Рога

За те три с лишним месяца, что они с Феликсом учились у Чана, полноценных выходных у них толком не случалось. Дни отдыха в том или ином виде, конечно, фигурировали в расписании, но чаще всего в них все еще оставались какие-то мелкие поручения по хозяйству, или Хёнджин сам предпочитал использовать свободное от тренировок время на то, чтобы зубрить теорию и не отставать от соседа, которому запоминание массивов информации давалось куда проще, чем ему. Чан иногда ездил по делам, но всегда довольно быстро возвращался, как будто за пределами его защищенного, подогнанного под него каждой своей деталью дома, ему было некомфортно. Затворническая жизнь явно не доставляла ему никаких неудобств. Он мог часами молча и тихо, как шпион, передвигаться по комнатам, затерявшись глубоко в собственных размышлениях. А однажды Хёнджин увидел, как он записывает ноты в тетрадь, хотя никогда не слышал, чтобы Чан на чем-либо играл. В общем, дни отдыха были странными и тихими моментами, когда все трое расползались по углам, каждый погружался во что-то свое, и они почти не разговаривали. Хёнджин рисовал в блокноте, накрывшись одеялом на манер плаща, и грешным делом очень скучал по разгульным вечеринкам, которые регулярно случались у него во дворце. Иногда рисовалось что-то нежное и цветущее, состоящее из плавающих линий и обилия деталей. А иногда что-нибудь похабное и яркое, полностью выполненное красным карандашом. С той неловкой сцены, когда у него встал прямо на тренировке, прошло уже несколько недель. И если опустить свои стандарты до абсолютно смехотворного минимума — а именно этим Хёджин и занимался — в их отношениях с Чаном наметился некоторый прогресс. По крайней мере Хёнджин мог больше не скрывать своего к нему отношения, напротив, он начал позволять себе шуточки и намеки, за которые раньше, он был уверен, получил бы фаерболом прямо промеж ушей. Чан же был похож на тысячелетний замшелый валун. Такую он проявлял непоколебимость в том, чтобы делать вид, что никаких шуточек и намеков он не замечает. Вокруг этого валуна могли возводиться города и свергаться империи, но валуну плевать, валун лежит себе и лежит, или ходит по дому с лицом лица, или на тренировке командует, как будто ничего не случилось. Феликс поначалу, наблюдая за повышающимся градусом подкатов, конечно, охал и ахал, и смущался, как полагается фее. А потом смущаться перестал. Не соглашался, но и не спорил, а просто продолжал подхалимничать в своей этой отличнической манере. «Господин Бан то, господин Бан это…» Тоже, в общем, подкатывал. Уж как умел, бедолага. А потом одним странным утром Чан объявил, что у них намечается отпуск. Это было как попасть под ливень посреди пустыни — радостно, странно и подозрительно одновременно, но после столь длительной засухи, вопросов задавать они не собирались. — Меня не будет несколько дней. Возможно, около недели. Вы можете остаться здесь, а можете отправить в город. Делайте все, что вам захочется, только не забывайте, пожалуйста, кормить Берри. На подробные инструкции щедрость господина Бана как обычно не распространялась. Он ушел, не позавтракав и не предоставив никакого маневра для распросов. Кинул через плечо очень скромного размера суму, как будто собирался на небольшую прогулку, а не в недельную поездку. Зачарованную, наверное. По его напряженной солдатской спешке чувствовалось, что причина у его отъезда не самая приятная, но распространятся о ней он, разумеется, не собирается, так что они и не пытались спрашивать. Дом в его отсутствии остался каким-то неприятно пустым и самую капельку тревожным. После долгих поминутно расписанных месяцев свобода распоряжаться своим временем ошарашила их, и даже Хёнджин, который так скучал по безделью, растерялся. — Ты бывал в этом городе? — спросил он у Феликса, пока тот раскладывал по тарелкам их скромный завтрак. — Проездом, когда направлялся сюда. — Есть там где развлечься, как думаешь? Феликс скосил улыбку на одну сторону в манере, свойственной исключительно ему. Только он умел насмехаться над кем-нибудь, не теряя дружелюбного вида. — С твоими деньгами и не слишком-то специфическими запросами развлечься можно где угодно. Но я почти уверен, что местные жители говорят только на всеобщем. И я ни за что не собираюсь тратить свои выходные на то, чтобы служить тебе переводчиком. — Боже упаси. Наслаждаться твоей наиприятнейшей компанией дольше необходимого? Увольте. Расходимся в разные стороны, вопросов не задаем, а сюда возвращаемся через день, чтобы проведать песика. Уступаю тебе право выбрать четные или нечетные числа. — Нечетные. Навыки планирования Вашего Высочества впечатляют. Я согласен. Они пожали руки, разделяя приятный момент солидарности в нежелании видеть друг друга. А дальше молча завтракали, и собирались тоже в тишине, а спустившись к дороге и дойдя до перекрестка, разошлись, как и договаривались, в разных направлениях. По мере приближения к городу ухабистая дорога постепенно переставала быть безлюдной. То и дело мимо проезжали товарные повозки или навстречу двигались другие такие же одинокие путники. Хёнджин, мало осведомленный о местных землях, надеялся увидеть хотя бы небольшую деревушку. После столь длительного времени, проведенного взаперти, он был бы рад хоть каким-нибудь новым лицам, а его осознанно заниженные ожидания не простилались дальше свежеиспеченного куска пирога и пары бокалов вина, пусть даже самого простенького. Поэтому когда впереди замаячили высокие каменные стены с мощными настежь распахнутыми воротами, радости его не было предела. Город оказался крупным и шумным, в таком легко можно было затеряться в поисках любых удовольствий, по которым он так скучал. Проходя через красивые мшистые каменные своды, вливаясь в общий поток людей, запахов и звуков, он чувствовал себя первооткрывателем диковинных экзотических земель. Вновь окунуться в цивилизацию было приятно, и он, намеренно выбирая наиболее людный маршрут, тут же захмелел от облепившей его информации. Вокруг бурлила красивая, хоть и довольно грязная жизнь: груженые товаром повозки громоздились вдоль улиц, торговцы выкрикивали незнакомые ему слова, дети носились с мячом в руках, а запахи — пряные, сладкие, порой слишком резкие — окутали Хёнджина, словно старое одеяло. Какое-то время он просто бродил по улицам, наслаждаясь видами — не похожими на города из его родной страны внешне, зато настолько похожими по сути. Потом ноги сами вывели его в район побогаче, и там он нашел несколько вполне достойных магазинов, в которых товары были изысканы, а продавцы вежливы и терпимы к его неразборчивому акценту. В одном из них Хёнджин обнаружил не слишком роскошные, но чрезвычайно трогательные украшения, и тут же приобрел несколько безделушек. Долго подбирал что-то, что могло бы, по его мнению, подойти строгому стилю Чана. Купил серьги, которые гораздо лучше бы подошли Феликсу, чем та дешевая безвкусица, которой он по своей наивности завешивал свои диковинные уши. Украсил себя несколькими обновками, сразу наполнившими его глубоким, позабытым уж было удовольствием. А в находящимся по соседству магазине тканей его внимание почти сразу привлекла глубокая пурпурная материя, украшенная серебряной вышивкой. Удержаться от покупки чего-то столь яркого и дорого, напоминающего о любимых дворцовых интерьерах, было невозможно, но он и не собирался сдерживаться. Из купленного им крупного обреза ткани можно было бы сделать покрывало или новую занавесь для их комнаты. Феликс наверняка заклеймит его выбор вычурным, но мнение выросшего в лесу старикашки его мало волновало. У Хёнджина и правда не всегда получалось изъясниться с местными жителями. Но у языка денег барьеров не было, так что он совсем не чувствовал себя потерянным. Наоборот, обновки вне всякой меры подняли ему настроение, и кажется впервые за долгое время он вновь почувствовал себя человеком. Оставалось найти место, где он мог бы провести ночь — его очередь возвращаться домой и кормить Чаново чудовище придет лишь завтра. На берегу огражденного каменными плитами канала обнаружилось трехэтажное здание, сверху донизу украшенное знаком розы. И на резной вывеске, и на мощных поддерживающих балконы сваях, и на гобеленах, закрывающих окна — повсюду были нарисованы розы с пошлой шипастой узорной вязью. Перепутать назначение этого заведения было невозможно. Пройти мимо — тоже, преимущественно благодаря стоящей у входа девушке. Невероятной красоты и изящества полуэльфийка не призывала войти внутрь и не рекламировала никакие товары, ее единственной задачей было просто быть там и источать свой прекрасный омежий запах, который работал лучше, чем любые рекламные вывески. Уютный полумрак и убранство борделя оказались довольно милыми, а вот асортимент товара оставлял желать лучшего. К огромному сожалению, среди предложенных Хёнджину существ не нашлось ни одного тифлинга, и, немного разочаровавшись, он не сильно всматриваясь выбрал двоих — юношу и девушку — а также снял достаточно просторную комнату, чтобы они все могли с комфортном в ней разместиться. Сам не веря в собственную выносливость, он взял их трижды. Девчонка — белокурая длинноногая дроу — немного, очень немного, говорила на Суганри. Хёнджин попытался уговорить ее проявить характер, изобразить хоть что-то кроме полной покорности, но даже если она и поняла его, то поняла неправильно. Жалкая пародия на пощечину, которую она дала ему, будучи сверху, ощутилась как щекотка. А с трудом выговариваемые грязные словечки скорее сбивали настрой, чем распаляли его. Совсем отчаявшись получить от этих двоих хоть что-то похожее на сопротивление, Хёнджин опустил голову девушки себе на член, чтобы прервать поток ее нелепого пошлого лепета, а юношу потянул на себя, и лениво обмениваясь с ним слюной и стонами, кончил в четвертый раз. Окутавшая его постель была нежной, атласной и пахла сексом. Принявший в себя уже под утро сон был как бездна, в которую так приятно провалиться. И в этом сне к нему пришел Чан, сидящий за своим рабочим столом в лаборатории и что-то пишущий в тетрадь. Чан оторвал взгляд от написанного, поднял глаза в его сторону и спросил: «Так и будешь стоять или поможешь наконец?» Хёнджин не понял, в чем именно ему нужно было помочь, но уточнять не стал, а просто приблизился, забрал у Чана из руки чернильное перо, взял его лицо в ладони и поцеловал. И во сне Чан совсем не был против. Весь следующий день Хёнджин изучал город, любуясь буйством его крикливой жизни. Делал зарисовки в блокноте, сидя на ступенях какой-то милой каменной церквушки. Остужал руки в пузырящимся светом и брызгами фонтане на главной площади. Досыта поел в трактире, прихватив часть еды в дорогу. Вышел из города, не дожидаясь, пока солнце начнет клониться к горизонту, чтобы успеть домой до темноты. А оказавшись дома, долго бродил по пустым комнатам, ощущая странную нереальность происходящего. Так бывает, когда оказываешься один в месте, в котором привык находиться только в чьей-нибудь компании. Ночевать одному в их с Феликсом комнате было странно. Пока у него был сосед, ни о чем Хёнджин не мечтал больше, чем поскорее с ним разъехаться. Но теперь, оказавшись наконец в долгожданном одиночестве, обнаружил, что скучает по этому болвану. Болван оставил на кухонном столе пирамидкой сложенные яблоки. Это было очаровательно. «Тебе. Скучаешь, дедуль? Купил нам новые занавески», — написал Хёнджин на вырванном из блокнота листке бумаги и оставил его вместе с купленными серьгами на соседской кровати, сам того не осознавая, зачиная традицию. Теперь каждый день оставляли они друг другу небольшие послания. «В полудне пути на запад есть водопад. Если надумаешь отправиться туда — будь настороже, у берега живут пикси. Они украли у меня плащ.» «Побывал в эльфийском квартале. Ваш народ гонит удивительно вкусное крепленое вино. Бутыль на кухне, угощайся. Напоим господина Бана, когда тот вернется.» «Господин Бан не пьет. Кстати, новые занавески — ужас.» «Знал, что тебе понравится. И спасибо за новый блокнот, мой как раз подошел к концу.» Раз в два дня Хёнджин возвращался домой, доставал из погреба бочку с мясом, чтобы накормить изголодавшую Берри, ел оставленные Феликсом яблоки или орехи, писал новую записку, а наутро снова отправлялся путешествовать по окрестностям. Так прошла неделя. После этой недели был восьмой день, а затем был день девятый. И следующая записка, которую он написал для Феликса, оказалась очень короткой: «Где Чан?» Настолько же коротким был полученный через день ответ: «Не знаю.» Последние дни этого затянувшегося отпуска были насквозь пронизаны отравляющей любые занятия тревогой. Хёнджин продолжал транжирить деньги. Но ни покупки, ни трактирные попойки, ни секс с проститутками более не приносили никакого удовольствия. Чана не было слишком долго. И чем дальше, тем сложнее было хоть на что-нибудь отвлечься от этой мысли. Хёнджин рассуждал так: какие бы трудности не возникли у него в его поездке, он нашел бы способ сообщить им, что задерживается. А если он этого не сделал, значит случилось что-то по-настоящему плохое. И кажется никто на всем белом свете не знает о том, что он вообще куда-то направился. А значит, никто, кроме них, его учеников, не может его из этих неприятностей вызволить. Именно эти мысли гонял он по кругу, стоя у подножья лестницы, ведущей на третий этаж — запретная зона, личное пространство Чана, в которое им запретили входить под страхом смертной казни. Место, в котором могут быть подсказки о его местоположении. Оправдание вскрыло замочек ограничений так быстро, что сомнения не продлились и нескольких секунд. Подниматься в комнату, в которую он так давно хотел попасть, на деле оказалось совсем не так приятно, как он рассчитывал. Но стоило только открыть дверь, которая к его удивлению оказалась даже не заперта, как запах ударил в лицо, смазывая и чувство вины, и тревогу, и концентрацию. Все в этих комнатах пахло Чаном. Тем настоящим, не приглушенным магией запахом, который он так надежно прятал от них. В принципе, теперь Хёнджин даже понимал, зачем он это делал. Думать здраво, будучи окутанным этим ароматом, было очень тяжело. То и дело хотелось отвлечься от поставленной перед собой задачи, прикрыть глаза, уткнуться носом в подушку или в стопку сложенной на стуле одежды и раствориться в осознании, как сильно он по нему соскучился. По его граничащей с обсессией строгости, по хоть и скупой, но честной, заслуженной похвале, которую иногда все-таки удавалось получить. По странной и жестокой, но от того не менее явной заботе, которая проявлялась в каждой дотошной мелочи, которую Чан контролировал, создавая условия для их жизни и тренировок. По его манящей недоступности, в конце концов. Хёнджин стоял посреди спальни, открывающей для него все то человеческое, уязвимое и личное, что Чан прятал от них, и чувствовал себя самым циничным вором, непростительным преступником. Как было обидно оказаться здесь именно в таких обстоятельствах, как ему бы хотелось, чтобы Чан сам решил открыться ему. Стряхнув с себя эти мрачные мысли, Хёнджин двинулся дальше, усилием воли концентрируясь на одной-единственной цели: выяснить, куда Чан направился. Строго убранная спальня граничила с еще одним помещением, которое оказалось кабинетом. Маленькая комната без окна, стеллаж по левую сторону от двери был сверху до низу заставлен зельями и эликсирами. Остальные шкафы занимали книги и свитки, которые Чан по какой-то причине решил не хранить в библиотеке. А в центре всего этого стоял монструозных размеров письменный стол, полностью заваленный бумагами. Такой беспорядок был настолько не свойственен его владельцу, что напугал Хёнджина. Выглядело это так, как будто Чан то ли с жутким остервенением искал что-то, то ли в спешке собирался. Хёнджин кинулся к этому столу и стараясь хоть как-то держать свое волнение под контролем, начал перебирать лежащие на нем бумаги. В руки попадали свитки с запретными заклинаниями темной магии, письма от бывшего наставника Феликса, про которого Хёнджин успел наслушаться, пока жил с ним. Тут была даже переписка с его собственным отцом, королем Аратанга — его подпись и фирменную сургучную печать Хёнджин не спутал бы ни с чем. Не будь он охвачен таким беспокойством, то наверняка бы провел часы, изучая разбросанные по столу бумаги. Узнал бы и множество занимательных сплетен про Феликса, и характеристику своих собственных успехов. Но неприятное тревожное возбуждение, подстегиваемое незаконностью его нахождения здесь, создало уверенность, что на это совсем нет времени, так что он не отвлекался. И вот наконец нервно бегающие по листкам глаза выцепили строчку, которая привлекла его внимание: «Приезжай как можно скорее, но будь осторожен. Они выискивают нас всех.» Хёнджин глянул на короткую подпись, небрежным почерком оставленную внизу письма: «Минхо». Он слышал раньше это имя, вот только Ли Минхо, боец, известный под жутким прозвищем Мясник, погиб много лет назад во время финальной битвы той большой страшной войны. По крайней мере, такой была официальная версия. Теперь же Хёнджин держал в руках его явно свежее письмо и понимал, что реальность могла несколько отличаться от разнесенных по королевствам вестей. Письмо было коротким и емким, так что Хёнджин перечитал его несколько раз, просто чтобы убедиться, что он все понял правильно. Несколько выживших в той войне вражеских лидеров отсиделись в подполье, собрали вокруг себя группу наемников-ассасинов, и готовятся к реваншу. И первым шагом в их плане является уничтожение тех, кто был причастен к их прошлому поражению. Получается, Чан, постоянно живущий с ощущением, что война еще не окончена, был прав. Осознавать это было и страшно, и печально одновременно. Нужно было показать это письмо Феликсу. Тот конечно будет бурчать, что он зря влез в личные вещи учителя, но отправиться на подмогу согласится тут же — в этом Хёнджин ни секунды не сомневался. Оставалось только понять, куда именно отправляться — место встречи в письме было зашифрованно каким-то странным, бессмысленным набором слов — но вдвоем они обязательно с этим разберутся. И не успел Хёнджин подумать об этом, как снизу раздался жуткий адский лай Берри, а затем звуки открываемых дверей. Вероятно, Феликс решил возвратиться раньше оговоренного, и удивительным образом это было очень вовремя. Хёнджин и не думал, что хоть однажды будет настолько рад его возвращению. Он сбежал вниз, перепрыгивая по несколько ступенек разом. И только оказавшись этажом ниже, увидел… фигуру, похожую на образы из детских кошмаров. И чуть не повалился на землю от ужаса. В нескольких шагах от него, привалившись к стене, стоял с ног до головы покрытый грязью и кровью его учитель, Бан Кристофер Чан, больше походящий на восставший из могилы труп, чем на самого себя. Обычно столь яркое и манящее сияние его глаз еле теплилось в глубоких тенях глазниц. Одежда вся была изодрана и как будто обожжена огнем. Под его ногами оставались темные липкие следы крови, как и на стене в том месте, которое служило опорой для его обессиленного тела. Но было еще кое что, от чего у Хёнджина закружилась голова, а содержимое желудка вспенилось внутри отвратительным тошнотворным чувством. У Чана не было левой руки. В том месте, где должен был быть локоть, висели ошметки кожи. Как будто кто-то даже не отсек, а оторвал конечность, выдрав и кости, и мясо, и остальные ткани из тела. Замешательство, шок в который Хёнджин провалился с головой, длился растянутые в бесконечность секунды. Но пока его остолбеневшее тело пыталось решить, что же он все-таки собирается делать — плакать или блевать — жуткое обгоревшее изуродованное существо, отдаленно напоминающее Чана, тяжелым знакомым голосом произнесло: — Что ты там делал? Этот вопрос, эта угрюмая интонация, после которой обычно следовало наказание в виде дополнительных часов тренировок, все это отрезвило Хёнджина лучше всякой пощечины. Дало ему понять, что перед ним настоящий Чан, что это не сон, и что со всем этим надо срочно что-то делать, пока еще не поздно. Он бросился вперед, подхватывая Чана под здоровую руку и позволяя ему опереться на себя. Повисший на спине вес был так велик, что он тут же понял, насколько ноги не держат Чана. Словно почувствовав долгожданную возможность немного расслабиться, тот весь как-то разом обмяк, голова его тяжело наклонилась вниз, и уже более тихим голосом он добавил: — Теперь мне придется тебя убить. — Идти сможешь? — рявкнул Хёнджин, прикладывая все свои силы, чтобы удерживать его в вертикальном положении. Ответа не последовало, так что он взялся за перепачканные кровью рога и запрокинул голову, щелкнул перед лицом пальцами, попытался воззвать к его уплывающему сознанию: — Сосредоточься. — Сам сосредоточься… щенок, — с трудом вращая языком, сплюнул Чан. — Жить будешь, — подбодрил Хёнджин, перехватывая его поудобнее. — У тебя есть что-то, что поможет тебе встать на ноги? — Да… кабинет. — Тогда шагай увереннее, до него каких-то пару пролетов. Как-то же ты сюда дошел. Пока они поднимались наверх, Хёнджин успел трижды разочароваться в себе и во всей своей проделанной работе, потому что то ли за эти месяцы он совсем не настолько прибавил в силе, как ему казалось, то ли Чан весил тонну, но тащить его оказалось невероятно тяжело. А возможно, сказывались эмоции, которые Хёнджин запихал так глубоко, как мог, но они все равно дребезжали где-то на самом дне его естества, делая дыхание прерывистым, а ноги слабыми и ватными. Он никогда прежде не видел таких страшных увечий. Он никогда раньше не видел, как кто-нибудь умирает. Он очень, очень надеялся, что в ближайшее время этот факт не изменится. — Зелье лечения? Или что-то другое? — спросил Хёнджин, изо всех сил не пуская в голос панику, когда они наконец оказались в спальне, и он смог уложить Чана на постель. — Красный круглый пузырек, — Чан балансировал на грани между явью и небытием, — золотая нить на горлышке. Круглый красный пузырек с золотой нитью на горлышке нашелся на том самом стеллаже, который Хёнджин приметил, еще в первый раз оказавшись здесь. Откупорив крышку, он прислонил сосуд к губам Чана и держал его голову до тех пор, пока тот не выпил все до последней капли. — Отойди, — еле слышно сказал Чан, Хёнджин даже не сразу смог разобрать, что именно он имеет в виду, — ты мешаешься. А потом Чан попытался сесть. Хёнджин полез было помочь ему, но тот отмахнулся, а оказавшись снова в вертикальном положении, начал складывать своей единственной оставшейся рукой магические знаки. В знакомых строчках древнего языка и едва заметном зеленом сиянии, исходящем от его пальцев, сразу же узналось лечащее заклинание. Но сотворившись один раз, оно тут же растворилось в воздухе, как будто соскользнуло с Чановой ладони. Он перевел дыхание и начал воплощать его снова, но и во второй раз оно не продержалось дольше секунды. Как будто в нем совсем не осталось сил, чтобы наколдовать его. — Что ж, — вздохнул Чан со странной, излишне беззаботной для всей этой ситуации улыбкой, — надо передохнуть. Они неплохо потрепали меня. — Давай я, — вклинился Хёнджин. — Оставь. Я справлюсь, ты можешь идти. — Я что, зря что ли учил всю эту муть? У меня получится. Он сказал это больше для самого себя, чем для Чана, потому что сам совсем не был уверен в том, получится ли у него. До этих пор заклинание лечения ни разу не поддалось ему, это была сложная магия, которая гораздо лучше давалась Феликсу, вот только Феликса здесь не было, а Чан был при смерти, так что у него должно было получиться. По-другому и быть не могло. Он положил обе ладони на Чана: одну — прямо на то место, ниже которого был жуткий окровавленный обрубок руки, вторую — на горячую липкую от пота и грязи грудь. Заглянул в глаза, без слов прося довериться себе. Затем зажмурился, чтобы собрать в себе всю концентрацию, на которую он был способен, и произнес заклинание. Один, затем сразу второй и третий раз, с каждым разом взывая все глубже и глубже к источнику собственной силы. Какое-то время ничего не происходило. Хёнджин снова открыл глаза, медленно набрал полные легкие воздуха. Только сейчас понял, что под всеми этими ужасными запахами — запахами крови, мучений, боли и ужаса — Чан пахнет собой. И это осознание вдруг подарило ему такое спокойствие, что когда он снова произнес заклинание, оно спорхнуло с губ как какое-то живое осознанное существо. И тут же наполнило ладони равномерным приятным теплом. Боясь упустить пойманную ниточку энергии, Хёнджин замер, не говоря ни слова. Смотрел, как из его рук в тело Чана проникает зеленоватое сияние, как постепенно останавливается кровотечение, а сердечный ритм в груди становится немного более осязаемым. — Не переживай, — вдруг очень мягко сказал Чан. Слышать такую интонацию от него было неожиданно, но очень приятно. — Могло быть хуже. И бывало хуже. Всегда выкарабкиваюсь. А рука отрастет, надо только дать ей время. Хёнджин сморгнул ступор, только сейчас обнаруживая наполнившие глаза слезы. Моргнул еще несколько раз, чтобы уж точно не дать им пролиться — плакать он точно не собирался. Еще чего. — И кстати, я не разрешал переходить на «ты». — Это от стресса, господин Бан, — исправился Хёнджин. — Приношу свои извинения. С вашего позволения, я вас переодену и приготовлю ванну. А то выглядите вы прескверно, Феликс перепугается. — Я отправляю вас домой. Хёнджин разорвал заклинание, тут же потеряв любую концентрацию. — Что? — Здесь больше не безопасно. Вам будет лучше вернуться по домам. — И оставить тебя одного помирать? Еще чего. — Ты опять… — Да мне плевать. Ты не сможешь разогнать нас, даже не надейся. Не после того, что я увидел и что прочел в том письме. Расскажи, что случилось во время твоей поездки? Это как-то связано с Ли Минхо. — Ли Минхо мертв. Чан скруглил спину, спрятался за челкой, глядя вниз. Было видно, что говорить ему тяжело, и не только из-за полученных ран. — Я думал, что Ли Минхо погиб пять лет назад, защищая Фейрун… — Нет. Ли Минхо погиб несколько дней назад, защищая меня. Пауза была тяжелая и мучительная, как на похоронах. — Мы можем помочь, — наконец выдавил Хёнджин, накрывая здоровую руку Чана своей. — Вы будете только мешать. — Брось, не такой уж ты и плохой учитель. Кое в чем поднатаскал нас, вот увидишь, — улыбка получилась неловкая и натянутая, но это было хоть какой-то попыткой разрядить обстановку. А чтобы добавить дистанции в эту эмоциональную перепалку, он вновь перешел на уважительную форму обращения: — А теперь поспите немного. Когда раны полностью затянутся, я помогу вам привести себя в порядок. Господин Бан. Чан мрачно глянул на него, очевидно размышляя, стоит ли тратить свои последние силы на споры. — Ладно, — наконец сказал он, — но этот разговор не окончен. Советую начинать собирать вещи, если не хочешь уйти отсюда с пустыми руками. Хёнджин вышел, плотно закрыв за собой дверь, и в полном оцепенении спустился вниз. Долго сидел за пустым обеденным столом, глядя в пространство и позволяя Берри вылизывать свои окровавленные руки. Пережитые эмоции и сложное энергозатратное заклинание вымотали его, в опустевшей голове вяло барахтались разрозненные мысли. В одном он был уверен: домой он совершенно точно не собирался. Мысль о том, чтобы оказаться в самой гуще опасного военного конфликта, не страшила, а будоражила его. Чего-то как раз такого он давно ждал, чтобы наконец применить свою силу по назначению. Уничтожить парочку злодеев, превзойти Феликса, впечатлить Чана. Возвратиться на родину героем… Прекрасный план для вторника. Солнце еще не село, но его косые лучи уже почти не достигали дома, спрятанного в кольце высоких скал. Так что когда Феликс наконец отворил входную дверь, было уже совсем темно. — Как хорошо, что ты здесь! Я с ужасными новостями. — Ты не поверишь, но я тоже, — отозвался Хёнджин из глубины кухни. — Вряд ли твои новости могут сравниться с моими. За Чаном ведут охоту, и мы должны сейчас же отправляться на его поиски. — Не нужно никуда отправляться. Он наверху. Тяжело ранен, потерял боевого товарища и хочет отправить нас восвояси, якобы ради нашей безопасности. Я ему объяснил, что это не прокатит. — О… — издал короткий растерянный звук Феликс и замер. Как будто споткнулся. — Ладно, ты победил. Он скинул с плеча дорожную сумку, опустив ее прямо на пол, и тоже уселся за стол. И пока в его несчастной голове крутились шестеренки, Хёнджин изо всех сил вращал своими, стараясь сложить стройную картину происходящего. — Откуда ты знаешь? И что именно ты знаешь? Выкладывай. — Я заподозрил неладное, когда он не появился к назначенному дню. Ни весточки не прислал, ничего… Так что я попытался выйти на его след, — тихо начал Феликс. — Раздобыл лошадь. Прочесывал окрестные земли от перевала и до самого моря, насколько хватало времени. Спрашивал о нем. Кто-то же должен был его видеть? А потом выяснилось, что не только я один ищу его, и так я вышел на них. — Кто они? — Наемники. Ассасины. Судя по одежде — выходцы из подземья. — Ты столкнулся с ними лицом к лицу? — Да. Выследил их в селе к западу отсюда. Их больше десятка, а идут они за драконорожденным — страшным, как плевок дьявола. Здоровый, бронированный. Я таких никогда не встречал. — Когда это было? — история эта нравилась Хёнджину все меньше и меньше, и отправив несложное заклинание, он зажег свечи в люстре, чтобы осветить комнату и заглянуть Феликсу в глаза. — Сегодня, около полудня. Я двинулся сюда, как только все разузнал. — За тобой не было хвоста? — Что… — Если ты следил за ними, то они могли следить за тобой. Озаботился ли ты тем, чтобы сбросить хвост? Хёнджин с неудовольствием наблюдал, как с и без того бледного Феликса медленно сходит последняя краска. — Помнишь, как мы учили заклинание обнаружения скрытых чар? — медленно, вылепливая каждое слово добавил он. Феликс коротко кивнул. — Кажется, для него самое время. Они встали друг напротив друга, и Хёнджин сложил необходимые знаки, обладающие способностью рассеивать иллюзии. Обвел потоком энергии Феликса с ног до головы, искал хотя бы малейшие следы чужого присутствия. И не обнаружив ничего подобного, уже почти расслабился, как вдруг Феликс предложил, указывая на свою сумку: — Проверь и здесь тоже. И стоило только направить руки в сторону лежажего на полу предмета, как на его тканевом боку огнем вспыхнула магическая печать. Охотничья метка. Колдовской маячок. — Они знают, где мы, — в ужасе прошептал Хёнджин, чувствуя, как спину — от затылка до поясницы — обдает холодом. — Я не знал… — попытался Феликс, но захлебнулся собственными словами. — Надо выводить Чана отсюда. Надо… Хёнджин смотрел то на Феликса, то на его треклятую сумку, и чувствовал себя очень потерянным. Мысли метались в голове, страх не давал спокойно прикинуть, какие у них варианты. Феликс что-то сбивчиво бормотал, но разобрать его было трудно. А потом Берри вдруг вскочила со своего привычного места и начала издавать такие звуки, что у Хёнджина чуть не подкосились коленки. Одна голова косматого чудища рычала, и воздух от этого звука начал вибрировать. Вторая голова лаяла — дико, из самых глубин своей утробы. Берри сорвалась с места, оставив на полу следы когтей, и выбежала в коридор. Хёнджин сам того не осознавая ухватился за Феликса. Тот нашел его плечо и тоже со всей своей мочи сжал пальцы, наверняка оставляя синяки. И вот так, сцепившись, они слушали, как из коридора сначала донесся звук разбитого стекла. А потом Берри душераздирающе завизжала. — Надо сражаться, — сказал Феликс. Они встретились глазами. И наконец Хёнджин почувствовал, как страх уходит, и вместо него кровь заполняет прекрасная, чистая и жгучая ярость. *** Хёнджину только-только исполнилось двадцать лет, когда неожиданно для всех в нем пробудилась сила. До тех пор он даже в стрельбе из лука преуспеть не пытался, а единственным орудием в его арсенале были фирменные язвительные колкости. Но однажды он заболел. И когда то, что начиналось как легкое недомогание, переросло в лихорадку, лишившую его всякого контакта с реальностью, в этом жарком бреду к нему пришло видение. Это не было похоже на сон или пророчество. Ощущение было таким абстрактным, что когда после он пытался описать его кому-то, то никогда не находил для этого подходящих слов. Просто в тот день он почувствовал, что солнце сошло с небес и появилось в его собственной спальне. Как будто небесное светило вошло ему в грудь, обожгло сердце и стало с ним единым целым, делая его носителем своей страшной мощи. Сила эта была так велика, что напугала его. И когда он в ужасе попытался вытолкнуть ее из себя, поток вырвавшейся из него энергии снес всех, кто в тот момент находился возле его постели. В тот день он чуть было не убил придворного врача и двух слуг. Но к счастью, все они выжили, и Хёнджин так и не стал убийцей. До этого самого дня. Работая как единое целое, сражаясь бок о бок, словно бывалые напарники, они с Феликсом уложили троих. Сердце заходилось в горле, как будто вот-вот готово было выпрыгнуть наружу. Адреналин гнал по венам. От ужаса и восторга хотелось кричать. Враги двигались в тенях, то и дело пропадая из виду, но выкрученное на максимум восприятие улавливало их атаки, казалось, ровно за секунду до того, как они достигли бы его тела. Заметив метнувшуюся впереди тень, Хёнджин бросился к ней, как выстрелившее пушечное ядро, и прижал к стене человека, вооруженного кинжалами. Бушующая в нем энергия ждала выхода, похожая на магму извергающегося вулкана, оставалось только направить ее в нужное русло. Так что произнеся короткое заклинание, он напряг руки, и все ниже локтей вспыхнуло белоснежным магическим огнем, обжигая захваченного им противника. Человек закричал, кожа на его лице шла страшными красными пузырями, пока он слепо атаковал в ответ. Кинжал полоснул одну из рук, второй порез перечеркнул живот — не слишком-то, казалось бы, глубокий, но боль оказалась такая резкая, что Хёнджин чуть было не сдался. Спасение пришло в тот самый момент, когда силы почти покинули его. Слева на противника бросилась Берри и сомкнула обе окровавленные пасти на его извивающемся в агонии теле. Цербер был ранен — она прижимала к себе сломанную по всей видимости лапу, но это ничуть не убавляло ее свирепости. Человек обмяк, кинжалы выпали у него из рук, и тогда Хёнджин наконец потушил свое заклинание. Стоял, согнувшись над трупом человека, которого он только что убил, с трудом выдерживая пробирающую всю тело безумную дрожь. Отвратительно горячий воздух пах горелым мясом и оплавленными кожаными ремнями. От этой вони пекло глаза, но он все равно не мог перестать смотреть — застывшая у самых ног гримаса ужаса его недавнего противника как будто загипнотизировала его. — Джин! Слева! Голос Феликса прорезался сквозь оцепенение, как будто за шкирку дернул. Хёнджин не глядя и не разбирая дороги отскочил назад, и тут же прямо перед его лицом воздух прожгла магическая стрела. Со звонким гулом в стену за его спиной врезалась и вторая, и третья атака. Одна из них, кажется, задела ногу, но в адреналиновом бреду это ощутилось не страшнее, чем укус пчелы. Он уворачивался, с трудом различая противника, изо всех сил пытался создать щит, но все происходило так быстро, что у него никак не получалось завершить заклинание до конца. Неразбериха толкала его все дальше и дальше, и наконец попытки уйти от летящих в него стрел привели его в угол. Хёнджин навалился на стену, пальцы рефлекторно оцарапали доски, как будто это могло помочь ему разрушить преграду. Но отступать больше было некуда. Темный силуэт врага приближался, его заряженные заклинанием руки пылали, обещая скорую смерть. Мысли пытались родить хоть что-то содержательное. Хотелось напоследок сказать или хотя бы подумать что-нибудь достойное, великое, но вместо этого в голове был только панический и какой-то почти детский ужас. А еще обида за то, что все эти тренировки были зря. И сдохнет он бесславно и тупо, как забитая в темном углу собака. Светлые волосы взметнулись, закрыли собой картинку, обдали знакомым запахом. Феликс оказался перед самым носом, как выскочивший из кустов зверь. На полном ходу он врезался в его грудь, высадил из легких весь воздух, и тут же склонился, чтобы выпустить из прижатых к полу рук десятки быстрых и хлестких лиан. Зеленые жгуты жутким узором оплели противника, приковали его ноги к полу, выдавили из рук остатки заклинания. Хёнджин с ужасом наблюдал, как стоящий перед ними человек извивается, пытаясь скинуть с себя эти путы. Но чем больше он вырывался, тем крепче лианы оплетались вокруг него. А потом — и это было совсем чудовищно — его рот распахнулся, и из него, прямо из самой глубины горла пророс еще один побег. Человек замер, не в силах даже кричать. Его багровое лицо дрожало, пока изо рта, из носа и из глаз лезли ростки, разрывающие его кожу. Когда Феликс закончил, стоящая перед ними фигура походила на выстриженный в форме человека гигантский куст. В том месте, где еще недавно был правый глаз, пробился крошечный белоснежный цветочек. Хёнджин сглотнул подступившую к самому горлу желчь. — Напомни мне больше никогда с тобой не ссориться… Феликс посмотрел на него восторженными блестящими глазами. Сбитое дыхание то и дело срывалось на нервный смех. Его широкая детская улыбка потрясающе не вязалась с происходящим пиздецом. — Если выживем, — радостно ответил он. — Кажется, мои силы на исходе. — Мои тоже, — сказал Хёнджин с такой интонацией, как будто это было чем-то подбадривающим. С другого конца комнаты к ним приближалось гигантских размеров гуманоидное существо. Облаченный в тяжелый доспех драконорожденный, пол мелко вздрагивал, вторя его тяжелым шагам. Хёнджин как мог напрягся и наконец создал перед собой полусферу щита. Глядя сквозь это масляное сияние, они с Феликсом смотрели, как драконорожденный замахивается своим огромным двуручным мечом, и ничего больше не могли сделать для своего спасения. Лезвие с ужасающим лязгом врезалось в поверхность магического щита, и тот пошел рябью. Удерживать его было очень тяжело. Хёнджин дрожал, смаргивая заливающий глаза пот. — Надолго меня не хватит, — признался он. И тут в помещении раздался крик, могучий и громкий, точно усиленный магией: — Ко мне! Быстро! Это совершенно точно был голос Чана. Хёнджин вскинул голову в сторону, откуда он кричал. Туда же посмотрел Феликс, и даже драконорожденный отвернулся, ослабив свой натиск, чтобы посмотреть на того, по чью душу и затевалось все это нападение. А посмотреть было на что. Объятый пламенем, рогатый, однорукий и свирепый, как сам дьявол, Чан выглядел так, как будто только что восстал из ада. В здоровой руке он держал пылающий кнут, конец которого прямо сейчас выдавливал остатки жизни из вооруженного алебардой полуорка. Еще двое противников сраженные лежали у его ног. Драконорожденный отмер и снова повернулся в их сторону, желая закончить начатое. Со звериным рычанием замахнулся во второй раз. — Я сказал: ко мне! Чан отбросил кнут и мощным телекинетическим броском притянул их к себе. Хёнджин почувствовал, как будто их с Феликсом зацепил огромный невидимый крюк. Щит тут же распался, тяжелый двуручный меч пробил пол в том месте, в котором они стояли секунду назад. — Держитесь так крепко, как будто от этого зависит ваша жизнь, ведь так оно мать вашу и есть, — рявкнул Чан, опускаясь на одно колено и прижимая ладонь к полу. Глаза его начали светиться ярче, а воздух вокруг закрутился, как будто они вдруг оказались в эпицентре назревающего смерча. Хёнджин ухватился за его плечи, в панике скрутил в кулаке изодранные фрагменты того, что когда-то было одеждой. Раздосадованный рев драконорожденного сотрясал воздух. За его спиной из окна лезли новые враги. В соседней комнате Берри со всей своей звериной мощью драла какое-то вопящее существо. — Берри! — крикнул Феликс в ее сторону, — иди сюда! — Брось его и быстро ко мне, слюнявая ты псина! — подхватил Хёнджин. Земля под ними ходила ходуном. Доски душераздирающе скрипели, по полу от ладони Чана молниями расходились трещины. На кухне со звоном лопалась посуда, мебель трещала, потолок то тут то там обваливался, погребая под собой врагов. Берри приземлилась рядом, прижалась своим косматым боком к ноге, бешено вращая головами. — Тут сейчас все рухнет! — воскликнул Хёнджин, но Чан то ли не услышал, то ли проигнорировал его. Хёнджин глянул наверх, как расходится и трескается потолок, и на него острым градом летят щепки. И прямо перед тем, как мощная балка перекрытия обвалилась и наверняка бы убила их всех, картинка вдруг скукожилась. Как будто реальность смяли как ветхий кусок бумаги. На какое-то время пропали и звуки, и запахи, и зрение. Казалось, не осталось даже воздуха — ни вне, ни внутри его тела. Несколько секунд страшной всепоглощающей пустоты. Как будто затянувшийся момент, когда спускаясь по лестнице ты пропускаешь ступеньку, и что-то внутри тебя обрывается. А потом тело приземлилось на ледяную каменную поверхность, как будто упав с большой высоты. И только лишь почувствовав под собою земную твердь, Хёнджин отключился.