Цветы Бога Смерти

Опушка — и развилка двух дорог.

Я выбирал с великой неохотой,

Но выбрать сразу две никак не мог

И просеку, которой пренебрёг,

Глазами пробежал до поворота.

Вторая — та, которую избрал, —

Нетоптаной травою привлекала:

Примять её — цель выше всех похвал,

Хоть тех, кто здесь когда-то путь пытал,

Она сама изрядно потоптала.

И если станет жить невмоготу,

Я вспомню давний выбор поневоле:

Развилка двух дорог — я выбрал ту,

Где путников обходишь за версту.

Всё остальное не играет роли.

Роберт Фрост

      «Патфайндер» притормозил на перекрестке перед светофором. На дороге было пусто, ни души вокруг: ни машин, ни пешеходов. Курапика посмотрел на часы — полночь. Одна минута первого. И наступила Страстная суббота. Луна стояла высоко над облаками, но она, хоть и была яркой, налитой, все равно казалась до странного зыбкой, бесплотной, луна-иллюзия, которая, стоит фокуснику взмахнуть рукой, лопнет или скроется с глаз, улетит во тьму. — Сколько там ещё ехать? — спросил Рин. — Минут десять, где-то. — ответил Курапика, сверяясь с навигатором. Ничего удивительного, что вокруг царила мертвенная тишина. Что, собственно, делать кому-то в Хэльсингегатан, в такое-то время? Рисовать граффити на заброшенных стройках? Вдали на перекрестке, где улица круто поднималась вверх, щелкал, переключая огни, светофор. Включив поворотник, Курапика тронулся с места. Проехав метров двадцать, он успел только услышать визг тормозящей об асфальт резины шин, два хлопка, раздавшихся друг за другом, напоминающие резкий звук выхлопной трубы.       А следом за ними последовал удар.        В последний момент перед столкновением Курапика успевает заметить в зеркале заднего вида вылетевший с соседней улицы бронированный «Хаммер». Вцепившись в руль, он выворачивает «Патфайндер» влево, чтобы удар пришелся на бампер и багажник с трупом внутри, которому уже всё равно на увечья, а не на живых пассажиров, и влетает в ограждение. Курапика бьет по тормозам, снаружи взвизгнула резина колес полноприводного кроссовера, не предназначенного для дрифта. Производитель автопрома Сагельты, видать, пожадничал и не встроил в руль подушки безопасности — его голова ударяется об руль, воздух из груди вылетает, ребра сжимает стальной хваткой и не отпускает. Послышался глухой стук чей-то головы об окно, чьё-то «Дьявол!» Ёкотани задних сидениях, смачное ругательство на кёцуго, Хиде влетает плечом в Ёкотани, Ёкотани влетает плечом в корпус машины, они дружно ругаются. — Все целы? — Рин оборачивается на задние сидения. — Вы как, живы там? — Вроде да, — кряхтит Хиде. — Ёкотани? — Я? Я-то жив, спасибо за беспокойство, —потирая лоб, отзывается тот. — Кто-то может объяснить, какого хрена происходит? — Организованная авария. — мрачно хмыкнул Курапика, Кося взгляд на боковое стекло и видит, как «Хаммер» газует, объезжает их и становится поперек дороги, закрывая путь к отступлению. Как только внедорожник тормозит, двери с пассажирских сторон распахиваются. Первое, что показывается оттуда, — два пистолетных дула. Следующее — руки, а потом тела, мощные, крепко сбитые, которые к этим рукам крепятся. Раз, два… Четыре вооруженных человека стоят напротив капота, целясь автоматами в лобовое стекло. — Кажется, за нами увязался хвост. — озвучивает Рин с должным количеством яда. — Мы уж поняли, господин Очевидность, — ворчит Ёкотани.        К гудению двигателей «Хаммера» и «Патфайндера» в переулке присоединился шелест колес — и в зеркале мелькает свет от фар ещё одного гостя, который с лихим виражом выехал с соседней улицы на мотоцикле и несется к ним на всей неположенной по правилам дорожного движения скорости. Курапика тянется к шайбе, переключить заднюю передачу и дать газу, но потом понимает, чем это закончится — простреленными шинами. Его развернет на девяносто градусов, «Патфайндер» снесет капотом стену здания или витрину того ломбарда, и вой сработавшей сигнализации поднимет на уши всю полицию в округе.       Мотор мотоцикла замолк где-то в десяти метрах от «Патфайндер» и начал пощелкивать, остывая. Водитель снимает шлем, и показывается узкокостный и остролицый лысый незнакомец в кожанке. Щуплый, но поглядишь ему в лицо — и побоишься подходить близко. За поясом, Курапика видит, что у него заткнут пистолет. Тот спускает подножку, ставит мотоцикл, вешает шлем на ручку и слезает с сидения, вынимая на ходу пистолет, подходит к машине, наклоняется, стучит по стеклу и что-то говорит, дергая заблокированную дверную ручку машины снаружи. — Пристрелим его или послушаем, что он от нас хочет? — буднично интересуется Ёкотани, перезаряжая обойму, словно спрашивает у них мнение, куда поехать перекусить, в «Сабвей» или кафе-мороженое «Дэйри Куин». — Послушаем. — с этими словами Рин вынимает «Моссберг» из кармана, — Вдруг скажет что-нибудь полезное.       Они выходят из «Патфайндера». Вооруженные громилы мигом находят дулами цели в виде их голов и берут на прицел. — У них что, «Ругер ПС4»? — спрашивает Ёкотани, оценив профессиональным взглядом их оружие, и презрительно фыркнул. — Откуда они только откопали это барахло? — Срань Господня! — восклицает мотоциклист. — Ну и ну, вы не померли! Из чего вы сделаны, ребятки? Из пластилина? — Да, из «Плей-До», ограниченная серия. — парирует Ёкотани, противно улыбаясь и демонстративно целясь в него «Глоком». — Видно, что ограниченная. — он глядит ему за плечо. — Сколько вас? Всего четверо? — Что, нас не хватит для того, чтобы развлечься? Надо ещё кого-нибудь подогнать? — Ёкотани, завались, — опасно низким голосом отдёргивает его Рин. — А-а, ты, стало быть, у них командир. — с вольготной ленцой тянет остролиций, наводя на него пушку. У него оружие не в пример лучше, чем у ручных шавок, вылезших из «Хаммера»: «Кольт М1911 А1», пистолет сорок пятого калибра, модель поновее и чуть лучше, чем у Курапики — разве что чуть. — Чудно. Тогда с тобой и будем говорить. — Я не против, — Рин отвечает, целясь в него. — Давай поговорим. Что вам надо? — Эй, эй, эй, спокойно, ребятки! Чего ж вы такие нервные? — У нас тут кое-что спёрли, вот, ищем, куда пропажа подевалась. — влезает Ёкотани. — Ой, скверно как. — с притворным сочувствием протянул лысый. — А в полицию не обращались, чтобы заяву накатать? — Слушайте парни, если прилетит комар и укусит вас в жопу, вы же не пойдёте напрягать комариного копа? Просто возьмете мухобойку.        Лысый издал пару коротеньких смешков. — Парни, слыхали, а? Тащусь от этой азиатской манеры изъясняться метафорами. Знаем мы, что вы ищете. — щелчок взведенного курка. — А теперь будьте добры сказать, где Мартин спрятал героин, который выкрал у нашего босса, и мы с вами тихо-мирно разойдемся.        Ложь. Тихо-мирно он собирается отправить их только только в одно место — в землю, кормить червей. — Вы следили за Майером? — Ну а ты как думал? — Он насмешливо пожал плечами. — Когда вы заявились в «Чарли Паркер», Брандт так обделался, что попросил у нас помощи — кому ему было звонить-то? Мы вчера сидели с Лэнсом в «Ройс», отдыхали себе, как тот заваливается и давай канючить, что им с Майером угрожают. Судя по описанию, вот этот пацанчик. — тип показывает дулом в сторону Курапики. — Ты, кстати, чей будешь? Не похож на азиатика. — За наблюдательность пять с плюсом. — Ха! А у тебя острый язык. — зубасто улыбается. — Мы догадывались, что это Майер героин спёр. У нас так-то был неплохой план — мы договорились, что Брандт отвезет Майера и вас в место, куда он припрятал товар, а там мы бы уже со всеми вами по-очереди разобрались, да вот только не ожидали, что вы устроите на федеральной трассе сцену из «Форсаж». Но знаете, от чего мы обалдели больше всего? Что ему хватило смелости пустить себе пулю в голову. Поразительно, с учетом того, что он был трусливым, как заяц. Но я думаю, он принял правильное решение. Вильям наверняка содрал бы с него всю шкуру. — Отто вздыхает. — Майер наверняка рассказал вам, где припрятал наш товар, так что давайте не… — Ваш?       Голос Рина угрожающе притих. — Повторите, а то я что-то не расслышал. — Вы, часом, не охуели? — менее патетично высказал в ответ свое возражение Ёкотани. — Ваш товар? — Хотите сказать, что он ваш? — Вот именно. — Ха! А мы уж решили, что он вам не нужен. Что-то вы, народ, поздновато спохватились за свою пропажу. Вам стоило бы… — А это уже не твоего ума дела, шестёрка, что нам стоило бы и не стоило. Тебя интересует, где Майер припрятал героин, поэтому ты еще нас не попытался пристрелить. Тебе ведь больше неоткуда узнать — все остальные-то, кроме нас, окочурились. — Верно… Как тебя там зовут? — осведомляется Отто. — Не твоё собачье дело. — Верно, мистер Не Твоё Собачье Дело. Это меня и интересует. Так что будьте добры, — он перевел взгляд на вымуштрованных громил с автоматами, окруживших «Патфайндер». Те по немой команде сдвинулись еще ближе, окружая их кольцом. — Говорите и полюбовно расстанемся. Вы нам не нужны, только наркотики. Так что отвечайте, будьте уж любезны. — Конечно, — хмыкнул Рин, прищурившись, смотрит Отто поверх дула. — Расстанемся. И вы вовсе не собираетесь отстрелить нам после этого головы. — Ба, ты, случаем, не экстрасенс, парень? — хохотнул тот. — Уж точно не идиот. — Ну, раз не идиот, тогда спрашиваю в последний раз — где товар?       Повисает тишина. — Стреляй. — невозмутимо говорит Рин, опуская пистолет.       Отто заморгал, как будто растерялся и вот-вот надуется: — Что ты сказал? — Давай, — и повторяет, уже с нажимом: — Стреляй.        Ёкотани с Хиде переглядываются. У обоих в глазах полное непонимание, в глаза так и читается, да что, мол, происходит. — Чего-чего? Хочешь, чтобы я тебя прикончил? — Отто смеется в голос. — Да что с вами такое, ребят? Вы совсем того, что ли? В лице Рина не меняется ни черточки. Курапика пытается конструктивно анализировать ситуацию. Очевидно, Рин не собирается стрелять в Отто — иначе бы давно уже это сделал, а это значит, что он нужен ему живым. И не надо долго раскидывать мозгами, чтобы понимать, зачем: ему нужен весь товар, а не только его часть, и подвернулась возможность разжиться, где весь остальной героин. Хиде не мог оказать на него влияние своей нэн-способностью — для этого нужен был физический контакт. Мысли носятся внутри головы, разум твердил, что нужно что-то придумать и срочно, но интуиция подсказывает ему, что у Рина в голове есть какой-то план, и что не надо ему мешать. — Эй, светленький, — Отто переводит на него свое внимание и вместе с ним — дуло своего ствола. — Я по твоему лицу вижу, что ты самый уравновешенный из всех, так что у меня к тебе будет малюсенькая просьба, лады? Не откажешь, надеюсь. Не знаю, чего ты впрягся за этих якудза, и, честно говоря, знать не хочу, но я настоятельно советую порекомендовать твоему товарищу ответить на мой вопрос. — сказал Отто, бросив на него сообщнический взгляд, мол — ох уж эти азиаты, совсем мозги набекрень, да? — Иначе я не только отстрелю им головы, как предсказал наш камикадзе, — он кивнул на Рина. — Но и тебе создам крупные неприятности, Курапика. — Мне стоит спрашивать, откуда вы знаете мое имя? — спрашивает он, дёргая бровью, отлично понимая, откуда, вернее, от кого. Душу греет только то, что виновник сейчас живёт свои последние часы где-то в подвале одного из игорных притонов босса, где над ним трудятся в поте лица Перри с Ундо. — Тебе стоит подумать о своей шкуре. — выстрел — звучный щелчок гильзы, пуля оставляет круглую вмятину в асфальте. — Так, короче, — Отто оглянулся к своим людям, — уж простите. Вон туда отведи их, Кирман, — сказал он одному из бугаев, и мотнул головой в сторону похожего на карцер уголка между двумя домами, где было темнее всего, и помахал им пистолетом. — Раз не хотите по-хорошему… — Курапика, — зовет его Рин.— Ты не мог бы повторить свой манёвр на крыше?       Тот видит, как его брови съехались на переносице. «Какой ещё манёвр?» — с недоумением думает Курапика. — Какой ещё, к чёрту, манёвр? — с недоумением повторяет его мысли вслух Ёкотани.        Отто их не слушает — и славно, потому что это дает ему пять лишних секунд для того, чтобы сообразить, что имеет ввиду Рин. Понимание загорается в его голове лампой накаливания, и дальше думать у него времени не было.       Бам! Молниеносное движение, едва заметное глазу — Рин метнулся к Отто и со всего размаху врезал ему кулаком под дых. Тот, всхрапнув, согнулся, но не повалился наземь, поднял руку с пистолетом, намереваясь нажать на курок и выстрелить, но прежде, чем тот успел опомниться, материализованная цепь, метнувшаяся в его сторону змеей, опутала его руку и всадила пистолет       По «Патфайндеру» забила барабанная дробь из пуль, в машине с треском выбило окна, вокруг разлетаются осколки небьющегося стекла. Ёкотани разряжает в бойцов свой «Глок», попадает одному в грудь, серая ткань намокла, потемнела — расползается во все стороны темное пятно. Тот рухнул, выронив автомат, Ёкотани сучит ногами, заползая за машину, чтобы перезарядить магазин, дымный запах выстрелов, дверь «Паифайндера» — в красную крапинку, словно яйцо малиновки. «Кольт» падает из руки Отто, тот пялится на цепь, удивление наползает на лицо. Свободной рукой он попытался ударить Рина в живот, тот уворачивается, бьет его локтем по затылку, достает откуда-то нож, откидывает лезвие и всаживает его в плечо. Держа Отто цепью, Курапика выстрелил в одного из его людей, наставивших на него автомат и попал ему в бровь, перед глазами вспыхнула красная вспышка — мужик отшатывается, Ёкотани наваливается на него сзади, берет его голову и сворачивает на раз-два. Слышится хруст — звук был отрывист и странно глух, будто кто кашлянул в бочку — и тот с неестественно повернутой влево головой повалился на землю, и так и остался лежать. — А теперь, паскуда. — выдыхает Рин, и выдает подобострастно, сложив нож, возвращая туда, откуда достал; ладонь его перепачкана кровью из плеча Отто: — Тебе крышка.       На его пальцах висел маленький скелет, окруженный сгустком нэн.       «Материализатор» — вспыхнуло у него в мыслях. Глазам Курапики представилось создание, которое сотворил Рин из своей ауры. Все кости — череп, ребра, верхние и нижние конечности вплоть до фаланг — с желтоватым оттенком, и полностью анатомически верным строением. Тот был подвешен за нити ауры и болтался на пальцах, словно кукла марионеточника. Черные дыры глазниц под затененным куполом черепа, широкие скулы, четкие обводы впалых щек, оскаленный рот…        «Что у него, интересно, за техника?».        Скелет неожиданно ожил — костлявая рука потянулась к своему черепу и провела по нему пальцами вдоль левой половины «лица» — и выступы костей от надбровной дуги до верхней челюсти пошли трещины, из них сочилась тёмно-фиолетовая нэн. Не прошло и мгновения, как у всех на глазах левая сторона лица Отто начала багроветь и вспухать, будто в неё закачивали некую ядовитую субстанцию, от которой плоть начала заживо гнить: вены вздулись, налились кровью, напоминая червей, заглатывающих плоть, кожа натянулась и стремительно покрывалась грязно-серыми, трупными язвами с подрытыми краями, нарывами, страшными мозолями, которые лопались, сочась гноем, в воздух проникла вонь разлагающейся плоти.       Отто заорал и попытался встать, но Курапика дернул цепью и поставил его на колени. — Босс!… — Ведем себя тихо. Не делайте резких движений. Пушки на землю. — Ёкотани, очерчивая автоматным дулом оставшихся двух вооруженных шестёрок, замершим с автоматами. По их вытянувшимся мордам бы не очень понятно, то ли испугались они, то ли очень удивились.— Хотите увидеть своего босса живым? Тогда без фокусов, пожалуйста. Не заставляйте нам выкручивать ему яйца.        Отто продолжает вопить от боли, держась за лицо, и эти вопли возымели нужный эффект — огромные громилы послушно опускают автоматы — очень неторопливо, как будто тянули время для манёвра. — Руки подняли. — Ёкотани качнул пистолетом. — И смотрим на меня. Большое спасибо.        Один выстрел, следом второй, один глухой стук, следом второй — Курапика вздрогнул. Ёкотани выстрелил им в лицо зарядом дроби десятого номера. Те упали на асфальт рядом со своим оружием. На асфальт брызнула кровь. На лице зияло два отверстия, зубы были выбиты. Хиде не выдержал и отвёл взгляд, чтобы не видеть трупы, и наткнулся на профиль Ёкотани. Вид у него был такой, словно он немного не в себе. — Неужели была необходимость их убивать? — Боюсь, дружище, ты припоздал с обсуждением вариантов. — «Глок», поставленный на предохранитель, угнездился за поясом. — Ой, прости, или ты хотел вызвать легавых? — Нет, но можно было… — Хиде комкал слова во рту просто. — Вырубить их, не знаю… — Господи, Хиде, — прыскает Ёкотани, и ударяет его по плечу, но смотрит на него одним из своих самых серьезных — и самых холодных — взглядов. — Да угомонись ты.       В машину Отто сажают на переднее сидение рядом с водителем — под дулом «Глока», упирающегося в затылок. Желание сопротивления отбил звук взведенного курка, который Отто слышит прямо возле уха. — Говори куда ехать. Мы знаем адрес. Если пункт назначения, в который ты приедешь, не совпадёт, твои мозги окажутся на лобовом стекле. Усёк? — говорит Рин с заднего сидения, навинчивая глушитель на пистолет. С другой стороны садится Курапика. — Может быть, тогда посадите меня за руль? — спрашивает Отто, поглядев на Рина через зеркало заднего вида. Половина физиономии после нэн-техники у него выглядела жутко. — Чтобы ты въехал по встречке в грузовик или вырулил с моста? Нет, спасибо, сиди на месте. У нас тут уже один товарищ себя угробил, двое самоубийц за один вечер как-то слишком.       Курапика сел рядом с Рином, проводя взглядом обмякшую кучу, мимо которой они проехали. Ёкотани завел мотор, стал сдавать задом, развернулся и двинулся по улице Оверкемп. Мокрые, чёрные улицы, фонари работают через один, закусочная, супермаркет, подсвеченные пирамидки шоколадных яиц и конфет, «Счастливой Пасхи!». На мокрых от дождя стеклах — заметные розовые капли. Курапика мысленно построил маршрут до Осан, где находился восточный порт. Сейчас они были в промышленном районе на северо-востоке Эрдингера. За полгода он неплохо изучил город, и прикинул, как можно добраться до туда из Хэльсингегатан. Самый быстрый путь — через центр, Йордан, по прямой. Если у Отто в планах есть желание ещё пожить на этом свете, то он скажет, что в конце улицы им нужно повернуть на проспект Дроттингхольн. — Куда дальше, Отто? — спрашивает Ёкотани своего плененного попутчика дружеским тоном, притормаживая машину. — Подсказывай, а то я не местный, дороги пока плохо знаю. — Включи навигатор, — осклабился тот. — Зачем, если у меня есть ты? — Ёкотани барабанит пальцами по рулю с наколками на пальцах. — Босс, может поддадите нашему несговорчивому пассажиру ускорение мысли?        В следующую же секунду Отто слышит скрип кожаных сидений и чувствует, как к его пульсирующему плечу, в который воткнули нож, сзади тянется рука. — Только тронь меня, тварь! — Ну-ну, не надо так неврничать. Ей-богу, тебе бы таблеточек успокоительных попить каких-нибудь. — пожурил его Ёкотани, и наставляет на него пистолет. — Давай-ка без эмоций, дружок. — он махнул дулом в лобовое стекло. — Глянь-ка на светофор. Вон туда смотри, не на меня. Видишь его? Обратный отсчёт тоже? Отлично. Через десять секунд загорится зеленый. Расклад такой — если к моменту, когда это произойдет, я не услышу направление, то составишь компанию товарищу, который лежит в багажнике машины. Места там для всех хватит. Ты слышал, мы знаем где находится героин, от которого Майер тяпнул кусок, так что в твоих же интересах говорить то, что спрашивают. — молчание. — Осталось пять секунд, Отто. — На Дроттингхольн. — цедит он. — Вот и славно, спасибо большое.        Рин скосил на него вопросительный взгляд, Курапика кивнул. Включив поворотник, Ёкотани свернул на проспект. Сзади на полосу выскочил седан, в салоне грохочет музыка на всю мощь, аж в салоне слышно. Ёкотани перестраивается, резко подрезая «Тойоту», и показывает в окно средний палец, когда оттуда высовывается голова какого-то парня с крашеный в синий лохмами посылая его в одно больно желанное место. Переключив передачу, он прибавил скорости, перестроился и свернул через канал на Йордан. Одной рукой держа руль, он потянулся к пачке сигарет, которую Курапика оставил на приборной панели. — «Бенсон»? Респект, блондинка. Я возьму одну? — не дожидаясь ответа, он вынул сигарету зубами, пошарил по карманам и закурил, держа одну руку на руле. — Спасибо. — Ну что вы. На здоровье, — отзывается Курапика с сарказмом. — Окно хоть открой, дышать нечем. — просит Хиде, нажимая на заблокированную кнопку. — Фяс… Фекунду, — говорит тот невнятным голосом, роняет зажигалку, та со стуком залетает куда-то между сидениями. — И чёрт с тобой, ты мне тоже не нравилась. — в салон врывается ветер, дующий с Дарфердена. Ёкотани кладет локоть на открытое окно. «Патфайндер» доезжает до конца улицы. Машина подскочила на выбоине, всех прилично встряхнуло. Холодное дуло пистолета Рина плотнее прижимается к шее Отто. — Не слышу координаты. — На площадь Нарваваген. Потом до вдоль набережной на съезд к Реймскому мосту и через него в Осан. — отозвался мужчина таким голосом, словно читал им проклятья. — Ты молодчинка, Отто. Такими темпами к концу поездки завоюешь медальку лучшего штурмана. — Да подавись ей, козёл. — к концу фразы голос срывается на рык. — Как грубо. — он переключает передачу, сворачивает на площадь. — Объясни-ка мне вот что. Неужели никому в вашей организации, ни одну безмозглую голову ни разу не посетила мысль, что те, у кого вы нагло стащили тонны героина, захотят его вернуть обратно? Или вы настолько обнаглели, что решили, будто мы вам его подарим? — Вы трупы, — нежно сообщает ему тот. — Слышите? Сдохните все до одного, выблядки азиатские. — Тц, тц…. Плохо, очень плохо. Попробуй в следующий раз порепетировать угрозы перед зеркалом, может, убедительнее получится. — Ёкотани, вязко посмеиваясь, стряхивает пепел из окна. — Эй, Отто, хочешь я тебе расскажу одну притчу, которую как- то раз поведал мне мой приятель? Даже не притчу, скорее историю, основанную на реальных событиях. Не хочешь? Я всё равно расскажу. В общем, существовала раньше байкерская банда под названием «Джетван». Они вели свои дела в Магальянисе, занимались тем же, чем и все банды, ну знаешь, рэкет, торговля оружием, порнография, отмывание денег, перекуп краденных авто для продажи, примерно то же, чем занимаетесь вы. Потом они пораскинули извилинами и решили, что им надо расширить свои интересы. Куда, спросишь ты? Конечно в сферу наркотиков. Неплохая идея, а? И они так подумали, после чего обратили своё внимание на Юго-Восточную Азию, на Сенг. Как у тебя с географией, Отто? Знаешь, где находится Сенг? — сделав основательную затяжку, Ёкотани зажал сигарету между пальцами и повернулся к пассажиру; кончик фильтра свесился из окна. — Ты что-то притих, друган. О чем думаешь? — Представляю, как вырываю тебе язык и заставляю его сожрать. — сообщил ему собеседник. — Ну, развлекайся фантазиями. — тянет Ёкотани. — Не успев обосноваться и развернуться в Сенге, один из байкеров решил подзаработать и вынес мощи буддисткого арханта из усыпальницы, которые стоят на чёрном рынке целое состояние — десять лимонов плюс. Усыпальница стояла на нашей территории. Спустя шесть часов останки вернулись на место, а наш человек пришел в притон Джетван с набором разделочных ножей и крюками для мяса. Утром их нашли копы. Все члены банды были подвешены на крюки, а их выпотрошенные из брюшной полости внутренние органы жрали бродячие собаки. Срезанная кожа с лица восьми человек лежала аккуратненькой кучкой на столе вместе с инструментами для ремонта мотоциклов.        Природа наградила Курапику превосходным воображением, поэтому он без труда представил у себя перед глазами это зрелище в мельчайших деталях. Его тут же захотелось «развидеть». — Намекаешь, что с нами сделают то же самое? — Молодец, Отто, садись, пять. — Ёкотани выбросил окурок в окно. — Майер до усрачки боялся своего начальника, Вильяма или как там его… Он такой страшный?       Отто не отвечал — только желваки на челюстях ходили ходуном. — Что, тоже боишься его? — За себя бойтесь, паскуды. — выплевывает Отто. — Какой-то ты враждебный. — фыркнул Ёкотани. — Неинтересно с тобой болтать, одни оскорбления… — А тебе лишь бы языком почесать, — перебивает Рин, вздыхая натужно. — Погоди ты, я собираю информацию! Хочу узнать, стоит ли нам опасаться его босса. А то Майер себе аж пулю в висок пустил, лишь бы его не притащили к нему на заклание. — Ёкотани посмотрел на Курапику в зеркальце заднего вида. — Всё тип-топ, мы на верном пути? — Пока да. — отозвался он. — Ваши угрозы явно оказались эффективными. — Или же у Отто сильные инстинкты выживания, — «В отличие от ваших» — комментирует Курапика про себя, вспомнив, как тот предлагал ему выпрыгнуть из машины на федеральном шоссе на скорости сто шестьдесят километров в час. — Если наездник хороший, даже кляча поскачет галопом. — Ты, блондинка, прямо как какой-то самурай… Погодите-ка, у самураев же нет цели, есть только путь, а у тебя цель ого-го — завалить Гёней Рёдан.       Фонари отражаются в крышах припаркованных машин. Они въехали в Йордан, загрохотали по булыжникам, ночной монохром, на черной воде канала танцуют серебряные грошики. — Через десять минут будем на месте, — обернувшись, сообщил Курапика. Рин проверил по часам время. Ёкотани протянул руку к радио, начал шелкать кнопками: джаз, новости на всеобщем, ночная передача «В пятницу вечером», — хотел найти какую-то песню, находит и выворачивает регулятор на полную громкость, какой-то хардкор хип-хоп или гангста-рэп. В песне звучит проигрыш и басы начинают трясти машину. — Бегаю за деньгами, никогда не бегаю за девчонкой… «До «Майбаха» я водил что придётся. Куплю себе «Рейндж», чтобы свести их с ума. Они банда, и мы банда, но мы не одинаковые. «Фрибэндз». Поднялся со дна, я живое доказательство. Не иду на компромисс, полмиллиона на тачку купе… — Будь добр, заткнись, а? — «вежливо» просит Рин. — Тебе что, не нравится как я пою? — Прежде, чем я отвечу, хорошенько подумай, хочешь ли ты услышать правду.        Пение прерывается на тридцать секунд, но потом возобновляется с новой силой, нарочито громко, чтобы они оценили все тембры его безголосого дарования. В конце-концов Ёкотани надоело исполнять караоке, отбивая ритм по рулю, и он снова принялся терзать радио, переключая станции. После недолгих поисков раздался бодрый голос ведущего, который озвучивал гороскоп для знаков зодиака на ближайшую неделю: — И начнем мы наш сегодняшний гороскоп с Тельца! — О, давай, приятель, я Телец, — оживился Ёкотани. Ведущий с готовностью начинает докладывать гороскоп для Тельцов, но астрологические исследования выдают неутешительное «остерегайтесь делать решительные шаги», «воздержитесь от спонтанных поступков» и что-то про восходящий Юпитер. Что такого в восходящем Юпитере, Ёкотани без понятия, но предсказание его явно не радует: — Тьфу! Говно какое-то. — Давайте вас высадим, а то беду накликаете. — поддел Курапика, ухмыльнувшись краем рта. — Смейся-смейся, глазастый, если хочешь, чтобы я тебя высадил на обочине.— хмыкает Ёкотани, включая поворотник. — Ты кто по знаку зодиака? Не, не отвечай, сто процентов какая-нибудь бесячая Дева. Знаешь, почему никто не любит Рина? А? Потому что он Дева! — У меня день рождения в ноябре, дебил. — Если вы считаете, что причины личностных качеств кроятся в метафизических свойствах, приписываемых знакам зодиака, то у вас френология, наверное, является серьезной наукой. — Ты мог бы просто назвать его идиотом, не прибегая к таким изощренным формулировкам. — заметил Хиде. — Следи за дорогой, иначе ты нас угробишь.        Ещё ярдов четыреста пятьдесят вниз вдоль берега залива, за которым следует съезд, на пересечение Хиггенс и Лейн. Мелькают фары. В ушах стучит кровь. На дороге было почти пусто, но Курапика провожал взглядом каждую проезжавшую мимо машину. Воздух нехотя двигался, подталкиваемый холодным фронтом. В колючих завитках рабицы скрипит сверчок. Он замолкает, когда до него докатывается мощная вибрация, приглушенный рев пятилитрового двигателя «Патфайндер».       Курапика взял телефон. Сайт «Мэпквест» вывел ему на экран для изучения крупномасштабный план портовой верфи Вартхамнен на востоке Эрдингера. Она была расположена в бухте залива Дарфердена и представляла собой склады, доки для техобслуживания судов и пристани для грузовых кораблей, следующих по судоходным путям Каронийского моря и Сулусского канала. Ёкотани вел машину тихонько, на второй скорости, чуть придавив педаль газа, включив лишь габаритные огни.       Выше по берегу, на дороге охранник у ворот вышел из рубки и посветил внутрь «Патфайндер», притормозившего перед шлагбаумом — сначала в лицо Отто, потом свет фонарика упал на Рина. Не успел тот как следует приглядеться к незнакомцу, как раздался хлопок пистолетного выстрела, заглушенный глушителем, и тот рухнул навзничь. Ёкотани выпрыгнул из салона, переступил через мертвеца, зашёл в рубку и поднял шлагбаум. «Патфайндер» въехал на стоянку в огороженном колючей проволокой дворе. — Итак. — дуло «Моссберг», пуля из которого минуту назад отправила душу охранника на небеса прижалась к сонной артерии Отто. — Куда вы спрятали товар. — Нихрена я вам не скажу. Делайте что хотите, уроды, можете прикончить меня. — прошипел тот. — Ладно. — Рин пожимает плечами, легко соглашаясь, и бросает взгляд на заднее сидение.        Курапика перебрасывает цепь через голову Отто и туго натягивает на себя. Звенья врезаются в глотку, сдавливая трахею и перекрывая доступ к воздуху. Тот задергался на сидении, прочно прижатый цепями к изголовью сидения за шею, издавая задушенные всхрипы, царапая горло ногтями, пытаясь просунуть под цепь пальцы. — Скажете, когда снова захотите дышать. — говорит ему Курапика.        Отто начал терять сознание. Его побагровевшее лицо стремительно синело. Когда Курапика ослабил цепь, тот, давясь кашлем, завалился на дверь. — На судне… — прохрипел тот. — Героин в баркасе, такое речное судно, он плавает по рекам и каналам. — Как называется? — «Эрлангер». — Где оно пришвартовано?       Ответа не последовало. — Ему, видать, нравится собачий кайф, — ухмыльнулся Ёкотани. — Блондинка, как, принесешь ему ещё одну порцию удовольствия?        Отто выплюнул сквозь сжатые челюсти, что «Эрлангер» стоит у девятой пристани. Ёкотани берет его за голову и прикладывает головой об стекло, пока тот не отключается, после чего вытаскивает из машины.       Легкий туман окутывал плато одинаковых грузовых контейнеров, сияющих ореолом горящие в бухте фонари. На небе светилось несколько звезд — слишком слабых и слишком размытых, чтобы что-то по ним прочесть. Они миновали склад, забитый погрузочными ящиками, лавируя в узких проходах между, пока не добрались до береговой линии. К причалам вдоль береговой линии были пришвартованы сухогрузы, балкеры, лихтеровозы и танкеры. По всему порту были разбросаны контейнеры под стенами канатов со знаками для ориентировки грузчиков. Здесь есть основные дороги — для рабочих на технике, а есть маленькие просветы между ангарами со стройматериалами, погрузочными эстакадами и ящиками.По докам шарит свет прожектора. Нумерация пристаней осуществлялась с запада на восток, и девятая находилась практически на самом краю верфи, где возвышались краны и осуществлялась транспортировка крупногабаритных товаров.        Возле одного из контейнеров стоит охранник с винтовкой —гора мышц с ничего не выражающим лицом. Занесенного над его головой «Кольта» Курапика он не заметил. Удар пришелся ему над ухом, прямиком в висок — охранник падает плашмя им под ноги, выронив винтовку. Он вытер кровь с рукоятки об пальто и сунул в кобуру типа «яки». — Так и ходишь повсюду? Со взведенным курком? — На боевом взводе и на предохранителе, в любое время дня.        Ёкотани одобрительно хмыкнул. — Еще один респект, блондинка. Чую, скоро страйк соберешь. — Тихо, — шикнул Рин, опустился на корточки перед телом без сознания.        В ухе у охранника была гарнитура, наличие которой привносит в обстоятельства понимание, что если у одного имеется передатчик, то он есть и у остальных, и скорее всего этих «остальных» много, не меньше пяти. Рин снял гарнитуру и положил её на землю, раздавил ногой. — Разделимся и очистим пристань. Мы с Хиде этим займемся. Вы вдвоём избавьтесь от тех, кто охраняет баркас. Фисгарта брать живым, от остальных избавьтесь.        Курапика кивает, слегка хмурясь. — Даешь лицензию на убийство? — Ёкотани массирует шею, с хрустом разминает пальцы. — Как будто тебе она нужна, — Рин мотнул головой в сторону первых пристаней. — Свяжитесь, как только возьмёте Фисгарта.        Они разделились. Ёкотани дал знак, и они двинулись в глубину верфи. — Держись возле меня, блондинка. — Я в вашей защите не нуждаюсь. И может быть хватит называть меня блондинка? — отрезал Курапика, тут же пожалев о сказанном; могло показаться, что это унизительное прозвище его задевает. — А в чём дело? — артистично изумляется. — У тебя блондинистый цвет волос, и я лишь констатирую этот факт. На правду, знаешь ли, обижаются только глупые и неуверенные в себе. Вон, даже старина Отто назвал тебя светленьким. Что-то я не слышал, чтобы ты больно возмущался. Если б я тебя Золушкой назвал, вот тогда бы…       Серьезно? Вот ты сейчас серьезно? — Вы не могли бы просто прекратить? — Что, раздражает? — усмехнулся Ёкотани, губы изогнуты в улыбке, с которой обычно начинаются сарказм или гадости. — Ты в защите может и не нуждаешься — пользователь нэн, все дела — но так или иначе ты все равно мелкий и неопытный.       По меркам Ёкотани Курапика, конечно, был младше и неопытнее, если брать в расчёт возраст, его мерки и богатый опыт армейской службы — три года в сухопутных войсках на военно-воздушной базе Элияху, два года в эскадрилье во время очередного гражданского конфликта между Сорьюсокэ и Одори, четыре в отряде спецназначения в горячих точках Гуреля и Маралле. Но все забывают, что палочка от динамита тоже небольшая.        Курапика сделал шаг и выругался — кошка чернее черта, словно ожившая тень метнулась ему под ноги, перелетела во тьму. Скверное предзнаменование. Впрочем, Курапике сейчас не до предзнаменований.       Перебежками, рысцой, они добрались до береговой линии. Огни подсвечивали трап восьмой пристани, к которому был пришвартован сторожевой корвет. На берегу, погруженный на сухопутный док, стоял траулер. Они сели на землю возле него. Корвет имел три яруса; на нижней палубе из которых стояли охранники с оружием. — Охрана доков? — С дробовиком «Тар-21»? — едва слышно хмыкнул Ёкотани, который сидел, пригнувшись, рядом с ним. — Ага. Держи карман шире.        Да как он узнает оружие по одному взгляду? Но потом Курапика вспомнил про оружейную карьеру контрабандиста и все встало на свои места. — Скорее всего, они следят за береговой линией и проходящими мимо судами, чтобы вовремя забить тревогу. — сказал Курапика. — Получится попасть в них отсюда?        Ёкотани смерил расстояние между ними и корветом на глаз. Отсюда до палубы ярдов сто пятьдесят, не меньше. «Глок 23» у него за пазухой не имеет оптического прицела, плюс баллистика хромает — пули почти плоские, потому не предназначены для дальней стрельбы и годятся для ближнего боя. Они предусматривают стрельбу по ростовой мишени максимум на семьдесят ярдов, если брать в расчет его меткость — пусть будет сто двадцать. При этом убойное действие пули сохраняется на дальности до трехсот ярдов метров, но попасть на таких дальностях из этого пистолета хоть во что-то нечего и думать. Единственный вариант — подойти ближе, но ближе их уже заметят, а всех нужно убрать по-тихому, чтобы они добрались до девятого причала без фанфар. Если на баркасе, где хранится героин, кто-то есть, то ему потребуется максимум минуты три, чтобы, услышав тревогу, отчалить в залив.        Ёкотани искоса взглянул на Курапику. Словно присмотривался к нему. — Не-а. Подождём.       Видны были ходовые огни и неясный свет в окнах. Он сидели рядом с водой, вокруг валялись сплошные водоросли. Курапика задумчиво скребет по «Кольту». Расстояние между судном и берегом слишком широк, чтобы пытаться перепрыгнуть с берега на палубу. В рубке, расположенной ближе к корме, слабо светился огонь нактоуза. С берега они могли бы попасть из пистолета в капитана, стоявшего в рубке на нижнем ярусе, — или хотя бы отогнать его от штурвала цепью, — но тогда на судне поднимется тревога, им придется иметь дело сразу со всеми, как только они ступят на палубу.       Меньше чем через минуту наружу вышел человек. Потянулся и швырнул за борт окурок сигареты. Что-то сказал одному из охранников, и тот опустил свой дробовик на палубу. Вскоре охранник исчез с кормы. — У меня есть план. — говорит Курапика через пару минут. — Ага, ну-ка, ну-ка… — Ёкотани заинтересованно приближается к нему.       Вскоре они подобрались ближе к корвету, взобравшись на трап по гладкой сходне. Ёкотани двинулся вперёд по правому борту. Из-за бимса показался один из охранников. Он на секунду притормозил, и метнулся к нему. Мужик поднял ружье, но зацепился дулом за угол надстройки, задержавшись на полсекунды, дернул его, снова поднял, и Ёкотани выстрелил ему два раза в грудь, со всей возможной быстротой нажимая на спуск. Дробовик тоже выстрелил, пробив здоровенную иззубренную дыру в деревянной обшивке возле двери, ведущей на трап. Тот зашатался и посмотрел себе на грудь, потом упал на спину и, уже мертвый, сел, прислонясь спиной к фальшборту. В это время Курапика тихо и быстро пробирался вперед, пригибаясь за низкими палубными надстройками, пока не добрался до лестнице в задней части корабля. Второй сверху услышал глухой удар, посмотрел на кормовые швартовы и увидел распростертого товарища, из головы которого в шпигаты что-то стекало. В этот момент Курапика ударил его по затылку. Позади раздался выстрел — человек вышел из рубки, целясь в него пистолетом, и без церемоний выстрелил еще раз. Он увернулся от пули, материализовал цепь; та обернулась вокруг его тела плотным коконом, Курапика рванул её на себя. Короткий вопль, затем плеск воды — тот оказался за бортом.       Прочесав весь корвет от нижней палубы до верхушки, они убрали ещё двоих и направились к девятой пристани.       Ещё издалека Курапика заметил, что к пристани пришвартован баркас с низкими палубными надстройками. На корме буквы нечетко складывались в название судна — «Эрлангер». Напротив него, у берега, в ряд стояли погрузочные контейнеры. Возле одного из них, с распахнутыми створками, в шеренгу выстроились молодые девушки, каждой на вид не старше двадцати. Их было пятеро, руки скованы наручниками. Они выглядели очень запуганными и стояли, не поднимая глаз от земли, лица искажены страхом. Не надо большого ума для понимания, что они здесь делали. Этот живой товар, пойманных вечером на безлюдной улице, в пустых подъездах, во время пробежки по парку, возле баров, возвращающихся домой с учебы или с работы по всему Эрдингеру готовили к отправке в страны, где их национальность и внешность пользуется спросом у богатой и пресыщенной клиентуры — Союз Митен, Мальву, Кардас, Гравас.        Курапика стиснул зубы, и приказал себе не шевелиться. Еще рано. Рано. На жертву надо нападать, когда она занята своей добычей.       Вдоль шеренги до смерти перепуганных женщин шагал мужчина. Его звали Кёллер. Короткие рыжие волосы и усы блестели, как кабанья щетина. На его лице было приятное и открытое выражение, что частенько являлось признаком раздражения. Мужчина заложил руки за голову. Стала видна татуировка с символом фёлькише. Он напряг мышцы и на мгновение подпрыгнул: — Бум!        Он рассмеялся, когда пленные женщины со вскриками отпрянули назад. — Не-е-ет, я вас бить не буду. Вы должны выглядеть хорошенькими. — он пнул ведро для отходов, стоящее возле дверцы контейнера, и заговорил нравоучительным тоном. — Значит так, дамы. Слушаем внимательно и запоминаем краткий инструктаж. Нам с вами предстоит долгая поездка. Настоятельно рекомендую придерживаться моих рекомендаций. Не надо усложнять никому жизнь. Во-первых, вы ведете себя тихо. Болтовня запрещена, иначе проведете весь путь с кляпом во рту. — он расхаживал вдоль шеренги. Голос с каждой сказанной фразой становился все более дружелюбным. — Во-вторых, постарайтесь за это время понять, в какой ситуации вы оказались, и смириться с ней. Всем от этого будет проще, и вам, и мне. Вы не вернитесь обратно домой и не увидите лица своих родителей, друзей, хахалей и всех прочих, так что забудьте о них. Теперь вас ждёт новая жизнь. Будете вести себя, как паиньки, и о вас позаботятся, я вас уверяю, а если будете пользоваться спросом у клиентов и старательно их ублажать, то вам может быть даже надарят дорогих шмоток и цацок. В-третьих, делайте все, что мы говорим. Если не будете слушаться, попытаетесь сопротивляться, навредить себе или другим девкам, или того хуже сбежать, расклад будет иным. Вместо того, чтобы отправить вас в богатые дома работать служанками или заниматься сексуальным обслуживанием, мы отвезем в вас в военный лагерь, куда-нибудь посреди пустыни в Бирме или в Элияху, где с вас сдерут одежду, перевяжут ей руки и ноги, и солдаты, давно не видевшие женщин, выстроятся в очередь, чтобы отыметь вас. Они будут пускать вас по кругу, насиловать снова и снова, пока не раздерут на части и то, что от вас останется оставят истекать кровью. Поэтому прежде, чем принимать какое-либо опрометчивое решение, вспомните мои слова и хорошенько подумайте о них. — он хлопнул в ладони. — Мы с вами договорились, девочки?       Те задрожали от ужаса. Перед Кёллером и девушками за раскладном стуле из пластика сидел мужчина бандитской внешности, чьи тюремные татуировки покрывали всю шею и руки, скрываясь из виду в рукавах. Он поглаживал свежий шов на раненой ноге, положив ствол дробовика рядом на ящик, наблюдая за происходящим с видом главного хищника в прериях. У него были светлые волосы, остриженные в короткий «ёжик», лицо от середины лба через глаз пересекал шрам, оставленный когда-то в колонии для малолетних преступников заточкой из зубной щетки. Тот, кто оставил Лэнсу Фисгарту этот шрам, спустя минуту лежал посреди камеры с заточкой в горле. Он взглянул на часы и поджал губы.       Одна из девушек, стоящих в шеренге, не выдержала и забилась в истерике: бросившись на колени перед Кёллером. — Пожалуйста, отпустите меня! Пожалуйста, прошу вас! Мои родители заплатят вам сколько захотите! У них есть деньги! — Закрой рот! Хватит верещать!        Девушка разрыдалась от страха. Кёллер с раздражением цыкнул. Ему дико действовало на нервы, когда бабы начинали реветь и умолять. Он влепил ей пощечину, за волосы, зажав их в кулаке и замахнулся, ударив женщину в живот. Она поперхнулась воздухом, согнулась и упала на землю. — Поаккуратнее. Поцарапаешь им морды или поставишь синяк — цена упадет, — заметил сидящий на стуле Фисгарт. — Убыток будешь из своего кармана платить. — Не переживайте, босс. Я только преподам им небольшой урок послушания. — Кёллер кивнул одному из сподручных, стоящих в сторонке, Мюллеру. Тот с любопытством наблюдал за происходящим. Помимо него ещё четверо охраняли контейнер с товаром. — Вольф, держи её и режь, когда я скажу.       Кёллер силой заставили опуститься девушку на землю и наклонили её над ведром, так что его голова и шея оказались над ним. Та зарыдала пуще прежнего и умоляла её отпустить. Кёллер достал выкидной нож и приставил лезвие к горлу. На него смотрели глаза ночного хищника —последнее, что видит перед смертью обреченная мышь. Резать он её не собирался, но надо было их хорошенько припугнуть, чтобы не рыпались, пока они будут пересекать таможенную границу. Кого надо они уже заранее подмазали, но нельзя, чтобы девки подняли шум и привлекали внимание. Лучше всего, конечно, было бы их просто вырубить каким-нибудь реладормом, чтобы провели в отключке по пути в Бирмы, но несколько раз он прокололся и переборщил с дозой, так что парочка захлебнулись собственной рвотой. Мало того что потеряли деньги, которые могли бы выручить за тех шлюх, так еще пришлось думать, как избавляться от их тел. К тому же, накаченные транквилизаторами, они становились квёлые, заторможенные и теряли товарный вид, а потому привлекали меньше клиентов. Кёллер знал парочку сутенёров в Лихтенраде, которые подсаживали своих работниц на колёса. Большинство из них действительно становились послушными, хотя всё равно находились те, кто сбегал и накладывал на себя руки. Наркотики помогали держать их на коротком поводке, но и выглядели девочки похуже, чем в соседних заведениях.       Фисгарт мало обращал внимание на то, как Кёллер преподает девицам «урок хорошего поведения», и нетерпеливо поглядывал на часы Где этот Пейт?       Содрогнувшись от отвращения, Курапика материализовал цепи.       «У того, на кого работают эти ничтожества, мои глаза!».       Он почти вышел из укрытая, как вдруг его пригвоздило к месту. Ёкотани пихнул его в спину и нетерпеливо шикнул: — Ты чего застыл? Вперёд! — Погодите. — напряженным голосом отзывается Курапика. — Ну наконец-то. — произнес вслух Фисгарт.        К пирсу с глухим ворчанием причалила моторная лодка и пришвартовалась. Слышался плеск воды, тяжелые шаги по доскам и возня. Двигатель лодки заглох и через минуту на пристани показались Сирс и Пейт, ведущий за локоть девчонку. На голову надет мешок. — Господи, сними с неё эту чертовню, — буркнул Фисгарт.       Пейт снял мешок. Короткие волосы всколочены, лицо зареванное, пухлый рот весь пунцовый, голубые глаза заволокло пеленой, а когда она шла, её ноги дрожали, как у новорожденного жеребенка. Левая щека отекла, под глазом наливался синевой кровоподтек. Блузка нежно-серого на ней была местами порвана и в целом та выглядела так, словно её порядочно потаскали. — Твою мать, — вырвалось у Ёкотани позади. — Ифей. — Что так долго? Мы отстаем от графика. — Извините, босс. Девка оказалась бешеная. — оправдывается Пейт. Его морда вся исполосована острыми ногтями. — Чуть глаза мне выцарапала, пока её паковали.       Фисгарт замечает окровавленное плечо Сирса и кивает на него. — А с тобой что? — Одна рыжая деваха в меня стреляла. — морщится тот. — Рыжая? Некрашеная? — задумчиво спросил Фисгарт. Ему было плевать на раны этого ушлёпка, а вот рыженьких у них давно ещё не было. Он все время прикидывал в уме, какой ему нужен человеческий товар, чтобы этот товар удовлетворял меняющийся спрос. — Чёрт его знает. Я не успел разглядеть. Когда мы тащили в тачку эту пигалицу, стерва выскочила откуда ни возьмись и начала палить в нас из ствола. Выпустила полную обойму прежде, чем мы удрали.       Когда он говорил, его слегка выпученные глаза постоянно находились в движении, поэтому шутники, прохаживавшиеся на его счет, обычно сравнивали его с лягушками, которые так громко квакали летними ночами. — Ого! — Фисгарт посмеивается. — Разнесла мне заднее стекло, пробила колесо и ранила Сирса. Сучка доморощенная. — Пейт сплюнул, потом, помолчав, прибавил — не хотел говорить, но знал, что придется, правда выплывет наружу: — Нам пришлось пришить кое-кого, чтобы схватить девчонку. — Ясно. Вы избавились от тела? — Мы…        Послышался громкий, влажный всхлип, а потом девчонка крупно вздрогнула, вся согнулась, как надломленная и заревела так, что не видела ничего вокруг. Пейт с Фисгартом переглянулись — они совершенно не ждали такого воя, который вырвался у неё. Фисгарт буквально волоком подтащил её к себе за локоть, поставил на ноги и отвесил оплеуху, но та не привела её в чувство, будто и не заметила — плечи её тряслись, она буквально захлебывалась, заходилась слезами, навзрыд, срывая горло, сотрясаясь всем телом, словно в конвульсиях. Этот рёв был нисколько не похож на нытье и хныканье тех девок, на которых обрушивались понимание, что их скоро продадут в рабство и не могли принять свою свою судьбу. В конце-концов его это достало — он рывком поднял её на ноги, резко ухватил её за горло и подтянул на цыпочки, так что она начала задыхаться. — Заткнись, дура гребанная, или клянусь, я тебя зарежу и не вспомню, что потеряю деньги, которые мог бы на тебе заработать!       После этого девчонка, хоть и не сразу, но притихла. Лэнс ухватил обмякшую Ифей за щеки, придвинул её лицо поближе к себе. — Просил же по-человечески, не оставлять следов. — он цокнул языком, и внимательно оглядел мордашку перед собой. Миловидная, и, что самое главное, молоденькая. Взгляд, полный жгучей ненависти упёрся куда-то за плечо Фисгарта, пока тот её рассматривал. Он сдавил её щеки, жёстко, но не сильно, и повернул к себе. — Сколько тебе лет? — Не твоё дело, козёл!! — визжит Ифей, вырываясь, выкручиваясь и отбиваясь в руках Фисгарта. Тот зажал её в тиски, удерживая её сопротивляющееся тело обеими руками. — Не трогай меня, извращенец! Отпусти меня! Отпусти кому сказала! Я тебе руки повыдираю! — она уставилась на Пейта, и её рот исказила уродливая гримаса. — Я тебя прикончу, тварь! Прикончу, слышишь?! Кишки тебе выпущу! — Вы гляньте, какая бойкая девчуля. — прокуренно дыша ей в шею, Фисгарт усмехнулся. — Обещает выпустить тебе кишки, как тебе такое, а, Пейт? — Жду не дождусь, — осклабился тот. — Сколько ей? — Пятнадцать. В сумке был школьный пропуск. Ифей Нурата, ученица девятого классе средней школы в Сатаре.        Фисгарт кивнул, явно довольный, что им попалась малолетка. Тот отпустил девчонку и заметил, что нижняя часть блузки у неё была в крови. — Ты, надеюсь, ничего с ней делал? Не трахал её? — Что вы, босс, я её и пальцем не тронул. — Хочешь товар — плати за него. — напомнил ему Фисгарт. — Да-да, конечно, я помню.       Откуда-то из контейнера донеслись приглушенные крики и звуки ударов. Мужчины не обратили на это никакого внимания. Фисгарт оттащил Ифей за локоть в сторону контейнера, Кёллеру. Он решил выкурить сигарету, но обнаружил, что те закончились и попросил у Пейта пачку. Тот протянул ему «Лиско». Фисгарт скривился. Господи, ну и дерьмо. Эти тонкие сигареты курят разве что бабы. Можно подумать, что этот ленивый урод никогда в жизни не видел приличного курева. — Поймай эту рыжую. За неё приличную цену предложат в Гравасе. Там любят рыженьких и блондинок. Только смотрит, чтобы она по ходу не отстрелила тебе яйца.        Пейт в ответ скривился. — Я на этой неделе и так троих вам достал… — И что дальше? У Юсуфа с Харто как-то получается и по десять девок ловить. Пусть покажут вам мастер-класс, если не справляетесь.       Тот в ответ скривился ещё больше — сравнение с людьми Саве его уязвило.       Фисгарт уселся обратно на стул и стряхнул пепел, удерживая сигарету в руке, как карандаш, а сам раздумывал. Саве принадлежал сложный конвейер, поставляющий женщин со всего штата в бордели на Лихтенраде и служил им прекрасным источником снабжения для торговли в Союзе Митен и на Востоке. Дети и подростки пользовались ещё большим спросом, но их труднее было достать. Нынче у мамаш и папаш прямо-таки параноидальная боязнь незнакомцев и те поощряют такую боязнь у своих отпрысков, поэтому подстерегать и ловить их становилось сложнее и сложнее. Легче всего было с детьми всякого отребья, наркоманов или проституток, но те частенько были с внешними дефектами вроде косоглазия, волчьей пасти, заячьей губы или вовсе умственно отсталые. Нет. Качество важнее всего. За этих уродцев нельзя не получить почти никакую прибыль, разве что пару тысяч дзени, так что они их чаще всего даже не трогали, хотя среди людей всякие есть извращенцы. В общем и целом, у них были широкие торговые интересы, в который в том числе и те пятьсот фунтов каннауджийского порошка высшего качества, который лежит на баркасе и ждет отправки. До этого им доставались лишь какие-то жалкие крохи с барского плеча этих азиатских паскуд, решивших, что раз они делают свой героин, то и весь навар принадлежит им, а всю грязную работу — торговлю — будут выполнять они. — Надо всех вывозить прямо сейчас. — сказал Кёллер, выходя из контейнера. Вид у него был странно довольный. Садист чёртов. — Когда Вильям снова будет звонить? — Завтра. — Когда мы будем начинать дей… — Gangan, ребята!        Закончить Фисгарт не успевает — раздается выстрел, и Кёллер валится с пулей во лбу. Ёкотани вышибает ему мозги прямо на стоящего рядом Мюллера, затем стреляет еще в одного. Потом — один за другим — три выстрела, и тут Фисгарт с Пейтом оба резко обернулись. Четвертый хлопок — и струя теплой крови из шеи шестёрки стукнула в дверцу контейнера, ударила Пейту в лицо. Курапика видит, как одна из девушек пятится в ужасе, как проводит рукой по своему белому платью, а на нем, как на фартуке мясника — кровавые потеки.              Начинается пальба, вопли на всеобщем и на кёцуго, грохот пальбы. Ифей глядит на них, приоткрыв рот, смотрит на них, как на марсиан: — Эй, крошка! Бегом отсюда! — пуля из «Глок» находит свою цель — грузный парень с автоматом валится наземь с дырой в голове. Чёрт, думает Курапика. Как стреляет! — Быстро!        Секунда ступора — Ифей уносится сломя голову к погрузочной эстакаде. Фисгарт вытаскивает пистолет, короткоствольный «Кехлер», двенадцатый калибр, стреляет в них. Курапика пригнувшись, стреляет в ответ, по лицу щелкнуло вылетевшей гильзой. От пуль, он, конечно, на небеса билет не получит, но вытаскивать из себя железяки его вовсе не прельщает. Один из бандитов возле контейнера, бросается бежать, на ходу отстреливаясь от них. Выстрелы справа, и бегущий бросается головой вперед, проехавшись лицом по земле, потом пытается заползти в стоящий в метрах двадцати эллинг — Ёкотани попадает ему в темя, как в тире по движущейся мишени. Пейт не строит из себя матёрого бойца и бросается бежать в сторону трапа, Фисгарт скрывается за складским ангаром с надписью «Шелл&Ко». — Блондинка, вперёд за ним! — рявкнул Ёкотани, пока Курапика стоит, пытаясь сориентироваться и на ходу придумать план. — Тормоз! Не тормози! — Никогда не слышали про тавтологию? — Тавто… Что-что? Решил поумничать? — Ёкотани вздёргивает подбородок, несмотря на то, что только что убил трех человек. — Думаешь, если я не получил аттестат о школьном образовании, у тебя есть карт-бланш на унижения? — К вашему сведению, я в школе тоже не учился. — Курапика оттянул затвор. — Харэ прикалываться. — и хмыкает. — Реально? Что, даже институт благородных девиц не заканчивал? — этот тип бесит его так, что хочется заскрипеть зубами. — С восточной стороны доков раздались выстрелы, чей-то вопль. — О, Хиде с Рином, кажется, начали развлекаться.       Завыла сигнальная сирена. Курапика срывается с места, ринувшись бегом за Сирсом. Руки у него страшно холодные, а пистолет в них горячий, чуть ли не раскаленный.       Петляя между стоящими друг на друге грузовыми контейнерами, Ёкотани ринулся за Вольфом. Пули лупили по железным стенкам, отскакивая от неё с бесперебойным щелканьем — тот отстреливалась на бегу, не целясь. Напротив десятой пристани стоял пришвартованный на плавучий док для грузовых операций. Ёкотани трижды нажал на курок и по стенке дока, перемотанного канатами, потекла кровь. Он подобрал с земли автомат. Это был двенадцатого калибра «Ремингтон» с армейского образца ложем и паркеризованным стволом. Ружье было снабжено фабричным глушителем в целый фут длиной и толстым как пивная банка. Взяв автомат, он ладонью отвел затвор. Нестреляный патрон в патроннике, но осталось всего два. Ёкотани пошарил рукой по куртке мертвеца, нашел в кармане жилета новую обойму — на двадцать два патрона.        Обойдя док, Ёкотани вставил обойму в «Ремингтон», подошёл к одному из грузовых контейнеров. Схватившись за металлическую ручку, он взобрался наверх, используя засовы в качестве опоры. Защёлкнув обойму, он засучил локтями, подползая к краю контейнера, приладил приклад на плечо и прицелился. В пятнадцати метрах бежал человек.       Выстрел прозвучал как приглушенный хлопок. Вольф вовремя обернулся, чтобы увидеть вспышку второго выстрела неяркую, но различимую на десятифутовой высоте. Он ничего не почувствовал. Следующая пуля чмокнула рубашку, по плечу заструилась кровь, и он бросился бежать сломя голову. Третья пуля попала в голову, разнеся заднюю часть черепа. На асфальт брызнули мозги и кровь. Ёкотани неудовлетворенно хмыкнул. С третьего раза? Серьезно? За месяц подрастерял хватку? Глядя в прицел, он заметил с южной стороны зеленый внедорожник с горящими фарами. Перехватив автомат, он сел, спрыгнул с контейнера. Удар о землю острой болью отозвался в пятках. Где-то неподалёку стояла такая автоматная вакханалия, что Ёкотани прыскает. Он пробежал, петляя по узкому лабиринту складских доков по направлению к внедорожнику. В рубке моторной лодки, пришвартованной к берегу, когда он поравнялся с ней, посыпались стекла. Он даже не слышал выстрела. Ёкотани развернулся и выстрелил из карабина — очередь из дроби посыпалась по стенкам контейнера, сливаясь в сплошную огнестрельную какофонию. Когда он обернулся, бежевый «Тигуан», мчавшийся вперед, поймал его в лучи фар, замедлил скорость и снова ринулся вперед. Двигатель взревел — Ёкотани резко пригнулся, шлепаясь на задницу на мокрый асфальт и прячется за контейнер, пока не прекращается пальба из высунутого наружу пистолета, который держит чья-то мосластая татуированная рука, «расчищая» себе дорогу.       К несчастью для водителя, доки не предназначены для дрифта — «Тигуан» резко и неуправляемо бросает из стороны в сторону, бампер вихляет, из салона гремят вопли, которые отлично вписываются в симфонию бешеной стрельбы и криков, доносящихся с западной части верфи, где отстреливаются Рин и Хиде. Водитель крутит руль из стороны в сторону, пытаясь справиться с управлением, пока не решает ударить по тормозам. Ёкотани вышел из укрытия, на ходу отдергивая затвор. Затормозившую машину занесло и та остановилась в облаке резинового дыма. Мотор заглох, и водитель пытался завести его. Ещё раз и ещё. Разаминая шею, он пинком распахивает только начавшую открываться переднюю дверь «Тигуан». Водитель открыл огонь из компактного автомата малого калибра, и Ёкотани дважды выстрелил в него в упор, а следом и второго на соседнем сидении, успев поймать взгляд на себе взгляд побитой собаки.       Разобравшись с пассажирами «Тигуана», он добежал до пристани, покрутил головой из стороны в сторону и уловил слухом какие-то звуки. Неподвижно замерев, он прислушался, и спустя секунд пять повернул голову в сторону ржаво-красного контейнера. С каждым шагом звуки были все тише и тише, пока вовсе не прекратились. Наступила тишина, относительная, с учётом того, что пальба на фронте все ещё продолжалась. Держа автомат в одной руке, он рывком отодвинул металлический засов и с грохотом открыл железные двери.       Внутри, в кромешной темноте, на грязном полу, сидели, забившись в угол, плененные девушки. Увидев его в крови и с наставленным на них заряженным автоматом, они завизжали. — Эй, ну-ка тихо, тихо! Спокойно, я свой! — Ёкотани быстро опустил оружие, резво соображая, что, собственно, делать дальше. — Я знаю, что вы все сейчас чертовски напуганы, но вам надо меня выслушать и сделать, что я скажу, о’кей? Выходите из контейнера, спускайтесь на причал, полезайте в катер и сматывайтесь отсюда, пока в одну из вас не попала шальная пуля. Всё поняли? — оглядев землю, он подошел к одному из трупов и подобрал лежащую рядом «Беретту», вернулся к контейнеру. Вот. — он положил ствол на пол, подтолкнул его ногой. — Чтоб добрались до катера без приключений.        Девушки молчат, в ступоре уставились на него остекленевшими глазами. Их лица не выражают ни тени понимания, а дрожащие от страха тела продолжают жаться к стенкам контейнера. Ёкотани теряет терпение, бьет кулаком по двери контейнера и рявкает: — Бегом я сказал!       Девушки вскрикивают, но это доходчиво приводит их в чувство — они ринулись из контейнера в сторону причала, где Пейт и Сирс пришвартовали свою лодку. Одна из них подхватила «Беретту».       Раздался треск выстрела и его эхо покатилось по стенкам контейнера. Шепот возле головы сказал, что пуля прошла мимо. Он оглянулся и увидел человека высунувшегося из эллинга с тяжелым револьвером «Уэбли» в руке. Он поднял руку, намереваясь выстрелить. Через секунду — крупная свинцовая горошина, вылетевшая из пистолета Ёкотани, до половины вошла ему в плоть плеча. Рука с револьвером повисла. Следующая пуля угодила ему в грудь, прямо в сердце. — Зашибись. — с отвращением буркнул Ёкотани, вытирая кровь с лица.        Из глаз напротив угасла жизнь — будто свечку задули. Человек упал лицом вниз. Он опустил горячий, как «Глок», прислушался к доносящимся до берега выстрелам. Должен же уже этот мордоворот когда-то кончится?       Ёкотани увидел раскаленную нить огромного судового прожектора и тут же упал на землю, когда яркий луч прорезал тьму и метнулся над ним к затвору шлюза. Кто-то бежал к портовому буксиру по трапу, Он сорвался с места и побежал за ним. Сзади раздался выстрел, пуля ударила в пиллерс, и её осколки чуть не впились ему в плечо. Ёкотани обернулся, увидел здоровяка с дробовиком, нырнувшего за кормовую надстройку. Он прижался спиной к двери рубки. Стреляли с верхнего яруса. Он рывком распахнул дверь, влетел в рубку, нашел взглядом лестницу и бегом поднялся наверх. Распахнув железную дверь пинком ноги, он выставил перед собой автомат и сделал шаг на верхнюю палубу. Мужик налетает на него сбоку. Ёкотани уходит от хука слева, обхватывает шею руками, сгибает и бьет коленом в корпус, берет его за ворот, пробивает ему живот с ноги еще раз и подбивает бедром ноги сзади. Они валятся на палубу вместе, роняя огнестрел, и прежде чем он успел подняться, тот попытался ткнуть его большими пальцами в горло. Ёкотани боднул его в лицо, откатываясь, и почти сразу же вскакивает на ноги. — Ты труп, — обещает ему мужик, вытаскивая из-за пояса огромный армейский нож, траншейный «Ка-бар», влажная мечта любого спецназа, и неприязненно скалится. Ростом он под два метра, обхват бицухи пятьдесят сантиметров — габаритами амбалу с грозной мордой Ёкотани явно уступает. — Ребят, в вас совсем нет оригинальности. — неодобрительно щелкает он языком. — Знаешь, сколько раз я за сегодняшни вечер услышал эту фразу? Четвертый! Это уже ни в какие ворота не лезет.       Не удостоив его ответом, здоровяк налетает на него, обхватывая за туловище. Ёкотани берет его за воротник, бьет коленом в горло, подбивает локтем в затылок и резко садится. Драка перемещается на корму: гора мышц переворачивается удивительно резво для своих размеров. Они рухнули на пол. Навалившись на него спиной, здоровяк, уперевшись ногой в ботинке ему в бедро, зажимает плечо локтем, чтобы не ударил, и берет его под колено, намереваясь то ли раздробить ему чашечку, то ли воткнуть туда ножа, то ли сломать пару костей. Ёкотани вцепился зубами в его ухо. Тот орёт, и хватка на ноге ослабевает. Он сталкивает его с себя, поднимается, но здоровяк хватает его за лодыжку. — Вот настырный! — Ёкотани бьет его ногой в голову; на губах чужая кровь, вкус отвратнее некуда. — Ты мне не нравишься, отвали! — С удовольствием, как только от тебя избавлюсь!        Тот вскакивает, обхватывает его руками позади за шею, беря в захват, и начинает его душить. Ёкотани прижимает голову к груди, пытаясь просунуть ладони под руки, но не мог. Единственный способ выйти из него — силой веса повалить на спину или перекинуть через голову, но они определено в разных весовых категориях. Сколько тот весит? Центнера полтора? Ёкотани далеко не уверен, что у него получиться повалить этого стероидного бугая. К тому же, этот бугай знает толк в драках: вон, чуть присел, выставив вперёд правую ногу, чтобы перенести весь вес на туловище. Ёкотани бьет его под дых, но выпал оказался бесполезен, тот предсказуемо успевает напрячь пресс. — Маловато в тебе силёнок, приятель. — Это только на первый взгляд. — хрипит ему на ухо Ёкотани.        Он тянет его за локоть вниз, шагает назад, заводя ногу за голень и наваливается всем телом назад. Тот не падает, но теряет равновесие, и этого достаточно, чтобы оттеснить его к ограде кормы, которую тот не видит за спиной. Мужик переворачивается в воздухе, чуть не ломая шею о край ограды и приземляется на нижнем ярусе. Ёкотани перемахнул через ограду, спрыгнул вниз, и пока тот поднимался, берет его за голову и сворачивает её. С минуту он постоял, глядя на мертвеца с разинутым ртом, выравнивая дыхание. Потом вернулся на верхнюю палубу, сунул его пистолет, девяти миллиметровый «Хеклер» за ремень, подобрал свой автомат и только потом заметил, что в плече жжется. Будто овод ужалил. Ёкотани снял кофту, надетую поверх чёрной футболки, и вывернул руку чтобы взглянуть на рану. Уродливый багровый кровоподтек во все плечо. Мудила успел порезать его ножом, но рана была неглубокой, из кровоточащей ранки торчали нити. — Тьфу ты, — выругался он, натянул кофту. Что ещё оставалось. Он набрал Хиде. Тот ответил после первого же гудка. — Эй, старина, как у вас там обстановка? Ты горяч и неудержим? — Тебе всё шутки? — хмыкает Хиде. — Мы тут почти разобрались… — слышится выстрел. — Со всеми. — Ёкотани одобрительно кудахчет. — Курапика с тобой? — Ты, блин, издеваешься?! Даже во время стрельбы не можешь забыть про своего ханжу!        Отто пришёл в себя от холодного плеска воды, привязанный к проволоке рабицы, окружающей восточную верфь Эрдингера. Верхняя часть лица распухла, в ней пульсировала горячая тупая боль. Ощущение было такое, словно на лице переломаны все гости. Плечо саднило, оно было мокрым. Запястья, связанные за спиной, затекли, он их не чувствовал. Проморгавшись, Отто втянул в себя воздух со свистящим звуком, и увидел перед собой Мюллера. — Неважно выглядите, босс, — цокнул языком тот, стараясь не пялиться на его лицо. — Развяжи меня! — шикнул Отто. Мюллер достал из кармана «сникер» с изогнутым вверх лезвием, наклонился и долго возился с тонким шнуром, которым были перевязаны его запястья и локти через шею. Спустя минут десять Мюллер наконец-то смог развязать хитросплетенный узел. Отто поднялся на ноги, потёр ноющие запястья. На коже остались багровые следы от шнурка. — На нас напали. — мрачно доложил ему Мюллер. — Двое каких-то типов появились у девятой пристани, когда мы собирались загружать груз на баркас. Появились из неоткуда, сигнал тревоги не сработал. Убили… — Знаю. — прервал его Отто. — Помолчи немного. Мне надо подумать. — Мне звонить Вильяму? — Я сказал, подожди, – с нажимом повторяет Отто. – Ну-ка, не спеши       Голова все ещё кружилась, в ушах стоял противный писк, словно у уха гудел комар. Отто поднес ладонь к голове, будто собираясь его прихлопнуть, и услышал доносящейся с пристани грохот выстрелов. Из ссадины на лбу текла кровь, заливая глаз. Отто смахнул кровь ладонью и вытер руку о джинсы. — Босс, кто эти парни? — неуверенно начинает Мюллер. — Мы их знаем? — Трое из Хейл-Ли, а четвертый местный, белобрысый сучонок, работает на Ностраде, Гейне его знает. Это он поимел вчера Вальтера и узнал, где живёт этот ушлёпок Майер. Он дал ему адрес, где живёт его сестра-проститутка, Лора или Лаура. Сегодня утром мы были там с Уинфилдом, дом пустой, в клубе её тоже нет, видимо, увезли и спрятали куда-то, чтобы мы до неё не добрались. — поворачивается к нему. Ствол у тебя есть?       Мюллер протянул ему сорок пятый. Отто оттянул затвор, поставил курок на боевой взвод и сунул пистолет за ремень, развернулся и пошёл к воротам. — Вы куда? — За Лэнсом. Его надо вытащить из этой перестрелки, пока его не уговорили вместе с остальными. — Я с вами. — Нет. — отрезал Отто, ткнув в его сторону пистолетом. — Ты едешь к Вильяму. Прямо сейчас. Позвони ему и скажи, что нас накрыли на восточной верфи. Товар с доков в Сандесхайме и Вестрекер нужно перевезти в другое место до утра, на какой-нибудь склад за чертой города. Набери Уинфилду, пусть наши парни выдвигаются туда и грузят его в тачки. — Он говорил очень быстро, сбивчиво, так быстро, что едва выговаривал слова. Отто охлопал себя по карманам. Пустые. — Твою мать! Падлы узкоглазые, забрали телефон, чтоб им провалиться к чертям собачьим! Дай сюда свой мобильный!        Мюллер вытащил из кармана, протянул ему телефон. — Гниды, я их всех прирежу до одного. — он вскинул голову, огрел его каким-то диким взглядом, — Ты почему ещё здесь, а?! ПОШЁЛ!       …Курапика ударил Сирса рукоятью пистолета в челюсть — не слишком сильно, чтобы вырубить, но достаточно, чтобы сломать. Сирс бросился на него, пытаясь вцепиться ему в лицо окровавленными руками, но потерял равновесие, когда он бросил кусок от арматуры ему под ноги. Споткнувшись, Сирс рухнул на землю, но поднялся и снова напрыгнул на него, теперь уже сзади. Курапика шагнул назад, сбивая его с ног и валясь на него сверху, и почувствовал, как тот ударился почками об бортик грузового контейнера и отпустил его. Курапика просунул руку между их телами, нащупал пистолет, заткнутый за пояс Сирса и выстрелил. Пуля попала ему в бедро. Доки прорезает пронзительный крик — Сирс валясь навзничь, держась за окровавленную ногу, из бедренной артерии фонтаном хлещет кровь. Курапика поднялся и отшаырнул его от себя, собрав кэн в правой ноге. Сирс прокатился по земле несколько метров до контейнера, где остался лежать, судорожно закашливаясь — ботинок Курапики сломал ему ребра. На мгновение повисла тишина, и затем он слышит приближающиеся шаги. Сирс проверил карманы штанов и куртки, но не находит ничего, чем смог бы отбиться. Приподнимаясь на локтях, он в отчаяние рыщет взглядом, и видит, что у ящиков, накрытых парусиной, остался лежать чей-то револьвер в окровавленной луже. Мысленно молясь всем высшим силам по именам, которых знал, чтобы ствол был заряженным, Сирс, выжимая из себя все силы, сучит здоровой ногой, отползая от Курапики, помогает себе руками, не обращая внимание на адовую боль в ноге. Мир сузился до одной единственной точки, которая его спасет. Он протянул руку и попытался поднять пистолет, но Курапика ухватился за ствол, задрал его вверх, выкручивая тот у него из руки, и воткнул керамбитовый нож ему в запястье по самую рукоять. Пистолет заскользил по асфальту, кровь из порезанной вены струей полилась по асфальту. Сирс кряхтит, волочась за пистолетом, как животное со сломанным позвоночником, сбитое на шоссе машиной. Как только тот дополз до пистолета, Курапика наступил на раненую руку и придавил своим ботинком. Сирс заорал от боли не своим голосом. — Пожалуйста, отпусти меня… Умоляю, у меня семья! У меня есть дети! — У меня нет. — Что изменит моя смерть?! — Хм… Хороший вопрос. Ничего?        Сирс повернул голову, посмотрел на него и увидел на лице лишь ледяное равнодушие. Он снова рванулся к пистолету, но внезапно сильная хватка вновь вернула его на асфальт. И откуда в этом сопливом доходяге столько силы?! Парень уселся рядом на корточки и наклонился над ним. Сирс был словно парализован этим тяжёлым взглядом и бликами ножа в его руке. Острие лезвие приблизилось к его шее и остановилось в нескольких миллиметрах от кадыка. — Не шевелись. Иначе я вспорю тебе глотку.        Держа нож прижатым к шее, парень полез в карманы его куртки, нашел телефон, разблокировал экран. Светло-голубое свечение отразилось на лице с бледной гладкой кожей и точеными чертами. В карих глазах поблескивали странные искры. Сирс верил, что так оно и будет… что он прирежет его и глазом не моргнет. — Пароль.        Сирс сглотнул. Тот вздёрнул бровь, как-то нехорошо. — Пароль. — повторил парень тем же уверенным, хладным голосом. Лезвие впилось в шею сильнее. Тонкая струйка крови потекла по коже. Острое колено парня надавило на раненое запястье. Сирс заскулил. По телу прокатилась дрожь, вызванная жгучей болью. — Третий раз повторять не стану. — Двадцать… четыре. Восемнадцать.        Курапика набрал пароль, зашёл в контакты и пролистал весь список. Номера Готфрида, как он и ожидал, не было. Зато был номер главного псаря. Он нажал на нужный контакт и поставил звонок на громкую связь. После четвертого или пятого гудка раздаётся низкий и звучный голос Вильяма: — Алло? Сирс?        Курапика не отвечает, давая послушать вакханалию стрельбы и воплей на заднем фоне. — Что у вас там за чертовщина происходит? Что за звуки? — Скоро сами их услышите.        На той стороне протянулась пауза: — Кто вы? — Вы знаете.       Молчание. — Это ты тот поганый недоросток, который заявился на приём к сенатору? — спрашивает невидимый собеседник. — Курапика, да? Не боишься создать проблем своему боссу? — У меня к вашему личный интерес. — отвечает он. — Да? И какой же? — Слышал, что господин Ратнер любит в глаза мертвым смотреть. — Не понимаю, о чём ты. — Скоро поймете. Слово даю. Привет вам от Хейл-Ли, сволочь.       Курапика сбрасывает звонок, берет свой телефон, забивает в контакты. Надо будет проверить, можно ли отследить его с помощью трекера. Он кидает телефон на землю — экран трескается с жалобным звуком — и пинает его ногой, туда же, куда и пистолет. — Пощади! — хрипит Сирс. — А вы сами собирались кого-то пощадить?       Ответа он не получает —Курапика поднял его голову за волосы и ударил, вырубив. Подняв голову, он огляделся. Повсюду свежая кровь. Запах соли и водорослей, ищущий с залива. Мертвая тишина. Может все дело в луне. Слишком привязчива собственная тень. Отвратительное чувство. Чувство чужака. Среди мертвецов. Курапика медленно обернулся и оглядел черный горизонт. Единственное что он услышал, это как колотится его сердце.       Отто, выглядывая из-за железной металлоконструкции судового крана, увидел лежащего ничком на земле Сирса, и щёлкнул языком. «Дерьмовая голова, тебе надо было убраться оттуда сразу, как началась пальба», — сказал он, обращаясь к нему, где бы тот сейчас ни был. В аду, скорее всего. Пригнувшись, он попятился и рванул по узкому проходу между двумя ангарами, к десятой пристани, где был припаркован «Бьик», набирая на ходу Фисгарта.       Выстрелы прекратились. Вокруг ни звука. Ёкотани вскидывает голову, сдувая с глаз челку, обшаривая взглядом пристань, шагнул к ангару, стоящему на сваях плавучей площадки. Один из людей с простреленной ногой полз к воде. Ёкотани выстрелил ему в спину. Другой лежал у ограждения. Пуля попала ему в голову и вокруг него разлилась лужа крови. Его пистолет лежал рядом, но он не обратил на него внимания. Человек, которому он выстрелил в позвоночник, лежал, не сводя с него глаз, и дышал тихонько, поверхностно. Всё, что ниже шеи, у него парализовало. Ёкотани обошел ангар со всех сторон, перепрыгнул через ограждение и проверил причал.        Лежа на животе плашмя, Ифей пряталась под подвижной погрузочной эстакадой, зажав рукой рот. Тьма в глазах и даже за глазными яблоками, в черепной коробке. Страх давил ей на грудь — так охотник убивает попавшую в капкан зайца, становясь ему на грудь ногами. Плечо, бедро и колено затекли от лежания на асфальте. Она почти не помнила, как вырвалась из рук похитителей и бросилась под эстакаду. Видимо, у неё сработал тот же инстинкт, который при виде машины в переулке заставлял её тело вырываться из чужих рук. В темноте она слышала едва уловимый звук смыкающихся век, когда зажмуривала глаза при каждом выстреле, чувствовала каждый тяжелый стук своего сердца. От того, что она старалась дышать как можно реже и тише, и воздуха не хватало, голова ужасно кружилась.       Стрельба затихла. Чье-то тело рухнуло совсем рядом. Мёртвое. Слышно по звуку. Ифей всхлипнула; соленые, горячие капли вылились на закрывавшие лицо руки, и засохло, липкое, на тыльной стороне ладоней. Целую минуту, показавшаяся ей долгой, как вся жизнь, она лежала, прислушиваясь к наступившей тишине. Как же ей выбраться? Как? О, Боже, помоги… Нет, Бог ей сейчас не поможет. Надо помогать себе самой. Думай, девочка, думай! Мозг от страха совсем не соображал. Если она выберется, то куда ей бежать? В какую сторону? Они добрались до пристани на катере… Наверное, если она увидит его, то узнает . Надо добраться до берега… Нет, её заметят, и точно убьют. А если в воду? Прыгнуть в бухту и плыть как можно дальше отсюда. Но вода холодная, как лёд, наверное, градусов пять, засидишься — и окоченеешь за пару минут. И куда плыть? От залива до ближайшего берега на той стороне не меньше мили. Вплавь точно не доберется. Постойте-ка… Ифей, засопев, прищурившись, присмотрелась к предмету, лежащему возле одного из контейнеров, которое выглядело как мутное черное пятно. Зрение у неё с детство было скверным, близорукость подводила. Ей ещё в начальной школе выписывали очки, но она их не носила, отфыркивась, мол, оправа ей не идёт, не подходит к форме головы. Ох, ну что за дура, почему вместо того, чтобы купить новый блеск, не купила себе линзы! Вечно у тебя голова забита не тем, что надо, одни шмотки да косметика! Слишком ты глупая чтобы жить! Дыша ртом, Ифей подползла чуть ближе к краю, потянула веки пальцами, чтобы получше разглядеть предмет, вдыхая в себя запах пороха и горелой плоти. Что же, что же это?… Кажется… Пистолет! С ним она доберется до лодки!       По позвоночнику прошлась дрожь, ладони стали липкими. Она никогда ни в кого не стреляла, даже в руках не держала огнестрел. Получится ли у неё защитить себя?        У неё нет выбора. Нет выбора, если она хочет жить. Она собрала всю свою волю в кулак. Так моряк готовится встретить ураган в открытом море.        Какой-то звук рядом — или это сердце так стучит? Ифей подбирается, предчувствуя что-то нехорошее. Затем слышит шарканье по асфальту и звук перезарядки. Она застыла, не дыша и не двигаясь. Блузка задралась, голый живот холодил асфальт, руки свело. Появились чьи-то тяжелые ботинки. Человек шагал в пяти метрах от погрузочной эстакады. Ифей могла слышать его дыхание, видела кончик дула автомата, который тот держал в руках… Ифей ждала. Вдох – выдох, вдох – выдох. И так десятки, сотни раз. Человек сделал несколько шагов и остановился прямо напротив эстакады, где она лежала, скрючившись на земле. Носки ботинок были повернуты в её сторону. Ифей прошило диким, животным ужасом. Услышал её? Услышал её дыхание? Человек меж тем не двигался. Несколько секунд не происходило ничего. — Лезут и лезут изо всех щелей. — слышится ворчащий, голос. — Рин, петух, ответь ты уже.        Ифей моргает. Рассеченная бровь с корочкой засохшей крови отзывается болью. Голос… больно знакомый… Где она уже его слышала?       Пытаясь проглотить облегчение, Ифей поперхнулась — слишком много воздуха попало в легкие, но все же сумела выговорить: — Ёкотани-сан… — тихонько позвала севшим, охрипшим голосом. Прочистив горло, Ифей зовет его громче. — Ёкотани-сан!        Молчание. Неужели ошиблась? На одно кошмарное мгновение у неё чуть сердце не выскочило из груди. Ифей уже успела подумать, как поставила себе своей же рукой точку в приговоре, как человек садится на корточки, и под эстакаду заглядывает наклоненная голова. У Ёкотани лицо в брызгах крови, футболка и штаны в багровых пятнах, в руках винтовка с полным магазином, но на губах играет веселая улыбочка, а в глазах пляшут бесы. — Здорово, крошка, — он приветственно махнул ей, еле живой, рукой, так, будто они случайно встретили друг друга в парке аттракционов в выходной день. — Ты там как, живая? — Я… жива… — Долго ты под этой штуковиной прячешься?        Ифей чуть не расплакалась. Страх и ужас лопнули в груди, как воздушный шарик. Она не имела ни малейшего понятия, сколько здесь лежит, но ей было всё равно, всё равно, потому что её спасут, она бы и до утра пролежала под проклятой эстакадой, знай, что за ней придут. — Н-нет, — сумела выдавить она. — Всё кончено, малышка. Давай, вылезай.       Ифей сучит ногами, выбираясь из-под платформы, сдирая коленки и локти об асфальт, становится светлее и светлее, встает на ноги, бросается к нему…       Фисгарт из-за двери контейнера выстрелил по земле под ногами Ифей, налетает сбоку и перехватывает её поперек туловища, прижимая к себе со спины. Ифей дёрнулась и задохнулась в крике, когда он приставил дуло пистолета к животу. Обхватив одной рукой за шею, Фисгарт ласково похлопал её по щеке влажной от крови ладонью. — Кем бы вы ни были, это самый глупый поступок в вашей жизни, и с каждой секундой он становится ещё глупее.        Ёкотани неподвижно застывает на одном месте с прикладом на плече.       Блять.       Блять!        Откуда он вообще взялся?! Тут никого не должно быть!       У него не было времени строить догадки, откуда вылез этот тип, но то, как он подорвался к девчонке жирно намекало, что это вовсе не случайность. Скорее всего ублюдок видел, куда она спряталась и поджидал, когда появится кто-то из них. Ёкотани скрипит зубами. Будь у него сраная нэн, он бы не проморгал мудака! И это неожиданно неожиданно бесит, хотя ему всегда было наплевать, есть у него она или нет. — Что посеешь, то пожнешь. Ты разве не знал? — скалится он. — Тогда готовьтесь к жатве, и начну я с неё, если вы не дадите мне уйти. — Рыпнешься и получишь пулю в башку. — Ёкотани навел на него автомат. — А если не веришь, спроси тех, кто валяется прямо за твоей спиной. Хотя, погоди-ка, вряд ли ты добьешься от них ответа — они ведь уже все сдохли. Застали мы ваши жопы врасплох.        Фисгарт, глядя на него, скалится, и оскал у него такой же уродский, как и его морда — губы клонит куда-то влево, обнажая зубы. Ёкотани пытается прицелиться ему в голову, чтобы разнести ему череп к чертовой матери, но тот держит Ифей, выставив её перед собой, как живой бартер, пригнувшись так, чтобы его головы не было видно. Точки прицела две — в бедро или в руку, держащую пистолет, прижатый дулом к животу. Можно попробовать выстрелить в руку поперек груди… На таком расстоянии? Чересчур рискованно. Хрена с два он промажет, но пуля пролетит навылет и угробит Ифей.        «И что? Умрёт и умрёт. Девчонка — случайная жертва. Выполни задание. Это всё что имеет значение» — пожал бы плечами Куросе.       В армии отучают мыслить категориями этики и морали еще в самом начале службы. Их тренировали доставать пистолет при любой опасности и не заботиться о том, что может произойти с свидетелями перестрелки, — эгоизм воспринимается как хорошее, полезное качество. Если умрешь ты, то не все ли равно, ранят свидетеля или нет? Нужно забыть о морали. В такой ситуации можно либо убить, либо погибнуть. Случайные жертвы… Если беспокоиться о них, то ничего не выйдет.       Расклад удручающий, но простой — если он выстрелит, то она гарантированно умрёт, а если нет и даст ему уйти, то просрёт их шанс добраться до Вильяма, но у неё будет шанс выжить. Или нет. Может, он прикончит её в каком-нибудь в переулке. И всё-таки. И всё-таки… — Эй, азиатик, ты же не из Саве, верно? — меж тем говорит Фисгарт, врываясь в его дилемму. — Дай-ка угадаю… — Ну давай, — цедит Ёкотани, — Попробуй угадай. — Знаешь, я, кажется, понял. Ты из тех якудза из Какина, которых мы нагрели на партию героина? Как вас там… Хейл-Ли? Поэтому вы сюда припёрлись? Хотите забрать обратно?       Он засмеялся. Смех был неприятный — грубый и наигранный. — А ты быстро соображаешь. — Как вы нашли это место? — Майер поделился. К сожалению, в его головёшке пару часов назад погас свет, но напоследок тот успел рассеять кое-какие потемки, потому мы тут. Выложил все как на духу.        Ёкотани слышит приближающиеся шаги сбоку и косит взгляд — Рин и Курапика. Да чёрт! Хиде с его способностью заговаривать зубы пригодился бы тут больше, чем эти двое! — Клади пушку на землю, и дай мне уйти, — говорит Фисгарт, начав терять терпение. — Иначе я выстрелю и ей конец. — Он попятился к пристани, таща за собой Ифей.       В это время Отто сидел в заведенном «Бьюик», держа руку с пистолетом на руле, и собрался с духом, как обычно делают люди перед тем, как совершить что-то безрассудное. Стрелять отсюда было далековато, а толстый глушитель закрывал мушку пистолета. Только бы их не спугнуть, а то гоняйся потом за ними по всей верфи. С другой стороны, если он сейчас начнет пальбу, то кто-то из них точно прикончит Лэнса. Надо просто прицелиться и застрелить его. И еще сказать, чтобы передал привет Майеру и Кёллеру, когда попадет в ад.       Он поворачивает ключ зажигания.       С десятой пристани из-за двухэтажного склада с грузом раздается рев мощного восьмицилиндрового мотора и визг шин. Курапиика резко оборачивается. Раздался выстрел. Плотный огонь из «Бьюика» прижал их к земле. Разлетались вдребезги автомобильные стекла, звеня по асфальту, грохнула лопнувшая автомобильная шина, по дверцам автомобиля дробит очередь из пуль. Водитель стреляет, держа пистолет в свободной руке. Фисгарт открывает дверцу и втаскивает Ифей внутрь, дым из-под задних колес «Бьюика», машина тронулась с места. Курапика повернулся вслед за движущейся машиной и всадил пулю водителю в шею. На лобовое стекло брызнула кровь, его отшвырнуло назад на спинку сидения. Он выбросил магазин из пистолета и мгновенно вставила новый, не отрывая взгляда от машины. «Бьюик» вильнул вправо, со скрежетом цепляя углы и стенки погрузочных контейнеров. Дико выкатив глаза, Отто схватился за шею, закрывая рукой поврежденную артерию, заливая кровью салон. Фисгарт перепрыгнул через подлокотник на переднее сидение, перегнулся через Отто, открыл водительскую дверь и вытолкнул его из машины прежде, чем тот успел сообразить что к чему. В отчаянной попытке спастись Ифей ломанулась к пассажирской двери, вырывая замок с мясом, и успевает открыть её прежде, чем в салоне грохочет выстрел и нижнюю часть живота пронзает жгучей болью, внутренние органы словно лопнули. Крик застрял посередине горла. Истекая кровью, она буквально вываливается из машины рядом с Отто, зажимая живот рукой. Курапика, не видя ничего вокруг себя, стоя к «Бьюик» ближе всех, целится в голову Фисгарта, но тот, нагнувшись, исчезает из поля зрения, после чего вспыхивают фары, машина переходит на заднюю передачу, сдаёт назад на полной скорости. Передние колёса проезжаются по Отто, Хиде бросает вытаскивает Ифей из-под колёс прежде, чем «Бьюик» её задавит, после чего машина с визгливым скрежетом срывается с места, уносится в доки и будто завершающимся шлейфом слышится громкий смех Фисгарта. Курапика стреляет, стреляет, стреляет, так быстро что звук выстрелов слился в один протяжный. Пуля пробивает лобовое стекло, и осколки валятся внутрь «Бьюика» ровно перед тем, как тот скрылся за поворотом. Курапика разгоняет ауру по телу, высвобождая ее из сёко, растягивая тэн с помощью рэн, но радиус, но его предела — двенадцати метров, не хватило для того, чтобы цепь добралась до машины.        «Чёрт бы тебя ПОБРАЛ!».       Зарычав от досады, Курапика опустил занемевшие руки, держащие «Кольт», пока пистолет не уставился дулом в землю, сжимая его с такой силой, что корпус из нержавеющей стали треснул. Он обернулся. Отто дернулся, лежа на земле. Теперь это уже слабые конвульсии — он почти истек кровью. Где-то на заднем фоне слышно тяжелое дыхание и хрипы умирающей Ифей, переходящие в скулёж, над ней склонился Хиде, зажимая рукой живот. Эти звуки… Эти звуки…       Отец Пайро.       Неон.        В воздухе густо свернулся запах крови, он ощущает на языке её железный привкус. Его затошнило от этой вони, слишком знакомой, он чуял её, как натасканная собака. Он не видел выхода из этого места, о том, что можно быть где-то еще, думалось как-то с трудом — о том, что за пределами этого был какой-то другой мир. Казалось, будто у него никогда и не было никакой другой жизни.       Он втянул воздух сквозь сжатые зубы. В нём разогревался, как в тигле, годами копившийся гнев, и похороненный в неглубокой могиле, где он возмущенно бурлил, придавленный его самообладанием.       Собрав последние силы. Отто пытается отползти от них по асфальту, кровь клокочет и пузырится у него на губах с каждым вздохом. Курапика встретился со ним взглядом. В его глазах был страх. И нечто похожее он уже видел в других глазах. Перед тем, как случилось непоправимое. — Что, недоносок паршивый, нравится смотреть, как я подыхаю? — через силу выдавил из себя Отто. Он снова забился в кашле. У ноздрей запузырилась красноватая пена. Обескровленные губы приобретали неживой оттенок синего, кожа наливалась бледностью с каждой секундой, на ней появлялся восковой налёт, характерный обычно для трупов, глаза над тёмными кругами ввалились, в них медленно угасала жизнь… Он издавал звуки, которые потом будут снится Курапике в кошмарах. — Нет. — Курапика убрал пистолет за пазуху. — Мерзость.       Он смотрел, как человек, в которого он выстрелил, умирает в муках, и что-то черное, что-то звериное, что-то кровожадное насыщалось в нём. Огромными дырами зрачков в центре алых радужек он пожирал в себя зрелище; Отто увидел глаза Курапики, сверкающие красным во тьме, и в нем проснулся первобытный страх. Волосы на затылке его встали дыбом. — Добей меня.        От следующих слов у него свело желудок: — Зачем? — хрипит Курапика.       «Ты знал, что злой ум порождает злой нэн?» — слышится приторно-сладкий, скользкий шепот Омокаге в ухе. Кажется, его дыхание защекотало ему холку…       Заткнись, скотина. Ты мёртв.       Омокаге мёртв. Его убили.       Он мёртв.       Мёртв.       Его убил не нэн-зверь. Он, Курапика, его убил. Там, в старой церкви. Он протянул руку, и зверь мгновенно почуял его волю. А воля желала, чтобы тот корчился в муках, захлебывался собственной рвотой и кровью, чтобы ползал у него в коленях, моля от избавления, и смерть казалась ему недосягаемой мечтой. И того же он желал Увогину.       «— Что же там он говорил? Как же, как же? Ах, да… Без оглядки будешь резать всех ублюдочных хозяев глаз и ничем не терзаться. Дряхлые капелланы, тщеславные коллекционеры, выжившие из ума ученые, сумасшедшие фанатики, корыстолюбые богачи, захлебывающиеся в своей ненасытной жадности… Он обещал, что ты не будешь ни о чем сожалеть. Помнишь, Курапика?».       Ретрансляция из недавнего кошмара шла подозрительно знакомым голосом. Курапика уже заметил: все его самые мерзкие, самые гнусные, тёмные мысли имели теперь другой голос. Раньше его мысли звучали его собственным — тем же тоном, тембром и акцентом, но теперь внутренний голос звучит как её, струйкой просачивающиеся в каждый уголок подсознания, всё равно что из кувшина с ядом.       «Причины жизни. Причины смерти. Причины боли. Причины гнева. Почему бы тебе просто… не дать ему снова волю?».       За долю секунды до того, как все случилось, Отто понял, что ему не жить. Сознание полностью прояснилось, будто скрытый страх, наконец воплотившийся наяву, очистил его от жажды крови и прочих мыслей.       Отто сделал попытку подняться на ноги, последнюю в его жизни, перед тем как в его туловище поперек вонзились челюсти с острыми зубами, разрывая плоть на части. Землю обрызгали кровь и вываленные наружу органы. Слышится влажный, хлюпкий хруст — кровь хлынувшая из разорванного тела, залила глаза, стекая по лицу, по подбородку, по шее, так и несло соленым, ржавым запахом… Отто закричал нечеловечески, срывая горло, и Курапики внутри всё перевернулось и рухнуло в бездну, откуда, должно быть, появился его нэн-зверь. Клыки вцепились ему в лицо, оторвали челюсть и разорвали её пополам, как куриную вилочку. Лишенный нижней челюсти, не способный произнести ничего членораздельного, Отто рухнул на землю, после чего пасть чудовища сомкнулась на его голове — череп хрустом дробится, разлетаясь на осколки. Курапика все слышал звуки, все крики, все, и звериный рык, и грубые, отрывистые вещания бездны, и глаза смотрели на размазанные по земле мозги, на глазные яблоки… — КУРАПИКА!       Голос, взывающий к рассудку, который ударился об глухую стену и замолк.       Когда он пришел в себя, то никого уже не было, над ним стоял Рин. Его лицо почему-то искажено гримасой, он говорит что-то, но Курапика не понимает, костяшки сжатых в кулак пальцев разбиты, в крови. Он обнаружил, что он почему-то сидит, голову сбоку жутко саднит, разбитая губа пульсирует, а в самой голове такая боль, будто его мозги вот-вот разлетятся по стенкам черепа. В ушах звенело, глухой гул и металлический привкус родной крови во рту, по подбородку у него бежала струйка крови. Рин его ударил, причём врезал от души, не тратя времени на размах, кулаком, собрав в нём нэн. — Пришёл в себя? — сухо интересуется Рин, — Отлично. Вставай. — он хватает его за локоть и рывком поднимает на ноги. — Давай, поднимай свой зад. Некогда рассиживаться.        Курапика кое-как вырвался из рук. Его губы были сжаты в узкую полоску, глаза широко раскрыты, руки бессильно опущены. У него был испуганный вид. Испуганный и сердитый. — Что это было? Что это, на хер, такое было?!        Он молчит. Рин делает к нему шаг, он пятится назад, на ладони брякнули цепи. — Ты язык проглотил? Отвечай. — Заткнись. — скрипит зубами Курапика. Его все еще потряхивало, мысли еле-еле ворочались в голове. — О-о, первым делом, как только ты расскажешь, что за тварь ты выпустил? Не объяснишь-ка? — Рин вздёрнул подбородок продолжает держать пистолет прямо у него под горлом, не двигаясь с места. — Что это за зверюга, а? — Хватит. — отдергивает его Хиде. В его глазах легкая паника. — Нашел время допрашивать.        Взгляд метнулся к Ифей. На блузке спереди не видно узоров — ткань насквозь пропиталась тёмной кровью, кожа была серой, глаза закрыты, веки дрожали. Она без сознания или, по крайней мере, цеплялась за него изо всех сил. Каждый её вздох был отдельным, булькающим рывком, тяжелым камнем, который она с огромным трудом отрывал от земли и роняла обратно, снова и снова. Курапика хочет отвести взгляд, и не может себя заставить. Хиде зажимал ей живот двумя руками, но это слабо помогало, вернее, не помогало никак. — Нужно чем-то перевязать рану. — говорит Хиде, и лицо у него, будто он вот-вот грохнется в обморок.       Курапика рыщет взглядом по сторонам, и видит то, что осталось от Отто — месиво. Где руки, где ноги и то, что осталось от туловища различить было невозможно. Он превратился в кучу отходов, в требуху, которую прокрутили через мясорубку. Кое-где бросались в глаза осколки костей. Под ботинками у Курапики растеклась лужа крови, липкая черная жуть, и валялось нечто очень похожее на позвонок. Он отступил на шаг, и на что-то наступил, и это что-то поломалось с резким, ледяным хрустом. Кусок черепа со скальпом, на котором были волосы. Глаза наткнулись на остатки одежды, рваные лоскуты. Курапика подошел к ним, разорвал кусок ткани с того, что когда-то было футболкой, подошел к девушке. — Боже… — сказал Курапика, склонившись, чтобы помочь ей — и замер, отдернул руки, боясь до неё дотронуться. Сердце сделало судорожный удар и замерло до тех пор, пока спокойным голосом ему не сказали самые нелепые слова за весь прошедший вечер. — Всё нормально. Ничего страшного не произошло. — Хиде глянул на него. — Ты потом подумай об этом, ладно?       Как ни странно, это ему помогло. — Сможешь сам? — доносится до него через гул в голове вопрос. — Я не… У меня точно не получится.        Хиде отнял руку, Курапика прижал к ране свою ладонь, чувствуя лихорадочный жар под кожей, дыру от пули, и с его помощью перевязал рану. Ифей странно выдохнула, разлепляя глаза, голубые глаза были матовыми, затем обмякла так, что он подумал — умерла. Курапика прижал трясущиеся пальцы к холодной шее — пульс прощупывался, её сердце билось, слабо, но билось, она дышала!       Рин взобрался на баркас с надписью «Эрлангер» на корме, быстро спустился вниз по ступеням трапа и по узкому коридору нижней палубы. Открывая пинком дверь за дверью, он нашел грузовой отсек. Содержимое отсека было накрыто серебристым металлизированным брезентом. Он откинул его. В несколько рядов пакеты размером в кирпич и каждый обернут пленкой. Он достал нож и вспорол один пакет. Из надреза посыпался сероватый порошок. Он послюнил палец обмакнул в порошок, лизнул и сплюнул. Каннауджийский привкус соли. Потом вытер палец о джинсы, опустил брезент и окинул взглядом груз. Бог знает сколько в общей сложности, но можно прикинуть. Фунтов семьсот или восемьсот — треть от общего количества, что пропала с порта Нурстан несколько недель назад. Он стоял, глядя на груз, раздумывая. Героин надо увозить прямо сейчас. Через час, максимум два тут уже будет толкаться куча народу, либо копы, которых мог вызвонить случайный прохожий, услышав пальбу, либо люди Готфрида. Нужно позвонить. Астрид? Нет, только не Астрид. Бенджи? Рин поджал губы. Разговор выйдет не из приятных. С чего, интересно, начать? С того, что они нашли часть товара или с перестрелки в портовых доках? — Ну и ну. Блондинка-то с сюрпризом оказался, — с усмешкой сказал Ёкотани, складывая руки на груди. — Ёкотани, пригони машину. — сказал вернувшийся Рин. Вид у него был мрачный. — Шамбала найдена? — спрашивает тот, кивая за его спину. — Товар на баркасе. — подтверждает Рин. — Что у тебя за метафоры?… Нет, не отвечай, не важно. Надо его забрать. — Почти тонну порошка? Как ты собрался его забрать? Запихнуть в багажник? — процедил Хиде. — У нас сейчас есть проблема поважнее, Ифей скоро истечет кровью, ей срочно нужна помощь. — Давай без эмоций, Хиде, я и без тебя вижу. — сухо отозвался Рин. — Что будем с ней делать… Вызовем скорую? — Ага, вызовем скоряк. — мрачный смешок — это Ёкотани. — Ну давай предположим, умник. Приедут, значит, сюда доки и увидят целую гору трупов с огнестрельными ранами. Как думаешь, что первым им придет в голову сделать? — Сразу же вызовят полицию, — сказал Курапика. — Догадливо, блондинка. А если приедут копы, которые жрут с рук Готфрида, то вообще будет весело. — Сами отвезем в больницу? — предлагает Хиде. Ёкотани цокнул языком. — Нет. В больницу нельзя. Хиде и сам понимал, что вызывать скорую или вести в больницу — не вариант, и чем это может им грозить. — Нужно что-то решать, иначе… — Везем её к Шиф. — говорит наконец Рин, прижав руку ко лбу, вытащил из кармана сотовый. — Другого варианта у нас нет.        Ёкотани добежал до «Патфайндера». Передняя дверь со стороны пассажира, где сидел Отто, была распахнута. Захлопнув её, Ёкотани открыл дверь со стороны водителя, передвинул рычаг, подал сиденье вперед, спрятал за ним автомат, вставил ключ зажигания и едва двигатель успел набрать обороты, вдавил педаль газа. Мощный выдох выхлопных труб уложил плашмя траву у въездной дорожки. Он петлял по архитектуре портового лабиринта из одинаковых препятствий в виде грузовых контейнеров и деревянных ящиков, как Пакман в аркадной игре, и с такой же скоростью. Ехать быстрее не получается, слишком мало места для манёвров.       Выскочив из машины, он открывает дверь нараспашку, берет Ифей на руки, кладет её на заднее сидение попыхивающего «Патфайндер» — без сознания, бледную, холодную, тяжелую. — Я поведу. — сказал Курапика. — Уверен? — Хиде присмотрелся к нему, — Ты какой-то бледный. — Да. — ему нужно было как-то взять себя в руки, на чем-то сконцентрироваться, сосредоточиться.        Ёкотани бросил ему ключи. Поймав их, он сел на водительское место. Ёкотани держал Ифей на заднем сидении, прижимая разорванную футболку к животу. — Держись, красотка, Шиф тебя подлатает. — улещивал он ее. — Будешь как новенькая. Она профи, ещё не таких с того света вытаскивала. Только с бикини, боюсь, придется попрощаться. Ничего, в этом городишке с собачьей погодой и на пляж не сходишь, а?       Курапика вел «Патфайндер» по широкому, в восемь полос, шоссе, бросив машину, словно коня, в галоп: еще пара миль в час — и подвески пойдут вразнос. Запахи горячего масла, кожи, дребезжание под полом, вой сцепления вызывали в памяти смутные воспоминания о поездках автостопом по трассам из одного штата в другой. Теперь машину вела он сам, вел сквозь тьму, белые штрихи разделительных линий уходили вниз, отсчитывая: миг, миг, миг. Страх мчался вместе с ним в машине, дыша ему в затылок.        До Готгатан они добрались с другого конца города за рекордные двадцать минут. Щебеночно-асфальтовая дорога трущоб показалась ему ужасно темной после ярко освещенной автомагистрали. — Налево. В переулок. — Хиде подсказывал ему с заднего сидения куда ехать.       «Патфайндер» с визгом шин въехал в Сатар, проехал две улицы и затормозил у пятиэтажного здания. Курапика заглушил двигатель и вышел из машины. — На третий этаж, — бросил ему Ёкотани, вынес Ифей на руках, пинком ноги открыл железную дверь. — Давай мне ключи. — сказал Рин, вылезая со стороны пассажирского сидения. — Куда вы? — Нужно избавиться от трупа Майера, — ответил тот сухо. — Мы с Хиде займемся этим, потом поедем на Каспер и заберем героин, который стащил Майер, пока Адзуса с Ораруджи и Янаги погрузят товар с баркаса. Вы… — он бросил взгляд на дверь. — Уладьте дела здесь.        Словив ключи на лету, Рин обогнул «Патфайндер», занял водительское место. Мигнули фары, взревел двигатель. Жалобно задребезжала провисшая подвеска, когда машина на скорости сдала назад. Курапика, дернув на себя железную дверь, зашёл внутрь и ринулся наверх по кровавым следам на лестницу, преодолел последние ступени и оказался на третьем этаже, догнав Ёкотани. Яркий свет, пробивающийся сквозь матовое стекло двери в тамбур. За ним тянулся плохо освещенный галогенными лампами коридор. По бетонному полу тянулась тонкая цепочка капель крови — прямо к распахнутой настежь двери в конце.        Дверь вела в небольшую комнату площадью десять на десять метров, отведенную под медицинский кабинет. Или она казалась небольшой от того, что в ней находилось слишком много людей: вокруг металлического стола на колёсиках стояли Асма, её муж, Шиф и незнакомый Курапике парень. На столе лежал человек, накрытый непрозрачной плёнкой. Курапика взглянул на него. У него зазвенело в ушах. Ощущение было такое, будто ему со всего размаху двинули ногой в живот. Чёрные волосы с выкрашенными в синий прядями. Это был Тоя. Мёртвый. — Что за?…       Увидев Ифей на руках у Ёкотани, всю в крови, Асма смертельно побледнела, шатаясь, отступила на полшага назад и упала на пол. Лицо парня стало совершенно зеленым. — О Господи! — Ифей!       Шиф, не мешкая ни секунды, подскочила к ним. Ёкотани кратко, избегая витальных красок описал, что произошло на верфи. — Понятно… — сказала Шиф. Тот видел, что она полностью ушла в себя, строила тактику, как спасти жизнь, то и дело сглатывала слюну. — Понятно, понятно. — Шиф умолкла. — Так. За мной. Быстро!       Шиф помчалась в соседнюю комнату. Ёкотани пересек смотровую, бросив на ходу короткий взгляд на труп, и скрылся вслед за ней с Ифей.       Курапика застыл на месте. Глядя на то, как парень смотрит на Тою — пусто, оглушенно — Курапика на мгновение подумал, так ли он выглядел, когда полицейский попросил его опознать труп одного из соклановцев: «Вы узнаете этого человека?». Он тупо смотрел на изувеченное лицо с пустыми глазницами, скользнул взглядом по телу, вместо живота — кровавое месиво. Это была Эва, жена учителя Бартоша, Курапика сразу её узнал, но почему-то он чуть не сказал: «Нет». Это была Эва и не Эва вовсе, и дело не в том, что её лицо было неузнаваемо от того, что жестоко обезображено или у него при виде зверства, сотворенного с женщиной, отшибло рассудок. Смерть делает что-то странное с памятью о человеке, которого ты знал, будто уйдя куда-то в иной мир, он обрывает с тобой связь и теперь ты с трудом вспоминаешь, что тело, холодное, окоченевшее, покрытое трупными пятнами, лежащее перед тобой, ты когда-то знал, когда-то с ним говорил, он смотрел на тебя, а сейчас это просто мертвец, который уже ничего не может. Эва угощала его медовым печеньем с инжиром, от рук Эвы — живой и той, вместо которой был протез — пахло крахмалом и мыльным корнем, у Эвы был сипловатый, мелодичный голос. А что было у мёртвой Эвы? Ничего.        Лязгающий грохот из соседней комнаты заставил его вздрогнуть и очнуться. Курапика пришел в себя. Устыдившись минутной слабости, он, не встречаясь взглядом с Асмой, забежал за Ёкотани и Шиф в процедурную.       Смахнув со стола все, что на нем лежало, Шиф скомандовала: — Клади её сюда.        Ёкотани аккуратно положил Ифей на стол.Пулевое отверстие было черно-синим и сильно распухло. К развороченной ране прилипли мелкие кусочки блузки. В дыру можно было просунуть большой палец. Вся ткань была в крови, свежей и ссохшейся, брюки сзади были окровавлены. Шиф заметила это, но ничего не сказала — только моргнула. — Мне нужен физраствор и бетадин. — быстро приказала она. — Курапика, в шкафу позади тебя.        Пока он искал в ящиках баллоны для внутривенного вливания, Шиф с грохотом подкатила к себе стол с инструментами, кинулась к шкафу, вытащила оттуда коробку с ампулами. Взяла трехкубовый шприц, набрала лекарство, щелкнула пальцем, убирая пузырики, вонзила в вену на предплечье и надавила на поршень: — Что это? — Кетамин. Не лучший выбор для наркоза, но у меня больше ничего нет. Надень на неё кислородную маску, баллон в углу. — следом за кетамином последовал антибиотик. Шиф обернулась к Ёкотани. — Иди к её родителям и побудь с ними. Поговори, постарайся успокоить. — Что я им скажу? — Иди и просто поговори с ними! — рявкнула Шиф, заставляя беспрекословно следовать её приказаниям. — И узнай, какая у неё группа крови! Бегом!       Под руководством Шиф Курапика наложил маску и подключил кислородную подушку, в это время та измеряла Ифей давление. — Семьдесят на сорок, пульс сто тридцать. — сказала она вслух. — Что это значит? — Это значит, что если не вытащить пулю в течение нескольких минут, то её можно будет смело кидать в ящик и кормить землей. — Шиф бросила фонендоскоп на стол.        Ёкотани умчался в приёмную. Из щели в дверном проёме слышались взволнованные, сбивчивые голоса. — Вторая отрицательная. — доложил он с порога спустя несколько мгновений. — А у родителей? — У матери четвертая, у отца третья положительная. — Не пойдет. — отрезала Шиф, заглянула за плечо Ёкотани, встав перед столом так, что заслоняла Ифей от её родителей. Асма была настолько бледна, что казалось, вот-вот утратит сознание. — Может, у кого-то из ваших родственников первая отрицательная? Кровь универсального донора тоже подойдет. Первая отрицательная.        Она обвела всех присутствующим цепким, выжидательным взглядом. Ответом было молчание и глаза, полные немого ужаса. — Нет? Джунед? — Я-я… У-у меня тоже третья… — пролепетал парень. — Не, подходит. Моя тоже не подойдет, у меня вторая отрицательная. — Шиф повернулась к нему, спрашивая — Какая у тебя? — Четвертая отрицательная. — Ещё лучше! — стонет та. — Кхм-кхм. — послышался позади голос Ёкотани. — Ну, у меня вообще первая отрицательная…       Секунда — гробовая тишина. — ТАК КАКОГО ЧЁРТА ТЫ СТОИШЬ И МОЛЧИШЬ?!       Ёкотани не по себе. Ему нечасто приходилось видеть её накаленной до предела. Будто бы мышкой ползунок сдвинули. Сейчас она очень напоминала Нараки. — Увиди их отсюда, — Шиф отворачивается, надевает перчатки. — Мы останемся здесь, — дрожащим голосом откликнулась Асма. Женщина стояла в двух шагах от процедурного кабинета, где лежала её дочь. Голова была повязана чёрным платком. За спиной лежал её мертвый сын. — Вам здесь делать нечего. — отчеканила Шиф. — Уходите. — Шиф, послушай… — вмешивается Ёкотани, но та отбривает его одним взглядом и переводит его на женщину, похожую на призрака, кусающую губы в багровых трещинках и комкающую в ладони у груди какую-то тряпицу. Губы её дрожали. Одна секунда. Две. Три. Убитая горем мать отчаянно смотрит на Ифей, больше всего на свете сейчас желая поделиться с ней собственной жизнью, отдать всю, без остатка, лишь бы Смерть не тронула её, насытилась её сыном. Добрых секунд десять царит тишина — Шиф явно пытался понять, может ли она сказать что-то такое, чтобы убедить родителей, что им вовсе не нужно сидеть под дверью, прислушиваясь ко всем звукам, сходя с ума со страха. — Так, прошу вас, послушайте меня.— Натянув перчатки, Шиф повернулась к ним. Её голос не смягчился, наоборот: он звенел гораздо больше обычного, в нём появился решительный тон, словно дававший понять, что теперь всё в её руках и она сможет исправить что угодно. — Вам ни к чему здесь находится. Идите к своим детям, будьте с ними. Дайте мне самой позаботиться о ней. Я сделаю всё что от меня зависит, чтобы сохранить ей жизнь.       Муж кладет руку ей на плечо, потихоньку тянет ту от двери. — Я… — голос обрывается. — Ифей… доченька… пожалуйста, спасите её. — Разумеется. Идите.       Шиф прикатила аппарат портативный аппарат ультразвука, склонилась над Ифей, расстегивая блузку, действуя быстро и сноровисто. Ощупав плоский живот, та делает несколько манипуляций и убеждается, что брюшина не задета, перитонита нет. Судя по тому, что Шиф была предельно собрана и сосредоточена, жизнь Ифей была под серьёзной опасностью, но по её эмоциям понять степень риска почти невозможно. — Из чего стреляли? — спросила Шиф, нажала на аппарате кнопку. Пока тот, включаясь, пищал и шуршал, она взяла ножницы и разрезала оставшуюся часть блузки и штаны. На блузке на месте выстрела были следы пороха и копоть выстрела, а на коже характерная для выстрела в упор штанц марка — отпечаток дульного среза канала ствола оружия — ППД, тридцать восьмой калибр. — сказал Ёкотани. —Проклятье, — процедила та, размазывая гель по заголенному животу. — Хуже не придумаешь.       Пули ППД — повышенного поражающего действия — страшная штука. В отличие от обычных револьверных пуль они имеют оболочку, причем с полой головкой. Бронежилет они, конечно, не пробьют, но попадание в голову и в живот смертельно, а руку или ногу изуродует страшно. — Сколько прошло времени с момента выстрела? — прикладывая датчик к животу и настраивая аппарат, внимательно вглядываясь в завихрения на экране. — Где-то минут двадцать, не могу сказать точно.       Шиф что-то крутила на аппарате, нажимала на какие-то кнопки, водя датчиком, невнятно бормоча себе под нос, а немигающий взгляд не отрывался от чёрно-белого экрана с полосами, изучая то, что было доступно ее восприятию. — Чёрт… Чёрт! — Что? — Всё в крови, ничего не вижу… Вся брюшина и малый таз…. Перфорация?… Пуля повредила маточную трубу и артерию, из-за крови я не... — она замолкает. — Нужно срочно вытаскивать пулю. Курапика, — Шиф бросила датчик на аппарат, откатила его в сторону ногой, посмотрела на него. — Тебе лучше уйти. — Я помогу. — услышал свой голос Курапика; это вырвалось у него само по себе, безотчётно. — Я немного разбираюсь в первой помощи. Просто говорите что делать.        Шиф смотрит на него каких-то пару мгновений и даже не задает вопросов — кивает и сразу раздает команды: — Хорошо. Иди в приёмную, переоденься. Одноразовые халаты в шкафу возле окна. В верхнем. Жди меня там.        Курапика стянул с себя пиджак, бросил его на кушетку, развязал галстук, отправив его туда же, и достал прозрачно-белый халат из спанбонда, натянул на себя. У него саднило губы, в глазницах пульсировало. Он снова и снова прокручивал произошедшее на верфи, не мог выкинуть из головы, и задел металлический лоток с лежащими внутри инструментами и ватными тампонами, пропитанными кровью. Инструменты с оглушительным звоном посыпались на пол. Уставившись на железяки, он несколько раз закрыл и открыл глаза, после чего опустился перед рассыпанными зажимами, скальпелями и ножницами на одно колено, собирая их в лоток дрожащими пальцами. Один за другим. Нужно было разобраться с этим хаосом…нельзя оставлять их лежать вот так. В беспорядке.       Курапика поставил его на стол и обернулся, будто его кто-то позвал. Никого не было. Только мёртвое тело, лежащее на столе. Тоя. В комнате был только Курапика и труп. Он подошёл к столу. Набрав в легкие побольше воздуха, он снял покрывало с головы мертвого парня. Рваный выдох. Тое начисто снесло полголовы, половины черепа не было вовсе — он весь раздроблен, в затылке глубокая вмятина. Окровавленный кусок мяса над воротником не имел ничего общего с человеческим лицом. Сплошное кровавое месиво… Единственный уцелевший глаз прилип возле носа… Глазницы до краев заполнены кровью…На том месте, где были рот и челюсть, теперь дыра. Его лицо было совершенно неузнаваемо. Курапика был не в силах оторвать от него взгляд, чувствуя, как в нём вскипает гнев. В последнее время он только его и испытывает.       Он не слышит, как позади раздаются шаги, а потом резким движением веснушчатая рука закрыла голову Тои откинутой простыней. — Ему уже не помочь. Он мёртв. — холодно произнесла девушка, отпихнула его и отгородила стол от его глаз ширмой. — Что с ним случилось? — Не сейчас. — Кто в него стрелял? — Я же сказала — не сейчас, — отсекла Шиф жёстко. Она вздохнула, зажмурившись, сжала веки пальцами. Очертания бледного лица четко выделялись под светом накаленной до бела лампы. — Сейчас на это нет времени.       Кивнув, Курапика сжал ладони, что побелели костяшки пальцев. Он простоял так, наверное, с несколько секунд, стараясь не смотреть в глаза Шиф, пока не почувствовал, что злость в его собственных улеглась. Теперь он смотрел трезво и холодно, как смотрят в окно в морозный зимний день. — Всё в порядке. — твёрдо сказал Курапика. — Я готов помочь. — Ага, помочь. Трясущимися руками ты мне точно не пригодишься. — буркнула Шиф, потёрла покрытый влажными бусинками испарины лоб, огляделась по сторонам. — Ты уж не обижайся, но выглядишь ты так, будто тебя основательно пожевали собаки после того, как тебя похоронили и снова откопали.        Из Курапики вырвался сдавленный смешок. Прикусив ноготь на большом пальце, Шиф подошла к шкафу в приёмной, присела на корточки, порылась в нижних ящиках и достала оттуда бутылку дешевого бурбона «Джим Бин». — Так, — Шиф выплеснула из чашки кофе, сполоснула её и плеснула бурбона на два пальца, прокатила стакан по столу ему. — Давай-ка, выпей залпом. — Я не хочу. — Не важно — пей! — Но я не пью спиртное. — Молодец, что ведешь здоровый образ жизни, а теперь возьми стакан и просто выпей. — Я же сказал, что…       Шиф вышла из себя и рявкнула, как брыкливой псине, которая отказывается выполнять команды хозяина: — Заткнись уже! Сказала — пей! Ты выпил — всё!        Не притронувшись к стакану, Курапика сверлил девушку взглядом, брови его слегка хмурились. — При всем уважении, если не возражаете, я всё-таки воздержусь, чтобы сохранить ясность ума. И вам советую.        Шиф, прищурившись, только хмыкнула. — Спасибо за совет. — и, взяв стакан. —Твоё здоровье.        Сделав два больших глотка, она утёрла рот. Едва алкоголь потек по пищеводу, глотку на миг скрутил рвотный позыв — и тут же отпустил. Алкоголь за считанные секунды достиг мозга, и всё стало ярче, яснее, прочистил разум, и тот завёлся, нацеленный на работу. — Нормально? Готов? — Готов, — ответил он. — А вы? — Капелька бухла и сразу всё замечательно. Всё, погнали. — Шиф хлопнула его по лопатке, как заправского сослуживца.       Прутья ширмы резко выделялись на белом фоне стен, словно ребра на рентгеновском снимке грудной клетки. Ёкотани приземлился на стул. Отработанными движениями Шиф накладывает ему на плечо жгут, затягивает, рвет упаковку стерильной салфетки, вытирает локтевой сгиб и тут вдруг тормозит: — Погоди, а ты чистый? — Чего? — сплёвывает смешок Ёкотани, и оттопыривает нижнюю губу, демонстрируя, что оскорблен до глубины души сомнениями в своей гигиене. — Я тебе не какой-то бомж с ночлежки, который… — Я не про это, идиота ты кусок! —шикнула та. — Инфекции у тебя есть? Гепатиты, сифилис, ВИЧ?       Ёкотани в ступоре таращится на Шиф, глаза у него просто из орбит вылезают. Курапика уж думает, сейчас он скажет «да», но вместо этого из него изрыгается настоящая лавина возмущений: — Мать вашу! Охренеть! Нет у меня никакого СПИДа! Ещё чего! Такой радости не имею! — Кто тебя знает, имеешь или нет? Наградишь ещё девчонку какой-нибудь гадостью! Хочешь сказать, ты у всех с кем спишь запрашиваешь справочку с анализами? — Справку не запрашиваю, но я тебе не какой-нибудь там потаскун, который суёт своего дружка в кого угодно без резинки! — Фу, не пошли, засранец. — морщится Шиф. — Умолкни и зажми кулак. — Нет уж, док, я требую прояснений! С чего ты взяла, что у меня может быть СПИД? — Я тебе могу книжку написать с подробным изложением всех причин. — язвит Шиф и вводит иглу в вену на локтевом сгибе. Закрепив иглу лейкопластырем, она возвращается к столу с Ифей. Ёкотани разваливается на стуле и вытягивает вперед ноги, и сжимает-разжимает кулак, как бесперебойный механизм. Вены у него на предплечье все вздулись, и, казалось, вот-вот лопнут.        Шиф подключает прибор сатурации, кровяного давления и берет скальпель, поворачивается к нему: — В обморок точно не упадешь? — При всем уважении, я не девица, чтобы терять сознание при виде крови. — Обижаешь, вообще-то! — Я не имел ввиду вас. — возразил он.       Ёкотани хохотнул. — А кто ж она тогда? — Мужик, по всей видимости. — хмыкнула Шиф.       Та склонилась над Ифей, концентрируя все внимание на раненой девушке, что лежала перед ней. Курапика сглотнул, понадеявшись, что этого никто не услышал. Скальпель сделал поперечный разрез по надлобковой складке — кожа, телесный жир, мышцы, первая брюшина, вторая… Шиф делает очередной разрез, и — хуже видеть глазами, чем представить — на её руки хлещет кровь. Приборы с показателями жизнедеятельности истерично завопили со всех сторон, и каждый из этих писков кувалдой бьет по нервам. Шиф с неимоверным трудом сохраняет спокойствие, по-крайней мере видимое, просит его положить в рану марлевых салфеток и принимается за работу, вытаскивать пулю при помощи тампонов и щипцов. Не проходит и двух минут, как пуля со звяканьем падает на поднос, но кровь продолжает литься без остановки, все салфетки пропитаны ей насквозь. Шиф хватается за пинцет и нити. У Ифей обильное кровотечение — один литр, два литра. От швов толку нет, от лекарств — тоже. Шиф накладывает стягивающий шов — не помогает, ещё один — и снова ничего. — Чёрт, чёрт, чёрт… — слышит Курапика отчаянное бормотание. — Пожалуйста, блин, препожалуйста, давай же!…       Запустив ладони в рану, Шиф сдавливает что-то прямо внутри изо всех сил, и только так кровотечение удается немного остановить. Она поднимает взгляд на него. Курапика видит в её глазах панику. Всё плохо. По спине разливается что-то ледяное. Он никогда не был в подобных ситуациях и не знает, как себя вести, но губы сами размыкаются и произносят: — Говорите, что делать. — Поставь пакет… пакет с кровью. — отрывисто командует, шаря глазами по столу с инструментами; голос у дрогнул от напряжения. — Найдешь вену сам? — Постараюсь.       Шиф стоит вся в крови: хирургичка насквозь пропитался кровью, её руки в прямом смысле были по локоть в крови, пока доставала пулю. Ногой Шиф подкатывает столик с инструментами, берет зажим и скальпель. Как только Курапика отходит от стола, то ощущает, как что-то липнет к туловищу и опускает взгляд. Халат и брюки, пропитались кровью, липли к телу. Курапика содрогнулся, увидев себя со стороны мысленного взора и подобно лезвию гильотины, его мозг немедленно отсек этот образ, сосредотачиваясь на деле. Следуя инструкциям Шиф, он ставит капельницу с кровью. Несмотря на то что вены на руках у Ифей спались, ему каким-то чудом удается найти одну и ввести иглу с первого раза. Странно, думает он отстраненным от всего уголком сознания. Он не выносит вида уколов, но вводя иглу в чужую плоть, ни одна из мышц на его лице не дернулась. По трубке поползла алая жидкость, поддерживающая жизнь, которую Шиф решительно не собиралась отпускать на тот свет. Курапика смотрит на неё, но та целиком и полностью сосредоточилась на операции.       Проходит какое-то количество времени. Курапика подносит то полотенце, то бинты, то щипцы, стараясь не глядеть — если без этого можно было обойтись — на операционный стол. Он не знал, что делает Шиф, но судя по глубоко врезавшейся складке на лбу и тяжелому взгляду, операция пошла по худшему сценарию, и сейчас та делала всё что могла, и вдруг сказала: — Курапика, вынь иглу из руки Ёкотани и перевяжи её. — Э? Зачем? — спрашивает Ёкотани скрипучим голосом, подбираясь. Его кожа стала цветом, как простыня, накрытая на труп на соседнем столе. — Ты отдал слишком много крови, всё, достаточно. — Так у меня ещё много. Берите, не стесняйтесь. — улыбается Ёкотани, делая рукой приглашающий жест. — Нет. Это опасно. Не хватало мне ещё одного мертвеца здесь… Ками небесные, что я несу!.. Звони Хиде, говори, чтобы нашел кого-то с первой или второй отрицательной. — Шиф… — Заткнись и делай, как я сказала! Курапика, вытащи иглу у него из руки, сейчас же… — Шиф, уймись ты! — голос у Ёкотани меняется; в интонациях куда меньше дуракаваляния, чем секунду назад. — На это нет времени. Пока Хиде найдет отыщет кого-то, девчонка потеряет больше крови чем я отдал, и будет чертовски обидно, если она пропадет даром. Так что кончай кипишить и делай своё дело. Я не окочурюсь.        Шиф пристально смотрит на него. На лбу у нее выступил пот, мокрые пряди волос прилипли к вискам, за маской слышалось сбитое дыхание. — Ладно… Ладно. Курапика, ты сможешь поставить ему капельницу на другую руку? — Физраствор? — уточняет он. — Да. — Шиф моргает, бросив на него короткий одобрительный взгляд. — Позади меня, в третьем ящике снизу, системы… — Во втором. Я запомнил       Курапика находит бутыль с нужной этикеткой, вскрывает упаковку с системой инфузионного переливания, сооружает капельницу, подходит к Ёкотани, разваливавшемуся на стуле. Благо хоть возится с тем куда втыкать иглу не пришлось — под кожей на мощных плечах вены четким рельефом выступали даже без жгута, хотя из-за плотно забитых татуировок ему пришлось потратить какое-то время, чтобы нащупать сосуд. Не Адзуса с бычьей шеей и обхватом бицепса размером с голову, но видно, что военная служба оставила свой след. — Смелее, блондинка. Я не кусаюсь. — Ёкотани подмигивает ему, устраивая задницу на стуле поудобнее, будто готовился к шоу. Да боже праведный… Курапика держится, не обращая внимания на осточертевшую до зубовного скрежета скрежета «блондинка», но уголки губ надменно дергаются. — Попробуйте и будете искать свою челюсть на полу. — ровным тоном обещает Курапика.        К баллонам для инфузинного переливания присоединяется пакет с кровью. Переливать кровь другой группы всегда рискованно, но выбора не было, иначе начнут отказывать органы. Кровопотеря достигла шести литров, давление продолжало падать, пульс поднялся до ста тридцати пяти ударов в минуту. Висит полная тишина, которую дробят на секунды писки. В ушах у неё колотится сердце. Нужно принимать решение, как предотвратить катастрофу, срочно сделать что-то, и Шиф понимала, что придется сделать, но лихорадочно искала другие пути сделать что-то другое, хоть что-то. Как только её глаза увидели экран аппарата ультразвука, Шиф сразу поняла, что надо готовится к худшему. И теперь перед ней стоял выбор — рискнуть и наложить компрессионные швы, чтобы остановить атоническое кровотечение или не рисковать, но лишить Ифей возможности иметь детей. Шиф сглотнула. Почва уходила у неё из-под ног. Ужас наполнил её с ног до головы, ужас буквально бился о ребра где-то внутри, как залетевшая в комнату летучая мышь. Надо было как-то справиться, взять себя в руки… Взять себя в руки… Что же делать? Ей не хотелось принимать решение, хотелось, чтобы кто-то другой его принял, не она, не она, но терять драгоценные минуты нельзя, иначе Ифей может умереть. Больше всего ей хотелось сейчас бросится к телефону, позвонить Нараки, спросить совета у него! Шиф уже имела дело с пациентами на пороге смерти, но сейчас все было иначе — она была одна и стояла перед выбором: поставить жизнь под угрозу ради шанса, который с высокой вероятностью мог себя не оправдать, или сохранить её, искалечив навсегда и безвозвратно. Шиф была к этому выбору совершенно не готова.       Заметив её растерянность, Курапика вопросительно посмотрел на неё, но она отрицательно качнула головой: его помощь была ей не нужна. Никто сейчас ей не поможет. Шиф поджала губы. — Дай мне… расширители. Они плоские, длинные. И еще ватных тампонов. Принеси сюда все, что найдешь. Слева в подвесном шкафу декстран и физраствор, неси все что есть.       Ему ещё никогда не приходилось слышать в голосе такой горечи. Горечь у него всегда ассоциировалась со слабостью, и сейчас это его испугало. Очевидно, дело плохо. Пока он выполнял её просьбу, Шиф поменяла перчатки и набрала ещё одну ампулу кетамина. Рядом стоял флакон с сибазоном. И тут сказала: — Говорите что-нибудь. — В смысле? — не понял Ёкотани. — Что говорить? — Что угодно! — рявкнула Шиф. — Ты же такой болтун, не можешь придумать, что сказать?! — Не кричи на меня! — Ёкотани возмущенно хлопает себя по колену. — Я тоже, между прочим, спасаю жизнь! Как я буду жертвовать собой, если на меня кричат?! — Какой нежный. — хмыкнула, вводя вторую ампулу. — Я не хочу слышать тишину. Сама не верю, что говорю это, но ты не мог бы рассказать одну из своих дурацких историй, которые обычно никому не хочется слушать? Военную байку или ещё что-то из твоего неиссякаемого арсенала. Просто открой рот и начни болтать. — Когда ты говоришь так, то я хочу сделать ровно наоборот… — Ёкотани обиженно отворачивается в другую сторону, демонстрируя переломанный профиль. — Ёкотани. — просит Шиф.        Голос Шиф стал ровнее, тише, и это послужило для него неким сигналом-предупреждением. — Хм… Что ж, несколько лет назад, когда я служил в Гуаме, наш информатор, который докладывал о военном обеспечении врага, нас крупно подставил и вся команда подорвалась на мине во время выполнения задания… — Господи боже мой… Спасибо большое, дальше не продолжай. — Погоди, погоди, ты ж не дослушала! — возмутился он. — Дослушай до конца. Так вот, вся наша команда подорвалась на мине. Серьезная мина. Она была на редкость навороченной, у нас таких не было: при приближении цели на расстояние пятидесяти метров от места установки боеприпаса сейсмический датчик отдает команду на отстрел боевого элемента. Короче говоря, ты ещё не успеваешь подойти к мине, как взлетаешь на воздух. Когда я очнулся, вокруг было кровавое месиво. Оторванные конечности повсюду, пробитые головы, кровь… Вокруг царило безумие. Все, кто выжил, пытались прийти в себя, у всех дикие глаза. Из двенадцати человек выжило только четверо. Я легко отделался, попал в госпиталь с оскольчатым ранением. Двенадцать переломов, несколько операций... Парень, с которым мы тогда дружили, был военным хирургом, чуть не отнял мне ногу, но-таки сумел её спасти. — Поэтому ты ушел из армии? Чтобы успеть пожить на своих двоих? — Нет, не поэтому. — а потом ухмыляется. — Но я всегда уважал Джона Сильвера. У мужика была всего одна нога, а все равно умудрился стать самым опасным пиратом.        Курапика успел убедиться, что Ёкотани, несмотря на отсутствие аттестата о школьном образовании, был не дураком, и всё же вызывало большие сомнения, что он из тех, кому нравится в свободное время пользоваться библиотечной карточкой. Тем не менее, он что-то знал про Роберта Льюиса Стивенсона. Впрочем, сам Курапика, никогда не ходивший ни в школу, ни в университет, по общепринятым меркам современного общества тоже считается безграмотным невеждой. — Я провалялся в госпитале месяц, после чего меня отправили на военную базу в Элияху. Дали три недели, чтобы я восстановился. Обычная практика — тебя зашивают и отправляют обратно пока годен служить, либо пока не схлопотаешь пулю в голову или тебя не разнес на куски какая-нибудь бомба. В общем, пока я ходил по госпиталю с костылём, подволакивая ножку, я увидел, как тот хирург, мой приятель, делал солдату ампутацию. Медикаментов на всех не хватало, наркоза тоже, и многих глушили опиатами, чтобы солдаты не скончались от болевого шока во время операции. Того парня накачали дозой морфина, которая свалила бы лошадь, но он всё равно орал от боли. А парень был спокоен как камень. Он стоял и делал своё дело, резал ему руку, пытался спасти ему жизнь. Он был лучшим медиком, которого я знаю. Когда он закончил операцию, я подошел к нему и спросил, как они, чёрт возьми, могут работать вот так. Это в сто раз хуже, чем на поле боя, в самом пекле. И я спросил, что у них за подготовка, — Ёкотани одной рукой подтягивает штанину повыше, перекидывая ногу на ногу, и продолжает: — И он мне рассказывает. Военные медики забирали лошадей и овец с забойных ферм, больных и старых, где их них делали мясо и клей, и везли их на полигон, где они проходили учения, а весь полигон был усеян минами. Они запускали их туда и подрывали. И инструктор говорил, мол, давай, беги, спасай ему жизнь! Вот так и учились. У них в медчасти была лошадь, которую звали Присси. Тупая кличка, да? У них у всех были глупые клички. Эта Присси у них в части прожила дольше всех. Её подрывали на минах восемь раз, но каждый раз лошадь выживала. Но не потому что живучая, а потому что мой приятель её с того света вытаскивал. Он эту Присси спасал, зашивал, а потом её снова отправляли на минный полигон. И так снова и снова. Никто, кроме него, не мог ничего подобного. В каждом отряде был свой военный медик, и все хотели, чтобы тот был с ними на заданиях, понимаете? — Что случилось с лошадью? — спросил Курапика. — А? Лошадью? Умерла. — Ёкотани как-то криво усмехнулся. — От переизбытка испытаний.       Молчание. Ёкотани поднимает голову. Курапика и Шиф смотрят на него. — Чего, плохая история? — Да нет, что ты. Самое то.

***

      Через час Шиф выгнала его из процедурной, сказав, что он здесь больше не нужен. Курапика, отрывисто кивнув, без лишних вопросов вышел из комнаты.       В процедурной стоял умывальник. Курапика вымыл лицо и шею, сунув голову под струю холодной воды. Его била дрожь, как замерзшую собачонку. Он ухватился за край раковины и прижался лбом к холодному стеклу. У отражения в глазах не было ничего — чёрные провалы зрачков, в глубине которых что-то слабо блестит. На ватных ногах Курапика подошёл к стулу, рухнул на него. Взгляд бесцельно блуждал по комнате, цепляясь всё подряд: трещины на стене, раковину, колесики на столе-каталке, хромированный столик, на котором валялся жгут и пустая пробирка. Ведро со шваброй в углу комнаты. Мусорный бак с желтым пакетом. В каком-то оцепенении он переводил взгляд с одного предмета на другой, с радостью убеждаясь, что они не плывут у него перед глазами. Курапика где-то слышал, что психика заботливо убирает травмирующие воспоминания поглубже для того, чтобы обезопасить человека, но события последних нескольких часов в его памяти мелькали безжалостно четкими картинками. Его мысли дрейфовали по ним, ум оцепенел, внутри пустота.       Комната давила тишиной.       Курапика поднял глаза наверх. Пластмассовый датчик пожарной сигнализации выглядел каким-то игрушечным, лампочка индикатора не подавала признаков рабочего состояния. Прислонившись спиной стулу, он вынул пачку из кармана и достал зубами сигарету.       Через минуту открылась дверь. Вышла Шиф, стянув по дороге свою кофту с кушетки, завернулась в неё и села на соседний стул. Курапика поднял на неё глаза, в которых отразился красноватый отблеск огонька сигареты. Вид у неё был измотанный. — Есть ещё закурить? — спросила девушка.       Курапика протянул ей пачку, вытряхнул сигарету. Шиф вытянула её, взяла у него зажигалку. — Как она?        Шиф дернула плечом, будто стряхивая его. Облизнув губы, она зажала губами фильтр и подожгла фитиль. Не спеша затянулась, чтобы не дать легким вытолкнуть дым обратно. — Лучше, чем могла бы. — сухо ответила и кивнула, словно себе самой. — Вы спасли ей жизнь.       Шиф мазнула по нему отсутствующим взглядом, не спеша с ответом. — Спасла… — лицо у неё искривилось в какой-то болезненной гримасе, рот превратился в вымученный оскал.        Курапика посмотрел Шиф прямо в потухшие от усталости глаза, в осунувшиеся черты. И ничего хорошего он в них не нашел, но спросить в чем причина не смог. Нет. Не хотел. Скорее всего, из эгоизма. Он был по горло сыт всеми сегодняшними ужасами, смешавшимися в мешанину из плоти и крови: Неон в полумёртвом состоянии, Гейне, встречей с Розе Паскалем и подробностями смерти Нольте, погоней, самоубийством Майера, хаосом на верфи и… Курапика запретил себе думать о звере. Не сейчас. Не сейчас. Потом. — Её не нужно отвезти в больницу? — Сейчас её нельзя трогать… Как только состояние стабилизируется… Посмотрим…       Видно, что та держалась на последнем клочке сил — пальцы, удерживающие сигарету, подрагивали. Пепел сыпался на пол, искры вырывались из фитиля, будто затухавшие огоньки после фейерверка. В приёмной были только они и один труп, укрытый серым покрывалом, из-под которого торчали только голые пожелтевшие пятки. Курапика не сводил глаз со стола. — Что произошло с Тоей?        Шиф в двух словах поведала ему об инциденте и закончила на том, как они с Джунедом перенесли тело Тои сюда, подальше от глаз. — Джунед сказал, что они встретили Ифей по дороге, потом та пошла ко мне, чтобы забрать лекарства. Не дошла. Скорее всего те ублюдки словили её в переулке, либо когда она поднималась по лестнице. Переулок был пустой, стояла только машина. Они с Тоей не обратили на неё внимание, им показалось, в ней никого не было. — Заглушили двигатель? — Наверное. Те заметили, как Ифей заходит в здание, ну и… — Шиф тухло махнула рукой, потёрла переносицу. — А потом Тоя с Джунедом услышали, как она зовет на помощь, прибежали и… всё. — Что будет с Тоей? — Что, что… — Шиф дернула головой, блуждая измученным взглядом по приемной. — В паре кварталах отсюда есть похоронное бюро. Знакомый коп поможет с документами, чтобы Тою похоронили без бюрократический проволочек… Констатируют смерть от несчастного случая. Полиция-то не будет никого искать. Заведет дело и бросит в долгий ящик. Подобное в Ренгео случается сплошь и рядом. Перестрелка, кому-то не повезло, словил шальную пулю… Тем более, половина копов сидит у Готфрида на зарплате. Тем более, если… — В этом нет нужды, — тихо откликнулся Курапика. — Один из них мёртв. — Шиф, повернувшись к нему, вытаращила глаза. — Они были на верфи. Появились там минут через десять после нас с Ифей. Их было двое, один сказал, что пока они её ловили, то кого-то пристрелил. Ёкотани снёс ему голову. — Да черт, — выругивается Шиф, а потом издает странный, надреснутый звук, будто закашлялась или подавилась. — Так ему и надо. Чтоб им всем в аду гореть.       Курапика кивнул. Сдержанно. Без эмоций. Просто соглашаясь с проклятьем в воздух. Черты лица у нее перекашиваются в гримасу, хорошо знакомую Курапике — сам смотрел на неё в зеркале не так уж давно. Шиф набирает воздух полной грудью, и берёт себя в руки. — Извини. Он был хорошим парнем, а умер так никчёмно и бездарно, что меня просто выводит это из себя. — Разве есть какая-то другая смерть? — говорит Курапика. — Не существует какой-то «достойной» смерти. Все умирают одинаково. Их жизнь просто прерывается, и в этом нет ничего достойного. Но причина смерти важна. — Причина… — на переносице образовалась глубокая складка. — Это так важно? — Это очень важно. Иначе бы вас сейчас не переполнял гнев.       Шиф несолидно хлюпнула носом и затушила окурок в стакане с остатками бурбона. — Ты извини, я… — прокашлявшись, она прочистила горло и поджала мелко дрожащие губы. — Я пойду подышу свежим воздухом. — Шиф положила руку ему на плечо, стиснула. У неё даже получилось ободряюще улыбнутся. — Ты отдохни, ага? Ну что… всё позади.       Курапика проводил приподнятые плечи и неестественно прямую спину. А сам думал — ничего не позади. Ни-че-го.       Шиф спустилась по лестнице и вышла на улицу. Дверь, чавкнув, выпустила её наружу, в переулок. В лицо ударил холодный ветер, изморось царапала щеки. Ледяная крупа кружилась во мгле. Снег идёт… Шиф подняла голову наверх, набрала стылого воздуха и вздохнула, запрокинув голову, посмотрев на небо.       Как-то однажды ей сказали, что с самого рождения каждый человек галопирует навстречу неминуемой смерти, и её задача не дать ему встретиться с ней раньше времени, но иногда будет происходить так, что у неё не получится им помешать. Она прекрасно понимала, что нельзя ворошить душу каждый раз, когда кому-то не удастся помочь или кого-то спасти. В конечном счете непременно случится трагедия. Трагедия должна случиться — нельзя избежать неизбежного. Но Шиф совсем не знала, как справиться с неотступным, грызущим чувством, что она не все сделала, что могла бы сделать что-то ещё, если бы у неё было больше опыта, больше знаний, больше способностей, то не струсила и рискнула бы… От всех этих «могла бы» ей было попросту некуда деваться. Кончается все тем, что обвиняешь себя в массе вещей, которых и вообразить себе не мог и это оказывается полной неожиданностью. Но вместо горечи её охватила ярость. Вот только облегчение та ей не принесла. Слезы душили её. Они текли по щекам и капали по лицу. Костюм на груди был весь мокрый. — Гадство! — громко выпалила Шиф в сердцах.       Рядом с дверью в подъезд стояли переполненные черными мешками мусорные бачки. От усталости её пошатывало. Шиф уселась прямо возле бачка на сколоченную деревянную коробку, подтянув колени к груди, трет воспаленные глаза рукавом. Как бы ни было ей плохо, а Тое еще хуже, он уже мёртв. Перед глазами так и стоит, как парень лежит навзничь на земле в луже крови, в темноте почти чёрной, а на асфальте осколки черепа и мозги, пока из уличной магнитолы весело бренчит маракасами треклятая «Гандхи» под лай трущобных собак. Джунед был не в себе, не то что говорить, он и шевелиться толком не мог, и Шиф пришлось одной идти к его матери, говорить, что её сын умер, чувствуя какой-то нелепый иррациональный стыд. О том, что они не совершили чудо воскрешения, всегда говорил Нараки — с холодным взглядом, монотонным, безразличным, голосом. Нельзя давать эмоциям брать над собой вверх перед убитыми горем родственниками, и его узкий эмоциональный диапазон подходил для сообщения горестных вестей как нельзя лучше. Шиф так не могла.       Поднявшись на нужный этаж, Она знала, что не сможет этого сделать. Ни за что не сможет. Но она стояла и говорила — голос подводил её, безобразно запинался, а перед тем, как сказать главные слова, что разрубят топором жизнь его родителей на До и После, даже не смогла посмотреть им в глаза, стоя, как провинившаяся школьница, как сопливая идиотка. Асма заплакала сразу, согнувшись пополам, прижимая руки к лицу, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания, а мужчина выпрямился и будто бы одеревенел. Шиф стояла, кусая сухие губы, вперив глаза в кожаную куртку в прихожей, крутую, потертую на локтях, как у байкеров, с Азраилом на спине, а сердце у нее стучало так, что её всю переламывало, ведь это было ещё не все, надо было продолжить, сказать про Ифей. Когда Асме стало плохо, Шиф почувствовала себя уверенее, тут она знала, что делать, и спряталась за врачебной ипостасью, отстранившись от простой человеческой — усадить на стул, открыть окна, дать успокоительного… — Ты что сидишь у мусорного бака? Флиртуешь с крысами? — раздается сбочку насмешливый голос.       Вздрогнув, Шиф вскинула голову. В руке у Ёкотани была початая бутылка бурбона. Шиф глянула на него снизу вверх. Приложившись к бутылке, тот протянул виски ей. — Угощайся. — Не хочу. — Хочешь. Выпей. — Не хочу. Отстань, — отказалась Шиф, и в то же время гадала, насколько красные и опухшие у неё глаза. — Надо было отвезти Ифей в больницу. О чём вы только думали?       Ёкотани уставился на неё непонимающим взором. — О чём ты? Ты спасла девчонке жизнь. — Я искалечила её. — севшим голосом проговорила Шиф. — И теперь не знаю… как сказать об этом. Ей, её семье. Просто не знаю. — Она жива благодаря тебе. — Нараки бы сделал лучше. — Нет, не сделал бы. — Сделал бы! — выпалила Шиф. — А я все испортила! У неё никогда не будет детей. Почему вы не отвезли её в больницу? — Шиф поднялась на ноги; теперь они смотрели друг другу в глаза. Голос надломился, в нем послышалось обвинение. — Её нужно было отвезти в больницу! Или вызывать «скорую»! О чем вы только думали?! — Так, ну всё, Шиф, успокойся, — Ёкотани выставил руки перед собой, одна из которых держала бутылку, и принялся её рассудительно увещевать. — Не те обстоятельства были. Вся верфь была уложена трупами с пулями в голове и других частях тела. «Скорая», увидев эту мясорубку, вызвонила бы полицию. Мы, напомню, не законопослушные граждане этой страны, да и своей вообще-то тоже, если посудить. Ты видела, как выглядит блондинка? Будто кровью из ведра окатило, а? Даже самый тупой коп в жизни не поверил бы, что мы просто прогуливались мимо и — ой, батюшки, какой ужас, что ж тут произошло? Надо вызвать полицию! На нас бы повесили обвинение в убийстве в два счёта. К тому же, незадолго до этого мы поучаствовали… в небольшом дорожно-транспортном проишествии на федеральной трассе в центре города и багажнике нашей тачки, ко всему прочему, лежал труп с пулей в виске. — Тогда почему вы не отвезли её в больницу?! — Несовершеннолетнюю девчонку? С огнестрельным ранением? Четверо взрослых мужиков? — Ёкотани скривился. — Тот же сценарий, дорогая моя. Мы бы туда зашли — и не вышли. Никто б нас не выпустил, пока не приехали бы копы. Путь в один конец… Ты же врач, Шиф. Должна знать, какие у них правила. Или ты хотела, чтобы мы подбросили её им на порог, как бездомного щенка? Нам, считай, крупно повезло, что те козлы привезли её на ту верфь.       Шиф всё мотала головой, словно не желая принимать его слова за истину. Ёкотани скрипнул зубами. Конечно, Шиф была в жутком стрессе. Непонятно, как она всё это выдерживает. Ей нынче не позавидуешь, такое на неё свалилось. Каждый день куча людей ждёт от неё помощи, кому-то удается помочь, кому-то нет, и девчонка, видимо, стала последней каплей. Ей, конечно, невмоготу, и тем не менее должна же понимать очевидные вещи. Рисковать ради одного человека полный идиотизм, но та никак не могла взять это в толк, и твердила одно и тоже, как заезженная пластинка. Надо бы её чем-то отвлечь. Он сделал глоток виски. Алкоголь обжог рот и глотку, спускаясь по пищеводу жидким огнём. Забористая крепость напитка вспыхнула и разошлась по мышцам горячительным теплом. — Эй, — позвал её Ёкотани, ставя бутылку на землю. — Тебе бы отдохнуть. Серьезно. Вид у тебя никакой. Слышишь? Ты никому не поможешь, если сама будешь еле живой.        Шиф не ответила, расфокусированно посмотрев по сторонам, будто его здесь не было, а его голос раздавался из ниоткуда, и направилась к двери нетвердой походкой. — Тебе бы пойти прикорнуть, — он делает несколько шагов и оказываясь почти вплотную к ней. — Что бы я делала без твоих советов, — вяло огрызнулась Шиф, зыркнув на него, и отпихнула его в сторону. — Отвали. Дай пройти.        Ёкотани с галантностью открыл дверь, делая пригласительный жест, мол, прошу. Шиф прошла мимо него, упрямо вскинув голову. — Понести тебя на руках? — Только попробуй, и я сверну тебе шею.        Зайдя в подъезд, Шиф остановилась и, оперевшись об перила лестницы, постояла с минуту, опустив голову. Подъем по ступенькам на третий этаж казался тем ещё испытанием, и она не было уверена, что выдержит его. Но надо было идти. Нельзя оставлять Ифей надолго без присмотра. Первые двадцать четыре часа — самые важные. Они-то всё и решают, останется ли жив человек или же где-то там, наверху, решат, что ему, несмотря на все приложенные к спасению усилия, всё-таки пора покинуть этот мир.        Шиф с трудом выпрямился, цепляясь за перила рукой и побрела наверх, кое-как переставляя ноги. У неё получилось подняться до первого пролёта, но на последней ступеньке мир перед глазами резко меняет свой угол, с краев зачернело. Она хватается за перила, пытаясь удержать равновесие, но её кренит в сторону. От встречи с холодным бетоном её спасают чьи-то руки, подхватившие в последний момент. — Так, так, ну-ка, не падай мне тут в обмороки, — приговаривает голос, доносившийся до неё как из другой вселенной. Сильная рука держит её за талию, другая придерживает плечо. — Шиф, слышишь меня? Приём?       Шиф поморщилась, учуяв запах алкоголя, к горлу подкатила тошнота. — От тебя спиртягой разит… — А ты представь что это нашатырный спирт. — пальцы убирают пряди с покрытой испариной лба, желтоватые глаза ловят её осоловелый взгляд. — Ты как, порядок? Терять сознание не собираешься? Иначе мне тебя и правда придется понести, как даму в беде. — Все в порядке. Мне просто нужно выпить ещё кофе. — Сдурела? — хохоток. — Никакого кофе. Ты сейчас же идешь спать.        Повиснув на товарище мешком, Шиф, находясь в какой-то прострации, моргает в попытках вернуть свое сознание в рабочий режим, но то отмахивается от неё, не проявляя ни малейшего интереса к желаниям хозяйки. На лестничном пролете было холодно, по этажам гулял ветер. Её взгляд наткнулся на грязный стаканчик, в котором когда-то была фасоль, рядом валялась банка из-под содовой, черная от многократного нагревания при приготовлении наркотиков. Ей вдруг страшно захотелось вернуться домой, не в Тансен, а в свой захолустный городишко на севере. Интересно, как там поживает Сина? А Минато? Её племяннику уже, наверное, лет четырнадцать… Сколько прошло времени с тех пор, как она видела его? Пять лет? Шесть? Тогда же, когда умерли родители. Нежеланные воспоминания просачивались в голову, словно зловонный запах. Долгое отпевания в храме, кремация, продолжительная церемония у самой могилы, буддисткий священник произносит напыщенную надгробную речь… Сина, в простом чёрном платье до колен, в туфлях на низком каблуке, выпачканными в кладбищенской грязи и перепаханной трави, швыряет ей в лицо бумаги от кредиторов… И как некстати — как некстати! — в ушах прозвучало то, что она говорила, пока Шиф стояла, вперившись в угрожающие судебные письма…        «Ты всегда была эгоисткой! Всегда думала только о себе! Всё время воротила нос от работы в магазине, на который мама с отцом угробили полжизни, о, все мы знали, как ты его ненавидела! Решила пойти в свой чёртов колледж, выбиться в люди, стать врачом, ты, троечница, которая даже не с первого раза поступила! А потом сбежала, оставив всё на нас! Поздравляю, сестренка, твоя давняя мечта сбылась! У нас все забрали за долги! И магазин, и дом! Так что если приехала за наследством, катись откуда пришла, потому что тебе ничего не перепадёт!».       А Шиф только думала: надо же. Как она не замечала раньше, до чего Сине не к лицу чёрный цвет… — Со мной всё нормально. Пусти. — Шиф выворачивается из чужих рук, зло и отчаянно, близкая к тихой истерике, чувствуя, как буксуя, сердце обливается кровью. — Пусти кому сказала! — Я же о тебе хочу позаботиться. — говорит уже без веселых ноток. — Знаю я, чего ты хочешь — затащить меня в койку! — шипит Шиф, уперевшись руками в грудь, отталкивает его, и отступается, налетая спиной на перила. Ёкотани удерживает её за локоть, но она дергает рукой. — Вся твоя забота у тебя идёт от того, что ниже пояса!        Ёкотани глядит на неё, приподняв косую бровь, невозмутимо, чуть ли не с снисхождением, как родитель на чересчур эмоционального ребёнка. — Брось, Шиф. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Не драматизируй. Ты же её спасла… — С какой… стати… мне должно быть от этого легче?! — процедила она, медленно, по слогам, смаргивая резь в глазах. — Ты… ты… Это тебе насрать! Ты привык, что люди вокруг тебя мрут как мухи! Ты за кого-то, кроме себя любимого, переживал хоть раз?! — не зная, куда деть накопившееся, Шиф толкает его в грудь. Ёкотани отступает на шаг, совершенно опешивший. — Научи меня, как не раздергиваться! Давай, научи, как сделать так, чтобы и мне было на всё насрать! — О, ну прости, что у меня душа не рвется на части, — ядовито усмехнулся Ёкотани. — Жаль девчонку, но ничего не попишешь. Вытащили с того света и слава богу. Вот только ты забываешь, что не я один класть хотел на всё то, из-за чего ты на меня тут бочку катишь. Нараки и сам в свое время прилично народу положил, и что-то не припомню, чтобы он носил по каждому траур. Но ты все равно считаешь его святым и водишься с ним, так что не надо мне тут нотации о равнодушии читать.        Красные опухшие глаза смотрели на него с ненавистью, видно было, что её вот-вот прорвёт, а весь всплеск эмоций — результат накопившейся усталости, нервов, сомнений и страха. — Пора уже привыкнуть к тому, что люди вокруг тебя будут страдать и умирать. И дальше будет только хуже. — он развел руками. Надо было заткнуться, но он и сам начал злиться. — В конце-концов — оглянись вокруг. Ты видишь припрятанные где-то коробки с вакцинами от тифа для Армии Спасения? Мы продаем героин. Оружие. Ракеты. Плутоний для ядерных боеголовок, с которым террористы будут уничтожать своих конкурентов, и, возможно, одна из них упадет на какую-нибудь мирную деревеньку под Бенционом и разнесет её в щепки. А от наркоты, который производят наши люди в Каннауджи и Лантау, люди получают убийственную зависимость. Разуй глаза, Шиф. Ты работаешь на преступников, а не на Красный Крест.       Еле устояв на одеревеневших ногах, Шиф отступила, развернулась и ушла, разве что не налетая на углы и не спотыкаясь на ступенях лестницы.

***

      Спустя минут сорок появился Хиде, встрепанный и весь какой-то помятый. Увидев его, тот окинул его критическим взглядом, сказал, что скоро придет, а через минут десять вернулся с одеждой: хлопковая рубашка и штаны. По размеру Курапика догадался, что и то и другое принадлежит Хиде. Поблагодарив его, он второй раз за день переоделся в чужую одежду, выбросив и рубашку, и брюки, в чьей только крови не выпачканные. Отмахнувшись от их вопросов, он спросил, где Ёкотани, ушел и вскоре они погрузили тело Тои в машину. — Героин мы отвезли в надежное место. Остальным сейчас занимаются Адзуса и Ораруджи. — сказал Хиде, шмыгнув носом от холода, утер нос рукавом, после чего смерил его оценивающим взглядом. — Ты бы домой поехал, передохнул. Утром я позвоню. Хватит с нас, наверное, на сегодня приключений, как считаешь?        Возвращаться в опостылевшую пустую квартиру? Его терзали противоречивые желания — убраться подальше и укрыться в одиночество, или же остаться, потому что дома под подушкой его ждали кошмары. — Наверное, поеду домой, — врёт он.        Хиде ушел. Курапика остался в коридоре один. Тела на столе больше не было. Курапика с минуту сверлил взглядом пустую поверхность, и перевел его на открытую дверь в процедурной.        Асма сидела возле Ифей. Широкая кушетка была переоборудована под некое подобие больничной кровати для тяжелых больных. Женщина держала дочь за руку и гладила по волосам.       Курапика остановился на пороге, не решаясь зайти. Услышав, что он подошёл, Асма повернула к нему смятое лицо. Курапика видел её всего несколько часов назад, и казалось, что за это недолгое время женщина постарела лет на десять. Долго, много минут он просто стоял в дверях и смотрел. В комнате стоял запах йода, плотный, жестокий запах крови. На полу засохшие ржаво-розовые пятна. Разрезанная блузка валялась в ведре. Ему хотелось сбежать, как можно скорее пропасть с глаз долой, как неприятный предмет, который нужно убрать. — Не стой. Зайди. — услышал он голос Асмы. — Я не знаю, что сказать. — глухо откликнулся Курапика. — Ничего… Ничего и не нужно. Просто зайди.       Он не смог ей отказать. Курапика подошел к кровати, сел на стул. Ифей, едва ли не бледнее усопшего брата, лежала без сознания под простыней. Слышалось поверхностное дыхание, промежутки между вдохами и выдохами были большими, но цепочка не прерывалась. Узкая ладошка с мозолями, предплечье все в синяках от внутривенных вливаний.       Смотреть на неё не было сил, и Курапика отвертнулся, как поворачивает голову пловец, вдыхая глоток воздуха. Ощущение было такое, что самим своим появлением он навлёк на них беду. Нелепость, да. Но то, что Курапика почувствовал, видя застывшее в тревожной маске лицо перед собой, спрятанное за ним горе, не подчинялось рассудку. Он ведь понимал, что нельзя было оставлять иероглифы у себя — и все равно оставил. Ничем хорошим это кончиться не могло. И не было ему от этого никакой пользы, никакого удовольствия.        «Ведь это даже не моё дело. Меня здесь ничего не держит. Я могу встать и уйти, прямо сейчас. Никто не принуждает меня оставаться с этими людьми. Я один найду Готфрида и Рёдан. Но что-то подсказывает, что нельзя. Что-то, что сидит, как заноза, и ноет… Да что со мной?». — Мне жаль. — услышал Курапика свой хриплый, севший голос. — Мне очень жаль.        Асма ничего не сказала, не повернулась к нему, но он увидел, как её губы задрожали. Женщина сжала их в тонкую горькую линию, не давая горю прорваться наружу. Опухшие веки набрякли, глаза, с которых пролилось слишком много слёз, ввалились. Молчание дёргало за нервы. — Вы хотите, чтобы я их нашёл и убил?       Женщина вскинула на него свое лицо, подняла свой взгляд. — Вы вернули её, это самое главное. — еле слышно выдавила она. Её голос был испуганным и безжизненно-монотонным. Словно она была контужена. Ещё один болезненный удар сердца. — Чего не пожелаю, чтобы ты брал на себя такой грех, как убийство… тем более ради других. — Я возьму его на себя, если вы этого захотите. Я причиню им столько же боли, сколько они причинили вашим детям. Скажите, и я это сделаю.        Его отрешенное, бесстрастное лицо заставило её запнуться с ответом. Этот молодой юноша говорил без тени колебаний, глядя на неё серьезно и обезоруживающе твёрдо. Безмолвно ожидая ответа. Его глаза смотрели на него без эмоций. Они не были полны гнева, озлобленности, имеющий свойство толкать на скорые расправы и опрометчивые поступки. Они были просто никакие. И женщина поняла, что ей достаточно было сказать слово, и он встанет и покинет комнату, чтобы совершить чёрное дело.        Не выдержав его взгляда, женщина сгорбилась и опустила глаза. На мгновение Курапика подумал, что вот-вот увидит кивок. После чего, опустив холодную руку дочери, прикоснулась кончиками пальцев к своему лбу, затем к сердцу и в его сторону. Курапика мгновенно узнал этот жест, и что он означает, ведь не далее, как несколько часов назад наблюдал его со стороны собственными глазами. И он означал буквально: «Я благодарна, но прошу тебя забыть об этом безумии. Мне не нужна их кровь». — Возможно… сейчас это прозвучит крайне неуместно… — Курапика тяжело сглотнул, проглатывая ком в горле. — но два дня назад у меня был день рождения. Когда я пришел к вам в первый раз. — Вот как, — Асма слабо улыбнулась. — Поздравляю. Сколько тебе исполнилось? — Девятнадцать. — Всего-то? Совсем ещё молодой. — Не то что по ощущениям. — горько усмехнулся Курапика. — Я… Наша встреча был лучшим, что произошло за тот день. Я почти что почувствовал себя как дома, а я, признаюсь, давно ничего подобного не испытывал.       Асма всмотрелась в него, и нечто — какая-то тень — промелькнула в её глазах. Будь у неё менее осунувшееся лицо, можно было бы предположить, что это тень сожаления и сочувствия. — Ты потерял свою семью, да ведь? — осторожно спросила женщина.        Он поднял брови, так, что Асма поняла ответ. — Ох… Бедняжка мой. — произнесла она с такой печальной нежностью, с таким состраданием, будто его горе было её собственным. Курапика, хоть и плохо соображал, но все равно вздрогнул — таким неожиданным было это её «бедняжка мой». Его ввело оторопь и то, что своем горе женщина была способна на сочувствие. — Поэтому… Я понимаю ваши чувства. Если я могу для вас что-то сделать…        Курапика облизнул запекшиеся губы. Да что же это… Он не мог припомнить, чтоб когда-то в своей жизни ему было так тяжело выразить свои мысли, чтобы он был столь косноязычен, чтобы не мог закончить фразу, запинаясь, спотыкаясь об слова… Он собрался посмотреть на Ифей, но никак не мог отвести взгляд от женщины, которая была добра к нему, по сути, проходимцу, незнакомцу, сверх всякой меры. — Ты мстишь за них?        Курапика моргнул. — Как вы?… — Сегодня ты сказал, что самое главное и трудное — решиться на убийство, а остальное дело техники. И твоя решимость, с которой ты предложил расправиться с теми, кто… к-кто… — Асма судорожно вздохнула, и казалось, не могла вынести слов, которые собиралась сказать. — убил моего сына и причинил моей девочке боль, говорит, что тебе это не в первой. Но я не могу представить, ради чего ещё ты мог бы лишить жизни.       Курапика еле заметно качнул головой. Вдруг дыхание на постели прерывается. Асма подобралась, каменея, протягивает руку, чтобы коснуться её щеки. Но дыхание возобновляется: Ифей дышит — сначала легкий трепет, затем вдох и выдох. Женщина зажимает ладонью рот, её плечи мелко трясутся, из глаз одна за другой текут слёзы, текущие одна за другой. В последовавшем молчании Курапике показались ужасно знакомыми муки и страдания этой женщины, такими же знакомыми, как его собственные. Он чувствует себя до отвращения бесполезным, беспомощным, и думает, как невозможно, как смертельно он устал от внешнего мира.        На его плечо ложится чья-то тяжелая рука мясным крюком. Он поднимает голову. Муж Асмы, Саватари кивает ему, и глазами указывает на дверь, вежливо прося оставить их наедине.       Курапика покидает комнату на ватных ногах, прикрыв за собой дверь. Он стоял посреди холодной приёмной под раскаленным светом ламп, спрятанных за решетками. Снаружи доносились завывания сирен — пожарной службы, скорой помощи или полиции. Смутный шум улицы. Рев проехавшего мотоцикла. Лай собаки. Холодильник возле окна стены у раковины, примолк, потом чавкнул, и загудел с новой силой. Из подтекающего крана падает вода. Кап. Кап. Кап.        «Я тебя найду, тварь. Ты у меня за всё поплатишься. Я тебя попалам разорву и разотру то, что останется, твоей уродливой морде, на твоих же кишках тебя удавлю, паскуда». Курапика ухватился за эту мысль, с ней легче было выстоять в пропахшей смертью комнатушке. Ненависть к Гёней Рёдан перемешалась с ненавистью ко всем владельцам алых глаз, кто сидит по его милости за решеткой, к тем, кто ещё пока что гуляет на свободе, к Готфриду, ко всем тем, кому он отстегивает дзени, чтобы те исполняли его волю. И тут же вздрогнул — от того, как легко пропустил её в свою голову. Дрожь пробежала по нему, как десятки маленьких ножек.        В коридоре за дверью приемной царило безмолвие. Сверху, за решеткой, как в тюрьме или в бункере, мигают светильники. Штукатурка на потолке искрилась мелкими точками. Курапика доходит до конца коридора, проходит через тамбур и поднимается на четвертый этаж. Лестница в пролете отличалась от тех, что ниже — крутая, вееробразная. Та вывела его в еще более узкий коридор с обшарпанными стенами, заканчивающийся деревянной дверью. Курапика стучит. Никто не отвечает. Стучит ещё раз. Нет ответа. Он на пробу берется за ручку, и та легко поддается.       Обстановка комнаты была спартанской. Вместо кровати на полу лежит матрас с постельным бельем, в углу стоит напольная вешалка, прямо на которую в разнобой закинута одежда, возле окна ротанговый стол с парой стульев, собственно, вот и вся мебель. На стеганом покрывале валялся открытый ноутбук, чирикающий и мигающий подсветкой в темноте, возле матраса стоял чайник. Свет в комнате шел от одной напольной лампы, которая выхватывала в резкий жёлтый круг компьютерные провода, зарядки, пустые банки из-под энергетиков, холодного кофе, обертки шоколадных батончиков «Херши», жевательного мармелада, упаковки быстрорастворимой лапши, справочники по анатомии и руководства по оперативной хирургии, куски жженой фольги и заскорузлую подушку, на которой дрёмал, всхрапывая с блаженным, урчащим, слюнявым звуком Пуф. Окна занавешены подколотым саваном занавесок, которых едва хватает на то, чтоб пропускать с улицы дробное лиловое свечение от неоновой рекламы дома на той стороне дороги. Шиф, переодетая в джинсы и полосатую кофту с длинными рукавами, сидела в плетеном кресле с ногами, пила из бутылки с этикеткой с танцующей сливой с гитарой и смотрела в окно. На белом, как у альбиноса, лице, плавали рекламные блики; девушка была похожа на персонажа из неонуара. — Зря я на него орать начала. — спустя минуту нарушила тишину Шиф. — Зря, — согласился Курапика; он собирался выйти на улицу, и слышал конец их перепалки с Ёкотани. — Он не хотела вас обидеть. — Знаю. Я просто устала. Адски запарные недели вышли. — Понимаю. — Надо, наверное, извиниться, да? — Неплохая идея.       Шиф выдавила улыбку. Это была вымученная, но хорошая улыбка — с поправкой на обстоятельства. Сделав глоток и утерев губы, Шиф указала рукой с зажатой бутылкой в сторону стола. Курапика понял жест, подошел и взял стул. Бросив взгляд украдкой, он заметил стоящий на столе пузырёк феназепама, а под грудой разнокалиберного хлама, состоящего из полупустых упаковок жвачек, пластырей, шовных наборов, коробки с ампулами морфина и парочка нелегального вида пакетиков с таблетками, завернутых в пищевую пленку. Он подтащил его к окну, сев рядом. — Будешь? — Что это? — Сливовый ликёр. — пояснила Шиф. — Её делают из сливы, пальмового сока и ещё какой-то ерунды, кокосовой браги, вроде. Пойло для бедняков, но очень вкусно. — Нет, спасибо. Я не пью. — Что ж, твоя печенка будет тебе благодарна за воздержание. — Я отрываюсь на лёгких. — сообщил Курапика, доставая из кармана пачку. — Вы позволите? — Пожалуйста.       Дёрнув за колесо зажигалки, он закурил и сделал глубокую затяжку. — Я тоже не пью. — вдруг сказала Шиф, словно оправдывалась. — Ладно.       Он поискал взглядом то, что подойдет под пепельницу, и нашёл только банку из-под «Спасатель» — они были везде, как и маленькие стеклянные бутылочки с этикеткой с молнией, в которых, как обещали производители, содержалась убойная доза кофеина, обещавшая заряд бодрости на восемь часов, но «убойная» это уже было не про Шиф, потреблявшей энергетики сверх меры. — Нет, правда. Не хочу, чтоб ты решил, что я какой-нибудь алкоголик. — И мысли не возникло. — поставив банку, Курапика стряхнул в неё пепел. — Но я не одобряю возлияний во время хирургических вмешательств.       Из Шиф вырвался сипловатый смешок. — Спорить не буду.       Шиф подтянула колено к груди. Даже кожа на лодыжках у неё была покрыта веснушками. Курапика заметил лежащего на подоконнике Джейн Остин. — Вы читающий человек. — Да ты что, она не моя. Хиде мне её дал. Попросила дать какое-нибудь лёгкое чтиво, чтобы читать, когда не могу уснуть, а он подсунул мне «Гордость и предубеждение». Вот же книжный червь. Обязательно надо придумать что-то заумное. — Шиф фыркнула носом, бросила книгу обратно. — Но мне понравилось. Дарси так любил Джейн, что это просто невозможно. Когда я дочитала то подумала, что благодаря чувствам к ней он стал человеком. Он полюбил и при этом нашел себя. А большинство любят, чтобы при этом себя потерять.       Протянулась недолгая пауза. — Вшивый из меня якудза. — говорит вдруг Шиф, после чего глянула на него: — Мне кажется, организованная преступность тоже не твоё. — Поверьте, я бы туда не пошёл, не будь в этом необходимости. — Аналогично. — Ваша семья знает, что вы… чем вы занимаетесь?       Шиф сжала губы, выпрямив улыбку в линию. — В смысле, что я преступница? Нет. И не знали. Родители умерли… — она замолчала, задумалась. — уж лет шесть назад. Они погибли в автокатастрофе. Попали в аварию. Я тогда заканчивала университет. Ехали в машине по дороге в ущелье, ливень шел стеной — середина апреля, самый разгар сезона дождей. Они возвращались домой из аэропорта, ездили отмечать годовщину свадьбы на Бая-Маре. Первый отпуск за двадцать лет. Дорога скользкая, темнота, а им на встречу вылетела другая машина. Не разминулись на повороте, потеряли управление и упали в кювет. Их сбил какой-то малолетний говнюк, который только права получил. Мама умерла не сразу, пролежала в коме. Она была очень здоровой, протянула целый месяц. Отец умер сразу. Пробил собой лобовое стекло, когда машина падала, ударился головой. — Водитель выжил? — Отделался сломанной рукой, да ушибами в ребрах. У меня есть ещё старшая сестра и племянник, но мы не общаемся. — Почему?        Шиф повела плечом и вместо ответа попросила у него сигарету. В тишине было слышно, как Пуф во сне подергивался и ворчал. Сделав затяжку, она подняла голову и впервые с тех пор, как он пришел, посмотрела ему прямо в лицо. Она хотела что-то у него спросить, это было видно, но тут послышался деликатный стук — заскрипели дверные болты, в дверную щель всовывается голова. — Шиф? — громким шепотом зовет Хиде. — Ты ещё не… — потом он замечает его. — А ты что здесь делаешь? — Что, нельзя? — интересуется Курапика. — Я думал, ты к себе поехал.       Курапика пожал плечами. — Давай, присоединяйся к кружку групповой бессонницы. — Шиф отсалютовала ему бутылкой деси дару или как оно там называется. Хиде зашёл в комнату, сбросив заляпанные грязью ботинки на пороге, подтянул из-за стола еще стул к подоконнику и уселся рядом с Курапикой, закинув ноги и скрестив лодыжки на подоконнике. — О, Будда милосердный… — Хиде порывисто трет лицо ладонями. Вид у него был одуревший, будто его минуту назад разбудили пинками. — У меня тоже сна ни в одном глазу. — Рин ещё не вернулся? — Пока нет. И не отвечает на звонки. — озабоченно поджав губы, отзывается Хиде. Брови Шиф съезжаются на переносице в недоумении. — Что-то случилось? — Надеюсь, что нет. Адзуса и Воконте тоже не поднимают — сигнала нет, всё глухо. — Куда вы уезжали? — Сначала мы с Рином избавились от тела Майера. Потом поехали в Сандесхайм, на Каснер, в тот магазин, про который говорил Майер «Клиффорд». Магазин, понятное дело, был закрыт. Мы зашли внутрь через чёрный вход, чтобы не привлекать внимание. Битый час искали, где спрятан героин. Оказалось — на складе. В пакетах из-под корма для птиц. Внутри каждого мешки с порошком, в общей сложности двадцать фунтов. Так что Майер сказал правду. — положив локти на подлокотники, Хиде скрещивает пальцы и трет большие между собой.       Курапика следит, как сизое облачко дыма поднимается к потолку и расходится, растворяясь в воздухе. Глотнув из бутылке, Шиф утерла рот и опустила бутылку на пол. — А наркотики на верфи? — Ими сейчас занимаются Рин, Адзуса и Ораруджи. — Их всего трое. — заметил Курапика, и Хиде его понял. — Думаешь, кто-то из прихвостней Готфрида появится там после того, как мы одним махом уложили дюжину его людей? Вряд ли. Тем более, он не знает, сколько нас, и о наших ресурсах. — Если Готфрид не идиот, то догадается, что вы прячетесь где-то в Ренгео и будет искать вас здесь. Это чревато последствиями. Ваши действия дали ему понять, что вы не принимаете его условия. По словам Майера, героин хранится на трех верфях, до одной из которых вы сегодня добрались. Значит, на оставшихся значительно усилят охрану, и его люди будут ждать вас, пока остальные займутся поисками. На эффект неожиданности больше рассчитывать не выйдет. — Разумеется. Теперь действовать только в ва-банк, — усмехнулся Хиде. — Сколько всего верфей в городе? — В Эрдингере и вокруг него примерно сотня причалов. Этот город — один связующих портов по всему Восточному побережью, поэтому их так много. Без более точной информации мы будем искать нужные, как иголку в стоге сена. — Другими словами… — Нужен ещё один информатор. Пока мы пройдемся по всем портовым докам, мы потеряем время и Готфрид успеет перевезти героин в другое место. Нужен кто-то, кто сузит круг поисков. Из более близкого окружения. — Майер был водителем Вильяма. — напомнил Курапика, стряхнул пепел в банку, потер ладонью лоб. — Из него можно было бы вытащить куда больше информации, не пусти он себе пулю в лоб.       «Из Отто тоже» подумал Хиде, но не стал говорить вслух. — А его сестра? — предположил Хиде, глядя на свои большие пальцы. — Лаура. Может, она знает, куда Майер возил Вильяма? — Нет. Я спрашивал об этом. Лаура знала только то, что Майер был у него на побегушках, подробностями своей работы он с ней не делился. Только как-то раз тот проболтался, что возил Вильяма на встречу с крупной шишкой из Конгресса. — Сенатором Вальтером? — Точно. — Может, стоит расспросить её ещё раз? — После того, как я сообщу ей, что её брат ушел из жизни на своих условиях, думаю, вряд ли она захочет со мной чем-то делиться. — Курапика затянулся. — Но стоит попробовать. Вдруг ей что-то придет на ум, что не пришло в прошлый раз. Любые мелочи могут оказаться полезными. — Слушай… — Хиде повернулся к нему. Глаза у него сузились. Пальцы, крутившиеся вокруг своей оси, замерли. — Тот парень, которого сенатор… ну ты понял. Йохан. Я думаю, с ним тоже стоит потолковать. Он мог случайно слышать какие-нибудь разговоры по телефону, пока они были вместе.        Курапика потянулся, чтобы затушить окурок, и после недолгих размышлений кивнул. — Смысл есть.       Наступает молчание. Курапика делает вид, что не замечает, как Хиде украдкой поглядывает на него. Опасается ли он его после того, как увидел нэн-зверя? Имеет право. От второй сигареты на гортани осела горечь. Пуф вскочил Шиф на плечи. Хиде потянулся его погладить, но кот сердито зашипел и ударил его лапой по руке. — Вот гадёныш. Он у тебя привитый? — Ты же знаешь, его с улицы взяла. — Тебе не приходило в голову, что его надо к ветеринару отнести? Может, у него бешенство. — Хиде, не нуди, нет у Пуфа никакого бешенства. Правда, сладенький мой? — засюсюкала Шиф, почесывая складки под головой. — Вы давно друг друга знаете? — спрашивает Курапика.        Шиф берет Пуфа на колени, урчащего, как трактор. Кот ложится ей на ноги и выгибается, свесив лапы, подставив свою пушистую тушу под руки хозяйки. — Лет девять, да, Хиде? — Шиф смотрит на него. — Когда я поступила в колледж, то устроилась на работу санитаркой в морг при храме, где вырос Хиде. Нужно было чем-то платить за учёбу, а Шинкогёку находился недалеко от дома. Человека, который меня нанял, предлагал хорошие деньги. Так что я этого парня лет с одиннадцати знаю, когда он еще был мне во-от по сюда. — Шиф отмерила расстояние от пола. — Такой милый мальчик был, всегда-всегда со мной здоровался: «Добрый день, Шиф-сан», «Как у вас дела, Шиф-сан?»… — Прекрати, — шикнул Хиде, смутившись, на что та зафыркала от смеха. — Тот синто-буддисткий храм, о котором ты говорил, и есть Шинкогёку? — обратившись к Хиде, спрашивает Курапика. — Погоди, ты ему говорил про храм? — Шиф смотрит на Хиде. Тот жмет плечами. — Ясно... В общем, да. Адзуса тоже из Шинкогёку, но, кажется, он пожил там всего пару лет. — До пожара. — Н-да. — Шиф провела рукой по шее, массируя затекшие мышцы. Курапика услышал, как хрустнул позвонок. — Я могу задать вопрос? — Спрашивай. — Насколько я понимаю, у вас есть диплом и опыт работы. Как вы попали в организованную преступность? — Тот танатопрактик, к которому Шиф устроилась санитаркой, наш сохомбутё. — отвечает за Шиф Хиде. — Одно из высших чинов в иерархии, чуть ниже санро-кай. Его зовут. Нараки. Он бывший хирург. Шиф его ученица.        По лицу Курапики проскользнуло удивление. — Вы тогда знали, что он из якудза? — Ни сном ни духом. Вернее… — Шиф мнется. — Долгая история. Нараки работал врачом, потом произошла какая-то мутная история. Не знаю, в чем было дело, но его лишили лицензии, и он отмотал срок в Ривада. Это тюрьма строгого режима в Магальянисе. А когда вышел, его завербовали в Хейл-Ли. Я узнала об этом только когда сама начала работать на клан. — Вы остальных тоже знаете с Шинкогёку? — у него имелись вопросы, зачем, собственно говоря, члену якудза работать в морге при храме, но он оставил его при себе. — Не-а. — Хиде качает. — Ёкотани родился на юге Какина, в Хинтада, я говорил, что познакомился с ним в Сенге. Он тогда три года работал на Куросе, и привёл меня в Хейл-Ли. Он чамар, родился в самой низшей касте. В восемнадцать лет записался в добровольцы и пошел служить в армию Какина, потом начал служить по контракту. Так многие чамары делают. Военная служба дает привилегии, позволяющие жить лучше, чем остальные выходцы из касты. Заработок, медицинская страховка, жилье за пределами трущоб. Он бывший лейтенант. Спецназ дальней разведки из морской пехоты. Пять лет назад сбежал из армии, не дослужив пару лет до истечения срока контракта — напортачил что-то на службе, и стал наёмником. Выполнял заказы преступных группировок в Союзе Митен, наркокартелей, левых лидеров, экстремистов, раскачивающих политическую обстановку… Спустя пару лет его завербовал Куросе после того, как он чуть не загремел в Гарону за участие в революционном бунте в Видьясагаре, островном государстве возле Митена. Его посадили в местную тюрьму до суда, но тут появился Куросе. Перетёр с властями, мол, так и так, вы посадили нашего парня, дал взятку нужным людям и его выпустили. — Как он его нашел? — Куросе давно его приметил, ждал, когда Ёкотани засветиться. У него такой метод — он ищет бывших военных из разных стран, дезертиров, и набирает их к себе. Сам он из Баменди, и, вроде как, служил, военным лётчиком в эскадрилье, а после этого стал заниматься торговлей оружием. — В скольких странах они там в розыске? — спросил Хиде, — В тридцати, кажется? — Шиф зафыркала смехом. — Адзуса просидел в колонии три года за убийство и грабеж с отягчающим, пока наш взыскатель долгов Маруф не заманил его к себе. Рин тоже из нижней касты, только из Шиона. Это сурамугай для чамаров Тансена, трущобы. До Хейл-Ли он работал на мелкую банду, которую держали под собой Кси-Ю. После того, как три года назад полиция накрыла рынок рабов в Джундайре, чьи владельцы имели тесные связи с Кси-Ю, он перешел в Хейл-Ли. — Прости, вы сказали, «рынок рабов»? — Это место, где продают чамаров. — поясняет Шиф. — Никогда не слышал о торговле людьми? — Он же из клана Курута. Вряд ли они много знали о внешнем мире. — говорит Хиде; в его голосе слышится снисходительность, которая по каким-то неясным причинам разогрела в нём раздражение. Однако… возразить ему было нечего. Члены клана за исключением тех единиц, кто побывал за пределами леса достаточно далеко, имели самые примитивные представления о мире, в котором живёт остальное человечество. Детям с самого детства родители годами вкладывали непреложную истину о том, что внешний мир — небезопасное место. Что деревня — их дом, и они должны жить во благо дома, оставаясь в нём, и продолжать род Курута, передавая их ценность будущим поколениям, так что почти все дети, вырастая, не имели практически никаких знаний о том, что происходит за пределами леса. — Я знаю о существовании трафикинга, но первый раз слышу о том, что существует рынок, где можно… покупать людей. — его губы брезгливо дергаются. — Есть. Многие знают, но о нём принято молчать из-за людей, заинтересованных в том, чтобы он продолжал существовать и приносил им прибыль, и прибыль немалую. Не меньше, чем приносят наркотики и оружие, и грязи там тоже выше головы, можешь мне поверить. Сам понимаешь… Тех, кого продают, используют в качестве бесплатной рабочей силы на шелковичных фермах, текстильных фабриках, опиумных полях, для производства наркотиков или для сексуального рабства. Некоторые родители из низших каст ползают на коленях перед работорговцами и отдают своих детей, чтобы спасти их от голода. На каждого ребенка, попадавшего на рынок рабов, приходились сотни тех, кто голодал и умирал в страшных мучениях.        Шиф подобралась на стуле, берет бутылку, делает глоток и протягивает Хиде. Тот качает головой, мол, нет, спасибо. — Хиде говорил, что никогда не встречался с вашим боссом. Вы тоже его ни разу не видели?       Улица вздрогнула от раската грома, стекла окон близстоящих домов блеснули, отражая блеск молнии, прорезавшей грозовые облака длинным зигзагообразным лезвием. Пуф с шипением спрыгнул с колен Шиф под стул. Первые капли дождя застукали по окну, косо заморосил мглистый дождик. Спустя несколько секунд они переросли в ливень, спустя несколько минут это был уже водопад — вода лилась с неба сплошным потоком, таким плотным, что перестали быть видны уличные фонари. — Однажды я встречала его. Перед тем, как меня… стала частью якудза. Мы немного говорили с ним. Я не знала, что он был оябуном… Тогда не знала.       Купапика чувствовал, что Шиф говорит ей не всю правду, что за этим кроется что-то еще. Хиде же воззрился на неё оторопело. — Ты никогда не говорила, что встречала босса!        Лицо у Шиф перекосилось, словно тема, о которой они говорили, была ей неприятна. Повернувшись к нему, она вдруг спросила: — Не жалеешь, что влез во всё это? — Не знаю. У меня есть чувство, что я сунулся в воду, не зная броду.       Сквозь кружево занавесок расползался паутинками по стенам свет фонарей. Мышцы отяжелели, налились битумом. Курапика посмотрел на свои ладони, понимая, что контроль над ситуацией просыпался сквозь пальцы, и не было никакой осязаемой точки, за которую можно было ухватиться. Что от него зависело сейчас? Да, в сущности, ничего. Как легко, по щелчку пальцев, всё могло пойти не по плану. Какая ирония, думал он, заключается в том факте, что контроль на самом деле всего лишь иллюзия. Как быстро тот может испариться. Он не смог предугадать последствий, как в Йоркшине, когда охотился на Куроро, и его друзей чуть не убили, а Неон лишилась способностей, как в Шанха-Сити, а сейчас… — Хочешь поговорить? — Нет. — Ладно. — пауза. — Ты в порядке? — Да, — врёт Курапика. — Тебе бы поспать. — Я уже недели три как не сплю по ночам. Забыл, что это такое. Мне даже кажется, что из-за этого я становлюсь идиотом. — Мне ты не кажешься идиотом. — Это тебе не кажусь. — Что ты хочешь этим сказать? — Да ничего. Просто дразню тебя. — Шиф улыбнулась. — Больше не буду. — Надо понять, что делать дальше. — Похвально, что ты рвешься в бой, но надо сделать передышку. — У нас нет времени на отдых. — Ты слышал, что Ёкотани сказал про лошадь? Взгляни на себя — тебе не в драку, а червей кормить. — Шиф, поставив бутылку на пол, развернулась на стуле, посмотрев назад. — Хиде, глянь, есть ли в чайнике вода.        Хиде встал и подошел к столу. Послышался щелчок, после него глухой плеск — Хиде досадливо выругался, что-то буркнул. Чайник забулькал кипящей водой. Вернулся он с чашкой с цветочным узорчиком. Чай был жасминовый, это Курапика и со своего места чуял. — Раз вы врач, почему вы не используете исцеляющие техники нэн? — Я овладела аурой только потому что Нараки меня заставил. Вроде как он будет спокоен, что меня просто так никто не прикончит, если у меня будет нэн. Поначалу я и правда хотела использовать собственную ауру для исцеления, но целители нэн должны быть выделителями или манипуляторами, или хотя бы специалистами, а я материализатор. — Правда?        Шиф, закивав, отхлебнула чай. Курапика достал из пачки еще сигарету, закурил. Последняя. И ладно, зато не будет соблазна. — Я изучала этот вопрос. — раздумчиво продолжила та. — Исцеление с помощью нэн происходит по принципу слияния с чужой аурой. Нэн воздействует на клетки, заставляя их регенерировать с большой скоростью. Иначе говоря, целители с навыками выделения вторгаются в чужую ауру, чтобы заставить её лечит тело. Манипуляторы нэн, в свою очередь, скорее меняют «заводские настройки» ДНК клеток организма, высвобождая потенциал к скорейшему исцелению. Но воздействовать на человеческое тело нэн огромный риск и очент опасное мероприятие из-за индивидуальных свойств ауры самого исцелителя. Тут как с переливанием крови. Если влить несовместимую группу, скажем четвертую к обладателю первой, то произойдет реакция отторжения — иммунитет отреагирует на неё, как на чужеродное и потенциально опасное, что может привести к большим проблемам со здоровьем и даже к смерти. Поэтому целители невероятно способные пользователи ауры. Их еще называют заклинателями нэн. — Разве заклинатели нэн не те, кто наоборот, изгоняют чужую ауру? — Курапика подтащил стул поближе к окну. Очередного громовой раскат отдался в висок пронизывающей болью. — Вовсе не обязательно. Существуют разные заклинатели нэн с разными способностями. К примеру, изгоняющие нэн обладают способностью выгонять чужую ауру из тела, запечатывая её в предмете или в животном. Их ещё называют экзорцисты. Особо продвинутые пользователи не нуждаются в запечатывании, и могут её просто обнулить. Моя техника напоминает нечто подобное. При соблюдении определенных условий я могу высосать из человека ауру, временно лишая его способностей. На сколько зависит от того, как долго пользователь нэн находился под влиянием техники, но полностью забрать её не могу. — Шиф собиралась победить Хисоку на Небесной Арене, используя это свойство своей техники, но он быстро просёк, в чём дело. — Да, да, — проворчала Шиф. Проигрыш, очевидно, её уязвил, но проиграть такому бойцу, как Хисока… Что ж, она далеко не первая и не последняя. Многие пользователи нэн с которыми Хисока встречается, обыкновенно живут очень недолго. Собственно, вообще не живут. Так что ей в каком-то смысле повезло. Курапика отдавал должное навыкам Хисоки и, объективно оценивая свои шансы на победу, признавал, что в схватке один на один не смог бы его одолеть. — Целители избавляют от проклятий нэн, в которые проклинающий вложил свою ауру, а также очищает ауру самого человека, если он при использовании своей особой техники нарушил наложенное на неё условие. — Но за этим всегда следует смерть. — возразил Курапика. — Вовсе необязательно. — возразила Шиф, ставя чашку на подоконник, — Все зависит от условий, которые поставил человек. Да, чем они жёстче, тем сильнее твоё хацу, но можно же поставить и более слабые. Их нарушения не обязаны караться смертью. Например, ограничение на использование ауры в течение какого-то времени. Или свое здоровье. При повышении потенциала своей ауры я получаю все симптомы состояния тяжелого простудного заболевания, и время, которое я в нём проведу, зависит от того количества времени, которое я использовала ауру сверх меры… В общем, логика понятна. По-моему, честно говоря, только сумасшедший решится поставить свою жизнь ради того, чтобы усилить свои способности.        Курапика не ответил, и выпустил дым в окно, который растекся по орошенному каплями воды стеклу. — Запечатывающие заклинатели могут заблокировать чужую ауру на какое-то время. Есть дознаватели, как Хиде. — «и Пакунода». — Они собирают необходимую информацию через нэн. Многие из них работают на Ассоциацию. Заклинатели из разряда манипуляторов нэн управляют чужой аурой с помощью слияния с собственной. Их техника напоминает то, как кукловод управляет своей марионеткой. По-крайней мере, я для себя так сравниваю. — Вы ведь не хантер, верно? — спрашивает, скорее констатируя Курапика. Шиф кивает. — И тот, кто вас обучал нэн, надо думать, тоже не имеет лицензии. В таком случае, откуда вы знаете столько информации? Есть какой-то особый источник? — А как, по-твоему, Рёдан овладел нэн? — вставляет свое слово Хиде. — Хантеры далеко не единственные, кто обладает знаниями об использовании ауры. Некоторые люди пробуждают её совершенно случайным образом, сами не осознавая этого, порой даже в детстве, и потом самостоятельно осваивают. Это, как правило, относится к особо выдающимся пользователям… или к специалистам, которые имеют уникальные техники. У них освоение нэн происходит не так, как у других типов. Есть нэн-способности, имеющие наследственный характер, передающиеся строго внутри одной семьи.       Курапика взял это на заметку, чтобы позднее обдумать. Шиф прижала руки к груди, постучала по губам пальцем. — Хантеры существуют не для защиты людей. Лучшие хантеры это законченные эгоисты. Каждый из них обладает всеподавляющим эго, сосредоточенным лишь на себе, зацикленным на удовлетворении своих желаний… И вопреки мнению большинства, нэн не призвана защищать тех, кто ей не владеет. Потому что есть один парадокс — при желании, нэн могут овладеть все без исключения. — Скажи это Воконте. — иронически откликнулся Хиде. — Как и любые способности, разные люди осваивают управление с разной скоростью. Естественно, существую те, кто делает это значительно быстрее других. Нараки говорил, что кто-то из санро-кай овладел всеми базовыми принципами нэн меньше, чем за один месяц. У кого-то на это уходит больше времени, у кого-то меньше, но в конечном итоге все могут получить способность к контролю собственной ауры. Так вот, если все люди способны овладеть нэн, то почему бы их всех не научить ей пользоваться? — Ну, Шиф, вообще-то, это чревато последствиями. — замечает Хиде, пока Шиф пьет чай. Запах жасмина повис в комнате, смешиваясь с горьким запахом табака. — Помогай слабым и держи сильных в узде. — хмыкнула девушка. — Те, кто приписывают нэн такую ответственность и причины, установили правила, согласно которым сильным обеспечивается вседозволенность и отсутствие наказания за проступки. Из-за особого статуса хантеров, любые их действия, даже приводящие к смертям и разрушениям, квалифицируются, как оправданные, и не могут быть поводом для судебного, или какого-либо иного государственного преследования. И сейчас мы наблюдаем, как эта система подставила саму себя. — Вы про Ренджи Садахару? — говорит Курапика спокойным голосом. — Это же кем надо быть, чтобы уложить шестьдесят пользователей нэн за раз? Рехнуться можно. — Шиф посмотрела ему в глаза. У неё был прямой и уверенный взгляд человека, который не боялся излагать свои мысли. — Давать одной горстке людей полную свободу воли чревато. Сколько других хантеров, кто был ответственен за преступления, не получили наказания из-за этих абсурдных правил, ставящих сильных выше, чем слабых? Взять хотя бы того же Хисоку. — Шиф хмыкает. — Он же как чума. Народу, который он положил на Небесной Арене, хватило бы, чтобы заполнить целое кладбище. — Обсуждать то о чём вы говорите, не имеет смысла. — негромко произнес Курапика. — У сильных всегда было больше привилегий, чем слабых. Они и будут устанавливать собственные правила, а слабым остается лишь подчиниться. Конец истории… Собственно, не мне вам об этом говорить.        Он прикрыл глаза, откинув голову на спинку стула и положил ладонь на лоб. Пульсация в висках отдавалась ему в кончики пальцев. Левая половина головы разрывалась от боли, словно его черепную коробку вскрыли ножом, запихнули туда лезвия и хорошенько встряхнули. В ушах стоял звон, как будто внутри раскачивались колокола Нотрдама. Он старался поменьше моргать и не делать резких движений в надежде, что когда приступ чуть-чуть стихнет, и можно будет закинуться таблеткой аспирина. Или двумя. — Мигрень мучает? — сочувственно осведомилась Шиф. — Что? — прохрипел Курапика, вздрагивая. — Давай я тебе нуртек дам.       Прежде, чем он ответил или хотя бы спросил, что такое нуртек, Шиф соскочила со стула, подошла к столу. Послышались шуршание пакетов, шелест упаковок, глухое бормотание. Курапике не хватило времени залезть в интернет чтобы посмотреть, что это за лекарство такое — та вернулась и протянула ему таблетку с непочатой бутылкой воды. И тут послышался шаловливый смех: — Видел бы ты себя со стороны! У тебя на лице так и написано: «А вы точно не хотите меня отравить?». — Вы точно не хотите меня отравить? — с вялой усмешкой спросил он, повторяя за ней. — Нет, иначе бы я подошла к тебе со спины и вкатила дозу кантареллы. — У вас и такое имеется? — Да ты что. Борджиа бы просто рыдали, увидев мою аптечку. Одной единственной бутылочки масла полыни хватило бы, чтоб угробить целую армию.        Курапика разглядывал маленькую желтую таблетку на ладони с некоторой опаской (к аспирину первое время он тоже долго присматривался), и в итоге закинул в себя, проглотив с глотком воды. Не прошло и пятнадцати минут, как головная боль стихла вместе с давящей пульсацией за лобной костью, которая обычно не проходила. Просто чудо какое-то. — Боже… Большое вам спасибо. — абсолютно искренне сказал Курапика. — Обращайся. — Шиф, зачем тебе масло полыни? — спросил Хиде после того, как посмотрел в телефон, узнать время. Курапика бросил беглый взгляд на руку — без пяти два, и закурил новую сигарету. — Компресс из полыни и димексида отлично помогает при артрите. — она подняла брови. — А ты решил, что я держу его, чтобы кого-нибудь отправить на тот свет? — Я просто спросил. — поднял ладони Хиде. — Забавно, если подумать. Масло полыни действительно обладает таким токсическим эффектом, что запросто способно прикончить сотню людей, а в определенной дозировке лечит больные колени. Или какая-нибудь травка вроде наперстянки с аконитом, из которых делают сердечные гликозиды, и в то же время листья наперстянки — сильнейший яд. Да с липучки от мух можно собрать достаточно мышьяка, чтобы кого-нибудь отравить. Пару дней назад я зашла в магазин здоровой пищи в Бандре. Что там только не продается! Чемерица, мандрагора, белена, экстракт белладонны… Кажется, люди готовы покупать абсолютно все, если убедить их, что это натуральный продукт. Например, эфирное масло бузины, которое продавалось в качестве экологически чистого средства от плесени — можно подумать, оно безопаснее, чем химия из супермаркета. Столовая ложка — и ты покойник. А клещевина? Одного боба хватит, чтобы человек отбросил коньки. — Клещевина? — переспрашивает Хиде. — В клещевине содержится рицин. — поясняет Курапика. — Точно. Жутко смертельный яд. — кивнула Шиф. — Конечно, если кому-то захочется отравить кого-то, используя фитотоксины, то это грязное дело. Рвота, пена изо рта, судороги и всякое такое. Совсем не то, что достижения современной фармакологии, такие быстрые и безболезненные. Переборщил с дозировкой дигоксина и — всё, баста, добро пожаловать на тот свет, приятель. — Вы много знаете о ядах? — спросил Курапика, сминая окурок о жестянку. — Не очень много, но достаточно, чтобы понять, отравлен человек или его симптомы не связаны с ядом. — Шиф протянула руку, взяла чашку. — Травить кого-то в наше время дурная затея. Следы яда можно запросто обнаружить. Любого яда. Если человек ни с того ни с сего отдаст концы средь бела дня, никто не подумает, что так и надо. Любой, даже неопытный патологоанатом первым делом отправит кровь на токсины. А ты с какой целью интересуешься? — Есть один человек… Дочь моего босса. Неделю назад её отравили рицином. Сейчас она лежит в больнице в тяжелом состоянии. Шиф потрясено округляет глаза. — В больнице?! Не в морге? Ну и ну! Ей определенно достался отличный ангел-хранитель! — О чем вы? — хмурится Курапика. — То, что хуже отравления рицином не придумаешь. В девяносто девяти случаев из ста это гарантированная смерть. — Шиф скребет пальцами в волосах. — А какая доза? — Восемь и четыре миллиграмма, если не ошибаюсь. — отвечает Курапика, вспоминая медицинские записи. — Сколько она весит? — вдруг спрашивает Шиф. — Фунтов девяносто, где-то… Я точно не уверен.       Шиф перегнулась через подлокотник и взяла со стола скомканную бумажку с ручкой. С минуту Хиде с Курапикой следили, как та старательно прикидывает что-то на обертке из-под бигмака. — Две десятых милиграмма на килограмм. — Шиф с задумчивым видом умолкла, покусала ручку. — И она серьезно жива? Без шуток? — Какие тут шутки. — тянет Курапика, и поворачивается к ней. — Вы к чему-то клоните. — Просто в это трудно поверить. Тут летальная доза, Курапика. Надеюсь, с ней всё будет в порядке, но то, что она жива, огромная удача. Девчонка в рубашке родилась, не иначе… Либо яд попал к ней в организм в недостаточной для смертельного исхода концентрации. — Постойте. — последняя фраза его насторожила. — Недостаточной концентрации? — Если надо кого-то убить с помощью яда, то все, обычно, берут во внимание только дозу, а концентрацию обходят стороной. Мало кто заморачивается с ней, из-за чего порой случаются промахи. — Шиф, поёрзав на стуле, подогнула одну ногу под себя и развернулась так, чтобы обращаться к ним обоим: — Допустим, возьмем две порции одного и того же яда в одинаковой дозировке, скажем, пятьдесят милиграмм, и разбавим их в ста миллилитрах воды. Получится концентрация примерно пятьдесят процентов. Ее будет достаточно, чтобы человек испустил дух. Но если разбавить одну из порций в большем количестве воды, например, не в ста миллилитрах, а в литре, то концентрация снижается до пяти. Разумеется, эффективность яда снижается прямо пропорционально концентрации. Все зависит от объема дозы. — Это можно проверить? — Э-э-э…       Курапика в упор направил на неё прямой, как настольная лампа, взгляд. Шиф забуксовала. Аналитическая химия никогда не была её коньком, в особенности уравнения концентрации. Решать их трудно, даже если требуется узнать концентрацию вещества, растворенного в известном объеме дистиллированной воды, а определить её в телах неправильной формы было практически невозможно. Человек, разбиравшийся в математике, возможно, смог бы добиться более-менее убедительного результата. Она позабыла то немногое, что когда-то изучала во время курса фармакологии, и если бы сейчас даже взялась за вычисления, то получившийся ответ был бы крайне далек от истины. — Разве что приблизительно… — Шиф сдула с глаз упавшие волос. — Но это никак нельзя осуществить вне лабораторных условий. И зачем? Концентрация не имеет никакого практического смысла для лечения.        После довольно длительного молчания Курапика почти чувствует, как сквозь щелканье капель по стеклу вопросы начинают ломиться к нему в голову — Против рицина действительно нет антидота? — От рицина не существует противоядия. По-крайней мере, я ни о чём таком не слышала. — ответила Шиф. — Но я знаю одну женщину, специалиста по ядам. Вернее, не то чтобы знаю… Слышала о ней. — Кто? — спрашивает Курапика, плохо справляясь с терпением. — Её зовут Шиго Валенси. Она охотница за сокровищами. Я знаю, что её нэн-способность как-то связана с тем, что она умеет превращать свою кровь в различные яды. А если яды… — … то должны быть и противоядия. — закончил Курапика очевидную мысль.        Услышав имя, Курапика молниеносно вспомнил, что оно ему знакомо — он слышал его, сегодня, несколько часов назад, от напарника Розе Паскаля, Пойкерта. Эта женщина, Шиго, была приятельницей Ренджи Садахару. До чего бывает тесен мир, замкнувшись в кружок…       Специалист по ядам…       Как её найти?       Поиск хантера — та ещё задачка. Они не любят афишировать свой статус. Находились, конечно, те, кто кичился своим статусом, но либо это обыкновенные самозванцы и прощелыги, присвоившие себе чужую лицензию, либо хантеры, ведущую активную публичную деятельность, например, принимающие участие в политике или выступающие в масс-медиа, используя свой статус в качестве рычага давления, чтобы раскачать обстановку и склонить народ к тому или иному мнению. — Стоит попытать удачу. — Хиде сдул с глаза нависшую прядь. — Ты знаешь, где её найти? — Мне надо позвонить.       Нащупав мобильник в кармане, Курапика вышел, прикрыв за собой дверь и спустился вниз на лестничный пролет. Стену между третьим и четвертым этажом украшало восьмифутовое граффити с нецензурным содержанием. Из-за сырости желто-зеленая краска у концов букв как бы стекала вниз. За стенами что-то жужжало и шипело. При вздохе у него вырвалось облачко пара.       Спустя пять долгих гудков послышался осипший ото сна голос: — Следователь Паскаль, это Курапика. — Господи, парень… — послышалась возня, следом — щелчок; должно быть, тот включил лампу. — Что, уже прошло двадцать четыре часа? — Нет. Вы спали? — В три часа ночи? А ты как думаешь? — ответили ему с жалящей иронией. — Мне жаль, что я вас разбудил, но… — А по голосу не слышано, что тебе жаль. — проворчали в ответ.        Курапика возвел глаза к потолку. Да, для большинства людей он был той ещё занозой, не упускающей возможности использовать весь заложенный природой сарказм, и почувствовал в Паскале соперника. — Я могу перезвонить, если хотите. — Нет уж, говори, раз уже разбудил. Я теперь всё равно не усну. — Вы знаете хантера Шиго Валенси? — напрямую спросил он без долгих вступлений. — Ну ещё бы не знаю.       Так Паскаль это сказал, что Курапика почуял едва уловимый запашок неприязни, исходящий от тона. — Зачем ты спрашиваешь о ней? —Скажите, вам известно что-нибудь о специализации этой охотницы в ядах? — Гм. — после молчания, длинной в несколько секунд отозвался Паскаль. — Что ж, Шиго превосходно в них разбирается. Она ботаник-токсиколог и имеет учёную степень по этому делу. Не могу припомнить никого, кто бы понимал в ядах лучше, чем она, может, разве что только Геру. Её знания имеют практическую сторону дела из-за нэн-техники — Шиго превращает собственную кровь в токсины. Так в чем дело? — Мне нужно с ней встретиться. Как можно скорее. Её техника очень важна для одного человека. Вы знаете, как её найти? — Ты, надеюсь, не собираешься использовать Шиго для того, чтобы поймать Ренджи Садахару? — Он меня сейчас не волнует. — хмыкнул Курапика. — Тем более, за него взялись вы, а значит поимка этого бешеного пса лишь вопрос времени. — Прости, мне показалось или я услышал, как ты мне льстишь? — с наигранным потрясением произнес следователь. — Господин Паскаль, лизоблюдствовать не в моей привычке, — усмехнулся Курапика. — Я говорил, что Рёдан вам не по зубам, а не Ренджи Садахару. Почему-то я уверен, что ему недолго осталось бегать на воле. — Окстись, пожалуйста, и сплюнь. — послышался вжиканье, которое Курапика узнает где хочешь; тот дёрнул за колесико зажигалки, закуривая. Когда Паскаль был у него дома, он обратил внимание, что тот курил «Мэвиус», сигареты с повышенным содержанием никотина и смол. Курапика однажды купил их, когда его привычных «Бенсон» не было — его чуть наизнанку не вывернуло. — Должен предупредить, что эта женщина очень… эксцентричная личность. — Имею опыт. — Ну, как скажешь. Заранее извиняюсь за нескромный вопрос, но у тебя есть деньги? Много денег?        Надо сказать, Курапика сперва не знал что ответить на вопрос о состоянии своего банковского счёта. Однако смекнул, к чему клонит Паскаль. — О каких суммах идёт речь? — Не могу тебе озвучить точные расценки, но о крупных. Шиго не согласиться помогать без чека с шестизначной суммой. — Её услуги дорого стоят? Или что вы имеете ввиду?       Розе Паскаль прыснул смехом. — Деньги Шиго любит, вот что. Она и пальцем не шевельнет за бесплатно. Меркантильнее женщины свет не видывал, поэтому готовься к тому, что твой кошелек станет значительно легче. — Меня это не волнует. Я заплачу ей столько, сколько потребуется. Просто скажите, где я могу её найти. — Шиго сейчас живёт на острове Бая-Маре. — сказал после паузы Паскаль. — Он находится в Кальдерском море, недалеко от Республики Хас.        Тот продиктовал ему адрес, который Курапика записал в телефон, прикидывая, сколько займет на дирижабле дорога до Республики. Где-то часов восемь, но если даже все пройдет гладко, он потеряет целый один день. Сейчас точно не тот момент для столь времязатратных поездок, но Неон может не выкарабкаться к тому моменту, когда Куроро будет у него в руках. — Вы что-то успели узнать? Об убийце Нольте. — Сейчас час ночи. Хочешь поговорить прямо сию секунду? — Вы же сами сказали — я всё равно вас разбудил.       Розе вздохнул. — Не жди серьезных открытий, Курапика. Я ещё даже не успел побывать на месте преступления. — Курапика прислонился к стене. Шлакобетон, заштукатуренный в полынный, холодил ему спину. По хребту пробежала зябкая дрожь. — Мы осмотрели в морге тело Нольте. Внутри его желудка обнаружились человеческие органы. Куски печени, почки и «сладкого мяса», поджелудочной железы. Нет никаких сведений о том, что Нольте преподяитал в рационе человеческое мясо, потому напрашивается вывод, что убийца ему их скормил.        Не в силах пошевелится, Курапика прижимал телефон к уху и смотрел перед собой. — Скормил? — произнес он, наконец. — Да. — Ну что ж… Ладно… А вы уверены? — То, что их скормили или то, что органы человеские? — И то, и другое. — При проведении экспертизы повреждений ротоглотки не обнаружены. Куски органов насильно в него не помещали. Он съел их, так скажем, по своей воле. Если бы Нольте сопротивлялся, на его зубах остались бы следы кожи преступника, пока он бы пытался сомкнуть челюсти. Тест на кариотип дал результат сорок шесть хромосом. — Кому они принадлежат? — Послали образцы в нашу лабораторию, устанавливаем связь по ДНК с персонажами нераскрытых дел по всему миру: пропавшие, которые не были найдены полицией, нераскрытые убийства, самоубийства… Таких дел сотни тысяч по всей стране, и ещё больше по всему миру. Мы думаем, что эти органы были частью его коллекции. Его дом оказался настоящей мясной лавкой. Один из наших сумничал и назвал его «Мечтой каннибала».        Курапика поморщился, как от зубной боли. — Какова предполагаемая причина смерти? — Механическая асфиксия вследствии удушения петлей. Убийца соорудил петлю из джутовой веревки, закрепив конец на балке металлического колосника под окном. Перед тем, как выкинуть Нольте из окна и отправить в последний путь, Мясник хорошенько над ним поизмывался. Он вешал его несколько раз подряд прежде, чем вспороть живот и окончательно уговорить, а до этого душил его своими руками, но следы пальцев для определения величины ладони невозможно определить, они все слились с гематомами. Возможно, он пытал его с какой-то целью или же просто хотел позабавиться. — Вы назвали его Мясником? — переспросил Курапика. — Не спеши обвинять меня в отсутствии фантазии. Предполагаемый убийца мужчина или женщина, опытный профессионал, разбирается в холодном оружии, умеет разделывать скот. Отпечатков не оставил, Я полагаю, он был знаком с Нольте и знал о его пристрастиях. Разрез на животе Нольте такой же, как разрез скота перед нутровкой внутренностей. Выполнен обвалочным ножом. Сейчас по краям раны определяют примерную используемую модель. Живот рассечен от грудной кости до лонного сращения вдоль мышц брюшной полости по средней линии. Кишки просто вывалились наружу. Он не просто заколол его и покромсал, а как-будто собирался его выпотрошить, как свинью.        Курапика потёр лоб, соображая, вперившись в подпотолочное окошко. Розе Паскаль долго дожидался ответа, не меньше минуты. — А крест Святого Петра на плаще? — Мотив пока не ясен, но это не похоже на объявление охоты. По-моему, Мясник оставил некое сообщение для Гёней Рёдан. Он словно хочет с ними связаться. Но я скажу тебе так, парень, этот убийца, кто бы он ни был, явно жаждет встретить Рёдан не для того, чтобы разделить с ними чашечку чая… А сейчас, с твоего позволения, я бы всё-таки хотел попробовать уснуть. — Господин следователь, вы не могли бы прислать мне несколько фотографий, где есть лицо Нольте? — Зачем? — Я нашел человека, который может опознать его как одного из участников аукциона «Валь д’Уаз», и дать информацию о том, кого он представлял на торгах, как посредник. — Кто это?        Стоит ли говорить о Куроцучи? Нет, учитывая её публичность, пожалуй, не стоит. — Мой приятель. — уверенно соврал Курапика. — Я ручаюсь за него. Мне нужно только чтобы он взглянул на снимки и сказал, видел ли он его на аукционе или нет.        Паскаль ответил не сразу. — Хорошо. Но эти фотографии не должны стать достоянием никаких газет, телевидения и интернета. Никто не имеет к ним доступа, кроме полиции и Ассоциации Хантеров, и так должно оставаться. Если произойдет утечка, по твоей вине или нет, богом клянусь, Курапика, я лишу тебя лицензии охотника. — По правилам вы не можете отнять у меня лицензию. — криво улыбнулся он. — Специально по твою душу я подам ходатайство председателю Нетеро. Я тут не шутки шучу. — Понимаю. Утечки не произойдет, даю слово.        Отключившись, он какое-то время просто стоит, ничего не делая. Сжимая в руке мобильник. Голова плохо соображала. Следовало подумать сперва, как будут развиваться обстоятельства, а уже потом принимать решения, но всё же он заказал билеты на Бая-Маре. — Что с тобой? Тебя как будто мешком по голове ударили. — спросила Шиф, когда он вернулся. — Ничего. — отозвался Курапика, думая о Нольте, о подробностях его смерти. — Что вы будете делать после того, как покончите с Готфридом? — Мы-то? Вернемся обратно, в Какин. А что насчёт тебя?       Курапика молчал, глядя перед собой. Шиф щелкнула у него перед носом. — Что будешь делать после того, как сведешь счеты с Реданом?        Он не реагирует. Ему кажется, что у них назревает что-то похожее на разговор по душам, и начинает ускоренно соображать, как отвадить себя от наводящих вопросов, как Шиф задаёт ещё один: — Уже придумал, чем будешь заниматься? — Нет. — Что, совсем? — Совсем. — Понятно. Первое правило Бойцовского клуба, да? — Шиф лукаво вздергивает бровь. — Или просто делиться не хочешь? — Я... Нет. — Мы тут душу тебе излили, а ты вон как с нами поступаешь! — и в мнимых расстроенных чувствах качает головой. — Я вас не просил изливать мне душу. Это ваша инициатива, я её не поддерживал.        Шиф подкалывает съехавший вбок пучок заколкой, откидывается со вздохом на стул и подгибает ногу под себя, после чего смотрит на него, сузив голубые глаза: — Ах вот как! Да, тут ты прав, это наша инициатива. Но мы, хоть и работаем в одной команде, до сих пор почти ничего о тебе не знаем. — Пусть так и остается. — Как-то прохладно в комнате стало, скажи, Шиф? Или у меня от этого хладнокровного парня на руках выступила гусиная кожа? — Хиде потёр себя за плечи, будто замерз. — Слушай, ты пришелся мне по душе, поэтому мы пытаемся узнать тебя получше. Видно же, что в голове у тебя сейчас каша. О чем ты сейчас думаешь? — Хм… — Ты слишком замыкаешься. — Замыкаюсь? — На себе… На других людях. Не в прямом смысле, конечно. Ты слишком много думаешь о том, что думают другие. Будто так и ждешь, когда придется с кем-то столкнуться. — Слишком привык к нападениям. — Мы тоже на тебя нападаем? В эту самую минуту.       Кажется, что для них — это так просто… Сблизиться с другим человеком. Как будто никто им не сказал, что — это самое сложное в жизни. — Нет… Наверное, нет. — замявшись, сказал Курапика.       Шиф покосилась на них двоих. В общении Хиде был невероятно тихим и мягким человеком. Это объясняло, почему они поладили: только мягкий человек мог дружить с Ёкотани, со святым терпением вынося его глупые шутки и унизительные подколки, и найти общий язык с Курапикой, его полной противоположностью, замкнутым и неразговорчивым человеком, сторонившемся окружающих. — Мы не друзья. — на всякий случай предупредил Курапика.        Хиде с Шиф переглядываются, как две сиамские кошки. — Нет, что ты, конечно нет.       Наступившее молчание нарушает громкая вибрация. Курапика проверил свой мобильный. — У меня звонит. — Хиде хлопает себя по карманам штанов, выуживает телефон, глядит на экран. — О, это Рин.        Хиде встает, отходит от окна. Курапика краем уха слышит, как тот бормочет на кёцуго, но ни слова не понимает. Шиф, оперевшись ногой об подоконник, раскачивает стул назад, грея ухо. — Хм. — вернувшись к ним спустя пару минут, сказал Хиде. Вид у него был озадаченный. Он смотрел на свой мобильник в руке с таким видом, словно не понимал, что это вообще такое. — Я мало что понял из того, что он мне наговорил из-за помех, но вроде как нам пора уходить. — Куда вы? — Шиф подбирается на стуле, ёрзает, спуская ноги вниз. — Мы, — поправляет Хиде, — Ты с нами. — Ты шутишь, надеюсь. Я не могу уехать, Ифей едва не угодила на тот свет. Об этом не может быть и речи. Передай Рину, что… — Бенджи-сан ждёт всех. — обрывает тот на полуслове. — Намечается что-то вроде собрания. Астрид тоже в Эрдингере. С ней Ярда и Бетаньях.        Шиф глядит на него, не говоря ни слова, будто Хиде сбил её с толку. Веснушчатая рука тянется к затылку, чешет кучерявые завитки на затылке за которым в содержимом черепа происходят сложные когнитивные процессы. Меньше чем за минуту волосы у неё на голове приходят в полный беспорядок. — Подождите меня внизу, — только говорит Шиф — и выходит из комнаты. — Мне обязательно присутствовать? — спрашивает Курапика, подозревая, впрочем, каким будет ответ. Хиде повернулся к нему с кислой улыбкой. — Ты почётный гость. — и следом торопливо добавляет. — Но я не думаю, что тебе есть о чем волноваться. Ты нам здорово помог за эти дни, во многом благодаря тебе мы нашли часть пропавшей партии товара. — Бьюсь об заклад, вашему руководству будет крайне интересно узнать, из каких побуждений я это сделал. — прорицает Курапика со свойственной ему мрачностью, и берет пальто. — Ты пойдешь? — Почему бы и нет? Ничего не имею против познакомится с вашим начальством. — Курапика продел руки в рукава. Непонятное предвкушение в голосе отзывается у Хиде беспокойным зудом. — Если я начну сопротивляться, то тебе сказали притащить меня силой, не так ли? — Тонко намекнули.       Они вышли на улицу. Ёкотани стоял, привалившись боком к кирпичной стене, докуривая сигарету и чирикал что-то по телефону собеседнику на гремучей смеси диалектов, из которых состоял его кёцуго — отличительная черта всех, кого породили трущобы Хинтада. Как правило, их мало кто понимал и даже жителям Какина порой требовался специальный переводчик, чтобы разобраться, что они несут, ну или хотя бы человек, который знает большинство из сорока двух диалектов южного Какина.       При их появлении Ёкотани отщелкнул окурок двумя пальцами. — Вышли свежим воздухом подышать? — интересуется с улыбочкой, запихивая мобильник в задний карман. — Если бы. Бенджи всех собирает. Он с Астрид в Эрдингере. С ними, кстати, твои бравые сослуживцы, Бетаньях и Ярда. — Чё? — у Ёкотани лицо человека, воскресный завтрак которого прервали Свидетели Иеговы. — Блять, только не Ярда! Этот бешеный ирод меня ненавидит! — Я смотрю, вас вообще мало кто выносит. — не сдерживая рвущийся наружу комментарий, говорит Курапика. — Выносить его будут — ногами вперёд, как только Ярда его увидит. — подхватывает Хиде. — Год назад тот загремел в Ривада и год просидел за решеткой, а когда вышел, то всем говорил, что Ёкотани его подставил. — Ничего подобного! Это всё наглая ложь и клевета! — возмутился виновник судимости своего коллеги. — Нечего было стрелять в копа! Эти парни из береговой охраны терпеть не могут, когда мрут свои, вот они и слетели с катушек и начали по нам палить. Ярда, обмудок, врёт, как дышит. — Поэтому ты удрал стрекоча, бросив товар и Ярда вместе с ним в порту? — Чтобы не попасть под раздачу? — Ничего я не бросал, пусть не пиздит. — ворчит Ёкотани, и смотрит на него взглядом Цезаря на Брута. — А ты… Я думал, ты мой друг, и не будешь верить всяким грязным слухам обо мне. — Ну, я же свечку вам не держал… — Братан, ты в любом случае обязан быть на моей стороне! Как говорится, пока не доказано…        Хиде обменивается с ним выразительным взглядом. Ёкотани замечает их переглядку, и теперь обиде его нет предела. — Я погляжу, у вас теперь не просто тандем, а сплетение родственных душ? — ядовито интересуется он.        За спинами слышится лязг — Шиф открывает заржавевшую от сырости дверь, окатив стоящий поблизости мусорный контейнер водой из лужи, подходит к ним. Волосы затылке торчат перьями, лицо в пятнах, молния на кислотно-зеленой куртке на застегнута до конца. Обеспокоенность вылезла наружу, словно под увеличительным стеклом, и осело на чертах лица. При её появлении Ёкотани заткнулся и примолк. — Дуешься ещё? — тянет он, легонько подтолкнув её локтем в плечо. — Я не дуюсь. — Когда женщина говорит «Я не дуюсь» в большинстве случаев это означает, что она раздумывает над тем, что смастерить из тебя куклу Вуду. — Имей ввиду, я неплохо умею шить.       Ёкотани строит ей перепуганные глаза. Шиф молчит, хотя подразумевает усталый вздох. В переулок залетает знобкий, студеный ветер, пробирающий до костей, и температура минус один по Цельсию превращается во все минус двадцать. Шиф обнимает себя за плечи, зябко ёжась, а у мёрзлявого Курапики в рубашке из тонкого хлопка и в просыревшем пальто зуб на зуб не попадает. — Слушай, по поводу того, с чем мы не сошлись во взглядах… — Давай не сейчас, ладно? — отвечает она, обращается к Хиде. — Что дальше? — Мы идём к «Чи Хо». — О, круто. Я бы навернул сейчас удона с карри. — хмыкнул Ёкотани уже повеселее. — Жаль тебя обламывать, но о лапше забудь. Рин сказал, что нас должен кто-то забрать оттуда, только я не понял, кто и куда: у него там стоял такой грохот, что я половину слов не расслышал. — Ладно, на месте разберемся.       На улице было тихо, как на кладбище. Ночью Ренгео погружался в сон или, по крайней мере, делал вид, что спит. Начиная примерно с полуночи полиция вводила в городе своего рода комендантский час. Ровно в половине двенадцатого на центральные улицы высыпал целый рой патрульных машин; полицейские заставляли хозяев всех ресторанов, баров и магазинов закрывать свои заведения и разгоняли даже лоточников, торговавших сигаретами, сухофруктами и специями, не говоря уже о нищих, наркоманах и проститутках, которые не успели попрятаться по своим углам.       Минут за семь они дошли до забегаловки с неприглядной вывеской, на которой был изображен старый азиат в нонла, уплетающий суп. Высцветшие буквы на витрине складывались в «Чи Хо». У тротуара был припаркован серый «крузак», довольно скромная модификация известной марки. Фары были выключены. Рядом с ним стоял высокий мужчина крепкого телосложения средних лет. Черные волосы и темно-карие глаза, квадратная голова с широкой нижней челюстью и смуглое лицо говорили о том, что этническая родина этого человека располагалась приблизительно где-то между Бирмой и Элияху. Завидев появление незнакомцев на пустынной улице, мужчина постучал костяшками пальцев по водительскому окошку. Стекло поползло вниз и показались неясные очертания фигуры, сидевшей за рулем. Тот бросил ему какую-то фразу в салон и пошёл в их сторону. Кроме них, на улице никого не было. Слышно было только урчание двигателя. Курапика насторожился, и не только он: рука Ёкотани рефлекторно дёрнулась к девятимиллиметровому «Глоку», заткнутому за поясом, пальцы легли на спусковой крючок и на курок. — Кто этот хмырь? — вслух поинтересовался Ёкотани. — У меня тот же вопрос, — отвечает ему Хиде.        На незнакомце был черный низ, черный верх, кожаная куртка придавала эдакий мафиозный душок, и в темноте не представлялось возможности разглядеть, воооружен он или нет — оставалось только гадать, но прежде, чем они построили хоть какие-то умозаключения, незнакомец, вперившись в них угрюмым взглядом, спросил на ломаном всеобщем с ужасным акцентом: — Вы из Хейл-Ли?       Пауза. Они уставились на него также, как тот на них. — А ты, собственно, кто ещё такой? — грубовато спрашивает его Ёкотани, не снимая руку со ствола. Мужчина заметил торчащую рукоятку пистолета, и даже не дернулся. Ничего не выражающему лицу мог бы позавидовать профессиональный игрок в покер. — Меня зовут Сардар. Яхьи Саджах хочет видеть вас. Меня послали сопроводить вас к нему. — Простите? — куда более вежливее чем его товарищ, осведомился Хиде. — Вы сказали — Саджах? — Именно. Садитесь в машину… пожалуйста.       Он произнес это так, словно любезность доставляла ему физическую боль. Курапика представил себе, как он едет по городу, повторяя произнесенную фразу про себя, чтобы выговорить её на всеобщем, и испытывая при этом такое отвращение, словно это отрывок из молитвы, обращенной к чужому богу. — Я что-то не понял… Саджах, который рулит Каем-Шехр? — не обращаясь непосредственно ни к кому, уточнил Ёкотани. — С чего бы ему хотеть нас видеть? — спрашивает, глянув на Хиде, — Что происходит? Рин что-то о них говорил? — Не знаю. — отозвался Хиде. — В смысле «не знаю»? Кто с ним базарил, я или ты? — Он просил вас приехать. Мне приказали отвезти вас. — незнакомец, представившийся Сардаром, указал на автомобиль и сделал два шага в его сторону, ожидая, что они последуют за ним.       Никто не сдвинулся с места. Хиде набрал Рина. И ещё раз. И еще, пока ему не надоело, что женщина сообщает ему о том, что абонент находится вне зоны доступа действия сети. — Чёрт, — выругался Хиде, — Шиф, попробуй ты.        Шиф звонит Рину. Всё без толку. По виду Сардара можно было подумать, что он намерен в случае чего затащить их в свой автомобиль силой. — В чём дело? — спрашивает Сардар. — Вряд ли мы сможем поехать с тобой, приятель. Передай своему боссу… — Вы едете с нами, — угрюмо прервал его тот. — Прямо сейчас.       В следующий момент открылась водительская дверь и показывается водитель. В руке он держал револьвер. Выхватив «Глок», Ёкотани снял его с предохранителя. Курапика было потянулся к своему «Кольту», а потом вспомнил, что он отдал его Рину, и тот ржавеет на дне Дарфердена вместе с пулей, которую он собственноручно достал монтажным пинцетом из черепа Майера вместе с остатками его мозгов. — Так, господа. — Ёкотани наставил заряженный пистолет на водителя, машет дулом. — Руки. Держите их так, чтобы мы их видели. — Мы не собираемся на вас нападать… — Всё равно — руки!       Тут физиономия Сардара переменилась. Её исказили раздражение и плохо сдерживаемая злоба. — Не стоит так остро реагировать. — Остро? Да что вы! Скажете тоже. А вам делать резких телодвижений, чтобы не узнать, что значит «остро» реагировать. — советует Ёкотани. — Этот, второй, втупляет на всеобщем? Пусть положит ствол на землю, поднимет руки и отойдет от тачки. Дважды повторять не буду.       Сардар, не спуская с них жутковатого немигающего взора, бросает что-то водителю за спину. Ситуация получается паршивая. Курапика решил, что дело дойдет до драки, как у Хиде звонит телефон. Тот отвечает после первой же ноты.       Телефонные переговоры длятся не больше минуты. Хиде стоит, прислонив телефон к уху, глядит на посланников Каем-Шехр. В какую-то секунду его глаза расширяются, он поворачивается и смотрит на Ёкотани растерянно. Тот дёргает бровью, мол, ну, что? — Кажется, мы всё неправильно поняли. — сказал, наконец, Хиде, поворачиваясь к нему всем корпусом. — Рин и остальные сейчас в Атеф Джабриль у… Каем-Шехр. — Чего-чего? Когда это мы успели с ними подружиться? — Ёкотани удивляется, но пистолет не опускает. — Спросишь у Рина. А их, — он кивает на Сардара, — отправили, чтобы отвести нас к ним.        Ёкотани поворачивается и строит раскаивающуюся гримасу. — Вы уж нас извините. Промашка вышла. — Ничего страшного, — цедит Сардар сквозь стиснутые челюсти с явным желанием выбить ему зубы.        Они забрались на задние сидения из кожи. Сардар закрыл за ними дверцу, сел рядом с водителем и пристроил зеркальце заднего вида так, чтобы держать их под прицелом, вперив в них лишенный какого-либо выражения взгляд. В салоне стоял удушающий аромат жасмина, к которому тонкой струйкой примешивался запашок раскуренного чилама. На приборной доске прилеплена полоска бумаги с надписью: БЛАГОДАРЕНИЕ АЛЛАХУ, Я ВОЖУ ЭТУ МАШИНУ. С зеркальца свисали религиозные побрякушки, стучащие друг об друга на кочках: меч-зульфикар, «Хамса» из позолоченного серебра, брелок с Кораном, субха из чёрного гагата. Водитель положил свой револьвер на приборную панель. — Ха-аль биль фель. — скомандовал Сардар.        Автомобиль двинулся вперед, отражая огни уличных фонарей наклонным ветровым стеклом. Из динамиков, плеера, вмонтированного в приборную доску на полную громкость у них над головой, полилась надрывные суфийские песнопения. Весь мозг его, казалось Курапике, вибрировал в такт музыке, но лица их попутчиков спереди были абсолютно бесстрастны. Они переговаривались между собой, то и дело поглядывая на них через зеркальце. Подведенные сурьмой глаза водителя встретились с глазами Шиф. Она отвела их в сторону, заставляя себя смотреть в окно, но натыкалась на чернильно-чёрные зрачки.        Каем-Шехр был крупной группировкой, держащей под собой южную часть Ренгео, где жили мигранты из Союза Митен — Бирмы, Баменди, Хаса, Элияху, Гуреля, Западного Горуто — и по этой причине девяносто девять процентов обитателей его были мусульмане, а сам Атеф Джабриль прославлял Аллаха из своих мечетей каждом углу. Каем-Шехр, как и Ностраде, занимались азартными играми: подпольные казино, скачки на частных ипподромах, карточные дома. Помимо этого они занимались рэкетом, денежными подделками, финансовыми махинациями на бирже. Полученные преступным путём доходы группировки отмывают через подставные фирмы, скупая земельные участки, рестораны, ночные клубы, жилые здания и коммерческую недвижимость, вкладывали средства в большие строительные проекты. Полностью контролировали южный Эрдингер, Осан и Сандесхайм. Лидер Каем-Шехр имел тесные связи с Йоркшином, а также с Глэмгазлэндом. Каем-Шехр имел своих людей в политической власти Сагельты и потому были неприкосновенны в самом буквальном смысле. Полицейских подкупали или запугивали, свидетелям угрожали. В отличие от многих главарей местной организованной преступности (за исключением Готфрида) Яхьи Саджаха ни разу не арестовывали. Каем-Шехр держались обособленно и ни с кем не вступали ни в соглашения, ни в переговоры. Также было известно, что Каем-Шехр как-то связаны с контрабандой гашиша через границу с Хасом и имеет связи с самым многочисленным и влиятельным картелем в Союзе, Шинво, которым верховодил Калат Мирдамади, так что их влияние дотягивалось аж до туда. Ходили слухи, что они были вовлечены в обширную сеть трафика мигрантов в Сагельту: они обеспечивают нелегальных мигрантов фальшивыми документами, ищут им работу, а затем забирают значительную часть зарплаты в счёт погашения долга. В общем, правили они с размахом. Другие банды в Атеф-Джабриль не совались и в целом их серьёзно побаивались, зная, что если попробуют бросить вызов Саджаху вызов, то те без долгих расшаркиваний объявят им джихад и тогда плохо будет всем. — Неужели мы собрались объединиться с Каем-Шехр? — шепотом спрашивает Шиф у Хиде, еле размыкая губы. — Исключено, — отзывается Хиде, ёрзая и сползает по сидению. Искусственная кожа скрипит под задницей при каждом движении. — Саджах ни с кем заключает союзные соглашения. Воконте рассказывал, что пару лет назад лидер одной небольшой банды из Элияху, которая обосновалась в Бандре, захотела объединиться с Каем-Шехр. Их главный пришел к нему на поклон, мол, мы вам будем полезны. На следующий день из люди получил запечатанный конверт. В нем они нашли глаза, уши и язык своего босса. Смысл письма предельно ясен. Никаких встреч. Никаких переговоров. Никакого согласия. — Но мы не какая-то мелкая банда. — возражает Шиф. — Рин говорил, что когда мы разберемся с Готфридом, нам нужен кто-то с репутацией и связями, кто возьмет поставки товара на себя. — И ты думаешь, что это Каем-Шехр? — Хиде недоверчиво качает головой. — Очень в этом сомневаюсь.       Водитель ехал на запад через Хиджас и съехал на мост, переброшенный через грязный канал. С моста были видны трущобы Сатара. Стекла наглухо опущены — дышать в салоне было нечем, Хиде попробовал ткнуть в кнопку на дверце, но окна были заблокированы. Автомобиль проезжает мост, по узким улочкам гетто, продвигаясь все дальше на юг. Атеф-Джабриль соседствовал с районом Икканзаки, который держали под собой Саве, и если Хиде не подводил топографический кретинизм, то они проезжали как раз рядом с ним, поднимаясь на пологий холм.       Трущобы Ренгео разрастаются естественным образом, без определенного плана. Улочки, конечно, ведут куда-то, но никакого порядка в их расположении нет. Мимо мелькали витрины магазинов и кафе с опущенными ставнями, пестрели вывески на голконда, граффити, между балконами крест-накрест с сетевыми кабелями раскачивались протянутые пустые веревки. На одной из них во мраке трепыхалась жёлтая тряпочка — детское платьице. В пустых глазницах домов света нет. Его обители крепко спали или же такое впечатление создавалось со стороны. Уличные фонари мерцали в тумане подводным светом. Водитель протянул руку к приборной панели и сделал песнопения громче — суры Корана под аккомпанемент флейты, бубнов и бубенчиков заполнили собой весь салон, словно преследуя цель погрузить всех пассажиров в состояние транса.       Прогремели раскаты грома — аж стёкла задребезжали. Гроза крепчала где-то совсем рядом. Хиде выглянул в окно, глядя в иссиня-чёрное полотно неба в ожидании, когда на нём проблеснёт венка молнии и хлынет дождь. Но оно оставалось непроницаемым. Только когда прогремел второй раскат, куда ближе, чем первый, такой, что его грохот на мгновение заглушил суры, Хиде показалось, что происходит что-то странное. Он поворачивается назад. И до него дошло, что это не гром. — Да что происходит?… — бормочет Ёкотани, ёрзая, и выворачивается на сидении, чтобы поглядеть, а за ним Шиф и Курапика.       Ответ не заставил себя долго ждать — крыше одного из зданий в полумиле от улицы, по которой они ехали, вспыхнул султан огня. Сзади, над домами, дымится черным столп дыма. Огонь видно даже отсюда, за несколько кварталов. Черный дым заполняет небо. Меньше чем через минуту снова прогремел взрыв, похожие на хлопки сдетонированной бомбы, и следом за ним — крещендо пожарной тревоги. — Икканзаки горит! — выпалил ошеломленный Хиде, глядя на огонь и поднимавшиеся по спирали клубы дыма. Отдельные языки пламени слились в сплошную сверкающую стену. Эта красно-желто-оранжевая стена, подгоняемая ветром с канала, продвигалась все дальше, поглощая одну крышу за другой. Автомобиль прибавил скорости, но они успевают увидеть, как из домов на тротуар выбегают люди. Кто-то стоял неподвижно прямо посреди дороги, раскрыв рты и уставившись на черный дым в дождливом небе над Икканзаки, кто-то бежал в сторону взрывов и огня. Где-то неподалёку завыли полицейские сирены, в окнах домой вспыхивал свет, звуки взрывов оживили улицу, заставив спящий ещё несколько минут назад народ высовываться с балконов и высыпать на тротуар.        Ёкотани перегибается между двух сидений, будто водитель и его напарник глухие, и им надо орать прямо в ухо: — Эй, вы слышите? У нас на хвосте нехилый пожар…        Одна из суровых мусульманских морд поворачивается, наставляя на него заряженный «Комбат». — Вы, четверо. Сидите и не дёргайтесь. Нам отдали приказ — отвести вас в Атеф Джабриль, и мы его выполним, даже если машина станет вашим катафалком. — сообщают им.       Курапике всё равно. Курапика владеет нэн, ему пули не страшны, как и Хиде, и Шиф, лицо у которой — выражение полного спектра самых противоречивых чувств. А вот Ёкотани, как не-пользователь нэн напрягся, потому что «Глок» для него — вполне реальная угроза жизни, но надо отдать ему должное, почти не повел бровью, когда дуло пистолета уперлось ему в переносицу. На его плечо ложится рука Шиф, силой тянет обратно на сидение и шипит: — Не беси их, иначе машина и впрямь превратится в чей-то катафалк! — Уёбки. — цедит тот.       Водитель переключил передачу и двигатель заревел, как реактивный двигатель на стартовой полосе аэродрома. Они все ещё смотрят в сторону полыхающего Икканзаки, гадая, что происходит, пока «крузак» не сворачивает в пустынный переулок. В конце между зданиями вытянулась высокая рабица, напоминающая створчатые ворота тюрьмы строгого режима или охраняемого объекта: круглые столбы облицованные сеткой, колючая проволока, двое охранников в бронежилетах стоят с штурмовыми винтовками «М4» наперевес перед рабицей и ещё трое — позади неё.        «Крузак» притормозил перед воротами. К ним подошел один из охранников. Водитель высунулся из окна, бросил пару слов, в ответ на которые охранник кивнул, обернулся и махнул одному из тех, кто стоял за рабицей. — На их территорию, как я понимаю, запросто не попадешь, — тянет Курапика, пока перед автомобилем открывались ворота. — Сюда даже полиции въезд воспрещен. Любой коп, который захочет наводить здесь свои порядки, потом будет работать охранником в супермаркете. — мрачным тоном откликается Хиде. — А незваных гостей проводят на тот свет.        В отличие от остальных районов Ренгео, в Атеф Джабриль правила комендантского часа не действовали. У Курапики возникло ощущение, что рабица служила порталом, перебросившей их в другую страну. Сотни жителей гуляли по улицам, из автомобилей разносилась по округе громкая музыка, люди перекрикивались на сантали, баменди, хассийском и ранда. Верующие в нарядных национальных одеждах читали намаз прямо на улице, из минаретов мечетей через разносился рёв азана, читаемый глубоким, звучным голосом муэдзина. Рестораны, магазины, чайные и торговые лавочки были открыты, возле них толпились люди, чтобы купить фрукты, чай, кофе и сладости. Дети, повизгивая, бегали прямо по проезжей части, женщины, покрытые в хиджаб, чадру или бурку в многослойных одеяниях, служащих украшением их скромности, торговались на рынке, рассматривали на прилавках украшения из бронзы, серебра и золота. — Почему так светло и столько людей? — с изумлением спрашивает Шиф. — Шавваль. — кратко пояснил Хиде, мысли которого были полностью заняты взрывами. — Сегодня ночь Ураза-Байрам. Отмечается в честь окончания поста после Рамадана.       Когда они проехали подсвеченную огнями мечеть Аль-Масджи́д, Сардар выключил кассетник. Ночью мечеть выглядела удивительно красиво. Медные фонари, подвешенные на кронштейнах, окрашивали мраморные стены в желтый и зеленый цвет. Закругленные контуры мечети с куполами и арками-слезинками белели при луне, словно паруса этого таинственного судна, а минареты возвышались, как мачты. Пока они продвигались по оживленным, запруженным улицам, Курапика не раз и не два замечал среди мирного населения отнюдь не мирные фигуры, одетых в камуфляж.        «Крузак» остановился у внушительного трехэтажного сооружением с тремя фасадами. Окна, выходящие на улицу, были забраны узорной чугунной решеткой. На тяжелых каменных архитравах над дверями и окнами красовались высеченные полумесяцы со звёздами. Над зданием, словно знамя, развевался чёрный штандарт с белой каллиграфической шахадой. Стены здания были серыми, двери черными.        Когда Сардар прикоснулся к двери, та открылась сама, и они вошли через широкую каменную арку в просторный холл. Окон в нём не было. Единсивенным источником света служила круглая лампа под сводчатым потолком. По углам Курапика насчитал шестеро крепко сбитых громил, вооруженых пистолетами. Оружие держат привычно и уверенно, поглядывают на них с угрюмостью, прикидывая, по всей видимости, с чисто академическим интересом, трудно ли их убить. У одного из них на лбу красовалось темное пятно, какое появляется у некоторых мусульман в результате постоянного контакта с каменным полом во время молитв. — Нам нужно забрать ваше оружие, пистолеты, ножи, кастеты, всё что у вас есть при себе. — низко басит Сардар, обернувшись к ним. — Положите его на пол и отойдите на три шага назад, к стене. Мы вас осмотрим. — Конечно-конечно. Делай все по протоколу, начальник. — с гадливой улыбочкой отзывается Ёкотани. — С тебя первым начнем, умник, — вторит ему Сардар, которого тот явно вывел из себя и теперь хочет отыграться.       Они выполняют указания под пристальным вниманием бандитов, после чего начинается процедура досмотра. Курапика стреляет глазами в гангстера, который подходит к нему — арафатка на его голове обернута подобно тюрбану, за спиной висит бронебойная винтовка. — Руки за головой, ноги расставить, — говорит тот на плохо перевариваемом всеобщем.        Пока тот водил руками по его телу, старательно ощупывая, Курапика, стиснув зубы, уставился за его плечо на каменную стену, на которой выписаны строчки, пробуя угадать, на каком они языке. В это время один из Каем-Шехр, коренастый здоровяк с постной миной — сгребает их оружие и становится по правую руку от Сардара, небрежно держа пистолет перед собой. Когда настает очередь Шиф, тот грубо хватает её за предплечье и толкает к здоровенному моджахеду с угрожающей мордой, бородкой и выбритыми в ёжик волосами. — Уведи бабу и осмотри её. — Эй, приятель, — пугающе спокойно говорит Ёкотани. — Руки-то не распускай. Убери от неё свои грабли. — Рот закрой, — обрывает его стоящий рядом бандит, прижимавший в стене аки тюремный надзиратель.        Бугай игнорирует, толкая обескураженную Шиф в спину в неизвестном направлении. Ёкотани бьет его локтем — чётко и без размаха, целясь прямиком в кадык. Тот всхрипел и отступил, держась за горло. Ёкотани в мгновение ока приблизился к бугаю со спины, взял плечо, выверну его за спину, согнул и рывком потянул вниз — раздался звучный хруст вывихнутого сустава, громила орёт не свои голосом, отпускает Шиф, падает на колени, держась за безвольно висящую руку. — Тебя мама не учила, что женщин обижать нельзя?       Помещение заполняют громкие вопли, щелчки предохранителей автоматов. Ёкотани отпихивает Шиф назад, за себя. Сардар хватает у стоящего рядом типа автомат и заезжают его прикладом в челюсть. Курапика бросает взгляд на здоровяка, которому Ёкотани вмял кадык в глотку, как тот, сплёвывая юшкой, ухмыляется, и этот оскал не сулит псу Каем-Шехр ничего доброго: — Бьешь, как сучка. — Он выглядит абсолютно невозмутимо, когда кивком головы отбрасывает свесившиеся на лицо волосы: — Давай я покажу, как надо.        С этими нелестными словами он с размаху заезжает кулаком ему в живот, отшвырнув Сардара, как щенка, так, что он аж отлетел к стене. У Хиде вытягивается лицо, Шиф зажала рот руками, скорее от неожиданности, чем от акта насилия — им ее не удивишь. В них целятся восемь дул с намерением наделать в них кучу лишних отверстий. —Ёкотани… — Шиф видит, как глаза Хиде мечут молнии; тот выглядит более угрожающе, чем обычно, а это что-то да значит, потому что тот был самым спокойным человеком на её памяти. — Ты дебил? — Вы уж извините, но я вообще-то предупреждал, а раз предупрежден значит вооружен. Слыхал поговорку? — отзывается тот, вытирая кровь с разбитой губы, и проходится языком по зубам, проверяя, все ли цели. Кажется, один пошатывается. — Нет, я не прав? — Нет у тебя соображения! — рычит Хиде тоном разгневанной матери семейства. — Ты хочешь, чтобы нас всех тут угробили?! — Вечно ты драматизируешь, Хиде… — капризно комментирует Ёкотани. — Я драматизирую?! Держал бы лучше рот закрытым хоть иногда! И руки тоже! Избавься уже от этой ужасающей привычки! — Я бы не хотел вмешиваться, но… — попытался влезть Курапика, но его никто не слушает. — Хиде, вот зачем ты попёрся в бандиты, если сама душа зазывает тебя в монастырь? Надо было там и оставаться, молиться за страждущих и отпускать грехи. — А тебе в цирк, шоу устраивать, клоун. — Ты меня достал. Всё, отвали. — хмыкает тот.       Отношения, существовавшие между Хиде и Ёкотани, ему доводилось наблюдать разве что у супругов, проживших вместе по меньшей мере лет двадцать: отношения, постоянно колебавшиеся между полным взаимопониманием и мелочной раздражительностью. — Прекратите зубоскалить! — обрывает их Шиф. Удивительно, но оба тут же заткнулись, и Курапика в очередной раз сделал вывод, что авторитет у Шиф, возможно, серьезнее, чем у Рина.        Сардар все еще лежит на полу, дышит нездорово, сипло, приподнимается на локтях, и глядит на Ёкотани таким злобным взглядом, словно не знает, какую часть тела ему отрезать — ногу или руку, а может и голову. Но вместо того, чтобы исполнить мстительные намерения, подзывает к себе одного из громил в шемаге, что-то говорит ему.       И Хиде понимает, что сейчас самое время использовать свою способность по назначению.       Спустя несколько минут (оружие им вернули) они поднялись на второй этаж по широкой лестнице с перилами и балясинами из хассийского мрамора. Шаги заглушала толстая ковровая дорожка. Их повели по длинному коридору. Стояла глубокая тишина. Мужчина в шемаге остановился перед дверью с чугунными ручками. За ней приглушено слышались чьи-то голоса.        Перед ними открылось просторное помещение, оформленное со строгим вкусом. Пол был устлан гладкими пятиугольными мраморными плитками. Пол покрывал квадратный исфаханский ковер. Стены и сводчатый потолок, выложенные сине-белой мозаикой, создавали иллюзию неба с облаками. Две открытые арки вели из комнаты в широкие коридоры. Окна обрамляли фигурные колонны; сходясь наверху, они образовывали купол, на котором было написано что-то на хассийском или сантали. Со двора доносился плеск каскадного фонтана. С потолка свисали фонари из нефритового стекла в форме колокола, отбрасывавшие на пол дрожащие круги золотистого света. Помимо низкого столика посередине и подушек, мебели в ней не было. На столе стояло два кальяна, окрашивающие воздух жемчужным цветом и наполнявшие его ароматом чараса. Единственным украшением в комнате служило висевшее в раме изображение мечети Голестан в Альенде.        Люди, рассевшихся вокруг стола, чувствовали себя, по-видимому, вполне комфортно в этом скромном интерьере. Курапика увидел Рина, но женщина и двоих мужчин рядом с ним ему были незнакомы. Первый — бритоголовый, с татуировками на висках, в бронежилете, штанах из рипстопа и берцах. Второй, рядом, был рослый, широкоплечий, с массивной головой и неприветливыми чёрными глазами. По правую руку от Рина вальяжно разлеглась, словно сама Багира, эффектная женщина одетая в безрукавку, обтягивающие длинные ноги штаны и замшевые ботфорты, с гладкой, лоснящейся, как шкура, гривой чёрных волос и лицом топ-модели: оливковая кожа, выразительные глаза, густо опушенные ресницами, скулы высокой лепки, пухлые губы накрашены помадой цвета спелой сливы. На точеном лице виднелся шрам, тянувшийся от скулы до подбородка, но тот следовал естественному изгибу лица и лишь подчеркивал его форму и её красоту. Красавица оживлено болтала с собеседниками, размашисто попыхивая кальяном. Рин же сидел с видом угрюмой отчужденности от происходящего, как человек, которого заставили придти на мероприятие, на которое ему не хотелось идти. Судя по горке бычков в пепельнице, выкурил он не одну сигарету. — Что-то вы долго тащились сюда, ganja! Мы успели тут весь чарас скурить! — воскликнула незнакомка, помахав им трубкой от кальяна; говорила она низким и звонким голосом с экзотическим акцентом.       Курапика глянул на Хиде с немым вопросом в глазах. — Знакомься, Курапика, эта громкая дама наш кёдай, Астрид. — усмехнулся Хиде. — У них с Рином одна и та же должность. — Астрид? — память подкидывает ему имя в контексте щекотливых подробностей личной жизни Рина. —Которая с его?… — Встречается с его бывшей, она самая, — прыснул Хиде, давясь смехом, но быстро берет себя в руки. — Ты глянь на неё — кто бы устоял? Но мы, боюсь, не в её вкусе… О её предпочтении к своему полу вообще-то мало кто знает. Ночной клуб, который Астрид держит на своей территории в Дэнкикан, один из самых популярных и прибыльных во всём Тансене из-за того, что довольно много мужчин приходят в него только для того, чтобы попытать удачу с ней познакомится. Они тратят целое состояние, чтобы произвести на неё впечатление. Говорят, какой-то банкир из Вергероса специально приехал в Какин, заплатил миллион дзени и выгнал всех посетителей из клуба, чтобы остаться с ней наедине. — Весьма… предприимчиво, — только и прокомментировал Курапика. — А кто те двое? — Это Бетаньях и Ярда. Люди Куросе, контрабандисты, работают с Ёкотани. Занимаются перевозкой оружия через границу, а Куросе его продает.        Они подошли к столу. — Рин, пупсик, подвинь-ка свой зад, дай гостям сесть. — приказывает та. — Да иди ты! — возбухнул тот. — Конечно пойду, прямиком в кроватку к твоей бывшей. — мурлыкнула та с улыбкой, которая выражала одновременно лукавство и презрение. Каким-то необъяснимым образом это сочетание делало улыбку неотразимо привлекательной. Астрид выпустила из губ мундштук кальяна вместе с густым клубом пара, на несколько мгновений полностью исчезая в нём, после чего поднялась из-за стола и с приветственным возгласом наклонилась к Шиф, целуя её в обе щёки, оставляя на них помадные следы. Двигалась она с ленивой, развязной грацией — походка пластичная, плывущая, словно на цыпочках, и Курапика вполне мог понять, почему мужчины проходу ей не давали и штабелями ложились у её ног. Ёкотани обменивается дружеским рукопожатием с Бетаньяхом и демонстративно закатывает глаза, когда Ярда оглядывает его как нелюбимого родственника, который пришел испортить семейное сборище. — Хиде, сто лет тебя не видела! — расцеловав его в обе щеки, Астрид берет его за плечи, как тётушка своего любимого племянничка. — Ну-ка, дай я на тебя посмотрю. Как поживаешь? Всё толкаешь толстосумам поддельных Рафаэлей? — Я не продаю подделки, Астрид-сан, — с улыбкой возражает Хиде. — Да все вы, торговцы искусством, так говорите, а на деле те ещё скользкие жулики. — смеется Астрид громогласно. — А твоя сестричка? Где она? — Линч сейчас в Тансене. У неё… свои дела. — отвечает Хиде; Курапика слышит едва заметную запинку в его голосе. Тот оглядывает стол за ее спиной. — Наших ещё нет? — Вы первые, ребятки, остальные ещё в пути. — Астрид поворачивается к нему, окидывает оценивающим взглядом из-под накрашенных ресниц. — А ты, надо думать, Курапика. — Рад знакомству. — отвечает он сдержанно. — Какой серьезный! Мне нравится. Курапика. — Астрид наклоняет голову, смакуя его имя, словно какой-нибудь деликатес. — Откуда они тебя только достали? — В коробке из-под хлопьев. — Он ещё и остряк. — та подпихивает Хиде локтем. — Язык у тебя подвешен. — Не знаю. Вам виднее. — парирует Курапика.       Астрид складывает губы в улыбку — те растягиваются, обнажая улыбку аж до дёсен. Ответ ей пришелся по вкусу. Но потом все резко меняется, когда та наставляет на него пистолет. Хиде подскочил на месте. — Сдурела?! Ты что творишь?! — рявкнул Рин. — Опусти пушку! — Астрид-сан! — Хиде, лапушка, постой тихонько. — журчит та. Слышится треск взведенного курка. Курапика стоит, не шелохнувшись, глядя ей прямо в глаза. — Даже жаль будет расквасить такое личико. Пули с нэн, дружочек. Я чую, что ты умеешь пользоваться аурой, но рэн не защитит твою голову. — прохладное дуло прижимается ко лбу. — Боишься, что я тебя пристрелю?       Курапика хмурится, как будто чего-то не понимает. — Нет. — Думаешь, я блефую? — Астрид ухмыляется и заитригованно дёргает бровью. — Думаю, блефуете. — сухо отзывается Курапика, надеясь, что выглядит и говорит увереннее, чем на самом деле. — Киса, не стреляй в него. Блондинка оказался полезным, он нам ещё пригодится. — комментирует Ёкотани.        Курапика не представляет, что творится в голове у этой эксцентричной женщины. Какую цель она преследует, держа его на мушке? Может, это изощренная прелюдия к чему-то? К допросу? К пыткам? Честно говоря, он вымотался до той степени, что уже перестал бояться.       Астрид, прищурившись, глядит на него. — Ба-бах.       И нажимает на спусковой крючок.        Щелчок. — Иншалла! У этого парня железные яйца! Именно такие нам и нужны! — Астрид затыкает пистолет за пояс, протягивает руку, и, цапнув его за плечо, притягивает к себе. — Слушай-ка, Курапика…       Что-то в её томном голосе заставило его насторожится. Курапика приподнимает брови. Что она… — Хочешь стать моим парнем? … задумала… …       Понятно. — Если позволите, я воздержусь. — протянул Курапика с не самой приятной улыбкой. Когда он устает, то не только теряет способность к страху, но и способность терпеть чужие подколки стремительно катиться к нулю. — И это правильный ответ, малец, потому что мне парни не нравятся! — веселится Астрид. — Как ты догадался, что я блефую? — Я и не гадал, — Курапика кивает головой на «Глок 19» у нее за поясом. — У вас вряд ли бы получилось снести мне голову с пустым магазином. — Проверил, что нет пуль с помощью нэн? Здорово! — Ты долго будешь ещё этот цирк устраивать? — вмешивается Рин с тоном, каким обычно сподручнее говорить «Когда ж ты заткнешься?». — Сядь уже наконец и не беси никого! — Ой, да не будь ты занудой, я же шучу. — Астрид отмахивается от него.       Курапика обошел стол и пристроился между Рином и Хиде. Молодой слуга внес поднос со стаканами и с серебряным кувшином с черным чаем. Он обошел всех по кругу, начав с Астрид и закончив Ёкотани, затем вышел и тут же вернулся, поставил на стол две чаши с ладу и барфи, хрустальную чашу, наполненную ломтиками манго, папайи и арбуза. Аромат свежих фруктов сплелся с густым запахом чайного листа, пряных специй и табака в кальянной чаше. Помимо сладостей и фруктов, на столе стояли тарелки с бабуса с орехами, табуле, люля-кебаб, лам лалуш и тах-чином. — Налетайте, ребят, тут на всех хватит. — Астрид машет рукой, беря трубку от кальяна, поднимает взгляд на Ёкотани. — Что это у тебя с лицом? Выглядишь так, будто тебя сбил автобус. — Один мудила врезал трухлявой винтовкой. — улыбается тот. На левом скосе челюсти виден свежий кровоподтёк, нижняя губа расквашена, на трещине запекшаяся кровь. — А ты прямо вся сияешь, как наливное яблочко. — Это все мой дорогущий крем из плаценты, который я заказываю из Локарно. Воняет, как моча, но невероятно эффективный. Прислать ссылку? — благодаря её акценту последнее слово прозвучало как выстрел. — Нет уж, спасибо, сама мажь себе его на лицо… Какие люди! — восклицает Ёкотани и машет рукой. В комнату вваливаются Ораруджи и Адзуса, а за ними — Янаги и Воконте. — О, у вас есть еда! Умираю с голоду! — Ораруджи жадными глазами поглощает содержимое стола, сглатывая слюну, и только после этого замечает сидящих. — Астрид-сан, добрейшего вечера, счастлив вас видеть, — он кланяется ей и получает в ответ благосклонную улыбку.        Пока все обмениваются приветствиями, к Астрид подходит Воконте, который, в отличие от всех присутствующих, в выглаженном костюме-тройка выглядел так, будто только что пришел с примерки у личного портного. Кивнув всем присутствующим с постной миной, он остановился взглядом на кёдай: — Здесь только ты? Где Бенджи-сан? — А ты что, не рад меня видеть, Воконте? — та надула губы в показной обиде. — Нет. Я ещё помню, как ты украла мой бумажник. — на лице появляется эхо застарелого возмущения. — Я же тебе его вернула! — Пустым. — напоминает Воконте. — Брось, не будь таким мелочным. Там и была-то всего пара сотенок дзени… — Ты сняла с моей карты шестьдесят тысяч. — Надо было придумывать пин-код получше. Кто же знал, что у меня получится с третьей попытки? — пожимает плечами Астрид, и добавляет нравоучительным тоном. — Ты же бухгалтер, Воконте, ты должен более ответственно и изобразительно подходить к защите личных данных. — Взаимно, дорогая. Поэтому проверь как-нибудь на досуге бухгалтерский учёт одного из своих заведений, вдруг обнаружишь там недостачу. В шестьдесят тысяч, к примеру. — и противно улыбается, тогда как улыбка на лице Астрид стремительно убывает — она глядит на него, сузив глаза, пытаясь, видимо, определить достоверность информации по его виду. — Кстати, была я тут месяц назад на твоей родине, в Сенге. Аккурат перед тем, как вас, ребятки, отправили покорять Небесную Арену в Аским. — потянувшись за лепешкой, начала Астрид. Воконте пристроился рядом с Шиф. — У меня там приятель жил, Кандивали… — Кандивали? Астрид-сан, вы дружите с ним и меня ещё называете скользким жуликом? — возмущается Хиде.       Благодаря воровскому прошлому Астрид водила дружбу с разного рода мошенниками, среди которых был Кандивали, чей портрет у инспектора Фреда Уитмана из Отдела по хищению произведений искусства висел на почетном месте рядом с фото Венса Нехаммера и Йохаима Нольте. Ему принадлежала антикварная лавка в Сенге, в которой наравне с настоящими историческими ценностями частенько продавались подделки. Долгое время Кандивали был вполне себе рядовым аферистом пока не организовал поистине беспрецедентное мероприятие, сумев продать Музею Махмуда Халиля «уникальную» тиару скифского царя Сайтафарна за двести миллионов дзени. Два года весь мир съезжался в Вергерос посмотреть на чудо, пока какой-то именитый коллекционер не разоблачил подделку. — Ну-ну, не обижайся. Сидели мы, значит, с Канди и Куросе в одной кафешке в Паджанге, как же её название… Вы точно её знаете, там ещё старина Нараки свой день рождения в прошлом году праздновал…Точно, «Кайкер»! — Постой-постой, погоди-ка! «Кайкер» никакая не кафешка, а стрипушник! — Не стрипушник, а караоке! Ка-ра-о-ке! — возражает Шиф, и все смеются. — Да пофиг, стрипушник, караоке, не суть важно. — отмахнулась Астрид, откусывая от лепешки. — Канди нам жаловался, что в Сенге ему плохо. Ничего ему там не нравится! С торговлей туго, искусством, клиенты сплошные филистеры, не понимают толк в прекрасном. Ужас! И я ему говорю, чего он в Гольбах или Валендам не переедет? Там есть все, что он любит: галереи, музеи, театры, блошиные рынки с нафталиновым старьем. Ему что нужно-то, чтоб быть счастливым? Чтоб жить счастливо, чтоб жить радостно? Всего-то отвалить сто кусков за детокс в больничке, а потом переехать, курить коноплю да дни напролет торчать в музеях. И знаете, что? Он решил прислушаться к моему совету, собрал вещички, переехал в Валендам. Пару недель назад он пригласил меня к себе. Говорит, что стал там другим человеком, что нашел «настоящего» себя, бросил употреблять наркотики и теперь, хочет показать мне, как живёт и как у него все хорошо. Ну, думаю, почему бы и нет. В Валендаме я ещё не была, надо поехать, да и любопытно, что ж с ним за такое волшебное преображение произошло. Взяла я билеты на дирижабль, забронировала номер в «Сен-Кальвинье» и полетела в Валендам. Лучше б я туда не совалась, ей-богу… Шузо сказал, что «Сен-Кальвинье» самая изысканная, самая роскошная гостиница во всём Иль-де-Конте. Приехала я туда и обнаружила, что «изысканный» и «роскошный» — это валендамские эвфемизмы, заменявшие такие неприятные слова, как «унылый» и «тоскливый». Отель нашпигован антикварной лягушачьей мебелью в стиле Людовика XIV. Портье, пока оформлял меня, горделиво поведал мне, что вся обстановка — середины восемнадцатого века, но на мой взгляд, королю Людовику следовало бы отправить на гильотину своего декоратора. Ковролин у них был такой мерзкий, с цветочным принтом из того сорта узоров с завитками, которые легко нарисует даже слепая мартышка, дай ей кисть в лапы. Уверена, лягушатник-управляющий потратил кучу бабла на эту ерунду! Не пойму, отчего эти иностранцы считают, что если их мебель облита позолотой, сделана из хрусталя или выглядит так, будто пролежала двести лет на пыльном бабуськином чердаке, то это стиль и шик. В номере у них тоже все было не по-человечески. — закудахтала Астрид, закинув в рот кусок баранины. — Все комнаты нашпигованы изысканным старьем: кровать с балдахином, шкафы с золотыми ручками в форме львиных голов, трюмо в стиле рококо, банкетки с подушечками из парчи… Клянусь, вся мебель выглядела так, как будто ей попользовались ещё во времена Марии-Антуанетты. Ладно, с этим можно смириться. Самое меньшее, что я могла сделать, так это прикинуться, что меня впечатляет обстановка. Да и разве может не впечатлить гостиница, где номер стоит тридцать кусков за ночь? — Я в месяц столько же получала, когда работала в морге, — поделилась с ним на ухо Шиф, будто закадычному приятелю. — В общем, на следующий день мы встретились с Канди. Оказалось, он вступил в какую-то безумную секту и принес клятву аскета. Он больше не пьет, не курит, не употребляет наркотиков, не прелюбодействует и живет в каком-то притоне на окраине с кучкой таких же просветленных, как он. Стал добропорядочным, хорошим человеком — в худшем смысле этого слова. Сектантам запрещается смотреть телевизор и пользоваться Интернетом, чтобы не получать никакой информации из внешнего мира. Они все находятся в полной изоляции от общества и деградируют, бросая образование, работу, семью. Вечером у их секты должна была состояться встреча с их гуру, и он позвал меня с собой. В их секте, — Астрид покачала головой. — царит абсолютное послушание гуру, а его воля объявляется ученикам как воля Бога. Одной из практик у них было стоять и смотреть минут сорок на портрет гуру как на «живого бога», а потом шесть часов медитировать, копить прану и достичь духовного совершенства для того, чтобы посвятить себя служению учителю. Но вот что я вам скажу — далеко не все из них такие целомудренные, какими кажутся на первый взгляд. У этих сектантов и фанатиков, — задумчиво сказала Астрид, слизывая с пальца капельку соуса. — Почему-то всегда абсолютно стерильный и неподвижный взгляд. Они похожи на людей, которые не занимаются сексом, но непрерывно думают об нём. Всю встречу одна цыпочка, вся такая на вид целомудренная, глазела на меня, раздевая глазами. И когда я пришла в свой номер, то угадайте, что нашла у себя в кармане? Записку с номером телефона! Нет, ну вы только подумайте, а? Вот вам и отказ от плотских наслаждений!       «Ёкотани в юбке» — с внезапной пуританской строгостью подумал про себя Курапика. — Астрид, я обожаю тебя, — выдавила Шиф, заикаясь от смеха. — Уверен, в прошлой жизни ты была валерьянкой — к тебе липнут все киски. — ухмыльнулся Ёкотани, хлебнув из кружки с чаем. — То, что женщине с внешностью как у тебя, Астрид, нравятся девчонки, не иначе как божья насмешка. — Где-то должна быть справедливость. Не только мужчинам должны доставаться красотки. — еще не оправившись от приступа смеха, произнесла Шиф. — Да, ими надо делиться, я прав, Рин? — вкрадчиво спросил Ёкотани. — Отъебись, пожалуйста. — Рин обиженно сопит и как-то неуютно ёрзает на стуле. Он снова закурил и прикончил сигарету мощными затяжками, от которых его грудь вздымалась так, что, казалось, вот-вот лопнет. Ёкотани смеется и тут же шипит, коснувшись подушечками пальцев разбитой губы. — Ай, черт тебя дери, с-сволочь, больно! — Как ты ещё живой ходишь, скажи на милость? — вздыхает Шиф, берет со стола салфетку и протягивает ему, немного оттаяв. — Я слишком живучий, чтобы откинуться где-нибудь тихо-мирно никому не мешая. — криво усмехнувшись, говорит Ёкотани. — Это уж точно. — Шиф отворачивается голову, и чувствует легкую боль, когда её тянут за прядь волос у виска. — Эй!…       Повернувшись, чтобы сказать пару ласковых, Шиф видит, что он смотрит на неё пытливым, тяжелым взглядом. — Слушай… — над тёмно-янтарными глазами глазами появилась складка, намекающая о намерении сказать что-то серьезное, а не шутки, ерничество и дуракаваляние. — Я в армию в восемнадцать лет пошёл. И людей убивать начал, когда ты ещё в средней школе к подружкам в гости бегала. Я не бесчувственный сухарь, просто… привык к этому дерьму. На поле боя в пекле всё время кто-то помирал, и те, кто каждый раз надевал траурную повязку, долго не протягивали. У них либо крыша летела и сами на мины бросались, либо бросали службу и дома спивались. — Чего это тебя припекло на откровения? — спрашивает Шиф с удивлением, моргая сухими глазами.       Ёкотани вздыхает. — Я не имел ввиду, что тебе должно быть плевать на девчонку. Или на того парня, Тою. Но от того, что ты занимаешься самобичеванием и бередишь себе душу, ничего путного не выйдет. Либо выгоришь, либо себя будешь ненавидеть за то, что не можешь всех спасти. Благими намерениями вообще знаешь куда дорожка вымощена? — Шиф не перебивает, молчит, по правде, не зная, что сказать. — Не буду совать нос куда не следует, но мне кажется, Нараки и положил на тебя глаз, не только потому что тебя золотые мозги… да-да, ты, пожалуйста, не спорь, а потому что у тебя сердце за всех рвется. Он неплохой мужик, но видно, что никакой. Его мало что волнует, а чужое горе ему вовсе до одного места. А ты совсем другая, хотя ты уже сколько в якудза, лет шесть? — Восемь, — автоматом поправляет Шиф. — Ну вот, тем более. Я тебя, конечно, не знаю так долго, но чуйка подсказывает, что за все это время ты ни капли не изменилась. Ты не кисейная барышня и можешь за себя постоять, но при этом с сердцем. Не всем удается его сохранить. Будет обидно, если ты его профукаешь. Держи это в уме.        Шиф молчит, чувствуя все сразу — усталость, давящая на плечи, тяжелая голова, ноющее тело и глухую, колючую злость — в основном на саму себя. — Покуришь? — предложил Ёкотани, вынимая сигарету из пачки. — Не хочу потом бросать. Я… Хм… — Шиф наклоняет голову, пытаясь подобрать слова. — Извини. Мне не стоило заводиться и выходить из себя. — Забей. — он подмигивает. — Знаешь, из тебя неплохой психоаналитик. — Ну уж нет. Ненавижу это Фрейдовское дерьмо. — из уголка рта торчит сигарета. — Люди сами себя понять не в состоянии, а ещё лезут в душу друг друга. — Может, поэтому и делают это? — Типа проще бежать тушить соседский дом, хотя у тебя самого в доме пожар? — подхватил Ёкотани, затягиваясь. — Ты же поняла, о чем я? — Поняла я, поняла. — фыркает Шиф. — Во-от, видишь, мы отлично понимаем друг друга!        Шиф возводит очи к небу, вернее, к потолку. Ёкотани поигрывал с рыжими кучерявыми прядями, накручивая их на палец. — Дайте мне кто-нибудь мобильник, я их сфоткаю, отправлю Нараки, пусть порадуется за свою крошку… Ах, детки так быстро растут! — Астрид смахнула несуществующую слезу. — А не пошла бы ты куда подальше, а? — Вы мне ещё спасибо скажете, когда свадебный альбом будете делать. Кстати, а вы детишек планируете, или ну их на фиг? — Тебя забыли спросить, — насмешливо цыкает Ёкотани. — Слышали? Они уже говорят о себе во множественном числе! Скоро будет «Мы сходили в выходные в кино». «Мы выбирали обои в нашей новой квартире». «Мы…». Эй, а ну не кидайся пахлавой! Прояви уважение к Аллаху, сегодня же Ураза-байрам!       Астрид поворачивается к Рину, что-то спрашивает, на кёцуго. Тот неопределенно дергает плечом, отвечает. Потом та окидывает их всех взглядом и неодобрительно цокает языком. — Чего вы такие кислые? Случилось что? — Дерьмо. — цедит Хиде. — Дерьмо? Да, дерьмо случается. Кто из нас его не хлебнул, скажите мне? И ничего, проглотили, не подавились. Мы тут и сами из огня да в полымя. — Можно вопрос? — спрашивает Хиде, скрещивая руки. — Почему вы с Бенджи-саном приехали только сейчас? — Руководить не так просто. Приходится смотреть, как кто-то плохо работает, а потом исправлять его ошибки. И это отстой. — Вы про Морену? — уточняет Воконте, улавливая во фразе скрытый смысл. — Какое положение сейчас в Тансене?       Астрид, подливая себе чай из серебряного чайника, скалится. Ее колоритный, выразительный вид внезапно становится угрожающим. — Есть у меня для вас свежие новости с собрания, ещё тепленькие. Пристегиваемся мальчики и девочки. — глотнув чая, та выдерживает паузу, ставит чашку на стол. — Босс собирается объявить войну Кси-Ю.        Слова повисают без ответа. — Не может быть. — тянет Воконте, первый отошедший от шока. — Ты шутишь. — у Хиде вырывается нервный смешок. — Не могу поверить, что босс решил развязать в конфликт. — О, нет, у меня не настолько плохие шутки. — Астрид обрывает себя на середине фразы. В низком, плавном голосе гравасийки зазвенел металл. — Хитрая старая жаба Лонгбао нарушил Железный закон, когда отправил Хинриги с Мезерелем в Берендру без согласования с нашим боссом. Он решил сам восстановить Баланс, и после этого ещё требует, чтобы его люди казнили Морену. По-хорошему, после того, что устроил Хинриги, все счёты сведены, но Лонгбао этого мало. У нас Берендре было три склада с оружием, который Куросе должен был перевезти через границу в Магальянис. Хинриги с Мезерелем подорвали их, один за другим. В каждом были наши люди, в основном новички. Эти козлы просто закрыли наших ребят внутри. — та рассматривает свои ногти и звучит нейтрально, но Курапика слышит яростную ноту в её голосе. — Позавчера Кионе поймал пару шавок Кси-Ю и выяснил, что это был прямой приказ Лонгбао. — Она поднимает на Воконте взгляд и дергает бровью. — Как тебе такое? Они едва ли не прямым текстом говорят, что хотят начать с нами войну, а Морена лишь прецедент. — Но зачем? Какая им от этого выгода? — Пф, зачем? Пораскинь мозгами. У Кси-Ю никогда не было столько прибыли и власти, как у Хейл-Ли. Навара они со своего бизнеса получают не то чтобы много, чёрный рынок валюты, фальшивые документы не приносят заоблачную прибыль. Они живут за счёт того, что держат под собой трущобы Шиона и кварталы ханамачи Кагурадзака на севере. Лучший бизнес у нас — наркотрафик в Кальдерском море и торговля оружием с Вергеросом и Союзом Митен. — Астрид. — Хиде бросил взгляд на Воконте и Рина. — Кто устроил казнь Каэдо в Сенге? — Имеешь ввиду, кто был палачом? — та кривит пухлые губы. — Ирене, кто же ещё. Наш удалой мясник. — Босс предлагал Лонгбао вступить в переговоры?       Астрид хмыкнула. — Поначалу. И тот был согласен. Мол, ему нужна только Морена. Теперь он охладел к переговорам и и никакого посредника, на которого он согласился бы, Нараки не нашел. Может, Лонгабо опасается, как бы наши ребята его не перехватили, может и нет. Раньше все боялись санро-кай, а теперь Морена предала Хейл-Ли, и опозорила клан. Ирене ищет её следы, Кионе один занимается всеми делами. Говоря начистоту, наши позиции ослабели и сейчас мы уязвимы. Все в Тансене мечутся, как в задницу ужаленные. — Может, договорившись с Кси-Ю, мы бы решили этот вопрос раз и навсегда… — Лонгбао слишком умен. — Бетаньях поджал губы. — Он знает, что если сядет за стол переговоров, то ему придется идти на уступки. Вот почему он уклоняется. — он поворачивается к Астрид. — Есть опасения, что он намерен заручиться поддержкой главы Ча-Р, прежде мы спустим на него всех собак, как только босс отдаст приказ. — И с какой стати тот его поддержит? — Хиде нахмурился. — Чтобы объединится против нас, — терпеливо объяснил Бетаньях. — Любой конфликт всколыхнет газеты и правительство. Кроме того, Лонгбао пообещает Ча-Р поделить бизнес, когда вдвоём они нас уничтожат. Ты и сам знаешь, что наркотики очень прибыльны. Босс Ча-Р, Ли, тоже нам завидует. Раздавить нас все равно что получить жирный банковский вексель, и Ли, скорее всего, примет их предложение.       Пухлые губы и смуглое лицо Астрид посерели — такой злой ту Рин никогда не видел. — А мне по хрен их хотелки! Это наше дело, пусть не вмешиваются. — Я, может, глупость скажу, но… Может, если бы мы выследили и убрали Лонгбао прежде чем начнется война, все бы разрешилось само по себе. — Нет. Так ещё хуже. Если мы объявим охоту на Лонгбао, то еще нарушим Баланс еще больше и вопрос точно нельзя будет решить переговорами. Все будут втянуты в войну. Лучше всего отдать ему Морену и посмотреть что будет. Главное — никакой кровожадности. И пойти на переговоры с Ли и убедить его, что вся эта кутерьма того не стоит. — Не знаю. По-моему, стоит готовится к худшему. — пробормотал Хиде. — Ну, если начнется война, то никто не встанет у нас на пути. Перережем и тех, и этих. — Астрид умудрилась произнести эти безумные слова очень рассудительно. — А пока что быстро разберемся с проблемами тут. У нас четыре дня, чтобы вернуть весь пропавший товар и отправить Готфрида в морг.       Молчание повисает преисполненное мрачными предчувствиями. Теперь уверенность в том, что с поимкой Морены беды останутся позади казалась глупостью. На самом деле все только начиналось. Все пытались угадать, что задумал Лонгбао. Он определенно был человеком рисковым и хитрым. От него стоило ждать чего угодно. — Слушайте… — Хиде даже не знает, как начать. — Никому не приходило в голову, что Морена могла предать нас и объединится с Кси-Ю, чтобы захватить власть? — А что, разве не с Ча-Р? Чтобы стравить Кси-Ю и Хейл-Ли между собой.        Астрид качает головой. — Это мнение Шузо, но я в нём сомневаюсь. Зачем ей это? — Все действия Морены… Не знаю. — Бетаньях задумывается, скрещивая руки на груди. — Трудно поверить, чтобы Лонгбао добровольно отдал в жертву своих людей. — Морена должна была ему пообещать что-то очень весомое. Скажем, долю в бизнесе с наркотиками или оружием. — Хиде хлопнул себя по коленям. — Тогда все складно. Морена идёт к Кси-Ю, говорит о своих намерениях, заключает с ним сделку, они в сговоре проворачивают кровавую расправу на площади, Лонгбао помогает ей скрыться и посылает Хинриги с Мезерелем, чтобы создать видимость мести и подогреть ситуацию. — он делает пас рукой, подгоняя мысль. — Он хитер, как змея, и при этом достаточно рисковый, чтобы выстраивать такие планы. Если власти Морену не найдут, то по закону голова полетит с плеч именно у босса и в то же время тот должен отвечать перед Лонгбао. Тот, прельстившись на прибыльный бизнес, на мировую не пойдет, а для того, чтобы увеличить шансы на успех, склонит на свою сторону Ча-Р, у которых больше всего бойцов. Ситуация патовая. Поэтому… Я не вижу у босса другого выбора, кроме как начать войну. — Ну да, я тоже об этом думал, — нехотя отозвался Воконте. — Либо ему придется идти на условия Кси-Ю. — Я бы скорее спалил все поля в Каннауджа и Лантау, чем пустил их туда. — выплюнул Рин. — Вы только послушайте нас — сидим и рассуждаем, как на каком-то военном совете. — угрюмо хохотнул Хиде. — От нас не больно много зависит, так что это все просто сотрясение воздуха. Наши роли скорее исполняюще-созерцательные.        Все это время Курапика сидел и молчал, не вмешиваясь. Они свободно говорили о делах организации, как будто ему стоило доверять такие секреты. — Астрид, у Бенджи-сана есть какой-то план по части Ренгео? — А то. — отозвалась кёдай; на её губах заиграла ухмылочка, определенно на что-то намекавшая. — И мы уже начали претворять его в жизнь.        У Хиде в голове ворочаются шестеренки, потом он задает вопрос куда-то в воздух, мирозданию. — Взрывы в Икканзаки?… — Подорвали Саве. — ухмыльнулся Бетаньях, кивая, и прокручивает балисонг на пальцах. — Посмотрим, сколько обугленных крыс служба спасения на утро вытащит из их гадюшников. — Такими темпами скоро весь Ренгео взлетит на воздух. — заметил Хиде. — Если и так, оно и к лучшему. Мирных переговоров не будет, пусть Готфрид подотрется своими условиями, а взрывчатки нашего подрывника-удальца на всех хватит: и на Саве, и на Готфрида. — в глазах Астрид зажигается любопытство. — Поведайте же, что за заваруху вы устроили на верфи… — Это может подождать, Астрид. — послышался бархатный тенор.       Все повернули головы. На пороге стоял невысокий худой человек. На нём были серая добуку с длинными рукавами, наглухо застегнутая на пуговицы-петельки до самого горла, полотняные сасинику и открытые деревянные сандалии, какие обычно носят чернорабочие в Азии. Короткие, прямые волосы иссиня-чёрного цвета уложены прямым пробором, затылок и виски выбриты, в левом ухе позвякивала серьга с бубенчиком, издающий при каждом шаге едва уловимый серебристый звон, похожий на тот, что издает колокольчик фурин, играя песню ветра. Мужчина был молод, во всяком случае такое впечатление производила его внешность — кожа гладкая, сливочно-белая, черты лица выписаны тонким письмом, но больше всего привлекали внимания его глаза: большие, пустые, тусклые, сизого оттенка, смотрящие в никуда, зрачки будто затянуты густой белесой дымкой. Он был слепой. — Кто это? — спросил Курапика у Хиде. — Бенджи-сан, сайко-комон. Правая рука санро-кай Ирене. Тот отвечает за бизнес с наркотиками в Хейл-Ли. Его прислали, чтобы уладить дела в Ренгео. — Вовремя спохватились, — хмыкнул Курапика. — Он ничего не видит? — Бенджи-сан слепой, но видит лучше нас с тобой. И гораздо страшнее, чем кажется на первый взгляд, — прошептал он, несколько озадачив его.       Ёкотани, поднимаясь, задел его локтем, и тут он заметил, что все вокруг него поднялись на ноги. — Ох-ох-ох, я уже старовата для того, чтобы вскакивать перед господами в ножки кланяться… — откуда-то сбоку пробурчала Астрид.       Курапика не сдвинулся с места. Хиде дважды постучал костяшками пальцев по его руке и приложил большой палец к губам. Жест его означал: «Храни молчание. Смотри, но ничего не говори».       Якудза остановился посреди комнаты, опустив руки и сцепив их перед собой. Все стояли, опустив головы. Стало тихо, как в склепе. Выглядел он безобидно, но в движениях чувствовалось властность и статность, а сила, исходившая от него, было ощутимо на физическом уровне, из чего Курапика сделал два простых, но важных вывода. Первое — незнакомец был пользователем нэн. Второе — он был силён. Действительно силён и опасен. Рин, очевидно, трепетал перед высшими сферами руководства, потому что поклон его был значительно ниже и дольше, чем у остальных, после чего он почтительно вытянулся, бормоча приветствие на кёцуго. Обычно тот держался наследным принцем — уверенно и заносчиво — но сейчас Курапика едва его узнавал. Бенджи слушал благоговеющего подданного молча, дежурно кивая, но выражение его лица нельзя было интерпретировать во что-то конкретное. Курапика отметил, что Рин всё это время не смотрел на сайко-комон, вперив взгляд в пол, словно по каким-то неизвестным Курапике правилам ему ни в коем случае нельзя было смотреть на того, кто стоит выше по иерархической лестнице. Как тогда приветствуют члены якудза своего оябуна? Падают на колени ниц?        Выслушав Рина, Бенджи повернул голову на пару градусов в его сторону, и Курапика ощутил фантомное прикосновение одновременно ко всем частям своего тела — холодное, сырое, будто влажный язык прошелся по нему широким мазком. Его коснулась аура прибывшего гостя. — Это он, да? — спросил тот. Взгляд его светился внимательность. — Ваш Курапика.       «Ваш?».       Бенджи подошёл к нему и посмотрел на него сверху вниз, не проронив ни слова. Курапика продолжал сидеть — причём единственный из всех присутствующих в комнате — но, кажется, якудза и не ждал, что он бросится к нему в ноги. Он вгляделся в узкое бледное лицо. В голове у него что-то щелкнуло, в памяти, поскрипывая, задвигались шестеренки. Чёрные волосы, уложенные прямым пробором, выбритые на затылке…       Озарение пришло моментально.       Перед ним стоял тот гость, что сидел один за пустым столом, на которого Курапика обратил внимание, когда они с Хиде пришли в «Чарли Паркер».       Курапика встал на ноги. Ростом Бенджи был где-то футов пять, и все присутвующие были тоже выше его. Из Адзусы так и вовсе можно было слепить двух, а то и трех сайко-комон Хейл-Ли. — Бенджи-сан. — слышится где-то позади осторожный голос Хиде. — Он нам не враг. — Рад за вас. — тот смотрит на него, не отрываясь. — Ты не против небольшой драки?       Курапика не успевает спросить — он ничего не успевает, потому что кулак, в котором собрана нэн, врезался ему в лицо. Ноги у него подкосились, но он удержался на ногах, материализует цепи… материализует… …материализует… … цепи. В чём дело?        Курапика уставился на собственную руку, на свои пустые костяшки пальцев, где должны были быть цепи, но их там не было. Он чувствует бегущие потоки ауры по своему телу, она никуда не исчезла, да и куда ей исчезнуть, но хацу… Горящая боль во всем лице уходит куда-то на второй план. Курапика пытается вытолкнуть нэн за пределы сёко, увеличить радиус вокруг себя, чтобы защититься от ударов и использовать свою способность, но аура билась, билась, билась внутри, как об невидимую дамбу. — Не понимаешь, что происходит? — Бенджи разводит руками. — Не гадай, я поясню. Я аннулирую любые нэн-способности, пацан. Попробуй-ка завалить меня без неё.       Бенджи воспользовался его замешательством — и спустя секунду его кулак летит Курапике в живот. Вздох застревает где-то поперек глотки. Тот вновь бросается с ударом, на этот раз целясь прямиком в голову. Он блокирует удар рукой, собрав в последний момент в неё нэн. Кулак прилетает прямо в середину предплечья, врезаясь в кость чуть не до хруста. Не теряя времени, Курапика бьет его ногой под дых, отшвыривая к стене. — Чокнутый сукин сын! — рычит он.       Злоба кипит, пузырится в крови; ярость щекочет виски, пульсирует в глазницах. Бенджи оправляется в мгновение ока — обхватывает его поперек корпуса и роняет на пол, придавливая его к земле. Руки сомкнулись на его горле, не давая дышать. Хиде бросился к нему, но в локоть мёртвой хваткой вцепляется Ярда, рывком тянет назад и прижимает к глотке бенз-нож. — Стой на месте и не лезь в чужую драку.       Курапика бьет Бенджи коленом в ребра, но тот успел защитить их нэн — а его колено было бы раздроблено, если бы не алые глаза. Он целится в горло, но Бенджи выламывает ему руку, тянет в сторону, намереваясь выдернуть из сустав и получает за это мощный удар в правый бок. Мощный по мнению Курапики, но на ублюдка это не оказывает никакого воздействия, ему хоть бы хны. Он снова тянет руки к его горлу, но Курапика собирает все силы и сбрасывает его с себя. Удары наносятся без остановок: ощутимые и болезненные, настолько болезненные, что после них хочется орать. — И это всё, на что ты способен? — Пошел ты к черту! — шипит Курапика. — Что тебе от меня надо?!       «Надо понять, как работает его нэн!».        Отличная идея, только времени на анализ у него просто нет: Бенджи хватает его за голову и бьет своим лбом об его лоб. Перед глазами всё темнеет — но всего на секунду. Придя в себя, Курапика подрывается с места, чтобы добраться до стола и схватить оттуда нож, как Бенджи налетел на него сзади и обхватил руками. Курапика потерял равновесие, и они, разбив стекло, едва не выпали из окна. Курапика лежал на спине, свесившись с подоконника, над ним было пустоглазое лицо и карниз крыши под небом. На затылке он ощущает горячую, липкую крови, вытекавшую из порезов, оставленных битым стеклом. Сквозь эту боль он от души отправляет хук слева прямиком в глаз, но мудак плотоядно ухмыляется, останавливает его — одной! — рукой, хватает его за волосы, второй за горло. Курапика почувствовал, что его ноги отрываются от пола и он смещается под его натиском все дальше и дальше. Он собрал все свои силы и, схватившись за оконную раму, и втолкнул их обоих обратно. Бенджи упал, но тут же с проворством вскочил на ноги и снова кинулся на него. Курапика кладет ладонь на его затылок, с силой бьет того головой об стену — стена сыпется в крошки, на ней остается вмятина — потом бьет его кулаком в живот, где солнечное сплетение, но удар этот настолько банальный и ожидаемый, что Бенджи вовремя напрягает пресс, после чего хватает его за горло, снова валит на землю и пытался дотянуться левой рукой до его глаза. Ногти прорвали кожу на шее. Курапика катался вместе с ним по полу, но был просто не в состоянии сбросить его. Голову тот плотно прижал к его груди, чтобы он не мог ударить его по лицу. Он почувствовал у себя на шее его зубы. Курапика дотянулся до одного из осколков, рассыпанных по полу, схватил его, собрал в него ауру и без раздумий воткнул в чужое бедро. Из раны хлынула кровь. Бенджи не издал ни единого звука, не дернулся, ни скривил лицо, только приподнял голову, и воспользовавшись секундой, когда Курапика собирал нэн в кулак, замахнулся, ударил его ножом в основание шеи. Осколок вошел глубоко, прорезав мягкие ткани и хрящ и задев кость. В голове у Курапики зазвучал целый хор криков, но он крепко запер их там, позволив себе лишь задушенно заскулить.       Отшвырнув его от себя, Курапика попробовал подняться, и заработал сокрушительный удар в висок, от которого у него все поплыло перед глазами. Он пошатнулся и рухнул на пол. Шея горит, ребра горят, в ушах истошно трезвонит, а черные пятна перед глазами очень мешают думать. — Не волнуйся. Ты же пользователь нэн, поэтому будешь в норме.       Наклонившись, Бенджи заглянул ему в глаза. Приподняв его за изодранную рубашку, он сказал спокойно и чётко, как и несколько минут назад, когда зашел в комнату: — Вставай, пацан. Нечего по земле кататься во время драки. — тот и внимания не обращает на свое окровавленное бедро. — Ну же, вставай давай, не кисни!       Курапика едва ли чувствует в себе хоть какие-то силы подняться — пока не видит, как Бенджи замахнулся осколком, собираясь воткнуть его ему в грудь. Увернувшись, Курапика подскочил к нему и ударил его своим сверху вниз, поранив плечо и руку. Но и он действовал быстро, успев нанести ему удар в руку ниже локтя, разорвав рубашку, после чего заезжает кулаком в ухо, опрокидывая на пол.       «Проклятье… Вот и вылез весь мой недостаток боевого опыта!».       Голова кружилась от нанесенного удара, кровь текла из ран на голове, на шее, на плече и на руке. К своему стыду, Курапика понимает, что этот ублюдок его скорее всего всё-таки уложит. Нужно было срочно что-то придумывать, потому что такими темпами он скоро сдохнет. — Я думал, ты будешь сильнее, но, очевидно, место тебе в выгребной яме для слабого отребья вроде тебя. — хмыкнул якудза. — Аннулировать чужие техники — слабая способность, верно? Из-за этого пришлось тренироваться с самого детства, чтобы быть способным обходится без нэн. Боец оценивается не только благодаря своей технике, но и тому, как он умеет контролировать свою ауру. Многие пользователи, привыкшие полагаться на свои техники, когда лишаются её, становятся совершенно беспомощными. Видимо, теряют сообразительность.       Хуже всего было то, что дрался тот не всерьез, это Курапика понял почти сразу же. В чистом бою насмерть с ним он бы и секунды не протянул. По физической комплекции они были на равных, но этот человек, имея боевого опыта явно в сто тысяч раз больше, чем Курапика, читал его, как облупленного — он его намерения насквозь, видел и просчитывал каждый его шаг ещё до того, как Курапика о нём подумал. — Нужно время, чтобы залечить свои раны? — Не нужно!       «Пошел ты!».        Курапика его ногой по лицу, попав куда-то между носом и ртом. Бенджи заблокировал удар, но тот заставил его отшатнутся к стене. Имея арсенал из физических атак, владения нэн и алых глаз Курута, Курапика оставалось только придумать, как использовать против него свои глаза. Они многократно увеличат его выносливость и силовую мощь, но не качество атак. Для качества нужен опыт.       Курапика осязает его ауру всей кожей. Все его тело буквально сочилось нэн… Он не пользовался своей нэн-способностью не для того, чтобы атаковать противника, а для того, чтобы ослабить его, используя боевые навыки и физическую силу, многократно увеличенной за счёт продвинутых техник. Надо было срочно что-то решать, иначе этот парень от него и мокрого места не оставит. Чем умелее боец, владеющий нэн, тем сложнее прочитать её поток. Они лучше контролируют ее, из-за чего предугадать атаку становится чертовски сложной задачей. Парень, стоящий перед ним, был вынужден отточить до совершенства контроль собственной нэн по причине того, что способность оказалась слабой. Но проблема в том, что он смотрит совсем не туда, куда бьет. Это сбивает с толку, из-за чего читать его движения было еще труднее.       «Как он видит, черт возьми?».       Видит…       Гё!       Курапика собрал нэн в глазах и увидел сгусток ауры вокруг глаз Бенджи. Вот как — с помощью ауры! Этот тип слепой, но компенсирует отсутствие зрения постоянной концентраций нэн в своих глазах. Благодаря этому и остальным обостренным органам чувств из-за слепоты, ему легко удается уворачиваться от всех его атак.        Курапика выставил руку, обхватил ладонью занесенный кулак и перенаправил удар ему в лицо, пригнулся, уйдя в слепую зону за спину, и ударил локтем в позвоночник. Бенджи извернулся и ударил его осколком в плечо. — До чего упёртый!       Курапика извернулся, напрыгнул на Бенджи, обхватив его шею руками и скрестив ноги за поясницу, повалил на пол, взял его за волосы и приложил головой об пол. — У меня достаточно сил и без нэн, чтобы свернуть твою шею! — шикнул Курапика.        Бенджи замирает, как ящерица, и утыкает в него немигающий взгляд. Левой рукой он уперся в его ключицу, и несколько раз ударил лбом по его лицу и слышит, как-то хрустит. Бенджи выворачивается, но Курапика уже изловчился и бьет его наотмашь кулаком ещё несколько раз. На последнем издыхании он берет его за воротник и с силой ударяет ублюдка по ключице. Кость его повернулась и выскочила из сустава. Однако, он хоть и слабел, но продолжал сопротивляться, а Курапика продолжал молотить его.       «Серьезно, что не так с этим парнем?! Он чертовски крепкий!».        Курапика обхватывает его шею согнутой рукой, сжимая в тисках, и другой рукой берет волосы и тянет назад. Бенджи бьет его в лицо со спины, он тормозит удар ладонью, тянет локоть вниз, и в этот момент он разворачивается, хватает Курапику рукой за горло и со всего размаху впечатывает в пол.        Удар вышибает из легких весь воздух. Внутри черепа будто граната разорвалась. Рот заполнился кровью. На какое-то время мир вокруг поглощает полная боли темнота. Но боль не могла перевесить желание тела жить, потому что он приходит в себя. С усилием отодвинув её на задний план, ему удается встать — сначала на локте, потом с колен встать на ноги.       «Если бы не алые глаза, я был бы уже мертв!»       Глаза от напряжения едва видели, пульсируя в глазницах так, будто если он моргнет, они вывалятся ему прямо под ноги. У Бенджи лоб залит кровью, губа разбита, а одежда вся в красно-грязных разводах, но держится он так, словно только размялся. — Будь благодарным своим родителям за эти глаза. В противном случае ты был бы уже трупом, как и они. Хотя… если твои мертвые родственнички также херово дрались, как и ты, так нечего удивляться, что они все передохли.       Хиде увидел, как зрачки Курапики моментально сузились. Всего лишь мгновение назад жёсткое выражение скрывало кипящую ярость; теперь эта маска здравомыслия соскользнула. За — Что ты сказал, сучье отродье? — прохрипел Курапика.       Хиде не узнал его голос: низкий, по-звериному рычащий. Курапика вскидывает голову с помутившимся рассудком: глаза на избитом лице горят алыми всполохами, а гнев хлещет из него, как из раскуроченной раны.        Что дальше происходило, Курапика помнил смутно, потому что появился нэн-зверь.        Чудовище бросилось на Бенджи. Тот подорвался с места к окну, которое они разнесли, пока дрались — зверь почти нагнал его, раскрыв пусть и успевает клацнуть острыми клыками в опасной близости от головы, как вдруг послышался звон и какая-то сила отбросила того назад… Нет, не сила.       Это были цепи.       Цепи Курапики сковали зверя, словно множеством хомутов. Зверь, удерживаемый своим хозяином, не дорвавшись до добычи, гневно взревел. Рёв отозвался гулким эхом среди каменных стен и дрожью в позвоночнике. Хиде сглотнул, с ног до головы его всего перетряхнуло, бросив в пот. В следующий миг раздался рёв, гораздо громче и хуже предыдущего. Волосы на руках и на затылке встали дыбом. — Господи… — услышал Хиде за спиной сиплый голос Воконте. — Что это за тварь?        В портовых доках Хиде уже видел зверя Курапики, поэтому шока, в отличие от товарища, при его появлении у него не появилось. В отличие от страха, ползшего по хребту холодной, влажной сколопендрой.        Курапика держал зверя на цепи. Его лицо… Не выражало ничего. Его черты будто сковал лёд. Только в глазах горело нечто, чему нельзя было дать название. Курапика словно погрузился в глубины собственного подсознания, где жила боль, крики и кровь его клана. Он выглядел так, будто полностью себя контролировал и в то же время как будто полностью невменяемо. Звенья цепи прочно обмотали тело волка, обернулась ошейником вокруг горла, не давая ему подойти к Бенджи близко… Слишком близко. Сайко-комон стоял на месте. Под прикрытыми веками медленно и хаотично двигались незрячие глаза. От той ненависти, которую источал собой зверь, в комнате было нечем дышать. Глоток воздуха приносил за собой привкус пепла и крови, сворачивающийся на языке.       Хиде вздрагивает, когда ощущает присутствие ещё одной ауры, и сразу следом в нос бьет запах хвои и бальзама, очень сильный и сухой, трупный. Он резко поворачивается, понимая, кто является источником запаха и видит Шиф, зрачки у которой полностью заволокли пронзительно-голубую радужку. Она стоит, чуть согнувшись, будто её не держат ноги, сложив в молитвенном жесте руки. Рядом с ней стояла урна с прахом и двое её марионеток — ожившие мертвецы с нагинатами на перевес. Хиде не успел помниться, как один из них схватил Бенджи, с силой рванула на себя, оттаскивая от зверя. Зверь забился в цепи. Курапика быстро, резко перевел взгляд на мертвеца, как хищник, у которого из поля зрения пропала желанная жертва, потом на Шиф. Марионетка поставила Бенджи на колени, изогнутый, напоминающий серп клинок нагинаты прижался к горлу. Но если сайко-комон блокирует техники нэн…       «Ясно… Ему нужно быть с пользователем нэн в контакте, чтобы аннулировать его технику. Постоянно атаковать, чтобы не дать использовать нэн. Зверь Курапики и марионетки Шиф носители их ауры, сами они находятся достаточно далеко, чтобы иметь возможность их использовать… примерно в десяти метрах. Вот и слабая сторона вашей техники, Бенджи-сан». Шиф, наблюдая, смогла рассчитать верный радиус действия техники. Курапика, должно быть, тоже уже догадался.       Курапика растирает кровь с разбитых губ по лицу, смотрит загнанно и зло. — Нравится вкус моей крови? — Нет. На вкус как рвота.       Бенджи выглядел обманчиво расслабленным, но для тех, у кого имеется боевой опыт (а он был у всех присутствующих), приглядевшись, поймет, что каждый мускул у меня был напряжен, как у пантеры перед прыжком. В беззрачковых глазах мерцало не совсем понятное удовлетворение. Интуиция сует Курапике под нос намёки, что бой он затеял явно не просто чтобы его избить. Бенджи провоцировал его для чего-то конкретного. — Значит, это правда. — тянет Бенджи. У него узкие, неприятного светлого оттенка глаза, в которые не хочется смотреть; Курапике приходится заставлять себя держать зрительный контакт. — У тебя есть нэн-зверь.        Ах вот почему. Кто ж ему успел сказать?       Рин приходит на ум первым, и взглянув в его сторону, он подтверждается в своей догадке. Тот, словив его внимание на себе, поджимает губы, догадываясь, что у него в голове. Курапика скалится, будто собираясь отпустить ядовитую колкость, но буквально спустя секунду находит, в кого её запустить, после того, как Бенджи тянет: — Милый зверёк. Он мне нравится.       От его нежненького тона выродка у Курапики чешутся зубы — и кулаки. — Волку, говорят, свиньи тоже приходятся по вкусу. И у меня повод проверить, правда ли это.       Бенджи прыскает смехом. Послышался рваный вздох, кто-то подавился воздухом. Очевидно, присутствующие члены Хейл-Ли благоговеют перед ним, но Курапика на него не работает, он не обязан испытывать перед ним пиетета. Он крайне мало перед кем его испытывал.       Бенджи поднял голову и склонил её вбок. Лицо его, как и лицо Курапики, было в крови. — Вы, я смотрю, совсем от рук отбились. Самовольничаете тут, заключаете сделки с кем ни попадя, устраиваете диверсии… Ёще и с бывшим членом Гёней Рёдан хотели снюхаться. Мы так не договаривались. За неподчинение начальству можно и нагоняй получить. — Обстоятельства вынудили. — сдержанно отвечает Хиде. — О, так у вас тут за это время ещё и смена власти произошла. Командиром заделался, Хиде?       Со своей раной поперек шеи, которую оставил Курапика, тот выглядит так, словно его голову срубили и присадили на место. Даже цвет кожи различался: лицо серое, с обескровленными губами, и глазами, зрачки в которых похожи на два блестящих гагата.       Курапика глянул на Шиф зверем — ничуть не хуже своего Зверя. Смотря в мутные, потерявшие всякую осознанность яркие, дикие глаза Курапики, Хиде ясно понимал, что сейчас он желал лишь одного — убить. — Пусти его. Пусть подходит. Пусть пошевелит хоть гребанным пальцем, и я вырежу его слова прямо у него на лице. — губа у него разбита и звенит от приливающей крови каждый раз, когда он пытается выдать какой-то звук. — Курапика, не надо. — настойчиво повторяет Хиде, словно команду. Курапика хрипло посмеивается и слизывает кровь с треснувшей раны на губе. Им двигало сейчас явно нечто ужасное. — Повтори то, что ты сказал про мой клан.       Скованному в цепях зверю передается его кровожадная перемена в настроении — почуяв волю, он в нетерпении прищелкивает оскаленными челюстями, а у Курапики в голове что-то щёлкает… нехорошо щёлкает… Хиде видит это по его глазам, в которых застыла кристально чистая, незамутненная лишними эмоциями, злоба. — Нет проблем. Я сказал, что…       В следующую секунду из мертвецов Шиф приставляет к его шее лезвие нагината. Бенджи замолкает, но бровью не дёрнул. Курапика подумал, что никогда в жизни не видел большего самообладания. — Бенджи-сан, вам стоит немного помолчать. — голос у неё, как и обстановка, был накален от напряжения. — Попробуй присосать своих мертвецов ко мне, Шиф, и посмотрим, кто из нас останется без нэн. — говорит Бенджи на кёцуго.       «Это блёф? Да нет, не похоже…».        Курапика стягивает со зверя цепи, и те со звенел грохотом волочатся по полу. Переборов удушающий страх, Хиде встаёт прямо между ним и Бенджи. — Курапика. Не надо. — хребет леденящим холодом, исходящим от чудовищной твари за спиной, чьи клыки обливаются слюной предвкушения, по рукам ползёт дрожь от близости с ним, но он старается говорить твёрдо. — Прошу тебя. Пожалуйста. Если он убьет его, то… — То что? — прерывает его Курапика, не отводя глаз от точки за его спиной. Взгляд у него был совершенно дикий. — Он оскорбил мою семью. Я же не могу сделать для него исключение только потому что он один из вас. — Он тебя провоцировал, и сейчас добивается, чтобы ты вышел из себя.       Бенджи косит взгляд на Шиф и произносит бархатным голосом: — Если не уберешь лезвие от моего горла, Нараки тебя не прикроет. Я лично об этом позабочусь. Ты ведь знаешь, что тебя ждет за нападение на старшего кёдай?        Сердце за ребрами сделало кульбит, вздрогнув от перетряхнувшего тело инстинкта самосохранения. По виску потекла капля пота. Все в ней выдавало страх, но Шиф не проронила ни слова.        В кланах якудза нападение на старшего по рангу считалось серьезным проступком — не настолько, чтобы ценой расплаты назначили изгнание или казнь, но единственный способ для кобуна получить искупление за непослушание — это сделать юбицумэ. Отрезать все пальцы на обеих руках. Для кого-то кара юбицумэ была бы позорным клеймом, но для Шиф оно имело фатальные последствия. — Шиф, — рыкнул Рин. — Рассеивай нэн! Ты слышишь?! — Серьезно, Шиф, — а это уже Воконте. Тон его был ровный, но выдавал напряжение. — Не будь дурой.       Шиф подумала, и уже не в первый раз в своей не очень долгой жизни, что от страха во рту остается такой же привкус, как от противного лекарства, которое ей приходилось принимать в детстве. — Сейчас вы в окружении людей, которые являются вашими союзниками. Вы приехали из Какина, чтобы вместе с нами решать общую проблему. Но вместо этого вы набросились на того, кто рисковал ради нас своей жизнью. Если вы не прекратите, нам придется принять меры. — И какие же меры? — любопытствует Бенджи — Меры, которые вас остановят. — сухо ответила она. — Будда милосердный, спаси наши бедные головы. — это Янаги.       У Воконте на лице безразличие ко всему человечеству, Адзуса, привалившись плечом к мраморной колонне, из угла наблюдает почти что с интересом. — Твои люди, Рин, а отдувается Шиф. — тянет Ёкотани, сложив руки на груди с пистолетом. — Не пора ли быть лидером?        Ярда выхватывает заткнутый за пояс пистолет Астрид и наставляет его на Шиф. — Тебе стоит поумерить пыл и вспомнить, с кем ты разговариваешь.       Не успел раздаться щелчок, как Ёкотани целится в него своим «Глоком» и взводит курок. — Положишь палец на крючок, и ты труп. — Опусти пушку, о’кей? — Что ты творишь, кретин безмозглый?! — взвинченно шипит Шиф. — Вали назад! Не время строить из себя крутого! — Убери пистолет, — повторяет Ёкотани с деланым дружелюбием в голосе. — Давай, Ярда. Я дважды повторять не стану. — Тоже решил присоединиться, Ёкотани? — хмыкает Бенджи, вскидывая бровь. — В нэн я, может, и профан, но в рукопашную сойдусь с вами на равных. У меня же, как никак, нет нэн-способности, поэтому и аннулировать нечего. Шансы у меня есть, один к пяти, по моим расчетам. — Не слишком удачный расклад. Бравады от Куросе поднабрался? — Да не, что вы — родился с ней. — Умолкни или я в неё выстрелю. Прямо сейчас, если ты не заткнешься. Давай, — он виляет пистолетом. — Топай отсюда. — Сразу после тебя, дружище. В ответ Ярда просто наставляет на него второй пистолет. Ёкотани цокает языком, неодобрительно покачивает головой и миг спустя в руках у него тоже по пистолету — в одном «Глок», во втором «Моссберг». — Не круто, чувак. Забыл братский кодекс? — Что-то я не припомню, чтоб ты следовал братскому кодексу, когда береговые легавые в Лусеи загнали меня в угол, а ты смотался, спасая свою шкуру. — шикнул Ярда. — Неужто я тогда так нагадил в твою ранимую душу, что ты никак меня не простишь? — Я из-за тебя год просидел за решеткой в Ривада. — цедит Ярда. — Ну и что? — Ёкотани пожимает плечами с видом человека, оказавшегося в гуще вспыхнувшей поножовщины и уверенного, что он единственный, у кого в руках пистолет, хотя пистолеты тут есть у каждого. — Хорош говниться. Астрид с Нараки в свое время там тоже отмотали срок, и ничего, как видишь, живут и процветают. Прости и забудь, как говорится.        Ярда взводит курок, и Бетаньях наставил на него дуло пистолета. — Даже не думай об этом. — Хочешь заступиться за него? — И не собирался. — хмыкнул мужчина. — Но выяснять отношения я вам не советую. Найдите для этого другое время и место. — дуло упирается в бритый затылок, как бы намекая на то, что произойдет, если слова возымеют должный эффект. — Опусти пистолет. — А я вот не прочь прояснить ситуацию. Особенно хотелось бы прояснить, что за чертовщина происходит. — На что-то намекаешь, Ёкотани? — Бенджи. — Что вы, Бенджи-сан — всего лишь соблюдаю бдительность. Вы тут на своих нападаете, а нынче руководство как-то не вызывает доверие. Ведёт себя, как паскуда, которая не прочь пустить под пули своих людей. — Выходит, этот парень стал у вас «своим»? Расскажете, когда успел? — А может, лучше расскажете нам, почему Морена с катушек слетела?        Вместо ответа он получает холодное дуло, упирающееся в висок. — А тебе я где наложил кучу?! — возмущенно восклицает он. — Напомнить, как ты разнес разнес мой клуб полгода назад? — Ой, ну господи! Это ж было лет сто назад! Я думал, мы все утрясли! — Ёкотани закатывает глаза. — Астрид, я тебя прошу, давай забудем… — Сто тысяч, дорогой — и мы обо всём забудем. — щуря глаза с накрашенными стрелками. — За ремонт и за штраф, который я огребла от копов, когда вы устроили разборку с парнями из Кси-Ю. Из-за вас двоих мне пришлось нанимать рабочих и полностью менять мебель во всём клубе. А сейчас опусти ствол и закрой рот. — Сто, на хрен, кусков?! Да ты что, рехнулась?! Я за такие бабки тебе новый клуб куплю! Брось эти шутки. А ты, старик, ты слишком долго запрягаешь. — в демонстративном неодобрении хмыкнул Ёкотани, качая головой. — Обернись, киса.        Астрид, цокнув, косится вбок, на «Моссберг» Рина. — Затаил на меня обиду? — её уголки ярко накрашенных губ дергаются в гримасе, похожей на улыбку. — Я могу понять Ярда, у него претензии по существу, но у тебя-то. Боишься испортить маникюр, если будешь переставлять сама мебель? — не выдерживает и начинает улыбаться ей в ответ не самой приятной улыбкой — других у него и нет.        На него уже никто не обращает внимание — кроме Бенджи, который вперился в него взглядом, или ему так казалось из-за того, что его глаза были слепыми, и тот смотрел перед собой в никуда.        Ярда цедит сквозь зубы ругательства и отводит пистолет от головы Шиф, но не убирает — наставляет его на Рина. — Опустите пистолет, или не выйдете отсюда живыми. Не только Рину не нравится быть в стороне — та же мысль посещает и Адзусу, который упирает заряженный «Глок» ему в лицо. — Я так не думаю.       Все говорят друг другу опустить ствол, убрать ствол, но это так не работает, потому что все стоят на месте в пистолетной очереди и от перестрелки их отделяет только… да ничего. — Ты первый, лапушка. — мурчит та, продолжая целится в Адзусу. — Кидай пушку, и отходи назад.       Курапике хочется спросить, для чего она использует уменьшительно-ласкательную манеру изречения — это как-то должно успокаивать или наоборот, действовать на нервы — как в нее целится дуло Ораруджи.        Взгляд Хиде замельтешил по пространству, будто где-то на стене висел рычаг, за который он дернет и все сразу же успокоятся. Шиф стояла с выражением лица, которой все происходящее тоже не нравилось ни на йоту. — Адзуса… — зовет Хиде, не зная, кого приводить в чувство первым, и начинает с того, кто падок на скоропалительные решения больше всех и может потерять адекватность быстрее всех. — Успокойся. — Знаешь, Хиде, ты и твои миротворческие порывы… — осклабился тот. — Мне уже поперек глотки стоят. — Ой-ой, а на его сестричку ты также рявкал, когда она тебя не слушалась? — прыскает Астрид. — Нет, он шлёпал её и говорил: «Закрой рот или завалю тебя прямо здесь и отдеру по первое число». — Ну тихо, тихо, фильтруй что говоришь, тут же Хиде, всё-таки…        У Хиде на лице возникает сложноописуемое выражение, смесь из непонимания, озадаченности и раздражения: брови сведены, на переносице глубокая складка, буравящий взгляд с одного лица, ненадолго задерживаясь, перемещается на другое, пока не останавливается на Адзусе. В звенящей тишине слышалось лишь его шумное дыхание. Тот закатывает глаза и опускает пистолет. — О чём вы говорите? — Очевидно, это было неизбежно. — издав вздох, обреченно тянет Астрид. — Кто-нибудь ему уже скажет? Или мне придется? — Давай лучше ты, я не рискну. Хиде страшный, когда злиться, — отбрехался Ёкотани.       Хиде ещё больше хмурится. — Я что-то не совсем понимаю… — А ты не знал, что ли? Адзуса с Линч крутили шуры-муры почти полгода, пока ты был в Йоркшине. — Что?! — повышая голос, рявкает Хиде. — Старик, ты даешь! Это ж твоя родная сестра! Как можно о таком не знать! — Ёкотани неодобрительно цокает языком. — Только не говорите, что об этом были в курсе все, кроме меня. — Хиде сканирует взглядом, в котором смешивается беспримесное бешенство, всех присутствующих. — Нет. — Шиф кашляет и отводит глазки в сторонку, мол я тут не причём. — И ты тоже?… — Честное слово, я не знал! — давится смехом Ораруджи. — Брось, дружище, не делай из этого катастрофу вселенского масштаба. Ну влюбились друг в друга, подростки, что с них взять, я в их возрасте…       Тон у Ёкотани взывает к всепрощению, но на Хиде он действует — он багровеет от злости. У него делается такое лицо, что Курапика почти готов одолжить ему свой пистолет, если бы только он у него был. — Линч шестнадцать! Моей сестре всего шестнадцать лет, ты, долбанный сукин сын! — рявкнул он, а его аура вскипает похуже «Ментос», брошенного в газировку, и Адзуса её чувствует —вернее чувствует то, как Хиде хочет его удавить голыми руками. Курапика отчасти мог понять его состояние — если бы у него была младшая сестра, он бы не подпустил её к нему на пушечный выстрел. — Шестнадцать? Адзуса, как ты мог! — артистично ахает Ёкотани. — Ты совратил несовершеннолетнюю! — Заткнись ты! — рыкает Адзуса. — Грубо! — Вы не могли бы порешать свои личные дела как-нибудь в другой раз? — почти вежливо просит Бетаньях, дергая стволом. — Сейчас неподходящее время.       Одновременно с этим раздается телефонный рингтон — это у Астрид в кармане начинает надрываться мобильный. — Рин, ты не мог бы?… — она кивает на свой карман. — Руки не отсохнут. — гаркнул Рин.        Происходящее из жизнеугрожающей драки достигло апогея абсурда. Все переводят хмурые взгляды туда-обратно, с лица на лицо. В Ёкотани целились четыре пистолета, и столько же в Ярда. Уступал в конкурсе мишеней ему Рин с перевесом в два очка — ему в затылок упиралось пистолеты Астрид, Бетаньяха и Ярда. Воконте, скучающий наблюдатель царившего вокруг бардака, тормозит Янаги, беря его за ворот и оттаскивает. — А ты куда собрался, оболтус малолетний? Не лезь в разборки взрослых.        Ярда коротко и мрачно хохотнул — это был единственный доступный ему вид смеха. — Кто-то ещё из присутствующих хочет свести счёты за старые обиды? — Воконте, не хочешь поучаствовать? Занимай очередь. — невинно спрашивает Астрид, дергает громоздким, негламурным «Кольтом» в сторону Янаги и Воконте, стоящих скромными зрителями в сторонке. — Благодарю, но я воздержусь. Предпочитаю выяснять отношения тет-а-тет. — остается в стороне собеседник. — Какой стеснительный.       Хиде глядел на его застывшую и избитую физиономию и, в глазах его читалась буквально мольба. Голова трещала по швам, шею пекло, будто к ней прикладывали раскаленные угли, раны от чужих ногтей на лице горели, и все его обо что только не побитое тело ныло, как один сплошной синяк. Он языком проверяет целостность зубов и проводит рукой по шее — ладонь стала скользкой и влажной от крови. Рана была глубокой. Курапика прикрывает глаза, делая глубокий вздох, вымывший, казалось, из его раскаленного до кровавой красноты сознания остатки гнева и ярости. Прикрыв глаза, он выпускает из легких весь воздух. Когда он открыл веки, зверь уже исчез. — Шиф, будь добра, убери от меня своих мертвецов.        Та разъединяет ладони. Марионетки из нэн тотчас рассыпаются, словно песчаные статуи, и то, что от них остается — сгусток ауры, напоминающий горстку праха — проворно ползёт по мраморному полу в сторону урны, которая засасывает свои порождения. Глаза Шиф приобрели привычный голубой цвет.       Курапика прошаркал к развевающимся на воздухе сатиновым занавескам и рывком сдёрнул одну. Железные кольца, на которых они крепились, посыпались на пол, как кольца, высыпанные из перевернутой шкатулки. — С вашего позволения. — запоздало говорит он, развернулся к фонтанчику в алькове стены, где из раскрытой пасти льва ручейком текла вода, промочил под ней ткань. Подняв голову, Курапика поймал свое отражение в зеркале в красивой витражной раме. Его лицо, испачканное кровью, выглядело таким же демоническим, как страшные рожи из его снов. Под глазом расцветал синяк. Нос распух, но не был сломан. Верхняя губа разбита, на щеках и подбородке — многочисленные ссадины. Вытерев кровь, Курапика потёр содранные об чужое лицо казанки, содранная кожа на которых возмущенно вопила, как и все его тело. Дышал он с трудом. Нос, хоть и целый, все равно не давал ему вдохнуть — в середине лица застрял мерзостный влажный ком. Согнувшись над фонтанчиком, он промыл нос и втянул воздух через ноздри — горящая боль, вспыхнувшая во всем лице, согнула его пополам, комната закружилась и поплыла у него перед глазами, но вышедший сгусток крови прямо в подставленные ладони дал ему дышать посвободнее. Курапика обернулся и видит, что позади стоит Хиде, не в силах придти в себя от изумления. — Ты как? — Нормально, — хрипло отзывается Курапика, вытирает кровь, натекающую из носа и споласкивает руки. — Чёрт… Он тебя здорово отделал, — выдохнул Хиде, пялясь на его лицо. Хочется отпустить колкость, но Курапика отдёргивает себя. — Надо, чтобы Шиф тебя залатала… — Я сам, благодарю.       Бенджи, хромая на бедро, куда Курапика всадил осколок, прошаркал к тахте. Он уселся на неё, согнув одну ногу в колене, подтянул её к груди, другую положил на бедро, подпер ладонью голову и поднял на него блёклые, невыразительные радужки с оттенком лобелии. Его зрачки были двумя белыми пятнами, словно из них вытекли чернила. Он сделал жест рукой, и Рин дал ему сигарету. Курапика садится напротив, ловя на себе со всех сторон пронизывающие взгляды. — У меня есть вопросы. — сказал Курапика, не отрывая от него взгляда. Виски и затылок ломило. — Вопросы? — переспросил Бенджи, чиркнув спичкой об коробок. — Ну, задавай свои вопросы. — Вы знаете, кто такая Рика Исаги? — Допустим, да.        Сердце ёкнуло. Наконец-то?… — Она работает на вашу организацию? На Хейл-ли? — А-а… — в ответ раздался скучный голос. Бенджи встряхнул спичкой, затушил её, почесал мизинцем тонкую бровь. — Нет. Я знаю о ком ты говоришь, но в Хейл-Ли нет никого по имени Рика Исаги. — А что насчёт клана Йонебаяши? — не сдается Курапика. — Вы работаете на них. Или я ошибаюсь? — Госпожа Исаги-сама ублажает их интересы. Она их нинкё дантай. Не знаю, как будет на всеобщем. — Бенджи усмехнулся. «Госпожа?». — Они ей очень гордятся. А какое отношение она имеет к Хейл-Ли я понятие не имею. — сказал тот, явно считая такой ответ вполне удовлетворительным. В отличие от Курапики. Он сверлил его взглядом несколько секунд. Порывшись в кармане, он достал оттуда замызганную, потасканную бумажку с рваными краями и поднял перед собой. Бенджи бросил на иероглифы не слишком заинтересованный взгляд. Или не на иероглифы. Эти пятна вместо зрачков могли смотреть куда угодно. — Что здесь написано? — Понятие не имею. — Она оставила их мне, но я не могу их перевести. — Найди переводчика. — предлагает Бенджи, затягиваясь. — Хиде уже пытался их перевести. У него ничего не вышло. — Могу посоветовать найти других специалистов, раз у Хиде не получилось тебе помочь. За совет денег не возьму.       Курапика едва сдерживался, чтобы не покрыть его матом. Ему в лицо прилетел терпкий дым табака. — Хейл-Ли сидит на поводке у этого клана и обеспечивает вам прикрытие. Получается, она ваш босс? Выполняете ее распоряжения, я так понимаю? — Нет, не понимаешь. — Бенджи стряхнул пепел в тюльпановидную пепельницу. Его голос был тихим и убийственно монотонным. — Послушай, Курапика Курута. Я знать не знаю, зачем тебя послали к нам, хотя, судя по тому, что сказал Хиде, ты, кажется, скорее ты оказался втянут в наши дела залётным ветром. Тебя тут быть не должно. Тебе оставили иероглифы — вот и разбирайся с ними. Готфрид — наша забота, а не твоя.       Зажав сигарету в зубах, сукин сын растягивает губы в притворной улыбке, если оскал, исказивший углы его рта, вообще позволительно было назвать улыбкой, и что-то сказал на кёцуго, чуть заметным движением мотнув головой Рину. — Словом, я к чему — ваша сделка с Рином разорвана. — Бенджи смотрит на него с легким пренебрежением, будто сказал ему все что хотел и он не представляет для неё интереса. — А теперь — всего хорошего. Выход знаешь где. — Я так не думаю. Видите ли, наша сделка скреплена нэн.       Курапика краем глаза видит, как Рин резко переводит на него свой взгляд, а выражение лица у него меняется, на нём оторопь, но он вежливо игнорирует эти изменения. — Повтори.       Курапика усилием воли отодвигает в сторону Исаги и клан Йонебаяши, чтобы сосредоточиться на разговоре. Он подумает об этом. Обязательно. Но потом. Не сейчас. — Видите ли, когда я пришёл к членам вашей организации с этой запиской, то обнаружил, что им известно местоположение Гёней Рёдан, поскольку один из их бывших участников хотел использовать способности Шиф для того, чтобы освободить их лидера от моего нэн. — сказал Курапика и так всем известную информацию. — Я предложил свою помощь в расправе над вашим горе-партнёром взамен данной информации. Ко всему прочему, к Готфриду у меня имеется личный интерес — он владеет парой глазных яблок моего клана, поэтому сделка была выгодна для обеих сторон. У меня есть связи с преступным миром Эрдингера — иметь при себе такого союзника облегчило бы вам задачу. — У тебя имеются связи с преступным миром… — вычленив из его речи эту фразу, Бенджи повторил её, будто она требовала долгих размышлений. — Мой босс… — Можешь не продолжать. Твой босс Лайт Ностраде, которого Совет Мафии недавно повысил до Крёстного отца. Курапика замолкает и от удивления почти успевает вскинуть брови — о том, что его босс Крёстный отец никому из Хейл-Ли он и словом не обмолвился — но потом до него доходит — Мареношин Йонебаяши тоже избрали Крёстным отцом. У них в клане, надо полагать, этот статус переходит вместе с титулом главы посла смерти предыдущего, потому как прошлым Крестным отцом был его дед Ринтаро, пока его не прикончили Золдики, а до этого — двоюродный брат Гирей. Наверняка им известны имена других. — Боюсь тебя огорчить, Курапика Курута, твой босс не имеет никакого влияния на Готфрида. — Я не собирался использовать его, чтобы оказать влияние на Готфрида. Я не хочу создавать проблем, ввязывая его своими действиям в чужой конфликт. Не мне решать судьбу Готфрида, но я должен убедиться, что получу алые глаза. — А если его босс Крестный отец, почему бы ему не навести порядок в Эрдингере? — спрашивает Астрид, поигрывая со спусковым крючком «Глока», щелкая его туда-сюда, как затвор. Янаги рядом, явно не уверенный, что тот не заряжен, нервно косится на пистолет и сглатывает. — Потому что это не его дело, — отвечает за него Бенджи. — Так что за сделка нэн, которую ты заключил с Рином и о которой он, судя по его недоуменному выражению лица, впервые слышит?       Его руки были сложены на груди. Не придавая значение алому цвету радужки глаз Курута, буравивший его взгляд был холоден и спокоен. — Один или оба пользователя нэн заключает сделку и ставят условия, в случае невыполнении которых тот или другой понесут наказание. Не столь серьезное, как, к примеру, потеря нэн-способности или смерть. Нечто вроде облегченной версии «условие и клятва», где участвуют обе стороны. — И каковы же условия? — Если вы убьете Готфрида до того, как я получу от него сведения, где алые глаза моего клана или вы попытаетесь избавиться от меня, посчитав, что я знаю слишком много… — Что, Рин отправиться на тот свет? — иронично кривит губы Бенджи. — Не совсем. Всего лишь все узнают о грязных делах, в которых замешана ваша организация, а также другие кланы якудза, о которых известно Рину. Словом, вся информация, которая поставит Хейл-Ли и ваших… покровителей, если их можно так называть, под удар. Попрощаетесь с торговыми интересами в Сагельте и заимеете проблемы у себя на родине, я вам это гарантирую. — Мы можем убить его. — Не советую пытаться. Как пользователь нэн вы должны знать о том, что с любыми ограничениями и условиями сознательного усиления ауры не стоит рисковать. — Урод, — процедил Рин чуть ли по слогам. — Если вы будете соблюдать условия, ничего не случится. По окончании сделки моё нэн рассеется. — Он замолчал. Они сверлили друг друга взглядом. Между ними повисла тишина. Её можно понюхать, попробовать на вкус и даже услышать где-то в темном уголке за ухом. — Спасибо за понимание. — Ну что ты. Тебе спасибо, — отозвался Рин, искривив губы в презрительной улыбке. — Небось доволен, что взял меня за яйца? — Всего лишь подстраховался. — Какой предусмотрительный. — Предпочитаю не верить людям на слово. — Могу ли я вклиниться в ваш обмен любезностями? — спросил Бенджи. — Бенджи-сан… — замявшись, выдает тот. — С тобой будет разбираться твой вакагасира, а не я. Ты не мой подчиненный. — даже не взглянув на него, обрывает Бенджи. — Поразительно. Такие радикальные меры ради своих целей. Достойно похвалы и аплодисментов. — Оставьте при себе, мне они не нужны. — Хм. — послышалось с едкой усмешкой. — Интересный ты человек… Прямо крестоносец какой-то. Окажи всем услугу, вернись-ка обратно в рай. — Не могу. Я человека убил. Трех, если быть точнее.       Ровно в этот момент открылись двери и раздался чужой, незнакомый голос: — Бенджи, уповаю, что вы решили все свои разногласия.       В комнату вошел очень высокий и худой мужчина лет пятидесяти пяти. У него были коротко стриженные седые волосы, глаза цвета темной охры и жесткая линия рта. На его лице застыло выражение глубокой меланхолии, однако в глазах с вопрошающим взглядом сверкала сталь. На нем был надет костюм, состоявший из зеленых брюк и длинной кофты. Незнакомец шел в сопровождении пары столь же высоких, крепко сложенных мужчин.        При его появлении Бенджи потерял к нему интерес и полностью обратил его на зашедшего человека. Поднявшись с подушки, он подошел к нему и, приложив ладонь к груди, поклонился со словами. — Саран даши, мазан Саджах. — Ап кайсе хайн. — мужчина приветственно покачал седой головой, оглядел комнату, задерживаясь взглядом на разбитом окне, осколках стекла, вмятинах от ударов на стенах и на полу; Курапика только сейчас замечает, во что они с Бенджи ёе превратили. — Всевышний… Боюсь спросить, что у вас тут произошло. — Проясняли кое-какие вопросы. Прошу прощения за доставленные неудобство, мы все возместим.       Еще какое-то время они продолжали расшаркиваться. Курапика заметил, что Хиде смотрит на него, но не желал встречаться с ним взглядом. Что он мог ему сказать? Ничего. Неволей он все же повернул голову. Секунды тянутся, пока они смотрят друг на друга. В них не было ни сердитости, ни то, чтобы обвинения — только замешательство и вполне читаемый вопрос, на который Курапика, отворачиваясь, не желает отвечать. — Мы приняли вас только из уважения к картелю Шинво. У вас могущественные друзья. — Да мы и сами не промах, — брякнул Ёкотани, и заткнулся, когда Бенджи обращает на него опасный взор. — Понимаю. Благодарю вас.        Курапика знает, что надо остаться. Надо выяснить, зачем их сюда привезли и ради чего он терпел все эти побои, получить полезную информацию. Но он не испытывал ни малейшего желания провести в этом месте ещё хотя бы минуту, не хотел смотреть на лица всех этих людей. Он хотел только одного — добраться до своей машины и поехать домой. Поднявшись с пола, он бросил взгляд на Рина. Тот едва посмотрел на него, словно он не стоил того, чтобы обращать на его персону внимание дольше двух секунд. Под ложечкой загрызло что-то отдаленно похожее на совесть. По сути, он подставил его, тут ничего не скажешь. Имел право злиться.        Проходя мимо Бенджи он говорит: — Знаете, как обычно говорят: «Приятно было познакомиться». Так вот, не было.        Тот сощурился. — Взаимно, щенок. Катись отсюда.        Курапика удержался от едкого комментария и пошел было к входу, но лидер Каем-Шехр поворачивается к нему. — Курапика, не так ли?       Он напрягся, не зная, что ему ждать. Или же это просто измотанная психика и расшатанные нервы довели его до подозрительности и паранойи. — Да… — откликнулся Курапика. — Мне нужно в Сатар. Как я могу добраться до него отсюда? — Скажете моим людям, и вас довезут куда требуется.       «Надеюсь, водителем будет не Сардар» — подумал про себя Курапика.       Саджах стоял, заведя руки за спину, разглядывая его с непонятной ему заинтересованностью, которую он тщетно пытался счесть. — Готфрид Ратнер достаточно долго прятался за теми, кто выполнял за него всю грязную работу. Пора бы ему уже показать свое истинное лицо, не так ли?        Курапика нахмурился. Предчувствия подсказывали ему, что за этой репликой последует что-то ещё. — Я и мои люди редко покидаем пределы Ренгео, но мы наслышаны о доне Ностраде. Он принадлежит к людям старой закалки и не касается наркотиков. Могу ли я поинтересоваться, дело в твердых личных убеждениях или в трудностях с организацией бизнеса? — Мой босс считает что наркоторговля несёт за собой неоправданно высокие риск, которые того не стоит. — Не стоят огромного барыша? — задал вопрос Саджах. — Не стоят потери доверия у людей, которые долгие годы оказывали ему дружескую поддержку и обеспечивали надежное прикрытие для игорного бизнеса. Мой босс не жаден до денег и знает меру наживы. — отозвался Курапика. — Вот как… Что ж, посмотрим, останется ли дон Ностраде при своих принципах. — Вы, насколько мне известно, тоже не завязаны в продаже наркотиков и не занимаетесь проституцией. — заметил он. — Я считаю, что главное — определить, насколько греховно данное правонарушение. Ты только что спросил меня, почему мы не извлекаем выгоду из проституции и наркотиков, как делают другие группировки, и я тебе отвечу: потому что это греховно. Именно по этой причине я не торгую детьми, женщинами, наркотиками и порнографией. Именно по этой причине я не позволяю наживаться на этом в своем районе. Во всех этих преступлениях столько греха, что, наживаясь на них, человек продает душу дьяволу. — Саджах провел пальцами по аккуратной бородке. Курапика никак не высказался по поводу его слов, но хмыкнул про себя, подумав многое. — Я слышал, у дона Ностраде есть дочь, которая делает удивительно точные предсказания, которые помогли ему подняться в преступном мире.       Он вновь промолчал. — Ходят слухи, на днях девочка пережила страшное потрясение. — меж тем продолжал он. — На неё напали и нанесли довольно серьезное увечье… — Я слышу в вашем тоне намёк. — сказал Курапика, резанув по нему взглядом сухих до рези глаз. — Попытка избавиться от неё тоже своего рода намёк на то, что кому-то явно не угодно, чтобы твой босс взял в свои руки бразды правления. — Мы уже разобрались с этой проблемой. — его голос звякнул сталью. — Разве?       «Когда ты на взводе, держи рот на замке» — хороший совет, который однажды дал ему Изунаби, которым Курапика никогда не пользовался. — Простите? — сократив расстояние, Курапика подошел к лидеру Каем-Шехр достаточно близко и закинул голову, показывая тем самым, что субординация для него не значит и пиетета он перед его авторитетом не испытывал. Его люди с угрожающим видом шагнули ближе к нему. Одно слово Саджаха — и они разорвут его на части. Тот не пошевелился, держа взгляд Курапики. — Если хотите сказать мне что-то, говорите прямо, а не полунамёками. Я не люблю тратить время на болтовню и неясности. Вы уж не примите за дерзость, но я не в настроении гадать смысл, который прячется в двойном дне ваших словами. Хотя… Можете принять, мне плевать. Я вас внимательно слушаю.        Курапика стоял к нему так близко, что видел свое отражение, мерцавшее в его невозмутимом твёрдом взгляде. — Не стоит горячится, молодой человек. Я говорю о том, что вам стоит получше узнать, кому хочется занять место Крёстного отца. Маʿа с-саля̄ма.       С этими словами Яхьи Саджах, предоставив ему решать, что делать с его словами, покинул их в сопровождении своих людей.       Курапика быстрым шагом спустился вниз по лестнице и вышел на улицу. Хиде пошёл за ним, но в тот момент он был так сердит, растерян и сыт по горло прошедшим днем, что не обернулся. Возле ворот был припаркован белый автомобиль, рядом с которым с выжидательным видом стоял человек, мало чем внешне отличавшийся от людей с автоматами внутри здания. — Курапика! — позвал Хиде.       Он затормозил. Повисло молчание. Он чувствовал потребность что-то сказать, потому что… Да, Хиде, по каким-то неясным ему причинам, благожелательно к нему относился, он был открыт и честен с ним, несмотря на то, что Курапика платил ему недоверием. Но ему не хотелось говорить ничего — ни объясняться, ни оправдываться, ни обсуждать причины его действий. Курапика сражался с собой где-то с минуту прежде, чем всё-таки обернулся. Хиде стоял от него в нескольких шагах. — Я не мог поступить иначе. — наконец, сказал он. — Мог. — негромко возразил Хиде,— Но не хотел. — Возможно, не хотел, — Курапика подернул рукава пальто. — Мне жаль, что не оправдал твоих ожиданий. — Да причём тут ожидания, — процедил Хиде, глядя на него с невольной досадой и разочарованием. — Ты мог отказаться от нашего предложения, а не подставлять нас. Какая тебе выгода от того, что ты сделал? — Никакой. Только гарантии. — Тебе было бы недостаточно слова? — Слова? — смешок, вырвавшийся из него, был больше усталым, чем глумливым. — Нет. Словам я не верю, и сомневаюсь, что и вы были со мной до конца честны. Я не рассчитывал, что Рин заключит со мной сделку лишь на тех условиях, которые мы обговорили вслух. Можно, я поделюсь с тобой своей теорией? Не возражаешь? В деталях ошибусь, наверное, но суть я уж точно ухватил. Ему было удобно использовать меня, чтобы самому не марать руки. Вам же дали приказ не вмешиваться в разборки с местными бандами и собирать очки симпатии у местных жителей? А я бы сделал за него всю грязную работу и подал ему товар с головой Готфрида на тарелке. Ловкая схема. Уверен, он бы получил за это неплохое продвижение по службе. Кружным путем избавил своего босса от проблем. Ну а потом бы, изучив ситуацию, пришел бы к выводу, что мне известно слишком многое и послал бы кого-то из ваших прикончить меня, чтобы я не разболтал лишнего. Я бы представлял для вас угрозу. — С чего ты взял, что Рин бы на это пошёл?! — А ты уверен, что не пошёл бы? Что бы ему стоило это сделать? — произнес Курапика не повышая голоса. — Кстати, что ещё хотел спросить. Ты ведь сказал мне, что у Готфрида глазные яблоки для того, чтобы подцепить меня на крючок? Только не надо врать, что ты решил сделать это из личной симпатии или альтруистических соображений, зная меня всего… Сколько? Несколько часов?        Хиде сердито поджал губы. Деваться ему было некуда. — Я бы и так с тобой поделился информацией. — Ух ты, как щедро. То есть, не отрицаешь?        Курапика смотрел на него. Хиде, заледенев, на него. — Не отрицаю. — Чудно. — Курапика повернулся боком, собираясь уходить. — Я вас не осуждаю. С чего бы? Бенджи прав. Я проходимец с улицы, а вы должны в первую очередь думать о том, что выгоднее всего для вас. И я думаю о том, что полезно для моих целей, потому что вы для меня… тоже проходимцы. Поэтому не надо говорить со мной так, словно я тебя предал. Пара-тройка задушевных бесед и откровений не делает из нас приятелей. — Ты уже сегодня дал это понять, — проговорил тот ядовито, не двигаясь с места. — К твоему сведению, Курапика, никто не набивается тебе в друзья, но раз уж тебе так важно поставить границы прежде, чем проскочит хоть какой-то намек на дружбу, ради бога. Не переживай, лезть к тебе никто не будет — ни я, ни Шиф, ни кто-либо ещё. Мало ли, может, ты и на нас наложишь свою клятву нэн. Связываться с человеком, у которого такие проблемы с доверием, себе дороже.        Курапика повернулся к нему. У Хиде по затылку пробежал тревожный холодок. Его лицо вдруг переменилось. Он улыбнулся ему. Страшной, холодной улыбкой. Глаза его не вспыхнули — радужка наливалась багровым красным медленно, будто расплавленный металл из тигля. Стоя в темноте, куда не доставал свет уличного фонаря, Курапика выглядел не вполне в себе. — Какие — такие? — с нажимом подчеркивая каждое слово, спросил Курапика. — А?       Хиде открыл рот, но не сообразил, что сказать — и закрыл. — Ну, чего ты молчишь? Какие же? — Я…       По позвоночнику прошлась дрожь, когда Курапика сделал к нему шаг. Аура уловила исходящие от него волны… не то чтобы страха, скорее опасливой настороженности. Хиде не думал, что тот собирается напасть на него, но отступил чисто инстинктивно — в подсознании были еще слишком свежи воспоминания о звере. — Извини, тебе приходилось годами жить с пониманием, что если ты хоть на секунду потеряешь бдительность, то не пройдет и дня, как тебе отрежут голову, чтобы продать её с аукциона кому-то вроде Готфрида и всё, ради чего ты каждый день боролся с желанием вынести себе мозги, не будет и гроша ломаного стоить? — Хиде не ответил. — Извини, что глаза, гордость моего клана, поставили на мне крест, как на личности, и для многих людей я превратился в чек на миллиард дзени. Извини, что я верил людям, обещавшим помочь мне, а потом они пытались перерезать мне горло. И это я ещё был красноглазым дьяволом, выродком и ошибкой природы. Извини, что меня столько раз пытались убить, что я уже со счёта сбился. Извини, что у меня есть проблемы с доверием, и они тебе не нравятся. Что поделать. Так уж вышло.       Тон у него был под стать ощущениям — тяжелый, безжизненный. Хиде выглядел каким-то пришибленным, плечи его были опущены. — Не все люди желают тебе зла. — сдавленно говорит он.       Курапика усмехнулся — болезненно хрипло. — Да. Знаю.       Развернувшись, он пошёл к машине, но на полпути взор перед ним поплыл закружилась голова. Курапика покачнулся, вытянул руку и крепко уцепился за каменную ограду и постоял так, прикрыв глаза в ожидании, когда земля под ногами перестанет раскачиваться. — Ты вернешься? — Увидимся, Хиде.