасаясь попасть под горячую руку Кирилла. Похоже, до некоторых очевидное доходит исключительно с применением грубой силы — по крайней мере с Егоровым это точно работает — хотя каждый из присутствующих прекрасно слышал наш с Кириллом разговор, находясь «по ту сторону решетки». Ах, да. Кажется, в тот момент они самозабвенно мерились своими причиндалами и выясняли у кого больше шансов «отъехать» за нанесение тяжких телесных. — Э… — Федорцов прокашлялся, наконец-то очнувшись от ступора. — Слушай, мы это… ну, короче, спасибо. Правда. Просто как-то… не дошло сразу. — Да, чет тупанули, Крис. Извини. — подхватил один из остальных парней. Кажется, Самсонов? — Да ладно, что уж там, — небрежно бросаю. В конце концов, я вытащила их не ради благодарности. — В общем, можете и дальше продолжать мной восхищаться, а я домой. Развлекайтесь. Мне правда хочется поскорее отсюда уйти, желательно, в другой город, а лучше — на другой континент. — Куда это ты собралась? А как же наши планы? Кирилл снова тянет меня за руку, на этот раз с лёгкой, но неприятно-настойчивой хваткой. Словно я какая-то зверушка, а он натягивает поводок, чтобы не сбежала. — Какие? — бросаю я, глядя на него как на идиота. Наверное, выражение моего лица сейчас — это апофеоз недоумения. Какие, блин, могут быть планы у людей, которые только что чуть не отправились в камеру предварительного заключения на ночь? — Ну, как какие, — включается Федорцов, хитро подмигивая. — Мы же еще не отпраздновали наш триумф. Мысленно закатываю глаза, переводя взгляд с одного хоккеиста на другого. Триумф? Они серьёзно? Ах, да, точно. Триумф. Проиграли игру, задержали за массовую драку, потом кое-как вытащили из КПЗ — и теперь они хотят праздновать. Гении, не иначе. Идиоты. Просто полнейшие идиоты. — Триумфаторы хреновы, — бормочу себе под нос, но так, чтобы Кирилл услышал. — Егоров, я реально устала и хочу, блин, домой. И вообще, если ты ещё раз попытаешься меня остановить, я тебя ударю. Сильно. Наверное, это звучит как пустая угроза, но я сейчас на грани. Хочется просто лечь и проспать неделю, а не слушать этих идиотов, которые всерьёз считают, что они герои. — Ну, ладно, домой, так домой, — он делает вид, что сдается, но в его глазах мелькает какая-то хитрая искорка. — Так, пацаны, мы помчали. Я не верю ни одному его слову, но, ради Бога, пусть хоть эта попытка уйти будет успешной. Но что-то мне подсказывает, что впереди меня ждёт еще одна порция идиотизма в его фирменном стиле. Прокручиваю в голове варианты побега, как и тогда после игры. Может, притвориться, что меня тошнит? — нет, слишком просто. Сбежать, пока он отвлечется на что-то? — тоже банально. Мне нужен план, и желательно, чтобы он был максимально абсурдным — нужно что-то, что заставит Егорова потерять бдительность, желательно, чтобы он выглядел полным идиотом. Но мой мозг сейчас отказывается работать — он просто хочет тишины и покоя. — Егоров, расслабься, у меня есть деньги на такси, — начинаю, стоит нам выйти на улицу. — Так что, можешь не тратить свое драгоценное время на меня. — Ну, что ты как маленькая, — он тянет ко мне руку, словно собирается погладить по голове, а я отшатываюсь от него, как от прокаженного. — Я же просто хочу убедиться, что ты в безопасности. «Моя безопасность под угрозой, пока ты рядом», — мысленно огрызаюсь. Какая же лицемерная ложь. Его присутствие для меня — это как хождение по минному полю. Каждое слово, каждый жест — потенциальная угроза. — Если ты так хочешь о ком-то позаботиться — иди и присмотри за своими «сокамерниками». Поверь, я как-нибудь справлюсь без твоей «заботы». Хоккеист с секунду смотрит на меня, словно я внезапно заговорила на марсианском, а потом его губы растягиваются в самодовольной усмешке. — Неужели тебе не нравится, когда я о тебе забочусь? — Я тебе сейчас врежу, Кир, — устало хмыкаю, не испытывая ни малейшего желания продолжать эту полемику, и закатываю глаза. — Я хочу, чтобы ты просто оставил меня в покое. Вот просто отвали и дай мне спокойно вздохнуть. Мои последние слова звучат резко — даже грубо — и в этот момент я понимаю, что, наверное, переборщила. Может быть, не стоило так — все-таки, сегодня Егоров и впрямь показал себя с другой стороны, о которой я раньше даже не подозревала. Правда, потом, вновь заставил усомниться в своей адекватности. Вышел в ноль, получается? В его глазах мелькает что-то похожее на обиду, а самодовольная усмешка пропадает, как будто её и не было. На мгновение лицо парня становится серьёзным — даже каким-то растерянным — словно я сбила его с толку. Но, уже через секунду, он снова натягивает свою привычную маску «плохого парня», как будто ничего и не было. И на его лице снова появляется это каменное выражение, как будто он хочет всем сказать, что ему плевать на всё. — Ну, тогда я пошел? Мне кажется, что парень старается звучать равнодушно. Однако, в его голосе проскальзывает какая-то странная нотка — что-то похожее на разочарование? Он отходит на шаг назад, засунув руки в карманы, и словно даёт мне возможность уйти. А я, смотря на его демонстративное равнодушие, почему-то чувствую не облегчение, а раздражение — словно у меня нагло отняли возможность хорошенько его отчитать. — Иди уже, — бурчу, отворачиваясь и доставая телефон, чтобы вызвать такси. Внезапно, этот идиот выхватывает гаджет из моей руки — как будто я маленькая девочка, играющая в песочнице — и действительно разворачивается, уходя прочь, как ни в чем не бывало. Даже не оглядывается, оставляя меня одну, как брошенного котёнка, на этом гребаном тротуаре. Во всем этом нет ни капли логики, ни намека на нормальность, и моя бровь невольно ползёт вверх от удивления. — Эй, Кир, верни телефон! — Не могу, я же ушел, — небрежно бросает через плечо, даже не сбавляя шаг. Кажется, я успеваю заметить, как он что-то печатает. Печатает в моем, мать вашу, телефоне. — Егоров, блин! И вот, что самое ужасное, я — подобно многим другим девушкам — бегаю за парнем. Только у них, наверное, боевой раскрас, задор в глазах и продуманный план по захвату его сердца, а у меня — жажда крови и нелепое желание вернуть чертов телефон, который этот придурок украл. Кирилл же, как назло, поднимает руку с зажатым в ней средством связи над головой — словно гребанный трофей — и продолжает идти. Так что, я начинаю чувствовать себя полной идиоткой. — Вот вообще не смешно. Я не ребёнок, чтобы прыгать за ним. — Не смешно, а больно. Парень останавливается и оборачивается, а на его лице расцветает притворная мука. Он прикладывает свободную ладонь к груди, в области сердца. — Твоя злость… просто ранит меня в самое сердце. — Сейчас я тебя раню, — шиплю, чувствуя, как внутри закипает ярость. Прежде, чем я успеваю сообразить, что происходит — Кирилл легко перехватывает меня за руку, разворачивает и, в одно мгновение, прижимает к себе со спины. Его ладони обхватывают мой живот, словно тиски, а подбородок упирается в плечо, лишая меня всякой свободы. Я чувствую себя беспомощной и взбешенной одновременно — меня словно поймали в ловушку, из которой нет выхода. — Кир! Дёргаюсь, пытаясь вырваться из его цепкой хватки — но это всё равно, что толкать бетонную стену. Его руки, словно стальные обручи, сковывают меня, не давая ни малейшей возможности вырваться. Остается либо смириться с этим унижением, либо надеяться, что ему надоест обжигать своим дыханием кожу на моей шее — но я очень сильно сомневаюсь, что он так быстро сдастся. Ярость и непонимание смешиваются в груди, и этот жгучий коктейль грозится разорвать меня изнутри на мелкие кусочки. — Я, кажется, предупреждал, что придется заняться твоим воспитанием? — шепчет и прикасается губами к мочке уха. А потом… просто берет, блин, и прикусывает зубами. Словно он вампир, решивший полакомиться моей кровью. И самое ужасное, что он это делает так, как будто это абсолютно нормально, как будто он это делает каждый день — как и то, что я вздрагиваю, а по телу бегут мурашки. Внутри всё переворачивается с ног на голову, и лёгкая волна, внезапно, ощущается как целый цунами. — Ты совсем с ума сошёл? — шиплю, пытаясь высвободить руки. — Отпусти меня сейчас же! — Не-а, — его голос звучит нарочито беспечно, словно он подобное каждый день проворачивает. — Ты же не думаешь, что я так просто тебя отпущу, правда? Я снова дёргаюсь, но его хватка только усиливается. Кирилл прижимается ближе, и я чувствую тепло его тела, даже сквозь плотную ткань моего пальто — это странно — это неправильно, но чертово тепло заставляет меня замолчать, словно отнимает все силы на борьбу. — Ты меня бесишь, — произношу, и голос звучит как шепот, полный не то вызова, не то признания. — Знаешь, до мурашек. — О, я знаю, — он снова слегка прикусывает мочку моего уха, словно пробуя меня на вкус. — Мне кажется, это наше общее любимое занятие. — Ты… — задыхаюсь от негодования, но слова застревают в горле, не находя выхода. Я злюсь, хочу ударить его, но при этом почему-то не могу заставить себя этого сделать. Его близость дезориентирует — она сбивает с толку все мои мысли. Словно он включил какой-то непонятный рубильник в моей голове, перепутав все кнопки и провода — так что, теперь я не могу понять, где верх, а где низ, и теперь всё моё тело реагирует неправильно. — М-м-м? Тянет Егоров слегка отстраняясь, и в этот момент его руки скользят по моим плечам, разворачивая меня к нему лицом так, что я чувствую его дыхание на своей коже. — Расскажешь мне, как сильно я тебя бешу? — в глазах хоккеиста пляшут какие-то странные огоньки. Смотрю на него, пытаясь найти хоть каплю логики, хоть намек на адекватность, но вижу лишь самодовольную ухмылку и отблеск чего-то непонятного, что заставляет мое сердце биться чаще, чем обычно. Его слова звучат как вызов, как будто он бросает мне перчатку, и я должна дать ему какую-то оценку. Что-то внутри меня щёлкает — вдруг, вспоминаю тот вечер, когда мы делали фальшивые фото — и Егоров заявил, что я видите-ли «играла» — этот наглый, самоуверенный индюк, который, вероятно, считает себя подарком для всего женского пола. Тогда я проглотила эту обиду, как горькую пилюлю, но сейчас… сейчас он сам напрашивается на урок хороших манер. Что он там говорил? В отношениях оба воспитывают друг друга? Этот придурок, думает, что может играть со мной, как с марионеткой? Отлично. Я с удовольствием покажу ему, как он ошибается. Внутри разгорается странное предвкушение, словно я внезапно нашла потерянный пульт от его самолюбия, и на губах мгновенно появляется эдакая ехидная, едва заметная, улыбка. — А тебе правда так интересно? Или ты просто хочешь убедиться, что довел меня до ручки? Медленно подношу руку к его лицу, как будто хочу погладить, но на самом деле, просто наслаждаюсь его реакцией, очерчивая кончиками пальцев линию его челюсти. Моя ладонь касается его шеи, слегка поглаживая ее, и я чувствую, как под моими пальцами слегка дрожит его кожа. Взгляд Егорова становится более напряжённым, почти хищным, и мне это, признаться, доставляет почти садистское удовольствие. Его брови слегка ползут вверх, словно он удивлен, что я не бросаюсь на него с кулаками. Не по сценарию, да, Кирюш? — Ты меня бесишь, — мой голос становится тише, словно я делюсь с ним сокровенной тайной, но в каждой ноте звучит издевка. — Ты раздражаешь… Ты, словно, намеренно пытаешься вывести меня из себя… Наблюдаю, как его зрачки расширяются. Вижу, как он сглатывает, и его дыхание учащается. — Это начинает…— продолжаю, наклоняясь ближе. — …даже немного нравиться. Мои пальцы скользят вверх по его шее, останавливаясь на затылке, и я чувствую, как дыхание Кира становится совсем прерывистым. В его глазах уже не просто удивление, а какая-то хищная настороженность, словно он не понимает, как вдруг охотник превратился в добычу. Это лишь подзадоривает меня, и я чувствую, как в венах закипает азарт. — И знаешь, что самое интересное, Кир? — шепчу, приближаясь к его губам. — Ты так бесишь, что мне хочется… И не давая ему возможности догадаться, что именно я собираюсь сделать — целую его. Это не нежный, трепетный поцелуй — это вызов. Я чувствую, как в первые секунды он цепенеет, но потом отвечает, как будто не в силах этому сопротивляться. Его руки обхватывают меня за талию, прижимая к себе, и эта близость, вместо того, чтобы сбить меня с толку, наоборот, раззадоривает ещё больше. Отстраняюсь, и смотрю в его глаза. В них сейчас целая буря эмоций — удивление, растерянность, какое-то непонятное возбуждение и… кажется, даже лёгкий испуг. — Ну что, понравилось, Кир? Или мне повторить? — спрашиваю, наблюдая, как меняется выражение его лица. — Помнишь, ты думал, что я играю? Сейчас ты видел, как выглядит настоящая игра. И на будущее — не будь таким самоуверенным. Мои слова звучат как насмешка, но внутри меня уже зарождается какое-то беспокойство. Этот поцелуй не был просто уроком — он был чем-то большим. И теперь я не уверена, кто кого на самом деле переиграл. — Телефон, — протягиваю руку. — Я тебя не отпускал, — его хватка неожиданно становится жесткой. — Я сама себя отпустила, — отвечаю, глядя прямо в ледяные глаза, и выдергиваю руку, стараясь не сморщиться от боли. — Егоров, расслабься, я сама прекрасно доберусь до дома. Можешь больше не притворяться, что тебе не все равно. — Знаешь, что? Ты, наверное, права. Ты же у нас вся такая сильная, сама со всем справишься. Просто, блять, образец самостоятельности. Может мне вообще не стоило тебя сегодня спасать? В его глазах — только обиженная злоба и какая-то жалкая растерянность. Он похож на ребенка, которого лишили любимой, но уже сломанной игрушки. — Корона не сильно давит? Этот парень невыносим. — Крис, давай не будем начинать эту хрень… — хоккеист заминается, отводя взгляд. — То есть, для тебя это хрень? — смеюсь, но в моем смехе нет веселья, только горечь и разочарование. — Кир, а ты вообще хотел мне помочь, или почувствовать себя долбанным героем? Знаешь что, ты — просто придурок, который думает, что я буду терпеть, когда ты со мной обращаешься, как с вещью. Чувствую, что плотину прорвало и надо бы заткнуться, но уже ничего не могу с собой поделать. — Задрал, блин. «Этому не помогай, с этим не говори, это тебя не касается... переигрываешь, недоигрываешь». Твою мать, да, ты вечно чем-то недоволен, Егоров! Я по-твоему робот, которого запрограммировали только терпеть? А то, что мне обидно бывает, так это, наверное, не считается. Эмоции — это же только для богатеньких, да? Сделай доброе дело — отвали от меня. Отворачиваюсь, уже не желая тратить на него ни секунды своего времени, словно он для меня стал пустым местом. Разблокирую телефон и вызываю такси. В этот раз хоккеист не пытается меня остановить, однако, часть меня — маленькая и упрямая — шепчет, как глупо надеется, что он поступит иначе и хотя бы извинится. Но мы не в «Красотке». И, в отличие от той невероятной истории из Голливуда, у нас нет никаких роскошных отелей и дорогих машин. Мы всего лишь два идиота, стоящих посреди улицы, окруженные серыми домами и снегом, который пытался украсить эту серую реальность. Никаких огней. Только холодный свет уличных фонарей, тусклые тени, и мы двое, пытающиеся притворяться. Как иронично. — Ладно. Как скажешь. Парень отходит в сторону, уступая мне дорогу, но мы оба знаем, что это лишь передышка — в понедельник мы будем снова притворятся долбанной парочкой, а я буду сдерживать в себе острое желание сломать его же клюшку об его же голову. Я не оборачиваюсь. Просто сажусь в подъехавшее такси, и приказываю водителю ехать. Смотрю в окно, пытаясь унять дрожь от переполняющих эмоций и город за окном превращается в размытое пятно. А я все продолжаю видеть перед собой только испуганного мальчика, который не умеет уважать кого-либо, и предпочитает прятаться за своей сраной стеной цинизма. И в этот момент я перестаю злиться. Мне становится его жаль. Смотрю в окно на мелькающий город, и каждый фонарь, каждый проезжающий мимо автомобиль кажется символом того, что жизнь идёт дальше... А часть меня, словно осталась на парковке того бара. Я не его спасительница и не его психолог, но, какого-то черта, меня это волнует — словно упорно пытаюсь что-то найти в осколках чужого разбитого сердца. Бросаю взгляд на мобильный, где, всплывающим уведомлением, смс от Егорова. Ну, вот какого хрена ему еще от меня надо? Пальцы зависают над экраном. Открыть, или не открывать? Просто, мать вашу, Шекспировский вопрос. С одной стороны, мне хочется навсегда добавить его в черный список и послать искать подружку для своих игр в детском саду — но, с другой стороны… любопытство, это гребанное женское любопытство, берет верх. Я ведь только что говорила себе, что он для меня никто? Так какого хрена это сообщение вызывает во мне такую бурю эмоций? Почему так сложно просто проигнорировать его?! Глубокий вдох. Выдох. Я должна быть сильной, я должна быть умнее. Я должна показать ему… я открываю переписку. «Ты как?» Ты как? Серьезно, Егоров? Все на что тебя могло хватить, это напечатать «ты как»?! Ни извинений, ни-че-го. Банальное: «ты как?». Это равнодушие бьет сильнее всего, потому что пока я тут занимаюсь самокопанием — ему, видимо, вообще наплевать — как будто он случайно поинтересовался погодой. Клянусь, я когда-нибудь придушу его. Знаю, что отвечать не стоит, но я уже не контролирую свои действия. Пальцы сами набирают сообщение. «Все еще хочу хочу придушить тебя», — печатаю, стирая весь поток нецензурщины, что собиралась выдать до этого. — «Кир, рили, отвали от меня». Ответ приходит почти мгновенно. «Рад слышать». Интересно, сколько нынче дают за преднамеренное убийство? Потому что, это его «рад слышать», звучит, как — «Ну вот, ты ответила, класс. Я получил то, что хотел. Теперь свободна, гуляй.» «Я дебил, Крис…» «Рада слышать», — как жалкая пародия на его равнодушие. Это он, тот самый Егоров, признаёт свою ошибку? Ну, вау, просто. Может мне ему еще за это спасибо сказать? «У тебя была возможность сказать мне это фейс-ту-фейс», — которую он блестяще про… махал. — «Ты признал свою ошибку, и что дальше? Что это меняет?» Его ответ приходит не сразу, к тому моменту, как машина такси заворачивает в мой двор. На экране неприрывно мелькают точки, словно он подбирает слова, а потом стирает все подчистую. Машина останавливается, а таксист смотрит на меня через зеркало заднего вида, словно ожидая, что я наконец выйду. Я чувствую его нетерпение, но не могу пошевелиться — мои глаза прикованы к телефону, словно жду какой-то команды. По ощущениям, я как будто просыпаюсь от кошмара, когда вижу, что на экране телефона появилось еще два сообщения: «Я приеду. Сейчас.» «Зачем?» Ответ не заставляет себя ждать, на экране сразу же появляется: «Чтобы ты могла посмотреть мне в глаза и сказать, как сильно я тебя бешу :)» Охренеть, как смешно. Прям ору… Пожалуйста, Господи, перетяните его кто-нибудь чем потяжелее, потому что я не понимаю что не так с этим парнем. Таксист хмыкает, и я понимаю, что тяну резину, но телефон все еще в руке, как-будто он прирос к моей ладони. — Да, выхожу, я, — ворчу и выхожу из машины. — Хорошего вечера. Холодный воздух обжигает кожу, приводя в чувство, вытравливая адриналин до нуля. Подношу телефон к губам, зажимая значок микрофона: — Слушай, может нафиг тебе этот хоккей? Переквалифицируйся в клоуны, раз уж ты так любишь устраивать цирк. Кир, я и без этого могу тебе сказать, какая ты эгоистичная сволочь. Поэтому не трать свое время. Возвращаемся к старой модели: ты — заказчик, я — исполнитель. Езжай домой, ну, или куда хочешь езжай. Увидимся в понедельник. Остаюсь одна на холодном тротуаре, чувствуя, как злость начинает утихать, сменяясь глухим раздражением, и начинающийся снегопад, вот-вот превратит меня в снежную статую. Помнится, я сравнивала себя со Снежной Королевой? Как иронично. Делаю несколько шагов в сторону дома, но тут мой телефон снова начинает вибрировать — так что, мысль по-детски закинуть Егорова в черный список, кажется уже не такой глупой. Не успеваю прочесть, как сообщение разлетается на кучу маленьких пылинок, понимая, что он попросту его удалил. Мило. «Решил снова поиграть в горячо-холодно? У тебя здорово получается, Егоров. Молодец, просто оскар за актерское мастерство. Но найди для этого другую идиотку». Запихиваю телефон в карман пальто и, стараясь не думать о том, что сейчас произошло, захожу в подъезд. Шаги гулким эхом отдаются от бетонных стен, и каждый звук раздражает меня. Поднимаюсь на свой этаж, открываю дверь и тут же заваливаюсь в квартиру, как мешок с картошкой. Быстро захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной, тяжело дыша. Внутри все еще бурлит, как в кипящем котле, но сил спорить со своими чувствами больше нет. Я не знаю, что меня ждет дальше, но я чувствую, что этот день выпил из меня все до капли. Стягиваю с себя пальто, и оно падает на пол, образуя неряшливую кучу, словно отражение моего внутреннего хаоса. Запускаю пальцы в волосы, сжимая в кулаки — нужно что-то делать, нужно как-то отвлечься от этих мыслей — и, не задумываясь ни секунды, направляюсь в ванную. Закрываю за собой дверь и начинаю раздеваться, сбрасывая с себя одежду, как будто вместе с ней хочу сбросить и все эти дурацкие эмоции. Залезаю под душ, и горячие струи тут же окутывают меня, смывая с кожи холод и усталость. Позволяю горячей воде струиться по лицу, словно смывая с меня все следы пережитого — однако, даже под горячим душем, я чувствую, как мои мышцы напряжены. Оборачиваюсь к зеркалу, и мое отражение смотрит на меня уставшими глазами. Кожа покраснела от горячей воды, волосы мокрые и спутанные. Натягиваю домашние шорты с топом и выхожу из ванной, стараясь не думать о том, что мне сейчас действительно нужен покой и тишина. В дверь раздается звонок. Резкий. Пронзительный. Словно он пытается пробить толстую стену моего раздражения. Замираю на мгновение, не понимая, кто это может быть. Брат, кажется, собирался задержаться у какого-то одноклассника, да, и у Тима есть ключи — а я никого не жду. — Ну, нет, блин, — отчаянно говорю себе, но ноги, кажется, уже сами несут меня к двери. Приходится приложить немалое количество сил, чтобы подавить жгучие желание выругаться. Потому что, за дверью стоит… кто мы подумать — Егоров. Правда, в этот раз, он не выглядит, как самоуверенный мажор. Его волосы все в снегу и растрепаны, как будто он бежал сюда от самого бара, а на лице читается странное выражение. На нем та же самая бордовая толстовка, в которой он был сегодня, и она выглядит теперь какой-то помятой. Я не понимаю, что происходит. Почему он здесь? — Я был не прав, — его голос звучит хрипло, а эти слова, произнесенные с таким трудом, кажутся еще более странными и неестественными, чем все его предыдущие отговорки. — Блин, Егоров, ты серьезно? Ты приходишь ко мне посреди ночи, говоришь, что был не прав, и думаешь, что это что-то меняет? — я правда стараюсь сохранить холодный тон, но так и тянет закатить глаза от осознания его уровня идиотизма. — Окей, спасибо, я услышала. Теперь можешь идти. Пытаюсь закрыть дверь прямо перед его носом, но парень вцепляется в неё, словно клещ. — Нет, Крис, мы поговорим, — возражает, и его голос становится более настойчивым. — Можешь не надеяться — я не отвалю пока мы этого не сделаем. — Нам не о чем говорить. Ты уже сказал, все что хотел. Парень делает шаг ко мне, и я, не понимая почему, не отступаю. Он смотрит прямо в мои глаза, и в них я вижу отчаянное желание, смешанное с каким-то страхом, который меня пугает. — Крис, пожалуйста, просто выслушай меня, — его голос звучит так жалобно, что я едва сдерживаюсь от иррационального желания его обнять. — Окей. Говори, но у тебя есть пять минут. Егоров облегченно выдыхает, словно я только что сняла с него тяжелый груз. Он делает еще один шаг ко мне, и я не отступаю, хотя чувствую, как мое тело напрягается от его близости. — Я… — начинает, но замолкает на мгновение, словно не зная, с чего начать. — Дебил. Молчу, скрестив руки на груди, не давая ему никакого поощрения. Он должен понять, что одного признания в том, что он «дебил» — нихрена не недостаточно. — Когда ты ушла, я… Короче, я понял, что поступил не очень красиво. Ну, и до этого тоже, наверное. — Наверное? — усмехаюсь. — У тебя прям талант недооценивать свои «достижения». — Блин, Крис… Я реально не шарю во всей этой херне, как правильно извиняться. Знаю то, что мудак и последняя сволочь. Просто… Сначала этот ебучий участок; пацаны со своими дедсадовским нытьем. Потом еще отец вытрахал весь мозг… ты еще про кольцо начала спрашивать… Триггернуло, сорвался, прости. На последних словах, его голос срывается практически на шепот, и они звучат так тихо, что мне приходится напрягать слух, чтобы их расслышать — Егоров не лжет — вижу это в его глазах, слышу в голосе — что-то настоящее, что-то, что он, кажется, не может скрыть. Но, разве это имеет значение? У нас не настоящие отношения, чтобы меня это так пробирало. Если Егоров хочет подобным образом вернуть мое расположение, то нужно было стараться раньше — до того, как его эмоциональные качели довели меня до приступа бешенства. — Кир, я же даже не отказываюсь с тобой работать. Ты перегнул, я перегнула — считай, что квиты. Это реально лишнее, езжай домой, отоспись. Вместо ответа — его губы на моих — неожиданные, горячие, настойчивые. Словно он пытается выжечь своим прикосновением все мои обиды, все мои колкие слова. Это не нежный, трепетный поцелуй — это скорее акт отчаянной мольбы, демонстрация его упрямого желания пробиться сквозь мою броню. Застываю, парализованная этой внезапной атакой. Мозг кричит, пожарной сиреной: «Оттолкни его!», но тело, кажется, предает меня — сердце начинает биться быстрее, а в животе вспыхивает странное, неприятно-приятное ощущение. Егоров прикусывает мою нижнюю губу, вызывая у меня короткий, невольный стон. И это отрезвляет. Я пытаюсь вырваться, упираюсь руками в его грудь, но он только крепче прижимает меня к себе, углубляя поцелуй. Его язык проникает в мой рот, а я сопротивляюсь, но, кажется, не так сильно, как должна. Звук захлопнувшейся двери эхом отозвался в моей голове, словно знаменуя собой конец всякого сопротивления. Тепло его рук подхватило меня, словно пушинку, и в следующее мгновение мои ноги оторвались от пола, непроизвольно обвиваясь вокруг его торса. Я едва успела вскрикнуть, как меня прижали к холодной стене коридора, и резкий контраст с жаром тела вызвал у меня дрожь. Его руки, по-прежнему обнимая, теперь удерживали меня на месте, словно в ловушке. Я почувствовала его дыхание у своего уха, горячее и прерывистое, и сердце забилось так сильно, что казалось, готово выскочить из груди. Внезапно, холод перестал иметь значение — стена за моей спиной казалась миражом, а Кирилл — прижавшись ко мне так плотно — казался единственной реальностью в этом внезапно замкнутом мире. Все мои попытки сдерживаться, все слова протеста растворились в один момент. Я больше не могла притворяться, что не хочу этого — больше не могла отрицать притяжение, которое с каждой секундой становилось все сильнее. Я не думала о том, что будет дальше. В этот момент была только его близость, его вкус, его прикосновения, и я хотела всего этого еще, и еще. Все мои рациональные мысли — все мои «нельзя» и «неправильно» были сметены этой внезапно вспыхнувшей волной желания. Это был не нежный поцелуй, не ласковое касание — это был взрыв, ураган, сметающий все на своем пути. Я больше не сдерживалась, не думала, а просто чувствовала. И когда наши губы наконец-то оторвались друг от друга, я не могла дышать, не могла говорить. Все, что я могла — это чувствовать его дыхание на своем лице и смотреть в его глаза, полные тех же эмоций, что и мои собственные. Прикасаюсь к его волосам, только сейчас замечая местами нерастаявшие снежинки. Они блестят, словно россыпь мелких бриллиантов, и от этого зрелища по спине пробегает дрожь. Кажется, этот идиот и впрямь пробирался ко мне сквозь метель. — У тебя осталась минута, Кир, — мой собственный голос прозвучал едва слышно, низко и срывающимся шепотом. Я пыталась казаться строгой, поставить границы, но, блять, как же это было трудно, когда на тебя смотрят так. — Ты же меня не прогонишь, — его голос, такой бархатистый и манящий, заставил мои внутренности сжаться. — Не дашь умереть из-за холода, правда? В голосе хоккеиста звучала насмешка, но за ней скрывалось что-то большее. Что-то отчаянное, чего я не могла игнорировать. Он знал, как растопить мой лед, словно понимал, что я уже сдалась, хоть и продолжаю играть в игру, где есть правила и ограничения, которые, на самом деле, я сама выдумала. — Ты мокрый, — фыркаю, когда парень наконец-то оставляет мою шею в покое, но по прежнему удерживает на весу. — Ничего, ты тоже скоро будешь. Но если это намёк, чтобы я разделся, то я не против, — хрипло шепчет, и от его слов по спине пробегает дрожь. — Так, стоп, Кир, нет. Я не буду с тобой спать. Егоров, хищно улыбнувшись уголком рта, словно ответил на мой вызов, накрывая мои бедра горячими ладонями, и все мои усилия сохранить контроль пошли прогуляться. Его губы, теперь более требовательно, прокладывают себе путь по изгибу шеи, оставляя следы из огненных укусов и — будто бы в противовсес предыдущих касаний — трепетных поцелуев. Твою мать… — Егоров, нет! — Я услышал — «да»… Его слова, вырвавшиеся хриплым шепотом, словно поджигают фитиль. Где-то глубоко внутри, как будто бы, вспыхивает искра, разгораясь в целое пламя. Такое чувство, что этот наглец — с его уверенностью и настойчивостью — заставляет меня чувствовать себя… живой. И этот огонь, пробегающий по венам, вопреки воплям логики и здравого смысла, начинает мне нравится — словно Егоров заражает меня своим мазохизмом. — Вот, где услышал, — с легкой усмешкой, чувствуя, как его дыхание опаляет мою кожу. Мои руки сами собой скользят к его затылку, вплетаясь в короткие волосы. — К тому и иди. И, не дожидаясь ответа, сама целую его. На этот раз поцелуй уже не такой дерзкий, а более тягучий и медленный. Мои губы нежно скользят по его, изучая каждый изгиб, каждый контур. Я чувствую, как его тело прижимается ко мне еще плотнее, и, оторвавшись на мгновение, шепчу ему на ухо: — Ты играешь с огнем, Кир… Он не отвечает, лишь целует меня в ответ с такой страстью, что все мало-мальские адекватные мысли — стираются из головы, словно огромным ластиком, оставляя после себя лишь бессвязный набор из: «м-м-м» и «ещё». Чувствую, как парень, без особых усилий, отрывает меня от стены и безошибочно ориентируясь в моей квартире, переносит к ближайшему дивану. Падаем на него, в клубок сплетенных тел и горячих поцелуев — я не знаю, кто сейчас ведет, а кто следует. Кажется, мы танцуем какой-то дикий танец, где каждый шаг — это импульс, а каждый взгляд — это вызов. Его руки скользят по моей полуобнажённой спине, вызывая мурашки, а мои пальцы впиваются в его плечи. Он спускается по моей шее, оставляя за собой влажные следы, и я не сдерживаю стон, который вырывается из моих губ. Парень отрывается от меня и смотрит прямо в глаза, и в его взгляде нет ни капли сомнения — только чистое, неподдельное желание. — Хочешь еще? — хрипло спрашивает, касаясь кончиками пальцев моей щеки. — Или мне свалить? Мой ответ — это снова поцелуй. Неистовый, голодный, такой, какого я никогда еще не испытывала. В этот момент я уже не думаю о том, что он касается моих шрамов, не думаю, что мы лишь притворяемся парой и не думаю о том, что Егоров меня бесит — есть только он, и я — и этот электрический ток, который бежит по нашим венам. Есть только желание, которое с каждой секундой разгорается все сильнее. Мир вокруг перестает существовать. И я, почему-то, точно знаю, что на этот раз никто не будет играть. Воздуха катастрофически не хватает, и я отстраняюсь на мгновение, чтобы жадно вдохнуть. Его взгляд обжигает, словно прикосновение раскаленного металла. На миг пересекаемся глазами, и в его — пляшут искры, от которых мое сердце начинает колотиться еще сильнее. Егоров спускается вниз, осыпая поцелуями мои ключицы, и я чувствую, как мои руки непроизвольно сжимают его плечи. Он ведет себя так, словно я — его личная территория, которую он собирается исследовать до последнего миллиметра. И я, к своему удивлению, не против. Кажется, в этот момент я готова отдать ему все, лишь бы ощущать его прикосновения еще и еще. Он останавливается на мгновение, поднимая голову, и смотря на меня с лёгкой усмешкой. — Тебе нравится, когда я тебя бешу, да? — спрашивает Егоров, и я чувствую, как его голос хрипит от желания. Я не отвечаю, лишь прикусываю свою губу — однако, похоже, что хоккеист читает ответ в моих глазах — и его усмешка становится еще шире. Он прекрасно знает, что завел меня, и ему это явно нравится. — Тогда я буду бесить тебя вечно, — шепчет, прежде чем снова накрыть мои губы своими. Его рука цепляет край моего топа, и я с замиранием сердца жду следующего его движения. Топ летит на пол, и я чувствую, как его взгляд скользит по моей фигуре, задерживаясь на каждом изгибе, словно изучая меня. Руки Кирилла возвращаются к моему лицу, бережно очерчивая линию челюсти. Хоккеист снова целует меня, на этот раз еще более настойчиво и требовательно. — Ты такая красивая, когда злишься, — шепчет, и его голос звучит хрипло и чувственно. Он разрывает поцелуй и смотрит на меня долгим, пронзительным взглядом. В его глазах нет и намека на самодовольство, только желание и жажда. Я читаю в них отражение своих собственных чувств, и понимаю, что в этот момент мы оба — на грани. Его губы спускаются вниз, оставляя за собой огненные следы, и я чувствую, как его дыхание опаляет мою кожу. Он целует мои ключицы, мою шею, и каждый его поцелуй словно ставит на мне свою метку. Запрокидываю голову, наслаждаясь его ласками, и не сдерживаю стоны, которые вырываются из моего горла. Тянусь к нему, пытаясь поцеловать, но он уклоняется, играя со мной, словно хищник со своей добычей. — Не так быстро, — шепчет мне на ухо, и от его слов по моей спине пробегают мурашки. — Хочу насладиться каждым моментом. Блять, Крис… ты нереальная, когда позволяешь себе чувствовать… Его слова заставляют меня затаить дыхание. Я не привыкла позволять себе так открыто выражать свои эмоции, но рядом с ним я просто не могу сдерживаться. Поэтому, в очередной раз, не выдерживаю и притягиваю его к себе за голову, жадно целуя в губы. Он отвечает на мой поцелуй, вкладывая в него всю свою страсть, и я чувствую, как его руки крепче сжимают мое тело. Он прижимается ко мне так, что между нами не остается ни малейшего пространства, и я ощущаю его возбуждение, которое лишь распаляет мой собственный пожар. — Вот это вовремя вернулся… — доносится со стороны двери голосом Тима, и в его тоне слышится насмешка и лёгкое недоумение. — А че это вы тут де-е-елаете? Резко отталкиваю Егорова, прекрываясь первым что попадается под руку — что, на поверку, оказывается толстовкой хоккеиста — и, когда только успел её снять? Или, это я стянула?! Твою мать… Отскакиваю в сторону, словно меня ударило током, и пытаюсь хоть как-то привести себя в порядок, пока в груди вспыхивает ледяной ужас. Поворачиваю голову и вижу, как Тим с ухмылкой на лице, по-прежнему, стоит на пороге, прислонившись к косяку. Его взгляд скользит по нам, и я чувствую себя так, словно меня застали за каким-то преступлением. — Твою мать… — шепчу себе под нос, чувствуя, как отступает волна страсти, оставляя после себя лишь неловкость и стыд. — Что ты здесь делаешь? — Ну, вообще-то, это тоже мой дом, — продолжает ухмыляться Тим, переводя насмешливый взгляд на Егорова, который все еще сидит на кровати, явно недовольный сложившейся ситуацией. — О, привет, не-парень. Кажется, я немного помешал вашим планам? — Не помешал. — Ладно, сеструх, не кипишуй. Я просто хотел сказать, что заказываю пиццу. Так что, если вы закончили… Тим не договаривает, а его глаза, словно лазеры, сканируют сначала мое лицо — потом Кирилла — а потом снова мое. В этот момент, я чувствую себя максимально неловко, и хочу, чтобы он просто свалил вместе со своими ехидными комментариями. По всей видимости, это слишком явно отражается на моем лице. — Так, понял. Если что, кричи... ну, ты поняла в каком смысле, — с этими словами он уходит, оставляя меня наедине с Кириллом, и с миллионом противоречивых чувств, которые разрывают меня на части. Боже, как же я хочу сейчас провалиться сквозь землю. Пытаюсь собраться с мыслями, но в голове хаос — я так заигралась, что чуть не перешла черту. — Кир, давай не сейчас, окей? Устало смотрю на Егорова, ожидая что тот решит прямо сейчас начать разбор полетов — или попытается получить продолжение, которое, впрочем, ему не светит. Но, парень просто кивает. — Вы пиццу-то будете? — стоит выйти за дверь, как перед нами вырастает фигура Тима, словно он так и стоял за ней все время. Для полноты картины не хватало только граненного стакана — и вот она, типичная бабулька, переживающая, что честь ее кровинушки будет опорочена. — Нет, Кирилл уже уходит. — Да-а-а? А, по-моему, он хотел войти, — Тим давится смехом, еще не понимая, что тем самым подписывает себе смертный приговор. Пропускаю момент, когда Егоров дает ему пятюню за «искрометный» юмор — и вот — придурков в этой квартире уже двое. Хотя, после того, что я едва не допустила меньше десяти минут назад, сомневаюсь, что смогу подобрать хоть одну цензурную оценку собственных умственных способностей. Просто машу рукой в их сторону, разворачиваясь в сторону кухни. Пусть сами разбираются. Механически прихватываю капсулу, запуская кофемашину. В голове полная вата, и я уверена, что стоит сойти шоку, как мне потребуется несколько суток, чтобы прийти в себя и не разгромить все вокруг, но сейчас я пребываю в такой степени анабиоза, что сил нет даже на элементарный анализ. Неспешно допиваю кофе, сидя на подоконнике кухни — на нем же оставляя чашку. Наверное, нужно убрать. Но, если честно, даже двигаться лень. А, когда возвращаюсь, застаю эту парочку, рубящихся в приставку. Странно, я думала Егоров уже давно свалил. — Дай, мне, блин, пасс! — Ты че не видел, что меня закрыли? Боже, они серьезно? Откидываюсь на стену, наблюдая за их «героическими» усилиями. Наблюдать за ними сейчас интереснее, чем делать хоть что-то полезное. Хотя, если честно, то хочется просто тишины, но, видимо, это не в этой жизни. Замечаю, что Тим грызет губу, а Кирилл, как всегда чем-то недоволен, даже когда выигрывает. Подхожу ближе, склоняясь над их плечами. На экране мелькают яркие пиксели, и звуки ударов и фоновой музыки накладываются друг на друга в «какофонической какофонии». — Так, господа геймеры, а вы не охренели? Оба синхронно вздрагивают, словно вынырнув из-под воды, и смотрят на меня с недоумением. — А, это ты. Мы же не мешаем, вроде, — с явным намеком на то, что, вообще-то, я тут лишняя. — Егоров, а тебе домой не пора? — начинаю с нажимом, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на мат. — Отсыпаться там после игры. Кирилл на секунду отвлекается от экрана, бросает быстрый взгляд на меня и снова возвращается в игру — его реакция словно говорит — «у меня дела поважнее». Братец же, напротив, заливается смехом — кажется, его забавляет моя попытка спровадить Егорова домой, и он уже нашел себе нового собрата по интеллекту. — Сеструх, не… — начинает, но тут же обрывается, потому что Кирилл издает победный вопль, откидываясь на спинку дивана. — Ес! — Да, блин! — Тим поджимает губы, как обиженный ребенок. — Вот как ты это делаешь?! Поднимаю брови, не понимая, откуда столько драмы. — Вот смотрю я на вас и думаю, а не отправить-ли вас обоих… — притворно задумчиво произношу, скрестив руки на груди. — Воздухом подышать, например. Вы ж прям уже такие друзья... И да, я по всей видимости сплю, потому что после этих слов, Егоров действительно откладывает геймпад в сторону, прощается с Тимом так, словно они, блин, действительно лучшие друзья и молча сваливает из нашей квартиры. Аллилуя, мать вашу. — Так, ладно, — Тим вдруг откладывает губку и поворачивается ко мне, прищурившись. — А вот теперь, давай по-чесноку, сеструх. — Ой, да что опять? — закатываю глаза, предчувствуя очередную хрень в исполнении брата. А учитывая, что тот некоторое время взаимодействовал с Егоровым — ничего хорошего ожидать конкретно не стоит. — Ты как, вообще, на Кирюху-то смотришь? — его голос приобретает заговорщицкий тон. Замираю с ножом в руках, на миг забыв, что собиралась резать салат. Совсем недальновидно спрашивать такое, когда у меня в руке холодное оружие, но этот идиот продолжает ухмыляться, явно наслаждаясь моим замешательством. — Ты сейчас серьезно? — спрашиваю, медленно и очень выразительно водя ножом в воздухе. — Вот, прямо сейчас, когда я стою с ножом, ты решил обсудить мою личную жизнь? — Ну, а что? — Тим невозмутимо пожимает плечами, как будто мы обсуждаем погоду. — Самый подходящий момент, мне кажется. — Тим, еще одно слово, и я этим ножом буду не салат резать, а тебя им… ну ты понял, — медленно и очень внятно произношу каждое слово, делая паузу между ними. Не то чтобы я всерьёз собиралась его покалечить, но иногда кажется, что только так он способен меня услышать. — Ну, сеструх, реально норм же пацан. И, как мы выяснили, в игры играет хорошо. В общем, я за. — Что «за»? — переспрашиваю, не веря своим ушам. — За вас с Кирюхой. — Слушай, Гузеева, посуду мой! — Да, че ты сразу бомбишь, — тянет, нарочито беззаботным тоном. — Я же от чистого сердца. — А я от чистого сердца говорю, что если ты, — начинаю, стараясь говорить медленно и чётко, чтобы до него наконец-то дошло. — Ещё раз заведёшь эту пластинку, то у тебя не то что отбивных не будет, ты будешь есть этот недоделанный салат прямо из раковины! — Ладно-ладно. Понял, принял, — брат поднимает руки в примирительном жесте, но на губах играет ехидная ухмылка. — Еще и в хоккей играет… — как бы, между делом, продолжает накидывать эта несостоявшаяся сваха. — А, ну раз в хоккей играет, тогда да, — с иронией тяну, практически психуя. — Тогда бегу прямо сейчас покупать фату и свадебный торт. А ты — будешь посудомойкой на банкете! — Посудомойкой? — Тим притворно обиженно вскидывает брови. — Я уж думал, после твоих угроз меня, как минимум, назначат генератором льда для шампанского, а тут такое низкое звание… И вообще, я разве виноват, что хоккей — это круто. Это же не преступление, правда? — Ты в курсе, что ты вообще-то мой брат, а не Егорова? Наоборот, должен за меня быть, а не расписывать его, как жениха моей мечты, — фыркаю. — Вообще-то, не «жениха твоей мечты», а «потенциально хорошего парня». А это, как ты понимаешь, две большие разницы. Ладно-ладно, сдаюсь, — Тим наконец-то поднимает руки, изображая полное поражение. — Просто хотелось как лучше. Если серьезно, я реально был бы рад, если бы ты была счастлива. И да, ты… не подумай, что это слова братской любви и все такое. Просто мне лень потом разгребать твои сердечные драмы. Демонстративно вздыхаю и стираю несуществующие слезы. Знал бы он Егорова так, как знаю я... Наступает короткая пауза, во время которой слышно только, как я режу овощи. Тим, похоже, решил не провоцировать меня дальше и молча домывает посуду — однако, зная его — это затишье перед бурей. — А вообще, ты видела, как он шайбу забил? — Тим нарушает молчание, как будто невзначай. Останавливаюсь, прищуриваюсь и медленно поворачиваюсь к нему — нож всё ещё в руке. — Тим, — начинаю, с подчеркнуто спокойным голосом. — Ты же вроде только что поклялся молчать про Егорова?! — Да я не про Кирюху! Я про его игру! — братец тут же делает вид, что обиделся на моё недоверие. — Просто восхищаюсь мастерством спортсмена. Что, восхищаться тоже уже нельзя? — Да восхищайся сколько влезет, только не при мне, — закатываю глаза. — И, если я услышу хоть одно слово про Егорова, хоккей или, упаси боже, про наши «потенциальные отношения», то, клянусь, ты не дождёшься отбивных до конца недели. — А что, отбивные будут? — оживляется Тим, игнорируя мои угрозы.