lay down your sweet and weary head

Наступает день – все еще слишком ранний – когда Траин говорит "Кха́зад-ду́м", а Торин отвечает "нет", и почему-то его это не удивляет на самом деле. Разговор заканчивается перепалкой, от которой камни вокруг них чуть не начали дрожать. - Наследие нашего народа! Нашего рода! Наше наследие! Стены королевского кабинета дрожат от громкости и злости слов Траина, но Торин не поддается на уговоры. - Орки крепко держат наши залы в своих руках, отец. Нападение будет стоить больше жизней, чем кто-либо готов пожертвовать. Траин пристально смотрит на него. - Ты бы отказался от шанса вернуть дом наших предков? Эребор процветает, у нас много воинов. Время пришло. - У нас также есть дом здесь, в Эреборе, наш народ счастлив! - Торин возражает, желая успокоить свои необузданные эмоции. В конце концов, его отец не разделяет его воспоминаний о битве при Азанулбизаре. - Зачем рисковать всем этим ради мечты? Когда отец жестикулирует, на указательном пальце его сверкает кольцо, и какое-то мгновение Торин смотрит на него, и где-то в глубине его сознания зарождается ужасное узнавание. - Неужели мой сын такой трус, что сбежит с поля боя, когда мы должны забрать у врагов то, что принадлежит нам по праву? - шипит Траин, и Торин едва сдерживает дрожь, его взгляд возвращается к лицу короля. До сих пор, каким бы ни было его настроение, его отец никогда открыто не пытался ранить его так, словами из колючей проволоки и режущей честности. Внезапно он чувствует себя невероятно усталым и измотанным. Когда–то давным-давно он говорил так же, как сейчас Траин - "Ты жалкий хоббит! Ты низкорослый грабитель" – и только теперь он видит глупость и слепоту, которые, по-видимому, всегда были присущи наследникам Дурина. - Нет, но я достаточно разумен, чтобы не желать смерти от рук орков или даже от проклятия Дурина, и я бы не повел наш народ к такому концу. Наступает тишина, и Торин отводит взгляд от горящих глаз своего отца. - Я последую за тобой, если ты решишь совершить это безумие. Какой бы ни была цель, - тихо и устало произносит он, - но я не дам тебе то одобрение, о котором ты просишь. И он разворачивается и уходит, прежде чем успеет сделать что-то, о чем потом пожалеет, чувствуя, как беспомощность проникает в каждый мускул и каждую косточку, пока его не пронзает фантомная боль. В следующий раз, когда они поднимают эту тему, его аргументы звучат ничуть не лучше, как и в последующие разы. Настроение Торина неуклонно ухудшается, поскольку он видит признаки суицидальной решимости своего отца и осознает, что тот начал готовиться. Готовиться к войне. Похоже, что в очередной раз одного Торина недостаточно, чтобы остановить эту трагедию. Он знает, что на этот раз вина лежит не только на нем, но он не может не думать о том, что если бы в последние годы он чаще бывал рядом, не тратил бы свое время на поездки в Голубые горы и работу – и не был бы так поглощен своими братом и сестрой, он мог бы уберечь своего отца от попадания в эту ловушку, мог бы помешать ему думать о том, что они, возможно, смогут вернуть Кхазад-дум теми силами, которые у них были в распоряжении. Но его там не было, он был слишком занят своими интригами и планами по окончательному воссозданию своей любимой компании, чтобы заметить то, что находится прямо у него перед носом. Дурак. Азанулбизар и так обошелся ему очень дорого. Несмотря на то, что он обнаружил еще один свой недостаток, в нем крепнет решимость. Если и есть что-то, в чем он абсолютно уверен, так это то, что он не подпустит своего младшего брата к этой битве, чего бы это ему ни стоило. К сожалению, упрямство и потребность действовать - это не те черты, которые только Торин унаследовал от своего отца. - Ты это несерьезно! Торин никогда не видел Фрерина в такой ярости. - Я совершенно серьезен, - спокойно повторяет он. - Я уже обсудил этот вопрос с отцом, и он согласен, что вы с Дис должны остаться здесь, чтобы продолжить род Дурина, если мы падем. - Я умею сражаться! Я должен быть там, чтобы прикрыть вам спину! - кричит Фрерин, его глаза полыхают пламенем. - Ты же не будешь ожидать, что я останусь спокойно сидеть здесь, ничего не предпринимая и ожидая известий о вашей судьбе! - Именно этого я и ожидаю и именно это я приказываю тебе сделать. Фрерин, nadadîth, тебе всего шестьдесят пять лет, ты еще не готов к войне. Есть и другие, кто останется – жизнь в Эреборе должна продолжаться, пока нас не будет. - Его взгляд смягчается, а голос становится мягче. - И кто-то же должен присматривать за Дис. Ты бы оставил ее здесь совсем одну? Наконец на лице Фрерина появляется тень нерешительности. Очевидно, мысль о том, что Дис будет совсем одна в горах, без семьи поблизости, ему тоже пришлась не по душе. И, возможно, в этом также есть доля страха; гномы ведь рождены для борьбы и сражений, они выносливы и непоколебимы, но мысль о мрачном поле боя все еще не дает покоя такой юной душе, как у молодого принца, – и Торин этому рад. И внезапно уязвимость, на мгновение проявившаяся после смерти Трора, снова проявляется в быстром моргании его небесно-голубых глаз и нежелании смотреть старшему брату в глаза. - А что, если с тобой что-то случится? Что тогда? Торин слегка качает головой, позволяя своей долго сдерживаемой боли отразиться на его лице. - Тогда ты продолжишь жить, зная, что твое присутствие там, вероятно, не помешало бы этому. Пройдут годы, и когда-нибудь ты забудешь о своем горе, а возможно и нет. Но ты всегда должен знать, что я люблю тебя, младший брат, и Махал желает, чтобы мы снова встретились в его чертогах. Их лбы слегка соприкасаются, и Торин на мгновение крепче сжимает плечи Фрерина. - Тем не менее, я не собираюсь умирать в ближайшее время, так что не лезь на рожон там, где это не требуется. Фрерин выдыхает, его губы чуть заметно изгибаются. - Так говорит мистер Двалин. Торин ухмыляется. - Иногда даже к мистеру Двалину стоит прислушаться.

***

К тому времени, как Торин отделился от Фрерина и добрался до комнат Двалина, уже стемнело, и он не видит света, проникающего из-под двери. И все же он не удивлен, увидев обоих сыновей Фундина, сидящих за кухонным столом и молча смотрящих на одиноко мерцающую свечу. Мрачные выражения лиц и почти неестественно неподвижные фигуры создают впечатление, что они просто сидели там часами и даже не удосужились пошевелиться и развести огонь, и, учитывая обстоятельства, Торин не удивился бы, если бы так оно и было на самом деле. Балин бросает взгляд на его лица и безропотно произносит: - Значит, это происходит.... Это не вопрос, но Торин все равно резко кивает. Без дальнейших комментариев Балин вытаскивает из-под стола еще один стул, на который Торин может опуститься. Только странно пристальный, оценивающий взгляд Двалина останавливает Торина от того, чтобы просто уронить голову на стол и на несколько мгновений притвориться, что мира вокруг не существует. Он твердо встречает взгляд Двалина. - Что у тебя на уме, bâhâl? Какое-то мгновение Двалин колеблется, выглядя настолько смущенным, насколько это вообще возможно, затем он пожимает плечами, нарочито беспечно. - Я не понимаю, почему это так плохо. Идти на войну - это то, что мы обычно делаем. Мы добываем, создаем и сражаемся. Вот что значит быть khuzd. - Но не вслепую! Возможно, мы идем на бойню ради всего лишь какой-то несбыточной мечты! - Ты знаешь что-то, чего не знаем мы? - спрашивает Двалин с ноткой замешательства в голосе, как будто он не может до конца поверить, что это тот самый Торин, которого он знал много лет, с которым сражался долгие годы. - Насколько я помню, в последний раз у нас была одна из величайших армий Средиземья. Торин резко и устало качает головой. - Нет. Просто… плохое предчувствие. Двалин с сомнением смотрит на него. - Мы не знаем, какие опасности подстерегают нас в Кхазад-дум, - поясняет он. - И вы чувствуете себя комфортно, оставляя Эребор в таком незащищенном состоянии, учитывая, как орки рыскали здесь последние несколько лет? С другой стороны от себя он видит, как Балин выпрямляется и принимает это к сведению. - Ты веришь, что на Эребор может быть совершено нападение? - резко спрашивает старший гном. Торин может только беспомощно пожать плечами. - Я не знаю. Возможно, я просто слишком беспокоюсь по пустякам. - Я прослежу за тем, чтобы были приняты меры предосторожности, а оставшиеся солдаты были настороже, - без колебаний говорит Балин, его взгляд пронзителен, и Торин надеется, что его улыбка выражает благодарность. Балин кивает ему, на его губах появляется нежная улыбка в ответ, и надежда Торина превращается в знание. - Я поговорю со стражниками, находящимися под моим командованием, - хрипло заявляет Двалин, поднимаясь со стула. Проходя мимо, Двалин кладет свою покрытую шрамами руку на плечо Торина, и на мгновение Торину хочется предостеречь его, сказать, чтобы он был осторожен, но он сдерживается. Сейчас не время, битва еще слишком далеко. Но он позволяет своему взгляду задержаться на волевом профиле своего друга, освещенном мерцающим светом свечей. Это еще не прощание, но еще одно воспоминание, которое нужно беречь. Кивнув ему, Двалин убирает руку и выходит за дверь, оставляя Торина и Балина в задумчивом молчании. - Это больше, чем просто плохое предчувствие, - наконец прерывает молчание Балин, и это определенно не вопрос. Торин растягивает губы в несколько кривой улыбке. - А как насчет очень плохого предчувствия? Балин тихо фыркает, но его взгляд прикован к лицу Торина, слабо поблескивая в свете свечей. - Ты ведь знаешь, что мы будем рядом с тобой, что бы ни уготовила нам судьба. - Да, - его голос звучит почти как грустный вздох. Иногда он все еще ловит себя на мысли, что не заслуживает этого, этой безграничной преданности. Иногда он жалеет, что они так верят в него, просто потому, что в обратном случае это, возможно, могло бы уберечь их от беды. Но в основном он был им благодарен, он научился ценить тех, кто упорно пытается сделать его жизнь лучше. - У нас все будет хорошо, - говорит Балин, и это звучит почти искренне.

***

Неудивительно, что Дис оказалось не легче убедить остаться в Эреборе, чем Фрерина. Торин находит ее в тренировочных залах, где она с поразительной точностью метает в цель кинжалы, которые он ей когда-то подарил. Торин скорее думает, что она, возможно, пытается что-то доказать, но это не работает. Вероятность того, что он позволит ей пойти с ним, не больше, чем вероятность того, что он позволит пойти на войну Фрерину. У него нет ни малейшего желания видеть, как мертвое и окровавленное тело его брата на поле боя заменяется на тело его сестры. - Я иду с вами. Эти слова достигают его ушей еще до того, как он успевает открыть рот, чтобы сказать что-то совершенно противоположное. Он вздыхает. - Нет, ты не идешь. Фрерин тоже, – говорит он тоном, не терпящим возражений; тоном, который она хорошо знает. Ее брови взлетают вверх, удивление сменяется возмущением. - Ты убедил Фрерина остаться? - Да, именно так. Ты можешь спросить его сама, если хочешь. Выражение ее лица снова становится упрямым. - Только потому, что он остается, это не значит, что я должна это делать. - Это не так, - соглашается он совершенно спокойным голосом, - но если ты хоть немного ценишь меня, ты все равно останешься. Это был удар ниже пояса, и Торин прекрасно это понимает, но ему нужно знать, что оба его - брат и сестра - будут в безопасности, пока он идет на войну. Дис роняет голову на грудь, и пряди волос падают ей на лицо. - Это нечестно, nadad, - шепчет она прерывающимся голосом. Он знает это, поэтому даже не пытается это отрицать. - И все же я прошу тебя об этом, mizimith, точно так же, как я просил Фрерина. - Накатывает грусть, возмущение несправедливостью жизни. - Возможно, однажды ты поблагодаришь меня. В ее влажном смешке нет ничего веселого. - До тех пор, пока ты еще жив и заслуживаешь благодарности. Я не буду просить тебя обещать вернуться к нам, но знай: если ты умрешь, я лично верну тебя и убью снова. С бьющимся сердцем Торин делает шаг вперед и притягивает ее к себе, тихо шепча в ее волосы: - Я не сомневаюсь, что ты бы так и сделала. И я бы с радостью позволил тебе это. - Тебе лучше не доводить до этого, глупый брат, - говорит она ему в плечо. Он улыбается. - Я сделаю все, что в моих силах. Это я могу пообещать. Торин чувствует, как она кивает, уткнувшись ему в грудь. Тем не менее, как только он поворачивается, чтобы уйти, следующий кинжал летит с чуть большей силой, чем необходимо, и тренировочная цель практически распадается на части.

***

Наин и Фундин, те из приближенных его отца, которым он доверяет больше всего, похоже, не удивились, когда он попросил их встретиться с ним за несколько дней до ухода войск. Оба уже пожилые гномы – хотя и далеко не дряхлые, и любой, кто осмелился бы предположить подобное, мог бы столкнуться с острыми концами внезапно появляющегося различного оружия – они оба опытные и закаленные в боях и очень, очень хорошо знакомы Торину, учитывая, что они были рядом с ним с самого его рождения; надежные и непоколебимые. - Прости, парень, - серьезно говорит Фундин, слегка ударяясь лбом о лоб принца. Торин задерживается на мгновение, прежде чем отстраниться. - С этим ничего не поделаешь. Наин хмурится. - Если бы я думал, что треснуть этого упрямого гнома по голове поможет нам, я бы сделал это еще давным-давно. Это, по крайней мере, вызывает у Торина улыбку. - Гномы рода Дурина никогда не были особо восприимчивы к такого рода "переобучению". - Незначительное преуменьшение, – фыркает Фундин, и у него на то есть веские основания, поскольку он отвечал за все попытки вбить хорошие манеры и всевозможные знания не только в Торина, но и в упрямые головы Фрерина и Дис. - Когда мы выступаем? - спрашивает Торин, и настроение сразу же улучшается. Наин прочищает горло. - При таком темпе подготовки войска будут готовы примерно через две недели. - Он делает паузу, затем продолжает твердым тоном. - Мы хорошо подготовлены, Торин. Мы не собираемся идти на смерть. Торин пристально смотрит на него и как бы между прочим спрашивает: - Правда, не собираемся? Густые брови Наина сходятся на переносице. Внешне Фундин никак не реагирует, но в комнате возникает новое напряжение, потрескивающее в воздухе. - Мы не собираемся, - наконец произносит Фундин спустя долгое время, но его голос тверд. Взгляд старшего гнома смягчается еще больше, когда он видит, как поникли плечи принца, которые Торин все же не смог держать ровно. - Это не твоя вина, Торин из рода Дурина, - тихо добавляет Фундин, и Наин кивает. - Помни об этом на поле боя. Торин проглатывает комок в горле, понимая, что это, казалось бы, безобидная вещь, на самом деле невозможна. Не вини себя. Это была не твоя вина. Как часто он слышал это от разных людей на протяжении своей жизни? Достаточно часто, чтобы сбиться со счета, но это никогда не помогало. Обвинять себя для Торина было так же легко и неизбежно, как дышать, и он видит в этом как недостаток, так и преимущество одновременно. Недостаток - в изнуряющей неуверенности в себе и страхе перед очередной неудачей, оставшейся после нее, преимущество - в стремлении добиваться большего, преуспеть в защите своих близких в следующий раз, когда возникнет опасность. Или, возможно, неправильно было бы сказать, что это никогда не помогало – иногда это только причиняло боль, когда он был слишком погружен в свою вину, чтобы услышать за ней беспокойство, но в такие моменты, как этот, в нем просыпается маленькая частичка тепла от осознания того, что эти гномы, которым он доверяет и которых ценит, мыслят достаточно здраво, чтобы не винить его во всех грехах смертных и не перекладывать вину на его плечи. Тяжести его собственных самообвинений достаточно, чтобы он мог оценить, что их собственные обвинения не усиливают его тягу к самобичеванию. По крайней мере, гномы довольны известны этим: большинство из них никогда не солгали бы, чтобы заставить другого почувствовать себя лучше, и в этой честности есть что-то успокаивающее, на что можно положиться.

***

Торин пытается навестить своего отца, пока гора все еще занята подготовкой к войне, но ему впервые отказывают в доступе в королевские покои. На мгновение он задумывается о том, чтобы вломиться в комнату, но страх сделать только хуже удерживает его. Он не знает, потому ли это, что Траин действительно не хочет его видеть, или потому, что какая-то часть его отца все еще понимает, что он делает, хотя и не может остановиться, и ему просто стыдно смотреть сыну в лицо. В конце концов, на самом деле не имеет значения, почему.

***

Торин расхаживает по своим комнатам, широким залам, даже по склону горы, несмотря на опасность. Его разум не желает отдыхать, а тело отказывается от спокойного состояния. Он полирует свои доспехи до блеска, проверяет каждый дюйм кольчуги и пластин доспехов на предмет ржавчины и слабых мест; он, вероятно, обнаружил бы даже самое малейшее ослабленное соединение. Он затачивает все свое оружие по нескольку раз, даже Оркрист, меч, который никогда не ржавеет и не тупится. Его руки рисуют план сражения за планом, все, что он помнит о нападении орков - и о том, какую тактику они использовали в своей бессмысленной атаке, уверенные в своем лидере и превосходящих силах противника, – переносит на бумагу черными чернилами на слегка грязновато–белом, и он смотрит на это свирепо, пристально. Даже когда его глаза закрыты, перед его мысленным взором прокручивается картинка за картинкой. В его сумке есть все, что ему нужно, и даже больше. Вещи лежат у его кровати. Доспехи сияют своими начищенными боками, словно издеваясь над ним. Приближается день отъезда.

***

Войска готовы выступить в течение недели, как и предсказывал Наин, и многие воины Эребора вот-вот отправятся в бой, который Торин запомнит только как кровавую бойню. Слишком много. Он стоит на балконе над воротами, молча наблюдая, как гном за гномом покидают безопасное убежище в горах. Слов уже нет. Скоро он присоединится к ним, но пока достаточно только издалека наблюдать за ними. Истина, которую он с болью понимает, заключается в том, что его мучает смертельный страх. Трупы громоздились на трупах, горящие погребальные костры, извергающие черный дым в воздух, не было даже достойных похорон, подобающих настоящим гномам, ни для простых воинов, ни для павшего короля и принцев. Так много мертвых. Их народ искалечен. Выжившие с ввалившимися глазами бродят по разрушенному камню. Вокруг только Боль. Кажется, он не в силах предотвратить повторение этого кошмара, которому он снова ведет свой народ; но это не значит, что он не попытается сделать все возможное, чтобы противостоять гибели людей, нависшей над ними вместе с тенью врага. Даже если для этого придется просить помощи у тех, кто отказывал ему в ней раньше. Глядя вдаль, поверх рядов воинов, на восходящее солнце, на размытый силуэт тускло-красного цвета на горизонте, в его голове медленно формируется идея. Отчаянная и, скорее всего, обреченная на провал, но, тем не менее, идея.