Цветы Бога Смерти

«Мой друг, как в книге, на твоем лице легко прочесть диковинные вещи. Их надо утаить. Чтоб обмануть людей, будь сам, как все, смотри радушней. Кажись цветком и будь змеей под ним».

Уильям Шекспир, «Макбет»

— К какому виду оружия относится катана?       Спустя неделю после инцидента в пруду, Морена нашла скомканную и засунутую под ванную тренировочную форму и чуть шкуру с неё не спустила за то, что она не просто запихнула мокрую форму под ванную, но ещё и напрочь забыла. Вытащенная на свет, кэйкоги спустя несколько суток была все ещё сырой и слегка попахивала плесенью. К счастью, Морене удалось исправить то, что она натворила, застирывая пятна от ила и речной грязи, и форма выглядела почти как новая. Почти.       Одетая в кэйкоги, Рика сидела на татами в додзё с боккэном, лежащем возле неё, на пятой по счету тренировке с мастером Дзисаем. Но вместо того, чтобы приступить непосредственно к упражнениям кэндо, тот начал тренировку с опроса. — Эм… Холодное? — Ага, ну-ка, погоди, — мастер поднял палец, указывая на некий невидимый глазу, но явно обнаружившийся в воздухе между ними принципиально важный предмет. Рика напряглась — прошло всего три минуты с начала занятия, и если Дзисай-сенсей за это время успел найти нечто, за что её можно поругать, то будет новый рекорд. — Это вопрос или утверждение? — Утверждение? — ответила Рика, неуверенно взглянув на мастера. — И вот опять ты это сделала, сопля. Что за вопросительные интонации? Мы с тобой загадки друг другу загадываем? Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Вопрос — ответ. Улавливаешь разницу? Никаких вопросительных интонаций! Давай-ка ещё разок, — Рика опешила, но виду не подала. Веяло от этого его замечания какой-то армейской выправкой в духе «На войне нет «да» или «нет», есть только «да, командир». — К какому виду оружия относится катана? — Холодное. — Чудно, это мы знаем, объяснять не придется. Какие характеристики мы должны рассматривать перед тем, как выбирать оружие? Молчание. Рика лихорадочно копалась в памяти, пытаясь найти там хоть что-нибудь про то, что ей нужно было это выучить, но на прошлой тренировке ни о чем подобном речи не было. — Дзисай-сенсей, простите, но я не знаю. — слова дались ей туго, но, к её удивлению, тот особого неудовольствия не высказал: — Время, удобство и дальность атаки. Катана, вакидзаси, танто и прочие мечи, разумеется, не самый удобный выбор для защиты и самосохранения: объем поражения больше, но скорость атаки никогда не сравниться со огнестрельным оружием. Человек использует используют меч только в ближнем бою, в отличие от огнестрела, основное преимущество которого дальний бой. С ним ты не даешь противнику приблизиться к себе, ни к человеку, который тебе поручено охранять, что повышает шансы на выживание. Использование оружия требует прицела, на который требуется время и концентрация, при этом всегда есть риск промахнуться, в отличие от катаны, которая имеет высокую вероятность ранения, однако, опять же, исключительно в ближнем бою. К тому же — если это, конечно, можно назвать плюсом — огнестрельное оружие при желании обеспечит противнику легкую смерть, тогда как холодное принесет ему массу неприятных ощущений. Если только ты сразу не снесешь ему голову. — добавил мужчина с мрачной усмешкой. —Умелый солдат знает не только про оружие базовую анатомию и топографию, виды отравляющих веществ, летучих и жидких ядов. — О… А вы будете меня учить даже такому? — Не пори чепухи. — жёстко отрезал Дзисай-сенсей. — Ты здесь, чтобы освоить кэндо, если у тебя, конечно, хватит на это сил и мозгов.       Рика ощутила странное покалывание между лопатками, пытаясь найти причину, зачем мастер говорит ей всё это. — Зная анатомию можно нанести катаной ранения, с которыми человек способен прожить до суток. Понятно, что эти сутки будут для него далеко не самыми приятными в жизни — скорее всего, он потратит их на молитвы Всевышнему, чтобы тот побыстрее забрал его на небеса. — Поясните, — нахмурившись, спросила Рика.        Дзисай-сенсей ущипнул себя за переносицу, потер уголки глаз. Ему следует привыкнуть, что эта девчонка требовала исчерпывающих сведений по любому обсуждавшемуся вопросу. — Я хочу дать тебе понять, насколько опасно то, что лежит рядом с тобой, и как можно этим навредить. Чтобы до тебя дошло — то, чем мы занимаемся здесь, не шутки. До того, как ты возьмешь в руки настоящий меч, ты обязана понимать, для чего он был сделан и как люди его используют, а используют, как правило, скверным образом. — Я понимаю. — Нет, не понимаешь. Но если хочешь хоть немного понять, атакуя тренировочным снарядом, забудь о том, что он из дерева, а не из стали. Что бы не говорили о том, что боевые искусства это воспитание силы духа и дисциплины, в сущности каждое из них ничто иное, как искусство насилия. Оно, безусловно, может служить для формирования полноценной личности и твёрдого характера, закаляя волю и тело, однако несет за собой обучение различным способам, как причинять боль, кто бы что не говорил. — Я отношусь к нашим занятиям со всей серьезностью, сенсей. — ответила она, жалея, что голос её звучит не очень-то бодро. — Посмотрим, — хмыкнул тот. — Начнём со стойки. Тюдан-но-камаэ, две минуты.        Ощущая вдоль спины холодок предвкушения, Рика, натянув менанганэ на лицо, резво вскочила на ноги и подобрала с пола боккэн. — Сопля теперь с эпикировкой, как настоящий воин. — насмешливо хмыкнул сенсей. — Боишься носик снова поломать? — Вот ещё! — Все новички в моем додзе занимаются без доспехов. Маску носить разрешаю, но если увижу тебя в увижу в обмундировании, ты у меня на лестнице свои кости оставишь, пока будешь бегать по ней до рассвета. Ясно объяснил? — Да, господин Дзисай. — И не господинкай, сопля, у нас тут не королевское чаепитие. — Как скажете… Дзисай-сенсей. — Хм. Ты у нас, я смотрю, в боевом расположении духа? — усмехнулся мужчина, вынимая боккэн из чехла, словно саблю. — Не можешь дождаться, чтобы начать?       Рика, конечно, кивнула. Накануне вечером, возвращаясь с танцев под наставничеством Канэмаки-сенсей — с противным звоном в ушах от звук бивы, дуя на мозоли на пальцах от кручения веера, Рика застала у себя в комнате лежащий на кровати деревянный ящик. Усевшись рядом с ним, она открыла выдвижную крышку и увидела великолепный менганэ с перчатками. Помимо защитной маски, у неё был теперь свой собственный тренировочный боккэн из белого дуба с гардой, специально изготовленный для овладения техникой Сёден-рю, и палица, представляющая из себя длинный, тонкий кожаный рукав, набитый бамбуковой щепой, по сути дела, кожаная дубинка без рукоятки и гарды. Дубинка была безопаснее деревянного меча, но могла оторвать ухо или превратить нос в перезрелый гранат, и теперь ей не терпелось использовать новоприобретения в бою.       Рика направила острие боккэна в точку на воображаемом горле, нажимая на оружие тремя пальцами, а большим и указательным лишь слегка касалась рукоятки, представляя в руках свою будущую катану, Хаккьокен (Рика уже начала думать о ней как о своей, так легко проскользнула эта мысль, будто она ей всю жизнь владела). «Я твой, твой. Я был создан для тебя» — словно говорил ей меч. Катана по-настоящему запала ей в душу, переменила то, как она вообще смотрела на мир, как мыслила и как чувствовала; Хаккьокен просочился ей в сердце, и в разум с самых разных сторон, совершенно необычным, особенным способом, став проводником к какой-то иной, лучшей жизни. Всё это — её любовь к мечам, к кэндзюцу, королевская армия — отдавало какой-то навязчивой идеей, ставшей смыслом жизни, и даже молитва на мече стала неким заклинанием, посланием для неё из прошлого. —Хассо-но-камаэ. Три минуты. Цель стойки? — Стойка воздерживающаяся. Приняв ее, обычно наблюдают за действиями противника. — А Гэдан-но-камаэ? — Исключительно оборонительная. — Почему? — Кончик меча учитачи направлен вниз, из этой стойки… — шевеля губами, отвечала она. Вес её тела был распределен равномерно на обе ступни. — …невозможно провести эффективную атаку из-за положения лезвия и времени — меч будет двигаться снизу вверх слишком медленно, из-за чего преимущество во время атаки будет у ситачи, который нападает сверху внизу по главным точкам, голове и шее. — Где-то посередине упражнения Рика заставила себя подумать о другом, чтобы не чувствовать боли в руках, держащих боккэн возле головы, и это было воспоминание, когда Гирей-сан сказал, что зайдет посмотреть на её тренировку. Оно помогло ей отодвинуть боль на задний план и довести исполнение стойки до совершенства. — Сопля, ты, наверное, не понимаешь, зачем этот вредный старикан маринует тебя стойками да разминками. — и правда: почти все пять часов тренировки мастер тратил на то, чтобы загонять её (в гроб) упражнениями на скорость и выносливость или стойками, после которых у неё отваливались руки, — Моя обязанность дать тебе базу, на основе которой ты сможешь приступить дзикейко. Её можно достичь только на практике непрерывных кат и отработке стоек. Если твоя база будет отставать от дзикейко, то станет причиной несдачи экзамена на начальный уровень. Ты не сможешь достигнуть понимания кэндо и в полной мере обучиться кэндзюцу, если будешь делать все кругом-бегом, поэтому никаких «Мне нужен дан за пять лет», понятно? — Рика кое-как кивнул. — Забудь об этом. Стремление делать всё быстро, не сформировав навыков базовых стоек, ударов и перемещений в большинстве случаев приведет к тому, что многие фундаментальные вещи так и останутся непроработанными, а ты будешь дурой, которая размахивает деревянной палкой, как обезьяна.       Дзисай, до этого меривший шагами додзё, остановился. — Сегодня будем отрабатывать третью кату. Её название? — Санбон-ме.       Рика с нетерпением ждала, когда они приступят к её изучению. Данная ката примечательная тем, что выполняя удар, атакующий намеревается разрубить защищающегося пополам с макушки и до пояса. Про эту атаку Рика читала ещё в «Десять меченосцев» — этой катой Миямото Мусаси разрубил мастера Ёшиоку Сейдзюро, одного из сильнейших бойцов его времени. — Поскольку практика кат, как бы мы ни старались при их выполнении имитировать реальные ситуации, всё же плохо подготавливает к практическому применению приёмов. Для восполнения их недостатков необходимо практиковать вариант вольной схватки. Поэтому, — он указал в её сторону кончиком боккэна. — Нападай.       Стремительный рывок вперёд — доля секунды. Рика выхватила боккэн, но полоснула им воздух. Все произошло с такой скоростью, что длинный клинок мелькнул, как иголка. Мастер провёл атаку, целясь в левой плечо. Она увернулась и отпрыгнула, в то время как мастер, одним широким шагом оказавшись рядом с ней, сделал подсечку и ударил снарядом под коленами. От подсечки Рика успела уйти, но кончик боккэна успел больно полоснуть её по ногам. Сверкнув глазами на искаженном лице, словно рассвирипевший тигр, она приняла стойку. — Переходи к обороне. Правую ладонь опусти вниз, держи ниже гарды. Ниже гарды, кому сказал!       «Прямо какие-то животные рефлексы, точно как у Куро. Да она явно завелась. Интересно, о чем она сейчас думает? Может, думает: «Вот урод! Это был подлый приём!». Нет, это вряд ли… Скорее: «Сразиться бы с ним на настоящих мечах!».       Покрепче сжав его, Рика стала подкрадываться к своему мучителю, который никогда не скупиться на пару «ласковых»: — Ну же, ну! Нападай активнее! Работай кистью, а не всей рукой! Кистью!       Он застыл в неподвижной позе, закинув правую руку за плечо и сжимая гарду боккэна. Рика вдруг увидела его широченные плечи и мощную спину, руки, ноги, плечи и даже лоб сенсея состояли из сплошных мускулов, и оробела. Выставив снаряд перед собой, она по инерции сделала несколько шагов назад, уходя в глухую защиту. Мастер бросился на неё, применив вторую атакующую кату. Рика едва пережила его сокрушительную атаку — едва сумев увернуться, она свалилась на татами, выронила боккэн и совершенно растерялась. — Защита никакая. Ты выглядишь как летящий в огонь мотылек. Подбери снаряд. Повторим вторую кату. — Да, сенсей. — процедила она грубее, чем следовало бы, раздосадованная, что так легко испугалась нападения. — Ты вспыльчива, сопля. — Мхм, — промычала Рика под нос себе, уверенная, что мастер не услышит, но реплика не осталась им не замеченной: — Великолепно. Журавль тоже знает, что он умеет летать. — хмыкнул Дзисай. — Это твоя слабость. Злость это хорошо, но когда в ней нет бури эмоций. Тогда она тебе помощник. Человек, который признает свои слабости и недостатки, не слабее других, но хорошего воина отличает одно качество — контроль над своими слабостями. Хороший солдат не тот, который может черт знает что натворить, а тот, который может всё вытерпеть, в том числе и засунуть свои чувства подальше, когда это необходимо. Теперь, сопля, когда я закончу проповедь, сделай-ка глубокий вдох и продолжим, а то я сегодня как-то слишком разболтался.       Опустив боккэн, Рика глубоко вздохнула, набрав столько воздуха в легкие, что стало больно, после чего с шумом выдохнула, а вместе с ним, будто пар из чайника, вышла и часть кипящих внутри эмоций. — Простите, Дзисай-сенсей. Больше не повторится. — Если у тебя есть время извиняться, значит есть время и на тренировку.        Пока шла тренировка, Рика то и дело поглядывала на дверь, надеясь и опасаясь, что та вот-вот приоткроется, и в додзё войдет фигура господина Гирея. В очередной раз, когда она на секунду отвлеклась и повернула голову, чтобы посмотреть, Дзисай-сенсей врезал ей снарядом прямо в менганэ с такой силой, что маска слетела с головы, боккэн выпал из рук. Удар боккэном не смертельный, конечно, но порой бывал очень болезненным, прямо как сейчас. — Дура! На что ты смотришь?! Если взмахнула мечом, то нужно сделать шаг назад или атаковать дальше!Будь у меня в руках катана, та уже катилась бы по полу. — рявкнул сенсей. — Поднимай снаряд. Живо!       Еще три часа Рика упорно повторяла каты, хотя уже обессилела и обливалась потом. По бесчеловечным правилам, заведенным самим мастером, ученика не выпускали из додзё до тех пор, пока он окончательно не выбивался из сил. Приходилось особенно туго, потому что сенсей её никогда не хвалил, но зато отрывался по полной, ругая за малейший промах. Надо думать, сенсеем признавался не только лишь тот, кто проходил все ступени безжалостных тренировок, доказав свою пригодность, но и тот, кто мог выдержать его нрав — порой скажет так больно и так резко, как не зарубит ни один меч. — Если я стану с каждым вежливо обращаться, у меня не останется времени ни на что другое. — пояснял он. — Так что привыкай и начинай отращивать толстую шкуру.        Рика знала — лучше промолчать, хотя иногда язык прямо чесался что-нибудь ответить, но вступать в словесные схватки с сенсеем было чревато наказанием. Она вдруг вспомнила, как дерзко вела себя на самой первой тренировке, когда решалось, возьмет её мастер к себе или откажет в обучении. — Сенсей, почему вы согласились взять меня в ученики? — Сам не знаю. Молния в голову ударила, — не скрывая сарказм, отозвался мужчина, наблюдая выполнение каты. — А если б я дал тебе от ворот поворот, что бы ты сделала? — Я бы нашла способ вас уговорить. — Да? И какой же?       Рика призадумалась. — Написала бы вам письмо, в котором бы говорилось, что я жажду увидеть ваш додзё, провести хотя бы минуту под сенью величайших мастеров кэндзюцу, и во имя всех, кто посвятил себя Пути Меча, нижайше прошу разрешения стать вашей ученицей.       В ответ на это Дзисай громогласно расхохотался. — В жизни бы не принял того идиота, который бы написал мне такую подобострастную чушь! Чрезмерная любезность, сопля, порой не лучше грубости. Гостя, как говорится, можно задушить угощением.        Спустя несколько часов мастер объявил долгожданный перерыв. Дзисай-сенсей загонял её по додзё так, что она едва могла дышать. Кое-как исполнив поклон рэй, Рика, выпрямившись, кое-как смогла удержать себя на ногах. — Пять минут, и ни минутой больше. И чтоб когда я вернулся, ты уже стояла на ногах.       Стукнули сёдзи. Оставшись в додзё одна, Рика со сводящими в судорогах ногами, плашмя рухнула прямо на татами, словно брошенный мешок с рисом. Десятки синяков, ссадин, ран и порезов громко возмущались. Прижавшись щекой к прохладному татами, она лежала в позе трупа, уставившись в щель между створками фусума в додзе. Оттуда дул такой приятный ветерок… Она не знала, сколько пролежала в неподвижном состоянии, по ощущениям, секунды две, пока ей в ухо не раздался грозный окрик: — Кто разрешил землю целовать?!       Рика очнулась и вскочила с татами. Сенсей прошелся цепким взглядом с головы до ног. На ногах её держала одна лишь сила воли, но говорить про усталость было запрещено: увеличение масштабов упражнений на тренировке будет прямо пропорционально количеству жалоб на самочувствие. — Что, устала, сопля? Силёнки сдулись? — Ничуть, сенсей. — Правильный ответ. Начнешь скулить — пойдешь домой. Я предупреждал: принимай усталость молча или вали отсюда. Других вариантов у тебя нет. Кириороси, семьдесят раз. Как закончишь с запахами, будем отрабатывать нападение.       Рика покрепче взялась за боккэн. Замах-удар. Замах-удар. Замах-удар. Замах-удар…        Через четыре часа Рика вышла на улицу. Вечер был жаркий, безмолвный, прогретый за день беспощадным солнцем. У аллеи с глицинями она встретила Такахаси, который выходил из учебного домика — Канемаки-сенсей назначала ему дополнительные уроки по вечерам. Он спускался по лестнице с костылём, и остановился на последней, заметив, как она плетется по тропинке. Ноги у неё подламывались и заплетались, как у подбитого жеребенка, на лице — полное безразличие ко всему. — Не хочешь взять мой костыль? — сочувственно предложил Такахаси. Рика вяло отмахнулась и поправила переброшенный через плечо чехол с боккэном. — Пойдешь на ужин? — Если проглочу хоть кусок, меня вырвет. — она и думать о еде не могла, не говоря уже о том, чтобы её есть. — Подруга, ты и сейчас выглядишь так, будто тебя вот-вот стошнит. — сказал Такахаси. — У вас каждая тренировка так проходит? — Как — так? — непонятливо переспросила Рика. — Словно твой сенсей хочет довести тебя до смерти. — пояснил он, замедляя шаг. Рика тащилась по тропинке чуть ли не медленнее его, вид у нее был такой, будто вот-вот вырубиться, и тогда Такахаси придется волочь её на себе до комнаты. — Не думаю, что он преследует именно эту цель. — за косматой лиловой гривой глициний появились очертания поместья. — Я должна получить шестой ранг через три месяца, а это значит, мне нужно усиленно тренироваться. Большинство учеников на аттестации занимаются гораздо дольше моего, у них больше опыта. Как я по-другому их нагоню?        Такахаси покачал головой. — А по-моему, ты самая настоящая мазохистка.       Рика закрыла глаза. — Ох.       Она так устала, что её шатало, и боролась с желанием прилечь на землю, её осязаемой силой тянуло к траве. Когда Рика открыла глаза, увидела, что Такахаси озабоченно на неё глядит. — Да ты посмотри на себя, — сказал он. — Ты вот-вот рухнешь. — Всё нормально.       «Кому я говорю: она не из тех, кто будет себя беречь».

***

      Университетская клиника имени Сэкая Кейо и функционирующая при нем Школа медицины Миволл — основа, на которой стоит вся медицина Азии. Именно отсюда вышли самые выдающиеся врачи и исследователи, здесь зарождались множество ныне действующих медицинских школ страны, именно здесь формировались основополагающие традиции медицины Какина, и даже возникали целые направления — например, именно в клинике Кейо Тора Коори превратил нейрохирургию в самостоятельную дисциплину, Ёсихиро Мураи — торакальную онкологию. Клиника занимается лечением самых сложных пациентов с самыми разнообразными заболеваниями и травмами и с момента основания два столетия назад приобрела репутацию лучшей клиники Азии и всемирную славу, а созданная тогда же Школа медицины Миволл при одноименном Университете стал одним из лучших образовательных медицинских учреждений планеты.       Клиника оказалась куда больше, чем представляла Рика, да что там — просто огромная, как аэропорт, состоящий из пяти отдельно стоящих зданий, соединенных длинными коридорами между собой, образуя сверху что-то вроде пятиугольника, в центре которого раскинулся парк для персонала, пациентов и посетителей. — Ого, — присвистнул Такахаси, уткнувшись носом в стекло. — Обалдеть!       В Кейо их с Такахаси повёз Тоджи. Всё время от поместья до больнице они ехали в тишине — лучший друг не открывал рта из-за нервов, а камердинер семьи Йонебаяши всю дорогу не отрывался от дел — в тишине только и слышались ритмичные щелчки: Тоджи, нагнув голову, проверял почту на своем «блэкберри».       Просто так на территорию больницы попасть было нельзя — на контрольно-пропускном пункте всех проверяли по списку. Зайдя в светлый просторный холл, Тоджи отметил Такахаси в регистратуре. Мимо них ходили врачи в белоснежных халатах и хирургичках с тёмно-синими бейджиками, по одному или целой толпой. В зале ожидания электронные табло оповещали то о задержке приема, то приглашали на него пациентов.       «Номер пятьдесят четыре, пожалуйста, подойдите к стойке А1. Номер пятьдесят четыре, пожалуйста, подойдите к стойке А1».       Такахаси разглядывал информационный стенд благотворительного фонда по борьбе с лейкемией, пока Тоджи не отошел от стойки. Зал ожидания дрожал и переливался перед ним, будто во сне. К тому времени, как они дошли до лифта, чтобы подняться на седьмой этаж, занимаемые отделениями детской неврологии и нейрохирургии, Такахаси совсем позеленел и не обращал ни на что внимание. Когда Рика взяла его за ладонь, то почувствовала, как колотится ей в пальцы пульс, словно крошечное сердце. Такахаси вцепился в неё с отчаянием застрявшего в машине пассажира, чья машина вот-вот полетит в кювет.        Шестеренки сцепились, дрогнули, и этаж за этажом, под мигание старомодных жемчужинок-цифр до седьмого. Дверцы открываются в приёмный покой, который продолжается в широкий коридор с вымытыми до блеска полами и стенами мятного цвета, сплошь заклеенные жизнерадостными наклейками с единорогами, радугами, лягушками и феечками, кривовато и хаотично, будто их лепили маленькие пациенты. По обеим сторонам коридора тянутся ряды дверей — кабинеты врачей, палаты, процедурные. Людей в самом приёмном покое немного, в основном детишки с родителями. У одного была перебинтована голова после операции, девчонка лет десяти бродила по коридору с ходунками. «Нет, Коми, — говорил ей отец, который семенил рядом, — так думать нельзя, куда важнее иметь работу, которая тебе нравится…». У одного мальчишки возраста Такахаси обе ноги были скованы устрашающей железной конструкцией, ввинченной прямо в кость. Едва его заприметив, Такахаси резко отвернулся и вперил взгляд в окно. Господи, рванулась в нём ужасная мысль, я что, буду таким же?       Посадив их на диванчик в виде облачка, Тоджи сказал им подождать и зашагал по направлению к посту, где над чьей-то картой, склонив головы переговаривались между собой два врача: оба полусонные, помятые, имеющие нервно-возбужденный вид людей, бодрствующих от кофе до кофе. Щека у одного была оранжевого цвета — видимо, обработана бетадином в отделении. В руке он держал пластиковый стаканчик, истертый по краям.       На выступе в стене стояли букеты из колокольчиков и ирисов, создавая эффект как бы висячих садов, но у них не получалось перебить лекарственную горечь, стерильность больничных коридоров, запахи болезни. — Ты совсем зеленый, — прошептала Рика, наклонившись к нему. — Есть ощущение, что меня сейчас стошнит, но пока я держусь. — признался тот. — Попросить у медсестры ведерко?        Такахаси надулся. — Ну уж нет, я как-нибудь справлюсь. — Не волнуйся так сильно. — сказала Рика. — Послушай сначала, что скажет врач. — Вот это-то меня и пугает — что скажет врач.        При виде ребёнка со скобами в ногах, Такахаси совсем затрясло. Он нервничал, сам это осознавал и не представлял, как себя перебороть. От него несло тем же потным волнением, как когда Микито-сан зачитывала списки послушников во время отбора, нет, даже хуже. А ещё впервые он с полной ясностью осознал, что болен. Глупость, конечно — он ведь прожил с костылём большую часть своей жизнь, почти восемь лет — и ни разу не думал о себе, как об инвалида. Инвалиды в его представлении были немощными, те, кто передвигается на коляске, у которых перекошено в одну сторону лицо, или парализованные, ну или, по-крайней мере, у кого нет руки или ноги. А может всё из-за того, что он годами пествовал в себе сверхъестественную надежду, что как-нибудь всё само по себе образуется, растущий организм и всё такое, болячки в конце-концов сами заживут. Но все равно каждое утро он, просыпаясь, спускает ноги на пол, и, пусть и на секунду, верит, что, быть может, сегодня ему станет получше, может сегодня боль отступит. Но — нет. Не становится, не отступает.       Время тянется еле-еле, ожидание хуже всего. Такахаси, у которого трясутся поджилки, хочет сказать что-то, как-нибудь глупо пошутить, но не находит никаких более-менее забавных шуток. Рядом с диванчиками стоял детский игровой стол с кубиками и раскрасками, а на журнальном столике были разложены книжки с картинками для самых маленьких: «Волшебник из страны Оз», «Книга Джунглей», «Маленький домик в прериях». — Такахаси, ты точно готов? — В смысле? — непонятливо спросил он. Рика замялась с ответом. — Ну да, всё как-то быстро закрутилось, мы только приехали, я и опомниться не успел, как мы уже тут, в больничке… — Я не об этом.       Он скривился, но она и глазом моргнуть не успела, как лицо его снова разгладилось. — А-а… — протянул он, поглядев на её лицо. — Слушай, мне врачи кучу раз талдычили, что я всю жизнь буду ходить с костылём и ни одна операция не починит мне ноги. Если и этот скажет тоже самое, то я не удивлюсь. Привык уже, понимаешь? Один больше, один меньше. — неубедительно добавил он. — Я себя заранее не сильно обнадёживал, чтобы не расстраиваться. Только не пойму, чего ты так уверена, что у меня есть шанс. — Предчувствие, — подруга улыбнулась. — Ага, предчувствие, — усмехнулся Такахаси, проводив взглядом маленькую девочку, которую вез санитар на инвалидной коляске. — Спорим, всё пройдет здорово? — На что спорим? — Хм-м… — Рика поскребла пальцами щеку, болтая ногами над полом. На ней был нежно-голубой кисейный сарафан с тесемками с цветочным узором, на ногах — сандалики на липучках, чёрные волосы взъерошены, придавая ей какую-то проказливость, чудинку, питта-нимфа, облачившаяся в человека. — Месяц будешь делать за меня домашку по математике! — А если я выиграю, то посмотришь со мной «Террор Мехагодзиллы». — Нет! Ни за что! — Боюсь, что да. — серьезно кивнул мальчишка. — И вообще, по-моему, ты поступаешь очень эгоистично, Рика. Я вот с тобой и в шахматы играю, и про кэндзюцу слушаю, а ты не можешь даже со мной фильм посмотреть. Так нечестно.       Рике ужасно хочется сказать, что он её просто уморил этой Годзиллой, что она готова круглые сутки слушать о «Пауэр-Клинерах» и прочитает всю мангу, лишь бы только Такахаси избавил её от атомного мегаящера. Но, другой стороны, тот и правда, когда ей хотелось, не отказывал составить компанию в шахматы, и терпеливо расспрашивал её о каждой тренировке. — Ладно, спорим, — Рика шлёпнула его пятерней по ладони.        Какое-то время они ни о чем не говорят. Такахаси начинает разглядывать свои большие пальцы, когда Рика вдруг взяла его за ладонь. Не успел он ничего спросить, как на неё лег омамори, её амулет в виде белой кошечки с поднятой вверх лапкой со шнурочком, к которому подвязана молитва омикудзи, обернутая шелковистой тканью с вышивкой. Он знал, как Рика дорожила этим амулетом, ведь его подарил ей Сейширо-сан. Рика согнула его пальцы, сжимая в них амулет, и накрыла своими. В её касаниях была забота и нежность. — Возьми. Хочу, чтобы он принес тебе удачу. Храни у себя, пока не начнешь ходить без костыля. Потом отдашь — договорились?       Привыкший к тактильной холодности своей подруги, к которой не подступишься, Такахаси растерялся. Раньше Рика будто была осторожным бездомным котом, которого он пытался заставить дать себя погладить. Но последние несколько недель она совсем переменилась, проявляя непривычную ласку: могла взять его за руку, обвить его руками, заключая в объятия, или, сидя рядом, прижаться щекой к плечу. Спросить её, с чего она вдруг изменилась, равносильно тому, что спросить, почему спелый персик вкусный или почему идет дым, когда жгут дерево, но нутро подсказывало, что ту теплоту, которая ему доставалась, подруга проявляла лишь к членам своей семьи, и от мысли, что его поставили наравне с ними, гордость его распушила пёрышки. — Такахаси.       В реальность больничного коридора его вернул голос Тоджи. Взявшись за костыль, Такахаси посмотрел на Рику с отчаянием. Она привлекла его к себе и на секунду, на одну только секунду крепко обняла, и, склонившись, легонько поцеловала в щеку — девчачий поцелуйчик в воздух, от которого пахло цветами нарда и ладаном.       Кровь из головы у него отхлынула одной мощной волной — он будто с утёса рухнул. Такахаси так обомлел, что и выговорить ничего не мог, потянул руку к щеке — не было мерзкого чувства сырости, и след от поцелуя затеплел у него на ладони. — Удачи. — щеки у неё зарозовели. — Все будет хорошо. — А-ага.       Такахаси преисполнился уверенности, что теперь, в принципе, выдержит всё что угодно.       Чувствуя во рту привкус извести, он зашел в кабинет. Тоджи зашел за ним и закрыл за собой дверь.       За большим столом сидел незнакомец в распахнутом белом халате: иссиня-черные волосы, уголки его глаз были опущены книзу, уставший, но приветливый взгляд. На кармашке халата висел бейджик «Сакамото Вайшу, нейрохирург». Заведующий отделением нейрохирургии выглядел довольно молодо, несмотря на бифокальные очки и седые редеющие волосы. На полке над его столом он выхватил взглядом монографию М.Кондана по нейротравматологии, трехтомник «Эндовазальные заболевания ЦНС» Найхауса, очень авторитетный труд, антикварное издание «Опухоли спинного мозга». На письменном столе не было ничего, кроме горы бумаг и статуэтки под названием «Руки молящегося». Перед ним лежала его история болезни, которую Микито-сан отдала перед отъездом из Шинкогёку. Увидев её, Такахаси неловко застыл посреди комнаты, словно в папке было описание не его болезни, а смертного приговора.       Увидев пациента, незнакомец ободряюще улыбнулся. — Ну, Такахаси, здравствуй. — сказал врач, и он очнулся.— Меня зовут доктор Вайшу. Присаживайся, пожалуйста. — Здрасьте… — сказал он, и повторил чуть поувереннее, голос у него звучал совсем уж напуганно, — Здравствуйте.       Перехватив костыль, Такахаси примостился на краешек стула, придвинутого к столу, изо всех сил стараясь не пялиться на стоящую возле кушетки модель человеческого скелета в полный рост. На стене, рядом с кучей дипломов, сертификатов и благодарностей в рамочках висели образовательные плакаты с изображением головного и спинного мозга, которые выглядели как какие-то чудные галактические существа из «Звездных войн». Он заерзал на стуле, повернул голову и уткнулся в книжный шкаф, сверху донизу набитый медицинскими толмудами. Возле окна у левой стены стоял гигантский аквариум с сиамскими петушками, гуппи, рыбами-«клоунами» и даже карликовым скатом.        Поднявшись из-за стола, врач подошел к столику, где стояла кофеварка. Рядом, подрагивая в ветерке от вентилятора, стояла веснушчатая сочно-оранжевая орхидея, серые корни выползают из устланного мхом горшка. — Хотите, поделюсь с вами кофе? — предложил тот Тоджи. — А он без кофеина? — Нет. — Тогда не рискну. А то еще из собственной шкуры выскочу. — А ты, Такахаси, хочешь чего-нибудь? — спросил врач, пристально на него глядя. — Водички, может? Газировку?        Такахаси помотал головой. Пить ему хотелось очень, он бы не отказался, но чувствовал, что в горло сейчас ничего не пролезет. — Ну смотри. Если захочешь, говори, не стесняйся.       Взяв чашку, врач сел обратно за стол. — Я ознакомился с твоей историей болезни. Должен сказать, твой случай в наше время встречается нечасто, и, я бы даже сказал, он не самый обычный. Я имею ввиду, последствия полиеомиелита. — То есть, я уникальный? — криво улыбнулся Такахаси. — В каком-то смысле так и есть. — доктор кивнул, дружески так, подхватывая шутку. — Сколько ты уже ходишь с костылём? — Где-то лет восемь. — Сразу после аварии? — уточнил доктор Вайшу, открывая лежащую перед ним папку. — Нет, у меня сначала были скобы на ногах, такие, знаете, железные штуковины прямо в костях. — начал объяснять Такахаси. — Ну, в общем, я с ними два года ходил, а потом их сняли, когда врачи поняли, что мне они не помогают. И я стал ходить с костылём. — он неловко замолчал. — Вот. — И как часто у тебя болят ноги?       Такахаси вскинул на него взгляд, немного удивившись, потому что про ноги он ничего не говорил, и только сейчас понял, что доктор не задал ему ни одного вопроса, почему это он один, где его родители, как он попал в аварию и что вообще с ним такое случилось. Видимо, Тоджи позаботился, и Такахаси был смутно благодарен ему за то, что не пришлось в это углубляться.       Доктор бесстрастно глядел на него из-под своих багровых век внимательными, умными глазами, и ждал, пока он заговорит. — Пару раз в неделю, но это когда я долго хожу или стою на одном месте. Раньше чаще болели. — Какая это боль? Можешь её описать?       «Будто в них всаживают горящий кол» — подумал Такахаси и понял, что сказал это вслух, когда доктор серьёзно кивнул и протянул ему листок. На нём была изображена горизонтальная шкала с цифрами от одного до десяти. Над каждой цифрой нарисована рожица с разными выражениями, от улыбки (один), то мучительной гримасы (десять). — Такахаси, это шкала оценки боли, от одного до десяти. Один — легкая боль, практически не ощутима, а десять — очень сильная, невыносимая. — под рожицей с десяткой было написано «Боль затмевает собой всё». — На сколько ты её оцениваешь?       Такахаси некоторое время пялился на листок. Ему не хотелось выглядеть слабаком, и эта глупая, никому не нужная гордость боролась с тем, чтобы ткнуть в «десятку», потому что боль в ногах была настоящей «десяткой», а если бы было «одиннадцать», то он бы показал и на «одиннадцать», но в итоге остановился на восьмерке.       Он ожидал, что вопросы потянутся дальше, но тут доктор Вайшу встал и предложил ему пересесть на кушетку, с бесстрастным, клиническим интересом следя за тем, как он неловко поднимается со стула с помощью костыля и шаркает до кушетки, неосознанно стараясь переставлять ноги ровнее. Беспокоиться о том, как он выглядел со стороны в кабинете врача было полнейшим идиотизмом, но Такахаси ничего не мог с собой поделать.       Как только он уселся, свесив ноги, доктор подкатил к нему табуреточку на колесиках и сел напротив. — Простите, — зачем-то выпалил он. — Я медленно хожу.       Наступила тишина, врач моргнул, кротко так, словно, конечно же, прекрасно все понимал и ничего такого даже и не подумал. — Возможно, я скажу сейчас неправильную вещь, но ты здорово управляешься с костылём. — Это опыт, — пошутил он. — К сожалению. Но, как думаешь, сможешь провести мастер-класс для наших пациентов из травматологии?       Такахаси смутился, но ему понравилось, что доктор Вайшу легко подхватывал его шуточки про болезнь, потому что другие взрослые пугались и отмораживались, стоило ему пошутить, не то, что Рика или Сакурай.       Доктор спросил его, знает ли он, как его зовут и где он находится, посветил фонариком ему в глаза, посмотрел его лицо, нос и уши, холодными пальцами пощупал живот и подмышки, от чего Такахаси передернуло. Рука была мягкая, прохладная, пахла полынью и мылом. Врач осторожно, одним пальцем, приподнял его подбородок. Когда он шмыгнул носом, Такахаси заметил, как у него дрогнули ноздри. — Горло болит? — спросил он бархатным голосом. Такахаси помотал головой. — Ты как, часто болеешь? — В смысле, простудой? — не сразу сообразил Такахаси. — Нет, не очень. — А насморк откуда? — Это аллергия. На шелковицу. — пояснил он. — Понятно.       Такахаси и не вспомнит, когда в последний раз подхватывал хоть какую-нибудь заразу. В храме все дети то и дело цепляли простуду, ему же ни разу не удалось отлынуть от работы из-за температуры или кашля или боли в животе. Если б не ноги, то можно сказать, здоровье у него крепче некуда. Он засмотрелся на свидетельство о защите докторской диссертации из Университета Валь-де-Марн. — Что такое спиральная не… нейрохирургия? — с трудом прочитал Такахаси. — Спинальная нейрохирургия. Это область практической медицины, находящаяся на стыке нейрохирургии, травматологии и неврологии. — Ого, — впечатленно произнес Такахаси. — Круто.       Доктор Вайшу сказал ему лечь на кушетку, вытянуть ноги и начал проводить над ним манипуляции, проверяя, как он выразился, мышечную силу, рефлексы и чувствительность, попеременно задавая вопросы. Когда он провёл по его ноге иголкой и кольнул между пальцев в стопе, из Такахаси вырвался всхлип. — Больно? — отреагировал он. — Нет, чуть-чуть щекотно. — Хорошо. Говори о любых необычных ощущениях, договорились?       Такахаси кивнул. То же самое доктор Вайшу самое проделал с другой ногой. Все то время, пока тот осматривал его ноги, он лежал, весь одеревеневшись, хотя ему и больно-то не было. Заметив его напряжение, доктор вдруг спросил. — А что ты любишь? — То есть? — Ну, чем интересуешься? Кино, играми, например? — Ну… видеоиграми. Типа «Эйдж оф Конквест», «Якудза Фрикаут». Мангу читать люблю. — А в школе? — сказал тот, сгибая его ногу — Есть любимые предметы? — Я не очень люблю учиться, — где-то сбоку врач фыркнул, вроде как, смешливо. Его чуть-чуть попустило, и он зачастил. — Нет, в смысле, я стараюсь, правда, но мне учеба не особо дается. Кроме каллиграфии, наверное. И математики. Хотя в последнее время там одна скукота. Мы только что слезли с параллельных прямых, а потом будем изучать биссектрисы и фигуры.       То, что он силён в математике, стало для него открытием, и Такахаси долго пытался понять в чём, собственно, причина. Возможно, потому что в математике не нужно читать и запоминать: больше всего проблем у него было как-раз таки с теми предметами, где нужно было держать в памяти огромные куски информации: история, литература, кёцуго, и в этом плане они с Рикой здорово друг другу помогали, потому как та на пальцах объясняла ему таблицы с неправильными глаголами и основные даты сражений между северной и южной династиями Древнего Какина в период Намбокутё, а Такахаси — что такое десятичные дроби и степень числа. — У тебя есть любимая манга? — «Пауэр-Клинеры». — А-а, знаю, мой сын тоже её обожает. С ума сходит по тому, который в красном костюме, как же его… — Красный! Я тоже по нему тащусь!        Поначалу Такахаси отвечал на его вопросы с небольшой опаской, но спустя какое-то время окончательно расслабился и перестал обращать внимание на то, как доктор исследует его тело — просит пройтись, просит встать в такую-то позу, водит фонариком ему по глазам, посмотреть туда, посмотреть сюда, стучит молоточком по локтям и коленкам, водит какой-то лопаточкой по ногам, и он ежится от странных, щекотных ощущений. И вдруг, не успел он и опомниться, все — конец. — Нам сейчас нужно будет быстренько пробежаться по кабинетам, взять у тебя анализы и сделать пару тестов. — сказал доктор, положил фонарик в карман. — Ну как, готов, Красный? — Готов, — Такахаси постарался, чтобы это прозвучало поувереннее.       Из кабинета в кабинет, туда-сюда по этажам, от одного врача к другому: в какой-то момент Такахаси потерял счёт времени. Его катали туда-сюда по разным этажам, по кабинетам. Врачи — детский терапевт, детский невролог, детский травматолог и ещё с полдюжины других, кто его осматривал, задавали ему вопросы, осматривали и ощупывали со всех сторон — были серьезными и деловитыми, а аппарат компьютерной томографии, в который его поместили, напомнил ему воздушный шлюз космического корабля, хоть и немного испугался, когда тот загудел у него над головой. «Поглядим на тебя по кусочкам» — шутит молодой ординатор, тыча на какие-то кнопки у него над головой. Такахаси бывал в больнице раньше, и не раз, но в жизни ничего подобного не видел. После очередного кабинета, где на его ноги облили каким-то гелем, жутко похожим на прозрачное желе, от которого он весь покрылся мурашками, и водили прибором, его снова привели в кабинет томографии и держали внутри аппарата полчаса.       Спустя какое-то невообразимое количество времени, Такахаси, подуставший, вернулся в кабинет доктора, пытаясь угадать по его лицу, все плохо или нет, а если плохо, то насколько. — Что ж, Такахаси. — тот взял паузу; перед ним лежала толстая кипа бумаг. — У тебя детский спинальный паралич посла перенесенного полиомиелита. У некоторых пациентов на долгие годы сохраняются ограниченные возможности и ряд проявлений, наиболее частые из которых: прогрессирующая мышечная слабость и боль, общая разбитость и усталость после минимальных нагрузок, атрофия мышц, нарушения дыхания во сне, особенно ночное апноэ, плохая переносимость низких температур, когнитивные нарушения — такие, как снижение концентрации внимания и трудности с запоминанием, депрессия или перепады настроения. Тяжелые паралитические формы могут приводить к стойкой инвалидизации.       Такахаси почти ничего не понял из сказанного, но вот эта вот, последняя, про «стойкую инвалидизацию», заставила его вскинуть глаза на врача — в ней звучала какая-то необратимость. — То есть, меня невозможно вылечить? — Существует восстановительная операция: пересадка сухожилий, для того, чтобы восстановить работу мышц, остеотомия для коррекции длины деформированных конечностей и замена суставов как заключительный этап. Объем операции большой, и успех во многом зависит от реабилитации       Сердце у него на один головокружительный, непередаваемо жестокий миг так и подскочило в груди. Последовала пауза. — Простите… Вы… Не могли бы вы сказать, как есть? — попросил он.       Доктор Вайшу не сразу нашелся с ответом и переглянулся с Тоджи. Он привык говорить с родителями, но никак не со своими маленькими пациентами, большинство из которых чаще всего даже не знают, что с ними будут делать — для их же собственного блага. — Как есть?       Мальчишка кивнул. — Вирус поражает клетки нервной системы, ответственные за работу мышц, то бишь двигательные нейроны. Когда клетки умирают, наступает мышечная слабость, конечность истончается, деформируется и укорачивается. Операция несёт за собой улучшение качества жизни, так как восстановить погибшие нервные клетки не получится. У тебя появится возможность ходить без костыля, но чемпионом мира по легкой атлетике ты не станешь. — А хантером я смогу стать? — выпалил Такахаси, чувствуя, что если сейчас не задаст этот вопрос, то точно взорвется, и заговорил, торопливо, скомканно: — Это очень важно, потому что я хочу стать хантером, когда вырасту. Вернее, у меня нет других вариантов. У меня есть лучшая подруга, которой я пообещал, что снова буду ходить, она со мной пришла, ждёт в коридоре… Я не могу не сдержать слово, понимаете?       Доктор приподнял брови. — Возможно.       Обычно, когда взрослые говорят таким тоном, то значит они сами не верят в то, что только сказали. — Каковы гарантии, что Такахаси будет ходить после операции? — это был не его голос, не его прямой и выдержанный тон. Тоджи смотрел на доктора Вайшу. — Примерно пятьдесят процентов.       Тянется молчание. Потом Тоджи начинает задавать вопросы, умные вопросы. Сколько времени нужно на послеоперационное восстановление? Какую физиотерапию терапию ему назначат? Если у операции какие-то риски? Такахаси слушает ответы вполуха, потому что ничего не понимает и, честно говоря, понимать не хочет, и в конце-концов вмешивается в их разговор. — А если я не соглашусь на операцию?       Врач скрестил руки, откинулся на спинку стула и посмотрел на него. — Есть вариант с протезированием ног, но… — Исключено, — отрезал Тоджи первее, чем Такахаси успел что-то вставить. От одного слова «протез» на него обрушился такой чернейший ужас, раз — и будто ловушка захлопнулась, что Такахаси стал немедленно гнать её от себя, по перед глазами так и замелькали картинки, как ему отрезают ноги и ставят вместо них протезы, как у боевых дроидов. — Такахаси.       Доктор пристально глядел на него с таким лицом, что он почувствовал, будто стоит за стойкой для дачи свидетельских показаний. — Я понимаю, тебе страшновато. Всё-таки мы говорим об операции. Это дело серьезное. Наша первостепенная задача поставить тебя на ноги, чтобы ты забыл о том, что такое костыль, но только если от этого не будет зависеть твоя жизнь. Ты же хочешь, чтобы я был с тобой честным? — Такахаси с опозданием кивнул. — Хорошо. Я буду с тобой честным. Я не пытаюсь напугать тебя. Я забочусь о каждом ребенке, как позаботился бы о своем собственном, случись с ним беда. Как по мне, это самое большое обещание, которое только может дать врач. Ты крепкий малый, но твоя жизнь важнее, чем ноги, а риск, что мы можем тебе навредить больше, чем то, что операция закончится успешно. Поэтому нам нужно время, чтобы мы придумали, как тебе помочь. Понимаешь, о чём я? — тот взглянул на него не с безличной жалостью, как большинство взрослых при виде детей-инвалидов, а с пониманием и какой-то поддержкой, что ли, если её можно выразить во взгляде, затем наклонился, порылся в ящике стола. — Пока что я выпишу тебе лекарство от боли в ногах и скажу, как его принимать. — Спасибо.        Такахаси кивнул, но ему, в сущности, было всё равно, что там за пилюли ему выпишут, даже если от них он в сто раз поумнеет или начнет видеть в темноте — они не заставят его ноги ходить. Он разглядывал свои новенькие ботинки, не желая показаться неблагодарным, и что было сил, как мог давил приступ кашля. Тоджи, образец хладнокровия, сидел в соседнем кресле. В начале Такахаси жалел, что рядом с ним сидел он, а не кто-то, кто проявил бы к нему чуть больше тёплых чувств — от сдержанности камердинера клана Йонебаяши ему делалось неловко, но сейчас Такахаси был только благодарен за его бесстрастность. Тот повернул к нему голову, и сказал тоном человека, которому не привыкать управляться с затруднительными вопросами и брать дело в свои руки: — Такахаси, подожди меня в коридоре. Мне нужно кое-что обсудить с доктором Вайшу.       Подобрав костыль, Такахаси поднялся со стула, поклонился доктору Вайшу, на глядя ему в глаза и вышел.       Какое-то он время сидит у двери кабинета, приклеившись к стулу, чувствуя себя, словно лабораторная крыса, которая во время эксперимента потеряла всякую надежду и улеглась помирать с голоду посреди лабиринта. Рика ждёт его уйму времени, но он никак не мог собраться с духом, чтобы выйти к ней. Мимо него бегали (бегали!) дети, хохоча и играя в догонялки в коридорах, других возили по на креслах после операций или перевязок, чьи-то обеспокоенные родители топтались у входа в отделение, поглядывая на настенные часы, ждали, когда врач вернется с обхода, провожая каждого медицинского работника вплоть до санитара пристальным взглядом. Медсестричка за постом в розовой хирургичке с бейджиком в виде черепашки, складывая стопку карточек, поглядывала на него, очевидно, желая узнать, не нужна ли ему помощь, но Такахаси упорно игнорировал её взгляд.       А что если бы они с Рикой остались бы в храме? Чисто гипотетически, но всё-таки — разве им было бы так уж плохо? В шестнадцать, правда, пришлось бы уйти, и первое время было бы туго, но неужто они бы не справились?       Да что он плетёт… Он даже сам в эту чушь не верит. Такахаси не мог сказать себе, почему так думал. Наверное, потому что боялся исхода операции, вернее, его отсутствия. Ему вполне может стать ещё хуже. Или вообще останется на операционном столе. Ему нужны ноги, чтобы что-то делать, чтобы не висеть мёртвым грузом ни у кого на шее. Он чувствовал стыд за то, что озадачил всех своей проблемой. Да и не только это — страшно представить, сколько стоит подобная операция, к тому же ещё и с непонятным итогом. Это в очередной раз напомнило ему, что его взяли в клан исключительно благодаря подруге: да ни один разумный взрослый не стал бы брать ребенка-калеку, зная, что тот должен будет служить королевской семье.       Вернувшись а приемный покой, Такахаси прошаркал мимо подруги. Рика, завидев его, отложила «Книга Джунглей» и вскочила на ноги. Вид его, наверное, сбил её с толку, потому что она молчала целую минуты прежде, чем спросить — еле сдерживая волнение: — Что случилось? — Ничего. — В смысле — ничего? Что с тобой? Что случилось?       Такахаси скривился. — Это не лечится.       Серые глаза — ясные, холодные — глянули в его: — Не понимаю. — А-а… — Такахаси будто в прострации пребывал; на Рику он не смотрел. Голос у него звучал поразительно ровно, хотя внутри всё обрывалось. — Доктор много чего наговорил, я и половины слов толком не понял, что-то там про вирус, паралич, арофию какую-то и про концентрацию внимания… Короче, Тоджи-сан спросил, что со мной делать, а доктор такой: «Можно сделать операцию, но шансы пятьдесят процентов». — он почесал затылок. — А, ещё таблеток выписали, чтобы ноги не так болели.        Рика, моргнув, уставилась на него, как будто он говорил с ней на гравасийском, баменди, джанни — на каком угодно языке, кроме кёцуго. — Не понимаю. — помолчав, повторила Рика. — Что значит «не лечится»? — Что ты заладила «не понимаю», «не понимаю»! — вяло огрызнулся Такахаси, покрутил головой, поискав глазами куда бы сесть, поплёлся к диванчику и тяжело плюхнулся на него. — То и значит. Вечно ты меня не слушаешь, Рика! Я ж тебе говорил, столько раз причём…       Такахаси умолк. Он словил себя на том, что если весь мир вдруг взорвется, он будет не против.       Отвернувшись, он так и сидел, держа руку на костыле с ощущением, что прикован к ней за лодыжку цепями, как навечно заключенный в кабале ущербного тела, которое умудрилось подцепить растреклятую заразу. Мозг у него в буквальном смысле кипел. Допустим, он согласится на операцию. А что если она пройдет неудачно? Что если его парализует? Лучше уж всю жизнь таскаться с костылём, чем быть прикованным к кровати овощем. Такахаси сомневался, что вынесет это, но ещё хуже быть для кого-то обузой. Рика его, конечно, не бросит, ни за что, но — зачем он ей такой будет нужен? А не сделает операцию, то останется прихрамывающим костыльником, и хантером ему точно не стать, ни в жизнь.       Чувствуя, что загнал себя в угол, Такахаси начал плакать. Даже не понимая причины и сперва не заметил, что вообще плачет — у него просто текли слёзы по лицу. Когда он их ощутил на полыхающих щеках, то поспешно утер рукавом каригину. Такахаси не хотел позориться и плакать на глазах у Рики, но не мог удержаться.       Он напряженно пытался понять, почему же плачет, но прежде, чем разобрался, Рика лихо вскочила с кушетки и устремилась в сторону докторского кабинета — Такахаси только и успел отпрянуть, чтобы черное знамя хвоста не хлестнуло его по лицу, только и увидел её разьяренное лицо. — Рика, блин, постой! — он успел схватить её за руку, затормозить. — Ты что задумала?!       Затормозив, подруга сжала ладони в кулаки: — Хватит тебе уже реветь. — Если ты собралась идти к врачу, лучше забудь. Это тебе не Сейширо-сан, тут всё серьёзно. От тебя тут вообще ничего не зависит. Думаешь, они про операцию с потолка взяли? Раз этот доктор сказал, что рискованная, может, лучше и правда её не делать? И я сам не хочу… Лучше уж так, чем… — Такахаси не договорил, умолк. — Брось. Не пори горячку.       Та глядела на него невыносимо долгий миг. А потом стряхнула его руку и унеслась в коридор. — Рика! — Такахаси плюхнулся обратно на диван и вздохнул. Поднялось чудовище из глубин морских…       Тоджи сидел напротив, скрестив лодыжки под стулом, о чем-то негромко переговариваясь с человеком в белом халате, Рика безо всяких церемоний распахнула дверь и с ходу выпалила: — Эй! Что значит «не лечится»?!       Наступило молчание. Тоджи обернулся. Его глаза сузились, взгляд, устремившийся на неё, был угрожающим. — Девочка, ты кто? — первым опомнился человек в халате. — Почему вы не можете вылечить Такахаси?! Кем вы себя возомнили?! Считаете себя крутыми врачами, а сами не можете моего друга на ноги поставить?!       Настала гробовая тишина — все потрясенно молчали некоторое время. Тоджи на секунду прикрыл веки кончиками пальцев, собираясь с терпением, скорее всего для того, чтобы не прибить её на месте. — Боги, Вайшу-сан, приношу свои извинения… — он повернулся к ней. — Рика, вон из кабинета. Сейчас же!        Она и ухом не повела, продолжая буравить врача испытующим взглядом. — Девочка, никто не говорил о том, что мы отказываемся брать его на операцию, — сказал хирург с такой деликатностью, словно снимал повязку с открытой раны. — Но это не делается так просто, за один день. Ни один врач не возьмется оперировать ребёнка если риски для его жизни будут выше чем предполагаемый успех.       Она поняла, что доктор имеет в виду, но ей это не понравилось. Рика в бешенстве уставилась на него. — Вы лучший хирург в больнице? — Без ложной скромности могу сказать, что я один из лучших хирургов в стране. — Раз вы утверждаете, что вы самый лучший хирург, почему бы не провести операцию Такахаси, и доказать своё мастерство? Не думала, что Нараки-сан работал в больнице, где врачи только и умеют, что хвастаться. — Ну и язык у тебя! — опешенно засмеялся врач. — Желаю, чтобы ты также шла напролом, когда подрастешь! — Рика. — тихо, по-настоящему угрожающе позвал Тоджи. — Немедленно вон отсюда. Живо.       Леденящий взгляд Тоджи, сверлящий её, не обещал ничего хорошего, когда они выйдут из кабинета, но доктор Вайшу поднял ладонь, призывая к миру, и обратился к ней. — Девочка, подойди ко мне.       Рика не без испуга подумала, что слишком занеслась. Подходить ей не очень хотелось, но ослушаться она не смела. — Не стоит спешить. Случай с твоим другом довольно серьезный. Как я уже сказал, мы не возьмем его на операцию не убедившись, что польза от неё перевешивает все возможные риски. Без их оценки можно сделать ему ещё хуже. — Он едва ходит с костылём. Куда ещё хуже? — возразила Рика, нахмурившись. — Но он ходит. Я видел случаи последствий заражения полиомиелитом — уверяю, твоему другу очень повезло. Девяносто процентов случаев не поддаются никакому лечению вовсе. — доктор посмотрел на неё над своими очками-половинками почти снисходительно. — Или будет лучше, если мы сделаем операцию, после которой он и с костылём ходить не сможет?       Сердце бухнуло в груди. Ей нечего было сказать. — Поэтому вам двоим нужно набраться терпения. Для начала соберем консилиум, возможно, потребуется провести ещё ряд обследований… — Когда? — девочка затребовала ответа. — В скором времени, но… — Когда? Скажите, когда? — А ну прекрати! — осадил её Тоджи. Доктор Вайшу, отмахнувшись, рассмеялся. — Всё нормально, господин Ихара. Через мой кабинет каждый день проходят десятки близких пациентов, которые ведут себя и похуже, чем эта юная леди. На прошлой неделе отец одного пациента, которому я оперировал опухоль мозга, сказал, что сломает мне ноги, если операция пройдет неудачно, а его жена выглядела так, словно была готова пойти искать ему биту. — доктор снял очки; темные мешки у него под глазами делали его слегка похожим на добродушного панду. У Нараки-сана были точно такие же круги, только вид у него был другой, зловещий. — Это страх — от него, увы, никуда не деться, как и от переживаний, но он может многое испортить, в том числе и эмоциональное состояние больного. Мне нравится твоя решимость любой ценой добиться лечения для своего друга, но лучшее, что ты сейчас можешь для него сделать — поддерживать его. Остальным займутся другие люди. Как тебе кажется?       Слова доктора показались ей разумными, а она сама себе — невоспитанной и не очень умной особой. Теперь ей не хотелось спорить со взрослым. — Ну, может… — бросив взгляд на его большие, выразительные руки, Рика заметила, что доктор был одинок. — А какой медицинский университет считается лучшим в мире? — Университет Мивол. — Вы его заканчивали? — Выпуск семьдесят второго. — и предложил, шутливо. — Показать диплом?        Рика, смутившись, ответила, что вовсе не нужно, и взглянула на Тоджи — не прямо в глаза, а в лоб, чтобы не сталкиваться с ним взглядом. Попросив прощения, Рика, поклонившись, попятилась к двери и почти вышла из кабинета, как доктор её окликнул: — Девочка. — позвал Вайшу-сан. — Ты знакома с Нараки?       Мужчина выглядел немного взволнованным. Она кивнула. — Ты знаешь, где он сейчас? — Нараки-сан работает в морге при храме. — ответила Рика. — Он бальзамирует мёртвых и готовит их тела к похоронам.       Врач с минуту молча сидел с таким видом, словно видел перед собой нечто настолько ему непонятное, что только и мог, что смотреть. — Вот оно что… Танатопрактикой значит, занялся… — Вайшу-сан горестно тряс головой. — Какая потеря… С такими руками возиться с трупами! — Простите, но… — Рика наморщила лоб. — Откуда вы его знаете?       Доктор Вайшу снял свой халат и повесил на спинку стула за собой. Рика почувствовала запах крахмала от его рубашки, который напомнил ей пропахшую глажкой комнату прачечной в Шинкогёку. — Пять лет назад после окончания медицинской школы Нараки проходил ординатуру в нашей больнице, в отделении кардиохирургии. Он был превосходен. Самый выдающийся студент на моей памяти. То, что суеверные люди называют «врач от Бога». После первого года обучения его куратор, заведующий отделением, был в таком восторге, что подал ходатайство на то, чтобы устроить его на работу до окончания ординатуры. Для него это было бы началом блестящей карьеры в качестве хирурга. Но он не воспользовался предложенным шансом и бросил учёбу. Вернее сказать… — врач, не закончив, замялся и замолк. — Что с ним случилось? — вырвалось у нее прежде, чувствуя, что это еще не всё. — Почему он ушёл? — Скажем так, сделал одну очень большую глупость, которая стоило ему всей карьеры.       Рике хотелось расспросить его, что же произошло, но ощутила, как чужая ладонь подтолкнула её к двери. — Всего доброго, Вайшу-сан. Ждём вашего ответа. Вы уж извините за это недоразумение.       Тоджи выпроводил её из кабинета, держа за ворот, как нашкодившего котёнка. Такахаси вылупил на них глаза. — Что ты натворила, дурында?! — завопил шепотом Такахаси, когда они втиснулись в машину. — Спокойно. Всё схвачено. — повторила Рика его же слова с ухмылкой, когда они протискивались сквозь толпу на фестивале с помощью мужика с бульдожьим лицом. — Я бы на твоём месте не улыбался, барышня. — отчеканил Тоджи, перехватив её взгляд в зеркале заднего вида. — Тебя ждет серьезный разговор с Канемаки-сенсей о твоем поведении. Если еще раз позволишь себе так говорить с посторонними, ты пожалеешь. Я ещё подумаю о том, не должен ли знать о твоем безобразном поведении глава клана.        От перспективы, что Гирей-сан снова услышит жалобу по её душу, Рика сползла по сидению вниз. — Вот именно. — сказал Тоджи с нажимом. — Надо было думать, прежде чем врываться в кабинет с требованиями. У Вайшу-сана очень плотный график, он оказал нам любезность принять нас между операциями не для того, чтобы выслушивать обвинения в некомпетентности от какого-то ребёнка. — машина тронулась; мужчина отвернулся. — Подумать только…       Рика открыла рот, но предпочла его захлопнуть. Какие тут могли быть оправдания? Никаких. Такахаси рядом осторожно поглядывал то на Тоджи, то на неё. — Что стряслось? — шепотом спросил Такахаси, когда в салоне воцарилась зловещая тишина. Рика сидела, подперев подбородок рукой и отвернувшись к окну. — Что ты там наговорила тому доктору? — Ай, ничего. — от кондиционированной прохлады у неё закололо в носу. Рика потёрла нос, сдерживая щекотное апчхи. Помолчав, Такахаси спросил: — Он не возьмется за меня, да? — Возьмется. — Откуда ты знаешь? — Просто знаю. — отозвалась Рика. — Я так чувствую.       Обернувшись молчанием, как шарфом, прижав лицо к стеклу, она смотрела, как накрываются пеленой дождя беззвучно двигающиеся машины, на уличную суету, проплывавшую за окном мимо её остро очерченного профиля, как серая мостовая при вспышках молнии внезапно озаряется сверкающим светом. На стекле остался след от её лба, носа, губ и подбородка. Рика довольно часто говорила туманными фразами, недоговаривала или вовсе помалкивала, когда не считала нужным что-то растолковывать. Такахаси терпеть этого не мог. Он до сих пор злился на неё за то, что она ничего ему не сказала об уговоре с Сейширо-саном и вообще было много случаев, когда Рика от него что-то скрывала, а потом это вылезало наружу — и каждый раз, как правило, случайно. — Будет операция, да? — Такахаси заерзал на кожаном сидении. Из кармана что-то выпирало, и он вспомнил про омамори. — Они мне отрежут ноги и сделают протезы?       Рика косо глянула на него так, будто он чокнулся. — Кто тебе такую глупость сказал? — Не знаю… А что ещё с ними сделать? — Никто тебе ноги резать не будет. Если бы это было единственным способом, то тебе бы наверняка сразу так и сказали. — Я просто… — он запаниковал. —Если я не буду ходить, то что я буду делать?       Рика убрала руку с лица, повернулась и долго на него смотрела. С каждой секундой ему было всё труднее выдерживать её взгляд. Такахаси ясно понимал, что Рика не властна над его телом и над происходящим, но ведь это она его в это втянула — убедила в том, что он снова будет ходить, дала ему надежду, и теперь только и грезил о том, как изменится его жизнь. — Господи, Такахаси, да что с тобой? Это совсем на тебя не похоже. Ты же никогда не хныкал и не жалел себя. «Что же делать? Ах, что же я буду делать?».       Рика так артистично передала страдальческие интонации, так неожиданно, так удивительно похоже, что Такахаси покатился со смеху. Он и обидеться на неё не мог, хотя в иной раз сказал бы в ответ какую-нибудь гадость. — А что если операция пройдет неудачно? Или меня вообще парализует? Что тогда будет? Меня сто процентов выпрут обратно храм! — Тогда вернемся в храм.— прозвучало невозмутимо. — «Вернемся»? В смысле? — тупо переспросил он. — Неважно, что произойдет, я же говорила: мне не нужен ни клан, ни столица, если мы не будем вместе. Уедем и уедем. Невелика беда. Придумаем что-нибудь. — понизив голос, сказала она, чтобы Тоджи не услышал. — Ты так боишься, что нас выгонят, словно случится конец света. — Но ты ведь тоже этого боишься.        Да, крыть было нечем — едва картинки будущего, которого она страшилась не меньше Такахаси, замелькали перед глазами, ей слегка поплохело, но не так, чтобы это было заметно. — Всё будет хорошо. Я же обещала, — спустя минуту, длящуюся целую вечность, сказала Рика со знакомой ему невозмутимостью оракула. — Разве я тебя когда-нибудь подводила? — Я уже жалею, что с тобой связался, — буркнул он — это, конечно, было неправдой. Рика пнула его сандалией в лодыжку. Такахаси, который немножко воспрянул духом и даже заулыбался, лягнул ее в ответ, довольно ощутимо, и в отместку та стукнула его книгой по плечу. Он попытался вырвать книгу у неё из рук, но Рика отвела руку и уперлась ему в грудь правой ладонью, отбиваясь, но хохотала. — Отцепись! — Кулдык-кулдык-кулдык, — отозвался Такахаси плаксивым девчачьим голосом.       Они шутливо боролись на задних сидениях, пока Тоджи своим тихим, наводящим ужас голосом их не приструнил.       Когда они пришли, Морена меняла постельное белье в комнате Такахаси, а рядом с ней вертелся под ногами Сакурай, которому было скучно, хрустел яблоком и рассказывал ей какую-то историю. — О, вы вернулись, — Морена с хлопком встряхнула наволочку, положила на подушку. — Как всё прошло? — Неплохо. У меня взяли десять пробирок крови. — чуть ли не похвастался Такахаси. — Врач сказал, что, может быть, возьмет меня на операцию. Шансы есть. — Поздравляю, кроха. — сказала Морена потрепала его по волосам. Та питала слабость к Такахаси — терпеливо расспрашивала его про фильмы о Годзилле, перешучивалась с ним насчет того, сколько очков он уже набрал в «Легенда о Зельде», пока он не раскраснеется от удовольствия. — Вы смотрели «Война миров»? — спросил Сакурай, сплёвывая яблочное семечко. — Нет.       Сакурай постоянно их спрашивал, смотрели они то или смотрели сё, хотя прекрасно знал, что доступа к благам цивилизации у них не было. Дома у Рики стоял старенький телевизор, который включался только по выходным из-за дороговизны электричества и ловил шесть каналов, два из которых («Анимеккусу» и «Ниппон Кёкай», где крутили любимые Нацуки ужастики), как назло, работали почему-то только по будням, то ли подчиняясь прихотям висящего в космосе спутника, то ли капризам каких-то неведомых законов физики. Про Такахаси и говорить нечего — телевизор в Шинкогёку был только у каннуши Йошинори, смотреть который, конечно же, было строго запрещено. Правда, Тецуро с Хиде нашли способ получить доступ к фильмам и аниме, причём самым свежим — подзаработав достаточно дзени на легковерной публике в храме, они сбегали в соседний город и шли в кино. Какое-то время, узнав об этом, Такахаси долго ныл и сетовал, почему ему не пришла в голову идея — дескать, с его костылём стрясти пару лишних купюр с туристов как два пальца об асфальт, даже мозг напрягать не надо, чтобы придумать слезливую байку.        Сакурай бойко спрыгнул со стула. — Ща притащу комп.

***

      В первые дни пребывания в поместье Йонебаяши Рике казалось, что лучше потерять руки и ноги, чем прожить в этом месте хоть ещё один день, но постепенно её жизнь приобретала свой распорядок и уклад — пока ещё не до конца привычный — и тем не менее жизнь в храме Шинкогёку уступала место новому месту.       Тренировки дзюдо проходили в городе при Кодокан. Её сенсей, Тэндзин Катагири, был внуком одного из учеников основателя дзюдо Дзигоро Кано. После нескольких тренировок, оценив уровень её физической подготовки и мастерства (вернее, его отсутствия) мастер отправил её заниматься в группе для начинающих. Рика предполагала такой исход событий. В конце-концов, было бы странно, будь он иным с учётом того, что дзюдо она толком не занималась и вообще увидела воочию тренировочные схватки учеников несколько недель назад.        «Куросава-сэмпай прав: я неумеха и нахожусь в самом низу. Чтобы сравняться с другими и успеть за пять лет получить дан, чтобы король обратил на меня внимание, придется вкалывать, как проклятой. Я должна выложиться на все сто и для того, чтобы оправдать доверие Гирей-сана. Он ни в коем случае не должен во мне разочароваться. Сейширо-сан обязательно будет спрашивать меня об успехах и на учебе, и в кэндзюцу и дзюдо. Он возлагает на меня большие надежды, которые я обязана превзойти. Сейширо-сан слишком много в меня вложил, чтобы я это не использовала».       Рика чувствовала, как на неё со всех сторон давит груз ответственности. Было немного страшновато, но с ним можно было справиться.       Додзё без преувеличения можно назвать огромным. Отполированное годами дерево, казалось, впитало в себя боевые выкрики учеников, проходивших здесь суровую школу. Толстые бревна, из которых построили зал, придавали ему несокрушимый вид. На стенах висели свитки с изречениями великих мастеров дзюдо, изображения базовых стоек. На невысоком помосте в токонома за местом учителя висел портрет основателя дзюдо и располагался маленький традиционный синтоисткий алтарь с икебаной из веток сосен с миниатюрными шишками, символизирующая множество возможностей, волнующих и безграничных, и цубаки. Бутоны у этих растений опадают целиком, лепестки не разваливаются, и, падая с высоты, цветок издаёт сильный шлепок. Жители Какина, как люди суеверные, считают, что звук очень похож на звук падающей головы самурая во время усекновения, и потому цубаки, как и ирис, считались цветами самураев.       В первый день, когда Рика зашла в додзё с сенсеем, то увидела, что все двенадцать учеников сидели в шеренге на южной половине додзё — симозда. У восточной стороны, как позже ей открылось, сидели экзаменаторы, а у западной — экзаменуемые ученики. — Попрошу тишины. Сегодня в додзё появился новый ученик. Попрошу познакомиться с ней, теперь она будет заниматься с вами. — Катагири-сенсей обратился к ней. — Представься.       Подавив переживание, Рика перестала терзать пояс кэйкоги, вытянула руки вдоль туловища, незаметно вытерев потные ладони об штанины, после чего, собравшись с духом, поклонилась и выпалила: — Меня зовут Исаги Рика! Рада знакомству! — Теперь эти ребята твои семпаи. — раздался над головой голос Тэндзин Катагири. — Помогайте ей осваиваться и познакомьте с правилами додзё.       Дзюдо основано на трех составляющих: формальные парные комплексы приёмов, которые называются ката с непосредственным изучением техник борьбы — вадза, тренировочные схватки с использованием «свободных захватов» — рандори и сиай, что позволительно толковать как дуэль или соревнование между двумя бойцами.        На занятиях подготовительного этапа, которые посещала Рика с остальными, в основном все дети вокруг неё были возраста не старше восьми лет, но благодаря телосложению она сильно не выделялась, а ментально — старалась не думать, что вокруг неё одна малышня. Поначалу её это смущало, однако, поразмыслив, Рика предпочла думать, что это досадное обстоятельство следует воспринимать как повод как можно скорее постичь нужное мастерство для того, чтобы оказаться в стане её возрастной группы. Все ученики подготовительного этапа проходили обучение базовым стойкам, перемещениям, самостраховке, а также кумиката — способам взятия захвата. Рика узнала, что в дзюдо, как и в кэндзюцу, были различные школы, каждая из которых практиковала свой стиль, а также ранги — кю и даны. Когда ученик только получает шестой кю — белый пояс. Экзамен на шестой кю проходит раз в шесть месяцев под руководством комиссии из нескольких мастеров Кодокан дзюдо и учеников, готовых пройти его, отбирает лично Тэндзин Катагири. По разговорам во время перерывов и в раздевалке перед тренировкой Рика слышала всякие разные слухи: про мальчика, который получил кю, посетив всего-то несколько тренировок, и про другого парнишку, которого за три года сенсей ни разу не допустил до экзамена, так как он ещё, по мнению мастера, «не был готов». После последнего отказа сенсея допустить его до попытки получить белый пояс он бросил дзюдо. — Ну, я б тоже бросил, если б сенсей три года мариновал меня на подготовительных занятиях. Прикиньте, какого ему было — все вокруг получают пояс, а ты один отстающий, — сказал Ёсида, перевязывая пояс на дзюдоги в третий раз. — Значит, в нём был слабый дух, — довольно-таки высокопарно заявил Симидзу, который жил одним дзюдо и без умолку трещал о нём. Симидзу мечтал стать чемпионом мира по дзюдо, и всё в его личности — от размашистой походки, несколько комичной для семилетнего ребёнка, до таких мелочей, как натирание полов пчелиным воском, — выдавало огромное стремление заявить о своем превосходстве.       Рика, обуреваемая честолюбивыми надеждами, всю тренировку думала о словах Симидзу. Что если сенсей решит, что у неё тоже, выражаясь словами Симидзу, слабый дух? С холодящим спину страхом Рика на минуту представила, как застряла в подготовительной группе, в то время как все её товарищи уже давно получили белый пояс, и жёлтый, проходит один год за другим, и дети шепчутся за её спиной: «Вон, смотрите, та девчонка занимается дзюдо сто лет и её всё ещё не допустили к экзамену!». Рика была твёрдо намерена получить в течение первых шести месяцев шестой кю, а в течение года — пятый кю. Если она продемонстрирует упорство и незаурядные способности, то за пять лет сумеет достигнуть первого кю. Следующий важный этап — дан. Для этого необходимы победы на чемпионате префектуры, победа или призовое место на первенстве Какина. После первого дана она станет кандидатом в мастера, но это мало что значит. Её главная цель — победы на международных турнирах и на чемпионатах мира, которые позволят получить четвертый или пятый дан Кодокан, вот они действительно имеют вес. Через два месяца её ждали первые соревнования, и победа на них послужит подпоркой перед экзаменами на получения белого пояса.       Переодевшись, ученики ждали начало тренировки. Некоторые разминались, отрабатывали боевые стойки или кумиката, другие повторяли пройденный материал, не отвлекаясь на посторонние разговоры в напряженной атмосфере шахматного клуба. Если кто-то опаздывал к началу занятий, то ждал окончания мокусо, приветствия с сенсеем, и извинялся перед другими учениками за то, что отвлек их от тренировки. Занятие начиналось не с разминки, а с куда более банального занятия — мытья полов. В додзё не было предусмотрено уборщиков: вместо них всю уборку до и после тренировки выполняли ученики: все без исключения брали из кладовки ведра с тряпками, чтобы подготовить зал к тренировке, а после убирались за собой. В храме Шинкогёку вся уборка лежала на мико и на послушниках постарше, так что ей не пришлось привыкать к новым правилам, скорее возвращаться к старому укладу, когда каждый вечер они с Такахаси и другими детьми выливали ведра с мыльной водой в коридорах Хайдэна, после чего ползали на коленках, отмывая с них всю грязь за день щетками, а потом — в прозекторской Нараки-сана, начищая в тишине кафельные полы и стены ветошью, вымоченной в дезинфектантах. Убираясь вместе с другими учениками, Рика вспоминала Нараки и Шиф с беспокойством. Прошло почти две недели, когда Морена отправила их в храм вместе с посылками. Дошло ли до них её письмо? А до ребят? Если да, то почему так долго нет ответа?       Додзё Кодокан дзюдо окружал сад с прудом, заросшем ряской и кувшинками. Вечнозеленые кустарники и изогнутые сосны с косматыми зарослями плакучих ив окружали пруд, кишащий карпами. Здание боевых искусств, похожее больше на храмовый комплекс, возвышалось на четыре этажа, каждый из которых занимала своя возрастная группа от шести до восемнадцати лет. После уборки ученики выходили на улицу, бегая вокруг пруда не меньше двадцати минут, чтобы разогреть мышцы. На второй день тренировок к ней подошла познакомиться девочка её возраста. Её звали Садако. На дзюдо она ходила почти шесть месяцев, и из разговора перед начало занятия Рика узнала, что её отец бывший спортсмен и даже когда-то был чемпионом дзюдо. — Ого, а как его зовут? — Хифумэ Китано.        Его имя ей ни о чём не говорило. Рика знала и не так уж много спортсменов, хотя каждый день читала в колонке спортивного обозревателя о соревнованиях Кодокан дзюдо и кэндзюцу из газеты, которую Сакурай утаскивал с завтрака, чтобы знать, с кем ей в будущем придется соревноваться. В одном из выпусков, увидев как-то имена Миуры и Рю, Рика чуть не вскрикнула, и сразу ткнулась носом в газету, чтобы найти имя Оды-сана, но его, к сожалению, не нашла. Всего месяц прошел с того дня, как она в последний раз видела его додзё, а по ощущениям — целая жизнь. — Почему ты начала ходить в додзё? — Я хочу получить дан и стать чемпионкой.        Садако вытаращила глаза и чуть не поперхнулась от смелого заявления. Очевидно, никто (кроме Симидзу) не осмеливался и высказывал подобные желания слух, по-крайней мере, так прямолинейно. — Ого… — протянула девочка. — Для этого надо занимать призовые места на соревнованиях в Какине, на чемпионатах мира, и тренироваться с утра до ночи, знаешь, да? — Конечно, знаю. — отозвалась Рика, подворачивая ситабаки дзюдоги, посмотрела на девочку. — А ты сама разве не хочешь побеждать?       Садако как-то неуверенно пожала плечами. — Я как-то не задумывалась об этом… Меня отец заставляет ходить на тренировки. — Но тебе же нравится дзюдо? — Да вроде ничего. — промямлила та, словно её спрашивали, как ей сегодня погода. — Но я не посвящаю ему всё своё время. В смысле, у меня школа и друзья. Чтобы стать настоящим мастером, надо выкладываться по полной, а я, наверное, так не смогу.       Рика сочла этот ответ удивительно глупым. — Тогда зачем ты ходишь на дзюдо, если не собираешься становиться мастером? — Э-эм… — видно, что вопрос застал девочку врасплох, но в этот момент зашел сенсей, и разговор свернулся.       Помимо Садако в группе занимались ещё две девочки, но к ней они не пытались подойти познакомиться, и когда Рика ловила на себе их взгляд, ей становилось неуютно. Мальчишки притворялись, что её не существует — вид у всех них был такой надменный, словно они знают о дзюдо больше, чем Рика когда-нибудь сможет узнать.       Так как к тренировкам подготовительной группы она приступила на несколько месяцев позже остальных, учиться приходилось действительно быстро. Ни на что другое времени попросту не хватало. То, что знали все — стойку, захват, выведение из равновесия, падение — ей показывали лишь один-единственный раз. Ни о каких поблажек речи не было. Если что-то оставалось непонятным, переспрашивать не хватало смелости, и у себя в комнате Рика судорожно листала «Теоретические и практические основы дзюдо», запихивая себе в голову всё, что необходимо. За всё время, что она ходила на дзюдо, она заслужила похвалу от сенсея всего два раза, но считала это хорошим началом, поскольку Катагири-сан был скуп на словесные поощрения, и Рика впитывала их, запоминая, чтобы вспоминать в минуты, когда они окажутся особенно нужными.       Во время перерывов она обычно была занята каким-нибудь делом — делала домашнее задание, читала, отрабатывала каты — или своими мыслями: стоя у пруда в одиночестве, кормила резвящихся рыбок хлебными крошками от тайяки. Остальные дети собирались небольшими группами во дворе для перекуса или болтовни. Её это не волновало. Так или иначе, она пришла сюда не дружить. У неё уже были друзья, а если эти дети пройдут экзамен, то в будущем станут её соперниками.       Возможно, она была слишком поглощена мыслью о том, чтобы стать лучшей, достичь вершины, о победе над всеми, потому произвела неблагоприятное впечатление, и другие дети нашли её тщеславной в голодном ожесточении нежелания никому уступать.        Занятие всегда оканчивалось медитацией. Десять учеников садились на татами в полукруглом зале. Перед тем, как приступить к самой медитации, все осваивали технику «правильного» дыхания. — Чем большего мы требуем от себя или чем большего требует от нас та или иная задача, тем чаще должны мы черпать силы в медитации, во все новом и новом примирении ума и души.       Мастера дзюдо практикуют дзэн, утверждая что: «Фехтование и дзэн — едины в своём стремлении к достижению состояния не-сознания». Эти слова напомнили ей о словах Ода-сана, когда она спросила, как победить того, кто сильнее тебя. «— Слово додзё, «Место Просветления», произошло от санскритского «Бодхиманда». Знаешь, как переводится это слово, послушница Шинкогёку? Рика, на секунду замерев, распахнула глаза. — «Место превращения личного сознания в безличное». — закончил, глянув на неё с каким-то неодобрением, которое она расценила как разочарование за незнание.— Вот тебе и ответ на твой вопрос».       Личное сознание в безличное, личное в безличное. Не это ли Кришна хотел сказать Арджуне, когда разъяснял его долг? Будь воином-защитником, отбрось личное и думай о своём долге. В нише-токонома висел свиток с написанными на ней словами самого Дзигоро Кано, шомен, перед которым были обязаны поклоняться все ученики перед тем, как зайти в додзё: «Употребляй силу на благо добра». Со всех сторон её окружали знаки и послания о правильности выбранного ей пути. Она чувствует, как становится сильнее физически, быстрее и выносливей, учиться контролировать свои мысли и чувства, яснее видеть.       Рика начала вставать раньше по утрам на тренировку — не такой адский круговорот упражнений, который заставлял её выполнять Дзисай-сан, но достаточный, чтобы её маленькое, пока ещё слабое тело постепенно крепло и приобретало силу, чтобы их выдерживать и не выползать из додзё, сжав зубы от усталости и боли, которая пульсировала во всём теле, будто она сама и есть одна сплошная боль. Её руки и ноги покрывались гусиной кожей, бегая по ступенькам вверх-вниз, когда зябкий утренний ветерок пробирался через штаны и рукава хлопкового дзюдоги, легкие и мышцы горели, голова кружилась, спину переламывало во время упражнений, и в свою комнату, чтобы умыться и собраться перед завтраком и уроками Канемаки-сенсей, она шла с ломотой в каждой клеточке тела, но с чувством переполнявшей её радости. Были моменты, когда не хотелось вставать с кровати, когда было больно, когда хотелось себя пожалеть. Ей, как и любому ребенку, хотелось иной раз поваляться в кровати подольше, отложить учебник и заняться чем-то интересным, а на тренировках прикладывать чуть меньше усилий, чтобы меньше устать. И каждый раз Рика напоминала себе, что всегда найдется тот, кто отбросит лень вместе с одеялом и встанет с рассветом, кто будет корпеть над учебниками и домашними заданиями до упора, не отвлекаясь ни на что, и кто всегда будет стараться в полную силу.       Рике хотелось думать, что замахнувшись так высоко, она стремится сделать и свою жизнь лучше, а не потому, что у неё попросту нет другого выбора. Жизнь её обретала всё больше определенности, которой ей отчаянно не хватало в храме. Теперь ей достаточно было вспомнить, к чему стремиться и кем она будет через десять лет, чтобы унять сжимающую сердце тревогу по ночам, но она всё больше тяготилась непрерывным самокопанием по поводу её будущих обязательств в качестве королевского солдата.«Бхагавадгита» отчасти дала ответ на эту дилемму: чти труд, долг и дисциплину и не тревожься за результат. Рика, в силу возраста, не так четко, как хотелось бы, сознавала все последствия своих действий, но, подобно Арджуне, подчинялась велению долга, который наложила на неё выбранная ей цель. Поэтому цель (и амбиции) подавляли сомнения, хотя те никуда не девались и сохранялись в форме постоянного напоминания о себе. Но подобно Арджуне, который перед решающим моментом хочет в последний раз окинуть взором поле борьбы и ещё раз взвесить, её останавливали образы, фрагменты из прошлого, всплывающего в своих созревших, неизбежных воплощениях, и люди без лиц, которые приходили к ней по ночам. Рика надеялась, что когда сомнения оставят её, кошмары уйдут вместе с ними, пока страшные руки, тянущиеся к её матери или берущие пистолет, чтобы разнести голову Нацуки, или те, что нажимали на детонатор, чтобы взорвать шахту, не стали её руками.       Больше всего её волновало, как сделать так, чтобы они с Такахаси жили долго и счастливо, думала Рика об этом во время медитаций, во время разминки, перед сном, и часто в её мысли проникали и те друзья, кого она оставила в храме, как могла бы помочь и им. В какой-то момент Рика осознала, что пока её жизнь сосредоточена вокруг других людей, ей легче было думать и о своей собственной. Что ж, должно быть, Сейширо-сан был прав. Отныне страх двигал её вперёд. Жить ради себя она не хотела, поэтому жила ради других. Это кажется достойным занятием, и Рика не сомневалась в своих блестящих планах.        Иногда Рика представляла себя такой, какой хотела бы стать: военной элитой, мастером кэндзюцу и дзюдо, сильной, храброй, безупречной, которая будет жить уверенно и независимо, ни на кого не полагаясь, как взрослая и самостоятельная.        Рике Исаги девять лет, и она старательный, жизнерадостный ребёнок, а её мысли полны надежд и ярких мечтаний. — Бумсланга? Или щитомордника?       Несколько часов спустя они с Сакураем в полной темноте сидели на ступеньках тясицу во дворе. Пропустив из-за тренировки ужин, Рика сидела на нижней ступеньке, уткнувшись подбородком в колени, и жевала якитори из жаренного кальмара, которую Сакурай умыкнул с со стола в салфетке. Последние несколько недель из-за тренировок она не успевала на ужин. Между ними валялась открытая «Книга Джунглей». — А чем бумсланг отличается от медноголовки? — спросила Рика. В лунном свете было видно, что рот у неё немного блестит от жира. — Ну, бумсланг более ядовитый и живёт на деревьях, а щитомордник в воде сидит.        Сакурай открыл телефон и набрал в поисковике [бумсланг]. На главной странице появилось множество ссылок, в том числе и фотографии изящной змейки с совершенно зеленой чешуей с чёрными полосами. Даже радужина у неё была зелёная, как летняя трава, как глаза у Сакурая. Змея свернулась на ветке тропического финбоша: один её глаз был устремлён прямо в камеру, и этот ракурс придавал бумслангу до странности обаятельный вид, словно тот вот-вот подмигнёт камере снимающего его фотографа. — Смотри-ка, Саку, на тебя похож. — захихикала Рика; Сакурай отобрал у неё якитори. — Сейчас я на тебя буду похож! — Эй! А ну отдай!       Тот издевательски помахал якитори у себя над головой, на высоте, до которой Рике было не дотянуться: чтобы отобрать палочку, ей пришлось подняться со ступеньки. — «Бумсланги активны днём, держась на деревьях и кустах. Змея прекрасно лазает, способна имитировать ветки деревьев. Питается ящерицами, другими змеями и лягушками, а также крупными гусеницами и другими личинками насекомых». — усевшись обратно, прочитала она с телефона. — Нет, она ядовитая. Тогда щитомордника. — Щитомордник тоже ядовитый, — возразил Сакурай. — А мокасин? — Мокасины это и есть щитомордники. — пояснил он. — А почему ты отметаешь ядовитых змей? — Я хочу не убить Яцуя, а напугать его. — помолчав, Рика сказала. — Будем ловить ужа.       Тот скептично на неё воззрился, словно услышал какую-то чушь. — Ой, ладно тебе, Рика. Реально проучить Яцуя не поможет какой-то безобидный ужик. Если бы мне ужа подкинули, я бы вообще не испугался. Сказать, что действительно сработает? Пара клыков гадюки в заднице.        Рика как-то сомневалась, что Сакурай не испугался бы ужа — всё же чешуя чёрного цвета и шипение у него что надо. — Сакурай, — Рика качнула головой. — Никаких гадюк. Ты знаешь ещё каких-нибудь неядовитых змей?        Сакурай, положив телефон на колени, принялся обмахивать вспотевшую шею. После жужжащей кондиционированной прохлады воздух навалился на него горячей массой, волосы прилипли к шее, стало тяжело дышать. — Удав, питон, полоз, медянка, — перечисляет он. — Как насчёт питона? А, нет, мы его вряд ли поймаем, он же гигантский. Кстати… — Что такое? — Кажется, я облажался. — В смысле? — не поняла Рика. — Ну, помнишь тех змей, которые на нас чуть не напали возле озера? — натянуто отозвался Сакурай, почесав бровь. — Короче, это были щитомордники.       Рика первые секунды две не смекнула, о чём это он, а когда поняла, то вылупила на него глаза. — А насколько они ядовитые? — Не, не смертельно. Их укусы болючие, но от них не помрешь. — беспечно заверил её подросток.        Сакурай, видно, распределял всех змей на три категории: «неядовитые», «ядовитые» и «болючие, но не помрешь». — Так, ну-ка… «Кустарниковый зеленый полоз особую угрозу для человека не несет так как яд у неё отсутствует» — раздумчиво прочитал из статьи он. — А если его? С этой змейкой мы точно справимся, да и окрас заметный, не перепутаем ни с кем. — Какой он длины? — Где-то сантиметров двадцать.        Рика отмахнулась от кандидата. — Не пойдет. Слишком мелкий. — Блин, Рика, так бы и сказала, что хочешь его не напугать, а чтобы он заикой до конца жизни остался! — загоготал Сакурай, но тон у него был одобрительный, а потом показал ей в телефоне скалящегося варана. — Может, его подсунем Яцуя под подушку? — Фу, блин, — скривилась Рика, выбросила палочку от якитори, обтёрла пальцы об голые ноги, развернула другую салфетку и принялась за кусок хлопкового бисквита. — Тогда ужа. — предложила она. — Мы ведь поймем, что это точно уж. — Поймем. Ужи вообще везде водятся. В пруду, в камышах, на болотах, в подвалах, даже в дома заползают.        Сакурай вспомнил, как однажды залез в отцовский винный погреб, чтобы стянуть оттуда бутылку, и увидел между кучу бочек дыру в стене, где было змеиное гнездо с кучей дохлых ужей. А вслух продолжил: — Уж не ядовитый, но немного вредный. — в подтверждение своих слов Сакурай показал две красные точки от укуса на щиколотке. Подросток сидел босиком в одних шортах и футболке с Орочимару, которую перед ужином оценил Такахаси с «тонким» намёком, что хочет её в качестве прощального подарка перед отъездом. У Сакурая было полным-полно футболок с героями аниме, на которые западал Такахаси, — Прошлым летом один уж цапнул меня, когда мы с Оцу лазили возле болот, но их легко задобрить молоком. Мне один дядька рассказал в «Мире рептилий». — Что за «Мир рептилий»? — Серпентарий. Ну, там не только змеи есть, ещё ящерицы всякие и черепашки. — Ух ты! И как там? — Воняет рыбой. Я трогал питона, — прибавил он. Сакурай побоялся отказаться перед Оцу, чтобы не выглядеть трусом, хотя чуть не помертвел со страху, когда работник серпентария надел ему на шею змею. — А сколько там змей? — До фига. У них там вся стена заставлена аквариумами со змеями. И ещё больше змей в террариуме. У них там есть вольер с пустынными змеями, Гремучее ранчо называется. Я видел анаконду, аспида, королевскую наю и очковую кобру, ту, что с капюшоном. Прикинь, у них даже есть шоу заклинателя змей. — Да ну? Никогда не видела! — Ага. Выглядит круто. Мужик играет на особой дудочке, вроде кларнета, и змея, как загипнотизированная, делает всё, что хочет заклинатель. Он своей музыкой заставил её себя поцеловать. — Это разве не опасно? Она ведь может укусить. — Не-а, если змея ядовитая, им зубы вырывают. — А они не выползают наружу из таррариумов? — Не знаю. Они вообще-то не очень-то и ползали. Пока мы ходили по ранчо, они почти все лежали, зарывшись в песочек или ползали медленно-медленно. Но по мне лучше уж медленная змея, чем такая, которая мигом в задницу вцепиться. У них есть змея, черная мамба называется. Она в длину футов восемь. И знаешь, что они делают? Они вытягиваются, значит, и гонятся за тобой, разинув пасть, на скорости двадцать километров в час, а когда поймают, с размаху впиваются тебе в лицо.       Рика содрогнулась. По голым ногам поползли мурашки. Она рассеянно взяла бисквит и положила его обратно на салфетку. — Где будем змею ловить? У озера?       Сакурай помотал головой. — На озере не вариант. Если кто-то увидит, что мы околачиваемся у берега и ловим змею, потом все сразу поймут, что это были мы. Надо идти в лес.        Рика изо всех сил сдерживалась, чтобы не чихнуть — затаила дыхание, зажала рот и нос. Лодыжку защекотало — кто-то легонько её ужалил. Не встретив сопротивление, насекомое куснуло ее сильнее. Почесав укус, она глянула на ногу и увидела, как по ней ползут два рыжих муравья. — Такахаси с нами? — спросила Рика, пришлепнув муравья. — Нет. Он же змей до смерти боится. Ещё и с костылём, так что проку от него ничуть… Нет, я ничего такого не имел ввиду, — торопливо прибавил Сакурай, когда увидел, как Рика холодно на него посмотрела. — Сама посуди. Как он нам поможет, когда мы будем змею ловить? А опять додумается кинуть в неё камень? Он нам всех змей распугает или, чего доброго, сами выйдем из леса покусанными.        Рике нечем было парировать этот аргумент. Сакурай прав. Такахаси нечего делать в лесу. Тем не менее, когда он узнает о плане, то обидится, что они не взяли его с собой. — Слушай, пупсик, твой друг не идиот и сам догонит, что будет нам мешаться. Это же очевидно. — Наверное, ты прав, — отозвалась Рика, сердито подумав, с чего это Сакурай повадился называть её «пупсиком». Ей это не понравилось. Ей вообще перестали нравиться новые имена: «пупсик», «сопля», «кроха», «подкидыш».       Рика вытянула ноги и откинулась головой на ступеньку, на которой лежала «Книга Джунглей». На неё вдруг навалилась неприятная сонливость. Стало совсем темно, только ярко светила луна, ясная и четкая, будто в небе вырезали аккуратное отверстие. В затылке у неё закололо, а на глаза будто кто-то давил изнутри, но она не шевелилась, хотя шея у неё давно затекла, в руки и ноги, да вообще все, от неудобной позы стали ныть. Отдельные куски «Книги Джунглей» Рика знала почти наизусть: когда Багира и Балу учат маленького Маугли, когда они вместе с Каа нападают на бандерлогов.       «Больше всего он любил уходить с Багирой в темную, жаркую глубину леса, засыпать там на весь день, а ночью глядеть, как охотится Багира. Она убивала направо и налево, когда бывала голодна. Так же поступал и Маугли. Но когда мальчик подрос и стал все понимать, Багира сказала ему, чтобы он не смел трогать домашнюю скотину, потому что за него заплатили выкуп Стае, убив буйвола. — Все джунгли твои, — говорила Багира. — Ты можешь охотиться за любой дичью, какая тебе по силам, но ради того буйвола, который выкупил тебя, ты не должен трогать никакую скотину, ни молодую, ни старую. Таков Закон Джунглей.       И Маугли повиновался беспрекословно».       Маугли был мальчик, и ещё — Маугли был волк. А она, Рика, была собой — и в то же время кем-то ещё. Она погладила свернутого кольцом Каа на одной из страничек. Каа не был ядовит; он даже презирал ядовитых змей, считая их трусами; вся сила питона зависела от его величины, и когда он охватывал своими огромными кольцами какое-нибудь создание, для того наступал конец.       «Где-то в самом сердце джунглей спал вечным сном заброшенный город: руины храмов, заросшие лианами фонтаны и террасы, обветшалые комнаты с горами золота и бриллиантов. В развалинах джунглей жили змеи, которые питон Каа презрительно называл Ядовитым Народцем».       Её взгляд упал на поместье Йонебаяши, и из неё — странным образом — вырвался коротенький смешок. Тётин, висящий на козырьке тясицу, покачнулся, осветив картинку с Белой Коброй, которая выскочила на Рику, будто дорожный знак посреди ночи. Она подняла книгу над собой. Оттуда на неё воззрилась великолепная кобра по имени Наг с чёрной чешуей и знаком, который так походил на очки и их оправу, небольшой головой с тупым носом: растянувшись на сколе, та изгибала свое десятифутовое тело, свивался в фантастические узлы и кольца, глядя злыми змеиными глазами, никогда не изменяющими выражения, о чем бы ни думала змея.        Замри, о дитя, ибо я есмь Смерть. Это сказала ещё одна кобра из какой-то другой книжки Киплинга. Кобры в его повестях всегда были безжалостны, но то, как они говорили, завораживало, как злые цари из Ветхого Завета или какие-нибудь божества индуистского пантеона. Ей нравился и главный злодей джунглей, великий и опасный Шер-Хан, даже несмотря на то, что он был не так уж умён, как Каа, и силён, как Балу, а жители Джунглей за глаза над ним глумились, называя «хромуля» из-за того, что он хромает со дня рождения и потому всегда убивал только домашний скот. Но Шер-Хану всегда было всё равно, что о нём подумают. Тигр был хромым, и презираемым, и всё равно его все боялись. — Зачем бежать? Ты, возможно, не знаешь, кто я такой. — Я знаю, кто ты. Ты — Шер-Хан. — Тогда тебе должно быть известно, что все бегут от Шер-Хана. — Выбрался из Вавилонского пленения? — хохотнул Сакурай.       Рика выпрямилась, завидев Такахаси. Тот шел со стороны поместья, и даже не улыбнулся, когда она помахала ему рукой. — Канемаки-сенсей нравится смотреть на мои страдания. Я в этом уверен. —Такахаси сел на ступеньку ниже, положил рядом с собой костыль, развязал кинтяку и помахал перед ними стопкой скрепленный листов. — Вы только посмотрите на это. — Это что, олимпиада для тридцатиклассников? — сказал Сакурай, пролистав страницы. — Моя домашняя работа. — угрюмо буркнул Такахаси, забрал у него бумажную стопку и достал из кармана колоду карт ханафуда. — Эй, это же мои карты! Ты где взял? — У тебя в комнате, где ж ещё — отозвался Такахаси, перетасовывая колоду. — Ты рылся в моих вещах? — возмутилась Рика. — Нигде я не рылся, они лежали на столе. — отмахнулся Такахаси и начал раздавал карты. — Во что сыграем? В теншо? Хачи? — Я только в хачи умею, — сказал Сакурай, подбирая под себя ногу. — Отлично, нас как раз трое.

***

      Из-за учебы и тренировок Рика едва замечала как протекает жизнь в поместье клана Йонебаяши.       Каждый день то и дело тренькал звонок: няньки, официанты из кейтеринга, преподаватели фортепиано, арт-дилеры, светские львицы и мужчины в мокасинах с кисточками — сотрудники благотворительных фондов, которыми занимались женщины клана. Частенько после обеда на чашечку чая забегали пахнущие духами дамы, по вечерам — пары в вечерних нарядах с бокалами вина собирались в одной из многочисленных гостиных. В поместье Йонебаяши одежду увозили и привозили из химчистки раз в неделю, продукты доставляли в фургончиках прямо с прилавков магазинов, от свежих фруктов и выпечки до икры и лобстеров, каждые два дня приезжал модный флорист, который составлял по новой композиции из цветов, растущих в саду, письма, ежедневные газеты и последние номера журналов доставлял почтальон в пять утра и в шесть вечера, и те ждали хозяев на журнальных столиках, разложенные слугами идеальным веером. Хинамори и Арисава куда-то уезжали одни или в сопровождении супругов, возвращаясь далеко за полночь, а Кига и Яцуя водитель то и дело возил в гости к друзьям последнего: на день рождения, на вечеринки у бассейна, загородные клубы в сопровождении гувернантки.       Через неделю вечером Рика сидела у себя в комнате, читая «Макбет» — одну из книг Сейширо-сана, которые тот дал ей с собой в столицу. Она читала её сквозь полузакрытые веки — красные от бессонницы глаза щипало. В позапрошлую ночь она совсем не спала, а вчера подремала не больше часа. Несколько месяцев назад она уже читала её с монахом, но мало что поняла. Теперь до неё начало доходить, отчего леди Макбет никак не могла отскрести с рук кровь Дункана и детей Макдуфа, отчего она смывала её — и не могла смыть. Леди Макбет настолько наполнена злобой и внутренней мощью, жаждущая власти даже больше мужа, что готова на всё ради того, чтобы завладеть короной, даже на цареубийство, но не выдерживает бремени содеянного и сходит с ума. Рику не поразило, что королева совершила самоубийство, и отметила про себя, как её смерть Малкольм одной единственной фразой, что леди Макбет умерла от «собственной вины и жестоких рук».       «Кто начал злом, для прочности итога всё снова призывает зло в подмогу». Рика оперлась головой об согнутую руку и скосила взгляд на перекособоченную колонну из учебников и «Расёмон» Рюноскэ Акутагава, по которой ей нужно было подготовить сочинение для урока литературы. Никто ее не тревожил. До Шинкогёку у неё никогда не было собственной спальни — дома она жила в одной комнате с Нацуки и спала на нижнем этаже двухъярусной кровати. Первый месяц в храме Рика делила комнату с другой девочкой, Мисаки, но ту через некоторое отселили, потому что она не давала ей спать по ночам.        Позади послышалось шуршание. Она обернулась и увидела на пороге комнаты Яцуя. Тот стоял, прислонившись плечом к створке сёдзи. Постучать он не потрудился, впрочем, зачем ему стучатся в доме, принадлежащем его семье. — Воняет как в хлеву. Не пойму, отчего детишки из провинции так плохо пахнут.        Рика замерла соляным столпом. В животе заворочался испуг. Надо было что-то делать. — Яцуя-сан, — проговорила Рика, не поднимаясь из-за стола, — Добрый вечер.       Отлепившись от створки, он зашёл в комнату с таким видом, словно снисходил до посещения трущоб. Заметив её боккэн, прислоненный к стене в углу комнаты рядом с тренировочной сумкой, он взял его, осмотрел без особого интереса и пару раз им взмахнул. Рика в бешенстве уставилась на него и так стиснула зубы, что чуть не прикусила себе язык. — Скажи-ка, а то я всё никак не пойму — нафига ты занимаешься кэндзюцу? — Для того, чтобы стать королевским гвардейцем. — Зачем? — Я хочу защищать короля.        Опустив боккэн, Яцуя посмотрел на неё в недоумении подняв брови, после чего окинул её таким взглядом сверху вниз, что ей стало не по себе. — Это не шутка? — по его губам расползлась ухмылка, — Уверен, твой сенсей сколотил целое состояние, согласившись тебя тренировать. Даже, блин, и не знаю, сколько я бы запросил за то, чтобы взять в додзё такую дохлячку. Десять миллионов?       Как назло, Рика вспомнила слова Дзисай-сенсея, что клан хорошо заплатил ему за то, чтобы он с ней занимался. Неужели он взял ее только из-за денег? Когда она вспомнила все тренировки, каждую из них, то отмела от себя это предположение. Если бы мастер не увидел в ней потенциала, то и за десять, и за пятьдесят и даже за сто миллионов не согласился бы её тренировать. Рика разозлилась на себя, что позволила так легко пошатнуть её уверенность в себе. — Ты в жизни не станешь гвардейцем. Посмотри на себя. Ты же самая настоящая деревенщина, правда тщательно отмытая и отчищенная, тем более, ты даже не из Какина. Если король выберет тебя, то нашей стране конец, потому что это значит, что он рехнулся. — Не думаю, что Его Величество будет волновать моё происхождение и откуда я родом. В армии в первую очередь смотрят на навыки. — сказала Рика. Яцуя хохотнул. — Навыки кого? Да ты там и одного дня не протянешь.        Она хотела напомнить ему про глаз, но подумала, что он плохо это воспримет. Его вылизанный вид и голос проникал в уши, раздражая синапсы, которые послали сигналы по цепочке нервных клеток и постепенно выводили из себя её мозг. Её злило то, что он сказал; нужно перестать злиться, иначе это плохо закончиться. В комнате один на один, без свидетелей, провоцировать его было опасно — тот мог выкинуть всё, что угодно. Рика прикинула и решила, что лучший способ обойтись без неприятностей — ублажить его каким-то образом, дать ему почувствовать, что с ним обращаются, как с наследником благородного клана. Так подсказывал ей здравый смысл. Но другая её сторона… У Рики возникло чувство, что оба полушария её мозга превратились в двух сцепившихся друг с другом собак. — Это вы мои вещи разбросали по комнате? — Да, я. — прямо ответил Яцуя, с показушной задумчивостью рассматривая корешки ее книг, а потом жеманно усмехнулся. — Что-то не так?        У неё было подозрение на Канае, но, конечно же, тот, кто разгромил её комнату, оказался никто иной, как Яцуя, помимо всего прочего укравший ленту, подаренную Гирей-саном и его хризантему.       Небрежно кинув боккэн на кровать, Яцуя подошёл к полочке с выставленными фотографиями: цветные поблёкшие полароиды с зарозовевшими краями. Они были заляпаны отпечатками пальцев, как будто их часто пересматривали. Когда, Яцуя вытянул руку, у неё все внутри похолодело. Нацуки был почти на всех снимках: вот ей четыре года, они оба стоят на четвереньках и играют в какую-то настольную игру, что это за игра была, она не помнила, там были яркие фишки и надо было раскручивать разноцветную рулетку. Вот он задувает свечки на торте — четырнадцать свечек, то будет его последний день рождения. Он приблизил нос к фотографии с фестиваля, где их с Такахаси сняла туристка, и так вздрогнул от неожиданности, когда Рика заговорила с ним, что нос его, кажется, оставил на снимке жирное пятно. — Вы что-то ищете, Яцуя-сан? — подчеркнуто учтиво спросила Рика. — А ты что-то имеешь против того, что я хожу по своему дому? — не удостоив ее и взглядом, отозвался тот. — Или ты решила, что это твой дом и твоя комната?       Рика никак не смогла бы назвать поместье Йонебаяши своим домом, как, впрочем, месяц назад не назвала бы домом и Шинкогёку, но видя, как тот ходит из угла в угол и лапает её вещи прямо при ней, её сковали напряжение и плохо сдерживаемая злоба. — Значит, всю твою семью убили террористы? — Да. — А ты их видела? — Нет, не видела. — Ну и как тебе удалось остаться в живых?       Молчание. Яцуя раздраженно выдохнул через ноздри. Он напоминал ей рассерженного бандерлога на одной из картинок «Книга Джунглей». — Меня спас старший брат. — Ясненько, — странно, но отчего-то её растревожило, как Яцуя разглядывает фотографии, будто какие-то скучные экспонаты в музее.       Парень направился дальше — всё осматривая и ощупывая, оставляя следы своих ладоней везде, куда захотел дотянуться: на корешках книг на книжном шкафу, на створках гардероба, на столе, щелкнул пальцем по мозаичной вазе, её книги, выдвинул ящик шкафа, достал блокнот, полистал его. Он дотрагивался до всего, что ему было интересно, почти вызывающе, словно помечал свою территорию. Свою — конечно же, ведь он у себя дома, он — господин, а Рика, по мнению Яцуя, находится в положении чуточку выше, чем служанка. Яцуя… Он никогда в жизни не знал, что такое лишения, всю жизнь он жил в тепличных условиях, и имел ноль понятий о том, что это, когда — щелк! — и в минуту всё разрушено, все исчезло. У него огромная семья — штук сто родственников, оба родителя, в том числе и мать, готовая спустить ему всё и раздавить любого, кто тронет его хоть пальцем и безоблачное, обеспеченное будущее, который не понимает, как ему повезло, потому что воспринимает всё, как должное. — Ты, наверное, очень рада, что глава не выгнал тебя. — Рика решила на это не отвечать. — Прошлой сиротке, которая у нас жила, не так повезло. Знаешь, что с ним случилось? — Не знаю, — соврала она. — Помогает сейчас выдирать сорняки нашему садовнику. У него, кстати, неплохо получается. Может, через пару лет, мы пошлем его во дворец, как он и хотел. Будет стричь королевский сад и раскидывать навоз.        Интересно, могло ли хоть что-то сбить Яцуя из его заносчиво-самодовольной башни? Цунами, например? Вторжение десептиконов? Годзилла?        Яцуя взял «Бхагавадгита» со стола, полистал её безо всякого интереса. Он учился в престижной школе для богатеньких отпрысков с сильной учебной программой — как же иначе, если все они в будущем займут места в не менее престижных университетах — но по некоторым людям сразу видно, что книгу по своей воле они в руки не возьмут. — Кстати, откуда была у тебя та ленточка? Чёрная такая. — Мне подарил её господин Гирей. — А-а, я так и подумал. Только мой кузен носит ленточки в волосах, как какая-нибудь девушка. — Яцуя сморщил нос.        У неё едва не перехватило дыхание от возмущения — что за грубость?! Яцуя был его родственником, но Гирей-сан же глава клана! Вспомнив то, как Яцуя себя во время ужина и беседы с главой клана после того, как тот выполоскал её в пруду, стало очевидно, что Яцуя уважает его только из страха. Но хоть он и боится господина Гирея, всё же относится к нему с пренебрежением — за глаза уж точно. — Почему он тебе её подарил? Выклянчила?       Яцуя буравил её взглядом. Мерзкое ощущение. Надо было что-то ответить. Будь она выше ростом… Но этого преимущества у неё не было. — Нет. — Что, просто так? — Полагаю, господин нашёл за что.       Тот хмыкнул. — Знаешь, как называет тебя Канае? — Нет. — Подкидыш. Потому что тебя бросил в приюте твой дядя?        Молчание. Яцуя ждал от неё какого-то ответа. Ей пришлось сделать усилие, чтобы его озвучить. — Он бросил меня не в приюте, а в храме.       Яцуя смотрел на неё как на блюдо, сервированное на столе. Ему, наверное, хотелось увидеть судорогу боли, прошедшую по её лицу, но Рика не удовлетворила его желание помучать — ей с успехом удалось притвориться камнем. — А-а, да, в храме. Ты, наверное, просто счастлива, что удалось оттуда свалить? — Ваша семья оказала мне великую честь. О большем я и мечтать не могла. Я не достойна вашей милости. — Это уж точно. — говорил Яцуя, но Рика всё равно слышала голос Хинамори. — И как тебе у нас? — Вы и представить себе не можете, как я счастлива здесь. Каждый день благодарю небесных богов за то, что вы обо мне заботитесь, я сыта и у меня есть крыша над головой.       «Особенно сыта твоими ядовитыми словами, гаденыш, спасибо большое».        По лицу было заметно, что учтивые до тошноты ответы его не удовлетворяли, и потому решил сменить тактику: — Ты, наверное, дорожила той ленточкой, раз огорчилась, что я её забрал. — протянул Яцуя, вскинув подбородок. — Думала, она тебя как-то приукрасит?       Рика стояла перед ним с потупленным взглядом (чтобы не видеть его лицо), но когда Яцуя произнес эти слова, вскинула его. — Что вы, и не надеялась.       Рика чувствовала, какое наслаждение он испытывает, задавая ей этот вопрос. Надо думать, Яцуя унаследовал от матери не только скверный характер, но и зловещую проницательность. Тишина. Рика посмотрела ему в глаза. Ну надо же…       В следующую секунду Яцуя размахнулся книгой и ударил её, не так сильно, чтобы выступила кровь, но достаточно сильно. Её осталось совершенно лишенным выражения. Только глаза, может быть, раскрылись чуть шире обычного, когда беззаботным движением Яцуя взял «Бхагавадгита» за половины и порвал пополам, не сводя с неё глаз. Рика безмолвно наблюдала за надругательством над книгой. Рике хотелось выцарапать ему глаза, но она стояла неподвижно, глядя на половинки книги, лежащие у ног подростка. На миг увидела она увидела Яцуя так, будто он — всего лишь тренировочный манекен. Она могла бы схватить боккэн и шарахнуть его прежде, чем он успел бы пошевелить пальцем. Рика нарисовала в воображении, как берет Яцуя в захват Санкаку-Дзимэ, которым тот бахвалился, чтоб все смеялись, когда он будет в слезах от неё отползать: «Ой, Яяяцуяя! Ой-ей-ей, ты что, расплакался?». Но наваждение миновало. — Жаль, что Гирей-сан не всыпал тебе по первое число. — Яцуя переступил через книгу. — Помни, что ты легко отделалась. Я тебя насквозь вижу, деревенщина. Попробуешь что-то замыслить против меня, я твою гребаную башку набок сверну. — Яцуя-сан, вы помните, что сказал господин Гирей? — сказала Рика, когда восприятие очистилось от злости и унижения. Её голос осип, но звучал спокойно.        Тот непонятливо скривился. — По поводу? — По поводу того, что произойдет, когда господин увидит, что вы сделали с тем, что принадлежит ему. Гирей-сану наверняка не понравится то, что вы собираетесь свернуть мне голову. Вы не сможете ему солгать, а он находит насилие над детьми безобразным поступком. Сомневаюсь, что вам хотелось бы ещё раз извиняться передо мной.       Ну вот, она сказала это. Рика была потрясена, что эти слова вырвались у неё, и в то же время спрашивала себя, что же за этим последует. Но вместе с ощущением надвигающейся опасности она, смотря прямо перед собой, на удивление, не чувствовала особо никакого страха.        Яцуя, казалось, не ожидал такого поворота событий. Вид у него был довольно глупый. — А теперь слушай, что я тебе скажу. Не будешь давать повода — останешься цела и невредима. А если дашь его, то… — Посмеете пойти против его воли? — Как… — И правда. Как вы посмеете.       Он чувствовал себя настолько некомфортно, насколько это было заметно. Рика шагнула вперёд, как парень процедил: — Ты кое-что забыла, подкидыш.       Рика развернулась и, глядя Яцуя прямо в глаза, согнулась в поклоне. Тот рывком раздвинул фусума и вышел.        Представьте себе страх, смешанный с торжеством и радостью, пронизанную чем-то вроде насмешки — что-то подобное Рика чувствовала прямо сейчас. Её даже не покоробили слова о принадлежности главе клана ведь, по сути, так оно и было. Она подобрала беспощадно разорванную «Бхагавадгита». Несколько листов оторвались от переплета и залетели под кровать — пришлось лезть за ними. Сев за стол, Рика, закусив губу, положила перед собой разлохмаченную книгу.       Что с ней сделает Канемаки-сенсей она не представляла. А кого ей винить? Яцуя, что ли? Ага, конечно. К тому же, это как-будто вернет книгу в прежнее состояние. В виске горячо покалывало. Лучше сосредоточиться на книге. Однажды у неё уже рвался учебник, правда, в тот раз ситуация была не столь плачевной, от обложки оторвался всего лишь корешок, а сейчас перед ней стояла задача как-то сделать книгу целой.       Рика взяла из тумбочки клей и липкую ленту. Для начала нужно было как-то склеить переплёт, а потом заняться страницами. Книга и без Яцуя держалась целой на добром слове, поэтому действовала Рика с превеликой осторожностью, как ученый, собирающий составные элементы для атомного реактора: выдавив немного клея на внутренние части половинок переплета, она сжала их между собой и держала так, пока у неё не занемели руки, после чего зафиксировала внутреннюю часть корешка лентой. В книге было больше страниц, каждую из которых придется клеить по отдельности, чтобы книга выглядела более-менее прилично. Спустя два часа с грехом пополам она приклеила половину страниц к переплёту. От химического запаха её тошнило, разболелась голова. Вытянувшись, Рика открыла окно, чтобы впустить свежего воздуха и выветрить запах клея, после чего взяла самую толстую книгу из шкафа — трехтомник «Риккокуси» о древнейшей истории Какина — и придавила ей «Бхагавадгита», оставив сохнуть до утра. Канемаки-сенсей не говорила, когда надо вернуть книгу и вообще ни разу не спрашивала о ней, хотя прошло уже две недели с тех пор, как она унесла её из библиотеки. Это дало ей надежду на то, что у наставницы слишком много дел, чтобы помнить об этом и у неё есть ещё время, чтобы починить «Бхагавадгита».       Потерев лоб испачканными в клее пальцами, Рика со вздохом откинулась на спинку стула и окинула взглядом комнату, по которой прошелся Яцуя. Вся она казалась какой-то взъерошенной, словно ощетиненной от чужого присутствия. Все вещи были на своих местах, Рика зорко следила за тем, до чего касались загребущие руки подростка, и тот, вроде как, ничего не умыкнул, но, быть может, кое-что здесь оставил. Бросив взгляд на часы и поняв, что опаздывает, Рика подскочила со стула, взяла банные принадлежности и побежала в ванную.        Сегодня её собирала не Морена, а незнакомая ей служанка — девушка была занята на кухне, приуроченная к готовке, поэтому сборы проходили в неловком молчании. Служанка была совсем молоденькой, едва ли старше самой Морены, и, по видимому, не знала, как к ней обращаться, а Рика стеснялась начать беседу первой. Соорудив ей незамысловатую прическу и надев фурисодэ, служанка отвела её в ту же гостиную, где в первый день пребывания в клане прошло её знакомство с госпожой Хинамори и Арисавой. Такахаси Рика не ждала: сегодня Канемаки-сенсей завалила его на контрольной по грамматике кёцуго и влепила отработку в виде дополнительных занятий. Сейчас он занимался с ней в учебном домике — перед тем, как пойти туда после обеда, он посмотрел на небо так, будто ждал, что на него сейчас упадет лезвие гильотины.       Приглушенный свет, исходящий от ламп из рифленого стекла, и красноватый цвет стен в комнате создавали приятную атмосферу. Помимо аромата свежих гелиотропов и нарциссов в икебане, в гостиной стоял особый запах — смесь пыли и масла, использовавшегося для полировки мебели.       В гостиной сидели Хинамори и Канае. Совершив поклон, на который никто не обратил внимание, впрочем, как и на её появление, Рика присела на краешек банкетки. Устроившись на рекамье, Канае показывала Хинамори свои картины, выполненные акварельными красками на уроках живописи, и та вставляла свои комментарии. — Какие плавные линии… Это деревце будто вот-вот прогнется под порывом ветра. У тебя многообещающе верный глаз, Канае. Неспокойная атмосфера перед грозой, как и детали, передана просто безупречно. — Канемаки-сенсей сказала, что если я продолжу заниматься, то в будущем я могла бы стать художницей.       На Канае было тёмно-зеленое фурисодэ с хвойным рисунком, а медно-каштановые волосы собраны в узел, скрепленный заколкой биракан — хорошенькая до невозможности, просто само олицетворение красоты. — Что ж, она верно подметила. Разумеется, тебе нужно постоянно практиковаться. — Хинамори шуршала страницами альбома; на её правой руке сияло кольцо с рубином размером с персиковую косточку, похожий на огромную каплю крови, переливающуюся в пламени камина. — Ты пишешь только акварельными красками? — Нет, госпожа, ещё тушью. — В этой комнате висит свиток великого каллиграфа Мацудайра Койчи. Пойдем, я тебе покажу.       Канае послушно встала, последовала за Хинамори, которая подошла к алькову со свитком, выполненным талантливой рукой. То была одна из самых мощных, грозных полотен в стиле суйбокуга, «Голод годов Тэмпо», с широкой гаммой серых тонов: бушующие волны, разбивающиеся об скалы, гнущиеся ветки деревьев, растущих на худой земле, несущиеся по пепельно-серому небу журавли, летящие прочь на юг, и сотни крестьян, вспахивающих землю на безбрежных пространствах полей. Картина была написана во время масштабного голода периода Тэмпо, захватившего весь Какин, и отражала проникновенное понимание того бедствия, которое обрушилось на бедняков и селян. Во всех регионах страны простые люди нападали на купцов и опустошали лавки торговцев, спекулировавших едой. Странно было видеть полотно подобного жанра в поместье клана, который презрительно относился к простолюдинам и нищете, но тот, кто его приобрел, явно об этом не задумывался.       Рядом послышалось глухое ворчание. Возле кушетки, где сидели Хинамори и Канае, возлежала собачонка Хинамори, мини-пинчер, которая прижимала к ногтю всех слуг не хуже своей хозяйки. Через какое-то время Хинамори попросила Канае составить икебану, и те сели на кушетку. Рике был слышен шелест листьев и шуршание шелкового рукава, когда она протянула Канае цветы: — Куда бы ты поставила эти цветы, чтобы создать наилучший эффект?       Канае рассматривала разложенные перед ней растения — изгибающиеся веточки умэ, иглицы с крупными гроздьями ягод, альстромерии и нарциссы — прикидывая будущее расположение каждого из них. Затем она взяла сливовую ветку, проверила длину и поставила в разложенный на кэндзане внутри плоской вазы мох. — Ах, очень хорошо! Их словно задел ветерок… Назовём этот стиль харунофу. Ты, верно, изучала икебану с настоящими мастерами? — Что вы, госпожа, со старшими мико. У нас в храме есть очень опытная наставница. Она обучила меня всему, что я знаю. — Канае сидела с улыбкой, делавшей её похожей на дорогую фарфоровую статуэтку. — Амане-сан когда-то брала уроки у монаха в Роккаку-до. — Оттуда, кажется, вышел основатель школы Икэнобо? — спросила Хинамори. — Кажется, ваши мико хорошо образованы.       Рика томилась со скуки до того, что приходилось хотя бы раз в минуту давить зевки. Её присутствие в гостиной было столь же заметным, как, к примеру, присутствие ещё одной икебаны в углу комнаты. В основном Хинамори была занята беседой с Канае, но иной раз, случайным образом кидая взгляд в сторону рекамье, женщина смотрела на неё так, словно не понимала, почему она беспокоит её своим существованием.        «— Просто почаще говори им «Да, господин» или «Да, госпожа», и все будет пучком. — сказал Тецуро, пока они сидели в столовой накануне отъезда. — Еще скажи, как ты страшно благодарна за то, что судьба привела тебя к ним в дом. Тогда они, может, даже разрешат смотреть тебе телевизор».        Рика всегда говорила «спасибо» и «пожалуйста», делала все, что, по её мнению, одобрила бы мама. К сожалению, клан Йонебаяши были не той семьей, которую можно отблагодарить и завоевать их симпатию простой вежливостью. Неужели правда глупо было думать, что она им понравится? Рика не ждала внимания к себе или любви со стороны членов клана, но все-таки здорово было бы, если бы они неожиданно выказали хоть какой-нибудь маленький знак доброты. Ей ведь много и не надо, а она бы, в свою очередь, постаралась доказать им свою пользу и преданность. Первое время Рика отчаянно старалась заслужить их расположение, но теперь ей просто хотелось, чтобы на неё никто не обращал внимания. Она больше не стремилась добиться их симпатии, но нужно было произвести хоть какое-то хорошее впечатление, ведь, как никак, от них зависит, попадет она во дворец или нет. Она чувствовала противоестественное уважение к членам клана — нечто сродни тому, что испытывает мышь перед змеей. И в случае ожидания благосклонности от них, Рика была той же мышью, ожидающую симпатии от змеи. Ей было бы легче, видь она господина Гирея чаще, но он почти все время отсутствовал в поместье, а если и появлялся, то несмотря на свои слова о том, что она может обратиться к нему, если её будет что-то тревожить, Рика слишком стеснялась, чтобы воспользоваться его предложением. При мысли о господине внутри разливалось тепло — доверие и защищенность, которые глава клана ей подарил. Оно было подобно плотине, перекрывающим поток всех её тревог. До этого лишь с Сейширо-саном Рика чувствовала нечто подобное, но здесь, в поместье клана, оказавшись в чуждой, враждебной для себя среде, ей остро не хватало какого-то оплота, за который она могла бы зацепится мыслями, как сейчас, сидя напротив девочки и женщины, которые её не выносили, зная, что чуть позднее сядет за один стол с ещё большим количеством людей, которые также испытывают к ней не самые добрые чувства        И всё-таки. Не принимая во внимание слова Сакурая о тщеславии знатных кланов, несмотря на слова Гирей-сана, Рика никак не могла понять, почему они все невзлюбили её с первого взгляда. Чем она заслужила ненависть Канае для Рики не было секретом: Канае так же легко понять, как кошку. Кошка спокойна и счастлива, пока она лежит в гордом одиночестве на солнышке. Но стоит кому-нибудь появиться рядом с ее миской… Мико не выносит соперниц, поэтому к ней так относилась. С того вечера, когда Рика пригрозила ей, что воткнет её шпильку в горло, издёвки и насмешки в сторону Такахаси, значительно поубавились, но, к сожалению, вдвойне прибавились в её собственную. Рика приняла решение, что будет обращать на них столько же внимания, сколько на назойливо гудящего над уходом комара — досадно, но терпеть можно.       Глядя на красное кимоно Хинамори с узором из пенящихся волн с плещущимися в них карпами кои, Рика задалась вопросом, насколько большой у Хинамори была коллекция кимоно. За все время, что она жила в поместье Йонебаяши, то ни разу не видела госпожу в одном и том же наряде. Каждое кимоно стоило как годовой доход одной семьи и даже больше. Высокая ценность была обусловлена тем, что каждое кимоно было не только образцом ручной работы мастеров, но и качеством ткани, для которой использовался натуральный шелк сианских шелкопрядов, восхитительно нежный, считающийся самым ценным во всём мире. От Морены она узнала, что семья Йонебаяши владеет самой большой коллекцией кимоно в королевстве. Среди них были даже те, которые висели в музеях и побывали на монарших особах. Рика любовалась кимоно Хинамори, пока ей не вспомнились слова госпожи в первый вечер в поместье, когда та заметила, что она разглядывает её наряд. «— Нравится мое кимоно? — Очень красивое. — Ты хоть представляешь, сколько оно стоит? — Нет, госпожа. — По крайней мере больше, чем ты, это уж точно».       Тогда от услышанного у неё на глазах навернулись слёзы, но сейчас, вспоминая этот момент, Рика обнаружила в себе безразличие. Да уж, скорее всего, Хинамори считала, что Рика не стоит и заколки для пояса оби, не то что целого кимоно. Вслед вдруг в мыслях вспорхнул момент, когда Юна и Тоджи забирали их из храма и передали каннуши Йошинори красный конверт. Что же было в том конверте? Деньги на содержание храма? Или поощрение лично для каннуши? А может, плата за них? Последнюю догадку Рика после недолгих колебаний отмела. Клан и так взял на себя расходы по их содержанию и обучению, с чего бы им ещё платить за то, что они оказали честь послушникам быть избранными? Тем не менее, от мысли, что их продали клану, ей стало как-то не по себе. Не то, чтобы от этого что-то менялось, но после того, она возникла у нее в голове, она почувствовала, что менее властна над своей судьбой, чем минуту назад.       Рика всё смотрела на Хинамори. В какой-то момент госпожа Йонебаяши подняла руку, чтобы заправить выбившуюся из пучка прядь волос за ухо, и рукав кимоно чуть-чуть приспустился. Ей бросились в глаза два следа на предплечье — сине-пурпурно-коричневые, округлые, как от пальцев. Рика уставилась на них, пока не заметила, что взгляд госпожи Йонебаяши, отнюдь не добрый, направлен на неё. — Тебя не учили, что разглядывать людей исподтишка неприлично?       Рика не стала на это отвечать, поэтому просто извинилась. — Может быть, ты захочешь поучаствовать в беседе или так и будешь сидеть и молчать? — Хинамори указала на банкетку возле рекамье, приглашая на неё присесть. Выпустив из пальцев пояс, Рика переместилась туда. Канае следила за ними из другого угла рекамье. У неё был точно такой же вид, как у Хинамори, и посторонний человек, наблюдавший со стороны мог бы подумать, что они мать и дочь. Королева-мать и королева-дочь. — Извините. Я не хотела вас отвлекать. — Ты, наверное, очень любишь слово «извините». По моему опыту всё время извиняются люди, которые знают, что сделали что-то нехорошее и не могут избавиться от стыда.       Хинамори, как ей показалось, с намёком взглянула на неё. Рика понятие не имела, как отвечать. Ей было сложно разговаривать с Хинамори. Та говорила какие-то слова без определенной цели, только для того, чтобы обидеть. И самое неприятное, что Рика в каком-то смысле восхищалась ею, хоть и почти что ненавидела: она не любила Хинамори, и даже будучи в долгу перед кланом за то, что они заботятся о ней и Такахаси, не заставит её относиться к ней лучше. — Удача на твоей стороне, правда, девочка? Иначе бы ты сейчас была в сиротском приюте.       Хинамори сознательно хотела причинить ей боль худшим из всех возможных способов. Рика позволила себе задуматься об этом всего на секунду — и бросила все силы на то, чтобы выглядеть как можно более безразлично: — Я рада, что не попала туда. — Не сомневаюсь. Никакому ребенку не пожелаю такой судьбы, даже для детей норовистым нравом. — сказала Хинамори, пригубив от вина.       «Норовистый нрав?». Её, разумеется, образцом прилежания назвать нельзя, но если у неё норовистый нрав, то у Яцуи какой? — У тебя есть какие-нибудь увлечения? — Мне нравится играть в шахматы, — ответила Рика.       Женщина недоуменно заморгала: — В шахматы? — Это одно из моих любимых занятий. Кроме кэндзюцу.        Хинамори дернула головой так, словно хотела стряхнуть что-то застрявшее в волосах. — О, шахматы, — без особого энтузиазма отозвалась она. — Королевская игра. —Мы могли бы с вами сыграть, госпожа. — К несчастью, я не умею играть в шахматы. — Я могу вас научить, — предложила Рика, почти обрадовавшись: тяжело было вообразить, что Хинамори позволит себе опуститься до того, чтобы ее учила какая-то безродная девочка, и всё-таки — а вдруг? — Вы не хотели бы? Или, например, в ханафуда или гунги?       Несколько секунд госпожа Йонебаяши пристально изучала её взглядом. — Благодарю, не стоит. И ты уже большая, для настольных игр. А в карточные я тебе играть не советую, особенно в ханафуда. Эта игра имеет дурную славу, так как в неё предпочитают играть якудза.       Закончив с икебаной, Канае сидела, смиренно опустив глазки в пол, ручки сложила на юката. — Чем, интересно, ты так заинтересовала Гирея? — покачивая в руке бокал красного, Хинамори откинулась спиной на спинку рекамье, не сводя с неё глаз. — Он оплачивает тебе уроки дзюдо и кэндзюцу, проявил благосклонность после того, как ты ударила моего сына… Очевидно, он испытывает к тебе симпатию, причин которой я никак не могу понять. Возможно, я пока плохо тебя знаю, раз не могу найти никаких приметных качеств, которые привлекли бы его внимание. Может, скажешь мне, что в тебе такого особенного?       Ей пришлось довольно туго. — Простите, но я могу ответить на ваш вопрос, госпожа. — Почему же? — Я не умею читать мысли господина Гирея, чтобы точно сказать вам, что он нашел во мне. — Ха. Как изящно. Выкручиваться ты умеешь, это уж точно, и язык у тебя бойкий. — взгляд Хинамори, направленный на неё, был холодным, насмешливым. Свет пламени горящего камина вдребезги разбивался об хрусталь бокала, и его сверкающие осколки пускали во все стороны блики. Женщина сидела, подперев рукой голову, и широкие рукава карминового кимоно напомнили Рике изображения «Кровавого орла». — Или я ошиблась и дело не в тебе, а в самом Гирее. Может, он просто проникся твоей трагичной историей и не смог от нее отмахнуться. Его отец тоже был чувствительным и великодушным, помогал всем и каждому, кто был в беде. Не очень удачная черта, на мой взгляд. Великодушием, как и доверием, люди чаще всего пользуются в своих целях, и очень немногие принимают их с должной благодарностью.       Рика не собиралась переубеждать женщину, что её взяли в клан только из-за её «трагедии» (скорее всего, так считала не только Хинамори, но и все остальные), но та так это сказала, что Рика почуяла подвох. — Госпожа Хинамори, позвольте я скажу? — вмешался в тишину голос Канае. — Дело в том, что у Рики в храме есть покровитель, который знает Гирей-сана. Это один из монахов. Рика ведь даже не была послушницей. Её привели в Шинкогёку год и назад и почти все это время она выполняла поручения старших мико, а за три месяца до того, как Гирей-сан приехал выбирать воспитанников в ваш клан, их с Такахаси сделали послушниками, чтобы они тоже могли участвовать в отборе. Я думаю, этот монах за неё попросил.       Её кожа похолодела как стекло, но Рика не подала виду. Канае пересеклась с ней взглядом. Если бы кто-то смотрел на ее лицо со стороны, то решил бы, что это девочка, с обожанием взирающая на свою лучшую подружку. — Ах вот оно что… — протянула Хинамори. — И что же это за благодетель-монах? — Его зовут Сейширо-сан. — ответила Канае. — О-очень интересно. Надо будет побольше разузнать об этом Сейширо, раз он имеет такое влияние на Гирея. Он, случайно, не настоятель? — Нет, госпожа. Наш настоятель каннуши Йошинори.       Хинамори повернулась к ней. — Как все оказывается просто, да? Ты с нами, потому что кто-то был очень добр к тебе. И почему же этот монах тебе благоволил? Ты его родственница?       Какое-то время Рика сидела молча. — У меня нет ни одной догадки, госпожа. — Но почему-то же он помог тебе? Или это было буддистское милосердие? — Не знаю. — Мир, девочка, устроен таким образом, что если ты что-то получаешь, то должен отдавать что-то взамен. Может быть, монах знаком с кем-то из твоих родственников?       Рика уже собралась сказать про Ренджи, но потом до неё дошло — её положение и без того было унизительным, ведь всё теперь выглядело так, что она палец о палец не ударила и попала в клан незаслуженно, а если признается, что Сейширо-сан был наставником её дяди (хотя тот сам говорил, что тот не причём), то будет ещё хуже. — Госпожа Хинамори, я действительно попросила Сейширо-сана помочь мне, потому что не хотела оставаться в храме, но я никогда не просила его о том, чтобы он повлиял на господина Гирея в решении выбрать меня вашей воспитанницей. Я могу в этом поклясться. — Это ничего не меняет, — Хинамори посмотрела на неё. — Ты, наверное, считаешь, что раз ты жертва, то тебе все должны и никто не откажет в просьбе. — Вовсе нет, госпожа. Я считаю, что мне должны только те, кто убил мою семью. Больше никто мне ничего не должен. А заниматься кэндзюцу и дзюдо предложил мне сам господин Гирей, когда сказал, что я могу стать членом личной гвардии короля. Занятия в дзюдо — часть моей подготовки.        Хинамори от её тона покоробило. Та еще штучка, эта девчонка. — Королевский гвардеец… Признаться, мы ещё с подобным не сталкивались. Несколько наших бывших воспитанников служат в армии принцев, но чтобы воспитанница захотела туда попасть… Что ж, поглядим, что из этого выйдет. — Хинамори поставила бокал. — Надеюсь, твоя выходка у пруда не была кульминацией твоих умственных способностей. Лучше бы ты меня как следует поняла, девочка. Тогда, может, у тебя появится шанс улучшить свое положение здесь. Твоему, так сказать, положению любая помощь не помешала бы. В противном случае у нас есть средство для усмирение нрава.        «Ничего страшного. Я стерплю. Я смогу привыкнуть к такому отношению к себе, потому что так будет происходить каждый раз». — Госпожа Хинамори, простите меня. Я сделаю все, что вы скажете. Мне бы не хотелось вас больше расстраивать. — произнесла Рика. — Конечно, ты сделаешь всё, что скажут. Это даже не обсуждается. И хватит извиняться. Мне твои извинения и за даром не нужны.       Слышать все это было очень неприятно, но она только поклонилась Хинамори. Рика и сама понимала, что отчасти и сама виновата в накалившихся отношениях с госпожой — будь она послушна и с самого начала вняла совету Морены, Хинамори и Яцуя не обращали бы на неё внимания.       Раздвинулись створки сёдзи и пришла служанка, объявив, что ужин подан. Хинамори поднялась с кушетки. — Ты, конечно, можешь дружить с обслугой, если тебе интересно узнать, что значит всю жизнь быть служанкой, но советую тщательнее выбирать себе окружение. Если только ты не мечтаешь драить полы и подбирать чужой мусор. Правда, в отличие от тебя, они все знают своё место. Тебе бы тоже не помешало знать своё.       Рика так сжала зубы, что чуть не прикусила себе язык. — Хинамори-сан, в чём я провинилась перед вами, за вы меня так возненавидели? — Ты заблуждаешься, девочка. — прозвучало в ответ. От госпожи Йонебаяши слегка запахло злостью. — Во мне нет ни капли ненависти к тебе. Я просто не выношу тех, кто забывает, где их место. Даже если Гирей выказывает к тебе благосклонность, не заблуждайся насчёт того, что ты часть нашей семьи. Некоторые дети, которые здесь жили, в свое время тоже поддавались иллюзии, будто они одни из нас и начинали вести себя дерзко. Их быстро спускали с небес на землю.        Рика кинула взгляд на Канае. На её лице застыло бессмысленное выражение — такое можно встретить у человека, перед которым упал построенный им карточный домик. Моргнув, будто щелкнув затвором объектива, Рика перевела его обратно на Хинамори. И тут же успокоилась. Странное чувство. Волнение не просто улеглось, но куда-то исчезло, как только она поняла, что та ошибается. Никаких иллюзий она не строила. Ей нужно удержаться в клане, чтобы использовать их связи и средства для того, чтобы обеспечить им с Такахаси будущее, а быть им равной или членом семьи, о чем мечтает Канае, она не хотела.       Хинамори покинула гостиную, Канае, поточив об неё зубы, проплыла за женщиной, подражая её элегантной походке. Рика вперилась в удаляющуюся спину мико взглядом. Подмочить репутацию Канае тем, что сказал Такахаси про её мать, работающую в Квартале красных фонарей? Хинамори это явно придется не по вкусу — та сама говорила, что клану не нужны дети отребья общества… Нет, до такой гнусной подлости она не опуститься. Канае следует отплатить той же монетой. Рика прикусила щеку изнутри, размышляя. Если бы только ей предоставился шанс, чем бы сломить мико… Уж она бы придумала, как нанести ей ответный удар. Пригретая благосклонностью Хинамори, Канае следовало вытащить из тёплого угла, как ткань, которую вывешивают на улицу в плохую погоду.       На ужине ни Хинамори, ни Яцуя почти не обращал на неё внимание, если не считать тех нескольких раз, когда Рика замечала на себе его внимание во время того, как тот перебрасывался с Кига фразочками, которые, скорее всего, относились к ней. Рика решила сосредоточится на еде. Сегодня на ужин подали сливочный суп с мидиями, темаки с икрой летучей рыбы, хрусткое филе желтохвоста и крылья ската, а на десерт — её любимый вишнёвый сакурамоти. Она за всю жизнь не ела столько морепродуктов, сколько за последние несколько недель, и была в полном восторге. Такахаси же рыбу терпеть не мог, его от неё воротило, так что вряд ли он будет сильно сетовать, когда она озвучит ему меню ужина.       Расправляясь с желтохвостом под соусом из васаби, Рика украдкой посматривала за членами клана. Арисава лениво подносила ко рту ложку и разговаривала с мужем — выражение лица у неё было как обычно безмятежно-рассеянное. Мужчина безразлично молчал, не смотря на супругу, и по его выражению лица было непонятно, слушает ли он её вообще: выглядел он так, будто ему хотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Рика слишком долго смотрела на них, и Андо заметил внимание воспитанницы клана на себе. Встретившись с ней взглядом, тот сузил глаза, выражая тем самым свое недовольство. Рика быстро опустила глаза в тарелку, и подняла их где-то через минуту — господин уже смотрел куда-то в сторону. По другую сторону от Арисавы сидела Джун, выглядящая глубоко погруженной в себя и какой-то потерянной. Возможно, та скучала по сестре — от Морены Рика знала, что её сестра Кайен пару месяцев назад вышла замуж за отпрыска из семьи Киндай. Только подумав, Рика сразу вспомнила белобрысого парня с фестиваля, выделывающегося с ружьем перед друзьями у тира, и его сестру в паутинно-сером кимоно, самодовольных и холёных… Прямо как «Персей». Рика поежилась, будто облилась чем-то холодным.        Канае, сославшись на то, что ей не здоровиться, покинула ужин раньше всех. Рика дождалась, когда и ей можно будет выйти из-за стола и покинула обеденный зал. Проходя по знакомым коридорам, она остановилась взглянуть на себя в зеркало-иллюминатор, как в первый день во время ужина, когда ей пришлось отпрашиваться выйти, чтобы не разреветься у всех на виду. Когда она подумала об этом, ей вдруг сделалось гадко и тошно.       Рика вышла на улицу и шагала по извилистой тропинке, гоняя перед собой камешек. Луну наполовину заволокло дымчато-пепельными облаками. Кругом никого не было. Освещение в саду гасло ближе к десяти, но сейчас он весь заполнен огоньками каменных торо, словно светлячками, выхватывая из темноты уголки сада— умеренное, но по-домашнему уютное. Пели цикады и сверчки судзумуши — холодная хрустальная песнь разливалась по саду, перекликаясь с кваканьем лягушек. Днем шел дождь, влажные камни были усыпаны облетевшими с кустов рваными лепестками и остро пахнущими клоками срезанной травы. Над головой покачивались ветки цветущей глицинии, белой и лиловой. Их сладковатый аромат наполнял воздух. Где-то в саду журчала вода из цукубаи, и по приближению звука она догадалась, что приближается к чайному саду. Свет каменных фонарей вдоль высаженных бамбуков, карликовых сосен и кипарисов создавал спокойный полумрак. Рика шла по дорожке, смотря себе под ноги, погруженная в раздумья, как услышала справа от себя какие-то звуки, похожие на скрип сверчков, и сперва не обратила на них внимание, пока нн послышался чей-то вздох. Подняв голову, Рика остановилась. Со всех сторон на неё нависали ветки цветущей глицинии, дорожка скудно освещалась фонарями, потому дальше метров двух-трех она вообще мало что видела. Пожав плечами, Рика пошла дальше, мурлыча себе под нос мелодию с урока бивы, но не успела сделать и десяти шагов, как темноты вырисовались два силуэта возле стоящей особняком огромной крипотомерии. Листья её были блестящими, кожистыми и такими темными, что казалось, будто они совсем черные. Днем они отбрасывали такую густую тень, что под деревом почти не росла трава и от одних его очертаний у неё по коже бежали мурашки, от его душной бурой тени — дерево росло всего-то в двух шагах от залитого солнцем сада, но как будто в другом мире — делалось не по себе. Когда она подошла ближе, и силуэты двух фигур стали гораздо отчётливее, оказалось, что они принадлежали Канае и Яцуя.       Рика не ожидала их увидеть, но они стояли возле криптомерии. Яцуя, держал мико за талию, прижимая её собой к стволу. Канае, запрокинув голову, обнимала его за шею. Её лицо было очень близко от его лица. Со спины особо не было видно, чем они занимаются, что стоят так близко друг к другу, но, сделав несколько шагов ближе, Рика, опешив, застыла, как вкопанная, а через мгновение, согнувшись, прошмыгнула в кусты азалии. Зрелище, как Яцуя целует Канае, представшее перед глазами, заставило её онеметь и вспыхнуть. Рика просто глазам своим не верила, уставившись прямо на парочку. Она испытала одновременно такое отвращение и любопытство, что даже если бы могла уйти со своего места, то вряд ли бы это сделала.       Сидя на корточках, она одним глазом выглянула из-за куста. Отсюда был виден только затылок парня, и прикрытые веки Канае с трепещущими ресницами. Рика отвела взгляд и скривилась в гримасе — да она скорее бы согласилась съесть живого угря, чем позволила бы Яцуя себя поцеловать.       Меньше, чем через минуту, парень отстранился, удерживая мико за тонкую талию. На её щеках проступил румянец, в тёмных глазах светилось торжество, и в то же время — испуг. Её губы были влажными и припухшими от поцелуев. — Яцуя-сан, — раздался высокий, чуть дрожащий голос мико. — Мне кажется, тут кто-то есть — Все нормально, — прошептал он. — Здесь кто-то есть. — Да нет здесь никого, — сказал Яцуя. — Мне тоже послышались какие-то звуки, но там никого нет.        Рика затаила дыхание. Канае видела её? Заметила, как она кинулась прятаться в кусты? Нет, вроде нет. Наверное, просто услышала шорох. Рика сползла ещё ниже под куст, но та уже ни на что не обращала внимание, потому что Яцуя вновь принялся её целовать.       Не то чтобы ее так уж удивило происходящее. Мико бегала за Яцуя как собачонка. Если он куда-нибудь шел, то оборачивался и смотрел через плечо, давая понять, что она тоже может идти, и она всегда следовала за ним. Да и Яцуя, судя по всему, Канае тоже пришлась по душе. Увидев их, Рика сразу вспомнила тот момент, когда они стояли возле той же самой криптомерии несколько дней назад, как Яцуя легонько щёлкнул Канае по лбу, как бы поддразнивая её. Канае исполнилось тринадцать, и её овал лица с прелестной персиковой кожей и мягкой линией скул принадлежал скорее юной девушке, чем ребёнку, а тело постепенно приобретало женские формы. Однажды её с мико отправили с поручением в деревню, лежащую в низине холма в нескольких километрах от Шинкогеку. Если прохожие на улице совершенно не замечали её, словно она была голубем, то Канае многие провожали взглядом. Прекрасно зная, насколько та хорошенькая снаружи, настолько же внутри походила на демона, тем не менее Рика испытывала ревность и стыд одновременно — спустя несколько лет люди будут сворачивать в ее сторону шеи и завороженно смотреть на её лицо, а она, скорее всего, так и останется непримечательной неказистой девчонкой.       Рика знала, что подсматривать неприлично и ей следует немедленно уйти, но зрелище словно приклеило её к месту. Но тут у неё за спиной прозвучал мужской голос: — Рика-сан, почему ты сидишь под деревом?       Сидя на корточках в зарослях азалии, Рика медленно обернулась и увидела Ичиро в темном костюме и рубашке безупречной белизны. Вряд ли кто-нибудь другой в тот момент мог так смутить её. Рика не знала, что её больше поразило — то, что перед ней стоит Ичиро, или то, что обратился к ней «Рика-сан». — Я… э-эм… ищу судзумуши, — пролепетала Рика, чувствуя себя так, словно её переехал троллейбус. — А где сачок? — Какой сачок? — В который ты собралась поймать сверчка. — пояснил Ичиро, чуть повернув голову. — Или ты ловишь его руками?        Рика промолчала, не зная, что сказать и старательно избегала взгляда в сторону Канае и Яцуя. Каждый ответ, который она перебирала в голове, был один дурнее другого. Да, ловлю руками? Нет, я потеряла сачок? Нет, я подсматриваю за тем, как ваш кузен целуется с Канае? К счастью (или нет), Ичиро заметил парочку прежде, чем она успела выдавить из себя какие-то нелепые оправдания. — Кажется, мой брат очень занят. — сухо сказал Ичиро, заметив парочку. — Хм. Яцуя непостоянен в своих суждениях. Недавно он непререкаемо заявлял, что не сядет с вами за один стол, а сейчас не против куда более тесного контакта. — Н-наверное, — только и ответила она. «Господи, какой стыд…» — промелькнуло в голове, когда до неё дошло, как это все выглядит со стороны.       Молодой господин пристально посмотрел на неё. Рика не опустила глаза, но покраснела — или ей, по-крайней мере, так показалось, потому что лицо у неё налилось жаром. — Я видел воспитанников, которые из кожи вон лезли, чтобы заслужить симпатию членов клана, но до того, чтобы проявлять это рвение столь откровенно не додумался ещё никто. Самоуверенности этой девочке не занимать, как и отсутствия скромности. — монотонно произнес Ичиро, доставая из кармана телефон.       Если бы Рика не была знакома с Канае, то вполне бы могла предположить, что её запугал Яцуя, но зная мико и её амбиции…       Вечерний воздух прорезал громкий телефонный звонок. Рика прямо подпрыгнула на месте, будто её кто-то уколол булавкой. Из кустов аукубы вылетела птица. Канае, а вслед за ним и Яцуя убежали. Ичиро посмотрел на неё так, словно хотел задать вопрос, и в её голову пришла ужасная мысль, что тот, возможно, собирается спросить о чамаре с фестиваля — непонятно как и от кого Ичиро бы узнал, но ей в голову сразу же посыпались беды, которые её поджидают: среди них фигурировал переезд в трущобы и клеймо чамара на шее. А если он знаком с «Персеем»? — Надеюсь, тебя не посещали мысли, что можно вести себя подобным образом? — Я бы никогда не посмела опозорить ваш клан. — проговорила она. — Разумеется, если ты не глупа. — а затем сказал то, от чего Рика просто опешила. — Учителя хорошо отзываются о тебе. Говорят, ты многообещающая девочка, воспитанная и весьма начитанная. Ожидаю, что они окажутся правы.       В его словах содержался тот же контекст, который вкладывала и Хинамори, когда напоминала ей о том, как ей повезло быть выбранной воспитанницей, но у молодого господина он звучал совсем по-другому, не как унижение, скорее как похвала и предостережение. — Мне кажется, — сказал Ичиро, взглянув на часы, — тебе пора идти к себе.       Несмотря на его непринужденный тон, было ясно — это не предложение, а приказ. Рика с трудом поднялась на ноги и пошла за Ичиро.       Когда они вышли на тропинку, ведущую к поместью, Рика увидела Джун. Та стояла возле тясицу. Торо, подвешенные на ветках дзельквы, освещали её оранжевым светом. Рика поклонилась ей, и получила едва угадываемую улыбку. Её нежно-зеленая юката с узорами из яблоневого цвета, сшито из атласа, нежного и тонкого; пояс оби был той же фактуры. Помимо тонких рыжеватых волос, старшая дочь Арисавы отличалась хрупкостью, бледной, как парное молоко, кожей и невзрачным лицом с мелкими, заурядными чертами: узкое, с тонкими губами, нос с горбинкой, бледная моль, да и только, но Рика прониклась к ней невольной симпатией.       Они пошли к тясицу. Рика уже шагала к поместью, но что-то заставило её остановиться и обернуться к тясицу. В ночном воздухе от белесых цветов гардении исходил тяжелый, теплый, пьянящий запах — за их буйным цветением её было не видно. Тясицу освещали несколько старых орибе-торо и андо, висящих под карнизом; свет от них тепло ложился на террасу и украдкой проникал внутрь. Ичиро помог Джун подняться по ступенькам чайного домика, расчистил дзабутон от упавших лепестков акации, низко склонившейся прямо над пологой крышей, после чего усадил её за низенький коротконогий чабудай. Юноша обращался со старшей сестрой, как с хрупкой фарфоровой чашечкой.       На веранду из мидзуя, подсобного помещения для приготовления чая, зашла служанка и поставила на середину столика поднос с чайником и двумя чашками. Из носика шла струйка пара. Ичиро поблагодарил слугу — аномалия, не встречающаяся среди прочих членов клана, которые обращали столько же внимания на слуг, сколько, скажем, на кваканье лягушек. Ей вспомнились слова господина Гирея о том, что с Ичиро вырос совсем не похожим на своих родителей, а вот в Джун была какая-то томная нездешность Арисавы, но без её вялости и заторможенности, скорее эдакая мечтательность, как у героини какого-нибудь романа.       Стоя за эдо-хиганом, Рика украдкой наблюдала за братом и сестрой. Время от времени Рика слышала голос Джун, но в основном говорил Ичиро. Сначала ей показалось, что он сердится на неё, но потом она поняла, что его разозлил какой-то человек, встреченный им накануне и задававший много вопросов личного свойства. В ответ на какую-то ворчливую реплику брата Джун, прикрыв рот рукавом юкаты, засмеялась и что-то ему ответила. Никто не смог бы сказать, что она красива, но стоило ей улыбнуться, и она стала ослепительно хороша собой. Подул ветерок. Джун зябко поежилась. Не сказав ни слова, Ичиро поднялся из-за столика, снял пиджак и накинул на её плечи, после чего предложил чай. Рику поразила несвойственная для членов клана родственная теплота, с которой юноша ухаживал за сестрой. Видно было, что они очень близки.       Пока она шла к поместью босиком, неся гэта в руке, её взгляд лениво скользил по веткам деревьев. Где-то в переплетениях изгибающейся кроны камфорного дерева, в самой ее сердцевине, сидел исполинский козодой. Его преогромные глаза, чернильные капельки, на крошечной нахохлившейся головке глядели вниз. Ночной глашатай сидел на ветке, как бы припав к ней, и разинул рот, словно бы лицезрел для себя нечто поразительное, а не девятилетнего человеческого детёныша: разрез его рта был столь широк, что, казалось, его голова разделиться на части, и верхняя откинется назад, как крышка. Неподвижно замерев, козодой сидел с раскрытым клювом несколько секунд, пока одним смертоносным движением не захлопнул его на беззаботно кружащейся мошке. Проглотив добычу, птица распушила покровительственно окрашенные перья и издала громкий стрекочущий крик, наводя на людишек священный ужас.        Приоткрыв дверь, Рика протиснулась через проём, аккуратно стряхнула гравий, прилипший к желтоватым подошвам, прошлепала к лестнице и стала подниматься по ступенькам, перепрыгивая через одну. На последней она услышала, как открылась входная дверь и в поместье зашёл незнакомый мужчина.        Прежде, чем он заметил её присутствие, Рика успела дойти до конца лестницы и спрятаться за угол. Сегодня, очевидно, не её день.       Мужчина был невысок, приземист, с продолговатым лицом, выступающими надбровными дугами, небольшим лбом с бороздами и жесткими волосами, в которым прослеживалась седина. Это угрюмое властное лицо со сведенными на переносице бровями и бесстрастным взглядом ей ещё ни разу не доводилось видеть, но она сразу поняла, что оно принадлежит Канаме, мужу Хинамори.        Не успела Рика рассмотреть его как следует, как из восточного крыла дома появилась сама Хинамори. Увидев мужчину, она почтительно замерла перед ним и поклонилась. Рика едва могла поверить происходящему: Хинамори в жизни не перед кем ни кланялась. — Добрый вечер, Канаме-сан. — произнесла женщина, не поднимая головы.       Тот ответил ей взглядом, лишенным всякого выражения, и протянул пальто, как будто Хинамори была прислугой. В этом человеке чувствовалось что-то дурное, тёмное, он двигался не так резко и порывисто, как Яцуя: неторопливые, бесшумные движения таили неясную угрозу, подобную той, что таят в себе поползновения змеи. Хинамори безропотно забрала верхнюю одежду, положив на банкетку, и помогла ему переобуться. Сбитая с толку, Рика даже заморгала, ей показалось, что женщина, стоящая на коленях, вовсе никакая не Хинамори, а кто-то другой, настолько покорной, растерявшей всё своё достоинство та выглядела со стороны. Затем Хинамори заговорила с ним так, как никогда ни с кем не разговаривала, дрожащим, почти умоляющим голосом. — Канаме-сан, мне нужно поговорить с вами. — И о чём же? — равнодушно спросил тот. — О Яцуя. — Он нездоров? — Нет, вовсе нет, с ним всё в порядке, но… — Раз с ним всё в порядке, я не понимаю, о чём нам с тобой говорить. Твоя обязанность следить за детьми. — потом он сказал. — У Яцуя снова какие-то неприятности? — голос его стал на полтона тише, но Рику он заставил содрогнуться.        Его слова подействовали на Хинамори, словно стакан ледяной воды в лицо. Она казалась до странного сбитой с толку, взгляд у нее был какой-то растерянный, застывший. — Н-нет, но… — Тогда почему я должен сейчас тратить на тебя свое время?       Дальше Рика ничего не могла услышать, как бы не напрягала слух: голоса их говорили тихо, и до неё долетали только обрывки фраз, но ясно, что речь шла о Яцуя, только что конкретно ей расслышать не удалось.       Внезапно Канаме замолчал и повернул голову в сторону лестницу. Рика отскочила назад, как сайгак, прислонившись спиной к стене. Наступила мёртвая тишина. «Всё, хватит испытывать судьбу» — подумала она, и, задержав дыхание, на цыпочках медленно попятилась в свою комнату.       Как только створка сёдзи за ней закрылась, Рика рухнула на постель. Она чувствовала себя мешком, набитым гвоздями. Из тени за настольной лампой, подняв к верху лапку, глядела на неё глазками-бусинками кошечка-омамори. Пролежав какое-то время, она сползла на пол и поймала свое отражение в напольном зеркале. Её лицо было узким, как рисовое зернышко, и ещё не утратило свою ребяческую округлость, но мало по малу определялось: подбородок и скулы заострялись, глаза приобретали раскосую форму. Рика всматривалась в себя в зеркале, силясь понять, на кого из родителей больше похожа. Хотелось бы думать, что на маму. Она не желала иметь ничего, что связывало бы её с отцом, с человеком, которого она презирала и считала подлецом. Вдруг с возрастом она похорошеет? Тогда, возможно, на неё обратил бы внимание утонченный, внимательный, красивый юноша, кто-то вроде Ичиро-сана или господина Гирея. У неё возникло ощущение начинающегося жара. Рика приложила ладони к щекам, коря себя за то, что думает о всяких несносных глупостях. Должно быть, на неё так подействовало зрелище, увиденное в саду, потому что ни о чём подобном она никогда не помышляла.       От отца у неё не осталось ни одной вещи, да и когда он с ними жил, то не слишком часто баловал её подарками, даже на праздники, а когда ушел от мамы, то и подавно, хотя все знали, что деньги у него водились — отец был, что называется, из «городских», из зажиточной семьи, в отличие от мамы, у которой не было ни семьи, ни гроша за душой. Он женился на ней, пойдя наперекор своим родителям, которые, узнав о свадьбе, заявили, что ни дзени ему не отпишут в наследство, если тот позовет её замуж. Неизвестно, оттаяли ли бабка с дедом на его счёт, когда отец развёлся с матерью, но уж наверняка обрадовались учитывая то, что ни к кому из них — ни к маме, ни Нацуки с Ишидой, ни к ней — теплых чувств не испытывали. Жаль, что родители мамы совсем нечестно умерли до того, как она успела с ними познакомиться, уж они-то точно были приятными людьми.       Рика взяла из тумбочки тетрадь с Хэллоу Китти, и улеглась обратно на кровать. С тех пор, как несколько страничек ушли из неё на письма друзьям в Шинкогёку и Нараки с Шиф, та быстро и незаметно превратилась в нечто вроде дневника, который Рика перманентно вела. Помимо Списка Мест Где Ей Хотелось Побывать, там были списки латинских словарных слов, куски текстов на санскрите, совершенно неузнаваемый алфавит на баменди, который она как-то раз от нечего делать с превеликим старанием перерисовала из энциклопедии. Туда она спрятала несколько так и не отосланных десятистраничных писем Ренджи, и ещё пара писем, адресованных людям, которых Рика терпеть не могла, одно из которых предназначалось для Яцуя. Отсылать их она не собиралась, это так, для того, чтобы выпустить пар. Подперев рукой голову, Рика отлистала пару страничек назад и нашла список людей, которыми она восхищалась. В её списках великих людей самым великим был Миямото Мусаси, потом шла императрица Какина Генсё, Будда, Масамунэ и Мурамаса, Хаттори Ханзо, Ичиго Куросаки, разумеется, Сейширо-сан, Нараки-сан и другие. Императрица Генсё была немногим старше Рики, а уже взошла на трон и командовала войсками, а Миямото Мусаси было всего двадцать шесть, когда он победил непобедимого Сасаки Кодзиро и стал Сильнейшим Поднебесья. А почему им это удавалось? Потому что они ничего не боялись. Дате Масамунэ, великий военачальник эпохи Хэйан, прозванный «Одноглазым драконом», был с детства слеп на один глаз, но в пятнадцать лет одержал великую победу над родом Сома и спас государство. В пятнадцать! Во время битвы он ни секундочки не извел на страх, ни на миг не испугался ни мечей противников, ни смерти, ни крови; если бы хоть на минуту он потерял голову, если б у него хоть раз дрогнула рука, пока он рубил врагов, живым, тем более с победой, самурай бы не вышел. Вряд ли кто-то ждёт от неё великих свершений, но её вдруг обуяло довольно детское и глупое желание войти в историю, запомниться хоть чем-то. Необязательно чем-то легендарным, но точно выдающимся и героическим.       Как-то на седьмой или восьмой день рождения дядя во время одного из своих редких визитов домой подарил ей обиднейшую настольную игру для девочек, которая называлась «Кем быть?». Рика вежливо поблагодарила за подарок, но игра её не впечатлила — по идее она должна помогать с выбором будущей профессии, но хоть как ты в неё играй, а вариантов будущего она предлагала всего четыре: учительница, балерина, домохозяйка или медсестра. Она росла с Нацуки, который с самого детства грезил быть хантером, и, хоть Рика ещё понятие не имела, кем ей хотелось быть в будущем, мечты калибром поменьше ей уже тогда казались скучными. Должно быть, дядя считал, что жизнь его племянницы, как и сестры, неизбежно подчинена математической прогрессии: свидания, свадьба, карьера (возможно), материнство, но больно уж Рика сомневалась, что мама не хотела бы, чтобы её жизнь сложилась иначе, но какой у неё был выбор в их городишке, совсем одной? Глядя на Арисаву и Хинамори, нельзя было сказать, что и они очень-то счастливы. По словам главы клана, высшее благо для женщин семьи Йонебаяши — быть ямато-надэсико, послушной женой и матерью, украшением, и обе женщины безупречно исполняли свои роли. Рика не хотела бы оказаться на их месте. Их жизнь, пусть в богатстве и роскоши, была унылой и однообразной, они словно были прекрасными птицами в золоченой клетке, тогда как их мужьям и сыновьям законами клана дано управлять кланом, вести бизнес, заниматься политикой — словом, куда более впечатляющими, интересными и важными вещами, чем музыкой, икебаной и воспитанием детей.        Рика закрыла тетрадь, легла на кровать и вытянулась во весь рост на просторном уютном ложе. Маме было всего четырнадцать, когда Ренджи, которому исполнилось шестнадцать, первый раз пошёл за Экзамен Хантера. Отец Такахаси оставил его на лавочке в храме, как бесхозную вещь, а родители Морены бросили её младенцем на свалку, как никому не нужный мусор. А дети в храме? У половины из них родители умерли, но другая-то половина? Взять хотя бы Хиде с Линч, которые даже не знают, кто их родители — сразу после рождения Хиде сдали в приют, а через несколько лет и сестру туда же. — Потом нас забрала к себе тётя на некоторое время, не знаю, может, на пару месяцев, но потом отправила нас в храм. — сказал Хиде, когда они кормили рыб в пруду. Выпроводив из дома, женщина дала им письмо, в котором говорилось (очевидно, для тех, кто будет о них заботиться), что ей «пришлось их оставить», потому как она «не может удовлетворить все запросы» по их содержанию. — Запросы? — переспросил Тецуро, выгнув свою выразительную косую бровь, который тоже слушал, сидя на парапете моста. — Такое ощущение, будто вы у неё просили десять миллионов немечеными купюрами. Что твоя тётка имела ввиду? — Спроси что полегче. — Может, она была больна, и поэтому не могла о вас заботиться? — предположила Рика. — Узнаю нашу святошу. Ах, добрая ты душа, Рика! Хотел бы и я иметь столько же веры в людей. — качая головой, сказал Тецуро, чиркнул ее костяшками по голове. Хиде, вроде как, не сильно-то и переживал насчёт того, что им с сестрой пришлось перекочевать из приюта к тётке, чтобы за сбагрила их со своей шеи и храм, но Рика разозлилась, и ничего поделать с этим не могла. Как легко люди могут отказываться от других: от родных, от друзей — от кого угодно, когда они перестают быть им нужны или мешают жить своей жизнью. О прошлом ни Хиде, ни Тецуро, ни Юи, ни Авасе с Эйдзи почти не вспоминали и в этом сильно отличались от неё, думающей о нем постоянно. Они её не понимали и не поняли бы ничего, даже если бы Рика попыталась им что-то объяснить. Память — хрупкая, зыбко-яркая, чудесная — для неё была и проклятьем, и жизненной искрой.        Рика села на кровати, свесила ноги над полом, поболтала ими. Хрустящее и ароматное от чистоты постельное белье было свежим — пока не было, слуги убрались в комнате. В углу лежала бива. Рика знала, что ей нужно выучить два произведения до понедельника, но едва подумала, что проведет вечер за струнами, и почувствовала себя так, словно её загоняли в пыточную. Она повернулась к окну, посмотрела на красные листья багрянника. На подоконнике в высоких вазах с узкой горловиной стояли икебаны. Рике они не очень понравились. Сделаны как-будто по учебнику. Немного подумав, она вскочила с постели, подошла к одной вазе, сняла её и села на пол, поставив перед собой. В другой вазе одиноко стояла хризантема, спустя недели усохшая, но все ещё лунно-бледная, ангелическая — подарок господина Гирея. Цветок давно завял, у него опали лепестки, но у нее все не поднималась рука его выкинуть.       Рика вынула цветы из вазы — побеги хвоща, хризантема, остролисты и ирисы — чтобы составить свою икебану, решив подходить к цветам так же, как и к мечу. Она взяла нож с косой заточкой, которым они подрезали стебли на уроках Канемаки-сенсей, уселась на пол, взяла хризантему и рассекла гибкий и волокнистый стебель. Отложив его, она сделала тоже самое с ирисом, подняла отрубленный конец стебля и сравнила оба среза. Она не давила пальцами на головки цветов, не надламывала венчик под основанием, как требовали правила — ей хотелось сохранить цветы в естественном виде, какими они были в саду. Поставив перед собой вазу, Рика вложила в неё два ириса, наклонив их на десять-пятнадцать градусов влево, чтобы длинные листья с острыми концами и бутоны на стебле перекрещивались меж собой, как катана и вакидзаси. Растения, следуя замыслу творца, на глазах занимали свои места в искусственно созданной системе. Цветы и листья, еще недавно росшие, подчиняясь лишь собственной прихоти, теперь принимали тот вид, который им надлежало иметь: хвощи и ирисы перестали быть безымянными представителями своих видов, цветы выглядели, будто всаженные в землю катаны. Наверное, поэтому, слыша щелканье ножниц, обрезавших стебли, Рика представляла, как цветы истекают кровью. — Что делаешь?        Из проема приоткрытого сёдзи выглядывала голова Такахаси. — Постигаю искусство. — отозвалась Рика, махнув рукой, мол, заходи. — Я думал, сооружать икебаны по части нашей Госпожи Безупречность, — Такахаси плюхнулся рядом с ней на пол, подергал за кончики ирисов, пока Рика ставила хвощи в вазу. Было в её руках что-то жестокое, она действовала так, будто имел над растениями некую тайную и безрадостную власть. — Кстати о Госпоже Безупречность — я видела, как Яцуя к Канае лез целоваться. — Да ну?! Как? — Вот так, — она громко слюняво причмокнула, и Такахаси от неё отодвинулся. — Фу, гадость, не хочу это представлять… И что, эта чувырла его тоже целовала? — Ага. Но по ней не скажешь, чтобы ей тоже понравилось. — Где ты их видела? — В саду. — и помолчав, добавила, — Меня застукал Ичиро-сан.       Такахаси загоготал. — Реально? — Рика закивала. — Он их видел? Канае с Яцуя? — Видел, но у него зазвонил телефон, и они сбежали. — Подруга, из тебя просто ужасный шпион, — неодобрительно цокнул языком Такахаси, когда выслушал всю историю вкратце. — Серьезно. Тебя пора серьезно поработать над своей консирацией. — Чем-чем? — Консирацией. — Конспирацией, Такахаси. — поправила его Рика, когда до неё дошел смысл того, что Такахаси хотел сказать. — Я не ожидала их увидеть, вот и застыла на месте. Посмотрела бы я на тебя, что бы ты сделал. — Я бы в них червяка кинул, — сообщил Такахаси. — Великолепно. — хмыкнула Рика. — А они, ну, прям по-настоящему целовались? — делая вид, что нисколько не смущается, спросил мальчишка. — С языком?       Рика посмотрела на него с отвращением. — А ты откуда про такое знаешь? — наклонив голову, подруга глянула на него попристальнее. — Ты что, уже целовался с кем-то?       Такахаси хотел сказать да, целовался, чтобы показаться крутым, но потом струхнул. Она, кончено, не сможет проверить, так ли это, но он и не хотел, чтобы Рика подумала, будто он девчонок других целовал. — Не-а, мне Тецуро рассказал. — быстро вырулил Такахаси, хотя вовсе ничего он ему не рассказывал, это был Сакурай. Ему было четырнадцать, а уже по-настоящему целовался со своей одноклассницей из прошлой школы в караоке. Она спросила, не хочет ли он выйти с ней на улицу подышать свежим воздухом, ну вот так все и случилось. (— Но знаешь, что? — сказал он, выпуская дым из уголка рта; они сидели в лесу на базальтовом выступе у ущелья реки, куда он привёл его в первый день знакомства. — Ей, похоже, не очень понравилось. — А тебе? — Блин, да! Хотя вот что, я понимал, что делаю все не так. — Не так? — Да нет, ну, не прямо всё плохо было, но я видел, что она не в восторге. Я, наверное, занервничал. Не то, чтобы она мне прям нравилась, но всё равно стрёмно было облажаться. — он приподнялся, чтобы выкинуть окурок в ущелье).       Такахаси запереживал. А что если он облажается? До поцелуя, конечно, было ещё ого-го как далеко, он уже смирился, что сначала придется стать хантером, но что если первый поцелуй ей не понравится, и Рика не захочет выходить за него? Такахаси долго выпытывал у него, почему однокласснице не понравилось с ним целоваться, но Сакурай только отнекивался и не хотел об этом говорить. Такахаси покосился на пачку сигарет. Может, потому что он курит? От запаха табака его самого мутило. Будь он девчонкой, то в жизни бы не согласился с ним целоваться.       Рика сидела, скрестив лодыжки и положив на них сплетенные в замок пальцы. Когда молчание уж слишком затянулось, Такахаси легонько потыкал её пальцем. — О чём думаешь? — общительно спросил он. — Знаешь, Такахаси, — протянула она. — Думаю, я знаю, как нам подгорчить Госпоже Безупречность сладкую жизнь.       С этими словами Рика поднялась с пола и уселась за стол. — Что ты ищешь? — с любопытством спросил Такахаси, следя за тем, как она открывает одни за другими ящики стола. — Бумагу. — Рика открыла нижний, где под с энциклопедией лежали листы васи, на которых они писали в классе. — Что ты хочешь с ней делать? — Кое-что.        Она произнесла это с таким суровым и отрешенным лицом, что у Такахаси сердце так и подпрыгнуло. Он прислонился бедром к краю стола, следя за тем, как подруга перебирает канцелярские принадлежности. — Ты хочешь устроить Канае подлянку? — с восторгом спросил он. — Можно я тебе помогу? — Нет. — Ну дай я тебе помогу! — умоляющим тоном воскликнул Такахаси. — Я ей ту подножку в первый день до сих пор не простил! — Ну, ладно. — сдалась Рика. — Кое с чем ты можешь мне помочь…       Позади зашуршала створка фусума, и в комнату, спотыкаясь, ввалился Сакурай, как будто его кто-то в неё втолкнул. — «Война миров» через пятнадцать минут начнется. — Мы ей покажем «Войну миров», — пробормотала Рика, даже не обернувшись. — Э-э-э, не знаю, о чём ты, но как скажешь. Жду внизу. — обратившись к Такахаси, сказал парень и захлопнул сёдзи — недавно тот приохотил его к меха-аниме «Война миров», и они смотрели её вместе. — Что ты собралась делать? — Я считаю, что Хинамори, как мать, обязана знать, что Яцуя нашёл себе невесту. — с мрачной насмешливостью отозвалась Рика, разглаживая лист.        Такахаси был несколько озадачен загадочной фразой, и ни о чем не догадывался — ровно до того момента, как Рика начала писать:       «Дорогой Яцуя-сан (так начиналось письмо)! Я небезызвестная вам юная особа, которая вот уже некоторое время тайно Вами восхищается. Так по вам с ума схожу — спать не могу. Понимаю, что я не очень достойна вашего внимания, ведь вы из высшего общества, а я всего лишь мико, но, может быть, нам с Вами удастся как-нибудь провести ещё один чудесный вечер под сенью криптомерии. Я помолилась над этим письмом и Будда открыл мне, что любовь к вам — это смысл всему. Вскоре я напишу вам ещё. Пожалуйста, никому не показывайте это письмо. P.S. Думаю, вы догадываетесь, кто я. С любовью, ваша тайная валентинка». — Чёрт подери, Рика! — выдохнул он, прочитав «любовное послание». — Это очень круто!       Такахаси, который здорово умел подделывать чужие почерки высунув кончик языка, переписал письмо на чистый лист прилежным, скругленным почерком Канае. — А у тебя есть помада? — Зачем тебе помада? — удивилась Рика. — Хотел поцелуйчик на нём оставить, — пояснил Такахаси, складывая записку, — В «Пауэр-Клинерах» Розовая оставила в письме Красному след от губной помады. — Ты уж не перебарщивай. — фыркнула она. — Ты хочешь подсунуть письмо Хинамори? — Так точно. — Куда ты его положишь? — В почту на журнальном столике. Прислуга разносит её членам клана в пять утра, так что до завтрака Хинамори успеет его прочитать. — Ты уверена, что та отнесет письмо Хинамори, а не Яцуя?        Рика, сгорбившись, как Квазимодо, над столом, пожевала ручку. — Где-то на процентов семьдесят пять. — А что если Хинамори его не будет читать? — Прочитает. — Рика подняла изжеванную ручку. — Её должно насторожить, что кто-то написал Яцуе письмо. Кто станет писать ему бумажные письма без штемпеля и адресата? Голову даю на отсечение, Хинамори вскроет его.        Она взяла письмо и ещё раз его прочитала. Ей сразу вспомнился Нацуки с его школьными проделками, которые тот с гордостью пересказывал, словно ему вручили за них почетный приз, а не отстранили от занятий на неделю и вызвонили маму в школу. Как-то раз он обманом уговорил одного мальчишку съесть ложку порошка васаби, а два года назад всю школу довел до истерики, когда запустил слух, что учитель, который вёл в средних классах естествознание, болеет легочной чумой. Школьники стали притворяться больными, стали отпрашиваться и сбегать с уроков, в общем, делали все, лишь бы не ходить на естествознание. Напряжение все нарастало, пока директриса не собрала всех в классе, выяснить, что происходит. В это время, как некстати, учитель действительно заболел, однако самой обыкновенной простудой, и пока директриса, закаленная старуха, проработавшая сорок лет в школе, выбивала из учеников признание, кто стал распускать слухи, изо всех сил давил приступ кашля. — Что это вы себе напридумывали?! Чума! С такими вещами шутить нельзя! Тот, кто начал это безобразие, должен немедленно встать и извиниться, иначе будет исключен!        Молчание. Из задних рядов послышался тихий унылый голосок Нацуки, который отчего-то прозвучал внушительнее грозных окриков директрисы. — Господин Тикара, извините нас, мы просто очень боимся заразиться чумой. У вас правда её нет? — Разумеется нет! — воскликнул учитель, заглотив от возмущения слишком много воздуха, и его тут же скрутило в приступе гриппозного кашля.       Вскрики, за ними — истерический вой. Заваруха, которая началась из-за Нацуки, привела к тому, что родители начали названивать в школу и требовать встречи с директором, а само учебное заведение закрыли на карантин до тех пор, пока учитель не получил справку в больнице о том, что у него нет чумы. Нацуки сказал ей на второй день незапланированных каникул, что весь этот бардак его рук дело, и не считал себя особенно виноватым. Когда Рика, отойдя от потрясения, спросила, зачем он это устроил, тот сказал: — Понимаешь, я просто хотел прогулять школу.       Рика скользила взглядом по строчкам письма, чувствуя, как шаловливый дух Нацуки, живущий в ней, так и представляя, как с каждым словом вытягивается лицо Хинамори. — Ты как будто бы не удивлён.       Такахаси хохотнул — в глазах загорелось лукавство. — Я давно понял что ты, подруга, только на вид безобидная овечка, — сказал он и рассмеялся. — Помню, как ты, значит, тряслась от страха, когда я с гордостью учил тебя воровать митараши-данго из-под носа у мико, а через пару месяцев ты уже избиваешь Адзусу и огрызаешься с каннуши. Да по сравнению с тобой мое воровство — невинная детская забава. — он развел руки в стороны, чтобы показать ей, насколько большая между ними разница, и заметил, как она нахмурилась. — Что с тобой такое? — А вдруг Хинамори её выгонит? — За письмо? Это уж вряд ли. А ты за неё переживаешь, что ли? — Такахаси скрести руки. — Как она там тебя зовет? Уродина? Подкидыш?        Рика скорчила гримасу. — Ну и всё. — Такахаси вздёрнул подбородок. — Ты поступаешь во имя справедливости.       На следующее утро Рика спустилась вниз, зашла в комнату к Такаси, подкралась к кровати, ткнула его в щеку и прихлопнула ему глаза ладонями: угадай, кто? — Ой, бо-о-же, — сонно промычал Такахаси, перекатился на живот, посмотрел на часы. Семь утра. По утрам они обычно встречались в половине восьмого, чтобы пойти на завтрак. — Ум-м… Что-то случилось? — Поднимайся! Там Хинамори внизу стоит!       Тот мигом оживился, подскочив на кровати, и, не переодевшись, прямо в пижаме схватил костыль. — У неё в руках письмо? Да?       Рика помотала головой. Такахаси нахмурился. — А зачем мы тогда идём на неё смотреть? — Я видела, как Канае выходила из ванной. Она сейчас спустится вниз. Если Хинамори прочитала письмо, то остановит её. — тот завис; Рика подтолкнула его в спину. — Давай, пока мы их не упустили!       Бесшумно открыв сёдзи, они вышли из комнаты, дошли до угла и выглянули наружу.       Хинамори стояла посреди переднего холла около композиции с икебаной в громадной вазе времен Мэйдзи. Женщина обошла её со всех сторон, внимательно разглядывала около минуты, склонилась к вазе, тронула торчащие, чуть увядшие листья папоротника. На ней была домашняя серая юката и тапочки, но волосы собраны в замысловатую причёску, будто она только что вернулась со званого ужина. Лицо её было бледным и немного отёкшим, как и набрякшие на глаза веки, в уголках которых будто бы видны морщинки. Видеть Хинамори вот так, не разодетую, без макияжа, было непривычно; она выглядела сразу и старше, и моложе.       Послышались шаги, и с лестницы спустилась Канае. Завидев Хинамори, та остановилась и поклонились. — Канае, подойди, пожалуйста, ко мне.       Уголок рта юной мико дрогнул, опустился вниз — почуяла неладное. Такахаси, стоя на коленках, позади неё хрюкнул. Рика дернула его вниз за рукав, мол, ну, тихо!       Канае приблизилась к женщине. — Да, госпожа?       Хинамори вынула из рукава юкаты письмо, сложенное вчетверо. — Это, я так понимаю, твоё.        Канае наморщила хорошенький лобик. — Что это, Хинамори-сан? — Полагаю, тебе лучше знать. Мне стоит спрашивать, почему я держу его в руках? — Я не совсем понимаю… — ответила она больше небольшой паузы.       Хинамори, не переменившись в лице, развернула бумажный квадратик — Не позволю себе смущать тебя вслух подробностями содержимого письма — ты его и без меня хорошо знаешь. Из них я поняла, что тебе стало трудно сдерживать свои эмоции, и захотелось поделиться ими с Яцуя. Он его не читал и, боюсь, не прочитает… — Хинамори-сан, я понятие не имею, о чем вы! — выпалила Канае. — Я не писала никакого письма!       Женщина вскинула на неё взгляд. Рика, не сводя с них глаз, слушала очень внимательно. — Хочешь сказать, оно не твоё? А чье же? — Не знаю, Хинамори-сан.       Протянулась тишина. — Тогда подскажи, на кого мне думать, — и с этими словами госпожа Йонебаяши протянула ей письмо.        Взяв его, Канае развернула листок. На минуту повисло молчание, и все это время Рика наблюдала за тем, как меняется выражение её лица, от растерянности до удивления, пока под конец не застыло между испугом и шоком. — Она знает, — бросила Рика, — Что это мы написали. — А что, кто-то ещё мог его написать? — давясь от распиравшего его смеха, спросил Такахаси. — Значит, вы с Яцуя ни разу не встречались у криптомерии? — шелковым голосом спросила Хинамори.       Под ровным сине-ледяным взглядом, красная, как варёный рак, Канае стояла с письмом в руках, не находя в себе достаточно духа, чтобы взглянуть на Хинамори. — Я сделаю вид, что не видела этого письма, и впредь попрошу ничем подобным больше не заниматься. — голос женщины звучал сдержанно, но холодно. Она явно пересмотрела свое отношение к Канае, мико больше не была для неё Милой Девочкой, а стала наглой выскочкой. («Таракану лапу оторвали — бегать он теперь не может»), как шутила мама. — Надеюсь, ты понимаешь, что я закрыла на это глаза первый и последний раз.       Канае механически кивнула. Хинамори уплыла в неизвестном направлении, а мико какое-то время неподвижно стояла возле икебаны. Едва госпожа Йонебаяши исчезла из виду, её лицо изменилось до неузнаваемости: оно побагровело ещё сильнее, искажаясь, только теперь от злости, глаза сузились, метая молнии — казалось, любой предмет, попавший в её поле зрения, тотчас же вспыхнет и превратиться в пепел.        Все знают, раненый тигр очень опасен, и попадаться Канае на глаза было бы сейчас опрометчиво. Такахаси, весь пунцовый, на глазах слёзы, ущипнул её сзади за руку, и они, корчась, чуть ли не заползли в его комнату, бросились на кровать и захлебывались от хохота, катаясь по ней. После бессонной ночи Рика была вся разбита, её тошнило, но и то думала, никогда не перестанет смеяться. — Ты видела её физиономию? — всхлипывая, выдавил Такахаси и свесился с кровати, зашарил рукой по полу, хватая упавшую подушку. — Шикардос! — Хлоп — снова поднял голову: — Я чуть не лопнул от смеха!       Рика, сев на кровати, утирая слёзы, увидела у него на столе стакан воды с листом фикуса. — Ты что, опять тренировал нэн?        Глаза Такахаси забегали по комнате. — Нет, я… Э-э… Да это я так, просто… — И как успехи? Всё ещё «Мистер Кипяток» или перешел на новый уровень? «Мальчик-Льдинка»?       Такахаси нахохлился и посмотрел на неё довольно-таки злобно. — Ха-ха, ой как смешно. — он со вздохом свесился с края кровати и аккуратненько сполз на пол. Рика перекатилась вслед за ним. — Не понимаю… Что я делаю не так? — Такахаси, ты не можешь понимать или не понимать, потому что ничего не знаешь о нэн. Твой подход… — если она сейчас скажет, что обезьянки тоже повторяют за людьми, но за сравнение с обезьяной после «Мистера Кипятка» Такахаси точно обидеться и перестанет с ней разговаривать. — Не имеет под собой базу знаний. — Что это значит? — Это значит, что ты просто повторяешь за Сейширо-саном, не зная, что на самом деле он делал на самом деле со стаканом воды в тот момент. — Я знаю — он освободил из себя нэн. — Да, но как именно тебе известно?       Такахаси умолк, придавленный квадратурой круга. Вид у него стал немного беспомощным. — Слушай, я пытался в этом разобраться. Если нэн это жизненная энергия, то её можно высвободить с помощью каких-нибудь практик. — Каких, например? — Не знаю, йога? — Йога? — переспросила Рика с улыбкой. — Знаешь, Такахаси, не думаю, что если ты свернешься в позу лягушки, то это как-то поможет тебе открыть источник твоей ауры. — Ну а что тогда? — вспыхнул Такахаси, как от обиды, а потом вспылил: — Помогла бы мне лучше! — Чем? — Рика развела руками. — Я знаю не больше тебя. — Неужели Сейширо-сан до этого ни разу не говорил с тобой о нэн?        Рика воззвала к закоулкам своей памяти, но ни один момент за последний год, в котором бы участвовало обсуждение нэн с монахом, не отозвалось. Она помотала головой. — Тогда сама подумай. Вдруг тебе придёт что-нибудь толковое в голову. Ты же умная.        Рика посмотрела на него, не скрывая скепсиса. Такахаси так часто повторял «Ты же умная» во время каких-то затруднительных ситуаций, что, видимо, считал эту фразу своеобразным заклинанием, которое способно привести её к неожиданным озарениям, забывая, что та срабатывала примерно никогда. Нет, всё-таки объяснять очевидные вещи ему было бесполезно. Рика взглянула на стакан с водой. — Я думала над кое-чем… — протянула она, прикусив ноготь. — Мне кажется, нэн это что-то вроде вирья — энергия, направленная на достижение цели, сила намрения, которая существует внутри человека, но если её каким-то образом выпустить наружу и усилить, тогда она превращается в способность. Сначала я думала, что нэн это аура, которую излучает тело, и пользователи нэн просто научились ей осознанно управлять, но должен быть какой-то стимул для того, чтобы чувствовать её и взять под контроль. — Я что-то ничего не понял. По-моему, ты слишком глубоко копаешь. — протянул Такахаси тоном «не занудствуй», который Рика слишком хорошо знала. — Я хочу сказать, что если достаточно развить силу намерения, то как только она достигнет определенной точки, тогда лист в стакане зашевелиться. Наверное, есть каналы… или места в теле, где они открываются, выпуская ауру наружу. — А-а! — воскликнул Такахаси — его лицо просияло. — А… как их открыть?       Логичный вопрос — если бы только кто-то из них знал на него ответ. Они переглянулись между собой. — В своих наставлениях Будда говорил, что вирья усиливается во время долгих практик медитации… — Стоп-стоп! — Такахаси замахал руками. — Рика, вы же на дзюдо медитируете, раскрываете чакры и всё такое. Попробуй! Может, у тебя получится! — Медитация нужна для достижения осознанности и концентрации, чтобы лучше усвоить знания, полученные на тренировке, а не для того, чтобы раскрывать чакры. — отозвалась Рика поучительным тоном, который Такахаси особенно не любил, потому что в её голосе сразу появлялись интонации Микито-сан. — Ой, Господи, ладно, как скажешь, просто попробуй, а? — закатил глаза Такахаси. — Или боишься опозорится, если ничего не выйдет? — Ну тебя я точно не переплюну. — парировала она, в ответ на что Такахаст зажал её голову у себя под мышкой, и ткнул ее в слабое место между ребер, заставив взвизгнуть, и попыталась укусить его за руку. Рика была маленькая, но дралась очень свирепо. — Отпусти! — Только когда согласишься! — Хорошо, хорошо, только отстань! — Такахаси ослабил хватку — Рика проворно вывернулась из его рук, напоследок больно ущипнув за щёку. — Дурак! — Ой, блин, — посмеиваясь, сказал он, потирая лицо, провожая взглядом, как та топает к столу.       Рика села перед стаканом с водой. И что же ей делать? Она чувствовала себя невозможно глупо и пожалела, что согласилась. Медитаций в додзё проходили под конец занятия, и к тому времени Рика, обычно, была настолько уставшая, что только и боялась, как бы не заснуть во время неё, что уж говорить о том, чтобы приводить в порядок ум и достигать духовного прозрения. Поставив руки по бокам стакана, Рика глядела на дрейфующий листок фикуса, попытавшись сосредоточиться.       «Ничего не выйдет. Мне тогда показалось. Как у меня получится освободить нэн если я сама не понимаю, что делаю?».       Рика прикинула, как можно применить приёмы концентрации, которым её учили на дзюдо и кэндзюцу, чтобы дело стало более осознанным. Время для неё резко замедлило свой ход и распалось на отдельные мгновения, как это всегда бывает, когда человек глубоко уходит в размышления. Нужно было с чего-то начать. С чего же? В голове крутилась какая-то мысль, не дававшая ей покоя. И тут догадка промелькнула — на секунду ей даже показалось, что какое-то невидимое существо легонько дунуло ей в ухо.       «Каналы». Идея была неплохой, по-крайней мере, как ей казалось. Можно представить ауру, как воду, текущую по телу, как по каналам, подобно тому, как монахи во время медитации учат представлять духовную энергию, проникающую сквозь каждую клетку тела для того, чтобы привести в ум ясность.       Вспоминая все, о чем ей говорили на занятиях, Рика абстрагировалась от внешней действительности, пытаясь сконцентрироваться исключительно на исследовании идеи. Поток брал своё начало в кончиках пальцев подобно узкому ручейку, текущему через пальцы и кисть, разветвляясь акведуком между косточками и сливаясь в реку, которая впадала в предплечье, затем — в плечо. Пониже затылка закололо, будто к коже прикоснулись чем-то холодным или же необычное ощущение возникло от того, что в состоянии концентрации все её чувства обострились. Река разливалась в русле туловища, ответвляясь в рукава и протоки. Это было длительное и весьма интересное путешествие: сначала вверх, до самой вершины, потом обратно к подножию…       Листок, как и вода, не шелохнулись. Рика, изначально настроенная скептично, даже разочаровалась, но решила на проверку опустить палец в стакан — просто чтобы убедиться. Сухой.       У неё перехватило дыхание. Задыхаясь от волнения, Рика судорожно вздохнула и снова погрузила палец в воду. Сухой. Он был сухой. Выкинув лист фикуса из стакана, она в третий раз поместила пальцы в воду по самые костяшки и какое-то время подержала, и, вытащив, прислонила к щеке. — Рика?       Она вздрогнула, отдернувшись от стакана, будто тот был горячим. Такахаси, сидя за её спиной, недоуменно глядел на неё со сведенными на переносице бровями. — Ты что делаешь? — Ничего. — поспешно ответила она. — Давай так, — в её голосе было что-то странное — она как будто испугалась. — Займемся этим после свадьбы, хорошо? — А сейчас-то чего нельзя? — Такахаси был несколько обескуражен таким поворотом. — Да что с тобой? — У меня голова разболелась. — мысли у неё бежали в разных направлениях: замешательство и подозрение, что она с ума сошла, мчались по своей собственной траектории, хаотично и разобщенно.

***

      Потирая слипающиеся глаза, Сакурай спустился по лестнице на завтрак. Навстречу ему шла Арисава. — Доброе утро, Арисава-сан, — поздоровался Сакурай.       Та, завидев его, остановилась, заморгала, и рассеянно улыбнулась — пушистые золотые волосы, пустые голубые глаза, словно у отмороженной куклы с Хинамацури. — А, Кига, здравствуй. Идёшь на завтрак? — Гм, — а имеет ли хоть какой-то смысл её поправлять? Арисава путала их с Кига с тех самых пор, как впервые их увидела. — Да, как раз туда и направляюсь. — А где твой брат? — Он, вроде, уже там. — из обеденного зала доносился аромат кофе и свежеисчепеченных тостов, от которого у него сжался желудок. Арисава стояла прямо посреди прохода, ему хотелось поскорее сбежать, но он не знал, как повежливее откланяться. — Его зовут Сакурай, да? Вы с ним так похожи! — Мы близнецы, госпожа Арисава. — терпеливо (нет) сказал Сакурай, заглядывая ей за плечо. — Ах вот оно в чём дело. Что же, беги на завтрак, не буду тебя задерживать.       Видимо, у него на лице было написано, до чего он хочет сбежать, и женщина, наконец, дала ему проход.        Пока он шел, то про себя думал, как с ней общаются собственные дети. Его мать, поглощенная в собственную персону, тоже была отрешенная и мало на что обращала внимание, но её безразличие скорее было результатом того, что её вообще мало что в жизни интересовало, кроме неё самой, а с Арисавой явно было что-то не так, вернее, с её головой.       Сегодня завтрак подавала Морена. Когда он зашел, та ходила вокруг стола, за которыми сидели его брат, Яцуя и Годжо, разливая апельсиновый сок. Сакурай, увидев её, обрадовался. — Привет, Рени-чан, — бросил он, подмигнув ей, и уселся за стол. Морена, ничего не сказав, кинула на него взгляд, слегка поджала губы в улыбке. — Что будешь на завтрак? Тост с корицей? Или дораяки? — Дораяки. И побольше шоколадной пасты.       Морена налила ему кофе, бросила туда два кусочка сахара и долила толстый слой сливок — как он любит. — Спасибочки. — Хочешь яйцо — может, тебе яйцо-пашот сделать? — спросила служанка, подойдя к Годжо. — Или яичницу? Или омлет? Как ты хочешь? — Я люблю омлет! — воскликнул тот. — Смогу даже из четырех яиц съесть! — Не сможешь, — сказал Яцуя, осклабившись. — Смогу! Из шести! Из целой коробки яиц! — Да заткнись ты, Годжо. Хватит верещать.       Мальчуган обиженно нахохлился. Сакурая было жалко Годжо, который глядел на старшего брата восторженным взглядом и ходил за ним хвостом, но вечно получал от него пинки. Его тетка, Хинамори, троюродная сестра матери, вечно носилась с Яцуя, как с писаной торбой, а на Годжо почти не обращала внимание. Годжо был приятным мальчишкой, наивным и незлобным, но в тени брата его мало кто замечал. Когда он сидел где-нибудь в укромном уголке в одиночестве со своей портативной консолью «Стим Дек» или набором конструктора, который ему почти наверняка покупали не потому, что его очень любили, а лишь бы отцепиться, то выглядел так, словно уже смирился с тем, что и жизнь — сплошное разочарование, и от него всем сплошное разочарование. Сакурай разу не видел, чтобы тот приглашал в гости друзей или его самого кто-то звал к себе. Годжо было десять лет, и, по-хорошему он бы мог стать неплохим компаньоном для игр с Такахаси и Рикой, но Хинамори позволит ему водиться с ними только через ее труп, как и Яцуя, который презирает их и постоянно гнобит, а пойти им у Годжо не хватит смелости. Порой, когда те шли куда-то вдвоё, оживленно болтая или дурачась, он провожал их тоскливым взглядом и вздыхал — глаза у него становились потухшие, пустые, как у пилотов «хьюи» в игре «Десантники 2: Вторжение в Лантау», в которую он любил играть на своей приставке. Тоску его можно было понять: вот они сверстники, прямо под боком, а общаться с ними — запрещено, потому что они претят эстетическому вкусу мамаши. — Эй, Саку. — позвал его Яцуя, когда Морена ушла на кухню. — Чего тебе надо? — Это та блондиночка, с которой ты тусуешься? — У неё имя есть. — Ага, ну да. — хохотнул Кига, поглядев на него так, будто он словил его шутку (ничего подобного). — Как её там, Мо… Мори? — Морена. — Она с нами в прошлом году ездила на тот игровой конвент. За ней ещё маньяк какой-то всё таскался и уговаривал её примерить косплей Сенуа. Говорил, мол, он один из разработчиков «Хеллблейд» и хочет сделать её лицом второй части. — По-моему, он к играм вообще не имел никакого отношения. — хмыкнул Сакурай, хлебнув кофе. — Да он был фетишист какой-то. Все, что он там болтал про скандинавскую мифологию и привязанных к тотемным столбам девушек, по ходу было старой доброй бондажной порнухой. Помнишь, как он умолял её примерить очелье Сенуа? — Сакурай покосился на Годжо, но тот, погруженный в свою игру на приставке, ничего не замечал вокруг себя. — Кто знает, конечно, может, он и правда разработчик «Хеллблейд», но видно же, что он был просто извращенцем. Кожаные штаны, этот его пирсинг и с такой-то улыбочкой. И в вырез он ей все время пялился. — М-м, — протянул Яцуя.        «Умолкни, твою мать». Ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то марал Морену в своих мыслях, особенно Кига или Яцуя, который и так поглядывал на неё, как на кусок мяса.        Зашла Морена с подносом, разнося тарелки с завтраком. На тарелке лежали четыре идеально круглых дораяки, от которых ещё дымился пар, с украшательством в виде клубники и веточки мяты, а на краю тарелки шоколадным соусом красовался рисунок в виде жабы, в точности повторявший Гамакена у него на футболке. Чёрт, подумал Сакурай, какая же всё-таки Морена классная. — Приятного аппетита. — Морена поставила перед Годжо пышную жёлтую массу с тягучим сыром, приправленную зеленью и перцем. Аромат шел восхитительный, но Годжо есть не спешил — взяв вилку, он пристально посмотрел на тарелку. — А сколько тут яиц? — Три штуки. — Почему всего три? — спросил мальчишка, озабоченно нахмурив лоб, и заёрзал на стуле, пока Морена наливала ему сок. — Я же говорил, что могу и из целой упаковки омлет съесть! Честное слово могу! — Годжо, в тебя столько не влезет. У тебя живот потом разболится. Помнишь, в воскресенье ты съел десять палочек данго и мы вызывали тебе врача? — Ну-у… — протянул Годжо, почесывая нос. — Ладно. Тогда положи мне бекона! — Сколько кусочков? — Пять! — Но ты съел черничный кекс, две вафли и хлопья. — Да, но Яцуя вчера съел три вафли и ты положила ему пять кусков бекона, — упрямо сказал Годжо, и подёргал её за длинную юбку, привлекая к себе внимание. — А я съел только две вафли! Почему мне нельзя пять кусков бекона? — Дружок, тебе пять кусков бекона — многовато.       Годжо хотел было что-то сказать, но вместо него раскрыл пасть сидевший рядом с ним Яцуя: — Тебя что, кто-то спрашивал, сколько ему бекона класть? Положи ему два куска. И не «ты»-кай. Он тебе не дружок. — Прошу прощения. — очень ровно отозвалась та. — Н-но я хочу пять… — робко запротестовал Годжо. — Обойдёшься. Рот закрой и не ной. Бесишь уже. Ещё одно слово и я твою приставку в окно выкину, понятно?       Губы у Годжо задрожали, в глазах застыли слёзы — он уткнулся в тарелку, хлюпая носом. Яцуя посмотрел на него с отвращением и, фыркнув, отвернулся. — Хнык-хнык, — вставил Кига, не отрывая взгляда от телефона.       Положив два кусочка бекона на тарелку Годжо, Морена вернула тарелку на стол, собрала салфетки, положила их на поднос и почти подошла к двери, как тишину разрезал голос Яцуя: — Ну и перед кем мне тут на колени встать, чтоб кофе принесли? — спросил он, оттолкнувшись одной рукой от стола, резко отодвинув стул. Морена остановилась перед дверью и несколько секунд ничего не делала, думая, как лучше — отнести поднос и вернутся или сразу разлить кофе. — Долго мне ждать? — Ты что, сам себе кофе не нальешь? — сказал Сакурай с раздражением, кивнув на кофеварку, и услышал, как служанка ставит поднос на край стола. Взяв дымящуюся кофеварку, она налила кофе Яцуя. По стенке чашки потекла крохотная капля напитка. — Ты пролила. — Простите, господин. Я сейчас всё уберу… — Я не хочу чашку брать из грязного блюдца. Принеси новую.       Сакураю захотелось ему врезать. Морена вернулась из кухни через минуту с чашкой и тряпкой. Одним движением вытерев стол, она убрала грязную посуду и налила кофе в чистую чашку. Яцуя это время следил за каждым её движением с какой-то жутковатой неподвижностью. Темно-коричневая капля стекла по стенке кофеварки и упала на стол. Тот взял салфетку, вытер каплю, скомкал и бросил на пол. Салфетка приземлилась возле соседнего стула. — Подбери. — Руки отсохнут самому поднять? — выплюнул Сакурай, его аж затрясло. — Нафига? Разве не для этого в доме держат слуг? Мусор подбирать и всё такое. Так пусть делает свою работу. — Яцуя кинул вниз выразительный взгляд. — Давай, пошустрее.        Повернувшись, Морена нагнулась, чтобы взять с пола салфетку. Яцуя сидел, развалившись на стуле, положив руку, согнутую в локте, на спинку сидения. Когда девушка выпрямилась, он снял руку со стула и шлёпнул её пониже спины. — Зад у неё и правда что надо.       Подобрав салфетку, Морена выпрямилась и обернулась. Лицо у неё было густо покрасневшим от унижения — щеки запунцовели, краска залила и шею, глаза выражали смятение и растерянность. На лице Яцуя играла хитрая ухмылка, Кига, прикрыв рот сжатой рукой, издал сдавленный смешок. — Что-то… Желаете ещё что-то на завтрак? — прошелестел её голос в тошнотворной тишине. — Не-а, можешь идти. — отмахнулся он.       Подобрав салфетку и забрав посуду, Морена вышла из комнаты с подносом до странного ровной спиной, словно остатки гордости были опорой, которые помогли ей не только сохранить вид, но и захлопнули, заперли все чувства на лице, сделав из него неподвижную маску. Сакурай проводил её взглядом. Никогда ещё ему не приходилось видеть выражения такого отречения от всего и вся. Если бы та хоть чуть-чуть дрогнула ресницами или шевельнула губами, мир, который она пыталась отринуть, принял бы это движение за проявление слабости и раздавил бы её. — Ну ты даешь, чувак, — прыснул Кига.       Яцуя, как ни в чём не бывало, стал рассказывать Кига какую-то школьную историю. Сакурай потянулся за тостом. Яцуя, отвернулся к брату, но он не слышал, над чем там они гоготали, потому что в ушах у него стоял треск, как будто его окружало облако саранчи. Но когда он взглянул на стакан со свежевыжатым яблочным соком, стоящий рядом с Яцуя, треск в ушах стал потише, а голова — почище. Он взял лежащий в самом низу поджаренный тост. — ЧЁРТ!       Пуф — стук, плеск — Яцуя вскакивает с места, громко выругавшись, опрокидывает стул, воспроизводя больше грохота, чем голем. Стакан, прокатившись по столу, полетел вниз и разбился об пол, разлетелся на куски с дребезжащим звоном. Годжо вскрикнул, подпрыгнув на месте. Кига сначала вытаращился на пол, а потом — на мокрые джинсы Яцуя. Сакурай непринужденно уселся с тостом обратно, взял нож и принялся методично намазывать на него толстым слоем ягодный джем. — Какого хера ты творишь, придурок?! Совсем офонарел? — рыкнул Яцуя.       Не отрываясь от занятия, Сакурай поднял на него колкий, вызывающий взгляд. — Ой, Яцуя, ты что, обмочился? Ну ничего, мы никому не расскажем. Ты иди переоденься, пока никто не увидел, что ты в штанишки напрудил.        Глядя на его багровую рожу, Сакурай, бросив нож в тарелку, злобно усмехнулся. — Ты специально его опрокинул? — Да, специально, потому что ты, недоделанный мудозвон, который так и напрашивался на это. Я бы твою гребенную башку в унитаз опустил и держал бы там до тех пор, пока тебя туда не вырвет. — прошипел он. — Больше не пяль на неё свои свиные глазёнки и руки свои держи при себе. Или тебе кости ещё не ломали, тупой ты недоумок? — Хватит, Саку.       Это был Кига. Сакурай моргнул, и пелена будто спала с его глаз. Все уставились на него, будто он на их глазах превратился в ящерицу. — Ты ещё получишь за это. Яцуя вскочил из-за столу сердито протопал к двери и оглушительно хлопнул ей. — Ага, давай, зови свою мамашу, которая тебе вечно зад подтирает, — пробормотал он себе под нос. Лизоблюдский слуга клана, вечно готовый выслуживаться перед хозяевами и прискакать по первому их зову, которого Рика метко назвала Бамбуковая Жердь, бросил на него взгляд, полный неодобрения. Сакурай скорчил ему рожу и повернулся к Кига. — А ты чего ржешь, дегенерат? Смешно тебе?       Тот нахмурился. Кига долго на него смотрел. Перевел взгляд на дверь. — В чём дело? Эта девка просто служанка. Ну шлёпнул он её, ты-то чего завёлся? — спросил тот, и, помолчав сказал. — У вас с ней что-то есть?       Сакурай перестал жевать, застыв, не донеся вилки до рта. — Завязывай пороть чушь. — Ты что-то слишком много времени с ней проводишь. Я видел, как вы пару дней назад кормили рыб на мосту, а до этого ты ей помогал нести коробки в дом. — И что дальше? — Не знаю. — Кига так и продолжал глядеть на него, будто распекая. — А что дальше?        На стол упала тень от трепыхающихся занавесок. Сакурай затолкнул огромный кусок тоста в рот, косым взглядом выхватывая Жердь, который стоял у двери с видом глухонемого. — Родители тебя убьют. — За что? — Сам знаешь. — Я не врубаюсь, о чем ты. — хохоток, вышло очень натурально, — Объяснишь или так и будешь на что-то намекать?       Кига фыркнул и выдвинулся из-за стола. — Я наелся. — Ну и вали.       Только когда хлопнула дверь Сакурай почувствовал, как у него на спине выступил холодный пот. Хлеб застрял в горле камнем. Он взялся за стакан и запил его двумя огромными глотками сока. Они с Годжо остались за столом вдвоём — тот сидел всё это время, держа в руках вилку, так и разинув рот. — Годжо, сделай всем одолжение, не вырасти мудаком, как твой брат.       Мальчишка нахмурился — несмотря на то, что Яцуя обращался с ним по-скотски, тот боготворил старшего брата. Сакурай тоже в его возрасте боготворил Рейко — пока не вырос. — Не обзывай братца говнюком! — запальчиво. — Да, ты прав, я забыл. Он ублюдок. — Сакурай потер глаза, взял тарелку Яцуя и переложил ему четыре куска бекона с тарелки. — На, ешь.       Годжо боязливо глянул на свою тарелку, будто Сакурай положил ему туда змей. — Я не буду есть, — угрюмо сказал тот. — Если Яцуя вернется, и увидит, что я ем его бекон, он меня накажет.       Сакурай посмотрел на Годжо. «Накажет». То, как он это сказал, как какую-то обыденную, рутинную вещь, заставило его мгновенно представить себе всю его жизнь с безразличными родителями и гнобившим его старшим братом, который пинал его, плевал в тарелку, ломал его игрушки, зарывал его лицом в песочницу, пока барахтался и задыхался. — Тогда затолкай всё в рот и беги, — бросил ему Сакурай и вышел из-за стола.       Сакурай зашёл кухню. Морена стояла возле плиты в перчатках и натирала тряпкой комфорки. Она не выглядела грустной или огорченной, просто — сосредоточенной. Он знал, что та заметила его присутствие, но головы не повернула. — Ты как? — спросил Сакурай, не сводя с неё глаз. — Ничего, всё хорошо. — отозвалась Морена, продолжая тереть плиту, хотя та уже сверкала, убрала упавшие на лоб пряди кистью руки. — Ты что-то хочешь? Приготовить тебе что-нибудь? Сакурай мотнул головой. Он не знал, куда деть руки, они висели бесполезными плетьями. Ему хотелось, чтобы Морена посмотрела на него, хотел коснуться её, утешить, но что-то в её скованной, напряженной позе испугало его, и он не осмеливался подойти ближе. — Как тебе дораяки? — Суперские. — выдавил он. — Мне понравились. Очень вкусно. — Ну и хорошо. А то я боялась, что переборщила с шоколадным соусом, — уже спокойнее сказала девушка, будто с собой говорила. — и тесто вышло какое-то жидкое, растекалось по сковородке. В следующий раз больше муки добавлю. Или разрыхлителя поменьше, но тогда придется добавить больше молока, чтобы тесто тугим не вышло… — Рени.       И тут Морена взглянула на него. Глаза у Сакурая округлились — на миг их взгляды встретились, столкнулись, и взгляд этот он будет помнить до самой смерти. Она первой отвернулась, пряча покрасневшие веки. — Я этого тупорылого недоумка в землю урою. — прошипел Сакурай сквозь зубы; он даже голоса своего не узнавал. — Не вздумай.       Морена бросила выцветшую тряпку на плиту. — Даже не смей думать об этом, понял? Собрался защищать прислугу? — Если ты служанка, то можно обращаться с тобой, как с…? — поморщившись, Сакурай прикусил язык. — Не понимаю, почему ты терпишь такое отношение… — Не понимаешь?       Тишина. Хрупкий утренний свет, льющийся из окна на кухню, высвечивал бледную кожу, которая выглядела столь нежной, будто готова была порваться от малейшего прикосновения. Уйдя в себя, она помолчала, развернула кухонное полотенце, заново его сложила. — Всё хорошо. Правда, ничего страшного. Забудь. — сказала девушка с таким безликим радушием, что тошно стало. — А теперь иди, ладно? Мне надо посуду домыть и прибраться, и по дому ещё нужно успеть много дел сделать. Мне совсем некогда. — Сакурай уставился на неё долгим взглядом, слегка двигая челюстью, как будто одновременно пытался сказать что-то и промолчать. Говорила она отрывисто, все тише и тише. — Иди. Прошу тебя.       Больше сказать было нечего. Морена явно дала понять, что не намерена продолжать разговор. Несколько секунд Сакурай наблюдал за ней — как Морена склонилась над раковиной, моет одну тарелку, ставит в посудомоечную машину, берет другую.       Пройдясь туда-сюда по саду, залитому бесцветным, неживым солнцем, бьющимся сквозь дымно-серые пасмурные облака, Сакурай нашел Рику возле озера в чайном домике. Подогнув под себя ногу, та, склонив голову, чуть ли утыкаясь носом в тетрадь, заполняла бесконечные ячейки в прописи по каллиграфии. Рядом валялся раскрытый учебник по санскриту и словарь. — Привет! — услышав его шаги, Рика положила ручку на тетрадь, потёрла нос — на носу осталось пятно от чернил, — Что это с тобой? — спросила, увидев, как он хмурился.        Сакурай сел рядом на скамейку. Рика молча выслушала его, не отрываясь от ячеек, и не задала ни одного вопроса. Её лицо никак не менялось, только под конец её губы разомкнулись, появился кончик языка, который слегка смочил нижнюю слюной. Рика подняла голову, посмотрела на него. — Всё прямо так и было? — Говорю же. — Ну, ясно.       Чёрные точки зрачков ввинчивались в него, как две свайки, поблескивая в серебряном гало. Ему с большим трудом удалось выдержать её взгляд. — План отменяется, Сакурай. Мы идём искать щитомордника. — А? — он заморгал, не ожидав от столь резких изменений. — Серьезно? — Абсолютно. А теперь извини, мне надо успеть доделать прописи до начала занятий, чтобы показать Окано-сенсею. Обсудим всё позже, хорошо? Ты не против?        С улыбкой, похожей на точку в разговоре, Рика вернулась обратно к домашнему заданию. Он постоял перед тясицу, растерянный, потоптался на месте и ушел, промямлив «Как скажешь». Сакурай потер шею ладонью и обнаружил, что немного вспотел. Он даже не был уверен, что правильно её понял, но именно тогда впервые почувствовал нечто, чего раньше совсем не понимал: почему у него зашевелились волосы на затылке, когда в тот день месяц назад, сидя на дереве с Кига, он встретился с ней взглядом.        Через час, закончив прописи, Рика закрыла тетрадь, собрала брашпены, тушь, кисточки, ручки со стола, загрузила в кинтяку и поспешила к учебному домику. До начала первого урока, каллиграфии, оставалось всего десять минут. Как только Сакурай ушел, Рика запретила себе думать о Морене, задвинула мысли как можно дальше, запихнула в ящик, чтобы открыть его после уроков, иначе бы у неё ни за что не получилось сосредоточиться на учебе. Но не тут-то было: переходя через мост, который в её памяти навсегда останется местом, где чуть она не захлебнулась в тине и водорослях, она встретила того, кто был виновником этих неприятных воспоминаний.       Сжав зубы покрепче, Рика вцепилась в кинтяку, что холщовая ткань под пальцами затрещала, и пошла вперёд, вперив взгляд под ноги. Когда они поравнялись друг с другом, она, замедлив шаг, но не понимая взгляд, поклонилась, повторяя про себя, как сутру «за нами могут наблюдать, за нами могут наблюдать». У Гирей-сана — да и не только у него — везде глаза и уши, и, выходя на улицу, Рика старалась себе об этом почаще напоминать. — Молодец, подкидыш. Учишься с каждым днем. — протянул Яцуя. Краешком зрачка она заметила улыбочку, играющую на его губах.       Рика остановилась, пытаясь совладать с бушующим внутри гневом, подобно кипящему котлу. Впрочем, говорила она спокойно и не повышая голоса. — То, что вы сделали, — непростительно. Вы обязаны извиниться перед Мореной-сан, попросить у нее прощения.       Яцуя посмотрел на неё, как на умалишенную. — Соплячка, да ты психованная что ли? Извиняться перед служкой? Ты ещё предложи мне извиниться перед коровой.       Рика думала, что если не будет смотреть в бандероложью физиономию Яцуя, то ей удастся сдержать всё, что просилось наружу быть сказанным прямо в это самое лицо, и её взгляд был устремлён на пруд. На поверхности с золотыми рыбками плавает склизкая пленка зеленой пены, целехонька. Голова Яцуя бы там хорошо смотрелась. — Зачем вы её так унизили? — Ты имеешь ввиду, зачем я поддал ей? Да просто захотелось. Я могу ее хоть голой заставить ходить. А вы с этой потаскушкой подружками стали, что ли?       Воздух перед глазами Рики дрожал, словно мерцающее марево зноя. — Как ты её назвал? — Ты настолько тупая, что тебе всё два раза повторять надо? — Яцуя осклабился. — Рассказать, что значит это слово?       Рика не подняла на него глаз. Ее взгляд бы прикован к пруду, пока подросток не встал перед ней, наклонился прямо к её лицу. — Что эта служка сгодиться и на что- то более интересное, чем подносить тарелки к столу. Например, себя. — один долгий миг слышалось только дыхание. — А теперь вали, пока я не зашвырнул тебя в пруд и не выполоскал дочиста, иначе может случиться, что вспорю тебе штаны и всавлю кое-что в то место, куда не больно захочешь.       Прогрохотали вдали пустые раскаты грома, под грозовым небом все до странного осветилось. Внезапный сильный порыв сырого от дождя ветра, словно огромными крыльями, зацепил макушки глициний.       Бывает, что доходишь до какого-то предела, когда уже нельзя больше, если не можешь сделать что-то определенное. Её всю охватило какое-то странное спокойствие. Рика даже почувствовала себя увереннее и свободнее, и слова легко слетели с её губ: — Жаль, что ты не понимаешь, как ты отвратителен и жалок.       Яцуя взял её пальцами за горло, подтянул к себе, вцепившись в кожу там, где ещё цвели синяки от прошлого раза. Рика не издала не единого звука, хоть и ощущение было такое, словно в шее у неё что-то порвалось, и его цедящий, угрожающий шёпот зазвучал прямо ей в ухо. — Слушай сюда, ты, гребанная деревенская крыса. Если не свалишь с дороги подобру-поздорову, я тебя прямо тут утоплю, и тогда меня никто не заставить извиняться. — А ваша матушка знает, что вам нравится лапать служанок и целоваться с деревенскими крысами, Яцуя-сан?        В голове Яцуя происходило что-то, напоминавшее улицу в час пик, перегруженную транспортом. Рика, перекосившись в злобной усмешке, смотрела на него исподлобья. Руки были сухими, пальцы и не думали дрожать. — Ах ты… — Яцуя. — послышался голос.        За его спиной возникла Хинамори. Не разжимая пальцы, парень глядел на неё так, словно больше всего на свете мечтал свернуть ей шею. — Нам пора. Оставь девчонку в покое. — сказала Хинамори тоном, испугавшим даже её.       Наконец, Яцуя отпустил её, медленно разжав руку. Прежде, чем произошло бы что-то ещё, Рика поклонилась, развернулась и пошла в обратном направлении. Когда она подняла голову, черные облака взлохматила электрическая вспышка молнии.       Ближе к вечеру, после окончания уроков, Рика ждала Сакурая у дзюдо, хлебая из бутылки теплую воду, и раздумывала — пока что в качестве плана. Поймать змею, пронести её незамеченной в поместье и подкинуть в комнату Яцуя было кульбитом сложным и опасным. У неё поначалу даже дыхание перехватило. Если её поймают, то раздавят в один момент, как таракана. Если же не думать о риске, которому подвергалась она сама, вопрос о том, чтобы погубить Яцуя — не в прямом смысле, разумеется, — Рику практически не беспокоил. Она не могла и подумать, что способна пойти на такое, но в какой-то момент представила, что просто играет в настольную игру, и начала расписывать ходы этой игры. Рике вовсе не хотелось снова обременять своими выходками Гирей-сана, как и не хотела стать чамаром, а ещё при условии, если план достигнет желаемого эффекта, существовала опасность для Морены, на которую Яцуя мог показать пальцем, когда начнется охота на ведьм, потому, ко всему прочему, необходимо было придумать, как эту опасность устранить.       Пока её мысли вертелись-крутились в тактических маневрах, совесть взвывала к отступлению, тормоша своего вездесущего помощника, чувство вины, но Рика задавила их ровно также, как отмахнулась от здравого смысла. Сейчас ей руководила холодная злость, и всё необходимое, чтобы осуществить задуманное — причина, средство и план. Со годами ей удалось приручить свою совесть, и к восемнадцати годам та стала такой же замызганной и поношенной, как её мозги, душа и тело. Изничтожить совесть и вину весьма трудоёмкий процесс, для этого требуется проделать долгую, тщательную работу; большинство людей лишь доходят до точки, когда они, покорно сидя на коротком поводке, помогали им в случае необходимости отпускать грехи самим себе.       Рика не заметила, как подошел Сакурай. Выглядел он, словно вот-вот взорвётся. Приземлившись на ступеньку рядом, он ничего не говорил, пока она не нарушила тишину: — Надо сделать это так, — начала Рика. — чтобы никто не подумал на Морену. Ей и руку отрубить могут. — В первую очередь больше всего мотивов у тебя. — с едва уловимой издёвкой отозвался Сакурай. — Но — так или иначе, если поднимется шум, я скажу, что это моих рук дело. Я же говорил. — Но тебе тоже попадёт. — сказала Рика. — Ну что меня, выпорят? Тоже мне беда. Никто из меня чамара не сделает, и никуда не отошлёт. Тем более Хинамори моя тётка, пусть и троюродная. Что она мне сделает? Побеснуется и всё. Поняла? Кстати, что значит «руку отрубить могут»?       Рика вкратце рассказала о краткой беседе с Хинамори после того, как Жердь привёл её в покои госпожи Йонебаяши. — Это правда? Что есть такой закон. О наказании за оскорбление членов высших каст. — Да, правда. — нехотя отозвался Сакурай. — Никто не имеет права дурно о них отзываться. За это и в тюрьму можно сесть, а тот, кто принадлежит низшим кастам, за особо тяжкое преступление, например, если ударил кого-то из них или, того хуже, члена королевской семьи — они вовсе неприкосновенны — и смертную казнь заработать может. — Бред какой-то, — хмыкнула Рика.        В поместье Йонебаяши слуги безропотно выполняют каждое поручение и, казалось, бояться сказать лишнего слова, чтобы не навлечь на себя немилость. За исключением приемов пищи, их не было не видно и не слышно, а свои обязанности выполняли с какой-то неуловимостью, ей ни разу не удалось застать, как слуги меняют постельное белье в её комнате (каждый день чистое), моют полы (до блеска), меняют завядшие цветы в вазах, убираются, чистят или готовят, косят траву. — Когда приступим к осуществлению плана? — Завтра.       Сакурай оживился и хлопнул в ладони. — Только есть одна проблема. — сказала Рика. — Морена на этой неделе каждый день в дежурит ночью в поместье. Надо договориться с кем-то, чтобы её подменили. — А кто ее может подменить? — Такахаси как-то сказал, что ты тут многих из прислуги знаешь.       Тот завис, явно не понимая, о чём это она. — Да, но я без понятия, кто из них дежурит в поместье.       Рика посмотрела на него взглядом, который порой бывал у его старшей сестры, который мог вызывать неприятное чувство, что ты умственно отсталый. — Сакурай, ты бы не мог у кого-то из них спросить график дежурства, чтобы мы нашли человека, который согласиться бы поменяться с Мореной? — Извиняюсь. Что-то я сегодня туго соображаю. — он встал со ступеньки. — Пошли.       Они с Сакураем направились через всю территорию поместья туда, где жили слуги. Пройдя через двор, они зашли в дом через чёрный ход и очутились в коридоре, соединяющем две постройки. Коридор находился под открытым небом, поэтому Рика решила, особенно когда увидела поодаль еще два сооружения, что находится скорее в миниатюрной деревне, нежели в доме. Деревянные стены и балки мерцали желтоватым светом от электрических лампочек.       Дойдя до конца коридора, Сакурай раскрыл раздвижную дверь с бумажными жалюзи. Комната, в которую они зашли, была. Стиральные машины высотой с её рост гудели и подрагивали, крутя в барабанах постельное белье, которое каждый день менялось слугами во всех комнатах. Было душно, стоял сильный запах порошка, отбеливателя и средства против накипи. В другой части комнаты, в окружении отпаривателей и парогенераторов, гладила стопку простыней высокая и узловатая женщина, стоящая в странной позе — одно бедро у нее сильно выдавалось в сторону — которую окликнул Сакурай: — Здрасьте, Анджи-сан. — Опять ты, Сакурай, — ворчливо констатировала служанка, когда увидела его. — Вижу тебя чаще, чем свою родную дочь. Чего тебе? — Я вас тоже очень рад видеть, Анджи-сан. Вы, случаем, не знаете, кто из слуг ночью за домом смотрит? — Кто? — та оторвалась от своего занятия, поглядела на него из-под пожелтевших век. — А тебе зачем это знать? — Это секрет какой-то?       Та, сощурившись, глянула на него с подозрением, после чего отвернулась и с силой провела утюгом по простыни, будто хотела продырявить её. — Изуки, Сива, Морена и Нанао.       Рика потянула Сакурая за край футболки. Они вышли во двор. — Нанао! Надо уговорить её поменяться с Мореной! — сказала Рика, как только они вышли во двор.       Сакурай сразу же нахохлился — предложение ему не шибко пришлась по душе. — Нанао? Блин, она такая вредная.       Нанао ему не нравилась. Она вечно дразнила его из-за волос, делала вид, что приняла его за девчонку, и разговаривала с ним унизительно-бодрым детским голоском, как будто он еще ходил в начальную школу. — Давай кого-нибудь другого, а? Терпеть её не могу. — Я больше не знаю никого из слуг, а Нанао, вроде, хорошо к Морене относиться, — сказала Рика. — Если хочешь, я буду с ней разговаривать.       Сакурай согласился, но без особого энтузиазма. Во внутреннем дворе, покрытым столетним мхом, они остановили одного слугу и спросили, где Нанао. Тот сказал им, что та сейчас на кухне. Сакурай часто бывал в доме прислуги и знал, где что здесь находится, потому что направился он в указанном направлении уверенно. Отворив дверь, они прошли по заставленному вещами коридору с низкими потолками, пока не очутились в тесной кухоньке со слуховым окном в потолке, раз в шесть меньше, чем в поместье и очень похожую на ту, что у неё дома с большим количеством подвесных шкафчиков и полочек в тумбах.       Стол был припорошен мукой, завален яблочной кожурой и комками теста — Нанао готовила яблочный пирог с паточным сиропом. Зубы у неё были мелкие, глаза — широко посаженные, а лоб — круглый, да к тому же она ещё смотрела на собеседника не прямо, а вполоборота, а потому слегка напоминала хмурого дельфина, за что Сакурай прозвал её Флиппером. — Плы-ывет наш Флиппер, Флиппер, — пропел он приторным голоском, — со скоростью све-ета… — Перестань. — Рика ткнула его локтем. Сакурай притворно заохал «ой-ой-ой». — Нанао-сан, добрый вечер.       Женщина обернулась, посмотрев на них одним глазом. Увидев её в первый раз Рике и в голову не пришло бы сравнение с дельфином, а сейчас — и правда… — Вы что здесь забыли? — без преамбулы сказала Нанао. — А кто же эта юная мисс? — с наигранными удивлением спросила она парня. — Неужто Сакура?        Сакурай заскрипел зубами, услышав, как его имя исковеркали на девчачий лад. — И вам доброго вечерочка, Нанао-сан. — процедил он. — И что вы тут забыли? — Нанао высыпала в мерную чашку муки, выверяя все тщательно, будто аптекарь, ни на шаг не отступая от рецепта. На экране черно-белого телевизора на подоконнике (размером не больше коробки от CD-диска) шел какой-то фильм. — Нанао-сан, у нас к вам есть просьба. — начала Рика. — Морена на этой неделе дежурит в поместье. Вы не могли бы поменяться с ней на одну ночь?       Нанао стряхнула с рук муку, повернулась и глянула на них вполоборота. — Поменяться с Мореной? Зачем ещё? — нахмурилась Нанао, совсем поворачиваясь к ним. — Мне не нужны проблемы. — Никаких проблем не будет, гарантируем. — встрял Сакурай. — Просто выйди вместо нее завтра ночью, а Морена пусть возьмет твою смену. Скажешь, что тебе позарез нужно взять отгул на следующей неделе. — Нет уж, я врать не собираюсь. Еще чего не хватало! Найдите кого-то другого. Если вы что-то задумали, меня втягивать не надо. — отрезала Нанао, выжимая кухонную тряпку. — Я служу этой семье больше двадцати лет, ещё когда Ринтаро-сама был главой, и собираюсь пробыть тут ещё столько же. А с вами, детишками, свяжешься, бед не оберешься. Знаю я вас, вы только и умеете, что ябедничать да пакостничать. — Рика вытаращилась на неё, будто она с ума сошла, а Нанао все мотала головой из стороны в сторону, будто хмурый ребенок, который твердит: нет-нет-нет. — А потом — слуги виноваты! Почему, по-вашему, рассчитали Коэцу? — Нанао, мы понятие не имеем, кто это. — Я тебе скажу, кто такая Коэцу. Её взяли еще когда господин Инумацу был жив, упокой боги его душу. Сказать вам, за что её уволили? Задремала на часок в гостиной. Бедняжка пашет с утра до ночи, так убиралась, что не придраться, вымывала все углы до блеска, не оставляла ни пылинки, ни соринки. Тоже мне проступок. Кто угодно на неё месте утомился. А кое-кто это увидел и сразу побежал жаловаться, мол прислуга-лодырь. И где она теперь? Хмм?       «Да какая муха ее укусила?» — подумал Сакурай. — И глазом моргнуть не успеешь, как и тебя вышвырнут…       Сакурай прокашлялся. — Очень жаль, конечно, Коэцу, но мы ничего против тебя не замышляем.       Нанао развернула кухонное полотенце и заново его сложила. — Вот что, детишки, идите-ка вы отсюда. Некогда мне с вами тут рассусоливать. Тебе, девочка, я тоже не советую влезать в неприятности. Иначе закончишь там же, где и Сейдо-кун.       Рика молчала, изучая служанку взглядом, а потом очень тихо сказала: — Нанао-сан, я бы никогда вам ничего дурного не сделала. Вы ведь близкая подруга Морены. Я уважаю вас также, как её. Нам больше не к кому обратиться, кроме вас. Если это как-то изменит ваше решение, прошу, возьмите, — она запустила руку в карман и вытащила оттуда купюры — деньги, оставшиеся посла фестиваля. — А если нет, то заберите за то, что потратили ваше время. Это все деньги что у меня есть. Здесь тысяча шестьсот дзени.       Сакурай хотел что-то сказать, но Рика так посмотрела на него, что у него отнялся язык. Нанао долго молчала. Потом посмотрела на неё, и перевела взгляд на деньги, лежащие на столе. — Завтра, говорите? — спросила она наконец.       Рика кивнула. — Я подумаю. А теперь уходите отсюда. Давайте, оба.       «Ах ты ж меркантильная дельфиниха, Нанао» — желчно подумал Сакурай.       Они пошли к поместью Рика, держа руки в карманах, шла по дорожке, смотря себе под ноги. О деньгах она не переживала — взяла их на тот случай, если уговорить словами не получится.       На полпути, возле тясицу, им встретился Такахаси. Едва тот услышал, что они собираются сделать, Такахаси с минуту буравил её взглядом, а потом не на шутку вспылил: — Рика, ты сбрендила, что ли?! Тебе нельзя лезть в очередные неприятности! Ты кое-как отделалась от наказания в прошлый раз! Поймают сейчас — тебе крышка. Хинамори с тебя всю шкуру спустит! Тебя точно выгонят, ты понимаешь?! — Понимаю, — ответила Рика так, будто на самом деле ничего не понимала да и не желала понимать. Говорила она грубовато, и Сакураю вдруг стало её очень жаль, а отчего — он и сам не понял.       Такахаси повернулся к Сакураю. — Ты хоть ей скажи! — Такахаси, прекрати. — Если ты не дашь клятву, что бросишь эту затею, то я всё расскажу Гирей-сану. — отчеканил он. — Ничего ты не расскажешь. — Расскажу. — упрямо повторил Такахаси, злясь от того, что та в очередной раз уперлась рогом и не слушает.       Рика молча смотрела на него. На её лице не дрогнул ни один мускул, но Такахаси видел, как по нему словно прошелся сквознячок, накрывший тенью её глаза. — Я ненавижу Яцуя и хочу его наказать. — Слушай, — продолжил Тахаси, потому что Рика всё не отвечала. — Сначала Адзуса, потом чамар, теперь это. Мне тоже нравится Морена, но тебе надо о себе думать, а не о… — А за меня бы ты отомстил?       Такахаси слегка опешил, не ожидав такого вопроса. Протянулась пауза. — Да. — но отозвался он как-будто бы неуверенно.       До этого момента она не признавалась в этом сама себе, но её обидело, что в тот день, когда ей досталось сначала от Яцуя, а потом во время прилюдной унизительной сцены за ужином, Такахаси волновало лишь то, что на неё обозлилась Хинамори и всё твердил, что она наживает себе проблемы. Может, оно и так, конечно, только вот если бы Яцуя — кто угодно — посмел тронуть Такахаси хоть пальцем, она направила бы все усилия на то, чтобы придумать, как сделать так, чтобы он мучительно страдал, и наплевать ей с высокой колокольни, какие там последствия её ждут. — Не волнуйся. Ничего не случится.       Рика улыбнулась. Такахаси посмотрел на подругу и ему сделалось не по себе. В этот момент он почувствовал, какой холодной и страшной может быть её улыбка. В отличие от Такахаси, Сакурай уже видел у неё подобную улыбку: на лестнице, когда кончик шпильки из волос Канае был прижат к её собственному горлу с недвусмысленным обещанием угрозы. Рика обошла его со стороны, не сказав ни слова, и ссутулившись, зашагала к поместью. Такахаси проводил ее беспомощным взглядом; они оба знали, что ничего он не скажет главе и будет помалкивать. Он вдруг подумал, что вид у неё был такой, будто её здорово отделали, и что ведет она себя, как хулиганы, которые лупили малышей, а потом их самих лупили ребята постарше. Может, это все потому, что она девчонка, но Такахаси не нравилась Рика, когда она была вот такой, злой и непробиваемой, потому что в глубине души пугался её. Мысль о том, чтобы подсунуть Яцуя змею приводила его в восторг, и он бы с полдесятка змей поймал, если бы попросила — но не тогда, когда она становилась опасной для самой себя.

***

      В лесу было тихо. Над головой густо сплетались ветви айлантов, сосен и стираксовых деревьев, и поэтому на мрачной тропке, сжимающейся в ниточку, было темно. В нездоровом влажном воздухе зудели комары, а тишину только изредка нарушил резкий хруст веток под лапками кролика да грубое карканье невидимых птиц.       Они с Такахаси не разговаривали друг с другом со вчерашнего вечера, а утром, за завтраком, не перемолвились ни словом. — тот, уткнувшись в тарелку, мрачно ел шоколадные хлопья, искоса поглядывая на неё только тогда, когда думал, что она его не видит. Рика кусала губы и вся извелась от того, что всей кожей ощущала его обиду, но заговорить с ним так и не смогла. И всё же труднее всего было выносить даже не тягостное молчание, а то, с какой жуткой ненавистью сверлила их взглядом Канае с другого конца стола — оно вонзалось прямо в кожу, словно репейник, что липнет осенью к одежде. В напряженной атмосфере, царящей за столом, у неё кусок в рот не лез, и даже Такахаси съел в половину меньше обычного, хотя обычно не страдал отсутствием аппетита.        Они взяли с собой палку с крюком на конце, которую стащили из сарая, и раздвоенную рогатину. И палку, и рогатину нужно было вернуть в целости и сохранности на то же самое место, иначе будут подозрения. За спиной у Сакурая в рюкзаке болтался пустой мешок из плотной холщовой ткани, которую не прокусит змея. На руки они на всякий случай надели резиновые перчатки. Несмотря на то, что они опрыскали себя средством от насекомых, в душном, волглом лесу к ним ринулись целые тучи москитов. Сакурай ещё взял с собой жгут (если кого-то из них укусит змея) карманный нож, фонарик, но теперь казалось, что светить им не стоит.       Пока они шли, Сакурай тоном профессионального охотника за змеями с научно-популярной передачи, просвещал её в то, где прячутся змеи, чем их заманивать и как правильно их ловить. Парочку из этих советов он знал ещё со школы, но остальные подчерпнул из интернета накануне ловли, в чем, конечно, никогда бы не признался, но старался выглядеть уверенным в себе. — Ты раньше когда-нибудь ловила змей?       Рика помотала головой, мол, нет, конечно. От безделья она иногда искала песчанок, прячущихся от жары в песке или под камнями — крохотных и тоненьких, безобидных, все равно что червяков, но ловить их опасались. Юта, лучший друг Нацу, храбро брал их на руки и сюсюкался с ними, чуть ли не целуя в мордочку, доводя его до кондражки.       Сгущались, синели сумерки, они шли, и тропа сужалась, пропадала под валежником, который вырастал с обеих сторон, поэтому им приходилось идти очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы развести в стороны ветки и сучья. Рика вытерла взмокшую шею ладонью, и вдруг ей прямо в нос ударила мокротная, гнилая вонь. — Что за гадость? — гнусаво пропыхтел Сакурай. Вонь была такая — не передать словами. Желудок протестующе сжался, тошнота подкатила к горлу. Рика, зажав рукой нос, побоялась, что не сейчас вырвет. — Что там?       Сакурай, отведя от себя ветку, взял фонарик и повел светом по земле. Возле поваленного ствола дерева лежал оппосум. Он выглядел мертвым, издавая запах тухлятины. — Пошли отсюда быстрее.       Они остановились передохнуть только метров через двести. Сакурай, уперев руки в бока, посмотрел по сторонам. — Мы не заблудимся? — с опаской спросила Рика — они так далеко ушли от поместья, что она уже и сказать не могла, откуда они вообще пришли. Кругам одинаковый пейзаж: коричнево-бурые стволы хвойных, колючие кустарники бересклета, морошки и крушины. — Не переживай, я часто здесь гуляю, — уверенным голосом отозвался Сакурай. — Воздух тут влажный. Река неподалёку.       Послышался громкий, завывающий вопль — Рика сразу узнала этот потусторонний птичий возглас. Один козодой камнем рухнул вниз, за ним — два остальных, будто их утянула за собой бечева воздушного змея, накинулись на какую-нибудь гусеницу или личинку, взметнулись вверх, хлопая крыльями над их головами. ПУ-У-У-У. От этих криков, и печальных, и зловещих, у Рики по хребту пробежали мурашки. — Брр, прям как в ужастике, — буркнул Сакурай.       Они пошли дальше, держась друг за друга, ступая по мху, через сырые коряги. Ей все чудились в душной тишине какие-то шаги, чьи-то голоса, но стоило ей прислушаться, как звуки затухали, растворялись без следа. На фоне свинцово-багряного недр чернели ветки терновника. Поблизости никого не было, она слышала только глухие раскаты грома и собственные шаги. Сакурай оглянулся и увидел, что Рика, стоя по колено в осоке, нервно озирается по сторонам. — Ты чего? — спросил он. — Потеряла что-то? — Меня кто-то ужалил.       Сакурай утер взмокший лоб, и в этот момент сверкнула молния — ярко, с резким треском, и сразу же после этого загрохотал гром. Воздух гудел от комарья. — Гляди-ка.       Сакурай рогатиной отодвинул изогнутую корягу. Под ней в пожухлой траве лежал обмякший уж. Выглядел он основательно пожеванным чьими-то зубами, мухи стаей роились над трупиком. — Мангуст его покусал. Мы на верном пути — торжественно сообщил Сакурай, как заправский следопыт.       Пройдя ещё шагов сто, он, наконец, учуял знакомую вонь. Гнилостный, тельный запах ударил его в нос с такой смолой, что он как будто даже ощутил его на языке. Сакурай, согнувшись, внимательно осмотрел отдающую кисловатым душком землю и обнаружил то, что искал: — Так, смотри, — сказал Сакурай, указав на дыру, похожую на дупло в небольшом холмике из глины возле дуба. — Вот оно. Змеиное гнездо. — Значит, тут где-то рядом есть змеи? — спросила Рика, оглядываясь вокруг себя, нет ли кого поблизости. — Возможно. — кивнул Сакурай. — Надо спуститься поближе к реке. Щитомордники любят воду.        Вскоре в чёрных рядах сосен показались заросли рогозы, в которых хором надрывались лягушки, их кваканье сливалось вместе с жужжанием стрекоз и треском цикад в один общий гул. Послышался шум реки, который чрезвычайно обрадовал Рику — она, как и Сакурай, не горела желанием хрустеть ветками, наступать сослепу на гниющие бревна и прислушиваться к каждому шороху. Они переглянулись и помчались вниз по холму — ветер в лицо, вот здорово, — разогнавшись, махом одолели спуск и затормозили у самого берега, пробравшись сквозь колючие заросли клюквы.        Как только они вышли к реке, лицо им обдуло ветерком — свежим, прохладным, будто дождик. Рика с облегчением выдохнула. Вода спокойно текла в сторону юга, и была такой прозрачной, что видны все камушки на дне.        План был такой: они подкрадываются к змее — лучше после броска, когда та ещё не успела собраться для нового — и рогатиной прижимают ее голову к земле, а затем захватывают крюком (очень быстро, чтобы не успела вывернуться и ужалить) и закидывают в мешок.       Легко сказать! Сначала они наткнулись на двух щитомордников, свернувшихся на камнях на берегу. Сакурай бросил в них камнем. Змеи с шипением бросились в разные стороны, одна из них упала в воду, друга — на берег, в бешенстве извиваясь, будто ужаленная. Осторожно ступая, Рика, вытянув перед собой рогатину, выгадывала момент перед тем, как змея скрутится пружиной и бросится на них. Она думала, что хлопнется в обморок — так ей было страшно. Сакурай стоял рядом, держа наготове крюк. Змея щелкнула двухфутовым хвостом и замерла. Рика ткнула в неё рогатиной, прижимая голову к земле, но змея принялась так яростно извиваться, что она, взвизгнув, отскочила в сторону, перепугавшись, что змея ударит её по ногам. Сакурай попытался помочь ей («Держи её!»), придавив обратной стороной крюка тело, но змея ловко извернулась и вхолостую стала бросаться во все стороны, везде, где чуяла опасность.       Их пронзительные визги были слышны, наверное, до самого поместья. Добежав до середины холма, используя как опору сучья и низко висящие ветки терносливы, они упали, шлепнувшись на руки, и сидели там, в зарослях полыни, прижавшись друг к другу, переводя дух.       Третью змею им долго искать не пришлось. Сакурай, хоть и трясся от страха, настоял пойти первым и чуть не наступил на неё, притаившуюся между ивовых корней. Змея была покороче, чем предыдущие, зато толщиной с её ногу — бросившись на подростка, та чуть не укусила его, но Сакурай, все еще взвинченный после схватки с предыдущей змеей, среагировал моментально и вонзил в неё рогатину, но вместо того, чтобы обездвижить, размозжил ей голову. Хруст был омерзительный — он явно не пожалел сил на удар, пробив ей череп насквозь. Змея, находясь в агонии, вытянулась почти что в струну, вяло помотала хвостом и обмякла.        С минуту они пялились на пригвозжденную к земле змею. Сакурай медленно вытащил рогатину, стряхнув с неё рептилию. На траве остались ошметки от головы, перемешанные со змеиной кожей в густой, тёмно-бордовой крови. — Ты перестарался, — сказала, наконец, Рика. Ей было жалко змею, которую убили просто так. Ну и что, что она пыталась вцепится в ногу Сакурая? Будь она змеей, то поступила бы также. — Да-а-а, — краешком взгляда он посмотрел на убитую рептилию и передернулся и сказал, как ей показалось, хвастливо. — Зато мы, по-крайней мере, точно знаем, что можем защитится от них.       Они пошли обратно к реке и какое-то время бродили вдоль берега, пока не нашли тенистый участок, где почти не было солнца, а в в воде было полным полно ила. Будь у них хоть капля соображения, они бы тотчас развернулись, и пошли обратно, но никто из них, ни Рика, ни Сакурай, даже не помыслили об этом. — Сакурай, осторожно. Сзади! — Где? — он вскинул рогатину. — Вон там, — сказала Рика и, шагнув вперед, снова ткнула пальцем, — да вон же!       Из камышей слепо вскинулась заостренная голова — мелькнула бледная кожица под мускулистой нижней челюстью — и водяной щитомордник, слегка вильнув всем телом, снова улёгся. — У-у, эта маленькая, — разочарованно сказал Сакурай, наклонившись, чтоб получше ее разглядеть. — Смотри какая малепусенькая… — Да я тебе не… Сакурай! — вскрикнула Рика, неуклюже отпрыгнув в сторону — щитомордник зеленым сполохом метнулся к её голой щиколотке. Сакурай размахнулся и смел ужа с пути к своей жертве, вернее, он так думал, потому что вместо змеиного шипения услышал, как зашипела Рика, и та почему-то стала прыгать на одной ноге — Сакурай промахнулся и со всей дури врезал ей крюком по лодыжке, так, что у неё аж искры из глаз полетели, потому что крюк был тяжелый, металлический и попал прямо по косточке. Едва не потеряв равновесие, она покачнулась и схватилась за рогатину, чтобы самой отбиться от змеи, но буквально через секунду щитомордник вновь набросился на неё с раскрытой пастью, окончательно рассвирепев, ни на секунду не отклоняясь от цели.       «Так, Саку, спокойно, спокойно, ты не ссыкло!» — твердил он себе.       Стоя в воде по щиколотку, Сакурай занес крюк — и мир притормозил, перешел в режим замедленной съемки, когда он замахнулся и пришпилил змею ко дну. — Ха-ха! — громогласно расхохотался он. — Юху! — радостно воскликнула Рика где-то сбоку.       Змея, обездвиженная крюком, водила по воде туда-сюда своим хвостом, билась под крюком, разявив клыкастую пасть. — Теперь надо как-то её засунуть в мешок. Зажми её голову пониже рогатиной, вот тут, потом я уберу крюк.       Рика зашла в воду. Сакурай, пыхтя от натуги, изо всех сил придавливал змею металлическим крюком. Тот скользил по коже щитомордника и не давал нормально его зажать. Вдобавок, от адреналина у него тряслись пальцы, и весь он, как и Рика, был взбудоражен до предела. Сконцентрировавшись все свое внимание на змее в плену, подросток совершенно не заметил, как на берегу, готовясь к удару, сворачивается кольцами змейка — шахматная гадюка свернулась кольцами и — цык, цык, цык — постукивала хвостом, тихонько подтягиваясь в его сторону. Глухой всплеск — и змея нырнула в воду, выйдя на охоту за добычей.       Около двух лет назад они с Кига играли в бейсбол возле заброшенной фермы. Дом был обветшалый, с просевшей крышей, весь какой-то перекособоченный, будто попал в эпицентр торнадо, который хорошенько его помял и бросил на том же самом месте, где и всосал в себя. Старенький ветродуй на грязном дворе поскрипывал лопастями с дырами. «Попадешь в окно, — сказал Кига, — и я отдам тебе все очки мастерства в «Лиге Героев». «Ага, — согласился Сакурай, взмахнул битой и отбил мяч даже не глядя с такой силой, что у Кига челюсть отвисла — мяч взмыл ввысь и полетел далеко-далеко, стрелой, не отклоняясь от курса, после чего с грохотом — бабах! — пробил окно на втором этаже. Удар был фантастический, один на миллион: в бейсбол Сакурай играл из рук вон плохо, когда набирали команду, о нём вспоминали в самую последнюю очередь, чтоб не звать задротышей и придурков, Сакурай ни разу в жизни не отбивал мяч так сильно, так уверенно, так высоко — бита выпала у него из рук, а сам Сакурай, разинув рот, следил за тем, как мяч, прочертив в воздухе безукоризненную, безупречную дугу, спикировал прямиком в центральное окошко.       Через пару мгновений из дома выскочил запойного вида мужик, перезаряжая на ходу травмат. Сакурай, онемевший, не мог сдвинуться с места, в отличие от Кига, который с воплем бросился наутёк. Вид автомата буквально пригвоздил его к земле, пока владелец никакой не заброшенной фермы, угрожающе быстро надвигался на него с ружьем и что-то орал.       И ведь он знал, знал, что мяч разобьет окно, когда звучно шмякнул по нему битой, когда глядел, как мяч пущенной ракетой со скоростью света летит в стекло к неизбежной цели — вжжжик, ввуууух, банзай… — САКУ!       Взвизг Рики заставил его подпрыгнуть на месте, и тут же ощутить, как на ноге мертвым грузом что-то висит. Глянув вниз, он с тем же беспримесным, ошалелым ужасом, как на то ружье, наставленное на него, увидел, как его лодыжку окольцевала гадюка.       Сакурай заорал не своим голосом. Щитомордник выскользнул из крюка, задергал хвостом, пытаясь распрямиться, и тут в голове у Сакурая разом пронеслось несколько мыслей, самая главная из которых — БЕЖАТЬ.        Гадюка, сама перепугавшись не меньше добычи, расслабила тиски и шлепнулась в воду, намеревась в тот же момент вцепиться в плоть, но не ожидала, что жертва припустит с такой скоростью: Сакурай и Рика, врезавшись друг в друга, развернулись и бросились бежать. Рика мчалась со всех ног, сердце в ней горело, как тогда, когда они с Нацуки полканьона пробежали, припустив стрекоча от кобры, в которую тыкали палкой, думая, что та от жары совсем ослабела и была на грани смерти. Кобра была жива-живёхонька, и чуть не вцепилась Нацуки в лицо, когда тот приблизился к ней слишком близко.       Пробежав порядочное расстояние, они остановились, тяжело дыша, их, будто пьяных, шатало из стороны в сторону. Сакурай согнулся пополам, уперся ладонями в колени, хватал ртом воздух. Рика чувствовала, что вот-вот рухнет, но вокруг был сплошной камыш да багульник, и присесть было особо некуда.       Прихрамывая — ноги заходятся от судорог, легкие так и обжигают болью — она подошла к Сакураю, который скакал на одной ноге, пытаясь высмотреть, укусил ли его полоз. — Стой ты, — на одном шумном выдохе сказала Рика, проковыляла к нему, упала на колени, чтобы поглядеть на лодыжку. Ты была грязной, в речном иле и ряске, но ни точек от змеиных клыков, ни припухшей ранки не было. — Всё в порядке, она тебя не укусила. — Слава богам! Я до чёртиков перепугался! — выдохнул Сакурай. Лицо у него было пунцовое, дышал он тяжело. — Ты уверена? — Да-да, все нормально.       Сакурай заморгал — пространство вокруг чернело разводами, будто капля машинного масла упала в стакан с водой. Рика схватила его за футболку. — Та змея, от которой мы убегали, — Рика замолчала, облизнула сухие губы. — Ты понял, кто это? — Нет. Кто? — Гадюка.       Сакурай уставился на неё во все глаза и выдохнул: — Бли-ин. От её укуса и отъехать можно.       Рика вдруг стала гораздо меньше сомневаться в разумности их предприятия, точнее, в полном его отсутствии. Найдя взглядом местечко почище, в зарослях вербейника, Рика села на толстый сук. Голова у неё разболелась, ладони стали липкими от холодного пота. — Это задница, Сакурай. — Ого! Не знал, что ты умеешь ругаться!       Она ещё как умела, спасибо Нацу. — Мы так змею ни за что не поймаем, если будем визжать и бегать от них. Либо распугаем всех тут, либо одна из них нас в конце-концов укусит.       Парень бросил крюк на землю, стащил с плеч рюкзак, вытащил бутылку воды, протянул ей. Похлебав оттуда, Рика с задумчивым видом утерла рот и протянула ему. — Ты права. Надо поменять план. Но в воду я точно больше ни за что не полезу. Спасибо, хватило, — его передёрнуло. — Ночью сегодня кошмары сниться будут… — Давай я попробую поймать змею. — поразмыслив, предложила Рика. Она сама не поняла, откуда взялась её смелость; впрочем, не менее странной была и необъяснимая веселость, неудержимая радость, охватившая её, как только она начала осуществлять свой план. — Ты уверена, что справишься? Я тебя, конечно, не брошу если что, но… — Давай без «если что». — поморщилась Рика.       Она подумала: здорово было бы оглушить чем-то змею. Звуком её не испугать — змеи глухие, зато реагируют на колебания почвы, например, от ходьбы или удара палки. Ударить бы так, чтобы дезориентировать. В Касане в каждом доме был вибрационный прибор, который отпугивал песчаных змей, любящих тишину и покой, а рядом с шахтой их вообще никогда не водилось из-за буровых установок.       «Надо застать змею где-нибудь в открытом пространстве и отвлечь её шумом». В голове у Рики созрел план, которым поделилась с Сакураем. После того, как тот был одобрен, они обсудили тактику, и когда сердца у них перестали бешено колотиться, отправились на охоту. — Пошли подальше, туда, ближе к склону.       Круто спускающийся берег зарос молоденькой травкой, исчезающей в кристально-прозрачной воде, и казалось, что и там, на глубине, все дно покрыто нежно-зеленой порослью.       Через минут двадцать, обойдя берег вдоль и поперек, они наткнулись на змею с контрастной зигзагообразной чешуей и желтым брюхом, ненавязчиво лежащую в реденькой траве. Рика покрепче ухватилась за крюк, в то время как Сакурай, стоящий в десяти шагах, держал наготове рогатину. Приблизившись к змее на пару футов, Рика дала ему отмашку рукой, и Сакурай, опустив рогатину в прибрежный песок, зашуршал им, отвлекая рептилию. Та, почувствовав вибрации, изгибаясь всем телом, целенаправленно поползла к Сакураю. Ощущая дрожь волнения, Рика выждала, когда змея приблизиться и крюком придавила змею к земле. — Ха! — крикнул Сакурай.       Рика зашлась пронзительным смехом — вот это да, получилось! — но порадовались они слишком рано: крюк сидел на змее неплотно и той, после особо мощного рывка, удалось выскользнуть из тисков. Щелкнув хвостом, будто кнутом, змея устремилась к реке и нырнула в воду. Вскоре в траве промелькнула ещё одна змея — молодой щитомордник фута четыре в длину — и показал свою мордочку. Рика и Сакурай замерли и переглянулись. Она кивнула. Сакурай опустил раздвоенную рогатину и поводил ей по траве. Змея, замерев, вильнула головой в его сторону. Из расщелины рта показался язычок. Глядя щитоморднику прямо в глаза (чего, надо сказать, делать не следовало), Сакурай, сглотнув, продолжал шуршать рогатиной по сухим веточкам и войлочной поросли. Весь нос у него, казалось, был забит сырым, гнилым душком, и никогда ему от него не избавиться. Он взглянул на Рику — та стояла с каменным лицом и была так спокойна, что его страх тотчас же улетучился. Самую надежную и полезную храбрость рождает трезвая оценка грозящей опасности, но также еще и то, что совершенно бесстрашный человек — гораздо более опасный товарищ в деле, чем трус. В следующую секунду с размаху, одним точно рассчитанным ударом, которому отдала бы должное амазонка, она всадила крюк прямо под головой щитомордника.       «П…дец», — подумал Сакурай. Вслух он сказал: — Жесть!       Рика — белая, как мел, на лице ни кровинки — держала крюк, под которым неистово извивался щитомордник: не обращая на боль внимания, змея методично, рывками билась по земле, напоминая живой хлыст. Горло перехватило, а руки окоченели, как у мертвеца, но палку держала до того крепко, что никакая сила бы не смогла вырвать тот у неё. — Сакурай, мешок!       Тот, опомнившись, бросил рогатину, раскрыл мешок и вытянул руки. Рика покрепче ухватилась за крюк. Щитомордник презрительно уставился на Сакурая поблескивающими глазками и зашипел, разянув щелястую пасть, которая до ужаса напоминала ухмылку. Он чуть было не бросил мешок со страху, но Рика с каким-то нечеловеческим хладнокровием ловко подцепила змею крюком и одним броском кинула в мешок, который он тут же затянул. Змея завертелась в мешке, бросаясь на стенки.        Не сдержавшись, Сакурай подпрыгнул, взмахнул кулаком: — Есть!       Прыгая и улюкая, будто дьяволенок, он схватил Рику за плечо, затряс её, тыча пальцем в мешок со змеей. Та стояла с крюком и медленно, шумно выдыхала. Сакурай что-то возбужденно тараторил, но она его почти не слышала. — Знаешь, что? — спустя минуту выдавила Рика осипшим голосом. — Я чуть со страху не померла. — Да я сам чуть не сдох! — Сакурай бросил мешок на берег, вытащил у неё палку из скрюченных пальцев. — Ты бы видела себя со стороны! Спокойная, как удав! Подцепила его так, словно каждый день змей ловишь!        Сакурай подошел к мешку, в котором щитомордник продолжала активно пробивать себе путь на волю, потыкал в него кончиком ботинка. Рика уселась прямо на землю, чтобы перевести дух, сердце в груди по-прежнему тяжело бухало, и тут на неё накатило такое облегчение, что она расхохоталась. В ее взрывах смеха слышалась лезущая из нутра бесшабашность — грань между хмелем и истерикой. Сакурая тоже прорвало на смех, и они оба смеялись, лежа на берегу реки, рядом с шипящим мешком, так, что у них животы сводило. Рика повернула голову, уверенная, что увидит Такахаси, услышит от него шутку, но не увидела, и её вдруг пронзило такой болью, что она чуть не разревелась от того, как его сейчас не хватало. — Давай уходить поскорее, пока не стемнело.        Вечерний ветер был свежим, живительным и одиноким — Рике казалось, что весь привычный ей мир остался далеко позади. Сакурай снял с плеч свой рюкзак и запихнул туда мешок с притихшей змеей. — Тебе не страшно с ним идти? — Если мешок не прокусила, значит, и рюкзак не прокусит. Да и клыки у неё мелкие, щитомордник-то небольшой. — А если из мешка выберется? — Спасибо, пупсик, именно это я и хотел сейчас услышать перед тем, как понесу за спиной ядовитую рептилию. — Сакурай выглядел так, будто за плечами у него висела ядерная боеголовка. — Куда ты её спрячешь? — спросила Рика, пока они шли по дорожке родзи. — Я же говорили — у себя. — К тебе никто не зайдет? — А кому надо заходить? — Кига, например?       Сакурай подпрыгнул на ходу и сорвал зубчатый листочек с дзельквы. — Кига нечего делать у меня в комнате. Стрёмно, конечно, держать её рядом с собой… — он поморщился. — Ладно, ничего, несколько часов я вытерплю.       Вдвоём они сошлись на том, что змею нужно выпустить её ночью, когда все лягут спать, не раньше полуночи. В это время Рика будет у себя в комнате.       Шли они до поместья где-то целую вечность, все это время обсуждая план и последнюю треть пути им пришлось пробираться с фонариком. Вокруг что-то поскрипывало, щелкало, ухало — это совы вышли на охоту. Сакурай знал, куда идти, и уверенно ориентировался в дороге, поэтому вскоре они добрались до той части леса, где деревья росли не так плотно. Из-за гряды клёнов показались очертания поместья. Лодыжка от удара крюком у неё распухла. Приволакивала ногу, Рика морщилась от боли, стараясь на неё не ступать. — Прости. Я не хотел по тебе попасть, — виновато сказал Сакурай. Рика махнула рукой, мол, не бери в голову. Тот поддел её плечом. — Переживаешь из-за Такахаси? — Ненавижу, когда мы ссоримся. — Не переживай, помиритесь. Вы же друзья не разлей вода. Попсихует и успокоится. — рассудительно сказал Сакурай. — Мы с Кига постоянно в детстве ссорились и на следующий день снова были лучшими друзьями. — Что дальше? — при мыслях о Такахаси настроение у неё упало, надо было на что-то отвлечься. — Ты поймала змею, остальное предоставь мне. Морену мы убрали, так что на неё подозрения не упадут. Но, — Сакурай поднял палец вверх. — Кто-то должен увидеть, как ты идешь в свою комнату, и желательно, чтобы свидетелей было двое — кто-то из слуг и кто-то из членов клана.       Змея забилась в мешке, они оба вздрогнули. — Тихо-тихо, — нежно засюсюкал ей Сакурай, — не вертись ты… — Даже не знаю…       Тот затормозил, повернулся к ней. Рика глянула на рюкзак — взгляд так и тянулся к нему, казалось, что из него разрастается, отвердевает вся звенящая в воздухе дурная энергия. — Хочешь все отменить? — Сакурай вздёрнул подбородок, поглядел на неё. — Ты что, мне не доверяешь? — Доверяю, но… — Ну и все. Уж доверься мне, пожалуйста. Все последствия я беру на себя. Тем более, Жердь видел, что мы с ним поцапались за завтраком, так навести огонь на себя труда не составит… — Поцапались из-за Морены, — мрачно констатировала Рика.        Сакурай растерялся. Они смотрели друг на друга невообразимо долгий миг, оба понимая, что к чему. — Н-да, я об этом как-то не подумал, — он вздохматил волосы на затылке, — Сложновато будет объяснить, почему я заступился за служанку, а про змею-то и подавно… Но, Рика, ты пойми. — тут же отчего-то бодро продолжил он. — Скорее всего, никто вообще ни на кого не подумает. Все знают — и слуги, и члены клана — что здесь полным-полно змей. Господи, да сюда каждую неделю чувак из городской службы приезжает, чтобы их травить и уничтожать гнёзда. Конечно, их становится поменьше, но от них нельзя избавиться полностью. Мы живем в Какине, эта страна, блин, родина змей. — И часто они в дом заползают? — не скрывая сарказм, спросила Рика. — Ну, нет. Вернее, не знаю. Может, и заползают, но я о таком не слышал. — А где комната Яцуя? — На третьем этаже. — Зачем змее ползти на третий этаж? — У нее спроси! — огрызнулся Сакурай и резко перехватил лямки рюкзака. Щитомордник выразил свое возмущение неуважительным отношением шипением и, только успокоившись, вновь стал бросаться на стенки мешка — Извините, не хотел беспокоить. — Я хочу сказать, маловероятно, что кто-то решит, будто змея сама заползла к Яцуя в комната. — Рика, — Сакурай набрал воздуха в легкие, — Да или нет? — где-то в почерневших кронах заходился криками козодой. — Захотела пожалеть Яцуя?       Они смотрели друг на друга. Лицо Рики казалось безмерно усталым, но взгляд — пронзительный и подмечающий. Сакурай вдруг подумал: как сова, что топорщит перья на горле от принятого острым слухом сигнала, и жалости в этом лице — как у совы. — Яцуя пытался утопить тебя, ты его до смерти запугала змеей, — высказал Сакурай. — По-моему, всё по-честному. И не обращай внимание на слова Такахаси. Ты все делаешь правильно. — Знаю, — холодно бросила Рика.        Убедившись, что рядом никого, они вернули крюк с ротангой в сарай и пошли к поместью. — Расходимся. Дам сигнал, когда бомбы будут пущены, — отсалютовав ей, Сакурай, с рюкзаком за плечами, в которой лежал мешок с щитомордником, пошёл в дом.       Увидев Нанао, протирающую сухой тряпкой зеркало в холле, и у неё как гора с плеч свалилась. Распухшая лодыжка ныла и пульсировала всё сильнее, а на щиколотке налился синяк размером со сливу. Тихонько прикрыв за собой дверь, Рика сняла сандалии и пошла босиком. — Что это с тобой? — спросила Нанао, глядя на то, как она прихрамывает. — Ничего, ногу подвернула, — соврала Рика.       Та покачала головой. Кое-как поднявшись по лестнице, Рика взяла из комнаты юкату, заперлась в ванной, побросала одежду в корзину для грязного белья, сполоснулась под душем и включила воду. С полчаса она сидела в ванной, сжавшись, разглядывая плавающие тени на стене, пока вода не стала совсем холодной. Наконец она вылезла, оделась, на цыпочках прокралась в коридор и зашла в свою комнату. Первое, на что она посмотрела — часы. Восемь вечера. Есть ей не хотелось, но нужно было появится на ужине, сделать вид, что всё как обычно. Спускаясь по лестнице, Рика заметила за собой, что не умирает от страха и, пожалуй, не особо переживает, словно ничего не происходит — слегка потряхивало, не более.       На ужин был кайсэки из мисосиру, рыба с рисом и тофу, маринованные овощи и темаки. Усевшись на краешек стула, Рика взяла палочки и бросила взгляд на Такахаси. Тот молчал. Когда подали десерт — шарик вишневого пломбира в костяной мисочке — Такахаси подтолкнул его к ней: — Будешь? — буркнул он. — Да. — из пломбира выглядывали кусочки свежей вишни. — Спасибо.        Такахаси что-то нечленораздельно промычал. — Как, поймали змею?        Голос у него звучал невыразительно, даже как-то обыденно. Рика, не повернув головы, положила ложку на стол. По её молчанию тот всё понял. По стеклам окна застучал дождь. Казалось, что туча повисла только их головами, а дождь словно специально забрел к поместью Йонебаяши и решил возле него задержаться. — Ты, Рика, сама себя до добра не доведешь.        Рика взглянула в его сторону. Такахаси глядел в ответ, стараясь угадать, о чём она думает, чтобы понять, есть ли у него шанс уговорить её этого не делать. Он слишком хорошо её знал, чтобы понимать: если улучить нужный момент, если её правильно попросить, она всё что угодно для тебя сделает, пойдет себе наперекор.       Но он ничего не сказал. Посмотрев на Рику, он не увидел на её лице и тени живого чувства. То была даже не холодность. Бесстрастность этого лица могла означать отвращение, но отращение не к Яцуя, а ко всему человеческому роду или вообще к чему-то абстрактному, и Такахаси понял — ничто её не проймёт. — Куда надо, туда себя и доведу. — произнесла Рика, и встала из-за стола. — Если тебя спросят, скажешь, что ничего не знал.       Такахаси не стал её останавливать. Несколько минут он просидел перед тарелкой с недоеденным мороженым, гадая, когда упустил то время, после которого его подруга начала меняться. После того, как они стали послушниками? Когда взяла в руки боккэн? На него вдруг нахлынуло чувство заброшенности, но плакать не хотелось.       Возвращаясь к себе в комнату, Рика встретила на пути трех слуг, но никого — из членов клана. Она подумала даже выйти в сад, чтобы попасться хоть кому-то на глаза, но Нанао, увидев, что она идёт на улицу развернула и отправила к себе. «Время уже позднее, нечего на улице гулять». Пока она шла, то беспрестанно зевала, так что каждый, кто видел её, сказал бы, что она должна уснуть мгновенно. Но Рика не спала, а долго лежала, следя за стрелками часов.        К двенадцати в поместье стояла мертвенная тишина. Собственное дыхание казалось ей оглушительно громким. Она слышала, как шумит в ушах кровь. В какой-то момент её настолько извело ожидание, что она уже готова была всё отменить, но смогла унять порыв — назад пути не было, она уже прыгнула в темноту, поэтому улеглась обратно, прислушиваясь ко всем звукам, доносившимся снаружи, но слышала только шелест листвы за окном. Когда большая стрелка на циферблате перевалила за половину первого, Рика поднялась с постели и стала расхаживать по комнате. В голову лезли самые разные мысли: видел ли их кто-то возле сарая? Или то, как они выходят из леса? Если кто-то заметил их с крюком и ротангой для ловли змей, то после сегодняшней ночи сложить один к одному ему будет расплюнуть, хотя то, что их кто-то засёк, было маловероятно: они дошли чуть ли не до другого конца территории, в самую глубь, где не было ни людей, ни построек и перелезли через забор. Но — Рика остановилась посреди комнаты — теперь-то чего переживать? Эта черта — делать и не думать о последствиях — у них с Нацуки была общей.        В час ночи Сакурай влетел в её комнату: лицо у него было гадкое, злобное, как у мальчишки-восьмиклассника, глаза горели. — Бомба пущена! — объявил он.        У неё аж сердце зашлось. Стоя у кровати, Рика кивнула. Сакурай показал большой палец и помчался обратно к тебе. Когда топот ног стих, она села на покрывало, скрестив ноги по-турецки и напряженно вслушивалась в безмолвие. Зловещая тишина.       А потом раздался дикий вопль.        Рика вскочила на ноги, бросилась к окну. Со внутреннего двора слышались крики Яцуя, выскочевшего на улицу. Не прошло и минуты, как к ним присоединились чьи-то возгласы, топот ног и хлопки сёдзи — весь дом в одно мгновение ожил, задрожал, пришел в движение, встал на дыбы. По спине у неё словно прошелся электрический разряд, от которого приподнялись волосы на затылке и задрожали руки. Рика вернулась обратно к кровати, села и поняла, что была возбуждена. Возбуждение искрило из неё вместе с испугом, но испугалась она не того что натворила или что змея могла укусить Яцуя, а от лихой радости, которую испытывала. Рика скривила губы, и вдруг из неё вырвался дребезжащий, истерический хохот.       Есть моменты, когда человек, пережив какое-то переломное событие, вдруг осознает себя другим. Сейчас был именно этот момент. Он вызвал в её существе тектонические подвижки, ставшие первым изменением в её личности. В девять лет ей пока не под силу было ни понять, ни выразить, что в ней изменилось, но это породило в её душе нечто такое, с чего в ней начал зреть вкус к жестокости и некая первобытная, условная, неупорядоченная сила, что будет вскормлена, выхолена и выращена.

***

      Кутерьма, поднявшаяся из-за щитомордника, протянулась до самого утра. Посреди ночи с десяток слуг вызвали проверять во всех комнатах, не забрались ли в них змеи. После того, как щитомордника убрали из комнаты, утром вызвали экспертов из специальной службы по отлову опасных животных, чтобы те осмотрели весь дом до последнего угла. Яцуя, который, как оказалось, боялся змей не меньше Нацуки, сидел в гостиной на первом этаже вместе с Хинамори и Годжо с видом, будто пережил страшное потрясение.              Хинамори требовала выяснить, как змея могла попасть в дом, но мужчина только разводил руками, дескать, это не так-то просто: — Но как-то же змея оказалась у него в комнате?! — Госпожа, змеи могут попадать в дом через вентиляционное отверстие кондиционера, расположенного на крыше, через канализацию, дымопроводы каминов. К тому же, фундамент дома старый и есть несколько подвалов. На вашей территории много змей из-за близости леса и озера. Мы, разумеется, уничтожим все змеиные гнезда, которые найдем, но я рекомендую в первую очередь заняться заборной оградой, через которую змеи проникают в ваш дом.       После завтрака они с Сакураем стояли возле тясицу. — Короче, после того, как я выпустил змею, — начал Сакурай, убедившись, что вокруг нет ни души. — та, как я понял из того, что Яцуя говорил Хинамори, забралась к нему в кровать, и он проснулся от того, что что-то ползло по ноге. Минуту соображал, что происходит, может, со сна ему типа показалось, глянул под одеяло и там — угадай, кто? — он захихикал. — Слышала бы ты, как он заголосил! Блин! Я у себя аж подскочил от его воплей. Выбегает, значит, Яцуя с криками в коридор, Кига, весь перепуганный, тоже. Хинамори прибегает через минуту, тот бледный, заикается, слова из себя выдавить не может, только пальцем тычет в дверь и что-то невнятно лепечет. Потом она заходит в комнату и видит на кровати щитомордника. Никогда не забуду, какое у неё сделалось лицо! Тот прям кольцами в одеяле свернулся и шипит. Хинамори тихонько так дверь закрывает, поворачивается к Нанао — та сразу за ней прибежала, ничего не понимает — говорит, чтобы привела слуг и начала чуть ли не в истерике допрашивать Яцуя, мол, она тебя укусила? Укусила тебя? Тот мотает головой, нет-нет-нет, сам весь трясется, чуть живой от страха. Мелкий, Годжо, стоит у лестницы, глаза как две тарелки. Через пару минут появилась Арисава, что, мол, случилось, за ней Тоджи с Юной. Приходит прислуга, все начинают бегать по комнатам, бах-бах-бах, свет повсюду, давай все переворачивать, искать змею, полный бардак. — Сакурай перевел дух, покрутил головой туда-сюда, заговорил потише. — Яцуя Хинамори до утра отпаивала каким-то успокоительным чаем. Ему вызывали врача из больницы, тот его осмотрел, сказал, укуса нет, дал какую-то таблетку, от которой тот вырубился, но идти спать боялся, и они с Хинамори просидели в гостиной до самого утра. — А ты что? — Я? Ну, когда закончилось все интересное, я пошёл к себе, досматривать «Доктор Ноу». Там дело у него происходит на острове, мне хотелось узнать, чем закончится. — просто ответил Сакурай, шмыгнул носом. — Как ощущения? — он ухмыльнулся. — Вижу, что довольна. Я и сам доволен. Весь вечер, правда, трясся, пока сидел с этой змеюкой, все казалось, та вот-вот выползет из рюкзака. Зато точно теперь знаю, что змею заводить не буду… Я же говорил, что пройдет чётко, а? — сказал, встрепав ей резким, шальным движением волосы. — Теперь ещё месяц придурок заикаться ходить будет! — Спасибо, Сакурай, — и тут же подумала — до чего это дико, благодарить за такое. — За то, что помог. — Да ты что! Это было лучшим за все годы, что я сюда ездил! Клянусь! Рожу Яцуя вовек не забуду! — засмеялся Сакурай и, утирая слёзы, глянул на неё.       Спустя несколько часов, после занятий, они с Такахаси шли по коридору поместья, и увидели, что сёдзи в одну из комнат приоткрыта, и там стояла Хинамори. Рика сильно пожалела о том, что не повернула назад до того, как её заметила. Ей захотелось силой только одного желания повернуть время вспять. Она попыталась проскользнуть мимо незамеченной, но Хинамори окликнула её.        Когда сёдзи раскрылись, тело женщины вдруг показалось ей огромным, и Рика попятилась, будто прикоснувшись к чему-то обжигающе горячему. Хинамори приближалась к ней стремительными шагами. Она испугалась, что та влепит ей пощечину, но вместо этого женщина берет её за ухо и дергает к себе, будто хочет его оторвать — от боли перед глазами все побелело — затем, склонившись прямо к ней, яростно шипит сквозь зубы: — Где ты была сегодня ночью?!       Лицо Хинамори, искаженное от гнева, выглядело почти уродливым: челюсть выдвинута, губы искривлены в полуоскале, глаза широко раскрыты, воззрились на неё, словно василиск на жертву. Ухо горело, на глазах вскипели слёзы. Рика, зажмурившись, встала на цыпочки, чтобы хоть чуть-чуть ослабить горящую боль, но женщина сжала ухо ещё сильнее. — Отвечай сейчас же! — велела Хинамори. — Я б-была в своей комнате… — Не смей лгать мне, маленькая тварь! Ещё раз спрашиваю — где ты была ночью, когда на Яцуя напала змея?!        От «маленькой твари» животе у Рики свернулся тугой узел. Прикусив щеку зубами изнутри, Рика сконцентрировалась на другой боли, чтобы унять дрожь в голосе: — Хинамори-сан, я вам не вру! Я всю ночь была в своей комнате, прошу, поверьте мне! Я не причём!        Рика обнаружила, что неприязнь к госпоже Йонебаяши значительно облегчает вранье. — Если я узнаю, что это ты… Либо ты, мальчишка, — Хинамори повернулась к Такахаси. Тот стоял, опешивший, с огромными глазами. Встретившись с ней взглядом, он тяжело сглотнул. Продолжая держать её за ухо, Хинамори придвинула её голову к своей. — Клянусь богами, в тот же день я сделаю из вас чамаров. Будете влачить свое существование в трущобах до конца своих дней, вы оба. Имей в виду, с этого дня я буду следить за каждым твоим шагом. Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?! — Да, госпожа! — сказала Рика. Правда, она бы сказала «да» в любом случае, учитывая то, как сильно она оттягивала ей ухо.        Хинамори разжала руку. Держаясь за ухо, Рика так отскочила от нее, что больно ударилась спиной об дверной косяк и замерла, хотя очень боялась, как бы она ей что-нибудь не сделала. Поэтому когда Хинамори шагнула, направляясь к ней, Рика отошла назад. Обдав её ледяным взглядом, женщина вихрем развернулась и унеслась по коридору. Прижав ладонь к голове, Рика судорожно вздохнула, но сдержала слезы. — Не обращай внимания, — процедил друг, — Вот же мразь. Так ему и надо. Надо было и её змеюкой угостить. — она молчала. Покосившись на неё, Такахаси спросил. — Жалеешь?       Рика с трудом перевела дыхание и, когда почувствовала, что может говорить, сказала: — Не знаю. — голос у неё охрип.

***

      Оставшуюся часть дня Рика заставила себя забыть или, по-крайней мере, не думать о столкновении с Хинамори. Ухо у неё горело и распухло, будто его укусила пчела. Сидя на уроках с Канемаки-сенсей, Рика то и дело потирала его, а во время перерывов прикладывала вымоченную в холодной воде из цукубаи салфетку, чтобы немного унять боль. К вечеру у неё разболелось не только ухо, но и вся голова, поэтому на последнем уроке истории, вымотавшись за весь день, она отвечала на вопросы учителя об колонизации Граваса невпопад, и первый раз в жизни услышала, как плохо подготовилась к теме.       Сакурай же весь день вёл себя как ни в чём не бывало, будто ничего и не произошло. Проходили часы, но никаких намёков на разоблачение не было. Рика пристально наблюдала за поведением слуг, стараясь выглядеть невозмутимой, чтобы не выдавать внутреннего напряжения, но не заметила ничего такого, что её бы насторожило. Перед уроком танцев, переодевшись в юкату, Рика проскочила в ту часть поместья, где жили члены клана, и нашла комнату Сакурая. Парень лежал на кровати, прислонившись с затылком к изголовью, слушал музыку в наушниках и читал «Клинок Бессмертного». Рика помахала перед ним ладонью. Заметив её появление, Сакурай выдернул наушник из уха, приподнялся на локте и непринужденно улыбнулся. — Тебя Хинамори не допрашивала? — Не-а. — он поскреб лицо рукой. — А что, должна была?        И правда: с чего бы Хинамори подумать на Сакурая? Из всех людей в поместье самые очевидные мотивы были только у неё. Рика пожевала нижнюю губу. Она не сомневалась, что Сакурай будет молчать и ни за что не выдаст её, даже в том случае, если кто-то из слуг что-то заметил, например. Никаких улик против неё не было (пока что), но существовало одно ненадёжное звено — Нанао. Какова вероятность, что Нанао свяжет их просьбу подменить Морену и то, что змея проползла в комнату Яцуя? Рика крутила эту мысль в голове и так, и эдак, но не нашла никаких логических связей между первым и вторым звеном. Только если Нанао не знает, что Яцуя ударил её. В таком случае, мотив станет очевиден, и в случае если Хинамори учинит допрос слугам, вот тогда ей конец.        Сакурай, должно быть, почувствовал или же увидел, до чего она вдруг занервничала, потому что сказал: — Не переживай, пупсик. — деловито велел он. — Никто ни о чём не догадывается и не догадается. Если что, я обо всём позабочусь и отведу дуло на себя. Вы с Мореной останетесь белыми и пушистыми. — потом, нахмурившись, спросил. — На тебе прям лица нет. Что-то случилось? — Нет, ничего. — Хинамори на тебя накинулась? — догадался он. — Пообещала, если узнает, что это я или Такахаси подбросили змею, то сделает из нас чамаров. — хмыкнула Рика. Сакурай коротко хохотнул. — Скажу тебе так, детка: ты не первая, кто получает подобные обещания.       Положив мангу на живот, Сакурай одним глазом глянул на Рику. Вид у неё был чертовски серьезный и озабоченный. Она была одета в желточно-желтую хлопчатобумажную юката, так тщательно отглаженную, что рукава стояли колом. Из рукавов торчали костлявые лапки, а в затейливой причёске — бира-бира, шпильки с колокольчиками, издающими приятный звон во время танца, и кандзаси в форме веера — куколка да и только, хоть на полку ставь. Сакурай только сейчас вспомнил, что ей всего-то девять лет. Вроде малявка такая ещё, а будто с ровесницей общается, как с Оцу или как ещё с кем-то из близких друзей. — Знаешь, хоть я чуть заикой не стал в лесу с теми змеями, я рад, что у нас всё получилось.       После ужина слуга сообщил, что завтра в саду её ждет встреча с главой клана. Её сердце радостно подпрыгнуло. Еле сдерживая улыбку, она спросила, во сколько нужно быть готовой.       После таких хороших новостей настроение у неё заметно улучшилось. Взбудораженная, Рика провела всю ночь, не смыкая глаз — чувство было такое, будто махом выпила галлон газировки. Закончив с домашней работой, она взялась за книги по шахматам в нагонявших тоску переплетах, которые отдал ей ещё в храме монах и поставила перед собой доску. Несколько часов она провела за фигурами, штудируя нотации партий из «Путешествие в шахматное королевство» Авербаха, «Моя система» Нимцовича и «Базовые шахматные окончания» Файна, чтобы как следует подготовиться перед завтрашней игрой и освежить в памяти наиболее примечательные дебюты, теорию эндшпилей, стратегии в миттельшпиле, которые могли бы быть полезными главе. Её все еще беспокоило, что она многое не знает о шахматах, да и Сейширо-сан не учил её играть по учебнику, чтобы самой учить кого-то. Он называл их интуитивными игроками, говоря, что они очень похожи по складу мышления (ей, несомненно, было приятно это слышать, хотя не была уверена, что так оно и есть на самом деле) и мастерство к ней придет с опытом, а не путем заучивания наизусть готовых, детально отшлифованных схем партий. Первое время, не понимая, что это вообще такое значит, играть интуитивно, в отчаянных попытках обыграть монаха Рика не раз пыталась зубрить целые партии. Этот процесс был не только бесконечным, но ещё и неизменно проигрышным, потому как подчиняясь выученному алгоритму действий, она была связана с ним по рукам и ногам, и как только тот нарушался каким-нибудь неожиданным ходом Сейширо-сана, то всё рушилось, и Рика оставалась на развалинах с проигрышем. Теоретический подход к изучению шахмат был не для неё, и она, как советовал монах, с осторожностью начала полагаться на своё чутье.       Как всегда, монах оказался прав. Чутье помогало ей совершать необычные ходы, придумывать ловушки и менять тактики на ходу, выбирать наиболее выигрышный вариант развития событий из всех, что предлагал её мозг — словом, чистая интуиция, но Рика, сидя перед раскрытой «Стратегия миттельшпиля», не очень представляла, как объяснить, а главное научить этому главу клана. Всё равно что объяснять собаке, как мяукает кошка. Долго обдумывая, Рика, наконец, пришла к решению, что предложить Гирей-сану.       К трем часам ночи она вымоталась и решила лечь спать, но заснула с трудом и проснулась в половину пятого. Покрутившись в постели, пахнущей смягчителем для белья почти час, разглядывая джунгли теней на потолке, Рика поняла, что больше не уснет. Прекратив мучать себя, она выбралась из кровати и села за стол.       Ночь стояла теплая, окно было открыто. Ночные бабочки бились в створку, шелестели листья деревьев. На горизонте алела безукоризненная полоска багряного рассвета. Рика словила в отражении в стекле свое заурядное, угрюмое, сосредоточенное лицо, почти такое же, как у шахматистов на фотографиях, напечатанных в книгах: сидят за столами, головы на скрещенных руках, глаза устремлены на доску, даровитые личности, блестящие стратеги, беспощадные полководцы, не ведавшие ни жалости, ни сомнений, жаждавшие лишь одного-единственного — победы.       Прямо в середину раскрытой «Путешествие в шахматное королевство», залетев через окно, приземлилась крупная белая бабочка с размахом крыльев сантиметров пятнадцать, мохнатым тельцем и гребенчатыми длинными усиками. Шелкопряд прошествовал через книгу на стол, волоча за собой полупрозрачные кружевные крылья. Аккуратно, боясь спугнуть, Рика протянула к ней палец. Едва тот коснулся пушистого брюшка, шелкопрядка приподняла заостренный хоботок и издала сердитый резкий звук, но не улетела — опустила крылья, словно плащом окутывая тело. Рика наклонилась к бабочке и тихонько подула на неё, чтобы воздух коснулся бабочки. Насекомое взмахнуло крыльями, давая полюбоваться тончайшим золотисто-коричневым узором на крыльях. Девочка почувствовала на лице легкое дуновение ветерка. Рика положила палец перед шелкопрядкой, чтобы та на него взобралась. Интересно, можно ли приручить ночную бабочку?..        Через мгновение палец пронзила острая боль — насекомое вонзило в него острый хоботок. Шикнув, Рика отдернула руку. Расправив крылья, ночная бабочка взмыла в воздух, покружила над столом и устремилась на волю. Проводив её взглядом, Рика опустила взгляд на палец. Над кожей выступила блестящая бусинка крови.       Почти за час до прихода слуги Рика, одетая в кимоно с амаррилисами, сидела на кровати, чувствуя, как разливается накопившееся возбуждение, а по рукам и ногам бегут мурашки. Кимоно обхватывал коси-химо, поясок из бордовых ниток. Жесткий парчовый оби лежал в шкафу. По правилам, поверх кимоно должно надеваться и пояс, но в прошлый раз глава клана счёл его лишним. Ленту забрал (украл) у неё Яцуя. Порывшись в шкатулке, Рика нашла шпильку-кандзаси из черепахового панциря и подколола волосы, но потом взглянула на себя в зеркало, раздосадовано вытащила её и оставила их распущенными. Ей хотелось выглядеть точь-в-точь как в тот вечер, когда Гирей-сан пригласил её к себе, и с некоторой стыдливостью словила себя на том, что очень хотела бы, чтобы тот вновь назвал её очаровательной.       Когда фусума раскрылись и вошел слуга, Рика вскочила на ноги. На пороге стоял Жердь. — Ты готова? — задал вопрос слуга, который прозвучал у него, как ехидное шипение. — Да, — ответила Рика, и не задумавшись о том, как холодно прозвучал ответ, поднялась с постели и прошла мимо него. Жердь задержался взглядом на вмятинах, оставшихся на покрывале, вышел из комнаты вслед за ней. Всё время, пока он вёл её к месту встречи с главой, она то и дело ощущала на себе его буравящий взгляд.       Рика ждала, что спустившись по лестнице на первый этаж, они свернут в восточное крыло, где находится вход в центральную постройку, принадлежащую главе, но ошиблась — Жердь пошёл прямо к двери на улицу. Растерявшись, Рика замедлила шаг. — Мы куда-то поедем? — вырвалось у неё. Жердь молча бросил на неё нетерпеливый взгляд, мол, пошевеливайся, и ей ничего не оставалось, кроме как следовать за ним.       Воздух, прогретый за целый жаркий день, был густым и неподвижным, застывшим в ожидании, когда солнце спустится за горизонт и вечерняя прохлада остудит его, разгонит духоту, напоенную дурманными ароматами цветов. Пронзительно трещали цикады, благоухали айланты и айвы. Сад был заполнен птицами: вьюрками, сойками, щебечущими свои причудливые песни. Багрянцы, бузина и верба горделиво распушили свои кроны, спускавшиеся лохматыми космами до самой зеркальной глади озера, в которой отражалось поместье клана Йонебаяши в нависающем безмолвии. Мимо неслись в лихорадочной гонке стрекозы, задевая благоухающие бутоны пионов. Никогда еще сад не являлся в столь незыблемом великолепии. Золотой свет сочился с небес, время словно застыло, словно и годы, и десятилетия, и даже века проходили мимо, не затрагивая ни лес, ни сад, ни жизнь их обитателей.       Дойдя до дальней части сада, Жердь привёл её к тясицу с верандой, стоящему на сваях на берегу озера. Приблизившись к нему, Рика увидела стол с шахматной доской и два стула. — Садись и жди. — раздался за спиной шипящий голос.       Опустившись на стул, Рика бросила взгляд на Жердь. Тот посмотрел ей в глаза долгим взглядом, исполненным непонятной злобы, развернулся и ушёл. Ей пришло в голову, что точно такой же взгляд был у каннуши Йошинори, когда их с Канае вызвали, чтобы объявить о том, что их взяли в клан Йонебаяши воспитанниками: всегда холодные глаза его сверкнули жгучей, неподдельной ненавистью. Также сидя на коленях в келье каннуши Шинкогёку, Рика с трудом выдержала как его полный отвращения взгляд, так и слова, которые тот произнес, едва размыкая губы. — Ты такая же, как он. Злая и бедовая.       Эти слова Рика вспоминала куда чаще, чем взгляд, до сих пор не в силах их понять. Кого каннуши Йошинори имел ввиду? Исходя из предыдущей фразы, про её «особое положение», она догадывалась, кого тот имел ввиду, но почему каннуши Йошинори относится к Сейширо-сану с неприязнью по-прежнему оставалось для неё загадкой. Со всеми служителями храма Сейширо-сан держался обособленно, проявляя при встрече вежливое уважение. Может, между ними в прошлом случился какой-то конфликт? Может. А может и нет — каннуши Йошинори вообще не особо кто нравился. Да и о прошлом самого Сейширо-сана Рика почти ничего не знала, чтобы построить какие-то догадки. Монах мало рассказывал о себе, она ничего не знала о том, как он стал хантером и о причинах, побудивших его отказаться от того, чтобы быть охотником и принять монашеский сан.       Рика сидела за столом минут сорок, подавленная, задумчивая, грызя ноготь на большом пальце, и поглядывала на пустую доску. Когда прошел час, её начала обуревать тревога. У главы появились срочные дела? Ему нездоровиться? Или — от этой мысли у неё свело живот — забыл? Но ведь если Жердь привёл её сюда. Рика огляделась по сторонам, напрягла слух, вдруг кто-то идёт. В какой-то миг ей показалось, что она слышит шаги, но это были вьюрки в атлантах.       Вскоре и птицы успокоились. Она слышала лишь полную тишину и абсолютное беззвучие. Поморгав слипающимися веками, Рика уложила руки на стол и опустила на них голову, глядя на мерцающие блики озера. В затянувшемся ладу безмятежности ничто не текло и ничего не менялось, и просидев в нём неизвестно сколько времени она даже не заметила, как уснула. — Кажется, кого-то совсем сморило. — с усмешкой послышался чей-то голос над головой.       Разлепив веки, Рика с пару секунд как в дурмане соображала, где вообще находится, пока не заметила, что на стол опустилась тень, резко вскинула голову и увидела главу клана. — Гирей-сан! — выпалила она охрипшим ото сна голосом, и так неуклюже выскочила из-за стола, что поскользнулась и чуть не снесла шахматную доску. Сама элегантность! Поклонившись, Рика выпрямилась и вперила взгляд куда-то в область шеи Гирея. В хаори с узорами из летящих журавлей традиционного цвета клана Йонебаяши глава клана выглядел очень изысканно, даже более, чем обычно. — Мне следует извиниться перед тобой за опоздание. Не ожидал, что телефонный звонок превратиться в целую конференцию. Я должен был подойти ещё полчаса назад, но, увы, задержался.       Перед ней? Рика и не знала, что и сказать.       Гирей сел за стол напротив неё, и сделал знак рукой. Не прошло и минуты, как бесшумно появилась взявшаяся откуда ни возьмись служанка с подносом хохином и чашками. Поставив поднос на стол, та хотела наполнить чашки напитком, но глава клана отослал её одним взглядом, после чего перевел на девочку. — Ты хотела бы сама разлить чай? — Да, пожалуйста, — сказала Рика. — Я с удовольствием.       Она нашла в этом шанс продемонстрировать познания чайной церемонии и показать себя прилежной ученицей, дать понять, что усваивает всё, что даёт Канемаки-сенсей. «Вот уж не ожидала, что когда-нибудь мне понравится чайная церемония» — подумала Рика, пока растирала пудру матча в чашке, вспоминая лекции Амане-сан, на которых можно было окосеть со скуки. — Мою ленту ты решила сегодня не надевать? — поинтересовался мужчина, пока она готовила чай. — Простите, Гирей-сан. Я её потеряла. — Вот как. Очень жаль.       Рика не знала, зачем соврала. Может быть, потому что ей хотелось избежать любого упоминания о Яцуя. Через минуту она протянула ему чашку с зеленоватой жидкостью на ладонях, как подношение. — Благодарю. — кивнув, глава принял у неё из рук чашку. — Как ты считаешь, Канемаки-сенсей хорошая наставница? Говорит ли она все, что ты должна знать? — Да, господин. Она помогает нам больше, чем это возможно. Гирей-сан, — неуверенно начала Рика, — Я не отвлекаю вас? — С чего ты это взяла? — Вы задержались из-за работы. Возможно, ну, у вас остались важные дела, которыми вы пренебрегаете ради игры в шахматы со мной. — Ты считаешь, я поступаю неразумно?       Рика взяла паузу. Надо было как-то поизящнее вывернуться. — Это предположение. Я бы не позволила себе расставлять за вас приоритеты.        Глава клана приподнял голову. Уголки его губ дрогнули, глаза выразили удовлетворение. Ответ, очевидно, пришелся ему по вкусу. — Рика, наша сегодняшняя игра в шахматы единственное приятное событие за последние несколько дней, которое я с нетерпением ждал.       Титаническим усилием воли Рика сдержала улыбку, но лицо, скорее всего, выдало её с потрохами —оно всё загорелось, и щеки, и даже уши.       Гирей сделал взглядом знак, опустив его на шахматную доску. Выстряхнувшись, Рика потянулась за коробкой. У главы был великолепный набор шахматных фигур из слоновой кости с искусной резьбой и игровая доска, вырезанная из массива тика. Фигуры лежали в деревянной шкатулке на фетровой подкладке. Рика никогда не стремилась к обладанию вещами, но этот набор ей отчаянно хотелось заполучить. — Белые, — произнес Гирей после того, как она расставила фигуры по доске. — Даришь мне преимущество в виде права первого хода? — У вас должно быть какое-то преимущество.— отозвалась Рика, ставя последние пешки со стороны своего фланга. — Весьма самоуверенное заявление. — Шахматы к этому располагают. — ответила Рика, запоздало осознав, как дерзко это прозвучало. — Гирей-сан, когда состоится партия с вашим другом? — Через две недели. — Он давно играет? — С самого детства, насколько мне известно, и страстно их обожает. — в коробке лежали песочные часы; Рика прикинула, что судя по количеству песка в них и узости канала между колбами, для каждого хода игрока отводился примерно один час. — Вы уже играли с ним раньше? — Пару лет назад доводилось. — Что бы вы могли сказать о его игре?        Рика смотрела на главу клана Йонебаяши, не отводя глаз. Гирей подпер голову рукой, прислонив указательный палец к носу. — Я бы сказал, что он из тех, кто всегда готов атаковать. Даже если обстановка на доске складывается не в его пользу и надо защищаться, он всё равно будет идти напролом, и, как это не удивительно, всегда остается в выигрыше. Он и в жизни абсолютно такой же — ничего не страшится и из всего умеет извлечь выгоду. У него просто раздражающая способность гонять противника по доске, пока не прижмёт его в угол. До того, как сесть с ним за партию, я считал себя вполне сносным игроком, но после чувствовал себя выжатой половой тряпкой.       Её насмешило это сравнение, но приказала себе оставаться предельно серьезной. Значит, игрок, который не боится атаковать даже если находится в худшем положении, чем противник… Рика крепко призадумалась. — Должно быть, ваш друг играет, как Ласкер. — наконец, сказала она. — Ласкер тоже был готов пойти на жертвы и ухудшить свою позицию, чтобы направить игру в неудобное для противника русло. Он не боялся утратить преимущество во время партии, чтобы заставить противника думать, будто он завладел ситуацией и даже довести проигрышную тактику до конца партии, устремляя её прямо к пропасти, чтобы ослабить бдительность игрока. — Рика замолчала. — Но в эндшпиле он громил всех своих противников. — Получается, он допускал ослабление в одном месте, чтобы за счёт этого получить преимущество в другом? — Именно так. — Рика услышала в своем голосе поучающие, преподавательские нотки, и отдёрнула себя. — Он создавал положение, неудобное конкретному противнику в силу его личных психологических особенностей и присущего ему стиля игры. Он изучал каждого игрока, и таким образом лишал соперников возможности подходить к её оценке как они привыкли, тем самым заставляя их ошибаться. — Рика сделала паузу, перевела дух. — В шахматах важно понимании позиции и научиться разрабатывать комбинацию. Сейширо-сан говорил, что нужно учиться играть в шахматы с того, чтобы точно знать, на что способна каждая фигура, в чем её сильные и слабые стороны, преимущества, недостатки перед другими фигурами, и как их развивать в течение партии, каждую из них. — замолкнув, Рика посмотрела на Гирея. —Я думаю, стоит начать с ферзевого гамбита. Это универсальный дебют и подходит для белых фигур. — Вот как? — Белые чаще выигрывают, если шахматист и пользует именно его. — Ещё одно преимущество? — спросил глава, вскинув бровь. Рика смутилась, уловив ехидные интонации. — Я вовсе не имела ввиду, что вы слабее меня. — Однако это так. Иначе мне не было бы нужды приглашать тебя помочь мне обыграть моего соперника. Видишь ли, Рика, от предстоящей игры зависит, поставит ли мой друг свою подпись на контракте, или компания потеряет ценную сделку и несколько миллионов дзени. Потому я жду, что ты окажешь мне любезность и проявишь все свои незаурядные навыки, чтобы я избежал этой неприятности. — закончил Гирей тоном мягче которого и представить себе было нельзя.       Опустив глаза на доску, Рика нервно сглотнула, ощущая, как на неё лег груз ответственности, и пожалела, что вообще на всё это согласилась. Гирей явно её переоценивал. Надо было сразу отказываться, но всё уже, теперь не попишешь. Ладно. Ладно. Рике не понравился смрадный запашок слабоволия от своих мыслей, и она постаралась взяла себя в руки. Хватит. Надо дело делать.       Разыгрывая одну партию за другой, они обсуждали каждый ход. Глава клана, на удивление, оказался смелым и напористым игроком, в то время как Рика ожидала от него больше плавности и хитроумных схем, и невольно сравнивала его с монахом. Сейширо-сан был сильным, хладнокровным, коварным игроком, она никогда не могла предугадать, куда он пойдет, какую использует связку, какие расставит ловушки. Главу клана просчитать тоже было нелегко, но гораздо проще, чем её учителя, попытки угадать помыслы которого имели столько же смысла, как предсказание дождя по катанию собак по земле. Монах был абсолютно нечитаем, она до сих пор не знала, как ей вообще удалось его победить. В следующих партиях Сейширо-сан отыгрался за проигрыш по полной и разнёс ее в пух и прах. После них Рика сидела, положив голову на стол, с грудой плененных фигур у доски, всухую поверженная и полностью раздавленная. «Он убийца, гениальный убийца» — угрюмо думала она, глядя на свое сокрушительное поражение, а монах ещё, словно издеваясь, деликатно предлагал ей чашечку успокаивающего нервы чая. Играть с противником, которого ты не можешь одолеть, возбуждало, конечно, но, в конце концов, в этом нет смысла, если поражение следует за поражением.        Миттельшпиль их четвертой начался шел туго. Рика, облокотившись на стол, подперев щеки кулаками, пробовала разобраться в положении на доске. В начале, завоевав преимущество в дебюте, она отняла у Гирея двух коней, но потом совершила ошибку — перевес на доске расслабил её, и лишил сразу двух ценный фигур, слона и ладьи. Доска была вся усыпала пешками, не дававшими проходу. Ферзь увяз в углу доски, и Рика не могла найти способ вывести его вперед его сквозь передовых солдат, не создав угрозу своему королю. Нагромождение фигур казалось непроницаемым, сложным, запутанным. Чёрнопольный слон нацелился прямиком на её коня — если не увести его, то будет под угрозой последняя оставшаяся ладья, служившая надежным тылом для короля. Чувствуя пока что легкую тревогу, Рика сосредоточилась на дальнем левом углу доски, на ферзевом фланге Гирея. Сейчас её основной задачей было открыть длинную диагональ для чернопольного слона, чтобы прочистить дорогу к пешке. Картина начала проясняться. Шахматы сродни гунги, которые Рика любила в той же мере — все логические шаги прямо перед тобой, но удастся ли понять, какая тактика приведет к победе? Рика это просто обожала. Ей и её эго были по душе сложные задачи.       Через какое-то время Гирей поднял её взгляд, и спросил с улыбкой, застывшей на губах: — Что-то не так? — Вы не задействуете все фигуры на доске. Используете в основном сильные фигуры, и совсем игнорируете пешки. — покачав головой, пояснила Рика. — К тому же, вы слишком безрассудны. Если играть агрессивно, противник поймет, что вы без оглядки готовы на жертву, и ему будет легче просчитать вашу тактику. В шахматах нельзя позволить противнику угадать твой следующий ход.       В следующей партии глава клана сосредоточился на пешечных атаках, тесня её коней и досаждая фигурам, защищающим короля. Ему удалось оставить её без ферзя и поставить шах ладьей на двадцатом ходу, однако этот соблазнительный, но несостоятельный ход привёл ко всем дальнейшим неприятностям. Рика деликатно отвела короля от шаха и остановила пешечную атаку связкой, а затем провела обманный маневр на ферзевом фланге. Пока Гирей плясал вокруг её короля, то не заметил, как она расставила две ловушки. Через четыре хода он забрал её коня. Рика поставила ладью на пятое поле слона, и съела пешку перед белым королем, поставив её в жертву. Гирей покосился на неё, но забрал ладью, иначе уйти от мата было невозможно.       Он посмотрел ей в лицо. Рика спокойно встретила его взгляд. Тогда он принялся изучать позицию. Изучал-изучал, и пошел пешкой. Еле сдерживая восторг, Рика невозмутимо выдвинула ладью на одно поле и сказала: — Шах.        В намерении спасти ситуацию, мужчина пожертвовал конём, чтобы уйти от шаха, оставляя второго в подвешенном состоянии. Но вместо того, чтобы закрепить его позицию, тем самым создав преимущество для будущего наступления, белые снова торжествующе раздуваются и жадно набрасываются на последнюю оставшуюся в живых ладью, усыпившую бдительность слона на пятой горизонтали. Рика, используя вторую ловушку, которую приберегла напоследок, продолжила продвижение пешки и провела рокировку. Черный ферзь, уверенный и смертоносный, снова на поле.        Глава клана заметил, что происходит, лишь два хода спустя. Внезапно он нахмурился и проворчал: — Боги, как же я умудрился проворонить пешку!       Рика, не сдержавшись, засмеялась. Ей пришлось по душе, как он это сказал. Её переполняло чувство свободы и веселья.       Сложившийся расклад застал Гирея врасплох, и он думал над следующим ходом почти десять минут. Следующие три хода белые предпринимали не слишком плодотворные попытки отогнать ферзя от короля, снова сосредотачиваясь на одной единственной фигуре. — Ладно, ты победила. Сдаюсь, — Гирей протянул ей руку над сбитыми в кучки у края шахматной доски взятые в плен фигуры. — Я и не заметил, как подставился. — В этот раз вы играли очень экономно.        Затем они разыграли «Игру Века» Бирна и Фишера — блестящая жертвенная игра в миттельшпиле, кульминацией которого является жертва ферзя на семнадцатом ходу. Бирн берёт его, но Фишер сбивает за это ладью, двух слонов и пешку. В эндшпиле Фишер координирует действия фигур, и ставит восхитительный в своей безжалостности мат, в то время как ферзь Бирна бесполезен на другом конце доски. Фишеру на тот момент было тринадцать лет. Рика, проигрывая эту партию в девять, чувствовала себя так, будто ей подвластно в этом мире всё. — Сколько раз тебе удалось обыграть Сейширо-доно? — Всего один, и то совсем недавно. — Рика протянула руку к ладье, но потом передумала.— Сейширо-сан очень здорово играет. Он как-то сказал мне, что всегда хотел стать гроссмейстером. Лучшим мастером шахмат в мире. — Да? — Гирей улыбнулся. У него были ровные, очень белые зубы. — Его сила в том, что там, где кажется, что в позиции ничего, он только начинает играть, понимаете? Он не теряет веры в то, что рано или поздно соперник начнет ошибаться. — Для этого необходимо иметь подлинную выдержку и терпение, а у Сейширо-доно и того и другого вдоволь, правда? — Гирей придвинул к себе чашку. — Он не любит проигрывать, однако, в отличие от большинства людей, из любой неудачи извлечёт выгоду. Это его, своего рода, талант. — Рика не заметила, как Гирей взглянул на неё. — Как Сейширо-доно отнесся к тому, что ты у него выиграла?       Рика ответила не сразу. — Мне показалось, он немножко разозлился. — Наверное, он просто этого не ожидал. — Нет, — возразила Рика, — Он знал, что я выиграю. Потому и разозлился. — А потом? — Потом? — не поняла она. — Почему тебе удалось победить всего один раз? Я наблюдал за тобой достаточно, чтобы понять, что это не могло быть случайностью или слабостью со стороны Сейширо-доно. Объяснишь мне?       Солнце припекало прямо в затылок. Рика перевернула песочные часы, соображая, как бы выразить свою мысль, и потянулась за чаем, умирая от того, как хотелось пить. — Я не играю ради победы, если у меня нет какой-то конкретной цели. — А разве победа не есть цель? — спросил Гирей. — Неужели победа сама по себе ничего не значит? Например доказательство того, что ты лучший. — Да, но… Вернее, у меня не получается победить, если я не знаю, для чего мне нужна победа. Тогда я знала, поэтому мне удалось обыграть Сейширо-сана. — Вы играли на что-то? — догадался Гирей. — Я… — если она сейчас скажет правду, какой есть, то, в сущности, признается в том, что ей помогли стать воспитанницей клана, потому что без Сейширо-сана её бы не допустили к отбору. Что ответить? — Отчасти благодаря этой победе я здесь. Но… Наверное, я хочу быть лучшей тоже. — Конечно, хочешь. Я в этом не сомневаюсь. То, как ты не позволяешь уступить мне хотя бы одну партию, это вполне отчетливо демонстрирует. — Гирей пригубил от чая. — Знаешь, я уже начинаю привыкать. Пытаюсь, во всяком случае.       Рика натянуто улыбнулась, не зная, какой реакции он от неё ждёт, и рассматривала глянцевитую рябь тигрового клена поверхности стола. Почувствовав вкус победы, Рика поняла, что больше не могла переносить поражение также спокойно, как раньше. Это было новое для неё чувство, навязчивое ощущение того, что она не могла быть слабее кого-то, проиграть. Говорят, поражения важны, они делают тебя сильнее. Но это глупость. Что проигрывая Сейширо-сану в шахматах, что Дзисай-сенсею, что ученикам додзё — поражение не делало ее ни сильнее, ни увереннее, оставляя после себя лишь привкус горечи и злость. — Тебе нравится играть только в шахматы? Что насчёт других игр? Го, маджонг? — Я люблю гунги, — ответила Рика, расставляя фигуры. — Маджонг не очень, у него сложные правила, я всё время в них путаюсь. Ханафуду тоже люблю, но Такахаси меня постоянно обыгрывает. — коротенький смешок. — Мы с Сейширо-саном ещё часто играли в камисадо, а с Хиде и Тецуро в карудо. — Хиде и Тецуро твои друзья из Шинкогёку? — девочка кивнула. Гирей взял ладью и поставил её на седьмую горизонталь. — Ты одобряешь этот ход? — Используйте коня на пятом поле. У вас получится эффективная связка для атаки короля с тыла. Господин, а как вы познакомились с Сейширо-саном? — Там же, где и с тобой — я встретил его в Шинкогёку десять лет назад, когда отец взял меня с собой на отбор воспитанников. Мне тогда было двенадцать. До того дня я никогда не видел храма, которому покровительствует наша семья, но отец рассказывал мне о нём с раннего детства. Лет в десять ему пришло в голову, чтобы я пожил при тогдашнем настоятеле, дабы испробовать послушнического житья, но по каким-то причинам отказался от этой идеи. — глава клана сделал ход. Рика попробовала представить, как Гирей-сан ходит по храму в чёрном каригину с моном Шинкогёку, выполняет поручения мико, штудирует «Кодзики», но глава куда гармоничнее смотрелся под сенью роскоши своего происхождения и богатства, чем в аскетичной скромности послушничества. — Сейширо-доно поддерживал с ним дружбу все эти годы, пока он не заболел. Как-то отец даже хотел сделать его настоятелем Шинкогёку после смерти прошлого, но тот отказался. — Почему? — Выражаясь словами Сейширо-доно, его не интересует высокое положение в духовенстве, мол, его вполне устраивает быть простым монахом, предназначение которого помогать людям искать свой путь. Да, Сейширо-доно многим помог его обрести… — Гирей сказал это с какой-то усмешкой, и провел языком по пространству между деснами и щекой. Десны были прохладнее языка. И пространство между щекой и верхней десной тоже было прохладным. — И тогда настоятелем стал каннуши Йошинори. — Ну, да, — буркнула Рика. — Что, он тебе не нравится?       Девочка скорчила гримаску, как бы подтверждая его слова. — Не будь столь строга к нему. Каннуши Йошинори раньше был синсёку в храме при тюрьме в Хинтада, от того и нрав у него, скажем так, куда суровее, чем у большинства служителей. — Тюрьме? — спросила она, заморгав от изумление. Рика не сомневалась, что если бы Такахаси был в курсе, что каннуши был настоятелем для заключенных, он бы непременно ей об этом разболтал. — Да, Гароне.       Название тюрьмы её охолонуло. Гарона. Рика отвела взгляд. В Гарону, если верить интернету и газетным статьям, посадили всех, кто устроил теракт в Касане. — Это какая-то страшная тюрьма? — помолчав, спросила Рика. Ей потребовалось очень много времени, чтобы произнести все эти слова. — Туда попадают особо опасные заключенные: серийные убийцы, рецидивисты, подрывники, враги государства. Почти все из них осуждены либо на пожизненный срок, либо на смертную казнь. Говорят, к заключенным там применяются различные пытки. Едва ли найдется место в мире, хуже, чем эта тюрьма. — Гирей сухо улыбнулся. — Разве что Беракдар.        Совершенно спокойно сделав ход королевской пешкой, Рика повернула голову в сторону озера, и все деревья как бы проплыли перед её взором, причем ей показалось, очень медленно проплыли, так что она смогла разглядеть каждый листочек и насекомое до мельчайших подробностей. — Сейширо-сан всю жизнь служил в Шинкогёку? — спросила Рика, не поворачиваясь. — О его прошлой жизни мне, боюсь, мало известно. Сейширо-доно довольно скрытный человек и мало чем делится о себе. — Это так, — пробормотала Рика, покосившись на доску. Гирей забрал её пешку и продвинул коня на ферзевой фланг. Плохо дело. Через два хода он может поставить ей шах, если он на первом ходу уведет ладью в тыл, а на втором создаст угрозу королю, пожертвовав ферзем. — Как-то раз он сказал, что у него есть брат, но их разлучили ещё в глубоком детстве, и его судьба ему неизвестна. — Гирей-сан, а у вас нет родных братьев или сестер? — Я был один в семье. Единственный ребенок, наследник клана… Все внимание доставалось мне. До меня у отца с матерью был ещё мальчик, но он умер через три дня после рождения. — А вы бы хотели себе брата или сестру? — Никогда об этом не думал. Хм… — Гирей передвинул ладью на седьмое поле слона. Рика ответила королевским конем, взяв белую пешку. — Сказать по правде, у меня больше сотни родственников, так что лишний не скрасил бы мою жизнь. Имея ещё одного сына, отцу было бы проще, но моя мать умерла сразу же, после моего рождения.       Рика нахмурилась. — Почему было бы проще? — О, я был для него сплошным разочарованием во всех отношениях. — посмеиваясь, произнес глава. — Начиная с того я рос болезненным ребенком и был такой хилый, что подхватывал любую недуг на ровном месте. Почти всё детство я не покидал пределы поместья и практически не общался со сверстниками, а в шесть лет меня уложил в постель приступ ревматической лихорадки почти на год. Отец был тогда в Асуане, а нянька не поняла, насколько все серьезно, и меня слишком поздно отвезли в больницу. Я заработал все осложнения, которые только существуют у этой болезни. Все думали, что я умру через несколько недель, в крайнем случае — через несколько месяцев. Кого только не приглашали, чтобы меня вылечить! Кажется, у моей постели побывали все врачи в Азии, даже приглашали какого-то знаменитого в то время доктора из Минво, он и то сказал, что спасёт меня только чудо. Так или иначе, через год я выздоровел и, когда более-менее окреп, отец взялся за моё обучение. — Вы пошли в школу? — жадно спросила Рика, она и думать забыла о шахматах, ей хотелось узнать о Гирей-сане как можно больше. — Нет, в школу меня не отправили. После болезни первые два года я учился на дому, но учёба меня не воодушевляла, так что выдающихся успехов в ней я не достиг. Мне была интересна история и музыка, и на этом, пожалуй, всё. Вдобавок, какое-то время я не мог ходить без трости из-за того, что ревматизм поразил суставы, и до десяти лет света белого почти не видел. — Гирей бессознательно потёр ладонь, не заметив, как Рика внимательно наблюдает за ним. Его кожа была совсем белой, а под ней голубели вены; на суставах некоторых фаланг длинных, хрупких пальцев свернулись узелки. На указательном пальце было кольцо, красивое золотое кольцо с резным камнем с инталией. — Потом меня отправили в лицей, и я стал ходить в додзё, вернее сказать, меня заставил туда ходить мой отец. Но, как я уже говорил тебе в нашу первую встречу, я никогда не был физически одарён, чтобы овладеть катаной по традиции нашего клана. Отец много раз делал попытки меня тренировать, и я старался ему угодить, но я даже деревянный меч держать в руках не мог, что уж говорить о настоящем. Примерно в то время мой дед Ринтаро отошел от дел, и отец стал главой клана, так что у него не осталось много времени со мной возиться и моё воспитание перебросили на гувернеров и нянек. — А ваша родня? — Как ты могла заметить, Рика, члены моей семьи не из тех, кто снисходительно относятся к слабым и увечным. — сделав глоток чая, Гирей рассеянно улыбнулся. — Почти все из них, кроме, может, моей бабушки, хоть и обращались со мной уважительно, как к хозяйскому сынку, делали вид, что меня как бы не существует. — Рика промолчала. Теперь понятно, почему члены клана обращали на Такахаси не больше внимания, чем на листок, случайно залетевший во двор. — В двенадцать меня отослали в пансион в Каваноэ, чему поспособствовала моя тётя, и до восемнадцати я был уверен, что отец и думать обо мне забыл. — Ужас какой! — Такая несправедливость её поразила.        Гирей продолжил: — В пансионе я познакомился с Цериднихом. Он был помладше меня на пару лет, но у нас с ним получилось сдружиться. Его услали из дворца в пансион вслед за Бенджамином, его старшим братом, перед тем, как поступить в военную академию. В королевской семье у мальчиков так заведено. — А какой он? Принц Церидних, — с нескрываемым любопытством спросила Рика, положив руки на стол, поддаваясь вперёд.        Гирей сделал глоток. В отличие от грубого и нелюдимого Бенджамина, Церидних был всеобщим любимчиком и объектом восхищения: дьявольски обаятельное, умное, проницательное, даровитое во всех отношениях очарование зла, этот наблюдательный подросток имел склонность коллекционировать людские эмоции, как другие мальчишки собирают жуков или бабочек. Тщательно собранные и отсортированные эмоции хранились в голове Церидниха, каждая на своем месте, в отведенных им аккуратных ячейках. Иногда он любил доставать свои сокровища и оценивать их практическую стоимость, доводя людей либо до оцепенения, либо до слёз. Этот монстр был ненасытен в своем азартном коллекционировании и сейчас. — Пожалуй, мне трудно описать его… Скоро ты встретишься с ним лично и сама его узнаешь.       Гирей взглянул на девятилетнюю Рику Исаги. Юная кожа блестела на солнце, каждая ресничка пылала золотистым огнем, все эмоции как на ладони, открытые, беззащитные, уязвимые — полная противоположность Церидниху, чьи эмоции закрыты и непостижимы даже для него самого, не то что для окружающих.       Рика, слегка наклонив голову, смотрела на главу клана. Что он делал, когда к нему пришли и сказали, что отец умер? Или в этот момент он был подле него? Рика не сомневалась, что господину недостает отца. И сам его вопрос о том, каково иметь мать, отозвался в ней сочувствием и состраданием…. Да, она знала, что это такое. Тоска по родителям, эта общая беда, сближала её с главой клана. — Вы говорили, что ваш отец желал вам только счастья и благополучия… Почему он отослал вас в пансион?       Гирей взглянул на неё и усмехнулся белозубым ртом. — Разумеется, отец любил меня и вовсе не собирался от меня избавиться, если ты спрашиваешь об этом. Он полагал, что стены пансиона помогут укрепить мой нрав и направить в лучшую сторону после одного инцидента. И я действительно многое понял про самого себя, пока учился.       Ей подмывало спросить, что за инцидент, но вместо этого задала другой вопрос: — Гирей-сан, вы не чувствуете себя одиноким?       Он задумался всего на секунду, затем сказал: — И вовсе нет. — Даже после смерти отца? — Пожалуй, что нет.        Непонимающее молчание. — Но вы любили его. — столкнувшись со столь сложной проблемой, серьезно констатировала девочка. — Почему же вы по нему тогда не горевали? — Не знаю.       Помолчав секунду-другую, она спросила. — Вы на него за что-то обижены?       Ни один мускул не дрогнул на его бесстрастном лице от предположения. — Немного за то… что он испытывал ко мне отвращение.       Рика Исаги, даже не пытаясь скрыть любопытства, сказала: — Ваш отец знал, что вы на него были обижены?        Гирей какое-то время молчал. А потом тихонько рассмеялся. Возможно, он несколько поспешил с выводом. — Хмпф.       Этот смешок вырвался у него совершенно непроизвольно. — «Кто подобен монстру сему и кто может сразиться с ним?». — произнес он, всё ещё приходя в себя. Рика недоуменно нахмурилась. — Не обращай внимание. — Гирей-сан, а вы хотите семью? — Боюсь, это не для таких, как я. Семья для меня как плохо сидящий костюм. — ответил глава клана. — Рика поджала губы, пытаясь угадать, что скрывается под репликой господина. Она уже почти привыкла к его необычной манере общения иносказаниями, но часто те оставались для неё сущей загадкой. — Где сейчас живёт твой отец?       Неожиданный вопрос застигнул её врасплох. Рика замешкалась с ответом. — Он остался в Берендре. Вернее, он жил там и до того, как всё случилось. — Чем он занимается? — Он работал в автомастерской. Ну, или работал. Чинил машины. — И чем твой отец теперь занимается?       Молодой глава, глядя на доску, то и дело вертел кольцо с печаткой большим и указательным пальцами другой руки, будто хотел убедиться, что оно на месте. На внутренней стороне ободка Рика заметила гравировку. — Кто знает. Он же нас бросил. — Возможно, и слава Богу?       По её губам расползлась кривая улыбка. Маленькой, Рика одно время носилась с бредовой идеей, которую вычитала в детской книжке «Токири или Озерная долина»: мол, ей под силу воссоединить семью, если попросить об этом Короля Карпов, как главная героиня Токири, которая сумела вернуть пропавшего в долине отца, но они жили в пустыне, где на двести километров на север, юг, запад и восток не было ни одного источника воды. — Ха! Даже не надейся, — съязвил Нацуки, когда она заявила, что ей необходимо сесть на автобус до Берендры, чтобы загадать желание карпу кои. — Не знаю. Наверное. — с чего-то вдруг сказала Рика. — Папа обеспечивал нас и всё-такое, но мне кажется, он делал это, потому что так положено, а не потому, что сам хотел. Потом, наверное, он просто от нас устал. Однажды он, например, приезжал за Нацуки в школу пьяным. — Нацу взял с неё слово, что никто об этом не узнает, ни учителя, ни мама, вообще ни одна живая душа, но ей кто-то из учителей рассказал; что творилось дома в тот день вспоминать было страшно. — А потом… — история была длинная, ей было стыдно, и она хотела всё подсократить —… один раз сломал руку в баре, подрался там с кем-то, он в этот бар каждый день ходил, а мы не знали, потому что он нам говорил, что работает допоздна. Он часто возвращался по домой под утро, мог вообще несколько дней не появляться, и мама всегда жутко злилась из-за этого. — По пятницам отец приходил не раньше трех-четырех утра: хлопая дверьми, производя столько беспорядочного шума и грохота, что она, вздрагивая от ужаса, просыпалась, таращилась в мерцающие созвездия из светящихся в темноте наклеек и гадала, не вломился ли к ним грабитель. Шаги за дверью были грозными, тяжелыми, но это никакой не маньяк или убийца, а всего-навсего отец топочет в темноте. Когда родители ругались её охватывало то же кошмарное чувство, ощущение, будто она загнана в ловушку, и от этого ощущения коченели руки и ноги. — Иногда к нам приходила соседка попросить соль или ещё какую-нибудь мелочь, когда слышала, что родители ссорятся. Чтобы он держал себя в руках. — Держал в руках? — Ну, мама с папой всё время из-за чего-то ругались, в основном потому что он часто выпивал, — ей сделалось неловко, потому что она поняла, что сказала слишком много, — Когда мама работала, а Нацуки с Ишидой были в школе, ему приходилось со мной сидеть. Он вечно был в плохом настроении, и мне было запрещено с ним разговаривать, если он слушал новости или спорт — такое было правило, или он запирал меня в комнате. Ну, то есть… — она незадачливо смолкла, поняв, что загнала себя в угол. — Он ушел, когда мне было четыре. — не платив алименты, оставив после себя кучу долгов, он, можно сказать, сбежал. — После этого я увидела его только на похоронах. — Почему он не забрал тебя к себе? — Гирей выдвинул слона на третье поле короля. — Он сказал, что я ему не нужна. — ей потребовалась минута, чтобы оценить позицию и решить пойти пешкой на четвертое поле короля. Если Гирей сейчас сделает рокировку, чтобы привести пешку к ферзю, а так, скорее всего, и случится, потому как на данный момент для белых более выгодного хода нет, то она поставит ему мат на последней горизонтали связкой слон-ладья за шесть ходов. — Я слышала, как он говорил это дяде Ренджи на кладбище. — Рика сама не знала, зачем это прибавила; она этого никому не говорила, даже Сейширо-сану. — Он тебя бил?       Рика молча посмотрела на него, почувствовав в самой глубине живота напряжение. Но так и не нашла что сказать или сделать, и отвела в тыл ладью, не выпуская из поля зрения белого слона, господствовавшего на длинной диагонали, по которой он мог внезапно ринуться в атаку. Её голос дрогнул и чуть не сломался под напором слов, но она все-таки вытолкнула их наружу: — Это всё очень давно было. — После его ухода вам стало лучше жить?       Рика дёрнула плечом, передвигая пешку, будто не могла определиться с ответом, хотя знала — да, стало. — Даже если правда кажется тебе неприятной, ты можешь сказать её вслух, я не собираюсь тебя судить. — вкрадчиво произнес Гирей. — Гирей-сан, мне кажется, я и так наговорила вам много лишнего. Вы попросили меня сыграть с вами в шахматы. Мне не следует докучать вам своей жизнью.       Она вдруг почувствовала себя сопливой слюнявой идиоткой, прямо как в тот вечер, когда устроила публичный спектакль, разревевшись перед Гирей-саном после того, как сбежала с ужина. — Ты хочешь сказать, я бесполезно трачу время, узнавая тебя лучше? — спросил её Гирей.       Её лицо горело всё то время, что Гирей смотрел на неё в ожидании ответа, и упорно отводила взгляд, испытывая одновременно облегчение и вину, будто бы свалила что-то на пол и разбила. В конце концов она решилась произнести: — Я… я даже не знаю. Я просто… Вы не должны были выслушивать всё это… про отца и всё остальное… Мне стоит держать язык за зубами… — Ты не обременяешь меня своей откровенностью. Ты об этом ни с кем не говорила?       По отсутствию ответа Гирей понял, что не ошибся.        Над столом пролетел мохнатый вьюнковый бражник. Толстенькое тельце несли узкие, вытянутые крылья. Пропархав над шахматной доской, тот приблизился к пушистой акалифе, растущей под тясицу, прямо на весу раскрутила хоботок и вонзил его острый конец в центр бутона. Проколов оболочку, он принялся высасывать нектар. А вокруг него другие насекомые гонялись друг за другом и убивали, порхали и ползали, жужжали и скрипели на все лады. — Теперь ясно, почему ты не чувствуешь себя в безопасности. Судя по всему, ты и твои братья росли в довольно напряженной обстановке. Семейные ссоры — катализатор развития личности, как и нужда, в которой вы жили. — сказал Гирей, проводя по фаянсовому ободку чашки, но вместо того, чтобы взять её, переместил ладонь и взялся за слона, переместив его на третье поле, тем самым поставив шах. — Это не так, — возразила Рика, уводя короля от опасности.       Взгляд мужчины устремился на её ладони, лежащие на столе — на разгрызенные до мяса ногти и оторванные заусенцы. Заметив его, Рика спрятала их под столом. — Мой отец всю жизнь страдал неврозами. Всегда обо всём беспокоился. У него были точно такие же руки. Он был самым спокойным человеком из всех, кого я знал, но стоило посмотреть на них, сразу становилось понятно, что это обманчивое впечатление. — молчание. — Чем занималась твоя мама? Как ей удавалось содержать вас всех вместе без помощи отца? — Мама была кухаркой в кафе и помогала в магазине, а по выходным работала горничной.       Сколько себя Рика помнила, мама всегда уходила из дома рано утром и приходила поздно вечером, или наоборот — поздно вечером и приходила с рассветом, так что большую часть жизни её, можно сказать, растил Нацуки. — Стало быть, твой отец был автомехаником, а мать — уборщицей.       В голосе главы не было ни единой капли глумления, но Рика вдруг осознала, как это звучит со стороны, особенно из его уст — как непреодолимая пропасть между ней и теми, у кого она живёт и кому хочет служить, обществом, которое никогда не примет её, как равную. Пьяница-отец и мать-уборщица. У неё даже вырвался нервный смешок. Не сказать, что раньше она считала себя достойной компании господина Гирея, но сейчас она как никогда чувствовала себя маленькой и ничтожной. Она никогда не стеснялась их небольшого дома в бедном районе города, и никогда не думала о деньгах, зная, что они небогаты, но ей не казалось, что им чего-то не хватает. Рика не обнаруживала в себе стыда, но ей больше не хотелось, чтобы кто-то ещё знал, кем были её родители и где она родилась, потому что для некоторых людей происхождение имело слишком большое значение, определявшее их отношение к человеку. Однако, по всей видимости, и невооруженным взглядом было видно, что жила она в бедности и теперь Рика знала, как таких, как она называют за глаза — «нищета» и «деревенщина», которая жила в «хлеву». До встречи с кланом Йонебаяши, Рика не придавала значения тому, из какой среды она вышла. Кажется, единственное, что она могла сделать, это черпать в этом силы, чтобы взять себя в руки и выглядеть достойно. И всё же это было трудно — сидя перед потомственным аристократом, глядя ему в глаза, говорить, что её родители зарабатывали себе на жизнь тяжелым, неблагодарным трудом. Ей никогда в жизни не иметь столько же богатства и родословную, как у знатных кланов Какина, но если бы её признал король… тогда-то они бы уже не смогли смотреть на неё свысока. Тем не менее Рика отчётливо осознавала, что даже если каким-то чудом превзойдет выходцев высших каст по интеллекту, навыкам, таланту и обаянию, всё равно она никогда не станет одной из них. Это как с душой, о чём в свое время любезно высказала ей Хинамори: можно сколько угодно распинаться об уме и шарме, но природная красота затмевает собой все. Также и кровь — те всегда будут считать её человеком более низкого сорта и относиться с пренебрежением.       Вопреки осознанию данного неприятного факта, Рика должна была смириться с ним и не допустить, чтобы он помешал ей осуществить свои цели. Она уже вступила на эту дорогу, назад пути нет. Может, для кого-то это слишком простые желания, но для неё они были важнее всего. Ей вовсе не хотелось, чтобы кому-то из её будущей семьи приходилось вкалывать на трех работах для того, копить на торт на день рождения, искать в газете скидочные купоны, искать в карманах мелочь на проезд и перешивать, как мама, свою старую в три часа ночи, потому что её дочь из всего выросла, а на новую денег нет.       Желание безопасности для любимых и стабильности были основополагающей причиной всех её целей. Рика была готова ухватиться за все, что обещало ей спокойную жизнь. Пока она чётко знала, чего она хочет, то, что для неё важно, то верила в то, что ей удастся вырвать себе кусочек хорошей жизни. Пока всё шло так, как надо, она была уверена: ничто не сможет сбить с намеченного курса. — Рика.       Голос вывел её из транса. Гирей пошёл ферзем, поставив ей шах. Окинув взглядом поле, она выдвинула вперед свою ферзевую пешку и отразила атаку перекрёстным шахом. Спустя шесть ходов она поставила ему мат, побив обе белые ладьи. Поле было пустым, как после разгромной битвы; в живых остались лишь пешки, ферзи и один король — другой был лишен своего венца. На переносице главы клана возникло неудовольствие. Если что Рика знала о главе клана, так это, то, что он, как и она, не любил быть более слабым игроком. — Пешечный эндшпиль. — Хм… И где же я ошибся? — Когда я отразила ваш шах, вы могли — использовать совместную атаку коня и ладьи. В первом случае эта атака создала бы открытую двойную угрозу для ферзя и заставила бы меня защищать короля, тем самым позволяя вам перейти в наступление. Во втором её можно было подготовить и применить коварно, исподтишка. Вы могли меня победить даже с одной ладьей. — Выходит, я упустил победу два раза. — Да, упустили, — безжалостно ответила Рика, расставляя пешки над доской. — Вы слишком сосредоточились на том, чтобы поставить мне шах и растеряли все фигуры. — Разве в шахматах не выигрывает тот, кто готов победить любой ценой? — Победу в шахматах обеспечивает способность предвидеть все ходы противника, а не готовность идти на жертвы. Вы смело идете на жертвы, но не всегда в них нуждаетесь. Того слона, например, которого вы отдали на растерзание в начале партии моей ладье, можно было сохранить. — Каким образом? — Выдвинуть вместо него пешку ферзевого слона на четвертое поле. Тогда я бы пошла слоном, а вы бы использовали вариант Найдорфа, как таран для разрушения моей позиции. — Как мне нужно изменить тактику? — Вам просто нужно быть более внимательным, господин Гирей, — ответила девочка. Гирей тихонько засмеялся.       Рика подхватила две пешки — черную и белую — зажала в кулаках, свела их вместе и вытянула руки по направлению к мужчине. — Выбирайте, в какой руке.        Глава наклонился и почти коснулся её левой руки. Рика разжал кулак — на ладони лежала белая пешка.       Слоны — на диагоналях, ладьи — на горизонталях. Пешки вышли на передовую, приготовились к граду ударов и натиску. Ферзь стоит готов защищать короля. Кони приготовились к мощным атакам. Гирей выдвинул королевскую пешку на четвертое поле. Она ответила пешкой на шестое поле ладьи. С белого фронта выступила пешка ферзевого слона на третье поля. Рика углядела в этом ходу возможность использовать защиту Каро-Канн; при желании чёрных, избежать Каро — Канн нельзя, что означает, чёрные определяют выбор дебюта.        Рика склонилась к доске и подняла кончиками пальцев чёрную королевскую пешку и, выписав дугу, опустила её на четвертое поле короля. Гирей подхватил пешку на четвертую горизонталь, Рика отзеркалила этот ход чёрной. Дальше глава клана вывел белого ферзевого слона. Она сбила его пешку, и та на следующем ходу в ответ пала жертвой. Чёрный королевский конь скакнул на третье поле слона, и белый сделал ответный ход.       «Если взять коня, то появятся сдвоенные пешки…».       Девочка сидела, подперев маленькими кулаками бледные щеки. На лбу выступила испарина. Рика, надув щеки, тяжело вздохнула. Воротник топорщился сзади, как кромка воздушного змея: казалось, её кимоно цвета поздней сливы горит под пламенем закатного солнца. Мало-помалу на доске установилось гармоничное равновесие. Рика начала разменивать фигуры в центре и вполголоса комментировала, обсуждая вынужденные ходы, слабость фигур, западни и сильные поля. Несмотря на то, что она устроила немалое количество ловушек для белых, они сыграли вничью, заново расставили фигуры, и начали очередную партию: захватывающий вальс шахматных фигур, который Рика с наслаждением вела. Гирей играл совсем неплохо, но она играла лучше, и с несвойственным ей тщеславием Рика гордилась, что ориентируется и понимает об игре больше, чем глава.       Шла партия за партией. Забыв обо всём на свете, давая выход бурлящей в ней энергии, Рика взобралась с ногами на стул и спорила с мужчиной, в чем преимущество атаки слона на королевском фланге, доказывая, что полусвязывание коня, кажущееся сейчас таким безобидным, через несколько ходов станет для белых крайне неприятным, поэтому разумнее разрулить ситуацию, совершив ход ферзем на третье поле. Девочка была скурпулёзна и дотошна, останавливаясь после каждого хода, чтобы подробно пояснить об используемой защите, об открывшихся ходах для белых и чёрных фигур, о том, не нужно ли слону занять такую-то вертикаль, и как продвинуть пешку к ферзевому флангу. — А затем так, — Рика протянула руку, забрала белой ладьей своего коня, произвела рокировку, перемещая фигуры по полю с целеустремленностью и тактическим расчётом полководца на поле битвы. — Этот ход не решает проблемы чёрных, так как белые сохранят своего мощного королевского слона, да и ваш ферзь всё еще находится в тылу. Вы победите с помощью одной ладьи.        Через шесть ходов девочка поставила чёрным мат — просто и аккуратно, разменяв слова и показав всю мощь атак ладьи, без единого неверного или бесполезного хода. — Как элегантно — и не единого просвета для соперника. Я возьму эту тактику на вооружение, — Гирей переложил ногу на ногу. — Из тебя вышел бы искусный военачальник.        Потерявшись от комплимента, Рика не сделала ничего лучше, кроме как сделать вид, что ничего не услышала. — Вы не хотите сыграть её еще раз? Мы могли бы начать не с защиты Каро-Канн, а с другого дебюта — гамбита Яниша, к примеру, или с Каталонского начала. — Откуда ты знаешь про них? — Сешийро-сан рассказал. — ответила Рика. — Он играет, как гроссмейстер и знает множество шахматных дебютов. — Он многому тебя научил. — заметил Гирей.        Рика неопределенно дёрнула плечом. Многому, но далеко не всему, что хотелось. Ей вдруг пришла безумная идея попросить главу взять монаха в поместье качестве наставника, но тут же выбросила её, потому что это было неосуществимо. Сейширо-сан служитель храма, вряд ли законы разрешают монахам работать на кого-то и получать за это деньги. — Вы когда-нибудь играли с Сейширо-саном? — Да. Он сказал, что я бездарность и интереснее играть в шахматы с дворовым псом, чем со мной.        Рика, которая в тот момент делала глоток чая, поперхнулась. — Нет! — Именно. — Простите, но не могу поверить, что Сейширо-сан действительно способен такое сказать! — Уж поверь мне, он бросил мне это прямо в лицо, не пошевелив и мускулом. — положив ногу на ногу, Гирей покачал головой, — Он строг к простым смертным, но бесталанных презирает безжалостно и за людей не считает. Все его… ученики, все до одного необыкновенно одаренные люди… те, кто отличаются от остальных, благословленные талантом рождения. Остальные просто никчёмный мусор.        Её лоб собрался в грозовую тучу. Взмыленная порывом возражения — с чего это вдруг Сейширо-сану считать кого-то мусором? — Рика открыла рот, и тут же его закрыла. Такахаси. Рика хорошо запомнила, что монах сказал, когда она умоляла его помочь им получить шанс быть выбранным в клан. Простой мальчишка. Не глупый, но и не одаренный никакими талантами. Ничего выдающегося, ни честолюбия, ни амбиций. Ей захотелось перевести тему на что-нибудь другое. — Гирей-сан… — произнесла Рика, решившись, наконец, спросить то, что занимало ее мысли последние несколько недель. — В тот день, когда вы встречались с послушниками в Шинкогёку, о чем вы говорили с Сейширо-саном?       Гирей поднес к себе чашку, сделал глоток. — Я не скажу тебе этого, Рика. — ответил Гирей, спокойно ответил на её взгляд. — Я не обсуждаю детали своих личных бесед с кем бы ни было и не делаю исключений даже если речь в них шла о погоде. За неосторожность можно дорого поплатиться. — чашка звякнула об блюдце. — Тебе следует знать только то, что Сейширо-доно очень интересно узнать, какой ты вырастешь. Он преисполнен надежд в твоем отношении и будет ждать, когда ты станешь тем, кем должна быть.       Приглушенное сияние позднего лета заливало золотом крышу поместья, свет падал вниз отвесными лучами. В лучах закатного солнца склоны окрестных холмов, укрытые листвой, казались ей похожими на расставленные кем-то позолоченные ширмы. Ослепительно вспыхивает гладь озера, раскинувшегося перед поместьем. Свет мягко стелился у Гирея за спиной — прядь серебряных волос, подобранных в низкий хвост, мерцающих, как снег на зимнем солнце, лежала на переносице промеж хрустально-голубых глаз. Он выглядел как существо, сотканное из света — из чистого белого света в голубой небесной вышине. Гирей отвел её с лица изящным движением кисти, которому не выучит ни один этикет. — Мат. — Как быстро, — мужчина положил своего короля на бок; в его голосе не слышалось ни раздражения, ни досады. Проиграв столько раз, Рика бы уже лопнула от злости. «Он умеет держать себя в руках» — подумала она, глядя в непроницаемое лицо главы. — Я слышал, ты подружилась с одной служанкой. Как её зовут?       Рика, насторожившись, ответила не сразу. — Морена. — А, Морена… Дед говорил мне о ней. Ему нравится эта девочка. Она весьма старательна и обходительна.       «Девочка». Разница в возрасте между Мореной и Гирей-саном была ничтожной — пять или шесть лет, не более. — Инада сказал, что на днях Яцуя весьма нелестно повел себя с Мореной. Во время завтрака.       Инада было настоящим именем Жерди. Каким-то неисповедимым образом, как только Рика дала ему это прозвище, оно быстро за ним закрепилось, и вскоре не только они с Такахаси и Сакураем его так называли, но даже и другие слуги. Рика очень надеялась, что Жердь, если знает о своём прозвище, не догадывается, кто был его создателем.       Зажевав нижнюю губу, Рика передвинула ладью на шестое поле короля, чувствуя на себе взгляд Гирея. Прошла минута. Белые фигуры были неподвижны. Она посмотрела на главу клана. Тот сидел в плетеном кресле, скрестив пальцы на животе, и не собираясь делать ход. — Гирей-сан? — Ты же знаешь, что сделал Яцуя?        Рика медленно кивнула. — И что же?       Ей пришлось довольно туго. Прежде чем заговорить, она сделала глубокий вдох, выдохнула воздух: — Он ударил её… И сказал, что… — Рика умолкла; у неё не выходило выдавить из себя эти пошлые, вульгарные слова. — Сказал…       Когда Гирей повторил слова Яцуя, у нее загорелось лицо. В его устах звучали примерно также противоестественно, как если бы он произнес грязную брань. Рику ничуть не удивило, что глава клана знает, что сказал Яцуя — он знает обо всём, что происходит в доме, в каждом углу, да под каждым камнем в саду. — Яцуя изрыгает ей в лицо грязные оскорбления и проявляет неприличную грубость, считая, по-видимому, что раз он высокого происхождения, так никто не вправе перечить ему. А через день, перепуганный до смерти, он поднимает на уши весь дом, потому что в комнату к нему заползла ядовитая змея, которых он с раннего возраста страшно боится, поэтому каждый день садовник обходит территорию вокруг поместья, проверяя на предмет змеиных гнёзд и их самих. Шитомордник, если не ошибаюсь. Какое странное совпадение. Тебя оно обрадовало? — Нет. — Опечалило? — Нет. — Ты знала, что он боится змей? — Их многие боятся. — По словам Яцуя, она пыталась его укусить. — Змеи не кусаются без причины. — Да, верно, не кусаются. Только если их спровоцировать. Таят обиду, а потом отвечают с хорошо рассчитанной дозой яда. — Кто угодно ответит, если его спровоцировать, особенно животные. Инстинкт самозащиты.       Рика ощущала вокруг себя звенящую тишину, словно водолаз, опустившийся глубоко в море. — Если бы ты подложила змею, я мог бы это понять.       Рика не знала, что делать или говорить, поэтому руками взяла хохин, налила еще немного чая и восприняла как дурной знак то, что он не взял чашку. Её сердце билось со скоростью мышиного. Разговор принял опасный поворот, но совершенно очевидно, что для неё существует только один ответ. Рика уже собралась во всём признаться, но решила не спешить — вместо этого она взяла чашку и поднесла к лицу, словно закрываясь, отгораживаясь ей ото всех. — Знаешь, Рика, когда я начал говорить о Яцуя, на секунду на твоём лице появилась особая враждебность, которую я уже видел. В прошлый раз, когда мы играли с тобой в шахматы в моих покоях, и я спрашивал тебя о твоей семье. Точнее, о твоем брате Нацуки. Я спрашивал, каким ты видела его тело в гробу. Честно говоря, меня она несколько… насторожила, но при этом дала кое-что понять. Твоя потребность защищать приобретает разные формы, и некоторые из них могут быть опасны для окружающих.       Сбоку послышались шаги. Слуга принес фужер с вином, словно всё это время был неподалёку. Гирей не дал разлить его в бокал, и сам не спешил к нему притрагиваться. Ему хотелось насладиться цветом вина в хрустальном графине. Солнечные лучи блещут сквозь вино и хрусталь, как блещет солнце на воде, а само вино того же цвета, что лучи солнца. Разлив вино из фужера, он поднимает его к свету, будто хотел высмотреть в нём что-то, затем делает глоток. Его губы обагрены красным вином. Второй бокал он придвинул ей. — Спасибо, я не хочу… — Я говорил — ты должна знать вкус хорошего вина.        Колебаясь, Рика неуверенно посмотрела на главу, потом на бокал. Мама алкоголь терпеть не могла — из-за отца и дома его никогда не держала, даже у Ишиды выработалось стойкое отвращение к нему по той же самой причине, и её саму не прельщало знать ни хорошего, ни плохого вкуса — это почему-то волновало её больше, чем то, что глава клана, взрослый, давал ей, ребёнку, пить вино.       Гирей ждал. Рика повиновалась и сделала глоток, едва разомкнув губы и поморщилась. Вино защекотало ей нёбо — далекое, пропылившееся, разлитое по бутылкам на винодельнях. Язык у неё онемел от горечи, в горле заполыхало, живот у неё так и скрутило, а в ушах стоял жаркий треск. Она испугалась этих странных ощущений и отставила бокал, но не прошло и минуты, как по её телу разлилось горячечное тепло, напряжение в мышцах рук и ног ослабло, будто кто-то опустил её в горячую ванную. — «Шато Лафит», карменер, урожай семьдесят второго года. — У него другой вкус. — пробормотала Рика. — Неужели? — усмехнулся Гирей.       Попробовав вино, Рика, непонятно как, могла сказать, что оно отличается от предыдущего: более сладкое, тягучее, с привкусом мёда и бузины, который покалывал ей язык после того, как исчезла противная горечь. Вместе с ним отчего-то пропал комок беспокойства, скрученный в животе мотком колючей проволоки. Гирей осушил бокал с неподдельным удовольствием. — Мне нравится, что ты противостоишь Хинамори. Никто из прошлых воспитанников не осмеливался на это. — Но один из них поплатился за то, что сделал попытку. — Да, Сейдо-кун. Скверный случай. Он произошел буквально за два месяца до того, как он должен был уехать во дворец. — Это правда, что он украл приставку у Яцуя-сана? — Рика, при мне ты можешь не называть его «Яцуя-сан». — сказал Гирей. — Может быть да. А может быть и нет. До тебя я не слишком обращал внимание на воспитанников нашего клана, и что там произошло на самом деле мне неизвестно, но с учётом того, что за Яцуя с детства прослеживается склонность к патологическому вранью, скорее всего он приложил к этому руку. — Ясно, — только и сказала Рика. — Его отец, Канаме, сложный человек. Почти не появляется дома, все время уделяет работе… Он управляющий банком, которым владеет наш клан, основное семейное дело. Он превосходный бизнесмен, но довольно холодная и бесчувственная личность: произвел детей на свет и взвалил заботы об их воспитании на плечи жены. Яцуя с Годжо почти не видят своего отца — разве что на особых семейных торжествах, где они должны присутствовать, но держаться незаметно. Надеюсь, он ещё помнит их имена. — хмыкнув чему-то своему, Гирей сделал ещё глоток великолепного красного. — Поверь, не только ты не испытываешь симпатию к Яцуя. Среди членов моей семьи есть один человек, который умудрился недавно переполошить всех своими… прямолинейными высказываниями. — Вы имеете ввиду, когда Ичиро-сан назвал его у… — Ублюдком? Да, я слышал, когда стоял за дверью. — рассмеялся Гирей; в его смехе холодной змеей проскользнула насмешливость. — Не ожидал от него такого выпада! Ублюдком назвать своего брата за общим столом, где сидит Хинамори. Признаюсь, он меня удивил. У Ичиро есть характер, но обычно он держит свои мысли при себе и ведет себя тихо, и тут такой тарарам… Бедняжка Арисава, не представляю, как её это шокировало. Любопытно, чем же Яцуя так вывел его из себя. Ичиро заканчивает университет Йорокама и помогает отцу в «Аомори». В нем уже видеться деловая хватка. Хотелось бы, чтобы к тому времени, как он станет частью правления, то перестанет возносить своего неблагодарного папашу. — внимание Гирея перетекло на неё. — Ты не защищала себя перед Андо и Хинамори. Ты их испугалась? — Даже если бы я стала защищаться, господин Андо и госпожа Хинамори все равно бы мне не поверили. — Почему?        Гирей прекрасно знал ответ на этот вопрос, и Рика была не в силах понять, почему он его задает, но глава клана всё время это делал — спрашивал её что-то весьма неприятное, а затем говорил что-то очень приятное. Рика могла выдержать это неприятное, зато потом была тем более рада услышать о себе что-то хорошее, зная, что это не пустая болтовня, и чем искренне был её ответ, тем больше тот её вознаграждал. — Они меня ненавидят.       Рика вспомнила господина Андо, который отвернулся прежде, чем она отвела взгляд — в его глазах ясно читалась не только подлая натура, но и отвращение к ней. Когда он смотрел на неё этим взглядом, у неё возникло мерзкое ощущение, что она что-то дурное сделала лично ему, чтобы заслужить такое. — Хинамори — возможно. Но существует крайне мало людей, которые ей нравятся. Но по каким-то причинам она действительно тебя на дух не переносит. А вот Андо… — усмешка. — Уверяю, моя девочка, ты тут не причём. Он смотрит на тебя и вспоминает о своей застарелой ненависти к другому человеку. — К кому? — Неужели всё, что я рассказывал тебе об этом человеке, вылетело у тебя из памяти?       Рике не пришлось долго напрягаться, чтобы вспомнить. — Королева Умма? Но… Это же… Я… — жуя слова, она подбирала слова. — Да нет же... — Королева Умма, — глава клана выделил имя и титул королевы очень отчётливо. — в честолюбии, коварстве и амбициозности может посоперничать с любым членом клана Йонебаяши. По словам моего деда, Андо и их покойная сестра Кирара столько раз пытались выжить её из поместья, затравливая, издеваясь и подставляя, что не выдержал бы никто. Однажды они подожгли ночью её кровать — к счастью, сгорели только волосы, а не она сама. В другой раз они привязали её к дереву и оставили на ночь в лесу, и это только часть того, что ей пришлось пережить. Тем не менее, травля не помешала ей очаровать собой весь королевский двор, в том числе и будущего короля, став самой влиятельной королевой из всех его жён. Умма не позволила растоптать её будущее, а мой двоюродный дед, увы, не выносит тех, кто под него не прогибается. — сказал Гирей. — Найдутся люди, и их будет много, которые будут тебя ненавидеть. Мало кто одобряет человека, которого страсти доводят до разрыва с устоявшимся порядком и иерархией.       Рика подумала, что это помогло ей узнать о себе нечто такое, что она запомнит на всю жизнь.       Гирей поднес бокал к губам. Вино — чудное, золотистое, словно мёд. — Что ты почувствовала, когда ударила Яцуя возле пруда?       Её всё не покидало чувство, что глава клана развлекается с ней, как с котёнком дразнилкой. — Ты думаешь, я хочу отругать тебя? — прежде, чем Рика успел выговорить хоть слово, спросил тот. — Нет.       Мужчина сделал глоток, довольно ласково посмотрел на неё: — Почему он пытался утопить тебя? — Не уверена, что он собирался меня убить. Яцуя разозлился, что я назвала его уродом и не захотела перед ним извиняться. Поэтому решил помучать, чтобы проучить. — А что ты сама о нём думаешь?       Рика пожала плечами. — Он настроен ко мне враждебно, и причины его неприязни мне понятны, но я ничего не могу с ними поделать. — А твоя враждебность к нему? — Это в прошлом. — Змея её проглотила?       Рика и смочила губы чаем, чувствуя, как внутри всё скрутило от этих слов. На щеках у неё напряглись желваки. — А если бы он тебя боялся, ты была бы довольна? — Не знаю. — Рика, «не знаю», сказанное таким тоном, означает ничто иное, как «да». — Я бы хотела, чтобы он меня немного побаивался. — Как и Хинамори? — Госпожа Хинамори не может меня боятся. — Почему? — Потому что я ребёнок. — Но ты бы хотела, чтобы она тебя боялась.       Рика хотела что-то сказать, но стоило ей чуть открыть рот, как вырвалось нечто иное: — Страх останавливает от ужасных поступков. — Но и толкает на них. — Рика подумала, что тот намекает на Яцуя, но ошиблась. — Ты боишься, что те, кто тебе не безразличен, снова пострадают, и страх двигает тебя вперёд. — Сейширо-сан говорит то же самое. — Разве он не прав? — не дождавшись ответа, Гирей сказал. — Или ты боишься, что он прав?       Рика сидела не шелохнувшись, наверное, не меньше минуты. Со стороны казалось, будто она немного не в себе. — Гирей-сан, я ненормальная?       Глава клана, покачав головой, засмеялся. — О, нет, вовсе нет. Но если ставить вопрос ребром, то лучше быть немного не в себе. Как ты считаешь, с чего начинается уважение? — С… любви? — Нет, Рика. Уважение, как и власть начинаются со страха. Впрочем, оставив в стороне духовное, можно сказать, что и в любви главное борьба за власть.       Рика не очень уловила смысл того, что он сказал. — В отношениях между двумя людьми всегда есть тот, кто контролирует и тот, кто подчиняется. Быть любимым значит иметь власть над человеком, направлять его, иметь на него влияние, а любить — пассивная реакция на контроль, инструмент выживания. Последний всегда будет слабее, ведь вовсе не трудно убедить человека, что ты любишь его, если он хочет это услышать. — То есть… любить кого-то это проявление слабости? — растерявшись, спросила она. — Так и есть.       Слова главы выбили ее из колеи. Воздух был неподвижным и теплым, поверхность реки — совершенно гладкой. У берегов носились по воде жуки-водомеры, над камышами вились стрекозы. Лучи, попадавшие в хрусталь бокалов, разбивались и преломлялись на сотни сверкающих осколков. — Но… — Гирей по-прежнему смотрел на неё, не спуская с ее лица глаз. — Любовь ведь делает сильнее. Даже Будда об этом говорит. — Человек — создание хрупкое и недолговечное. Лишиться его также просто, как разбить этот бокал. Разве может быть силой то, что можно так легко утратить? — Разве не в этом суть — стать настолько сильным, чтобы не допустить утраты? — Получается, ты живёшь, пока тебе есть ради кого жить. Это слабость, хуже которой сложно себе вообразить. Без человека, смысла твоего существования, ты увянешь, как старое сухое дерево. Не будет его и тебе незачем будет жить.       Гирей не дождался ответа. Рика ни за что не могла признаться, что глава клана прав. Это шло из самого нутра, рождалось в таком месте её существа, куда она не могла проникнуть, там же, где сидела та её часть, готовая ждать и простить Ренджи, та, что злилась на свою семью за то что их убили, что они ушли от неё, бросили совсем одну; часть, грохочущая от ярости, которая просто взбесилась, когда Морена заговорила о прощении, и та часть ее сознания, которая не выносила Хинамори, смотрящую на всех свысока, которая легко позволяла себе принижать других, хотя у самой единственное в жизни достижение быть рожденной в знатном клане и ничего более, что за ЧУШЬ. Она бы никогда не произнесла такого вслух, но запретные мысли бурлили внутри и постепенно нагревались до точки кипения. Но больше всего — больше всего — Рику выводило из себя, что её слабости видны всем невооруженным взглядом, как легко её можно было задеть, угадать её мысли. — Сенсей помог тебе разобраться с собой? — Вы о чём, Гирей-сан? — Недавно мы говорили с тобой об «Бхагавадгита». Ты сказала, что Дзисай-сенсей дал тебе задание узнать, кто такой Арджуна. Он тебе что-нибудь посоветовал? — Скорее, попытался открыть мне глаза. — Рика взяла пешку, покрутила в пальцах. — И я, вроде как, понимаю важность всего, что он мне говорит, и другого выхода у меня просто нет. Он сказал, когда речь идёт о защите человека, порой жизнь одних может потребовать платы, цена которой — другая жизнь. И если бы я… Будь у меня появился шанс спасти маму или кого-то из братьев, и для этого нужно было лишить жизни, то я бы, наверное, сделала это. Я не говорю, что имея причину, убийство будет оправдано, и всё же у меня в тот момент не было бы выбора. Я должна их защитить. Либо они, либо моя семья. Но есть люди, которые творят зло, потому что им это просто нравится… Ведь у них же не было никакой причины убивать всех жителей города? — Ты права. Не было.       Рика силилась с ответом, но никак не могла подобрать достойную реплику. — Защищать от таких монстров, как они, тоже причина. Помогать тем, кто не может за себя постоять. Потому что это… — Правильно?       Девочка кивнула. — И почему же?       На её лице застыло выражение, очень похожее на недоумение. — А зачем ещё становится сильнее?       Он наблюдал за ней, полуприкрыв глаза, держа суженный кверху бокал с вином у самого носа и тихонько побалтывая напиток. — Что же ты будешь делать со злом, которое не сокрушит твоё правосудие? Побьёшь зло своим злом? Или примешь, что твоё правосудие — зло?       За этим последовало долгое-долгое молчание. — В любом случае, зло останется. Люди продолжают убивать друг друга, причинять боль. Это неискоренимая разновидность жестокости. Всё происходящее в мире это бесконечный, бездарный и нудный отчёт о насилии, чинимом сильными над слабыми ради наживы, власти, денег и в большинстве своём победа определяется даже не силой, а везеньем или степенью подлости не упустить нужный момент. Что бы ты могла бы сделать, чтобы прекратить войны и страдания? Чтобы все жили в мире? — Не знаю… Я пока не знаю.       Гирей негромко засмеялся. — Конечно, это невыполнимо. Если бы ответы на эти вопросы были найдены ребёнком, который занимается мудрствованием, то все проблемы были бы решены давным давно. Образумить человечество невозможно. Ни люди, ни мир не станут такими, как хочешь. — глотнув, Гирей вернул бокал на стол. — В конце-концов, что за беда? Это же только люди. Они сами убивают друг друга и очень довольны, разве не так?       Рика смотрела на него, как могло показаться, очень долго, не отводя взгляда своих ярко-серых глаз. — Служение сверхличным целям это прекрасно. Ты открываешь рот, и я слышу слова мессии, но большинство людей будет слушать более приземленных и прагматичных людей. Рика, мессия ни за что не будет признан, пока не сотворит чудо. Да и в конечном итоге, правосудие совершилось: те, кто ответственен за гибель твоих родных, будут гнить в тюрьме до конца своих дней, а если кто и выйдет на свободу, то проживёт недолго. Тебя это не утешает? — Утешает? — повторила Рика, цедя сквозь зубы. — Гнусные чудовища изнасиловали и задушили маму, Нацуки выстрелили в голову, а Ишиду подорвали в шахте. Что тут утешительного?       Последовало довольно длительное молчание. — Тогда, чтобы осознать, что чудовище никогда не вернется, и утешиться, нужно увидеть его обезображенный труп. Ты не согласна со мной?       Рика не решалась поднять глаз с доски и взглянуть главе клана в лицо. — Гирей-сан… — наконец, сказала она, но тот прервал её: — Что если я расскажу тебе, где был твой дядя, когда напали на твою семью?       Она застыла. Ей почудилось, что она ослышалась, и попросила его повторить сказанное. Ей не хотелось это делать. Но выхода не было. — Я н-не понимаю… — это кто-то другой говорит, не она. — Что вы такое говорите? — Как думаешь, твой дядя как хантер много зарабатывает? — Наверное… Да… Я не знаю… — Думаю, знаешь. Хантеры одни из богатейших людей в мире. Почему вам приходилось жить в бедности, если твоя мать имела возможность попросить твоего дядю о помощи? — Я… Я не знаю.       Молчание — долгое, озадаченное, мучительное. Рика открыла рот, потом закрыла. Метнулась взглядом по столу к своей чашке. Ей только сейчас пришло в голову, насколько странно то, что Гирей-сан озвучил вслух. Отчего-то она ни разу не задумывалась о том, что у дяди есть деньги — много денег — которыми он мог бы с ними поделиться. Сколько Нацуки соловьем распевался про то, как хантеры купаются в деньгах, что одна лицензия стоит как семь полностью обеспеченных жизней, что они, как привилегированный эшелон общества, получают баснословные суммы за свои труды. — Ты не допускаешь, твоя мама отказывалась от его помощи по какой-то причине? — Причина? — переспросила Рика, туго соображая. Шахматы были забыты, было забыто вообще всё на свете. У неё так стучало сердце в груди, что она слышала каждый его удар. — Зачем ей отказываться от его денег? — Может быть, потому что твой дядя зарабатывает деньги на том, что убивает людей.       Какое-то время Рика сидела молча. Затем она перевела взгляд на руки, лежащие на коленях. Обгрызанные и грязные ногти. — Что? — Твой дядя Ренджи — охотник за головами. Это значит, что люди обращаются к нему за тем, чтобы убрать кого-то неугодного — с этого света, разумеется. Проще говоря, он занимается заказными убийствами. Когда те люди, если их позволено назвать людьми, напали на твой город, Касане, и захватили его жителей, в это время он выполнял один довольно необычный заказ.       Рика поглядела на него, как на сумасшедшего. Ей казалось, она должна взлететь в воздух, как зола из костра, прежде чем сможет сконцентрироваться на чем-нибудь. Бледная и взмокшая, Рика сидела, стиснув коленки и смотрела прямо перед собой.       Глава клана взял бокал и сделал глоток вина, не сводя с неё глаз. Если бы она не была так оглушена, то ей бы показалось эта его невозмутимость странной, но Рика ничего не замечала вокруг себя. — Откуда вы знаете? — услышала Рика свой собственный охрипший голос. — Откуда? — Скажем так, я знаком с заказчиком и случайно узнал, кто исполнитель. Твой дядя очень известен в определенных кругах. Его услугами пользуются много обеспеченных и достаточно влиятельных людей, которым нужен человек, который помог бы им избавится от того, кто мешает. — Он сказал, что ему нужно уехать по работе, — пробормотала Рика, не чувствуя своих губ. — Это недалеко ушло от правды.       Гирей передвинул королевскую пешку, но игра её больше не интересовала. Рика понимала, что должна как-то взять себя в руки и привести к тому, что ничего не изменилось — и не изменится от того, что ей стало известно, что Ренджи наёмный убийца, но мысль об этом была словно медведь, забравшийся в дом, грубо скинул и свалил в кучу разложенные по полочкам вещи. И всё же есть не только мысль, но и есть её суть, которая валялась в куче обломков. Ренджи обещал отвезти их в тот день в Берендру — Нацуки сто лет уговаривал маму отпустить их в парк аттракционов, но та ни в какую не соглашалась. Тут приехал дядя, и Нацу решил воспользоваться этим. Наутро мама не слишком убедительно сказала им, что Ренджи срочно потребовалось уехать по личным делам. — А когда он вернется? — Не знаю, Нацу.       Нацуки, скрестив руки, со вздохом возвел глаза к потолку. — Ну, как всегда.       Рика старалась дышать как можно глубже, и когда пешка заняла место на четвертом поле ферзя, она уже овладела собой, по-крайней мере настолько, чтобы от неё был толк. — Ясно, — наконец, сказала Рика. — Ясно.        Невероятно, но отчего-то то, что дядя Ренджи охотник за головами — более того, что он уехал кого-то убивать в тот день, когда обещал свозить их с Нацуки в Берендру (хоть тот остался бы жив, её старший братишка, который им так восхищался) — не вызвала у нее ни боли, ни тревоги, только тупое замешательство, как тогда, когда ей вкололи у стоматолога заморозку, она прикусила щеку, а боли и не почувствовала. — Нет ничего удивительного в том, что вы не знали, чем занимается ваш дядя. С его стороны бы неразумно и жестоко говорить детям, что он зарабатывает на чужих смертях. — Убийства, совершенные им, сделали его неспособным на жестокость более мелкого масштаба?       Гирей почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы. — Уверен, он любил вас и желал только добра. — Это не так. Вы ничего не знаете. — она осеклась; плечи её опустились. — Простите. Я не хотела грубить. — Рика, ты умеешь так любезно извиняться за свои ошибки, что мне каждый раз хочется поблагодарить тебя за то, что ты их совершила.       У неё вспыхнули щеки. — Гирей-сан, вы это имели ввиду, когда сказали в тот день, что дядя занимается тем, что решает чужие проблемы?        Он сразу понял, что спрашивала девочка не об этом — она хотела получить ответ, знал ли он тогда о том, кто такой Ренджи и почему умолчал об этом. — Да. — Почему вы не сказали мне правду? — Тебе было бы легче, если бы я её сказал?        Листва айлантов затрепетала, зарябила. В ушах стоял гул, очень похожий на тот, что Рика слышала, сидя в кладовой. После той подземельной темноты хуже всего было то, как она носила её в собственном теле — этот мрак, этот гул грохочущих на поверхности выстрелов и взрывов. В кошмарах у неё всегда было два выхода — светлый и темный. И приходилось выбираться через темный, потому что светлый подрагивал пламенем и жаром. Но в темном — в темном были трупы. — Сейширо-сан знает? — возможно, сейчас это было не так важно, знал ли монах о делах Ренджи или нет, но Рика, Рика знала, что рано или поздно это станет важным, и ей нужно было спросить, чтобы не терзаться хотя бы тем, что Сейширо-сан скрывал от неё правду, хотя и в вопросе-то не было нужды, потому что до того, как Гирей ответил, ей был известен ответ. — Рика, как ты считаешь, стоит ли говорить ребенку, раздавленному горем о том, что последний родственник, на которого он надеялся, променял их на убийство?       «Променял». Рика сфокусировала взгляд на шахматной доске, пытаясь хоть как-то заземлить себя или по крайней мере отвлечься игрой, напоминая себе колокол на колокольне, резонирующий еще долгое время после того, как по нему ударили. Непонятно, как и почему, но она ощутила сильнейшую потребность вернуть себе контроль. Эта жажда была настолько велика, что Рика, не говоря ни слова, сосредоточенно передвинула коня на третье поле ладьи, жертвуя пешкой. — Прошу, ходите.        Они играли партия за партией, одну за другой практически в полном молчании. Рика не проиграла ни одной, но теперь её смелые атаки, хитро расставленные «вилки» и паты казались какими-то жалкими, тусклыми, незначительными. Замешательство, сковавшее её, никуда не исчезло, и она только и боялась, что если проиграет, то сразу же потеряет самообладание.       Спустя час или меньше Рика услышала голос главы клана: — Я думаю, на сегодня достаточно. Иначе ты меня загрызешь. — Простите. Я слишком увлеклась, — соврала Рика. Ей было неудобно перед ним, и она ещё раз извинилась. — Да, я вижу. Думаю, нам стоит отложить игру до следующего раза, как ты на это смотришь?       Рику обрадовали слова главы про следующий раз, но желания порадоваться или спросить, когда случится этот следующий раз, у неё не было. Они провели за шахматной доской несколько часов, и к тому времени, когда разыграли последнюю партию, вокруг уже стемнело. Ветерок шелестел в глянцевых листьях айланта, перебирал текучие тени на траве. Загорелись фонари торо. Рика сложила фигуры в коробку с методичностью шахматистки, как будто перед ней было игровое поле и предстояло решить стратегически важные задачи. Её глаза были открыты, но она была не здесь. Гирей увидел, как на её челюстях с обеих сторон надулись желваки — мышцы натянулись, как стальные кабели. — Вы позволите идти, господин?        Едва заметное движение головой.       Рика поднялась наверх по лестнице и захлопнула фусума в своей комнате обеими руками, как перед самым носом у чёрта. Опустившись на стул, некоторое время она просидела, вперившись взглядом в вазу с икебаной с увядшей хризантемой. Опали в ней все листья. Ощущение это — как будто на миг земля ушла из-под ног — так её полностью и не отпустило. Сердце колотилось, воздуху не хватало, но задыхалась она не от горечи, а от чувства, здорово похожего на ярость. Во рту стоял мерзкий привкус, очень похожий на рвоту.       Рика попробовала отвлечься зубодробительной учебой и положила перед собой учебник по математике, который обычно выжимал из её мозга все до последней капли — то, что ей сейчас было так нужно. Следующие несколько часов она была усиленно занята учебой в надежде, что та поможет ей успокоиться. Она сидела за столом и зубрила до ночи, до тех пор, пока голова у неё не загудела от линейных уравнений, основных свойств пропорции, независимых величин и того, что «приняв число тау за константу, мы избавились от его производной». Вскоре от усталости цифры перед глазами начали растекаться в разные стороны, превращаясь в какую-то неразбериху и нелепицу, назойливый зуд. Ей уже не удавалось сосредоточиться на графике с модулем аргумента, по которому ей необходимо было вычислить игрек.       Тени от деревьев за окном бегали по потолку. Вдалеке величественно грохотал гром, предвестник скорой грозы — его глухое эхо донеслось до комнаты, словно звук упавшей вещи в соседней комнате. Вскоре по окну стал колошматить дождь, в небесах началось целое светопреставление из ярких вспышек молний, то и дело прорезывающихся сквозь тяжело нависшие тучи.       Рика сползла со стула и зажгла в курильнице потухшие благовония. Красные иероглифы на погребальных дощечках с буддистскими именами усопших на какое-то мгновение потонули в клубке дыма, поднимающимся от алтаря к потолку, где исчезал. Присев на краешек кровати, Рика вспомнила своего дядю, существующего где-то вдали от неё, своих маму и братьев, которые, она надеялась, находятся в раю, и, что неожиданно, отца, который, без колебаний отказавшись от неё, жил свою жизнь. Та дощечка, что с именем Нацуки красными чернилами стояла посередине. Отчего-то смотреть на неё было сейчас больнее всего. Иногда, сидя в одиночестве, она чувствовала, как рядом с ней, бок о бок, сидит Нацуки и молчит вместе с ней — доверительно, компанейски, или слышала его шаги в скрипе половиц за спиной, приоткроется вдруг сёдзи, шевельнет ветром занавеску, и ей чудилось, что это он, и когда она уходила из комнаты, Нацу оставался совсем один: он не находит себе места, ходит туда-сюда одиноко, а вокруг — только часы тикают. Не раз она подкидывалась ото сна, потому что он сидел возле кровати и тихонько её разглядывал. Но мне же сказали, что ты умер, говорила она вслух, и только потом понимала, что никого нет.       Капли дождя постукивали и стекали по стеклу в потолке, отбрасывая мокрые тени, которые струились по стенам. Рика взяла прислоненный к стене боккэн и легла с ним на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Гладкое древко холодило щеку. От него шел пропыленный, соленоватый запах, как от лодочных досок. Она не знала, сколько вот так лежала без движения — несколько минут или часов. Приподнявшись с подушки, она взглянула на часы. Стрелки стояли на половине двенадцатого. Нужно почаще смотреть на часы. Движение стрелок подбадривало её, показывая, что на свете все преходящее, пройдет и боль. В сущности, ей было все равно, сколько сейчас времени, лишь бы стрелки не останавливались, а сейчас ей нужен был хоть какой-то пример из прошлого, воспоминание, которое помогло бы ей собрать всю свою волю. И такой образ возник в памяти, помогая ей и одновременно пронзая болью все её существо. Ей четыре, мама стоит у раковины, моет дайкон для цукэмоно, холодная вода из крана льется на овощ. Теперь в доме они всегда будут только вчетвером; мама говорит: «Все обойдется, Рика. Пойди скажи братьям, пусть моют руки и садятся за стол. Нам нужно поговорить. Потом приготовим ужин». «Всё обойдется, Рика». Рика помнила, как ей хотелось обнять маму, уткнуться ей в колени и, может, что-то из этого и сделала, уже и забыла. Но в поисках утешения, послужившее бы ей поддержкой, Рика уловила дыхание ада. Достаточно было только о нем подумать. Стоило призвать ад, и он сразу оказывался тут как тут.       Снова загремел гром. Рика смотрела на бестолковые часы. Очертания циферблата стали размытыми, и минутная стрелка начала ускользать от её внимания. Она отвернулась, зарылась в подушку и спустя секунду завизжала — так громко, что показалось, у неё вот-вот лопнут голосовые связки, после чего сунула голову под подушку и разрыдалась, задергалась в сухих, безобразных взвизгах, и куда-то проваливалась, желая только одного — чтобы ей не снились сны.       Но от них некуда было сбежать. Это как плавание в лодке посреди океана — куда бы ни кинулся, куда бы не взял курс, везде будет он.

***

      Со всхлипом втягивая воздух, Рика проснулась в насквозь промокшей постели, с тошнотой у горла. Всё её тело корёжило, зудело дрожью, как всегда после кошмаров, но внезапно, откуда ни возьмись, её коснулась прохлада, прямо на щеке, а в носу — аромат, густой, горьковатый, легко узнаваемый. — Рика. — Морена несильно встряхнула её за плечо. Взгляд сфокусировался; лицо с плывущими очертаниями, освещенное лампой ночника, стало почётче. — Всё, всё…       Удушливый, мыльный запах спальни. Голова гудела, до её ушей доносились слова, но, словно разбиваясь об невидимое препятствие, не достигали мозга. Рика, моргая, засучила в панике ногами, руками, приподнялась на локте. — Как… что вы здесь делаете? — спросила она, но фраза ей совсем не удалась (да и мысли у неё все сбивались и путались), поэтому она сглотнула и попробовала спросить ещё раз. Но Морена велела ей молчать («Тсс, молчок») и помогла сесть. Что вы здесь делаете, снова хотела спросить Рика, и опять вышло что-то не то, но она стойко промямлила фразу до конца. — Шшшш, ну-ну, хватит, тихо-тихо, — Морена тихонько убрала налипшие на лоб пряди, заметалась взглядом по по комнате, словно выискивала что-то. Деловитый, успокаивающий голос просочился в неё до самого нутра. — Ты вся мокрая. Давай-ка, надо тебя переодеть и поменять постельное белье.       Переодеться? Реальность после кошмара навалилась на нее такой плотной, стеклянистой оторопью, что она и делать ничего не могла — только таращилась в оцепенении. Опустив взгляд, Рика увидела что-то красное, и поняла, что так и провалилась в сон, не переодевшись, замурованной в тяжелое кимоно. Лицо было покрыто испариной, а спина — липким, противным потом, волосы на затылке были мокрыми.       Морена легонько тронула её за плечо, заставив очнутся. Служанка выглядела невозмутимой — не злилась и даже не испугалась, будто бы в её мире вопли ужаса по ночам были самым обычным делом, но когда Рика вскинула голову, в её опухших глазах было столько боли, что Морена смешалась. — Да… сейчас. — заторможенно пролепетала девочка.       Морене не понравился ни этот взгляд, ни голос, звучащий словно издалека. — Ты не заболела? — Что? — спросила, с трудом приподнявшись с кровати. — Ты не заболела, спрашиваю? — Не знаю.       Морена снова сдвинула брови, пристально поглядела на неё. — Господи боже, — сказала она, — да ты у нас нынче, как ворона, каркаешь. Морена нагнулась, пощупала её лоб. Пытаясь как-то скрыть свое замешательство, Рика закрыла глаза, села и тут же схватилась за голову — затылок у неё прошило резкой, простреливающей болью. Морена вышла из комнаты и вернулась с таблеткой, стаканом воды и градусником. Она встряхнула градусник, прищурилась, глянула на деления и сунула тот ей подмышку. Пока Рика сидела на кровати, Морена подошла к гардеробу и, покопавшись в третьем ящике, вытащила оттуда пижаму из розовой, как сахарная вата, фланели, положила её на постель, после чего к ней присоединилась стопка постельного белья. — Ну-ка, давай его сюда. — Рика завозилась, вытащила градусник, протянула ей. — Тридцать шесть и две. Температура нормальная. Наверное, ты просто вспотела в кимоно. Голова болит? — отложив градусник на прикроватную тумбочку, спросила та, когда она, скривившись, снова схватилась за голову. — Вот, возьми. — Спасибо, Морена-сан. — жалко пробормотала и положила таблетку в рот, игнорируя горечь во рту. Не то, что мамин вишнёвый сироп, который та давала ей с ложки, когда у неё бывала простуда. — Простите, — выпалила она. — Простить? — та глядел на неё так, будто она спрашивала, был ли сегодня дождь. — Ой, да ну что ты… Слушай-ка, — сказала Морена другим голосом, наклонилась, пытаясь заглянуть ей, жалкой, оцепеневшей от неловкости в глаза. — Ну, ты чего? Это всего лишь плохой сон. Вид у тебя убитый — да, да, именно такой, — твердо прибавила она. — Убитый и, прости Господи, — Морена слегка поморщилась, — будто тебя сейчас поведут на казнь. Не волнуйся, все нормально. Иди-ка, в ванную, давай, а потом мы с тобой поговорим. — Но… — Иди, иди, я пока тут приберусь. Но сначала переоденься.       Рика, чихнув, послушно вылезла из кровати, кое-как с помощью Морены стянула с себя кимоно, надела пижаму и поплелась в туалет. Умываясь, она взглянула на себя в зеркало на дверце шкафчика и вздрогнула, увидев, до чего красные у неё глаза.       Когда она пришла обратно в комнату, постель была уже перестелена, от чистого, хрустящего, сияющего белизной белья шел слабенький аромат стирального порошка, а Морена хлопотала по комнате, суетливо собирая грязное белье. — Я зашла за пару минут до того, как ты проснулась, чтобы забрать грязную одежду. — положив белье в корзину возле комода, Морена раздвинула занавески, открыла нараспашку окно, впуская ночную прохладу. Сквознячок с сада колыхал цветы икебаны, стоящие в плоской вазе. В темноте их длинные, острые очертания, напоминали всаженные в чью-то плоть клинки. Она помотала головой, вытряхивая образ из разыгравшегося воображения. Пружины шумно заскрипели, когда Морена уселась рядом с ней на краешек кровати. — Ну, и где ты была? — спросила Морена, пытаясь поймать её взгляд. — О чем сейчас думала? — Ни о чем… — Правда? Сложновато ведь совсем ни о чем не думать.       Морена так долго молчала, глядя на неё, что Рику захватило ощущение, будто её приперли к стенке, и стала даже обдумывать, что бы еще такого сказать. — Хочешь, чтобы я ушла?       Рика вздрогнула. — Н-нет, — собравшись, она вздохнула.— Я просто не хочу вас беспокоить. — А если я хочу, чтобы ты меня побеспокоила? — Мм…        Рика оцепенела, всё больше чувствуя себя беспомощной и нелепой, будто её вытолкнули играть на сцену, а она и слов-то не знает. — Знаю, ты этого не любишь, но я за тебя волнуюсь. Я не знаю, какие кошмары таятся у тебя под подушкой. — Морена увидела её тренировочный снаряд в перекрученном одеяле. — А что тут делает твой боккэн? — Он помогает мне заснуть.       Рика положила ладонь на обтянутую кожей ската рукоять меча. Она и не помнила, как и когда начала ложиться спать в обнимку с деревянным мечом. Без особой причины. Просто он её успокаивал. — Какая у тебя грозная игрушка. — Меч не игрушка. — Именно поэтому ему не место в постели. из ее голоса вылезла смешинка. — Ты боишься? Поэтому берешь с собой меч? — Что, извините? — Рика взглянула на неё — голова у неё все ещё была не своей. — Зачем тебе боккэн, когда ты спишь? — терпеливо спросила Морена, не обратив внимание на то, что она отключилась. — Ты берешь его, потому что боишься того, что тебя ждёт в кошмарах?        «Да». — Нет, — пробормотала Рика, не горя желанием продолжать разговор. Она слышала стук своего сердца — глухой, но частый, как будто кто-то бежит в полной тишине. — Тяжело лежать в темноте, когда страхи и мысли лишают сна. Морена, сидя рядом с ней, не касалась её, и глаза у неё были ярче всего, что есть в комнате. Рика попыталась мысленно подобрать природный эквивалент зелени в её глазах. Ей приходила на ум листва заколдованного леса, но живые изумруды её глаз в золотистой оправе сияли мягче, намного мягче.  — Расскажешь, что тебе приснилось? — Я не хочу. — отрывисто отозвалась она, пряча глаза. Она походила на чайник, который мог обжечь руку любого, кто им воспользуется. Рика знала, что побуждения у девушки — самые лучшие. Но она еле-еле выносила все эти разговоры и потому отвернулась. В храме Такахаси никогда не задавал ей вопросов. Здесь вопросы задавали все. — Хорошо. Тогда я посижу здесь, пока ты не захочешь поговорить. Или не попросишь меня уйти. Если ты пока не готова — не надо. Но я буду сидеть и ждать.       В животе завязался узел, и непонятно было, куда податься. Морена, сложив руки перед собой, прислонилась затылком к стене, профиль её был повернут стороной со шрамами. В молчании сидеть было тошно, но и одиночество было непереносимо. Несколько долгих минут они с ней молчали. Очертания комнаты перед глазами всё ещё подрагивали и казалось, будто на глаза натянули влажное покрывало. Всё было как в ту ночь в прошлый раз, но теперь, вместо того, чтобы лить слёзы — глаза были совершенно сухими, она просто занемела. Взгляд упал на маримо: подросший кругляш тихонько лежал на дне аквариума, дремал под лунным светом. Накануне вечером, перед грозой, он неистово кружил, метался по банке, словно ему передалось настроение своей хозяйки, а сейчас просто забился в угол. Рику иногда посещало это желание — просто забиться куда-нибудь в угол. По правда говоря, бывали дни, когда она просто мечтала о том, чтобы снова стать совершенно обыкновенным ребёнком, каким она была До Того, от которого только и надо, что наслаждаться детством.       Рика посмотрела на собственные ладони. За год кожа на них огрубела: сначала от поручений старших мико — от плетения циновок до прополки сорняков и остругивания побегов сакаки перед мацури для того, чтобы каннуши, после того, как обернули их лентами сидэ, поднесли их ками в качестве дара, а потом — от древка боккэна. Её руки больше не были руками ребёнка, восьмилетней Рики, переступившей порог храма Шинкогёку год назад. Они все были в мозолях, ссадинах и ранах, а кожа внутри ладоней постоянно слезала, как у линяющей ящерки, которая всё не могла до конца сбросить старую шкуру. Год назад… Неужели с того дня прошел только год? Ей казалось, что прошла целая эпоха, уже столько людей, живших тогда, умерло. Если бы её семья была жива, Рика бы так и жила в своем городке посреди пустыни, ходила бы в школу, думала о Какине как о далеком месте, куда она, вероятно, никогда бы не попала и не прикоснулась бы к мечу. Была бы её жизнь хуже? Сложно сказать. — Морена-сан, а вас мучают плохие сны?       Лунный свет безжалостно лился на её лоб, глаза, нос и щеки, но лицо оставалось неподвижным, свет просто как бы стекал по нему. — Иногда. Когда мне сложно справляться со своими чувствами. — произнёс голос в темноте. — Когда мне сложно справляться со своими, я думаю о том, что чувствуют другие. — поделилась она. — Ты слишком много думаешь об этом, Рика.       Она принялась разглядывать свои большие пальцы. — Плохие сны появляются от того, что слишком многое копится внутри и никуда не выходит наружу. — продолжила Морена, разгладив складки на юбке. На ней была просторная хлопковая хадаги, длинная юбка, а волосы заплетены в косу, и в темноте казалось, её фигура облачена в хитон. — Понимаешь, о чём я?       Рика и согласилась бы, только вот копить она ничего не копила: мысли сами лезли в её голову, и каждый день она доставала их оттуда снова и снова до тех пор, напоминая себе незадачливого рыбака, час за часом достающего из сети рыбу. Этот подход был бы очень грамотным, если бы она как-то заставила его работать.       Морена продолжала глядеть на неё, и Рика поняла, что молчание слишком уж затянулось, надо было что-то сказать. — Опять мама приснилась? — Нет, — и неуклюже, так, чтобы не встретиться с ней взглядом, отвернулась к стене. — Ишида. — Он твой старший брат? — Один из. — Точно, у тебя же есть ещё Нацуки, — «был» мысленно поправила Рика, и потом вдруг Морена сказала: — Кроха, я не хочу, чтобы ты считала, что я, мол, такая вредная и пристаю к тебе, когда так вот молчишь, потому что пытаюсь вытянуть из тебя что-то. Я не могу оставить тебя одну, когда тебе плохо.       Кончик тюлевой занавески прошуршал по подоконнику. Заёрзав на смятом одеяле, она прижалась щекой к её плечу, сгорая от неловкости. Когда Морена положила ладонь ей на спину, Рика так и застыла, но не прошло и секунды, как порывисто прильнула к ней, прижалась к её боку, получив долгожданную ласку, жалкая, как бездомная собака, изголодавшаяся по теплу. Ну и что, отстраненно подумала она. Ну и пусть. Главное — не привыкать. — Только не говорите никому. — Никто не узнает, не волнуйся, кроха. Твоя репутация не пострадает, — с усмешкой отозвалась Морена. Её улыбка теплела собственным, отдельным и до странного знакомым светом.       Свернувшись калачиком под тонким одеялом, она положила голову на колени Морены, надёжно укрытая утешительными, загрубевшими руками, пахнущими пропыленной тканью, корнем ветивера, присыпкой с лимонным ароматом. Ладонь зарылась в её волосы, пропускала пряди между пальцами. Мягко тикали часы — их тиканье, как и касания Морены, было ласковым, отрадным, и комната стала для неё все равно что раем. — Как себя чувствуешь? — Ничего, вроде… — Не обязательно разговаривать, — сказала она. — Если не хочешь. Я не хочу тебя заставлять. — Нет, я… Все обычно любят поговорить, но я люблю помолчать. — ответила Рика. — А вот Такахаси болтун. Ему всегда есть о чём поговорить. Особенно о Годзилле.       Морена тихо рассмеялась. — Признаюсь, он и меня уморил Годзиллой. Надеюсь, хоть один из его дайкайдзю когда-нибудь встретятся мне в кроссворде, иначе я просто не знаю, зачем мне знать все их имена. — Морена убрала руку.       Рика приподнялась на локте. Сейчас ей меньше всего на свете хотелось говорить об Ишиде, но она была до того рада, что Морена оказалась рядом, и ей не придется до утра таращиться в потолок, потому что забыться сном не выйдет, что выполнила бы любую её просьбу. — Пообещайте и вы что-нибудь рассказать о себе.       Морена, если и удивилась, то никак не подала виду, и кивнула. Рика скупо, урывками рассказала Морене о своем брате, переврав сон, потому что то, что ей приснилось сегодня, существенно отличалось от того, что ей снилось всегда — в кошмаре, от которого она проснулась сегодня, орудовала не темнота, не убийцы с оружием в чёрных масках, а Ренджи, и слышала снизу, как тот ходит наверху, и шаги были грозными, тяжелыми, паузы между ними — до абсурдного долгими, разлетаются осколки стекла, крики и выстрелы, а она пытается выбраться из наружу из темноты, возится с защелками, но ничего не получается. К горлу подкатил ком — пришлось собрать все силы, чтобы проглотить его, ком слипшейся злости. Желудок скрутило узлом, во рту стоял уксусный привкус. Она напоминала себе ребенка, идущего на цыпочках вдоль обрыва над морем и не представляющего, что может накатить гигантская волна и унести её в море, только разница была в том, что она чувствовала, как эта волна подступает.       Чаще всего ей снились сны, в которых Ишида задержался допоздна на шахте и потом не мог оттуда уехать на рабочем микроавтобусе, который довозил всех шахтеров до дома, застряв, например, посреди каньона. Она искала его посреди развалин, оставшихся от шахты, ждала его в темноте на остановке на окраине города, как в те вечера, когда он возвращался со смены и всего-то чуть-чуть не успела схватить телефонную трубку, когда он звонил на домашний номер. Её оглушало промахами и разочарованиями, но хуже всего было не искать его во сне, а проснуться и вспомнить, что он умер. Во снах про маму хуже всего было не видеть огромные руки изверга, готовящиеся давить и крушить, а проснуться и понять, что всё это тоже было на самом деле. Но хуже всего она переживала, что совершенно не помнила, о чем говорила с братом накануне, перед тем, когда он ушел на смену. Осенью, когда она лежала в наглухо зашторенной комнате, в её затуманенной горем голове билась эта мысль — она всё пыталась вспомнить, о чем в последний раз говорила с Ишидой, когда в последний раз его видела, ей нужно было что-то осязаемое, самое распоследнее крохотное воспоминание о нём. Мысли о последних секундах их жизни рвали душу, но долгое время ни о чем другом она не могла думать. Долго это все длилось? Они мучились?       Конечно, мучались, дура ты несчастная. Нацуки умер не сразу — пуля попала ему в голову, но не убила: его парализовало, и он еще несколько часов лежал обездвиженный, пока его мозг не разбух в черепной коробке от накопившейся крови, от чего и умер. Один Ишида погиб мгновенно, чему Рика в каком-то ужасном смысле была рада, хоть ему не пришлось испытывать боль — достаточно было Нацуки и мамы. «Умер мгновенно», — как сказали ей полицейские, когда расспрашивали её. — «Боли и не почувствовал». «Даже не понял, что случилось». Они так долго это повторяли на все лады, что Рика и не задумывалась ни разу о том, а с чего это они так в этом уверены…       И тут — разом — до неё дошло, скользнуло по ней холодом понимание того, что это могло значить.       Покидая дом, она остановилась только раз, возле стула, на котором висел перекинутый через спинку свежевыстиранный рабочий комбинезон. Рика протянула к комбинезону руку, не решаясь его коснуться, взять на память хотя бы пуговицу — вместо этого бросила собственный рюкзак через плечо и отправилась в долгий путь, уверенная, что больше не увидит ни дом, ни Касане. Никогда.       Сколько она себя помнила, Ишида всегда мечтал стать архитектором, просто грезил об этом: в выходные, оставаясь дома, если не было никаких дел по хозяйству, то его можно было застать на кухне или в гостиной. «Когда заработаю денег, и переедем, построю нам новый дом» — говорил он ей, и Рика верила, что так оно и произойдет, неважно, в скором времени или чуть позже: Ишида обязательно разбогатеет, и у них будет огромный дом, прямо как те особняки в богатом районе, мимо которых они с Нацуки проходили, возвращаясь из школы, и частенько останавливались поглазеть. Если б он закончил школу, то совершенно точно бы поступил в университет и стал архитектором. Не выручал бы он всех вечно со сменами на шахте, послал бы всех этих халдеев куда подальше, вечно просивших их подменить и побольше думал о себе, может, остался бы жив. Зачем это всё было, если он умер точно такой же страшной смертью, как и те, кто садился к нему на шею? А мама? Столько лет терпела и унижалась перед человеком, который её в грош не ставил, лишь бы сохранить семью, и тот сбежал, обрек её на вечную возню с тряпками, щетками и ведрами. Один Нацуки не жертвовал собой, не прогибался и не отказывался от своих желаний, лишь бы другим было хорошо, и жизнь его сложилась бы как надо, если бы под конец, вместо того, чтобы спрятаться в кладовой, пошёл спасать маму и брата, рискуя собой. И что в итоге? Всё коту под хвост. Он умер, а ей всю жизнь прожить с тем, что не заставила его остаться. Досадно, и обидно, и смахивало на какую-то тотальную насмешку — ты хороший человек, делаешь много добра для других, но никак тебе не воздастся, хоть даже крошечным везением. Это уж из ряда вон, конечно, но Рика не знала, хорошо или плохо то, что мама готова была пахать на трех работах, чтобы прокормить их, но пальцем не прикоснулась к кровавым деньгам Ренджи. Уж из принципиальности или ещё с чего, но принципы никого из них до добра ещё не довели. Рика подозревала, что у них это просто на роду написано, что все они терпели лишения и невезение, потому что такие сплошь честные и добропорядочные, а кто-то, вроде Ренджи, махнув рукой на праведность, стал хантером и не страдал ни разу. Может, он даже смеялся над ними. Кто знает.        За окном грохотал по стеклам ливень, назойливо барабанил в окна, как и все эти проклятые сны, которые не давали ей покоя. Порывистый ветер и раскачивающиеся деревья, все насмехались над ней. — Я, наверное, правда дура, Морена-сан.       Морена прекрасно отдавала себе отчет в том, как хочется ей быть всезнающей и мудрой. И она прекрасно понимала, что человек, стремящийся всегда казаться мудрым, может переиграть, переборщить, притвориться, а ложная мудрость, лживые советы смертельны для детей, поверивших взрослому, который не знает, о чем говорит. — По-моему, ты слишком многого требуешь от себя, кроха. — Рика так и чувствовала, как Морена подыскивает верные слова. — Дай себе время. Иногда только и нужно — подождать, и всё внутри успокоится. Рано или поздно это произойдет. Чем сильнее ты стараешься забыть обо всём, тем больше и думаешь о том, что произошло и, что ещё хуже, думаешь, что тебе под силу что-то исправить.       Девочка взглянула ей прямо в глаза; Морена выдержала только половину минуты, потом отвела его. — Иногда мне кажется, если я перестану видеть кошмары, я начну забывать их. — То есть, ты боишься снов, и боишься того, что они исчезнут?        Рике стало стыдно за то, кого Морена видела перед собой. — Ты так говоришь, будто это что-то плохое. То, что плохие сны начнут снится тебе реже вовсе не означает, что ты позабыла о семье. Или что ты стала их меньше любить.       Рика отвернулась и уставилась в окно, на анисовое дерево. — Они стали снится реже, да? — догадалась служанка.       Кивок. — И ты испугалась этого.        Девочка так подняла брови, что Морена поняла — «да». — Но тебе стало лучше?       Нельзя было сказать, что она чувствовала себя «лучше». Для этого и слова подходящего не было. От того, сколько на неё навалилось — учеба, тренировки, предстоящие экзамены — у неё не оставалось времени, чтобы погружаться в тревоги, и загруженность будней выжимала её так, что она вырубалась за полночь и просыпалась рано по утрам без сновидений. В Шинкогёку за монотонной работой или в перерывах между ней от мыслей и воспоминаний некуда было деться, да и положение её было неясным, а будущее — неопределенным. Страхи и тревоги стали приглушеннее, но не исчезали совсем — будто кто-то выкрутил регулятор громкости и звук стал потише. — Твои друзья тебе ещё не ответили? — Пока нет, но вчера мне пришел ответ от Сейширо-сана. — Сейширо-сан? Кто это?       Рика объяснила Морене всё про монаха, про их беседы часы напролёт, то, как вдумчиво он умеет слушать и сильнее всего про то, какой он умный и сколько всего ей передал, как они читали и обсуждали книги, сидя в его келье под сенью лавра: туманная, мягкая и манящая атмосфера с запахом камфоры и зеленого чая гёкуро, где в его обществе Рика чувствовала себя уютно и безопасно. — Морена-сан, это странно? — спросила вдруг Рика.       Может, оттого, что она сама росла без родителей и имела тёплые отношения с господином Ринтаро, который спас её от приютской жизни в трущобах, привязанность той к монаху вовсе не показалась Морене странной. — Что именно? — уточнила девушка, согнув руку в локте, поставив её на колено. — Ну, он же мне не родной. — Он к тебе добр?       Рика кивнула. — Ну и неважно, — сказала та. — Раз ты чувствуешь себя с ним комфортно, то не имеет значения, родной он тебе или нет. Иногда люди, которые не связаны с нами кровным родством могут оказаться куда ближе, чем родственники. — Морена взяла паузу; сказала: — Судя по твоим словам, он хороший учитель.       Рика не почуяла никакого подвоха. От неё ускользнуло и то, как потемнели зеленые глаза, будто кто-то накинул на них вуаль. — В таком случае… Мне следует тебя спросить, от кого ты научилась желать людям зла.       Мёртвая тишина. — Морена-сан?… — Или, может, тебе самой нравится быть жестокой? Вредить окружающим. Ставить их жизнь под угрозу. Ты уж поправь меня, если я ошибаюсь.       После жуткого молчания Морена сказала таким ледяным голосом, что затмила даже Хинамори: — Это ведь вы с Сакураем подкинули Яцуя змею? — С чего вы это взяли? Нельзя — нельзя было спрашивать, Рика сразу поняла, что своим вопросом себя выдала, а когда до неё дошло, отнекиваться и давать заднюю было уже поздно. — М-морена-сан, я… — Ты могла ему серьезно навредить! А если бы его укусила змея? Если бы он умер? Что тогда? Ты была бы довольна?       Рика застыла, не зная, что сказать, что сделать, не могла глядеть ей в глаза. — Он бы не умер! — Откуда ты знаешь?!       Её передернуло. — Щитомордник. — сказала Морена. — Ни за что на свете поверю, что никто из вас двоих не знал, что он ядовит. Специально? Хотели поймать ядовитую змею? Чтобы она его укусила?        Что ей было говорить? Врать? Лгать Морене она не хотела, как представила, так ей сразу худо стало, и правду сказать было выше её сил. В голове крутились всевозможные оправдания и объяснения, но перед лицом такого жуткого спокойствия оправдываться было невозможно. — Н-нет, просто мы… — Рика, ради бога! Прекрати! Не ври мне!        Рика в смятении кусала губы. Морена так долго молчала, что она занервничала. — Значит, тебе бы понравилось, если бы Яцуя умер, да? — Нет! — выпалила Рика, вскинувшись, так громко, что сама испугалась. — Да что у тебя вообще было в голове?!       Морена взяла её за плечи, наклонилась к ней, крепко удерживая в своих руках. И как только Рика взглянула ей прямо в глаза — всё, конец, назад пути уже не было. — Я скажу тебе, что ты сделала, поддавшись порыву наказать этого парня — ты стала точно такой же, как он. — она и слова не в силах из себя была выдавить. — Тебе и в голову не пришло, что поставила его жизнь под угрозу! Тебе просто захотелось выплеснуть на него свою злость! Ещё раз подобное повторится, и я с тобой больше в жизни ни словом не обмолвлюсь.       Рика вскочила с постели, как ошпаренная, и опустилась перед ней на колени, чтобы передать раскаяние за проступок. — Морена-сан, пожалуйста, простите меня! Простите! Мне очень жаль!        Морена остолбенела, замешкавшись от изумления. Она не ждала такого поворота событий — отрицаний, оправданий, того, что девочка начнёт выкручиваться, но никак не того, что та будет просить просить прощения. — Силы небесные…— Морена резко втянула в себя воздух. — Рика, встань сейчас же! — Только после того, как вы меня извините, — раздался глухой ответ.       Тишина. Над головой Рика услышала, как девушка села на пол рядом с ней, приподняла её голову за подбородок едва ощутимым касанием. — Опять ты кланяешься, как послушница храма. Не целуй носом пол. И сколько раз повторять, чтобы ты не кланялась слугам. — Морена-сан, то, кем вы являетесь, не имеет для меня никакого значения. Будь вы хоть служанкой, хоть королевой, я поклонюсь вам с одинаковым уважением. — Что за глупости такие, — пробормотала Морена, явно смутившись, — Встань, я тебя прошу, прямо сейчас. — Простите меня. — Хорошо, хорошо, прощаю, только поднимись уже.       Рика села на краешек кровати. — Ты понимаешь, как далеко ты зашла?       За окном — дождь. Из окна повеяло неуютным холодком. Господи, подумала Рика. Правда, что у неё было в голове? Яцуя ведь мог умереть, и она бы стала убийцей. Она только сейчас осознала, что ни разу с того момента, как приняла решение о змее, не подумала о том, а что, собственно, будет с Яцуя, если его укусит щитомордник — она так разозлилась, что, кажется, потеряла рассудок, и вопрос этот её просто-напросто не волновал. Но, по правде говоря…       Рика отвернула голову. По правде говоря, он не волновал её и сейчас, отметила она каким-то ясным, удаленным от всего уголком сознания. — Вы злитесь на меня? — выждав немного, осторожно спросила она, боясь получить ответ, но ещё сильнее тряслась от того, что Морена и вправду на неё разозлилась, но та покачала головой. — Я не злюсь, кроха… Не злюсь.       Рика открыла рот, чтобы ее поправить, но Морена одним взглядом заставила её умолкнуть. — Отныне ты кроха, пока не исправишься. Не слишком серьезное наказание за чудовищный проступок. Но… — Морена прикрыла глаза. — Даже спросить не осмеливаюсь, кому пришла в голову эта идея. Зачем вы это сделали? Ладно Сакурай, дурень, ему ничего не будет, но ты — мало того, что ты в положении воспитанницы, ты ещё и пошла на это, зная, как к тебе относится Хинамори, на что способна эта женщина! Рика, я понимаю, как несправедливо, что Яцуя сделал с тобой в пруду и ещё спихнуть вину на тебя, но месть — худшее из всего, что ты могла придумать. — Всё не совсем так. — Как — не так? — Я могу все объяснить. — Уж прошу тебя.       Ей понадобилось какое-то время собираться с мыслями. — Я подговорила Сакурая поймать змею и подкинуть её в комнату Яцуя, потому что он мерзко обошёлся с вами, зная, что вы служанка и не ответите ему, как бы обидно вам не было. Он и меня топил в пруду из-за того, что я назвала его уродом и отказалась извиняться. Я хотела его проучить. Хотела, чтобы он испугался, как никогда в жизни не боялся. Мне жаль, что я вас огорчила, и понимаю, что зашла слишком далеко, но Яцуя получил то, что заслужил. Мне его не жаль.       Морена не знала, что и думать. Просто не знала. Сама сказала, никто за язык не тянул. Говорят, глаза — окна души, но Морена не понимала, что было в её глазах и вряд ли когда поймет. Она смотрела на девочку, сидящую перед ней, сложив руки, и не знала, что сказать ей. Что скажешь ребёнку, который признается в таком? Нравоучения? Морена много об этом думала. Но это было ничто по сравнению с тем, что творилось потом. Где-то в будущем жил настоящий живой пророк разрушения, Зло, которое двигалось, постоянно что-то уничтожая — тот, кто сидел сейчас перед ней, с таким же именем и лицом. — Рика, — позвала её Морена. Голос у неё звучал как будто бы издалека. — Хватит. Я всё поняла. — молчание. — Тебе было бы все равно, даже если бы его укусила змея? — Поверьте, та, укусив его, померла бы от яда быстрее. — буркнула она. — Ирония тут неуместна, — молчание, — Я благодарна тебе за то, что ты захотела заступиться за меня. Но больше — больше я не хочу, чтобы ты это делала. Договорились? Я взрослая и сама разберусь. Вы такую кашу заварили… С сегодняшнего дня ты должна вести себя тише воды и ниже травы. Так, — Морена заморгала, будто вдруг резко вспомнила что-то, — Кто-то ещё знает? Хотя нет, если бы кто-то знал, тебя бы уже не было… — Мне кажется, Гирей-сан догадывается, — сказала Рика. Морена выпрямилась, в глазах у неё заплескалась тревога. — Он тебя прямо спрашивал об этом? — Нет, господин сказал, что мог бы понять, если бы я захотела заступиться за вас и проучить Яцуя.       Морена свела бледные брови на переносице. — И что ты ему ответила? — Что любой ответит, если его спровоцировать. — Звучит как не очень хороший ответ. — Морена-сан, простите меня, но я знала, что делаю, — сказала Рика, — Я не буду говорить, что всё в порядке, потому что совсем всё не в порядке. Вина полностью лежит на мне, если уж до этого дойдет… Но Гирей-сан — Гирей-сан защитил меня перед Хинамори, когда я ударила Яцуя, не знаю, честно, не знаю почему. Он не собирался меня выгонять или отчитывать, ничего подобного! — взволнованно прибавила Рика, когда Морена промолчала, ничего не ответив. — Он и сам говорил, что Яцуя заслуживает порки за то, что топил меня и потом лгал ему в глаза, и Хинамори назвала меня отродьем, но я же ничего плохого ей не сделала до этого, а она меня с первого дня возненавидела, и только вы с Гирей-саном ко мне добры… — Ясно… — ровно произнесла она, когда Рика замолчала. Морена слушала её с донельзя обеспокоенным лицом, скрестив на груди руки, и всё сильнее и сильнее хмурила лоб.       Рика приподнялась, чтобы взглянуть на Морену в темноте. Светло-зеленые глаза сверкали в лунном свете, пробивающемся сквозь грозовые тучи через занавески, трепещущие на ветру. — Морена-сан, на вас вовсе нет вины за содеянное мной. Я вас слишком уважаю, чтобы позволить спустить Яцуя такую грубость с рук. И вообще, я считаю, что ни один мужчина не должен приближаться к вам без цветов.       Рике было видно, как у Морены зарделись щеки — сказанное её смутило. Наклонившись, она поцеловала её в макушку и прошептала — но нервное напряжение слышалось даже в ее шепоте: — Прошу тебя, будь осторожнее. Иначе ни Яцуя, ни госпожа Хинамори не дадут тебе жизни. Не нарушай и без того хрупкий микроклимат. — Я постараюсь. — Поклянись. Морена, будто хиромант, гадающий будущее по линиям на ладони, разглядывала черты лица девочки, оценивая, какие у неё шансы получить более-менее правдивый ответ. — Я клянусь, — вздохнув, ответила Рика, — Честно! — Верю. Рика, отпрыски важных и состоятельных семей заносчивы. Они склонны ловко манипулировать и использовать обстоятельства в свою пользу. Ты поставишь его на место, но будь уверена, в следующий раз он вывернет все так, чтобы тебя потопить, но уже окончательно. Я предупреждала тебя, что нельзя нарываться. Я буду молить богов, чтобы никто не узнал, что это вы с Сакураем решили устроить в покоях Яцуя серпентарий, но в следующий раз может не обойтись, и ты отправишься обратно в храм. Если не хуже.       Стоит ли говорить, что Хинамори-сан обещала сделать из нее чамара? Нет, наверное, не стоит. В отличие от всех окружающих, Рика пока плохо себе представляла, какова жизнь выходцев из низших каст, но слова Морены, когда она спросила её о том, зачем они существуют, ошпарили её так, что Рика долго не могла придти в себя.       Вдруг до неё дошло — Морена, в сущности, говорила то же самое, что твердил Такахаси, но она его не слушала. Вспомнить только, как холодно она ушла от него, — и даже то, что он отчитывал её, казалось не таким уж важным. Отчитывал! Такахаси всего лишь пытался её уберечь, а она его совершенно неправильно поняла и обидела.       «Надо будет извиниться перед ним». — подумала Рика, заползая под покрывало. — «Утром первым делом». — Если бы в моих силах было помочь тебе завоевать симпатию Хинамори, то я бы сделала всё для этого, но я, к сожалению, беспомощна. Всё, что я могу тебе посоветовать — держаться от нее и Яцуя как можно дальше, пока они не уедут. — Уедут? — В сентябре господин Андо и Канаме с семьями покинут поместье и уедут в Тансен. Они приехали сюда после того, как Инумацу-сама умер, чтобы уладить дела клана.       Морена что-то спросила у неё, как прошла игра в шахматы с Гирей-саном, девочка ответила — немного рассеянно, будто думая о чем-то другом. — Вы обещали рассказать что-нибудь о себе. — после недолгой тишины напомнила Рика. — Что ты хочешь узнать? — Как вы попали в поместье?        Морена смешалась. — Ты же знаешь — когда мне было восемь, меня забрал из приюта господин Ринтаро. — Но как? Вы говорили, что Шион это трущобы, где живут бедняки. Как Ринтаро-сан там оказался и нашел вас? Я вот к чему.       Морена прижала руки к груди, оглядывая комнату так, будто в ней ещё кто-то был, и она ждала тишины. Рика внимательно смотрела на неё, и это выражение лица…       По прошествии лет, она редко слушала то, что говорили о себе люди равно, как и то, что о них болтали другие. Ей не было нужды с ними говорить — она делала выводы, основанные на том, что проступало сквозь швы маски, которую носил человек, и то, что проступало, каждый раз вызывало во рту горький привкус, который порой остается после рвоты. Но воспоминания… Они не имели этот вкус. Прошлое, как душевные раны, незримо, но никогда не закрывается; всегда мучительное, всегда кровоточащее, оно вечно остается разверстым в глубинах человеческой души. Кем бы ни был человек, какие бы воспоминания он не воскрешал в своём сознании — эхо прошлого сочилось сквозь любую маску, нередко срывая её, и то, что под ней, было таким хрупким и беззащитным. — Это долгая история, кроха. Я расскажу ее тебе, но не сейчас. В любом случае… всё это дела давно минувших дней. Мне очень повезло, что я здесь. Если бы не господин Ринтаро, я бы давно умерла в переулках трущоб. Он очень добр ко мне. — Морена склонила голову. — Как тот монах к тебе. — Рика неловко улыбнулась. — Ринтаро-сан часто говорит, что всем людям необходимо стараться жить по совести. Самое главное — это ответственность за свои поступки. — сказала Морена ей, тоном давая понять, что она должна серьезно подумать над сказанным.       Много чести и ещё больше гордости, не поддавшись ненависти, суметь выжить с тем, что осталось после того, как ты лишился всего — воспитание, чувство ответственности, доброта, важность заботы об окружающих, но надо ещё уметь это понять. Она, может быть, поступила неверно, она, даже вне всяких сомнений, поступила неверно, и все же как-то поступила, отомстила за Морену и, по правде говоря, не считала свой проступок таким уж дурным. Всё это было не из злого умысла и не ради справедливости — как она полагала. Ей просто была важна Морена. Да, именно так. Не было смысла искать других причин.        Наступило затишье. Рика с трудом подавила зевок; накатила сонливость, веки слипались. — Тебя уже совсем сморило, кроха. Ложись спать.       Морена ушла, оставив ее в тусклом рассеянном свете ночника. Рика уткнулась лицом в подушку. С юго-запада накатили громовые раскаты, и молния осветила скалистые горы, лес и холмы, вырванные из абсолютного мрака ночи и наполненные звоном пространства, будто из небытия вызвано царство демонов или край ёкаев, от которого с наступлением дня не останется ни следа, ни дымка, ни развалин, как и от всякого беспокойного сна. Всю ночь за серыми грозовыми облаками подрагивали неизвестно откуда взявшиеся полотнища голубовато-призрачных молний, отчего горы на внезапно обозначившемся горизонте казались суровыми, черными и зловещими, словно где-то там лежал край иного миропорядка, край, где земля сложена не из камня, а из страха.       Утром она спустилась вниз. Такахаси, пыхтя, влезал головой в узкую горловину каригину. Когда Рика вошла в комнату, он почти справился с переодеванием. Пунцовый от натуги, он шумно выдохнул и только потом заметил, как она нерешительно мнется не пороге. — Ты чего это? — насторожившись, спросил Такахаси. — Заходи.       После его «Заходи» — дружеского, как ни в чем не бывало — ей совсем тошно стало. — Извини. — не встречаясь со взглядом медово-коричных глаз, сказала Рика. — За то, что не слушаю тебя и всегда поступаю по-своему.       Такахаси ответил не сразу — какое-то время он просто смотрел на неё, наклонив голову набок. За те месяцы дружбы они уже до того друг в друга встроились, что могли и не разговаривать, читая все мысли по выражению лица также, как умели довести друг друга до истерики, всего-то вскинув бровь или вздернув уголок рта. — Что, Морена-сан по голове настучала? — Как ты узнал?! — вспыхнула Рика. Как только Такахаси ухмыльнулся, тревога, скрутившаяся в животе комом, рассосалась. Он пододвинулся, чтобы она могла сесть, и Рика взобралась на кровать, плюхнулась рядом. — Интуиция, — он постучал себе костяшками по голове. — Врешь ведь. — Вру. Я ей сказал, что это вы с Сакураем змею Яцуя подкинули.       Рика разинула рот — и захлопнула. А она сидела и голову ломала: как же та догадалась, что это они с Сакураем? — То есть, вот как получается, — обиженным тоном завёл Такахаси, выслушав её. — Морена тебя отчитала и ты сразу послушалась, а на меня, значит, можно махнуть рукой, так, что ли? — Нет, ну-у-у… — Рика постучала указательными пальцами друг об друга. — Тебе, подруга, точно нужно какое-нибудь наказание, чтобы ты думала головой прежде, чем лезть в пасть Хинамори. — Может быть, ты и прав, — пробурчала она. — Я знаю, что ты пытался меня остановить ради моего же блага, но я была такая злая на Яцуя, что вообще ничего не соображала. — Я дал себе слово, что когда тебе в голову будут приходить бредовые идеи, я не дам тебе себя угробить. — Такахаси вздохнул, поднял глаза в потолок. — Но пока что у меня не очень хорошо выходит сдерживать твои самоубийственные намерения. — Это не совсем так. — возразила Рика. — Ты же не позволил мне на фестивале наброситься на того парня, который стрелял в чамара… — Рик, мне пришлось держать тебя двумя руками. — напомнил Такахаси. — А! — он завозился, полез на другой конец кровати, достал из под подушки танкобон. — Слушай, я вчера смотрел «Годзилла против Мегагируса»…       «Только не это…». — Как думаешь, может Годзилла и в самом деле существовала? — с энтузиазмом спросил он её. — Я имею ввиду, доктор Огата в фильме говорила, что она древняя рептилия. Что если археологи нашли её кости и узнали, как выглядела Годзилла? Типа как по останкам узнали про птеродактиля и брониозавра. А потом уж решили фильм про неё снять. Что скажешь?       Переросла ли одержимость дайкайдзю в одержимость к динозаврам или же во всем виновато коллекционное издание «Пауэр-Клинеры», приобретенное на фестивале, в котором Клинеры с помощью сломанной машины времени попадают в мир Юрского периода? Так или иначе, прочитав танкобон раз так сто, Такахаси принялся строить различные бредовые теории о происхождении Годзиллы, которыми решил с ней поделиться. — Честно говоря, я не знаю, Такахаси. — Может, мне стать хантером-археологом? — предложил мальчишка, ткнув в раскрытую мангу, где были изображены бронтозаврики с длинными ресницами, рыкающие тираннозавры и кошмарные птеродактили. — Тогда бы я точно смог узнать, реально ли Годзилла существовала! И Мотра, и Гнус ещё. Как думаешь, а? — Ну, может, — кисло отозвалась Рика, которую уже тошнило от Годзиллы, и с ужасом представляла, что Такахаси посвятит ей всю свою жизнь.

***

      Серебристый автомобиль ехал по Хигасияма в сторону додзё. Водитель вёз её на тренировку, небо, бесконечное, нетореное, рассыпалось за окнами на дебри рекламных фасадов, стеклянных небоскребов один за другим, витков торговых центров, магазинов электроники, парковок, супермаркетов и аптек, и не поймешь, где тут начало, а где конец. В салоне было так тихо, что Рика поначалу даже и не поняла, что они тронулись с места. Прохлада и плавность машины казалась нездешней, непроницаемой. Прижав лицо к стеклу, она сражалась с сонливостью, жмурилась в ослепительном свете и, заторможенно вбирала в себя дорого пахнущий кожаный салон.       Вылезая из тонированного автомобиля, Рика ощущала себя очень важной особой, и, ей казалось, проходящие мимо люди кидают взгляды на неё, может, думая, что она, может, дочка каких-нибудь богатеев и приехала со своим шофёром. На ней была белая блузка с моном клана, Гуахаро, вышитым на кармане, тёмно-бордовая плиссированная юбка, а на ногах пёстрые гольфы с ромбовидным рисунком и туфли из мягкой кожи, ходить в которой было все равно что по подушке. У себя дома она носила либо сандалии, либо старые кроссовки Нацуки, из которых тот вырос, а в храме и в холод и в жару все носили гэта. Золотистый козодой был вышит на всей её одежде, от простых летних юката до торжественных кимоно, заявляя о её принадлежности к знатному клану. Как-то раз, переодеваясь перед тренировкой, один из учеников заметил его на кармане её сорочки, и выпучил глаза. — Это что, мон Йонебаяши? — с какой-то опаской спросил паренёк после длинной паузы, пялясь на её сорочку. — Да, — ей стало неловко. — А что? — Н-нет, нет, ничего.       «Даже дети в начальной школе знают о них» — с удивлением подумала Рика.       Остальные дети, узнав о том, что она из клана Йонебаяши (что, конечно, было не совсем правдой), не то, чтобы изменили к ней своё отношение, но в основном все обращались со ней с настороженной, почти пугливой вежливостью. На людях она не ходила с задранным носом, но стоило ей пройти мимо, и все умолкали на полуслове.       Роскошный автомобиль, дорогая одежда, высокий статус… Сколько она себя помнит, Нацуки всегда хотелось жить получше, побогаче, мечтал уехать из их городишко посреди пустыни на отшибе мире, стать богачом, прославиться и сейчас, в каком-то извращенном, неправильном смысле, она исполняла его мечты. При мыслях о машине Рике вспомнилась одна история, случившаяся год или два назад.       Ишида был симпатичным. Для него этот факт значения не имел, и вряд ли он сам хоть раз вообще задумывался, до чего он симпатичный, но для всех вокруг данное обстоятельство имело ещё какое значение. На него западали почти все местные девчонки старше пятнадцати, а некоторые, особо смелые воздыхательницы, в том числе и одноклассницы Нацуки, даже позванивали к ним домой под предлогом узнать у него домашку (Ой, Нацу, это ты? Да? А я вот тут забыла записать, что по матеше задали, не подскажешь? Ага, вот спасибо… Слушай-ка, а твой брат сейчас дома?). Нацуки это дико бесило, и он кидал трубку прежде, чем те успевали закончить.       Среди них была и старшеклассница Уэно, самая популярная девушка в школе — крутая серьезная красотка, которая в школьных коридорах на всех глядела с презрением и встречалась со взрослыми парнями. Как-то однажды родители Уэно купили ей на день рождения лаково-красный кабриолет с открытым верхом, на котором она ездила в школу, подвозя своих друзей. Её семья считалась зажиточной в Касане: отец владел нефтяной вышкой неподалёку от каньона Серенгети, и жили они в хорошем районе, где все дома были как из каталога с элитной недвижимостью — огромные коттеджи в мавританском стиле с массивной бежевой лепниной, арочными фронтонами и черепичной крышей, карнизы, колонны, замысловатые кованые ворота отдавали киношными декорациями, как в домах из мыльных опер, которые мама иногда смотрела по выходным.       Однажды, когда Рика ждала Нацуки во дворе после уроков, сидя на лестнице и подперев руками голову, то увидела, как её брат вьется возле кабриолета старшеклассницы с горящими глазами, как кот вокруг пустой миски, и заискивающим голосом выклянчивал у Уэно разрешение покататься с ней и её друзьями. Нацуки в школе был довольно популярен, его знали все сверстники и многие из них хотели с ним дружить, но для взрослых старшеклассников четырнадцатилетки были никем. Нацу, который все социальные выгоды просчитывал с ходу, даже на уровне восьмого класса, помимо горячего желания прокатиться кабриолете смекнул, что если его увидят в компании Уэно, то он станет всеобщим любимчиком, да в школе все будут наизнанку выворачиваться, лишь бы он с ними задружился. «— Захочешь, так тоже самой популярной в классе стать можешь, стоит только постараться. — сказал он как-то ей.       Рика не очень понимала, зачем стараться. Она, конечно, не хотела, чтоб над ней издевались или чтоб её дразнили, но если никто особо не обращал на неё внимания, это её, в отличие от Нацуки, полностью устраивало. В итоге, старшеклассница, окинув назойливого паренька надменным взглядом, заявила, что согласиться только если его брат пригласит её на свидание.        Весь последующий день Нацуки вёл себя с Ишидой до того вежливо и обходительно, что тот сразу начал что-то подозревать: он не доставал его, не подтрунивал, не трепал ему нервы, не пытался затеять драку, и вообще вёл себя так, как словно Ишида был его господином. За ужином Нацуки уступил ему самую большую порцию тонкацу, что само по себе было из ряда вон выходящим, а когда тот попросил принести суномоно из холодильника, тот кинулся к нему так, что чуть не опрокинул стул, готовый услужить по первому зову. Ближе к концу ужина Нацу не выдержал и как бы невзначай проронил, Ишида, тебе, мол, братец, стоит присмотреться к Уэно и вообще неплохо было бы пригласить её на куда-нибудь погулять. Приперев Нацуки к стенке, Ишида расколол его скрытые намерения. — Я не собираюсь приглашать на свидание девушку только для того, чтобы исполнить твою прихоть. — сухо отозвался Ишида после того, как тот выложил всю подноготную. — Тебе сложно что ли? — прохныкал Нацуки. — Ну пожалуйста! Я до смерти хочу покататься на её машине! — Это всего лишь машина, успеешь ещё. — невозмутимо возразил Ишида, положив себе в тарелку ещё суномоно. — Всего лишь? — возопил Нацуки, перегнувшись через стол. — Ты что, сам не видел какой у нее офигенский кабриолет?! Да ни у кого здесь такого нет! И Уэно такая милашка, просто чума, с ней куча парней мечтают погулять, а она с тобой на свиданку хочет. — Нацуки перевел взгляд на Рику, свою преданную группу поддержки. Она только поддакнула, однако, не слишком убедительно. — Втрескалась в тебя по уши, клянусь! — Мы с ней ни разу не разговаривали. — не поверил Ишида. — Я её в глаза ни разу не видел. — Да к тебе ж на кривой козе не подъедешь. — Нацуки облизнул блестящий от соуса большой палец. — Так что, сходишь с ней на свидание? — Отказываюсь. — Нет, вы гляньте на него! Девушка к тебе сама подкатывает, а ты ещё нос воротишь! Совсем больной, что ли?       Ишида отложил палочки и в упор посмотрел на брата. — Что ты хочешь этим сказать?       Голос у того стал потише и пожестче — предупреждающий сигнал, что Ишида потихоньку заводился, и Рика его уловила, дернув Нацуки за рукав, мол, давай прекращай, но тот ничего не заметил. Он взял из общей тарелки маринованную сливу и покровительственным тоном, который всегда всем действовал на нервы, заявил: — То, что она не твоего уровня. — он закинул сливу в рот. — Вот что я тебе скажу, братишка: богатые барышни вроде Уэно с такими парнями, как ты, тебя не встречаются. — Какими — такими? — Ну, ты ж на шахте батрачишь, и у тебя ни гроша за душой. — Нацуки пожал плечами. — Ничего стоящего ты ей предложить не можешь. Зато у тебя есть внешность. Тебе нужно пользоваться этим, и охомутать Уэно. — То есть, ты уже за меня мою жизнь продумал? — холодно отозвался Ишида, буравя Нацуки глазами-свёрлами. — Прикинь, как круто будет, если вы начнете встречаться? Её старик, может, тебя на работу пристроит, и свалишь с шахты. А если она за тебя замуж согласиться выскочить… — он постучал себе по виску костяшками. — Не дури, братец. Лови шанс, пока есть возможность!        Было бы странно, если бы после такого заявления Ишида наотрез отказался пособничать Нацуки. Всё почти закончилось очередной сворной дракой, если бы не пришла мама с работы.        Нацуки объявил Ишиду заклятым врагом. Несмотря на внешнюю суровость, Ишида был был по натуре не злобливым и отходчивым, злопамятностью, в отличие от младшего, не страдал, и обид подолгу не держал, но в этот раз он заявил, что скорее обольет бензином кабриолет Уэно и сожжет, чем позовет её на свидание. Мама была на стороне Ишиды, сказав, что Нацуки поступает эгоистично, и поездка на кабриолете не стоит того, чтобы портить отношения с братом. Сама Рика металась в сомнениях. Когда речь шла о Нацуки, она не могла мыслить здраво — для неё старший брат был кумиром, которому она была фанатично предана и поклонялась с самого детства — однако даже ей казалось, что зря Нацуки взбаламутился и накаляет в доме военную обстановку.       Спустя месяц одним вечером Рика лежала на своей кровати в их с Нацуки комнате. На нижнем ярусе, словно на спасательном плоту, были рассажены игрушечные животные, сгрудились вокруг неё, словно существа из снов. Она полистывала мангу, поглощая лимонный мармелад в кислой посыпке, который купила ей мама днем, как сквозь дремотную тишину послышались чудные звуки. Приподнявшись на локтях, она прислушалась: шаги туда-сюда, хлопали дверцы шкафа, еле слышные копошения, затем шкаф закрывался и снова половицы скрипели под походкой.       Заглянув в соседнюю комнату, Рика обнаружила Ишиду. Тот стоял перед зеркалом в свежей белой рубашке, брюках и возился с галстуком. На комоде лежал простенький, но милый букет из свежих кремовых роз в нежно-сиреневом фетре. — Эй, а куда это ты так поздно? — заходя в комнату спросила Рика, и уселась на соседнюю кровать, поджав под себя ногу. — На свидание с Уэно. — после коротенькой заминки ответил Ишида.       Рика вытаращилась на него. Прошла одна минута, потом две. Её кольнуло разочарование, а следом — ревность. Да разве им есть о чем разговаривать? Что Ишида в ней нашел? — Да ну? Неужели она тебе все-таки нравится?        Ишида замер и глянул на сестру, уловив в её голосе не только изумление. — Не нравится она мне. — усмехнулся он. — Просто не хочу, чтобы Нацу ненавидел меня до конца своих дней. Это всего лишь одна встреча. Думаю, у меня получится её пережить. — Но он же тебя обидел. — высказала мысль вслух Рика, засомневавшись в искренности слов брата. — Если бы я была на твоем месте, я б жутко обиделась.        Повисло молчание. Ишида, хмурый и слегка взъерошенный, стоял, перестав терзать галстук, но через миг вернулся к распущенной на шее петле. Со стороны казалось, что его что-то сильно растревожило. — И что бы ты сделала на моем месте?        Вопрос поставил её в тупик. Рика не знала Уэно, но и из того, что видела издалека, старшеклассница вела себя, как королева, и строила всех вокруг, своих друзей в том числе, так что Рика считала, что не Ишида был не уровня Уэно, а старший брат был слишком хорош для неё. Но Нацуки так хотелось прокатиться на кабриолете…        По её лицу Ишида все понял и усмехнулся. — Нацу тебя, наверное, здорово достал. — сказала Рика, поглядывая на старшего брата. — Ты не поверишь, но мелким он был очень послушным ребенком.       И это была правда. Нацуки никогда не плакал, не капризничал и вообще никому не доставлял никаких неудобств, и все думали, что он вырастит точно таким же тихим и покладистым, как Ишида — ровно до того момента, пока он не выучился говорить. Он дрался на детской площадке, дерзил взрослым, препирался с отцом, убегал с друзьями играть в каньон и матери не давал спокойно вздохнуть. Неуправляемым Нацуки не назовешь, но он был высокомерен, и любого взрослого каким-то образом ухитрялся вывести из себя. Учился он хорошо, но учителя никак не могли с ним сладить. Иногда они звонили матери или, когда Ишида заходил в школу, говорили с ним по поводу его поведения, но, по правде, никто из них не знал, как приструнить Нацу. Когда родилась Рика, всё стало ещё хуже. Мама как-то раз пошутила, что её появление на свет поспособствовало тому, что эго у Нацуки раздулось до небес, хотя всем стало не до смеха, когда все поняли, что это не шутка.       На её любимой фотографии босой шестилетний Нацуки —курносое личико, озорная улыбка — стоял возле лестницы, с восторгом и замешательством держа малютку-сестру, как будто ему купили новомодную игрушку, к которой он пока не знал, как подступиться. Фотографию сделала мама через пару дней после того, как вернулась с ней из больницы, накануне дня рождения Ишиды, десятого марта. «Ты стала его самым лучшим подарком, — сказала она, когда Рика впервые увидела снимок. — А как радовался Нацу! Когда он тебя впервые увидел, когда мы уже принесли тебя домой, он минутку помолчал, а потом и говорит: «Мам, ты, наверное, у них там самого хорошенького малыша выбрала». Свет на фото был дробленый, сентиментальный, пылающий беззаботной радостью восьми последующих лет, счастливее которых у неё не будет. — А галстук у тебя откуда? Купил? — У приятеля одолжил. Не могу же придти к ней в дом в шахтерской форме. Её родители не пустят меня на порог. — И куда ты её поведешь? — спросила Рика, глядя, как Ишида с сосредоточенным видом завязывает сложным узлом темно-бордовый в крапинку галстук. — Уэно хочет посмотреть какой-то новый фильм в автокинотеатре. — тряхнув головой. — Вон билеты лежат, глянь если хочешь.       Рика стянула с тумбочки желтенькую бумажку: — «Пионовая беседка» — нахмурившись, прочитала она. Название показалось ей дурацким и ни на что не намекало. — А о чём фильм? — Да черт его знает. Мелодрама какая-то.       Рика попыталась придумать, что бы такого смешного добавить, но в этот момент Ишида справился с узлом, взял с комода цветы и повернулся к ней. Вид у него был такой, будто он направлялась не смотреть кино с девушкой, а спускается прямиком в ад. — Ну, раз так, зря ты прихорошился, если не хочешь с ней встречаться. — рассудительно заметила Рика, болтая ногами над полом. — Нацу говорил, что ты нравишься Уэно, но когда она тебя увидит, то сто пудов втрескается по уши и больше ты от неё не отвяжешься.        Уши у Ишиды покраснели, когда он услышал её реплику. — Спасибо, котёнок. — со слышной нежностью отозвался тот.        Ей было страшно любопытно узнать, как прошло свидание, и все то время, что Ишиды не было, Рика караулила его у себя в комнате, сидя у окна, пока стрелки не перевалили за одиннадцать. Наконец она заскучала и с досадой слезла со своего наблюдательного поста. Рика принялась усиленно листать мангу, почти позабыла, что хотела караулить Ишиду, и даже рассердилась, услышав, как под окнами у неё пижонисто взревело авто с открытым верхом.        Прошмыгнув обратно к окну, Рика высунулась и увидела, как Ишида стоит возле красного кабриолета, сунув руки в карманы, и что-то еле слышно говорил. Стоя на коленках на подоконнике, просунув голову между занавесок, Рика увидела, как Уэно, небрежно положив руку на дверцу машины, вдруг откинула голову и расхохоталась. При свете фонаря ржаво-рыжие волосы у неё казались красными, как у русалочки, и были такими длинными, что из-под них торчал только кончик носа. — Какой же ты душка. — промурлыкала она.        «Душка? Это ещё как понимать?».        Ишида обошел машину и подошел к дому — задние фары кабриолета обдали красным его штаны. Рика выпустила занавеску. Внизу хлопнула входная дверь. Машина Уэно с ревом умчалась прочь. Рика слезла с наблюдательного поста и на цыпочках прошмыгнула к лестнице, чтобы подслушать — вниз пойти не могла, мама сидела на кухне за калькулятором, разбирая счета. — Где ты был? — услышала Рика её голос. Ишида что-то неразборчиво промычал, стаскивая ботинки. Рика вытянула шею вниз, схватившись за перила, чтобы не грохнуться на ступеньки. — Я тебя не контролирую, ничего такого, но ты ни разу не приходил так поздно. — добавила мама, не дождавшись ответа. — У тебя есть сигарета? — раздался контуженный голос Ишиды.        На следующий день Нацуки приехал домой с Уэно и её друзьями, а в доме воцарилось перемирие. Видя сияющее от счастья лицо Нацуки, Рика подумала, до чего же это типично — после ссор с Ишидой тот, несмотря на все свои заверения, всегда шел на поводу у младшего брата, как и она. Нацуки хотел, чтобы они жили лучше, но, в отличие от них, всегда в первую очередь заботился о своих желаниях, и о том, как их осуществить. Он был эгоистом, и эгоизм этот, вероятно, привлекал его в Ренджи, который вопреки судьбе, закинувшей его в захолустье, сумел выбраться оттуда. Впрочем, однако, судить его за это было бы несправедливо: Касане никак не назовешь райским уголком. Что же касается людей, продолжавших там жить, то у них, как правило, просто не было возможности оттуда уехать.       Прошло столько времени со дня, как они покинули её, почти целый год — каждый день Рика видела и узнавала столько всего, от важного до мелочей, чем непременно надо было поделиться с мамой и братьями, и когда что-то интересное происходило, то первым делом думала: ого, что будет, когда они узнают! Столько всего ей хотелось рассказать им, особенно Нацу — тысячи новостей, если не целый миллион, — до последней минуты её жизни, и как жаль было, что они никогда не увидят и не узнают, каким достойным человеком она станет, как они могли бы ей гордиться.       Когда Рика спустя три часа вышла из додзё, то к своему беспредельному изумлению увидела Морену и Сакурая, стоящих на последней ступеньке возле доски объявлений с афишами будущих соревнований Кодокан и реклам магазинов снаряжений для боевых искусств. Морена была одета в косодэ и хаккама, а голову покрыла красно-коричневым тенугуи, защищающим от палящего солнца. Сакурай же напялил на себя черно-розовую футболку, такую застиранную, что надпись «Шаман Кинг» читалась с трудом, желтые кеды с пожеванными шнурками, шорты в синюю клетку и вырвиглазный ядрено-зеленый рюкзак со значками, намекая на то, что подросток страдает дальтонизмом. Рика вспомнила, как Сакурай говорил, что после средней школы его отправят учится в закрытый пансон, после чего — в серьезную финансовую школу при университете Миволл, но ей никак не удавалось представить его ни в строгой форме ученика частной школы, ни в деловом костюме. Сакурай, конечно, был чудной, из-за манеры одеваться и вообще, но Рика не могла не восхититься тем, как легко и непринужденно он чувствует себя в своей шкуре. — Привет! А что вы тут делаете? — спросила Рика, спустившись. — Морене надо было в магазин съездить за какой-то фигней, и я уломал её взять меня с собой. — Не за «какой-то фигней», а забрать кимоно госпожи Арисавы. — поправила его девушка. — Мы были неподалёку и решили устроить тебе сюрприз. Водитель уехал отвезти кимоно и вернется через часа два. — Хочешь сходить в кино? — предложил Сакурай. — Да! — обрадовалась Рика. — Конечно хочу!        Кинотеатр «Бункамура» находился в паре улиц от додзё. В прокате шли несколько фильмов, которые могли бы всем понравится, но Сакурай выбрал дневной сеанс на боевик: показывали «Королевская битва», история о школьниках, вынужденных убивать друг друга, чтобы выжить. Морена и слова против не сказала, хотя в прокате шла драма про виолончелиста, имевший хорошие отзывы, на который она хотела сходить. Фильм, выбранный Сакураем, оказался на удивление захватывающий, хоть им и пришлось долго уламывать билитера, чтобы тот пропустил Рику на сеанс («Ограничение по возрасту «16+»).       Через полтора часа они вышли из кинотеатра и Морене позвонил водитель. — Не хочу обратно. Всё равно делать нечего. — протянул Сакурай, пришлепнув комара на плече. — Давайте ещё куда-нибудь сходим, а? Я в Тансен раз в год приезжаю и до сих пор ни одну местную достопримечательность не посетил. Это туристическое преступление!       Рика с надеждой посмотрела на Морену. Та вздохнула. — Хорошо, поедем обратно попозже. — положив телефон в Кинтяку, Морена повернулась к ней. — Рика, ты же никогда не была в Аой-дзи? — Нет.       Храм Шинкогёку и ещё несколько храмов, в отличие от большинства в стране, получали содержание не только от Храмовой Гильдии, но и от покровителей, кланов высших каст. Истоки того уходили корнями глубоко в прошлое, когда среди феодалов в Какине оказывать поддержку какому-либо храму считалось уважаемым и благородным делом, добавлявшим статусности клану. Традиция жила и по сей день, и среди всех храмов четыре находились на попечении у высших слоев знати, четыре храма, называемых «Кампэй-тайса», построенных в свое время по личному указу короля Какина: Аой-дзи, построенный в честь богини Аматэрасу под покровительством королевской семьи, Кёдзан-дзи богини милосердия Каннон, святилище Фусими Инари или Храм Десяти Тысяч Ворот и Шинкогёку, храм, посвященный шинигами. — Пойдемте пешком, тут недалеко, минут двадцать. — Может, лучше поймаем такси? Смотри, вон там одно, — сказал Сакурай, указав на противоположную улицу, где стояло желтое «Изуру» с шашками на крыше.       Они нетерпеливо ждали, пока «Стоп» на пешеходном переходе мигнет красным последний раз, и перешли дорогу. Как только они сели в такси, водитель врубил на полную громкость радио и принялся перещелкивать шумы и рекламные ролики прямо на полной скорости, прикуривая одну сигарету от другой. «Попробуйте, может, сумеете открыть окно, если дым вам мешает». В конце-концов водитель остановил свой выбор на станции, где проигрывали какие-то буддистские песнопения, убавив громкость до тихого, почти подсознательного нытья. Пока их трясло вдоль бульвара Амейоко (Морена выглядела жалко и цеплялась за подлокотник), Рика глядела в окно на людей одетых в офисные костюмы, мнутся в уличной толпе, пьют кофе из картонных стаканчиков, говорят по мобильным, искоса поглядывают по сторонам, школьницы, фотографирующихся на фоне фасада с афишей какого-то аниме.        Такси вдруг резко повернула. Морена съехала к ней и схватила её за руку — Рика заметила, что она вспотела и стала бледная как смерть. — Укачало? — спросила Рика. Лицо у той сделалось несчастное, застывшее, с огромными остекленевшими глазами. Морена хотела было что-то сказать, но тотчас же прижала ладонь ко рту — такси резко затормозило на светофоре, швырнув их сначала вперед, а затем назад, на спинки сидений. — Эй, — крикнул Сакурай, поддавшись к окошку. — слушайте, мы тут выйдем, ладно?        Водитель — отражаясь в увешанном побрякушками зеркале — внимательно посмотрел на него. — Хотите выйти тут? — Да, да, притормозите вон там. — Но это не тот адрес, который вы сказали. — Да, но и здесь сойдет.        Сакурай обернулся: Морена — лоб блестел от пота, лицо измученное — рылась в холщовой сумке в поисках бумажника. — С ней все хорошо? — с сомнением спросил таксист. — Нормально, нам просто нужно выйти.        Сакурай вылез наружу и придержал Морене дверь. Вылезая из машины, она слегка споткнулась, и парень поймал её за руку. — Ты как? — спросил её Сакурай, когда такси умчалось. Она глубоко вздохнула, вытерла пот со лба и сжала его руку. — Фу-ух, — сказала Морена, обмахивая лицо ладонью. — Всё в порядке, просто укачало. Эта тряска и рывки меня доконали. Спасибо, — Рика протянула ей бутылку воды. Вид у нее всё ещё был несчастным.       Рика огляделась по сторонам. Таксист оставил их в конце пустынной улицы с частными домиками матия, поднимающейся в гору. За ними, на подножие горы, начинался лес и притулилась знаменитая лестница из ста пяти ступеней, покрытых мхом, которые вели в Аой-дзи. — А где мы? — спросила Рика. — Натимисэ-дори, городской посёлок. — мгновенно отозвалась Морена, обмахиваясь ладонью. — Пошлите.       Храм был одной из местных достопримечательностей, куда стекались синтоисткие поломники с самых дальних уголков Азии, в минутах в пятнадцати ходьбы от поселка, где их высадил таксист. Вытесанные из известняка ступени были скользкими, и шли они по ним невообразимо долго. Лестница была в четыре, а то и в пять раз длиннее, чем та, что вела в Шинкогёку. Когда они добрались до самого верха горы, то Рика вспотела и была вся красная, как будто перегрелась на солнце. Морена согнулась, оперевшись ладонями об колени, глотая воздух, а Сакурай плюхнулся навзничь прямо на траву, раскинув руки. — У меня сейчас мышцы разорвутся, — между шумными вздохами проговорил Сакурай. — И… у… меня. — выпалила на одном дыхании Морена, выпрямившись, она приложила ладонь ко лбу. — Подьем в небеса какой-то. Я себя не воображала горной козочкой, но это слишком…       Рика стояла, привалившись плечом к фиговому дереву. Коленки у неё дрожали, сердце постукивало изнутри по груди, как холодный медальон при беге. Перед глазами всё плыло, как мареве, и с трудом видела Сакурая и Морену, стоявших двух шагах. — Ты как, кроха? — Ничего, вроде, — Рика с шумом набрала воздух в легкие и выдохнула, пока Сакурай жаловался, почему на такой-то высоте никто не придумал подъемник. Рика подошла к краю и посмотрела вниз. Как высоко… Люди, ходящие внизу и вовсе были нечеткими снующими созданиями, как муравьи, на которых смотришь с высоты своего роста.       Вместе с ними в храмовые ворота вошли еще несколько посетителей. Слева высилась звонница, вокруг которой росла сливовая роща, уже отцветавшая, но еще не все лепестки облетели с ветвей. Аой-дзи был построен на вершине горы в очень живописном месте рядом с красивым водопадом Нати как подношение богине Солнца Аматэрасу-о-миками, одной из главных божеств синтоизма. Тории были украшены резными листьями мальвы, которая считалась божественным цветком и символом бессмертия, отождествляясь с синтоисткой богиней Солнца. Религиозный комплекс состоял из храма в форме пагоды, трехэтажного красного и черного цветов и святилища, а также ряда других зданий. В хондэне Аой-дзи хранилась одна из императорских регалий — Священное зеркало Ята, то самое, которое является воплощением Аматэрасу. Согласно мифам, оно изготовлено легендарным кузнецом-божеством Исикоторибэдля выманивания богини солнца Аматэрасу из Пещеры небесной скалы, и передано богиней её внуку, первому императору Какина, во время восхождения на землю, с завещанием чествовать зеркало как её саму. Храм состоял из двух частей: внутреннего святилище — Найку — связанного с Аматэрасу, и внешнего — Геку, где почитается богиня Тоёукэ-бимэ — кухарка главного божества, снабжающая её продовольствием. Еще рядом с Аой-дзи стоял Вайро-дзи посвященный Будде Великого Сияющего Солнца, Вайрочане, который является воплощением Аматэрасу в буддизме. В этом храме через пять дней король и будущая королева получат благословение от главного настоятеля Какина. — А кому поклоняются в Шинкогёку? — спросил у неё Сакурай. Мимо них вслед за деловой, похожей на стюардессу женщиной-гидом прошуршала толпа пожилых азиатов; школьники, перешептываясь, стояли возле мини-святилища, когда их подсчитывал по головам учитель; возле ритуальных барабанов вадайко собралась группка кадетов из военной школы — серая форма, руки за спинами, фуражки долой. — Шинигами. Богам смерти. Главное святилище принадлежит Идзанами, владычице царства мёртвых, но поклоняются не только ей, но ещё богине Дзигокудаю, Футодама, жрецу богов, и Эмме, судье мертвых. Есть ещё буддистское святилище для Ямараджа, он судья и властелин нарака. — Что, можно в одном храме поклонятся синтоистким богам и буддистским? — Да, это называется син…синкретизм. Во всех королевских храмах стоят синтоисткие и буддистские святилища. — Сакурай, клан Шимура, вроде, покровители храма Инари, да? — спросила Морена, пока они шли по территории храма. Тут и там среди посетителей Рика замечала мико в традиционных нарядах из белого верха и красного низа, и неожиданно затосковала по Шинкогёку. — Ну, да, вроде его. — буркнул он.       Помимо зеркала в Аой-дзи хранилась другая реликвия Аматэрасу-о-миками — одна из двенадцати частей яшмовой подвески, остальные же — в других храмах по всей Азии. Кусочек подвески, в отличие от зеркала, был помещен публично, в Хайдэне, зале для молящихся, на плоское бронзовое блюдо, и прихожане вместе с туристами вереницей шли к ней. Каннуши Аой-дзи, стоя рядом, поливал руки богомольцев священным бальзамом, жидким, словно слёзы, которым они проводили по щекам и уносили с собой на счастье. — Зачем они его на себя мажут? — спросил Сакурай, стоя в сторонке, сложив руки на груди. — В бальзам входит масла мальвы и священной босвеллии, распустившихся под ногами Аматэрасу, когда она вышла из пещеры. — от дыма благовоний засвербело в носу; Рика чихнула. — Они наполнены её божественной благодатью. По завершении молитвы каннуши, тот, кто пришел в храм, должен протереть этой благодатью своё лицо.       Сакурай покачал головой, будто турист в экзотической стране, дивящийся чуждым обычаям аборигенов. — Вот чудно.       Рика завертела головой, потеряв из виду Морену, и нашла её возле фигуры Аматэрасу, выточенной из слоновой кости. В свете солнечного дня, в воздухе, переполненном кружащимися пылинками, напоминающими на цветочную пальцу, девушка казалась существом неземным, воплощением богини; она ходила по Хайдэну с ровной, чуть ли не благородной осанкой, оглядываясь и с любопытством, и уверенно, будто гуляла по своим собственным владениям, её взгляд — спокойный, манящий, мягкое наслаждение тем, что вокруг. Тоненькая, хрупкая, с сияющими глазами, Морена была словно соткана из золотистых нитей, казалось, она была линзой, которая укрупняла собой окружающую красоту. Краем глаза Рика, заметив, как Сакурай, стоявший рядом в очереди, тянувшейся к павильону с алтарем, не мог оторвать от девушки глаз, пнула его по лодыжке, ухмыльнувшись: — Сакурай, тебе что, нравится Морена? — Заткнись, мелкотня! — зашикал на неё Сакурай. — Если она тебе нравится, пригласи её на свидание. — Как у тебя всё просто, — усмехнулся тот как-то невесело. — А что сложного? — То, что я из другой касты. — сухо сказал Сакурай. — Если я влюблюсь в девушку-чамара, то опозорю клан и мать с отцом выгонят меня из семьи.       По его тону было понятно, что он не хотел говорить на эту тему.        Они подошли к тэмидзуя, где ей пришлось остановить Сакурая, объяснив, что перед тем, как обратиться к богам, нужно сначала омыть руки, после чего приблизились к широкой деревянной коробке со множеством прорезей, над которой висела длинная переплетенная чёрными и белым нитками веревка, ведущая наверх к колоколу. — Это суза. Ты должен позвонить в него и хлопнуть в ладони, чтобы объявить богам о своем прибытии. — пояснила Рика. — Потом можешь прочитать молитву и оставить пожертвование. — А как надо молиться?        Рика в упор уставилась на него. — Ты что, никогда не бывал в храмах? — Моя семья не очень-то религиозна. Я, может, в храме за всю жизнь один раз только был, в детстве. И о чём я должен молиться?        Всплеск смеха — до того её позабавил вопрос парня. Сакурай насупился, явно не понимая, что ее так рассмешило. — Тебе не о чем попросить богов? — Не знаю, — признался парень. — Понятие не имею, вот честно. — Проси о чём хочешь. Всё, что угодно. — Даже если я буду молиться о том, что неисполнимо? — помолчав немного, спросил Сакурай. — Ну, знаешь, я много раз слышала, как люди обращаются к богам, и почти всё, о чем они просят, невозможно исполнить. — очень серьезно сказала Рика. — Мне кажется, раз уж столько людей просят о невозможном, то, наверное, в этом есть какой-то смысл. — Нифига в этом смысла нет. Они просто нытики. — фыркнул парень. — А что, много смысла просить о том, на что и сам сделать можешь?        Сакурай хмыкнул — уже менее скептично. — Ладно, попробую.       Рика отошла в сторонку, оставив его наедине. Положив монетку в коробку для пожертвований, она дернула за веревку колокола, хлопнула в ладони и закрыла глаза, обращаясь со своим извечным, затертым до дыр вопросом, как ей перестать поменьше тосковать по семье. Ей всё хотелось придумать какой-то способ, как это сделать, но вечно скатывалась к каким-то отвлекающим манёврам. Рика была благодарна за то, что ей есть чем заняться — каждый день она была до того физически и умственно измочалена, что думать было некогда, но по ночам ей все равно снились обрывки воспоминаний, и тоска, откатывающая в дневное время, набрасывалась на неё гигантской чёрной волной. Когда Морена оказывалась рядом, когда она, задыхаясь, выныривала, подкидываясь ото сна, было полегче, но заставлять её сидеть рядом с собой каждую ночь было никак нельзя, да и она сама бы ни за что об этом не попросила. Когда Рика только приехала в Шинкогёку, то пыталась подбодрить себя, воображая, будто мама с братьями живы и живут себе в Касане привычной жизнью — ходят по дому, Нацуки с Ютой прогуливают школу, носятся на велосипедах по пустыне, Ишида болтает с соседом Зортоком, мама хлопочет в магазине. Но этого хватило ненадолго, и она зарывалась лицом в чужую подушку, от которой совсем не пахло ни мамой, ни Нацу, ни Ишидой, ни домом, больше всего желая избавиться от этой тупой, надоевшей тоски.       Слушай, девочка, боги уже устали от этой темы. Спроси-ка что-нибудь другое.       Рика подумала о том же самом. Честно говоря, она уже и сама себе надоела.       Щеки коснулся порыв прохладного ветра, как бы посмеиваясь над ней. Затем он исчез. Рика знала, что с ней говорили не боги, и даже не Будда, но вновь и вновь обращалась к ним, хоть и была обижена на них за то, что они не давали ей ни одного ответа. Однажды где-то в середине зимы, она помогала Микито-сан на кухне. Следя за тем, чтобы в котелке, где варился рис, не выпарилась вся вода, Рика спросила у старшей мико, почему люди продолжают молиться богам, если те им не отвечают. Та улыбнулась своей скупой улыбкой с поджатыми губами, и ответила в привычной непререкаемой манере: — Если ты хочешь услышать богов, девочка, придется слушать внимательнее, потому что они говорят шёпотом.       Рика долго гадала, что же Микито-сан имеет ввиду. Нельзя сказать, чтобы сейчас к ней пришло ясное осознание слов старшей мико, однако, сейчас она, вроде как, немного поняла. Если бы боги отвечали на все вопросы, как требуют от них люди — в виде очевидных знаков, то ни у кого не было бы нужды меняться. Может, чтобы человек изменился для этого надо сперва, чтобы ему пришлось плохо, очень плохо, чтобы он изведал горечь и отчаяние, оказался в безвыходном положении? Тогда, получается, боги верно поступают, что посылают людям им испытания. У кого всё хорошо, у того нет нужды меняться. Но, в таком случае, что боги хотели в ней изменить? Рика напряженно искала в себе качества, которые бы не удовлетворили высшие силы и требовали изменений, перебирая всевозможные грехи. Возможно, она бы и нашла что-то, только после этого ей пришлось бы задаться другим вопросом — чем тогда сотни людей, похороненные посреди пустыни, заслужили смерть? На эти размышления причин было не накинуть, к логическому знаменателю не привести, не извлечь уроков, не вывести морали. Нельзя было найти смысла и в том чувстве вины, что она испытывала всякий раз, когда чувствовала себя счастливой. Рика понимала, что не виновата в их смерти, и все равно, каким-то совершенно иррациональным чувством была уверена — виновата. Разумеется, это было глупо и, как обычно бывает с чувством вины, не вполне соответствовало истине, но вполне соответствовало её характеру.       Когда Рика вышла на улицу, в голове у неё было так пусто, словно внутри неё прошел тайфун и смел все мысли. Её разум был настолько чист, что её почти тошнило. Она так ушла в себя, что мужчина, выскочившись внезапно в поле зрения, врезался прямиком в неё: — Ой, простите, господин — сказала Рика, встряхнувшись, отступив на шаг. — Аккуратнее надо быть, — раздался хрипловатый, малость нервозный голос сверху. Карие глаза, посаженные глубоко на лице со смуглой кожей и нестриженной бородой, мельком скользнули по ней, и тут же отвлеклись на что-то другое и пошел вперёд. Несколько зевак неодобрительно покосились на неё, хотя виноват был определенно мужчина, выскочивший наперерез. Провожая зеленую шапку-тюрбан, из которой торчали чёрные колючие волосы, Рика спрятала руки в карманы, буркнув себе под нос: — И вам аккуратнее быть.        Сакурай ждал на ступеньке Хайдэна, поставив локти на колени. Рика приземлилась на ступеньку рядом. Тот почесал подбородок. — Чем вы занимались, пока жили в храме? — До того, как нас взяли в послушники — уборка и готовка, в основном. Вообще давали много разных поручений: помыть полы в коридорах, прополоть сорняки в саду, привести в порядок могилы на кладбище, или, к примеру, помочь старшим плести татами или симэнава к мацури, постирать или помыть посуду. — Прикалываешься? Это же прислуга делает, нет? — В храмах нет прислуги. — А взрослые что делают?       Рика устало дёрнула плечами. — Тоже самое. Шинкогёку большой храм. Там живёт больше ста человек. У всех была работа. Еще иногда в храме жили больные, недолго, неделю или две. Тогда нужно было с ними сидеть и помогать ухаживать. — В смысле «больные»? — Которым недолго осталось, — вкрадчиво пояснила Рика. — А-а. — Сакурай умолк. — Да уж. Я думал, что вы целыми днями читаете сутры или изучаете «Кодзики». — Не целыми днями, но тоже читали.       Было уже шесть вечера, но небо было ещё светлым, без намёка на скорый закат. — А, вот вы где! — к ним подошла чуть запыхавшаяся Морена; щеки от жары у неё горели. — Я уже собралась вас искать. Сакурай, ты выключил телефон? — Я? — удивился он. — Нет, с чего бы? — тот вытащил из кармана смартфон, глянул на экран и потряс им прямо перед её лицом. Морена отпихнула его руку. — Связь нифига не ловит, так что я не виноват. Проку от него тут, как от козла молока.       Из Вайродзи вышла процессия слепых монахов в черно-белых традиционных монашеских одеяниях буддистких храмов Какина, коломо и кеса. У того, кто шел впереди, была в руке трость, похожая на посох. Остальные, не отставая, следовали за ним ровным, стройным строем, однако глаза их смотрели совершенно не туда, куда направлялся главный монах, некоторые даже шагали, отвернув голову. Они прошли через омотэмон, «Передние ворота», стоящие перед святилищем Вайро-дзи, шурша длинными, просторными одеждами. На фронте ворот была надпись на пали с знаменитым изречением из «Риндзайроку»:

      «Встретишь Будду — убей Будду, встретишь святого — убей святого, встретишь учителя — убей учителя, встретишь короля — убей короля, встретишь отца и мать — убей отца и мать, встретишь сестру и брата — убей сестру и брата. Лишь так достигнешь ты покоя и освобождения от оков греховного мира».

— Эти мосо, слепые монахи из секты Тэндай, служащие в Вайро-дзи. — сказала Морена. — Раньше они не были слепыми и могли видеть, как и мы, но было произведено ослепление, и они перестали видеть. — Что значит «произведено ослепление»? — не понял Сакурай. — В четырнадцать лет всех мальчиков во время обряда принятия в общину привязавают на земле и выкалывают им глаза острыми бамбуковыми палками. Таким образом они отвергают зрячий мир, чтобы не поддаваться искушениям и ничто отвлекало их от служению Будде.        Рика проводила взглядом их одухотворенные, прямо как у каменных бодхисаттв, лица. Незрячие глаза «смотрели» перед собой и в то же время в никуда, так, словно со слепотой им открылись особые, высшие сферы бытия, которые могли увидеть только слепые люди. Год назад, когда они сидели на ступеньке хайдэна с Юширо, слепым юношей, угасающим от рака, он задал ей вопрос. Ему было интересно, не считает ли Рика, как и все остальные, что у слепых душа «чище», чем у зрячих, что увечье якобы наделяет их какой-то особой святостью. — А это правда?       Он даже засмеялся. Глупости, сказал он. Это неправда. Затем его скрутил приступ кашля, и смех прекратился. Ей пришлось сбегать за полотенцем, потому что все его руки были в крови. За то время, пока она неслась мимо жилых домиков и майдоно, она боялась, что Юширо за это время умрёт, и, вернувшись, испытала облегчение, что, он был всё ещё жив, только дышал с влажными хрипами и свистами, но потом испугалась, что Юширо умрёт у неё на руках — Рика ещё никогда не видела смерть, только её итог. Молодой человек проделал долгий путь, убегая от смерти, но теперь знал, что она вот-вот настигнет его. Он истаял, обратился в скелет, его глаза не видели.       Вдруг белые, точно лунные камни, глаза его блеснули, блуждая по ней невидящим взглядом. Держа её костлявой рукой за плечо, он перешел на шепот. Рика в смятении придвинулась ближе. Прерывистый шепот стал громче. — Ты не могла бы для меня кое-что делать? — Конечно. — Молю тебя, спаси меня от смерти. Я два года не видел ни лиц, ни неба, ни солнца, и всё время слышу, как раковые черви точат мой мозг. Я боюсь, что попаду в ад.       Рика молчала, не знала, что ответить на кощунственный, бредовый туман. Его пальцы сжали её плечо чуть крепче, словно их хозяин принял молчание за раздумие. — Я обещаю, что буду молиться о том, чтобы ваша душа попала в рай.        Улыбка промелькнула на костистом лице. — А, так ты с ними договорилась? Я и не знал, что мне посчастливилось встретиться с той, кто с ними на короткой ноге. Слушай, вдруг старушка с косой увидит, что подле меня сидишь ты, струхнет да и отвяжется? Не замолвишь за меня словцо?       Умирающий подмигнул, теперь он определенно валял дурака, подшучивая над ней, но ей было не до смеха. — Простите… простите, Юширо-сан… вряд ли у меня получится.       Губы умирающего тронула циничная усмешка. — Понимаю. А я-то надеялся, что они оказались милосердны, и послали мне тебя, чтобы сказать, что передумали забирать меня на тот свет. — Простите. — заикаясь, выдавила Рика, стыдясь чего-то, а чего — сама не знала. Того, что не могла ничем помочь? Она и себе помочь не могла, что уж говорить о ком-то ещё. — Всё в порядке. Ты не властна над чужими судьбами. А было бы здорово, правда?       Ощутив, как что-то коснулось её, Рика очнулась — тыльной стороной указательного пальца Морена мимолетно погладила её по щеке, незатейливый жест, ничего особенного, привлечь внимание. — Всё в порядке? — мятликовые глаза изучали её и прищурились, когда Рика раздосадованно сузила свои. Морена обещала придумать ей другое прозвище, но, видимо, «кроха» прилипло к ней намертво и навсегда. Их безмолвное общение через мимику и взгляды, начавшееся с того дня на кухне, когда они подшучивали над Нанао, нравилось Рике, как и то, что они, хоть и не знали друг друга так, как она знала, например, Такахаси, угадывали настроение. Даже у легкого «как дела?» незаметно появлялся тонкий подтекст, и её неизменное «хорошо» Морена могла сама раскусить без труда, ни о чем её не спрашивая.       На какую-то минуту Рика отключилась, засмотревшись на толпу туристов, фотографирующих кошек возле каменной статуи ботхисаттвы, безуспешно пытаясь заставить их посмотреть в камеру, и не заметила, как тема сменилась, и Сакурай что-то яростно доказывал Морене, а так закатывала глаза. — Сто пудов сидит на таблетках… Ай! — Сакураю прилетел подзатыльник от Морены. — Ты только погляди, какая она заторможенная! По ней же видно, что принимает успокоительные пилюльки, валиум какой-нибудь. — Сакурай, да уймись ты. — О ком вы? — Ни о ком, — вставила Морена, но её перебил Сакурай. — Как тебе Арисава а, Рика?       Она пожала плечами. Была в Арисаве какая-то нездешность, Рика и не знала, как еще это назвать: вялая, будто ещё не проснувшаяся и пребывавшая в дремотном разладе с реальностью. На обращения к ней Арисава реагировала запоздало и частенько отвечала невпопад, путая утро и вечер, обращалась, бывало, к слугам как к своим родственникам. Они жили в поместье Йонебаяши почти месяц, но та до сих пор называла их с Канае именами друг друга, а Такахаси звала Такаси или Кахоси. Дома рядом с ними жила соседка, Сецуна-сан, такая же квёлая и рассеянная, с подачи Нацуки весьма метко прозванная Ку-кушечкой. — Арисава-сан выглядит очень молодо. — задумчиво сказала Рика. — Я не поверила, когда услышала, как, Хинамори-сан говорила, что Джун двадцать четыре. Её почему-то удивило, что Джун всё ещё нет мужа.        Сакурай пожал плечами. — Ну и что?        Помолчав, Морена сказала: — Госпожа Арисава вышла замуж за Андо-сана, когда ей было четырнадцать. Она его внучатая племянница. Хинамори-сан ей немного уступила — госпоже едва исполнилось шестнадцать, когда отец выдал её замуж, и она перешла из клана Нейджире. Ничего удивительного, что Хинамори-сан считает, что Джун пора найти мужа.       Рике показалось, что она ослышалась, но — нет. У неё аж рот раскрылся. Из Сакурая вырвался покоробленный смешок. — Жесть. Извращение какое-то… Я всегда считал их странной семейкой.       Сакурай вытащил из кармана вареный арахис, предложил Морене — она отказалась. — Чего ты? Он же не отравлен. — Не люблю арахис. — Ну и ладно, мне больше достанется, — сказал он и съел орешек сам. — Пошли со мной сегодня рыбачить, ну пойдем! — Нет, спасибо. — Я там в тростниках отмель знаю. Дорожка прямо к ней спускается. Тебе понравится! Там белый песочек, прямо как на море. — Я не пойду. — Рени-чан, ну чего ты так? — заискивающим тоном сказал Сакурай. — Мы с тобой договаривались насчёт сигарет. Я у тебя опять под кроватью эту гадость нашла. Что ты на это скажешь?       Сакурай пробурчал что-то невнятное, какие-то глупейшие оправдания, защищая себя. — Тогда я с Такахаси пойду. — заявил Сакурай таким тоном, словно сообщал, что собирается бросить школу и убежать из дома в бродячий цирк, чтобы построить карьеру человека-змеи. — На здоровье. — хмыкнула та. — Только помни про мои слова про Кучинге. — Что в Кучинге? — спросила Рика, пришлепнув комара на лодыжке, и брезгливо вытерла трупик об юбку. — Ад на земле. — заявил Сакурай. — Я сказал матери, что покончу с собой, если меня туда отправят. Сказал, что лягу поперек дороги, чтоб меня машина переехала. — Сакурай имеет ввиду исправительную школу для несовершеннолетних правонарушителей, в которую ему очень не хочется попасть, но он делает все для того, чтобы это произошло. — Колония малолетних преступников, вот для кого. — мрачным тоном сказал парень, положив локти на острые коленки. Морена подняла сиамскую кошку, почесывала её за ушами. У неё было длинное, трубообразное гибкое тело, голова в виде длинного клина, большие, косо поставленные глаза ярко-серого цвета, очень большие уши, широкие в основании и заостренные на концах и длинный хлыстообразный хвост. Сакурай оглушительно чихнул. — У тебя аллергия на кошек? — Ага. — У меня тоже глаза чешутся. Но они милые, так что можно потерпеть. — Любовь и немного мазохизма победят любую аллергию. — Никто ведь не знает, о чем думают кошки? Мне в них это нравится. Они не говорят ни слова, поэтому приходится гадать, вернее, даже воображать о том, что бы они могли сказать. — Об их мыслях можно догадаться, например, по хвосту. — Это да, однако насколько ему можно доверять? Возможно, они просто ластятся к нам, а сами думают: «Какие же люди глупые!».        Кошка на коленях перевернулась на спину, вытянула вперёд лапы и требовательно мяукнула, выпрашивая ласку. Морена засмеялась и глянула на неё. — Кое-кого напоминает, правда? — Я сейчас помру от голода. — заявил Сакурай, потирая впалый живот. —Давайте сходим куда-нибудь пожевать, а?        Спустя двадцать минут, преодолев спуск по лестнице (давшийся им куда легче, чем подьём), они дошли до места, где их высадил таксист и направились на поиски места, где можно поесть. Сакурай нашел по карте какую-то кафешку «Лин Шун». Минут сорок пять они искали нужный дом. От голода желудок её выгнулся дугой, как кот перед дракой, а Морена уже два раза предложила зайти в комбини, мимо которого они то и дело проходили. Наконец они отыскали совершенно пустынную Сэнничимаэ и пошли по ней, считая номера домов. Не все номера были четко видны, но только они начали волноваться, что прошли мимо и не заблудились ли, но обрадовались, наткнувшись на нужное кафе («Заходите! Мы открыты!» — крикнула стоявшая за прилавком приветливая девушка с фиолетовыми волосами, заметив, что они всматриваются в вывеску.        Кафешка была небольшой, но уютной, с малым количеством посадочных мест и восточным антуражем: бумажные фонарики под потолками, размашистые окна, вдоль внутренней кирпичной стены вытянулись в ряд барная стойка, станция для лепки пельменей, деревянные скамейки, настенная живопись, изображающая сцены уличной жизни Древнего Какина. Над стойкой висела доска с позициями меню. — Так, заказывайте все, чего хочется, — сказал Сакурай, доставая кошелек. — Я угощаю. Отрывайтесь. — Нет, спасибо. Я сама за себя заплачу. — Морена открыла кинтяку. — Всё нормально, раз я предложил пойти поесть, то за всех проставляюсь. — Сакурай, спасибо, правда, но мне не нужно, чтобы ты платил за меня. — продолжала настаивать Морена. — Это ещё почему? — Мне чужих денег не надо. Цены тут приемлимые, так что я могу позволить себе заплатить за еду.       Сакурай вздохнул, закатил глаза. — Слушай, не знаю, как сказать повежливее, но… — Постойте, у меня совсем нет денег, — запаниковала Рика, прервав их препирательства, когда вспомнила, что все оставшиеся от подарка Сейширо-сана тысячу шестьсот дзени отдала Нанао. — Я заплачу за тебя, раз уж у этой куча денег или, не знаю, гордости, чтобы поесть за чужой счёт. — видно было, что Сакурай разозлился, но Морена стояла с невозмутимым видом, непрошибаемая в своей непреклонности. Он повернулся к ней. — Дамы вперёд. — Как вежливо. — Да уж конечно. — съязвил тот.        Рослая кассирша в джинсовом комбинезоне, увидев приметный шрам, несколько долгих секунд пристально смотрела Морене в лицо. Вид у неё стал неуверенный и не сказать, чтобы благожелательный. Видно, колебалась, стрельнув глазками в сторону менеджера за дальним столиком, словно самостоятельно не могла принять решения, обслуживать ей девушку или нет. — Все хорошо? — вежливо спросила Морена, когда молчание затянулось. — Если у вас тут спецобслуживание… — Нет. — кассирша смотрела ей не в глаза, а куда-то в щеку. — Извините. Я вас слушаю.        Заказав, Морена вытащила из сумочки умилительный вязаный кошелек в форме рыбки и расплатилась, сделав вид, что не заметила, как та взяла купюры двумя пальцами. — Пойду займу нам столик. — сказала Морена, отойдя от стойки, суетливо пряча свой кошелек в раздутый кинтяку. — Напихала столько вещей, теперь ничего не сыщешь… — Морена-сан.       Морена испуганно глянула на неё, как будто и позабыла вовсе, что она была рядом. — С вами всё хорошо? — Ой, — она замерла, а затем помотала головой и засмеялась — поспешным, резким, детским смехом. Голос ее звучал легко, но взгляд у нее был мутный, было видно, что думает о чём-то своём. — Да, кроха, всё хорошо. Погоди-ка, — Морена достала из кинтяку отглаженный хлопчатобумажный платок, вытерла ей нос. — Заказывайте, я вас подожду.        Оставив Сакурая и Рику, Морена бегло обвела взглядом зал и обнаружила пустой стол на троих, ещё и в углу, подальше от окна, где солнце било в лицо. Порадовавшись, что так быстро нашла удачное место, она пошла к нему, но ей наперерез к тому же столику направлялись двое мужчин — один в «авиаторах» в золотой оправе с дымчато-лиловой полосой сверху, белая куртка токкофуку с железными кнопками, волосы от геля для волос просто светились. Второй в кожаной куртке и чёрной рубашке, типичный байкерский шик босодзоку. Опередив ее, они нагло уселись за стол, развалившись на скамейке. — Прошу прощения, — сказала Морена, остановившись за метр от стола, — Вы же видели, что к нему шла.       Те на неё и не взглянули. — Вы не могли бы уступить столик? Пожалуйста. Нас трое, нам некуда больше сесть. — Эй, Явата. — протянул тот, что в токкофуку. — В «Лин Шун» что, теперь чамарских сучек подкармливают?       Он поднял глаза и одарил её фальшивой улыбкой. Один передний зуб у него был гнилой. — Проваливай отсюда, чамар. Мы это место заняли. — Всё нормально? — спросил Сакурай, подойдя к ней. — Какие-то проблемы? — Я подходила к столу, когда они бросились мне наперерез. Ничего, пошли, найдем другой… — Ничего мы не будем искать. Тут же куча столов на двоих! — возмутился Сакурай. — Вы что, не видите?       Байкер манерно вскинул брови и притворно огляделся. — Нет, не видим. Канайте отсюда.       Сакурай оглядел двоих мужиков бандитского вида, может, они даже из якудза. «А ведь я их боюсь. Нужно брать быка за рога или отступать». — Ты что, глухой? — повторил байкер, поднимаясь из-за скамейки. — Я сказал: канайте, пока целы. Чтоб я слушал какую-то ублюдочную чамарку? Вали по-хорошему, пока на твоём личике ещё одно клеймо скота не появилось. — Эй, ты, сволочь… — процедил Сакурай, рассвирепев, и умолк, когда одним движением руки Морена задвинула его за себя, прося не вмешиваться. Оскорбительный тон ничуть её не покоробил. Мужчина усмехнулся, ожидая, что те, дескать, тихо и смирно уйдут. Морена стояла, изучая их взглядом: — Прошу прощения за то, что доставили вам неудобства. Мальчик немного погорячился, подростки, что уж с них взять. У нас и в мыслях не было вас как-то оскорбить. Мы найдем себе другой столик.       Тут она сделала то, что Сакурай на её месте не сделал бы никогда, да ни за что, скорее бы удавился — сложив руки перед собой, Морена улыбнулась и согнулась в поклоне. Ласкающий слух голос, улыбка и поклон произвели какое-то гипнотическое воздействие: они отрезвили их, уняли смешки и убили хамство. Оба уже не выглядели высокомерными. Когда стало понятно, что её слушают с полным вниманием (или его полным отсутствием), Морена продолжила: — Вы примете наши извинения?       Те, ещё не придя в себя, растерялись. — Пожалуй, мы погорячились… Садитесь за этот стол. Мы займем другой. — Вы очень любезны. Большое вам спасибо. — Ладно, пошли отсюда. — сказал второй «ладно, проехали» тоном, прочистив прокуренное горло, стараясь не встречаться с ней взглядом, словно та была солнечным затмением, на которое ни в коем случае нельзя смотреть, и махнул приятелю. — Ну ты ведьма, — выдохнул Сакурай, когда типы ушли. — Что ты с ними сделала?       Морена, отряхнув юбку, только усмехнулась, правда, как-то невесело; Сакурай заметил, что стоял, сжав кулаки, с трудом расправил одеревеневшие пальцы, хрустнул костяшками. — Только не говори, что собирался затеять драку. — Собрался — с большим удовольствием набил бы им морды. — Не стоит отвечать на оскорбления и выходить из себя. Лучше переступить через гордость и договориться. — отозвалась Морена, повесив холщовую сумку на спинку стула. — Да о чем договариваться с этими свиньями.… — А где Рика? Оба замолчали. Морена завертела головой в поисках девочки — той нигде не было видно. — Разве я её не с тобой оставила?       Сакурай забегал глазами. — Я думал, она к тебе пошла. — Господи, Сакурай!       Бросив сумку, Морена подошла к стойке, забегала взглядом по залу с нарастающим беспокойством, да что уж там, скорее даже с легкой паникой. Зал был полупустой, за исключением трех занятых у окна столиков да парочки за барной стойкой. Она обратилась к официантке, жующей жвачку, которая натирала салфеткой темпер: — Простите, тут девочка стояла, с чёрными волосами, в рубашке и юбке, вы не видели, куда она пошла? — Не знаю, девушка, я только что пришла.       Да где же она? На улице? Морена выглянула в окно. Напротив забегаловки — собачая площадка. Выскочив на улицу, Морена огляделась. Вон овчарка, вон — черный пудель, псина терьер скачет по трамплину, капризничает на поводке, не слушается хозяйку, псина ретривер жмется к ногам старичка, пожилой французский бульдог обнюхивает пожарный гидрант и пара самодовольных такс — задрали носы кверху, синхронно жеманничают на другой стороне улицы вместе с хозяевами. Но Рики — нет. Перебежками Морена прошла всю улицу до конца пешком, заглядывая в витрины магазинчиков (сырная лавка, цветочный, химчистка), высматривая знакомую фигурку, но той нигде не было. — Рика!       В полном смятении, Морена вернулась в кафе с бешено колотящимся сердцем, не понимая, что делать. Сакурай сидел за столиком и глядел на неё оттуда с легким беспокойством. Может, пошла в туалет? Но ведь уже вернулась бы! Но стоило Морене найти указатель и свернуть в коридор, как увидела её — та с сосредоточенным интересом, словно морской биолог, рассматривала плавающих в аквариуме семейство рыб-ежей. Заметив Морену, Рика повернулась и невозмутимо сказала: — По-моему этот аквариум для них маловат. Они так раздуваются, что не помещаются ни в одно укрытие! Другие рыбы из-за них нервничают. А ещё тут есть аксолотль. Вы когда-нибудь его видели?…        Риса заткнулась на полуслове. Морена, вся расхристанная, вся какая-то взвинченная, лицо у неё раскраснелось, кинулась к ней, схватила её за плечи. — Ты была здесь? — спросила она.       Рика, ничего не понимая, заморгала. — Что случилось? — Я думала, ты пропала! Везде тебя ищу! Ты хоть знаешь, как я волновалась?! — Морена-сан? — Рика, смешавшись, провела рукой по лицу, глядя на нее во все глаза. — Я тут была, только и всего, меня же не было пару минут…       Свет от ламп в аквариуме осветили зрачки Морены — огромные, что зелени не было видно. По её затылку пробежал тревожный холодок. — Тебя не было двадцать минут.       Рика, в замешательстве, уставилась на неё. Двадцать минут? — Ладно… ладно… Слава богам, что с тобой всё в порядке… А то я вся извелась, тебя нигде нет, на улице нет, надумала себе, что тебя… — руки пропали с плеч. Морена встала, выпрямилась, лицо ее разгладилось, волнение, как волны с берега, ушло, и выглядела до странного застывшей. — Извините. — выпалила Рика, — Я правда не заметила, что столько времени прошло. — Пойдем.        Когда Морена взяла её за руку, Рика не сопротивлялась и покорно далась вести себя за собой.        Сакурай, завидев их издалека, замахал им. — Нашлась, потеряшка? — бодро хохотнул он. — А ты почему за ней не следил?       Они с Мореной переглянулись. Рика посмотрела на них и как-будто учуяла ещё висевшее в воздухе напряжение — брови свелись на переносице, на лбу образовалась складка. — Что-то случилось? — спросила она. — Случилось то, что кое-кто попал под гипноз жителей подводного царства. — проворчала Морена, садясь за стол.        Официантка принесла заказ: курица, нимоно, датемаки, умебоши очазуке — закуска, приготовленная из остатков риса и кислых слив, замоченных в горячем чае, и это ещё не всё. Накладывая себе в тарелку порцию нимоно, Морена обратила внимание, что Сакурай выглядел каким-то загруженным. — О чём задумался? — О школе, — буркнул тот после протяжного вздоха. — Я решил, что если буду вспоминать о ней почаще, проще будет смириться с тем, что я скоро туда вернусь. — Вы с Кига учитесь в одном классе? — спросила Рика, сглатывая слюни, голод был зверский. — Не-а. Два года назад предки определили его в школу-пансион для… — слово «дуриков» тут было явно неуместным. — отстающих. У него дислексия. В прошлой он два раза оставался на второй год, и его перевели в школу со специальной программой для отстающих, у кого проблемы с учёбой. В смысле, он не умственно отсталый или шизик какой-нибудь, — поспешил добавить Сакурай, когда до него дошло, как всё это прозвучало. — Трудности с чтением и письмом, только и всего. — А тебе нравится твоя школа? — спросила Рика, пытаясь выкинуть из головы про «шизик», догадываясь, что не стоит развивать эту тему. — Ничего, нормально. — сказал он, потерев нос. — Дурацкий лицей в Самитине, в километрах ста от Индзая. Виды там — как пейзажи в «Сиянии», прям точь-в-точь, где отель «Оверлук». Снежные вершины, цветущие луга, все такое. А в остальном как в унылом ужастике, где по большей части ничего не происходит. — Круто! — Ну, как скажешь, — с усмешкой пожал плечами Сакурай. — А одноклассники тебе нравятся?       Разговоры про школу нагоняли на него депрессуху, но Сакурай не подавал виду, потому что Рика расспрашивала о его жизни с живым интересом, к которому он не привык — родители его, к примеру, порой даже не сразу вспоминали, в какой школе он учится. — В основном там такие же, как я — детишки из благородных кланов, которых родители сбагрили в элитный пансион.        Из одноклассников он ни с кем тесно не общался, и в течение трех лет средней школы, так и не найдя себе друзей, стал своего рода изгоем, одним из тех, к которым никто не цепляется, но никто и не замечает. Отчасти стоило порадоваться, что он не стал жертвой вереницы малолетних подонков, которые избивали ботаников и отаку, заставляя жрать с пола комки пыли. В плотной, агрессивной среде обитания мальчишек и девочек из богатых семей, смотревших свысока на всех, кто на них не похож и не разделял их интересы (те, в основном, заключались в том, как накурится втайне от преподавателей и попасть на тусовку старшеклассников), Сакурай в первые недели учебы сделал немало трагических ошибок, появившись в злополучной футболке со «Звездными войнами» (тогда еще он носил очки с толстенными стеклами из-за астигматизма, стрижку, как шлем Дарта Вейдера и выглядел страшенным гиком), засветившись с танкобоном «Стальной алхимик» на перемене, а финалом апофеозом стало то, как его одноклассник заснял висевший у него в комнате плакат с фансервисной анимешной девочкой и разослал всей школе. Очки он давно поменял на контактные линзы, плакат содрал со стены и выкинул на той же неделе, но по сей день, как в старые дурные времена, в школьных коридорах слышит вслед от злобных шутников «Трипио», а все девчонки поголовно до сих пор считали его извращенцем. Общего у него с ними было столько, что Сакурай с тем же успехом мог попробовать затусить с пятилетками, а в окружении одетых по последней моде школьных звёзд в своих любимых футболках с «Комик-Кона» и аниме-конвентов с героями «Стартрека» и «Шаман Кинг», он выделялся, как задрот, который по ошибке забрел на поле для лакросса. А ещё — что было, пожалуй, хуже всего — в его школе в свое время училась его старшая сестра, бывшая мегапопулярной: резвая, ловкая и зубастая, отличница и школьная чемпионка по плаванию, делившая время между друзьями, спортивными тренировками и школьными факультативами, и дух её витал над ним издевательским призраком, заставляя учителей то и дело сравнивать его с Рейко.       Сакурай знал много детей из богатых, но неблагополучных семейств: они почти никогда не уезжали из школы домой, и в большинстве своём были безразличны и невосприимчивы — из тех, кто не умеет слушать и держится особняком своим кругом «избранных» — либо агрессивная шпана вроде Яцуя и его дружков, которых боялись даже учителя. Жили там и дети на стипендии — отметки их были много лучше, чем одежда: они волновались из-за сводок успеваемости, как попросить у родителей деньги на выездную программу по изучению реймер в Валендаме и чуть ли в обморок не падали, если при них закурить. До того, как им исполнилось одиннадцать, они с Кига учились вместе, пока его не перевели в спецшколу. Они всегда были вместе, сколько Сакурай себя помнил, брат был его лучшим другом — и наоборот. Когда он вспоминал те времена, делалось тоскливо: их войнушки с автоботами и космическими кораблями из «Лего», как они с ним притворялись персонажами из самого первого «Стар Трека» (он был Кирком, Кига — Споком), прячась за ними. Теперь они с трудом находили, о чём поговорить, а под пагубным влиянием Яцуя тот стал таким же конченным верзилой, как и он.       Что делать с этим Сакурай не знал. В перерывах между каникулами они практически не общались, и сейчас Кига был абсолютно не похож на себя в одиннадцать лет. Отношение мамочки с папочкой к нему после того, как те узнали о его «особенности», заметно охладело, а их самовлюбленной старшей сестрице было глубоко начхать на всех, кроме своей персоны. — Приезжайте в следующем году в гости на каникулы. — сказал вдруг Самурай.       Рика так и замерла с поднятыми палочками в руках. На мгновение от радости она аж опешила. — Серьезно? — Без шуток. Я буду рад.       Рика был так счастлива, что не знала, что и сказать, и глянула на Морену. Та с легкой улыбкой приподняла брови, мол, здорово как. Но потом его в голову пришла тревожная мысль: — А… нам разрешат поехать к вам? — Если скажу, что я вас пригласил, то не откажут. — покровительственно сказал Сакурай, наклонив голову так, чтоб получилось засунуть кусок курицы в рот целиком. — Рика, ты вроде нравишься Гирей-сану, да?       Молчание было неловким. Глава, безусловно, был добр к ней, но нравилась ли она ему? Сложно сказать. Ему нравилось её испытывать, это уж верно, но относился ли он к ней с симпатией, как к человеку? — Не нравилась бы, он бы тебя выкинул за то, что ты врезала Яцуя, и глазом не моргнул. — Я защищалась! — Без разницы. Ты ударила члена высшей касты, тем более Яцуя, у которого мать — Хинамори. Ты не представляешь, сколько раз ей приходилось улаживать всё что он творил и умасливать предков тех, кому он в школе нагадил. Я уж не говорю о том, как та уламывала членов загородного гольф-клуба, в котором он воровал, чтобы те в суд не подали. За такое ведь в колонию для несовершеннолетних сажают. Она его так любит, что ему, наверное, и убийство с рук сойдет. Так что если Хинамори не удалось заставить Гирей-сан выставить тебя за порог, значит ты ему действительно приглянулась.       Рика увидела, как Морена, сидевшая, рядом с Сакураем, покачала головой, ничего, правда, не сказав. — Индзай ведь стоит на берегу моря? — спросила она. — Ага. У нас дом прямо к нему выходит. Куда не посмотришь — везде море. Можно целыми днями зависать на пляже, кататься на гироскутере, жечь костры, жарить моллюсков, как гринго. Слушай, короче, круто будет. — заверил Сакурай, и угрюмо прибавил. — Главное не попадаться отцу на глаза, иначе займет вас работой на яхте, тогда кирдык вашим каникулам. — Почему? — Мой отец обожает море и парусный спорт. — сказал Сакурай, кладя на тарелку куриную косточку, таким мрачным голосом, словно признался, что его отец любит вызывать потусторонние силы на спиритических сеансах. — Он с ума сходит, если не сплавиться на своей яхте хотя бы разок в месяц. В университете он дважды был чемпионом в скифе в открытом море, и всё никак не может забыть свои былые подвиги. — Скифе? — Типа на швертборте — лодка с парусом, где помещаются два пассажира. Рейко в прошлом году на таких выиграла конкурс в парусной гонке и была второй в школьных соревнованиях на байдарках. А потом отец переключился на яхты. С восьми лет он отправлял нас с Кига в яхтенный клуб в «Школу юного юнга», где мы научились вязать узлы и читать сигнальные флаги. Каждое лето, блин, туда ездили, пока он не начал брать нас с собой в море.       Отец уверял их, что, мол, хождение под парусом укрепляет у мальчишек силу воли, развивает реакцию и силу духа, как у мореходов в давние времена. Еще пару лет назад Сакурай переносил всё лучше, потому что можно было сидеть в каюте, читать и играть в карты с Кига, но сейчас они уже подросли настолько, чтобы помогать на палубе, а это значило, что они должны были целыми днями — долгими, напряженными, слепящими — батрачить в компании гнобившей их Рейко: и вот он, совсем потерявшись, подныривает под рангоутом, старается не запутаться ногами в витках каната и не свалиться за борт, сестра громким приказным тоном отдает команды, отец наслаждается солеными брызгами (единственный из присутствующих на яхте), а Кига тошнит в пакетик из аварийного набора для пассажиров, страдающих морской болезнью.       Но Сакурай не только из-за работы до трясучки боялся снова попасть на яхту. Отец, бесстрашный морской волк, непотопляемый сын Посейдона, очень-очень много раз заплывал в «неспокойную водичку», а потом оказывалось, что там норд-ост, в двух префектурах объявлено чрезвычайное положение, по всему морскому побережью Вистинга вышибло электричество, Кига, шатаясь и сблевывая, вычерпывает соленую воду с палубы, Рейко в панике носится туда-сюда по корме: нос увяз в дюнах, тьма и проливной дождь, ураган вынес их из пролива в открытое море и радиосвязь отключилась, мама всю ночь молилась со священником, пока береговая охрана не доложила, что судно причалило. — В этом году Кига удалось уломать предков отправить его в Тансен. Я не хотел ехать, но ноги моей на палубе больше не будет. В прошлом году вообще пришлось записать в «Горную школу» на летнюю программу по минераловедению, чтобы отвязаться от морского круиза в ад. Как-то мы целую неделю провели в открытом море. — Сакурай запустил обе ладони в волосы. — Это была самая ужасная неделя в моей жизни. Когда мы сошли на сушу, я готов был броситься целовать землю под ногами. Лучшим моментом всей поездки было, когда мы с Кига пошли пообедать в закусочной. — Я никогда не ходила под парусом, — сказала Рика, потянувшись за «рыбкой»-тайяки с бобовой пастой анко в хрустящей бумажной обёртке. — И ничего не потеряла. Думаешь, это прикольно? Нет, не прикольно. Это жесть. — Ну-у… — Посмотрим, как ты запоешь, если папа тебя потащит тебя с нами. Это как в «Похищенном». В той части, когда его на корабле в рабство продают. — Я не смотрела «Похищенного». — сообщила Рика, откусывая от тайяки. — Вот посмотри и сразу поймешь, о чем я тебе толкую. — скептично ответил парень, ткнул палочками в консервированную сливу. Никто, кроме него, к закуске не притрагивался — Морене с Рикой, каждой в свое время, её хватило с лихвой. — Никакого тебе райского рандеву по островам. — Хватит тебе нагнетать, Саку. Может, Рике больше придется по душе ходить под парусом. — снисходительно возразила Морена. — Ну-ну. — Не будь таким вредным.       Он еще долго сидели и обсуждали, что им взять с собой, какие симптомы у морской болезни, чтобы они могли, если захотят, отвертеться от помощи на палубе. Наевшись до отвала, Сакурай взял на троих «момо-тарт» — десерт из свежего персика с начинкой из заварного крема, покрытого глянцевой карамельной корочкой. Рика никогда прежде его не ела, а у Морены «момо-тарт» был любимым угощением: нисколько не стесняясь, та выскребла тарелку дочиста, чуть ли не облизывая пальцы от сладкого крема. — Морена-сан, я и не знала, что вы сладкоежка. — По правде говоря, я бы ещё штук десять могла съесть. — сказала Морена, сытая и довольная.       Сакурай с хрустом разломил надвое печенье с предсказаниями, засмеялся. — Смотри-ка, — сказал он, смяв предсказание в шарик и перебросив его ей. — Интересно, кто только это все придумывает?       Рика прочла вслух: «Не наводи порядок в том, от чего нужно избавиться». — А у тебя что? — Сейчас, — Рика взяла печенье, разломила его и с опаской развернула предсказание, вспомнив то, что ей попалось в омикудзи. — «Проблема внутри Вас». — Какие-то странные тут предсказания. — Морена бросила взгляд на часы. Семь вечера. — Пойдемте. Нам пора возвращаться. Я позвоню водителю.       Гряда облаков в блеске летнего заката проплывала по багровому небу. Солнце почти ушло за горизонт, сменяясь с висевшей крючком луной рядом подмигивающей точкой звезды. — А где находится Шион? — спросила Рика, когда они вышли из забегаловки. — Решила сменить обстановку? Стало скучно ходить в шелках и спать в мягкой постельке? — поддразнил её Сакурай, за что получил оплеуху от Морены. — Что я тебе плохого сделал? — Нечего глумиться. — Нет, я… Мне просто интересно.       Морена ответила не сразу, а Рика с опозданием поняла, насколько бестактно прозвучала фраза. Шион был её домом, но вряд ли та хотела снова его видеть, туда возвращаться. Рика бы точно не хотела. Глаза её поднялись наверх, где вечер протянулся алой дугой сквозь гряду облаков. Поток пешеходов несся в суете по своим делам: менеджерши на шпильках, спешащие домой школьники после факультативов, толпы подростков с огромными рюкзаками, офисные работники, возвращающиеся из контор, машины ждали на красном, над головой где-то за небоскрёбом ревел летящий от станции к станции по ветке состав синкансэна. Сакурай, провалившись спиной к стене, зевнул. — Ну, пойдем. — наконец, сказала Морена таким голосом, что она тотчас пожалела о своей просьбе. — Пойдем, посмотрим.       Спустя двадцать минут они затормозили в промышленном районе на юго-востоке Тансена. К автомобильным выхлопам примешался едкий запах горячего металла и ещё один крайне неприятный, который Рика, которая шагала позади Морены, покусывая губы, пока не могла ни во что опознать — он похож на вонь горящего клубка слипшихся змей, который Ишида однажды нашел под домом, залил бензином и сжёг, только в сто раз хуже.       Шион — таково было название одного из самых густонаселенных кварталов Какина, где значительную часть населения составляло малоимущее население и выходцы из низших каст. Он находился на гигантском пустыре на месте высушенных мангровых болот рядом железнодорожной эстакадой, между двумя главными пригородными железными дорогами Тансена, Восточной и центральной. Болота высохли из-за большого количества гниющей древесины и мусора, и пятьдесят лет назад, оставив после себя реку Сагами, землю стали скупать якудза, предоставляя за мизерную плату — всего пятьсот дзени в месяц — беднейшей прослойке населения города, и вскоре, всего за каких-то пару десятков лет, Шион разросся до устрашающих масштабов, а оборот доходов якудза по слухам исчислялся сотнями миллионов дзени за счёт аренды и наемного труда, чаще всего нелегального. На вложениях в растущие, как на дрожжах, трущобы таким образом возвысился клан Кси-Ю, чей оябун, Лонгбао О’Нил, владел здесь половиной земли, что делало его «королем» Шиона. Вместе с боссами Ча-Р и Хейл-Ли, он был одним из заправил мафии Тансена, одним из тех, кто основал систему, разделившую весь Тансен на территории, в каждой из которых распоряжался свой совет криминальных боссов. Благодаря власти якудза, в трущобах Тансена процветал самый разнообразный бизнес, от проституции до подпольных азартных игр и работорговли.       Улица, по которой они шли втроём, обрывалась переулком, в конце которого ввысь на три или четыре метра тянулась рабица, а за ней — каменный забор. Контраст был ошеломляющим. Справа — современный Колосс, небоскрёб со всеми удобствами, вплоть до воздушных кондиционеров, в которой отражается небо. Мощная эстакада. Наземное метро. Сады на крышах домов. Магазины, выставлявшие напоказ шелка и бриллианты. Слева на сотни акров раскинулась жалкая нищета, где в десятках тысяч лачуг и многоэтажных развалюх вдоль грязной реки, которая бурлила и полностью вся была в мусоре, и в отходах жизнедеятельности, ютились миллион самых бедных жителей Тансена. Справа сияли неоновые рекламы и фонтаны с подсветкой. Слева не было электричества, водопровода, нормальных туалетов, а окружающее пространство похоже на свалку.        Несмотря на то, сколько людей находилось по ту сторону рабицы, царила мертвая тишина. Как в мире, где умерли все люди. Под палящим солнцем немногочисленные деревья казались ошпаренными и неприветливыми. Ветер не разгонял зной и духоту, как и зловоние, доносящееся с реки, в которой стирали одежду и справляли нужду. Рика неосознанно отступила назад, зажала нос рукой, её затошнило. — Туда нельзя заходить? — Можно. — ответила Морена; складки хаккама затрепетали на ветру. — Но никто туда не пойдет по доброй воле. — Людская помойка. — сказал Сакурай так сухо, что Рика даже подумала, будто ослышался. — Я бы не выдержал тут и дня. Ты только посмотри на эти дома. Как можно здесь жить?       Солнце медленно умирало, окрашивая июльское небо в красный. Граница, где начинались трущобы, была обнесена забором, и ощущение возникало, будто смотришь на загон, в который загнали стадо. — В Хинтада, говорят, ещё хуже. — сказала Морена. — Сомневаюсь, что существует что-то хуже. Это место похоже на ад. — Сакурай развернулся, сунул руки в карманы шорт и с размаху пнул камень. — Пошли отсюда. На меня тут тоска накатывает.       «И Морена жила в нём восемь лет».       Забор скрывал большую часть безобразия нищеты, в которой обречены были жить люди, скрывал уродство самого их существования. Под ногами раздался скрипучий звук — по расколотой плите из камня ползла, извиваясь, жирная сколопендра. Рика содрогнулась и отскочила от неё, убрав руку от лица. Насекомое, выполшее из дыры в рабице, оставляло после себя склизкий след. Где-то далеко раздался вскрик. И наступила липкая, тревожная тишина. — Сакурай, не заходи за белую линию! Иди по обочине! — крик Морены эхом прозвучал по пустынной улице. — Уйди с проезжей части! — Знаю, знаю, зайду за белую линию — попаду в ад! — хохоча, отозвался Сакурай. — Ничего смешного!       Глядя, задрав голову, на верхушки ветхих крыш из листов пластмассы, тростника и фанеры, Рика была уверена, что никогда не позволит себе угодить в подобное место. Но, хоть она не знала тогда даже, где окажется в будущем, насчет этого она ошибалась.       Услышав, что они были, Такахаси бросил карандаш в учебник по грамматике старого кёцуго и воззрился на неё так, будто она нанесла ему смертельное оскорбление. — В кино?! Вы чего, офигели?! Почему меня не взяли?! — Но ты же занимался с Канемаки-сенсей! — сделала попытку возразить, сказала Рика, но Такахаси отвернулся и не сказал ей ни слова до конца дня, и даже печенье с предсказанием, которое она стащила со стойки в кафе, не его не умаслило.

***

      Морена зашла в комнату и закрыла за собой фусума, борясь с желанием прямо с порога броситься на футон. Её соседка Нанао сидела за котацу и, подперев голову ладонью, листала раздел светской хроники в свеженьком июльском номере «Секай», и когда она появилась, как раз добралась до раздела «Свадьбы». — Как думаешь, кто из них при деньгах? — спросила Нанао, указывая на снимок темноволосого юноши — рядом с ним стояла лоснящаяся блондинка в кимоно с пухлым оби, который делал ее похожей на мини-динозавра. — У неё такой вид, будто её сейчас стошнит. — хмыкнула Морена, едва обратив внимание на фото. — Кто это? — Актриска какая-то, Изока Симэ. Никогда о ней не слыхала. В каждой статье её называют красавицей. Нет, ну какая из неё красавица? Вылитая белка!       Морена прыснула. Резкая, деловитая, крепкая на язык, Нанао ни с кем не фамильярничала и говорила прямо всё, что на уме, к тому же ещё любила покомандовать, потому мало кому нравилась. Два года назад, переругавшись в очередной раз с соседкой, Нанао подселили к Морене, и с тех пор они жили вдвоём. — А эта? Погляди только, как у неё зубы выпирают. — Нанао разглядывала репортаж с благотворительного приема. Стройный юноша в смокинге — лицо свеженькое, уверенное, лет двадцать пять, максимум двадцать восемь — приобнимал за талию тоненькую брюнетку в белом, как облако, платье и длинных перчатках в тон. — «Секретарь министра финансов Тацуо Вакацуки своей невестой Юка Араи». Секретарь министра! Везучая, такую партию себе отхватила. — Нанао завистливо вздохнула, покачала головой, перелистнула страницу. — Хозяйская дочка, Кайен, ведь недавно замуж вышла, да? Что-то я тут ее не вижу…       Морена стянула с головы тэнугуи. Свадьба членов клана Йонебаяши — любого клана аристократов — никогда не попадет на страницы желтой газетенки вроде «Секай». Ловко сыграв на жертвенной натуре Кайен, господин Андо выдал её замуж за старшего сына клана Киндай, владевших «Сигэнобу Ко» —крупнейшей химической корпорацией в Азии. Если судить по газетным статьям, семьи породнились не только родственными узами, но и деловыми — три месяца назад одна из компаний холдинга «Аомори», принадлежавшая Йонебаяши, заключила с ней крупный контракт по поставке сырья. Скреплен ли этот контракт брачными узами — кто знает? — Знаешь, с твоей внешностью ты могла бы любого из них охомутать по щелчку пальцев. — протянула Нанао. — Чтобы всю жизнь быть любовницей? Нет, спасибо. — Ну и что? Любовницей! Подумаешь! Зато содержание, при деньгах будешь, жить припеваючи и ни в чем себе не отказывать. — Нанао скривила губы. — Высокородные так кичятся своим происхождением, а у самих полным-полно любовниц из низших каст. Любую служанку затащат в койку, если она им понравится. Пф. Если они не брезгуют, то почему бы тебе этим не воспользоваться? — Это вовсе не то, чего бы мне хотелось от жизни. — ответила Морена, придвигая футон поближе к тёплому котацу. — Господи, какая ты правильная, аж тошно. — буркнула Нанао. — Была б я тобой, то уже давно завела бы себе любовника и стала содержанкой.        Нанао подняла глаза над журналом и окинула взглядом половину комнаты, принадлежащей Морене, загроможденную стопками книг в мягкой обложке, журналами и кроссвордами, наваленными повсюду. Когда её сюда привели восьмилетней пигалицей, та даже не умела читать, а теперь вон как разошлась. — Ринтаро-сама тебя обожает. Он бы помог тебе удачно выйти замуж. — бросила Нанао как бы невзначай. — Это приятно слышать, но если я буду приставать к нему с тем, чтобы он нашел мне жениха, он меня разлюбит. — Он к тебе как к своей дочери относится. — Ты преувеличиваешь. — Я думала, кстати, что ты не вернешься из Кобы, — после недолгой паузы сказала Нанао.       Морена покосилась на соседку. Ей показалось, Нанао говорит с ней обиняками. — С чего бы? — Я знаю, что Ринтаро-сама хотел забрать тебя с собой в Уракамэ. — отозвалась та. — Почему ты не поехала с ним?       Морена промолчала. Полгода назад после смерти сына Ринтаро-сан действительно просил её поехать с ним на юг. Эта просьба прозвучала спустя несколько дней после похорон. Она немало удивилась и растерялась не сколько предложению, сколько спешному отъезду учитывая то, что его внук только-только стал новым главой клана. Неожиданная смерть сына подкосила его, словно ударила под дых, сломила горем, наказывающим по сей день носить траур. Впрочем, не только по нему ударил уход прошлого главы в иной мир. Инумацу-сан был любим всеми, и знатью, и слугами: и те, и другие отзывались о нём с почтением и уважением, искренним и заслуженным, и молились о его выздоровлении. Он был человеком, чья жизнь представляла собой пантомиму поступков, а не покорную повесть слов. Инумацу-сан производил впечатление личности суровой и отчужденной, но за ними скрывались милосердие, великодушие и отзывчивость на любую беду —качества, встречающиеся в общем-то редко среди членов высших каст. Когда он умер, поместье словно накрыл саван, погрузив его в оцепенение: голоса в коридорах стали шепотками, от тишины в полумрачных коридорах и углах становилось не по себе, и повсюду, казалось, за тобой следят чьи-то глаза, а уши слышат каждый вздох. Слуги ходили, опустив головы ещё ниже, и смотрели друг на друга с подозрением, недоверием, гадая, кто и кому доносит обо всём, что происходит в поместье, кто какие хранит тайны.       Никто по-прежнему не знал, от чего прошлый глава умер на самом деле. Воспоминания о днях его угасания были хаотичными и разрозненными, кошмаром, продолжавшимся два года. Сложные и загадочные обстоятельства смерти порождали множество слухов. «Неизвестная болезнь», так сказали родственникам, так говорили в обществе и судачили слуги, приправляя теориями и умозрениями о том, что это за недуг, что могло его вызвать и не семейное ли это проклятие, потому как восемь лет назад его мать, Итори-сан, заболев, прожила ровно столько же с похожими симптомами — два года. Особо словоохотливые языки предполагали даже убийство, строя догадки, кто мог сотворить такое. Не прошло и месяца, как пущенные кем-то слухи потихоньку завладевали умами, сеяли в них сомнения, и, как это водится со слухами, не имеющими ни доказательств, ни опровержений, туманили разум, и все головы один за другим начали поворачиваться к его родной сестре, Шиоте.       В клане Йонебаяши Шиота считалась не то чтобы изгоем, но знатный скандал из-за рождения внебрачного сына три года назад послужил поводом для шепотков за спиной и насмешек, отпускаемых самими членами клана, которые и не скрывали своего презрительного осуждения. «Залетела от отребья» — самое безобидное, что можно было услышать от высшего общества Какина, и раз уж имя отца Мареношина никто не знал, а виновница не опровергала сплетни, значит, не лишены оснований. Морена, прожившая на свете всего семнадцать лет, сильно сомневалась, что это самое высшее общество, подвергая Шиоту «гражданской казни» и поливая грязью, придерживалось пуританских нравов столь сурово, какими их пропагандировала. В семье, как и в обществе её не принимали, а из-за холодных отношений со своим племянником сложилось мнение, что она его и вовсе не выносит. Клан Йонебаяши придерживался системы, при которой наследование титула главы происходит только по мужской линии. Если бы у её брата не было бы детей, то титул бы перешел напрямую к её сыну, а кто-то из старших членов клана мужского пола стал бы регентом до возраста официального назначения — тринадцать лет.       Морена считала все эти беспочвенные сплетни полным бредом. Шиоту Йонебаяши не назовешь доброй и отзывчивой душой — по крайней мере, по ней этого не скажешь, но уж кто любил Инумацу-сана, так это его родная сестра. Тем не менее, большинство слуг, кого ни спроси, недолюбливали Шиоту за её оледенелое равнодушие ко всему и вся. «Не пойму, с чего это у неё такая гордыня» — вопрошала Нанао, пока чистила синехвостого тунца для банкета. — «Не смотрела бы она не всех свысока, так никто бы и слова дурного про ребенка не сказал. Ей бы поумерить спесь, иначе так и останется прокаженной». — Ты собираешься всю жизнь провести в поместье?        Надо сказать, для прислуги это был крайне странный вопрос, потому что для таких, как они, отсюда путь был только один — обратно в Шион. Правда, у Нанао был ещё один вариант будущего, который та изо всех сил старалась ей втюхать. — Не знаю. — Не знаешь? — Да, не знаю. — огрызнулась Морена, заводясь, свернула шаль. — Что ты ко мне пристала? — Просто интересно стало. — та надула губы. — А деньги копишь на что? Ты же никуда их не тратишь, кроме своих кроссвордов, да ведь?       Морена сердито глянула на неё. — А тебе какое дело до моих денег, Нанао? Следи лучше за своими, а то уж больно часто мои деньги стали становится твоими, когда они у тебя заканчиваются.       Нанао сложила журнал, взглянула на неё и посла длительного молчания хмыкнула: — Вот и будешь всю жизнь служанкой полы драить и сою лущить, дура.       Морена отвечать не стала, опустив глаза в книгу, будто оскорбилась.       Ночью она не могла уснуть, и до утра проворочалась на футоне, не смыкая глаз. Ринтаро-сан шутил, что старость не любит спать; кажется, что чем длительнее связь человека с жизнью, тем менее привлекательно для него все, что напоминает смерть, но Морене было всего семнадцать, и её бессонница была связана вовсе не со старостью. Сон не приходил, и её глаза разглядывали то качающиеся тени, то соседний футон, то низкий потолок, то циновку возле сёдзи. Круглая голова Нанао покоилась на подушке, а сама служанка крепко спала. Все выглядело как обычно, но чувства подсказывали ей, что это совершенно не так. Почему и что это значило, она не смогла бы объяснить, но продолжала думать об этом, устремив глаза вверх. В голове жужжали мысли, подобно пчелам, попавшим в банку.       Да наплевать ей, какую судьбу предсказывает Нанао. Последние девять лет она прислуживала клану Йонебаяши и не знала ничего другого — стирала, мыла посуду, готовила, подносила тарелки, выполняла поручения по хозяйству, терпела пренебрежение, грубость, взгляды сверху вниз, взбалмошный нрав хозяев, считавших прислугу за грязь под ногтями, шлепки от малолетних засранцев и похабные комментарии в свой адрес, и никто не смел упрекнуть её за то, что она плохо справляется. Она была трудолюбивой, исполнительной и ответственной, и всегда знала своё место, что уберегало её от опрометчивых поступков. Во всяком случае, говорила себе Морена, жизнь прислуги была куда лучше жизни в убогом доме сирот.       Берег грязной реки высеян кособокими домишками, лачугами из пластмассы и картона, и среди них теснился приют Нишимачи — в Джундайре по прозвищу «Муравейник», квартале на юге Шиона, где на одном клочке земли теснились полмиллиона человек. Помимо неё, в приюте жили две сотни детей. Одних сдали родители, которым стало накладно кормить лишний рот в семье, других сдали женщины из «кварталов удовольствия», у некоторых мать или отец сел в тюрьму или умер, с некоторыми особенно тихими и забитыми дома творили чёрт знает что: матери-наркоманки, побои, приставания отцов и братьев. Хуже всех этих историй было то, что в трущобных приютах ты с детства знаешь, что тебя никогда не усыновят. Ни одна благополучная приемная семья ни за что не возьмет ребёнка из приюта детей-чамаров, «неликвидный» товар. Их мог забрать только кто-то из Шиона — хозяин производства, фабрики или работного дома для разной несложной работы, на которую годятся дети и подростки: плетение циновок на текстильной фабрике, работа в гончарных мастерских, стекольных заводах, на рисовых и шелковичных фермах, или, при наихудшем раскладе, в публичный дом. Работа сулила старшим возможность заработать, но по факту вся эта работёнка оказывалась не лучше рабства — переполненные приюты продавали сирот и брошенных детей в качестве бесплатной рабочей силы, работающих без оплаты за питание и проживание: кормят самой дешёвой и плохой пищей, трудишься по пятнадцать часов в день, спишь на грязных постелях. Многие, не выдержав непосильного труда, умирали, и их хоронили по ночам в каком-нибудь глухом месте. Морену всегда забавляло, что в названии приюта использовался иероглиф «ниши», означающий «солнечный».       Она росла в приюте с младенчества и к восьми годам у неё не осталось ни одной иллюзии о том, что однажды случится чудо и её заберет какая-нибудь семья. Там у неё была крыша над головой, еда, состоящая из пресного риса, цукэмоно и рыбы, вот, собственно, и всё. Цукэмоно были горькими и мерзкими, а рыба — и того хуже. От её вкуса Морену всегда выворачивало и однажды чуть не вырвало, но съесть нужно было всё до последнего кусочка, иначе о тебе доложат воспитателю или директору приюта, и — привет кожаный ремень или рогоза. Спать приходилось с дюжиной детей в тесной спальне, слушая как девочки на соседних кроватях кашляют, ворочаются и бормочут во сне или то, как самые маленькие всхлипывают и поплакивают под одеялами, жалея себя. Её это раздражало. Лежать и плакать о том, какая тебе выдалась доля, Морена находила глупым занятием, и доводила до слёз немало детей, которые мечтали, что их заберут какие-нибудь добрые тётя с дядей в семью. — Этого никогда не случится. Вы здесь навсегда. Хватит уже нюни распускать, смиритесь. — говорила она совершенно спокойно, за чем, как правило, следовал истерический вой, жалобы воспитателям и лупцевание рогозой за «нарушение порядка», а за ним месяц особой «диеты» для провинившихся детей: тарелка жидкого супа с несколькими ниточками лапши, рисовая каша с картофельными очистками, сваренная на воде и идиотская вещь под названием нукапан — рисовые отруби в пшеничной муке. Дети обзывали её злыдней, дружить с ней никто не хотел, и даже воспитатели, так-то не выказывающие ни капли лишней доброты к детям делали замечание или наказывали. — Но я же говорю правду! — Не имеет значения. — сухо отрезала воспитательница. — Разве кто-то дал тебе право говорить, что они никому не нужны? — Какая разница?! — вскричала девочка. — Вы не можете сказать им, что никто за ними не вернется, зато я могу!       В ответ та растянула тонкие губы в гадкой улыбке. — А-а-а, значит, ты у нас теперь распоряжаешься чужими судьбами? Знаешь, что их ждёт и кто за кем вернется? — За последние пять лет ни одного из нас не захотела забрать приемная семья. Ни одного. — хмуро сказала Морена, стоя под прицелом сверлящего взгляда. — Будь это возможно, кто-то бы уже пришёл, так ведь? Отсюда уходят только сами, те ребята, кому нужна работа. Зачем говорить им, что если они будут плохо себя вести, то мама с папой за ними не придут? Пусть лучше… — Я не потерплю возражений от ребёнка, — медленно процедила женщина, сделав в её сторону шаг. Морена отпрянула, отскочив на две ступеньки вниз, раздраженно отвернулась и наткнулась взглядом на свиток из бумаги плохонького качества, но они были тут развешаны в каждой комнате — мон королевского дома Хойгоджо, в виде цветка хризантемы из двадцати лепестков. По субботам перед завтраком они молились за короля перед одним из этих свитков в Большой комнате. Морена не молилась. За людей, которым не было до них дела? Тоже мне. На миг ей хотелось содрать со стены убогий свиток — то-то был бы номер! Она перевела взгляд на женщину и сквозь зубы прошипела: — От того, что вы врёте, никому не лучше. Как будто вам на нас не наплевать.       Воспитательница с размаху отвесила ей пощечину. Больно не было, но шлепок вышел звонким. Морена прижала ладонь к щеке и уставилась на женщину, которая тяжело запыхтела, то и дело резко, с присвистом выдыхая, после чего схватила за волосы и рывком дёрнула к себе: — За тобой-то уж точно никто не явится, дрянь ты эдакая! Ты злая, Морена, и одной пощечиной из тебя злобу не выбьешь, так что впредь держи свои мысли, иначе богом клянусь, девочка, я тебя так выпорю, что от тебя живого места не останется! Может, у этих детей нет ничего, кроме надежды, а ты и это у них хочешь отнять.       «Какая забота с вашей стороны!» — мысленно проскрежетала она. — «Бей на здоровье, старая мразь, мне плевать».       Правда в том, что у неё не было вещей, на которые она могла бы надеяться, потому и не надеялась, но её злило до буйных всплесков агрессии, до бешенства, что у других была эта надежда, крохотный проблеск света во тьме. А у неё нет.       К четырем часам утра сил никаких у неё не осталось. — Чёрт, — и, чертыхнувшись, она вылезла из футона.       Жилой домик прислуги был погружен в царство сна — часть из них ждало пробуждения не раньше, чем через час, для того, чтобы успеть сделать заготовки к завтраку, другие же просыпались ближе к шести. В одной юката Морена выскочила во двор. Кругом щебетали птицы, стволы деревьев были освещены лучами утреннего солнца. Солнце высвечивало снизу белые кости святилища, посвященного Хотэй, и потому казалось, что он парил над покрытой красной листвой айлантов. В народе считается, что для исполнения желаний нужно потереть фигурку по животу триста раз, держа в голове мысль о том, исполнения чего вы желаете. В одном месте на животе Хотэя камень был до того стёрт руками, что образовалась вмятина, а через саму фигурку были перекинуты четки.       В воздухе застыло безмолвие. Сев на колени перед статуей, она сложила ладони и прочитала сутру. Без особой причины. Просто чтобы та помогла ей успокоится, но слова её уст вышли кособокими и невыразительными, как будто она прочитала список покупок. Посидев с закрытыми глазами, Морена открыла веки и посмотрела на статую. Здесь она молилась за здоровье и утешение для господина Ринтаро после смерти его сына — её молитва имела цель, потому не вызывала ощущения, что она делает что-то бестолковое и не имеющее смысла.       Половину своей жизни она потратила на то, что обеспечивала комфорт и благополучие жизни для окружающих, но когда дело коснулось её собственной жизни, ей ничего не оставалось, кроме как закрывать глаза на то, что она не могла ничего изменить — ни изменить свое положение, ни построить планов на будущее. Но по приютской жизни Морена знала, что мечты ещё более опасная вещь, чем безысходность: они тлеют, как огонь, и иногда совсем поглощают — одна из них однажды чуть не погубила и её в увеселительных кварталах Шиона.       Две недели назад, во время поездки в Кобу на открытие нового предприятия «Аомори», она сидела с господином Ринтаро на террасе дома, наблюдая за тем, как семейство мандаринок в пруду борется за крошки хлеба, которые бросал в воду патриарх клана Йонебаяши: высокий, с благородной осанкой статный старец походил на великолепного журавля и в преклонном возрасте не утратил изысканных манер. Завтра они должны были возвращаться в Тансен. Морене жаль было покидать Кобу, ей здесь очень понравилось. Здешней природе, казалось, претило все безобразное. Горная цепь Кусанаги была прекрасна и на рассвете, и при закате солнца; вода в реках — чистой и прозрачной, — говорили, что из нее получается самый лучший чай. Знаменитые сливовые сады Цукигасэ были по соседству; соловьиные трели, кристально чистые, как горные ручьи, звенели в вечернем воздухе. Посещение господином Ринтаро открытия предприятия было лишь формальностью, данью уважения местным чиновникам. Теперь, после смерти сына, он не проявлял интереса к делам семейного дела, повседневным заботам, передав бразды правления внуку, а сам отошёл на покой, редко покидая Уракамэ, где жил вместе с дочерью и младшим внуком. Имея почти даосскую склонность к уединению, старец радовался обществу служанки, которая развлекала его историями о слугах, судоку и кроссвордами, стихами, игрой в сёги и просто могла поддержать умную беседу, так как была любознательна и всем интересовалась, привнося в его жизнь обаяние женственности и юности. — Как твои дела, Рени? — Хорошо, мне не на что жаловаться. Как Шиота-сан? — О, она в полном порядке. Мареношин недавно приболел —температурил и весь покрылся сыпью с ног до головы. Сразу вызвали на дом врача, тот осмотрел его, мы думали, обойдется, но диагноз — корь. И где только умудрился подхватить? — тот покачал головой. — Может, от того юноши, который приходил на той неделе чинить катер? Заявился весь в соплях и кашлях, ну, думаем, ладно, катер-то от него простудой не заразиться. Тем же вечером с мальчишкой пошли кататься в залив, а ему же три года всего, всё надо потрогать, везде руками полазить… — Я утром схожу в храм, попрошу, чтобы настоятель прочитал молитву за его здоровье. — Я говорил тебе, что ты золотце? — Сбилась со счёту, сколько раз, — засмеялась Морена, разливая чай из гайвани. — У Мареношина слабое здоровье. К несчастью, он болеет слишком часто, чем другие дети в его возрасте. Только за последние несколько месяцев уже четыре раза. Шиота всё время переживает за него, а я переживаю за неё. Такой вот замкнутый круг из треволнений. — Ринтаро исподволь посмотрел на девушку. — Если бы кое-кто поехал со мной в Уракамэ, всем стало бы спокойнее. В доме, переполненном волнениями и страхами, не хватает того, кто бы их развеял. Какой-нибудь легкой, энергичной юной особы… И Мареношину было бы с кем играть. — Что же вы, Ринтаро-сан, так бы сразу и сказали, что ищете няньку! — Ах вот как? Тебе не нравится мой внук? — Вы же знаете, что я его обожаю. — И это взаимно. Да и Шиоте не было бы скучно. В Уракамэ у неё никого нет, а ей всегда нравилось находится среди людей… пока их языки не стали злыми. Боюсь, как бы общество старого деда и ребёнка совсем не превратило её в отшельницу. — Старик склонил голову. Сейчас он спросит у неё что-нибудь, на что она не сможет дать ответ, Морена хорошо знала этот его проницательный лисий взгляд. — Тебя что-то держит в Тансене? — Нет. — Нет? А не жених? — Ринтаро-сан! — «Ринтаро-сан». — передразнил тот её издевательским фальцетом. — Ты хорошенькая молодая девушка, разве за тобой не могут увиваться ухажёры? — Вы меня в краску вгоняете. — буркнула она, смутившись. — Вам не стоит проводить слишком много времени в обществе прислуги, вы становитесь слишком… бесцеремонным. — Ты хотела сказать, простоватым? — он взял в руки чашку. — Пусть я лучше буду выражаться как крестьянин, чем мнить о себе невесть что. Вот что, Рени, какими бы высокородными не считала себя знать, они, как и простые люди, произошли от тех же животных, а не от богов, как любят о себе говорить. И сам король, сколь бы нас не уверяли в его божественном происхождении, имеет ту же родословную, что и мы все. — Ринтаро предался размышлениям. — Я всегда представлял членов высших каст карпами в озере на высокой горе, в которую попадает больше всего дождевой воды и лучей солнца. Но если наступит засуха, и озеро пересохнет, они больше не смогут в нём резвится и все до одной передохнут. — тот заметил, как Морена опешенно раскрыла свои длинные ресницы, — И не смотри на меня так, Рени. Именно, что передохнут. Ты не представляешь, до чего аристократы беспомощны без своих титулов и богатства! Они просто не смогут жить в мире, в котором невозможно удовлетворять любую их прихоть. За редким исключением, они все уязвимы перед реальностью, на которую их деньги позволяют им закрывать глаза. Знать, в отличие от тех, кого они опускают ниже себя, совершенно неприспособлена к жизни. Они страшно ленивы и слишком привыкли к обхаживанию слугами, палец о палец не ударят, пока всё не сделают за них. А вот у бедных людей, в свою очередь, гораздо больше воли к жизни и настойчивости.        Взбив пудру матча часеном в катакучи, Морена отложила его на доску, усиленно делая вид, что занята делом, чувствуя на себе взгляд старика. — Много лет назад, я понял, какая ты бойкая и волевая девушка. Что с ней стало? Никогда не думал, что ты будешь вести себя, как вялая девица. — Мне всегда казалось, вы считаете меня лучше, чем я есть на самом деле. — сказала Морена, смотря перед собой. — Возможно, ты права. Но выяснилось, ты даже не хочешь понять, какая тебя ждёт судьба и готова плыть по течению, как дохлая рыба животом вверх. Я всегда думал, что ты используешь свои качества, чтобы повлиять на свою жизнь. — Вы дали мне намного больше того, на что я могла рассчитывать в своей жизни. Мне никогда не отблагодарить вас за вашу доброту. — Как учтиво ты стала выражаться со мной. Рени, я долго тебя знаю, и эти интонации говорят мне о том, что тебе не нравится предмет нашей беседы. — Не люблю говорить о себе, — тон у неё был под стать ощущениям — тяжелый, безжизненный. — Потому что тебе нечего сказать. А нечего сказать тебе от того, что ты ничего не хочешь от жизни. Я забрал тебя из приюта, и был уверен, что ты воспользуешься предоставленными возможностями. — Возможности это хорошо. — Хорошо, да только ты их не в состоянии разглядеть. — проворчал старик. — Раньше ты действительно мне нравилась, но… — Раньше? То есть я больше не нравлюсь вам? — Мне не нравится глупость. Ты готова потратить свою молодость на то, чтобы быть прислугой вместо того, чтобы взяться на свою собственную… — Как? Скажите мне, Ринтаро-сан, как это сделать, и я сделаю всё, что вы скажете.       Лицо её померкло, на нем впервые промелькнуло циничное выражение. — У меня никого нет. У меня нет родственников. Я не могу учиться, потому что я из низшей касты, и никогда не получу работу лучше той, что у меня есть. Мне позволено выйти замуж только за чамара, потому что никто другой не согласиться взять меня в жены — даже вы нарушаете все правила, разговаривая со мной. Если я захочу детей, то обреку их на жизнь, в которой у них не будет будущего, в которой придется трудится до смерти, чтобы выжить в мире, где такие, как они ничего не получают, кроме страданий. — Выходит, Рени, что в твоей жизненной парадигме есть место для только для твоих страданий. — С чего вы взяли? Вовсе я не говорила, что страдаю. — В таком случае, ты могла бы уехать. Начать новую жизнь где-то в друго месте. — Всё одно и то же, что там, что здесь. — из неё вышел смешок, но какой-то угрюмый. — Ринтаро-сан, не волнуйтесь за меня. Мне хорошо, когда я ни о чем не мечтаю.       Слова господина скребли по ней так сильно, что она не могла оставаться лакированной поверхностью. К счастью, она сидела в тени, иначе господин Ринтаро подумал бы о ней еще хуже, увидев, какие эмоции она испытывает. Но молчание выдало её. Когда мужчина посмотрел ей в глаза, то издал глубокий вздох, прозвучавший как разочарование. — Иногда я забываю, как ты молода… Что ты еще девчонка. Сейчас ты, наверное, скажешь, как грубо я себя вел по отношению к тебе. — Только что-чуть. — улыбнувшись краешком губ, отозвалась Морена. — Я просто жду от тебя, что ты будешь жить с открытыми глазами. Если ты будешь думать о своей судьбе, случится момент в твоей жизни, который предоставит возможность приблизиться к ней.       Ей все казалось, что он на что-то намекает, но она никак не могла понять что это. Подлив в чашку ароматный напиток, Морена пододвинула его к старику кончиками пальцев. Глядя на господина украдкой, она задалась вопросом — замечала ли она раньше, как постарел господин, какими глубокими стали его морщины? Они отражали глубину его проникновения в суть вещей и серьезное отношение к жизни, но в то же время, подобно устало поникшим, обмякшим плечам и смутной, неясной печали на лице, их глубина говорила об оглушающем горе, сделавшим их такими глубокими — свидетельство противоестественного положения вещей, когда родитель хоронит своего ребёнка. — Господин Ринтаро, — сказала Морена, не поворачивая головы. — Мне очень жаль. — Да, — ответил он, — что ж. — и между ними повисла ужасная и словно бы несокрушимая тишина. — Смотри-ка.       Гусеница-нимфалида, толстое, уродливое, неповоротливое создание, ползла по подносу с хохином: грязно-бурого цвета с чёрными забрызганными крапинками, перебирающая лапками, толкающими тело короткими, порывистыми рывками. Сначала Морена не поняла, на что Ринтаро-сан обратил внимание, пока мимо глаз, сремительным, кренящим полётом вниз не пролетела бабочка: рыжевато-охристая красавица, внизу на заднем крыле — чёрные крапинки, находящиеся между срединной перевязью, имаго того, во что суждено превратится гусенице. Старик поднял руку, выставил палец. Бабочка приземлилась на него, будто там было её законное место. Насекомое восседало пальце Ринтаро, уперевшись в него загнутыми лапками, хлопая крыльями, этакая жизнерадостная, воинственная богиня — прыткая грация, норовистая элегантность. — Какая красивая бабочка, Рени. Болория ифимеда. Её назвали в честь приёмной дочери царя Микен Ифимеды. Говорят, она была одной из красивейших дев Древней Греции. Её родителями были герой Тесей и Елена Прекрасная. Ты же всё ещё любишь древнегреческие мифы и легенды?       Морена кивнула. — Родилась в год, когда Агамемнон обещал Артемиде прекраснейший дар из родившихся. — задумчиво сказал Ринтаро. Казалось, будто отчасти он сам себе это говорит. — Когда греки отправлялись под Трою и уже были готовы пуститься в путь из гавани, Агамемнон оскорбил Артемиду, убив на охоте посвященную ей лань. Артемида гневалась на Агамемнона за это. Богиня наслала безветрие, и флот греков не мог двинуться в путь. Прорицатель Калхантобъявил, что богиня может быть умилостивлена только принесением ей в жертву Ифимеды, самой красивой из дочерей Агамемнона. — бабочка вспорхнула с пальца старика и улетела. Гусеница, оставшаяся на земле, продолжала ползти, извиваясь всем телом изо всех сил, ползти, преодолевая расстояние, вопреки тяжеловесной увальности, — Посмотри на неё. Даже такое простое существо как гусеница стремится стать чем-то лучшим, чем есть. — Никакое это не стремление, Ринтаро-сан. Это в них заложено природой.       Тот обратил на неё как будто бы удивленный взгляд. — А в человеке нет?       Морена сидела, неподвижно, вцепившись пальцами в нефритовые четки и вдруг почувствовала неимоверную усталость. Другая рука коснулась шрама. Лицо её как-то странно затвердело и сжалось, — казалось, его можно прикрыть одной ладонью. Оно не имело ни прошлого, ни будущего, оно замкнулось — нечто подобное можно иногда увидеть на срезе только что срубленного дерева, когда древесина ещё свежа и полна жизни, но рост её уже оборвался. — Простите, Ринтаро-сама. Я совсем не понимаю, что мне делать.       Морена вернулась в комнату и легла на футон, свернувшись в одеяле, такая же потерянная в своих мыслях, как и Рика это же время в своих. — Эй, Нанао. — позвала она спустя пару минут.       Нет ответа. — Нанао, проснись.       Нет ответа. — Нанао! — Ну чего тебе? — раздался сиплый ото сна голос из-под одеяла. — Ты знаешь, кто такой рейкер? — Рейкер? Понятие не имею. — буркнула та. — Дай поспать.

***

      Такахаси сидел рядом с додзё в тени раскинувшихся ветвей черемухи и бузины. Рядом с ним валялся учебник по математике, теоремы из которой он учил перед уроком с Канемаки-сенсей. «К сожалению, это необходимо», — мрачно сказал друг. Учеба требовала от него серьезной отдачи («Это интенсивный спуск в ад»). Последние несколько недель Такахаси только и делал, что корпел над бесконечными домашними заданиями (по кёцуго, природоведению, истории, всеобщему, астрономии, математике), а в перерывах между прописями по каллиграфии и таблицами с неправильными глаголами по старому кёцуго, дополнительно каждый день по два-три часа после обеда занимался с Канемаки-сенсей, которая стращала его тем, что если он хоть на минуту выпустит учебник, то не сдаст экзамены в академию (со слов Такахаси). Благодаря зубрёжке, в последнее время он заметно подтянулся в учёбе, чему Рика, в отличие от самого Такахаси («Ты не понимаешь — я живу в аду!») радовалась. — «Число, соответствующее точке координатного луча, называется координатой этой точки». — Такахаси стрельнул из бластера в мухоловку, но не попал. Рика в двух шагах от него, отрабатывая четвертую кату, запарилась и вспотела, у нее уже болели руки. Такахаси, оторвавшись от учебника, поинтересовался: — На тебя учёба никогда не наводит скуку?        Она взглянула на него с бессмысленным выражением лица, шмыгнула носом и вытерла его рукавом. — Это как? — Понятно, — вздохнул он, взял раскрытую книгу, лежащую на ступеньке, в руки. — Первый раз вижу, чтобы ты читала книжку с картинками. — Вообще-то, я читаю мангу. — Кроме манги. Ого, прикольно, — Такахаси полистал книгу. — «Искусство войны». — На большей части страниц текста не было, вместо них — изображения сражающихся самураев, исполненных тушью в различных стойках и атакующих позициях. — Ты по нему каты учишь? — Стараюсь.        «Искусство войны» — четырехтомный трактат о военном деле Айсу Ико. Один из его томов, который держал сейчас в руках Такахаси, был посвящен приёмам школы Айдзу Кагэ-рю, древней школе кэндзюцу, от которого пошли все современные школы. В учебнике помимо описания техник владения деревянным мечом были рисунки, сделанные рукой мастера. Заглядывала в трактат, Рика невольно восхищалась выразительностью кисти художника, запечатленной в рисунках, которые изображали фехтовальщиков во всех боевых позициях — казалось, те вот-вот сойдут с них, чтобы вступить в настоящий бой. — Рик, тебе ещё не надоело махать своей палкой?       Заниматься с боккэном было куда интереснее, чем час назад, когда они разучивали движения на уроке танцев. Пока Такахаси грыз гранит наук, Канемаки-сенсей каждый день мучала их с Канае тем, что тот издевательски называл «Школа благородных девиц». Приближался день королевской свадьбы и, судя по тому, какой омраченной наставница выглядела день ото дня, требуя от них безупречного исполнения каждой мелочи от чайной церемонии до походки, та была уверена, что они обязательно опозорятся при представлении монаршей семье. Уроки танцев, музыкой, живописи были ничуть не менее напряженными, чем учёба. Особенно это касалось обучения правилам этикета. Рика легко бы смирилась с ежедневными занятиями, но терпеть бубнеж Канемаки-сенсей о том, как держать голову, как вести себя за столом, как выражать благодарность и извиняться, с какой улыбкой или без улыбки, с какой глубиной должен был поклон, в зависимости от собеседника, было тяжко, но Рика слушала наставницу, которая с чертовски серьезным видом рассуждала о том, что им всем нужно постоянно следить за собой. Рике страшно хотелось услышать какие-то подробности о членах королевской семьи, но, видимо, наставница решила, что им это ни к чему, направляя всё своё внимание на другие вещи.       Занятия всегда начинались с музыки. Сегодня наставница решила, что они будут упражняться с флейтой фуэ. Женщина сыграла всего одну ноту, и попросила Рику повторить её, но даже после этого та нашла, что ей сказать. — Прижимай свой мизинец к флейте, а не оттопыривай его! И почему ты так морщишь нос? Тебе не нравится запах флейты?       «Нет, Канемаки-сенсей, мне просто НЕ НРАВИТСЯ флейта».       Канемаки-сенсей была строгой, как и большинство учителей, которых приглашали на обучение для подготовки к экзаменам в академию. Канае игра на флейте давалась несравненно лучше. Тонкие пальцы изящно скользили по инструменту. Мелодия в низкой тональности напоминали журчание реки в горном потоке, высокие ноты возносились до снежным, словно ласково-игривый ветер, проносившийся среди облаков. Канае была настолько поглощена музыкой, что, казалось, слилась воедино со своим инструментом. Рика слушала, затаив дыхание. Но в искусной мелодии, творимой молодой мико, было что-то пронзительное и грустное — то ли печально было само произведение, которую она играла, то ли нечто иное, что не написано на нотах.       Мелодия прекратилась. Канае дышала прерывисто, а на лбу выступили капельки пота. «О чём она сейчас думает?». — Подкидыш, твоё громкое сопение портит мою музыку. Сделай одолжение, зажми в следующий раз себе нос. — Не воображай лишнего, девочка. Твое исполнение далеко не так безупречно, как ты думаешь, так что тут нечему мешать. — сурово осадила наставница, и повернулась к ней. — А ты сделай что-нибудь со своим носом. Не хватало ещё, чтобы ты хлюпала им перед членами королевской семьи.       В игре на биве она добилась чуть больших успехов, но воодушевление резко сдулось, когда пришло время проведения чайной церемонии, во время которой Канемаки-сенсей довольно резко сказала: — Рика, перестань дуть на свой чай! Ты выглядишь, как крестьянка. Не трогай его до тех пор, пока не сможешь спокойно пить. — Прошу прощения, я не заметила, как стала это делать.       Но и в извинениях Канемаки-сенсей нашла к чему придраться: та потребовала от неё повторить сказанное с правильным акцентом, принятым в Тансене, пока трудно дававшимся ей. Удовлетворенная ответом, женщина продолжила: — Надо следить за собой. Воспитанница знатного клана обязана думать о том, какое впечатление она производит на окружающих.       «Как крестьянка». Как оказалось, даже такие мелочи, как манера держать чашечку с чаем, палочки для еды, осанка и взгляд указывали деревенское происхождение. Честно говоря, Рика как-то не подозревала, сколько вещей выдавало в ней неотёсанную провинциалку, которые Канемаки-сенсей выскребала из нее, как прилипшую к котомке грязь.       После флейт, бивы и чайной церемонии шел урок танцев. Рика, ненавидевшая их от всей души, поначалу была настроена прилагать на уроках ровно столько усилий, сколько требовалось, чтобы Канемаки-сенсей была удовлетворена, в отличие от Канае, которая практиковалась в танцах примерно с той же степенью рвения, как она сама в кэндзюцу и дзюдо. Однажды она даже поделилась с Дзисай-сенсеем своим недоумением, зачем ей, мол, как будущему военному, ходить на танцы, но мастер перечеркнул все ее жалобы: — Ходи на свои танцульки, сопля, и старайся как следует. Солдат не обязан иметь растяжку балерины, но и не должен быть как заржавшевший лом.        Канемаки-сенсей очень сильно заботило, чтобы ко дню приёма в королевском дворце они с Канае научились правильному произношению и приобрели свойственную столичному диалекту мелодичность. Помимо произношения, женщина тратила уйму времени на то, чтобы научить их осанке и походке, и для этого привязывала к их спине специальную деревянную дощечку цукими, чтобы они не сутулились, причём с дощечкой нужно было не только ходить, но и сидеть. На свадьбе им предстояло ходить в туфлях, называемых окобо — довольно высокие, деревянные, с красивыми, удерживающими ногу лакированными ремешками. Сужающуюся к носу форма выглядела очень элегантной. Увидев их, Рика сразу вспомнила статную брюнетку с фестиваля с красными губами, которая злилась на «Персея» — у неё были точно такие же туфли. Китагава, вот как её звали.       Рике пока плохо удавалось ходить в них легко и естественно. Казалось, ноги были обложены черепицей, и вдобавок болели после ходьбы так, как не болели ни после одной тренировки: тупой, ноющей болью, что даже сама её походка становилась как у утки. — Двигайся в одинаковом темпе, делая небольшие шаги, чтобы низ кимоно трепетал, как волны, бьющиеся об скалы.       Какая поэтичность! Рика, прямая, как палка, в пыточных туфлях, прикованная спиной к деревянной дощечке, прошлась взад-вперед, принимая во внимание разъяснения Канемаки-сенсей, чувствуя себя так же комфортно, как слон, пытающийся порхать, как бабочка. — Что у тебя с лицом? Тебя же не растягивают на дыбе. — ворчливо поинтересовалась Канемаки-сенсей. Рика попыталась превратить гримасу боли в очаровательную улыбку — получилась нечто похожее на оскал. Наставница, протяжно вздохнув, прижала два пальца к виску.       «Нет, лучше всё-таки быть мальчиком» — угрюмо подумала Рика, вспоминая, как Такахаси в это же время катит валун в гору образования, но кто знает, что сам мальчишка думает о своих потугах — возможно, что лучше бы ему родится девочкой.       Если с академических занятий Рика ещё выходила, в целом, довольная собой, то учебный домик после уроков Канемаки-сенсей она покидала полностью раздавленная, ощущая себя никчёмной бездарностью. Естественно, это никак не способствовало подъему боевого духа, который был необходим ей, если тренировки кэндзюцу проходили после. В эти дни чаще всего Дзисай-сенсей гонял её во много раз хуже, чем обычно, совсем не стесняясь в выражениях, если она выполняла упражнения не так шустро, как ему хотелось, наказывая штрафными. Штрафными, как правило, были либо двадцать кругов бега вокруг озера, либо сто раз выполнить какую-нибудь из кат, либо пятьдесят отжиманий, во время которых сенсей, как командир казармы, стоял над ней и вёл счёт. Во время тренировок с мастером дзюдо, в додзё царила атмосфера сосредоточения, способствующая концентрации внимания, но нахождение в одном пространстве с Оямой Дзисаем Рика сравнивала про себя с соседством жука в одной банке с перегретым на солнце злым скорпионом. Сенсей не брезговал использовать в качестве мотивации даже её погибшую семью. Раскрыв свою слабость в первый день тренировок, Рика успела сто раз пожалеть об этом, и первое время дрожащим голосом пыталась ответить на выпады мастера. Он как-будто бы не замечал, что ей нужна помощь, потому что она не могла справиться со своими эмоциями и понять, что же ей нужно сделать, чтобы получилось, а иной раз Рика и вовсе чуть не разревелась, когда услышала, что не найдет ничего удивительного, если рядом с такой бездарной соплежуйкой никто не останется в живых.       Со временем выражения становились всё жестче и в какой-то момент, словно обратно отрицательной реакцией его слова вдруг стали вызывать в ней не обиду и унижение, а злость. Видя её новую реакцию, Дзисай-сенсей был доволен тем, что вместо дрожащего блеяния в ответ начал получать колкости. Рика поняла, что мастер пытается разбудить в ней зверя. Но если для того, чтобы стать избранной и приблизиться к королевскому трону, надо это вытерпеть — пусть. Ну и ладно, думала Рика, когда ей прилетала очередная оплеуха после того, как боккэн выскальзывал из потных ладоней или теряла равновесие во время упражнения на балансировку, когда мастер мог её треснуть за то, что сто раз делает одну и ту же ошибку. Дзисай-сенсей делал из неё солдата. Если готов что-то терпеть — закрываешь рот, пашешь и добиваешься результата. — Каждому человеку нужен свой наставник. Если кому-то необходимо, чтобы с ними сюсюкались и гладили по головке, хорошо, но не тебе точно.        Рика не знала, как относится к тому, что она была из тех учеников, для воспитания воли которых, по-видимому, надо чтобы на них кричали и били. С другой стороны, Сейширо-сан, несмотря на то, что ни разу не позволял себе ни ругань, ни рукоприкладство в её сторону, тоже её не жалел. Вспомнить хотя бы, как тот разорвал её сочинение из сорока с лишним страниц с разбором поэмы «Одиссей», потому, возможно, Дзисай-сенсей прав.       Ояма Дзисай наблюдал за неутомимой ученицей, орудующей боккэном свирепыми, короткими движениями. Техника пока что оставляла желать лучшего, но для того, кто познакомился с кэндзюцу несколько недель назад прогресс был недурным. В девчонке есть все, изначально необходимое для порождения убийства. Впрочем, как и для милосердия. — Как вам она? — раздался рядом ясный, ровный голос. — Забавная малышка. Такая волевая и целеустремленная. В ней чувствуется характер, как и нездоровая одержимость совершенным результатом. Ее что, родители за плохие оценки ругали? — Её родители умерли. — Я так и понял. — Сподвижки есть? — В целом — да. — после паузы вкрадчиво ответил мастер кэндо. — Ей нравится ощущать силу, которую дают тренировки, и нравится, что та растёт, но сопротивляется её применять. У меня создается впечатление, особенно в последнее время, что она не столько боится применить насилие, сколько боится себя им замарать, словно если ударит посильнее, то провиниться и сразу станет плохой… — молчание. — Девочки в её возрасте должны играть в куклы или во что они там любят играть. — Вряд ли из девочки выйдет что-то толковое, если она будет играть в куклы. Все мои родственницы в детстве любили развлекаться с ними, и что-то мозгов у них от этого не прибавилось. — рассеянно отозвался собеседник. — Мы ведь не о куклах сейчас с вами говорим.        С губ главы клана Йонебаяши слетела усмешка. Бледные веки дрогнули, опустившись вниз вместе — как они только смотреть ему не мешали — с длинными ресницами.        В это мгновение сквозь тучи проглянуло солнце. Сквозь ветви сосен и криптомерий вдали виднелись силуэты гор Даймондзияма и Райдзен. Ояма Дзисай боковым зрением рассматривал Гирея. У всех этих Йонебаяши красота была какая-то нечеловеческая, словно их всех выращивают в инкубаторах. — С моей точки зрения, воля у нее слишком сильная для её собственного благополучия. Она слишком старается. — Это плохо? — Целеустремленность и рвение хороши в меру. В избытке — нет. Человек несёт ответственность только за свою жизнь. Никто другой не может взять её за себя. Тем, кто чувствует обязательство только за чужую, а не за свою, лучше не становится солдатом. Они склонны к излишней чувствительности, и обязательство рано или поздно превращается в вину. Это возымеет далеко идущие последствия. — сказал сенсей. — Ответственность и вина — орёл и решка. Сначала будет выпадать орёл, но когда монета рано или поздно начнет падать на решку, недолго и с ума сойти. Они же уверены, что всех можно спасти, и мало кто выдерживает реальное положение вещей. Армии короля такие люди не нужны. Они принесут больше вреда, чем пользы. — Кажется, вы хотите мне что-то сказать. — Да. Если человек хочет прыгнуть в пропасть, то не надо его толкать туда, особенно ребёнка.       Гирей не произнес ни звука, засмотревшись на сакуру, давно сбросившую свое розовое одеяние. Сакура после цветения утрачивают всякий смысл, словно имена умерших красавиц. По его лицу скользнула улыбка. — Делайте ту работу, за которую вам платят. — прошелестел глава клана Йонебаяши, и, не удостоит мастера и прощальным словом, покинул его.        Дзисай проводил господина взглядом. «У меня от него мороз по коже» — и тут же, будто отзываясь на мысль, по его рукам пробежала дрожь.       Вытерев пот со лба, Рика повернулась к Такахаси, который, запрокинув голову, закапывал капли в нос. — Дай и мне попробовать.       Такахаси бросил ей флакончик, Рика подхватила его на лету, покрутила, поглядела на этикетку. Капли обещали оставить страдающего аллергией от заложенности носа на двенадцать часов. Рика нажала на поршень. В носу защекотало, на глаза навернулись слёзы — она оглушительно чихнула. — Ну, как? — спросил Такахаси.       Рика прислушалась к своим ощущениям. Спустя некоторое время она разочарованно вздохнула — ноздри немного занемели, и, в принципе, на этом всё. Чуда не случилось. — Слушай, скажи ты Канемаки-сенсей, что тебе на тренировке нос сломали. Мало ли как сенсей твой нос тебе вправил, а она придумает, как тебе помочь.       Рике и самой приходило это в голову, но она боялась, что придется делать операцию, потому что когда Нацуки сломал себе нос, выделывая трюки на велике, именно операция с ним и случилось. — Ты прав, стоит подойти. — уклончиво сказала Рика, и вернулась к кате. Пока она отрабатывала движения, Такахаси объяснял ей принцип банкая Зараки Кенпачи, высказывая различные дичайшие доводы, что мангака «Блич» знал о нэн, утверждая, что духовная сила, которую высвобождают синигами во время боя это и есть аура. После того, как Рика высказала предположение, что где-то существуют скрытые подсказки, как пробудить нэн, Такахаси всё никак не мог успокоиться и пытался найти любые упоминания об ауре, даже в манге. — В примечании автора написано, что духовная сила используется синигами и другими духовными существами для обеспечения силы для их различных способностей. Способностей, слышишь? — напирал Такахаси, тыкая в мангу пальцем. — И что с того? — «У каждого духовного существа и каждого человека есть определённое количество духовной силы. Если это количество выше определённой степени, она предоставляет человеку сверхчеловеческие способности». — голос Такахаси аж дрожал от возбуждения. — Ну как, а? Разве не похоже на нэн?       Рика опустила боккэн, сдув потную прядку со лба. — Слушай, Такахаси. Даже если на минуту предположить, что автор манги действительно знал о нэн, то ни за что на свете я не поверю, что он оставил в ней инструкцию, как ей овладеть. Я более чем уверена, что знания о нэн очень секретные, ими не делятся с кем попало.       Брови мальчишки сдвинулись к переносице; он погрузился в глубокие думы. — Может, он оставил послания для таких, как мы? — Что? — переспросила Рика, заморгав. — А кто мы? — Те, кому известно о нэн, — торжественно-мистическим шёпотом объявил Такахаси.       В том, что лучший друг упорно ищет способы пробуждения нэн не было, вроде, ничего страшного, но его изыскания начали смахивать на одержимость. Рика решила, что стоит подойти с другого боку: — Такаси, почему бы тебе просто не подождать, когда ты станешь хантером? Уверена, им всем известно о нэн, ведь это одно из важнейших условий для того, чтобы им стать. — дипломатично предложила Рика.              Такахаси насупился. — А если наоборот, и лицензию получить может только тот, кто нашёл, как овладеть аурой? — Тогда бы всем было известно о нэн, — сухо возразила Рика, которой уже поднадоели бестолковые споры, и закинула боккэн на плечо. Такахаси, глядя на неё сверху вниз, подумал, что в такой позе она уж очень похожа на Ичиго Куросаки со своим Зангецу. — Как можно освоить то, чего не знаешь? — Ну, знаешь ли, я… — Рика.       Рика с Такахаси, словно взмыленные кролики, одновременно вскинули головы и обернулись.       За их спинами, одетый в брючное кимоно цвета, стоял глава клана. Рика опустила боккэн и поклонилась, Такахаси засуетился, отложил раскрытую мангу, схватился за костыль, чтобы подняться, но Гирей остановил его, подняв ладонь. — Я хочу, чтобы ты сейчас пошла со мной. — произнес глава, и развернулся, не дав ей ни секунды на ответ.        Рика, насторожившись, замерла, пытаясь нащупать в его тоне угрозу, которая её поджидала, как ребёнок, который пытается определить, ждёт ли его выволочка. — У меня скоро тренировка… — Ничего страшного. — бросил глава, не поворачиваясь. — Я договорился с твоим сенсеем.        Они с Такахаси переглянулись. Мальчик увидел, как его подруга задумалась, наморщила лоб, заострилось вечное беспокойство у неё на лице — Рика положила боккэн на траву так, будто тот вот-вот взорвется. — Удачи. — сказал Такахаси с невеселым каким-то хохотком.        До поместья они шли в молчании — слышны лишь шаги, постукивание деревянных гэта при соприкосновение с полом, шуршание складок хаори главы клана поверх кимоно. Рика, нервничая, жевала заусенец на большом пальце, изо всех сил стараясь не дергаться. Она не имела ни малейшего понятия о том, что её ждет, и, что самое главное, не Хинамори ли поджидает её в конце пути. В конце пути. Рика помотала головой. Вдруг Хинамори нашла доказательства, что это они с Сакураем засунули змею к Яцуя в комнату? Стоило ей подумать об этом, как её начало подташнивать. Она следовала за господином, раздумывая, что же сказать, если все выплывет. Но как она могла оправдаться, если даже не знала, что именно им известно? — Сегодня ты что-то молчалива. — нарушил тишину Гирей.        Рика прекратила терзать заусенец, вытерла потную ладонь об кэйкоги и, замешкавшись на пару мгновений, ответила: — Простите. Не знаю, что говорить. — Неужели тебе совсем нечего мне сказать?        «Что это значит? Он на что-то намекает?» — в панике подумала Рика. В голове завертелись переживания, но потом, приложив немалые усилия, она приказала себе успокоиться и взять себя в руки. Если даже её ждет Хинамори, в конце-концов, что сделано то сделано, поделать уже ничего было нельзя. Она прекрасно осознавала последствия, когда решилась на проступок, так что дергаться и биться в припадке сейчас нет никакого смысла. Придется крепиться и стоически признать всё как есть и смириться с наказанием, уж неважно каким. — Вы очень внимательны ко мне, — произнесла Рика, — но я не хочу показаться надоедливой.       На эту реплику тот негромко засмеялся. — Если бы мне хотелось побыть в тишине, я бы не пригласил тебя.        Встретившись взглядом с главой клана, Рика опустила глаза в пол, чувствуя внутри громадное облегчение. Значит, её ведут не наказывать? Но что тогда её ждет?       По сторонам коридора виднелись закрытые двери, за которыми стояла могильная тишина, словно стены в комнатах были обиты войлоком. Мужчина выпростал одну руку из рукавов хаори и протянул ей. Рика посчитала невежливым отказываться. Ладонь девочки была тёплой и маленькой. Её ладонь легко помещалась в его собственной: как и в голосе, в ней была шелковистая мягкость юности и скромности. В какой-то момент в коридоре показался слуга, но, увидев их, тут же исчез.       Глава клана привел её в длинную просторную комнату, похожую на широкий коридор с циновками татами и мерцающими деревянными панелями. Отпустив её ладонь, Гирей прошел вглубь комнаты, ожидая, что Рика пойдет за ним, но она топталась на пороге — что-то её останавливало, будто в комнате ползали змеи, и только она их видела. — Боишься? — усмехнулся глава клана, видя нерешительность на её лице.       Рика помотала головой и последовала за мужчиной, бесшумно прикрыв за собой створки фусума.       Воздух как в музее. Где-то тикали часы. Рика, сняв уличные гэта, шла босиком. Пол в был теплый — туда падали лучи послеполуденного солнца. Одна длинная стена представляла собой стеклянную перегородку, за которой висели на подставках размером в человеческий рост кимоно. Вдоль другой располагались шкафы из кедрового дерева с плотно закрытыми дверьми. От стен исходила теплая дымка роскоши, подлинной спелости старины, но на кимоно она тотчас же разламывалась на ясность, сочность цветов. Комната, казалось, была скована могущественными чарами и сюда вот уже сотни лет не ступала нога человека.        Босиком Рика проникла в недры хранилища великолепных нарядов, которые носили разные благородные дамы. Пять кимоно висели на специальной подставке из эбена — бунто, горизонтальной перекладине, на котором ткань не образовывала складки. Одно из них, тёмно-синее, из чистого шелка, было с узором уток-мандаринок среди лотосов. Это было кимоно из музея, выполненное более ста лет назад, как сказал ей глава клана, для племянницы тогдашнего короля Какина Ёсихиро Хойгоджо, которая выходила замуж за прадеда господина Гирея. Рядом с ним висело элегантное серое кимоно с рисунком, выполненным вручную рисовой пастой, а сам рисунок по контуру был вышит серебряными и золотыми нитями. Ему было почти двести лет, и его ещё носила внучка основателя клана Шигехиро Йонебаяши. Оно было прекрасно, но можно было только представить, как оно трепещет на ветру, передавая движение облакам, вееру, падающим вишневым цветам. Было даже одно оби, которое носила дочь основателя клана Йонебаяши и его жены из рода Тайра: широкий пояс в стиле Нагоя, ослепительно-белый, подчеркивающий пурпур глициний, составлявших узор кимоно фасона Юдзэн.       Гирей жестом руки пригласил её сесть за стол. Рика опустилась на пол, поджав под себя ноги, ставшие отчего-то вдруг ватными, плохо себе представляя, для чего главе понадобилось привести её сюда. Пока что всё происходящее напоминало эдакую экскурсию на выставку, где шедеврами искусства служили не картины, а кимоно. Пока её мысли занимали догадки, Гирей переместился в другой конец комнаты и открыл один из ящиков комода, вытащив из него сверток, содержимое которого было обернуто во множество слоев тонкой, полупрозрачной бумаги. Когда мужчина повернулся к ней, Рика быстро опустила взгляд вниз, чтобы он не заметил, как она следит за каждым его шагом, и подняла его только когда он сел рядом с ней. Гирей положил сверток на стол и вдруг спросил — лукаво: — Догадываешься, что это? — Не уверена…        Гирей развернул сверток. Рика просто онемела, когда увидела изысканное изумрудное кимоно. Он развернул его и поднял за плечи. От подола до самого пояса кимоно украшал роскошный вышитый извивающийся дракон, яростно разрывающий когтями солнце, чьи падающие искры превращались в летящие лепестки, собираясь в распустившиеся хризантемы на подоле. Когти и зубы были вышиты серебром, чешуя, как и лепестки хризантем — алым, а глаза — настоящим золотом.       Потеряв дар речи, Рика, позабыв о манерах, разинув рот, с трепетом коснулась кончиками пальцев узора. В горле застрял ком. Изумительное кимоно было вышито для неё — она поняла это с одного взгляда, по одному по узору. Оно было только для неё, кимоно, краше которого Рика в жизни не видела и вряд ли увидит. — Гирей-сан… — пробормотала она пересохшими губами удивленно, восхищенно. — Я… — Примеришь? Я хочу убедиться, что оно тебе будет в пору.       В комнату, поклонившись, зашла служанка. То, как прислуга в поместье Йонебаяши всегда появлялась в нужный момент, до сих пор оставалось для неё загадкой. — Помоги ей переодеться, — отдав приказ, Гирей, отвернувшись, подошёл к вазе, в которой стояли кисти ароматных белых тубероз с длинными, ярко-зелеными листьями.       Служанка подошла к ней и принялась разворачивать кимоно. Изумрудный шелк был настолько ярким, что её бледное лицо подсвечивалось его цветом, а у неё самой вырвался коротенький вздох восхищения, который заставил Рику почувствовать гордость. Одев на неё кимоно, служанка долго завязывала узлы поясов между лопатками, пока застегнула обимия — заколку, закрепляющую последний, самый широкий пояс. Гирей отослал слугу, и та, согнувшись в поклоне, скрылась за фусума.       Сложив руки в рукава кимоно, Гирей окинул её взглядом с ног до головы, и сложившиеся губы давали понять, что он доволен увиденным. У неё от волнения дрожали коленки, но даже если господин и заметил это, то никак не прокомментировал. — Взгляни на себя.       Ужасно нервничая, Рика, шурша шелком, обернулась и открыла глаза. На неё смотрела одновременно она и не она, и даже дотронулась до щеки пальцем, чтобы точно убедиться, что видит в зеркале своё отражение. Из зеркала на неё смотрела какая-то незнакомка. Изумрудный цвет придал чертам её лица выразительность, а глазам — нежно-зеленоватый оттенок, словно подсвечивая их изнутри. По волосам на затылке словно проскочили искры, Рика ощутила легкое покалывание. Блестящая красная грива дракона переливалась в свете андона, висящего на стене. Всё ещё изумленная, она с благоговейным трепетом провела ладонью по вышивке мифического создания, по поясу из тёмно-бордовых шелковых нитей. Потеряв чувство реальности, она не могла оторвать от зеркала глаз, испытывая неясное волнение, наблюдая за тем, как тоже самое делает другая, хорошенькая девочка в зеркале.       Гирей наблюдал за воспитанницей словно сквозь волнистое полупрозрачное стекло — окно новых ощущений, к которому та прижалась лицом. Ему ещё не приходилось видеть столь живую реакцию на вещь — любую вещь, и это его забавляло. Рика не заметила, как тот подошёл к ней сзади и ощутила тяжесть на плечах, когда ладони главы клана легли на них, а следом она услышала его мягкий голос: — Красавица. — по губам девочки расползлась смущенная улыбка.       Рика радовалась и беспокоилась одновременно, совершенно не представляя, что будет делать с такой замечательной вещью или как объяснит этот подарок Такахаси, чувствуя радость, страх и благодарность одновременно, пока Гирей не сказал: — Ты не хочешь надеть его на свадьбу короля? — Хочу! — выпалила Рика, оборачиваясь к нему. — Вы позволите, Гирей-сан? — Оно твоё. — произнес глава. — Теперь ты не будешь огорчаться, что у тебя нет своего кимоно.       Фраза заставила её вспомнить вечер в поместье, когда она спросила его, почему он подарил Канае кимоно. Это он так на неё намекал? — Почему вы подарили его мне?       Гирей задумчиво взглянул на неё. Рика подумала, что сейчас он, должно быть, скажет, что было бы несправедливо дарить кимоно лишь одной воспитаннице (что, вообще-то, само по себе уже из ряда вон), но вместо этого глава клана ответил нечто иное: — В этом кимоно ты несомненно произведешь неизгладимое впечатление. Однако твое выражение лица сейчас ему не соответствует. Ты выглядишь так, словно тебя вот-вот съедят, но должно быть наоборот. — Вы хотите сказать… мне надо выглядеть так, словно я хочу всех съесть? — Рика сумела даже выдавить улыбку. — Гм.       Гирей стоял от неё некотором расстоянии, очень неподвижный, такой же, как стоял тогда в Наойрайэдене, когда она увидела его в первый раз. — Думай о них, как о шахматных фигурах, которые тебе надо смести с доски.        «Зачем он так говорит?».       Приблизившись к ней, глава клана мягко коснулся ладонью между её лопаток, подвёл её к зеркалу ещё на два шага. — Ты изучаешь свое отражение? — Да. — А я думаю, что нет. Сомневаюсь, что ты вообще когда-либо это делаешь. Что ты сейчас видишь? — Я… Себя?        Гирей чуть улыбнулся, будто слова воспитанницы его позабавили, и в то же время выглядел он так, словно ожидал, что девочка именно это и скажет. Если его что-то забавляло и он не хотел этого выказывать, уголки его рта слегка дрожали. — Нынче тебе приходилось некоторое время наблюдать себя со стороны, изучая то, какой тебя видят люди, и слышать во это время в голове голоса, говорящие неприятные высказывания, кажущиеся тебе до боли истинными. Где-то внутри начинает нарастать боль и ты веришь во всё, что тебе говорят. — его рука убрала упавшую на шею прядь волос, снова сомкнулась на её плече. — Я бы хотел, чтобы в этот момент ты вспоминала, что те смешные, ничем не выдающиеся люди, чья спесь и тщеславие не более чем результат прихоти судьбы, которая сделала их членами высшей касты, не стоят ни минуты этой боли. Ты меня понимаешь? — Не очень, Гирей-сан, но я запомню ваши слова. — Рика поймала его взгляд в отражении. — А что вы видите? — Возможности.       Его слова, как и кимоно вызвал в ней целую бурю эмоций, ей долго не удавалось собраться с мыслями. Рика чувствовала, что глава клана смотрит на неё, но сама не могла поднять глаза, чтобы посмотреть на него. Девочка собиралась поклониться и выразить главе свою благодарность, но вместо этого, преодолевая сильную неловкость, взяла его тонкую ладонь и прислонила к своему лбу, повторяя жест Ичиро-сана. Глава клана не проронил ни слова, позволяя ей держать свою руку, хоть и к членам высокородных кланов прикасаться без дозволения было запрещено.       С минуту Гирей стоял, очевидно погруженный в размышления, будто в ладони у него какой-нибудь маленький зверек. Девочка смотрела на него, как на снизошедшего на землю небесного ками: с глубочайшим почтением и восхищением, в которых крылось также и едва заметная удивленная растерянность, словно её поражало, что ей вообще дано смотреть на что-то подобное, как он. Неизъяснимое наслаждение переполнило его душу. Никакая преданность ни воина, ни слуги, ни ближайшего соратника не сравнится с таким взглядом. Это тот взгляд, который вызывал не самолюбование или гордыню, а ощущение избранности, и ощущение это являлось началом глубокой печали в сердце девочки. Каким-то образом она могла разглядеть самое лучшее в человеке, и возвысить того в его собственных глазах — конечно, при условии, если человек видеться ей достойным. — Господин Гирей, я недостойна вашей доброты.       Чересчур формально, совсем не так должны было звучать то переполнявшее её, что хотелось выразить, но от сковавшей её растерянности не знала, что толком сказать. Спустя несколько мгновений она ощутила прикосновение в своему лицу — Гирей погладил её по щеке костяшками прохладных пальцев, и она заметила, как его глаза странно блестели. — Почему ты так добра к другим?        Добра к другим! С учетом нынешних обстоятельств и то, с каким хладнокровием она подбросила щитомордника к Яцуя, Рика не была уверена, что имела право называться доброй. — Не знаю. Оно как-то само. — В жизни бывают трудности, преодолеть которые никакая доброта не поможет. Человеку необходима определенная доля эгоизма, чтобы жить счастливо в этом мире. — сказал молодой глава. — И всё же… несмотря на то, что я сказал, ты не могла бы быть добра и ко мне?        Рика изумленно взглянула ему в лицо. Как он мог об этом спрашивать? — Гирей-сан, вы очень хороший человек. Андо-сан и Хинамори-сан напрасно вас недолюбливают.       Осознав, что такое сказала, Рика ощутила, как кровь схлынула у неё с лица. — Простите, я не должна была позволять себе такую грубость.       Рика так смутилась, что даже после поклонов и извинений еще несколько раз посмотрела на главу клана, убеждаясь, что он на неё не сердится. Тот же, посмеиваясь, ответил ей: — Грубость? Отчего же. Ты была честна, хотя твои слова и не имеют ничего общего с истиной. Однако не знаю, что тебе на неё ответить. Признаться, твоя откровенность меня совершенно обезоруживает. — Я бы так не сказала, — отозвалась Рика, пока у неё в памяти проносились все разговоры с главой клана. Вот уж кто из них действительно откровенен, так это он, а она… Скорее, ей некуда было деваться — тот любую ложь мог учуять, он мог учуять всё что угодно. Она не сомневалась, Гирей знает, что она приложила руку к змее в комнате Яцуя, но не поднимал эту тему. — Ты знаешь, Рика, я очень много времени провожу, сидя напротив людей, которые практически никогда не говорят мне правду, и сейчас передо мной сидит девочка, которая не способна даже соизволить солгать. Представляешь мои чувства?       Понять чувства Гирея ей было не под силу. Это как слепые от рождения пытаются представить, какого это — видеть цвета, а глухие — слышать звуки. — Господин Гирей, вы считаете себя плохим человеком? — Никогда не задумывался о том, чтобы причислять себя к плохим или хорошим. Ты, очевидно, считаешь меня достойным человеком, но найдется много людей, которые будут с тобой не согласны. — По-моему, это из-за того, что вас никто не знает по-настоящему.       Фраза прозвучала спокойно и сдержанно, очень хорошо прозвучала, но Гирей знал цену такой сдержанности. — А ты их спрашивала? — Кого их? — Кого-нибудь? — Нет. — А откуда же ты тогда знаешь, что никто меня не знает?       Ответный сигнал. Рика почувствовала себя радиолокатором. — Вы сами этого не позволяете.       Мужчина безмолвно приподнял бровь.       Гирей опустился коленями на татами. Рика села напротив. Рассеянный свет, падавший через полупрозрачные окна, доходил только до середины комнаты, разделив пространство на две части — её, сидевшую на свету, и его, во тьме. — Вы говорите, что моя откровенность вас обезоруживает, но вы и сами сражаетесь со мной моим же орудием.        Глава клана взглянул на неё как-то совершенно по-новому. — Если бы я по-настоящему захотел сразить тебя твоим же оружием, ты была бы уже мертва.       Рика не поняла, что он хотел этим сказать, и пройдет довольно много времени прежде, чем до нее дойдет смысл сказанного. — Не волнуйся. Ты скоро тоже этому научишься. — Чему, господин? — Как уничтожить кого-то лишь по одному желанию. Первые шаги в этом направлении ты уже делаешь.       Рика какое-то время раздумывала над тем, что сказать: — Не уверена, что мне стоит продолжать этому учиться. — Почему?       В комнате стояла тишина. Рика знала ответ на этот вопрос, но не могла облечь его в слова, оно скрутилось в уголке её сознания бесформенной, тревожной субстанцией. — Разве не этим ты сейчас занимаешься? — Гирей нарушил молчание, когда она ничего не сказала. — Ты учишься держать в руках оружие, чтобы иметь возможность применить его в момент, когда в этом возникнет необходимость. — Иногда это не необходимость, а просто… желание. — тихо сказала Рика. — Но воин не должен руководствоваться своими желаниями, он исполняет долг.  — Это не всегда так. Некоторые желания и есть необходимость, потому что долг, как и необходимость, порой всего лишь неприятные действия, которые обеспечивают комфорт для общества, но в сущности не имеют смысла и не приносят никакой пользы. Разве это правильно?       Рика кивнула, не признавшись в том, что абсолютно не знает, что правильно, а что нет. Всё время она лишь следовала подсказкам своего сердца, а не думала головой, но кое-что начала осознавать уже наверняка: опасно подчиняться велению сердца, рано или поздно это её погубит. Больше всего ей хотелось, чтобы кто-то дал ей нечто более определенное, чем пустые рассуждения, твёрдую, незыблемую точку, на которую она могла бы опереться. Со всех сторон её сознание расшатывали самые разные истины — от допустимости мести до важности прощения, от оправданности насилия и «необходимого» зла до милосердия. Порой она не могла понять, что у неё происходит в голове; её мысли, словно мебель, передвигались из угла в угол, и не могли найти тот, в котором бы были на своем месте, тот, где находится то, во что бы она безо всяких сомнений, безоговорочно верила.       «Истина это тонкая грань между отрицанием ужасного и полным его признанием» — сказал ей однажды Сейширо-сан. До последнего времени Рика не думала над тем, что сказал монах, она даже не могла припомнить о чём они говорили в тот момент, но именно сейчас нечто вытащило её из лона памяти, заставило задуматься. — Мне казалось, ты из тех, кто в состоянии самостоятельно определить для себя, что правильно, не оглядываясь на то, что думают другие. Настоящие лидеры всегда поступают правильно, что бы о нём ни думали. Он диктуют условия не только собственной судьбе, но и судьбе других людей. От этого зависит, смогут они или нет контролировать ситуацию, командовать людьми, ведь теми, кто безвольно подчиняется чужим убеждениям, править приходят другие. Человек, который собирается решать судьбу людей, должен уметь склонять перед собой голову одним взглядом. Ты ведь хочешь этого?       Гирей чувствовал, что вот сейчас ему может открыться в ней нечто неожиданное, некая правда. — Если я когда-нибудь научусь делать то, что вы говорите… Я бы всегда хотела знать, почему они опускают голову. — Если говорить о том, на что способна ты сама, то в случае необходимости ты точно не станешь изображать из себя святую.       Из неё вышел покоробленный смешок. — Понятия добра или зла условны, Рика. Люди придумали их для оценки приемлемости поведения человека в обществе. То, что удобно для других, называется добром, а то, что приносит вред и расшатывает систему — злом. Всё зависит исключительно от воли самого человека, как воспринимать свои поступки. Матери могут превратиться в демонов, если вредят их ребенку, а самый преданный родине солдат пойдет на войну и будет убивать, дабы защитить свою страну. То, что ты ударила Яцуя и не боишься дать отпор Хинамори, несмотря на то, что знаешь о последствиях, со стороны общества можно оценивать как зло, ведь ты приносишь вред. Но для тебя, как для личности, которая растёт и меняется, злом было бы не сопротивляться и молча покориться. Чтобы сохранить душу следует мыслить понятиями добра и зла, но если человек действительно хочет принести пользу и очистить мир от несправедливости, то их следует отбросить. — Дзисай-сенсей говорит тоже самое, — пробормотала Рика. — Что хорошие поступки способны навредить точно также, как злые принести благо. Только вот… — замявшись, она добавила. — нельзя же объяснять каждому человеку, что ты на самом деле хотел сделать? — Да, скорее всего, никто тебя и слушать не станет. — каким-то беспечным тоном отозвался Гирей, скользя взглядом над её головой. — Никому не интересна правда. Даже если ты будешь пробовать что-то объяснять, то вряд ли сможешь добиться полного понимания. — И что тогда делать? — Лучше всего — молчать. Если ты уверена в смысле своих поступков, нет нужды что-то говорить. Любые слова сеят больше сомнений, чем спокойствия. Мудрые правители так и поступают — молча правят, зная, что результат скажет сам за себя. Народу бесполезно говорить правду, поэтому большинство политиков занимается демагогией. — А что это такое? — спросила Рика, кладя ладони на колени. — Извращение фактов для воздействия на чувства масс. Проще говоря, для того, чтобы склонить людей к тому или иному мнению для достижения собственных целей. Например, когда правительство хочет навязать народу какую-нибудь идеологию или пропаганду, скрыть от них истинное положение дел в стране. Любую правду, даже самую злостную и нелицеприятную, можно преподнести так, что человек никогда не узнает, где начинается правда, а где — ложь. Если овладеть этим достаточно искусно, то это очень эффективный инструмент для манипуляции. И твои истинные намерения никто не узнает. — Гирей-сан… — Рика попыталась продолжить, но комок подступил к горлу, и какое-то время ушло на то, чтобы его сглотнуть. — Но то, что вы говорите, это же всё равно ложь. — Иногда лучше лгать, Рика. Ты не сможешь жить, если будешь постоянно беспокоиться о том, что человек не знает правды. Иногда, для него же самого, ему лучше её не знать.       Рика продолжала смотреть в стол, но, она была уверена, её выдавало болезненное выражение. — Разве мы в праве решать, что человеку знать, а что нет? — Хм… Скажи, Рика у тебя нет секретов, которые ты скрываешь, потому что не считаешь нужным их говорить вслух? — А у вас? — Разумеется, моя девочка. Как и у всех. Как обычно, я буду с тобой честен… — Правда?       Молчание.       Воспитанница внимательно глядела на него, но её собственное лицо было абсолютно нечитаемым, будто окно с захлопнутыми изнутри створками. Будь он менее искушенным в подобных приёмах, то мог бы и попасться на её уловку. Гирей про себя усмехнулся. У неё ясный ум, восприимчивый ко всему, что её окружает, который всё замечал, а неуравновешенная детская психика делала его ещё более чувствительным. Он глубоко погружался в то, что считал необходимым познать — в события, людей и вещи, отмечая мельчайшие изменения, чтобы считывать опасность и учится эффективно ей противостоять. У неё уже имелся целый арсенал оружия — миниатюрного, но постепенно обретающего должные размеры, однако пока все, что она умела делать, — это бороться с такими же детенышами, как она сама, но не упускала случая опробовать его на взрослых. В этот момент ему пришло в голову, что несмотря на вторжение в ее личность, Сейширо никогда не сможет точно предвидеть её слова или поступки и полностью обладать ею: он мог выкормить котёнка, он мог нашептывать что-то котёнку, но то, что вырастет в результате, будет следовать собственной природе.       Гирей улыбнулся ей. — У меня много секретов, о которых никому лучше не знать.       Рика держала в руках свёрток, гладя оберточную бумагу большим пальцем, чувствуя покой, словно этот свёрток унёс её прочь от этой планеты — средоточия страданий и зла. Ей хотелось развернуть его и взглянуть на роскошь, которая досталась ей ещё раз, а потом, может быть, и ещё разок: ощутить под кожей невозможную нежность шелка, рассмотреть в деталях искусно вышитый рисунок дракона, изгибающегося в небе, обвести взглядом каждый летящий лепесток хризантемы. Рика сидела молча, и Гирей, вероятно, решил, что она чем-то опечалена, потому что спросил: — Всё еще расстроена из-за дяди?       Рика едва качнула головой. — Злишься? — предположил Гирей. — Я не злюсь. — прозвучал бесстрастный ответ. — Весь этот год, со дня их смерти я думала, что у него что-то случилось, раз он уехал в тот день, и чувствовала вину за то, что винила его в смерти мамы и братьев. Я не знала, что именно. Теперь я её не чувствую. Ничего у него не случилось. — Рика умолкла. — К тому же, я дала Такахаси слово, что больше не произнесу его имя, и намерена его сдержать. Я хотела, чтобы вы выбрали нас с ним не для того, чтобы дожидаться человека, которому всегда было наплевать на нас.       «Если бы я могла сказать откровенно, что я обо всём этом думаю…». Но она и так слишком много думала, проводя большую часть дня и ночи, бессмысленно мусоля свои мысли, как замызганную тряпку, будто от того, что их терзает, предвидеться какой-то толк. Вера, подобно шакалу, кормится среди могил, и даже из мертвых сомнений способна извлечь животворную надежду, но даже она в какой-то момент может умереть от голода. Рика ещё пока не осознала, что в её личности присутствовали некоторые узловые пункты, напоминающие наросты на деревьях, ясно указывающие на полное равнодушие и безжалостность при достижении определенной границы — когда та вера больше не могла питаться падалью и прекращала быть жизнеспособной.       «Он ничем не лучше тех чудовищ, которые захватили шахты и убили сотни людей» — подумала Рика, и в картинки её четких до боли воспоминаний, вызывавших ярость и гнев, где среди трупов, упрятанных в чёрные мешки, ходили полицейские, просочилось такое адское презрение к Ренджи, что сама Рика на какой-то момент его испугалась, но почти сразу же после этого оно стало для неё абсолютно естественным. Если то, что сказал Гирей-сан, правда, то Ренджи такой же убийца, как они. Также Рика осознала, что даже не понимает, о ком вообще сейчас думает. Кого она всю жизнь видела перед собой? Кто тот человек, которого она называла своим дядей?        Но вот ещё от чего сердце рвалось — мама. Сразу вспомнились разные мелочи, вот, например, тогда, год назад, когда Ренджи приехал, и она, проходя вечером мимо кухни, услышала, как они напряженно шепчутся. — … если у человека есть деньги, он может захотеть все что угодно. Я просто выполняю чужие желания, не делай из меня какого-то серийного маньяка. — Господи, Ренджи, в тебе что, нет ни капли милосердия? — Милосердие? Извини, Рев, что-то я не припомню за собой подобной фигни. — Вот как. Не знала, что ты так к этому относишься. — Как — так? — сухо спросил тот. — Знаешь, Нацуки только и болтает о том, что хочет стать хантером. Все время спрашивает меня, чем ты занимаешься, и просит, чтобы я отпустила его вместе с тобой охотиться за «сокровищами». Ренджи, мне…        Мама, увидев её, так и замерла, умолкнув на полуслове. Рика и внимания не обратила, разве что тогда у той заметно заледенело лицо. Ренджи, едва взглянув на неё, сказал, почти не смешавшись: — Я пойду на на террасу, — сказал он, поднимаясь с места.       Хоть напрямую мама им не врала, но теперь-то Рика понимала, что информацию для них просеивали и приукрашивали: их взгляды между собой, в которых так и проскакивала недосказанность, до странного гладенькие истории о хантеровских миссиях, а ещё то, как Ишида как-то пространно сказал, что Ренджи не тот, кем пытается казаться и многое недоговаривает.       Невольно Рика задумалась о хантерах. Как хантеры могут быть наемными убийцами? Если бы её дядя был преступником, то он бы наверняка уже сидел в тюрьме, но он занимается заказными убийствами и многие об этом знают. Это всё из-за того, что у него есть лицензия? Что это, получается, хантерам можно безнаказанно убивать? И их не преследуют по закону? Особый статус хантеров обеспечивает вседозволенность и отсутствие наказания за проступки?       Для неё это стало открытием, причем пока непонятным, и нужно было разобраться. Фактически, хантеры могут творить все что угодно, не думая о последствиях только потому, что они сильнее других. Или дело в чём-то другом? Или… в чём дело? Хантеры, конечно, сильны, иначе бы стать ими было не так сложно — по словам Нацуки, из сотен тысяч желающих Экзамен проходит лишь горстка, пара-тройка везунчиков. Не могло всё упираться в одну лишь силу. Не в одной лишь силе дело. Но, в чём бы там ни было дело, ведь это же полный абсурд. А если кто-то из них, скажем, взорвет здание? Это же тоже убийство. И что, его тоже не накажут? По каким причинам их действия квалифицируются как оправданные? Рика никак не могла отделаться от мысли, что же такого есть в хантерах, что позволяет им нарушать закон и безнаказанно творить всё, что заблагорассудится. Преступления могут быть оправданными, но существуют ведь и непростительные деяния. Но пройдет немало лет прежде, чем Рика получит ответ: что же определяет в человеке хантера и какова суть системы, дозволявшей им всё, что не дозволено простым людям.       Рика взяла сверток, низко поклонилась и пыталась произнести слова, ни в коей мере не передававшие всей глубины её благодарности, пытаясь сказать, что для неё нет ничего более важного, чем угодить ему и получить его одобрение, и это чувство, возможно, было даже глубже, чем жажда признания, которое она стремилась получить от Сейширо-сана. Рика никогда не думала, что ей будет настолько важно угодить кому-то. Существенно расширив её жизненные горизонты и привнеся значимость в её жизнь в виде обретенной цели, глава клана наполнил её жизнь целью и уверенностью в том, что её ждёт большое будущее. Гирей-сан стал для неё в каком-то смысле покровителем, в то время как Сейширо-сан был для неё учителем, который открывал ей не только то, чем заполнен мир, но и качества, о которых Рика в себе даже не подозревала.       Они спустились на первый этаж по восточной лестнице и шли по коридору — широкие свободные пространства, крашеные балки под потолком. Фусума в комнату, в которой глава не так давно собирал с неё и Яцуя подробности происшествия на пруду, была открыта. Комнатное фортепиано, величественно стоящее в углу, как и в прошлый раз, приковал к себе её внимание, и Гирей заметил его. Мгновение спустя он сделал приглашающий жест. — Нет-нет, я… — Рика отступила на шаг назад. — Всё в порядке. Ты можешь зайти.       Дневной свет сочился сквозь тюлевые занавески, но несмотря на него комната была погружена в дремотную тишину, зыбкий сумерок. В середине стояло знакомое рекамье с двумя банкетками, у стены — громоздкий шкаф, ломящийся от книг, у окна — буйство растений. Рододендрон выглядел с прошлого раза чуть поживее, рассеянно отметила Рика — листья не такие обмякшие, приподнялись, будто воспряли духом. Воздух отдавал пылью, запахом черемухи и янтарно-смоляным ароматом палисандра. Старинные часы — жужжащая, шестеренчатая, с цепями и гирьками, штуковина в духе капитана Немо — громко всхрапнули в тишине, перед тем как отбить четверть часа. Над роялем висел вполне приемлемый эстамп — копия офорта Уильяма Блейка «Первый день творения» — Господь меряет землю циркулем. Мебель в комнате вся была старинная и антикварная — от неё исходило сияние, которое рождалось после того, как дерева веками касались руки. Стоило только ей только подумать о судьбах этих почтенных старинных стульев, шкафов и секретера, о судьбах куда более долгих и тихих, чем человеческие, как возникало ощущение, что в комнате полным-полно людей — в них таились духи тех, кто владел этими вещами, передавал из поколения в поколение. Вокруг царил порядок, но присутствовала в нем и какая-то шероховатость, обжитость, свидетельство того, что сюда заходят люди, занимаются своими делами. Ей нравилось здесь, в отличие от самого поместья клана Йонебаяши в целом: да, ты увидишь здесь много дорогих, роскошных вещей и произведений искусства, радующих глаз — картин, ваз, зеркал и скульптур — но ходишь мимо них, как по музею: все предметы подсвечены, все расставлено так, что руками не трогать, — как диорамы, которые ставят вокруг какого-нибудь экспоната, тщательно организованное, безжизненное убранство без намёка на домашний уют и тепло, звучащего в унисон с внутренним миром тех, кто в нём живёт.       Подойдя к фортепиано, Рика погладила гладкую крышку, как неприрученное животное. Под пальцами таилась прохлада и какая-то волнующая дрожь застывшего в ожидании инструмента, хотя, скорее всего, дрожь шла от её пальцев. Последние несколько месяцев её без особого успеха пытались научить играть на сямисэне, кото, биве и цудзуми (пока что она только дёргала за струны, раздражая нервы всех окружающих), но только прикоснувшись к пианино в ней впервые проснулся интерес, а не отвращение к музыке. Над клавишами, на подставке для нот, красовалась выгравированная золоченым витиеватая надпись «Шигеру Каваи».       Гирей подошел к инструменту, открыл крышку и сыграл несколько нот, пробежавшись пальцами по клавишам — ярких, духоподъемных, летящих, как стрекозы. — Красиво как! — восхитилась Рика. — Бах, «Бадинери» из сюиты №2 си минор. — Гирей убрал ладонь с клавиш, занял место с края банкетки. — Хочешь попробовать?       Закивав, Рика, умирая от нетерпения, села рядом за музыкальный инструмент. Ноги болтались над полом — пришлось примоститься на самом краю банкетки, чтобы дотянуться до него цыпочках. Рика сидела достаточно близко к главе, чтобы чувствовать фактуру ткани его кимоно. — Положи ладони на клавиши. — сказал Гирей. — Порядок расположения и чередования пальцев при игре на инструменте называется аппликатурой. Отсчет принято вести начиная с больших пальцев и заканчивать мизинцами.        Гирей поочередно объяснил, какое название имеет каждая из клавиш и расположение рук. Рика постаралась всё запомнить, и, удерживая в голове информацию, положила пальцы на клавиши, вернее сказать, просто распластала их, и озадаченно застыла, не зная, что дальше делать, далеко не уверенная, что всё сделала правильно. Гирей накрыл её пальцы своими ладонями, поменял местоположение указательного и большого пальца левой руки и среднего правой. — У тебя напряжены ладони. Расслабь их и скругли пальцы… Нет, не так будто держишь боккэн, слегка. — Так? — заволновалась Рика, взглянув на него. — Да, теперь правильно. Зажатая рука очень быстро устает. Запястья держи на уровне клавиш. Чуть наклонись вперед, навстречу инструменту, но не ложись на него. Локти расслабь, сядь ближе. — Рика придвинулась поближе к инструменту. — Попробуй.       Хотелось бы сказать, что сейчас в ней проснулся скрытый талант к игре на фортепиано, но, увы, это не так — инструмент давался ей ничуть не легче, чем прочие. Сделав ещё несколько замечаний, глава клана остался доволен: — Очень хорошо. У тебя гибкая ладонь. Для музыканта это удачно. — Я не музыкант. — возразила Рика. — А ещё ты не солдат, и не мечник, и не шахматист. Когда-то ты и ими не была. — Хм. — Рика призадумалась над этим, разглядывая тени перед собой. — Вряд ли я когда-нибудь смогу научиться играть. У меня нет музыкального слуха. Канемаки-сенсей говорит, что даже кошка лучше сыграет на биве, чем я. — Канемаки-сенсей, как обычно, безжалостна. — сказал Гирей, когда она замолкла. — Пожалуй, она верно поступает, что не позволяет вам питать ложных иллюзий относительно своих задатков. Когда мне было одиннадцать, я хвастался перед своими друзьями, что умею играть на фортепиано, хотя едва мог исполнить пару простых сонет, и всё же мне казалось, что я уникальный талант. Преподаватели, которые меня обучали, не были ко мне объективны, по-крайней мере вслух, потому что хотели угодить мне и моему отцу, и говорили, что я вундеркинд. Я был ребенком и естественно в это верил. В двенадцать лет я занял седьмое место на музыкальном конкурсе и очень удивился, когда экзаменаторы сказали, что я никакой не вундеркинд, а талант, в котором меня убеждали несколько лет, весьма посредственный. Я никогда не был особенным. Меня это очень огорчило, и я бросил фортепиано. Впрочем, ещё и из-за того, что мой друг, сев за инструмент впервые, через два месяца занял на том же конкурсе первое место. Задаешься вопросом, есть ли смысл трудиться в поте лица, если рядом с тобой человек особого сорта, которому превосходно удается все, за что бы он не брался.       Усмехнувшись чему-то, Гирей повернулся к ней. В повисшем молчании таилась какая-то невысказанность. — Синяки на шее почти зажили. Хорошо. Ты носишь менганэ на тренировках? — Я… — Гирей-сама.        На пороге стоял слуга. Рика умолкла. — Прошу простить за беспокойство. К вам пришел гость. Он хочет вас видеть. — Что за гость? — спросил глава, не поднимаясь из-за инструмента. — Он не представился, господин. Охрана в привратницкой требует от него назвать свое имя, но тот игнорирует их и настаивает на встрече с вами. — не поднимая головы, отозвался слуга. — Сделать так, чтобы он ушел? — Настойчиво, говоришь… — протянул Гирей. — И… — Что ещё? — Охрана сказала, что он, вероятно, слепой.       Пауза. — Ах вот как. — в голосе главы впервые послышался интерес. — Приведи его сюда. И повежливее там, не распускайте руки.       Получив указания, слуга удалился из комнаты. Глава клана встал из-за инструмента. Рика сползла с банкетки, но так и осталась стоять возле фортепиано, мявшись в неопределенности. Она думала, что глава клана что-то скажет, скажет уйти, но тот подошел к окну и смотрел сквозь тюль на сад. Если бы он хотел, чтоб она ушла, то сразу бы её отослал. Значит, ей можно остаться? Но к нему идёт какой-то человек. Мысли напряженно крутились у неё в голове, пока в комнате не появился гость.       Он был невысок и худ. Он стоял, опустив руки и сцепив их перед собой. На нем были серая косодэ, штаны и открытые дзори, представляющие собой безразмерные сандалии с завязками — одежда крестьянская, хотя он совершенно не был похож на крестьянина или рабочего. Чёрные волосы, короткие, прямые, уложены прямым пробором. На молодом лице — большие, пустые, тусклые серо-голубые глаза с белыми зрачками, словно кто-то проткнул в его глазах дырки и из них вытекли чернила. — Добрый вечер, Гирей-сама, — проговорил приветствие человек после того, как поклонился.       Глава клана ответил кивком. Рика осторожно посмотрела на него, не зная, как следует поступить. Гость, очевидно, ждал аудиенции с ним. Не тратя ничье время на раздумья, она подошла к оставленному на рекамье свёртку с кимоно, взяла его и, молча поклонившись, пошла к выходу. Гость стоял практически на пороге сёдзи, словно всё ещё раздумывал, зайти ему или нет, и когда она поравнялась с ним, он окликнул её: — Постой.       Рика замерла, вперив взгляд в пол. Мужчина посмотрел на неё сверху вниз, ничего не говоря. Позвоночник сковало напряжением. — Как тебя зовут? — произнес он низким голосом — плавный, бархатный тенор, заставивший её вздрогнуть.       Рика не знала, кто он, но спросить его об этом побоялась и назвала свое имя. Тогда он наклонился и обхватил её голову руками. Пальцы его протянутых рук были испачканы какой-то тёмной краской или грязью. Таких длинных пальцев Рика не видел ни у кого. В ухе у него висела серьга в виде бубенчика, позвякивший при каждом движении, тихий, серебряный перезвон. Незнакомец лизнул палец языком и смахнул им ресничку с её щеки. — Какие у тебя глаза красивые, — сказал он. — Ты из Ёкояма? — Н-нет.       Рика ощутила сигнал тревоги, и почувствовала, как по коже на животе пошли мурашки. Её пробил холодный пот. Рика уставилась в пол. Что за Ёкояма? — Эта девочка воспитанница моего клана, Бенджи. — ответил за неё господин Гирей. — Ну да, ну да, воспитанница.— усмехнулся мужчина, отпустив её лицо, выпрямился. Он произнес это слово так, будто это была какая-то шутка. — Теперь это так называется.       Незнакомец приподнял её голову. Рика заглянула в матовую пустоту его слепых глаз. Она даже не вздрогнула — может быть, у неё хватило прирожденного мужества, может быть, от ужасного ощущения, что ей некуда скрыться. Лицо его ничего не выражало, но в глазах сквозило живое любопытство. Рика была озадачена и загипнотизирована этим любопытством и чувствовала себя крайне неуверенно. То, как он на неё смотрел, ввело её в ступор — его взгляд невозможно было во что-то истолковать. — Рика.       Сзади шевельнулась какая-то тень. Вздрогнув, она очнулась. Голос господина Гирея. — Беги на тренировку.       Когда Рика обратила на него свой взгляд, тот жестом показал, что нет причин волноваться, и она поспешно вышла из комнаты, прижимая к себе свёрток, чувствуя огромное облегчение. Эта минутная аудиенция измотала её, как ни одна тренировка. Сделав несколько шагов, Рика остановилась и посмотрела через плечо. Фусума осталась приоткрытой. Любопытство оказалось сильнее её. Развернувшись, мелкими, осторожными шажками Рика подобралась к гостиной и и так напрягалась, пытаясь услышать, о чем говорят Гирей с тем слепым (или нет?) незнакомцем, что не удивилась бы, если бы повредила свой слух с натуги. — Прошу прощения, что заставил ждать.       Потом к извинениям приступил незнакомец: — Извините за неожиданный визит, господин Гирей.       Рика не ручалась за точность, но начали они разговор с подобной ерунды. Её неимоверные усилия, направленные на подслушивание их диалога, напоминали усилия человека, пытающегося поднять на гору огромный сундук только лишь для того, чтобы убедиться, что вся гора состоит из скал. Потом послышались шаги, и их голоса стали тише — должно быть ушли вглубь комнаты. Отчаявшись подслушать их беседу, Рика вытянула шею как можно ближе проему, едва разбирала отдельные слова:  — …понимаешь, о чем идет разговор?  — В основном, — сдержанно ответил голос гостя.  — Если бы ты решил, что сам не станешь это делать, а это все равно бы случилось, ты ведь знаешь, что не сможешь повернуть на сто восемьдесят градусов и устроить мне тут что-нибудь вроде маленького шантажа?  — Знаю. Но я не говорил, что отказываю вам.  — Очень на это надеюсь. Я могу быть очень щедрым, когда это нужно.  — Раз так, вы не думали купить Митари? Деньги помогут посадить его рот на замок и избежать лишних неприятностей.  — Это что, этические соображения?  — В вашей щедрости я не сомневаюсь, но вы слишком увлеклись. Если так пойдет и дальше, станет сложновато подметать все хлебные крошки, которые вы за собой оставляете.  — Да или нет?  — Почему вы не хотите дать ему денег?  — Он не сдержал бы обещания. Его слово — дерьмо. Рано или поздно он явился бы меня шантажировать. Его придется убрать.  — Понятно. Что ж, можете считать, его уже нет. Так схорониться, что сам себя не найдет. — Сделайте всё настолько чисто, насколько возможно в этом деле. Мне ведь не надо ни о чём тебя предупреждать, верно?  — Вам незачем беспокоиться, — сказал бархатистый тенор. — Беспокоиться надо мне, чтобы не разочаровать ни вас, ни босса.  — Ни меня, ни босса… Ну да, я ведь не знаю, как ваш босс расстается со своими людьми. Может, они просто исчезают.        Собственное дыхание казалось ей оглушительно громким. Опустившись на колени, Рика, дыша через рот, подползла прямо к проёму. Скрип мебели, глухие постукивания гэта. Перехватив свёрток в руках, она вскочила на ноги и кинулась прочь, убегая так быстро, как, наверное, не бегала никогда в жизни, даже на тренировках Дзисай-сенсея.        Завернув за угол, Рика проскочила через галерею во внутренний двор. После прохлады погруженного в полумрак поместья на неё навалилась влажная уличная духота. Она заглотнула воздуха, шумно выдохнула и только после того, как уняла бешено скачущий пульс, выглянула в коридор. Убедившись, что никого нет, она пошла к лестнице, чтобы отнести кимоно и вернутся в додзё. От переполнивших её мыслей тело отяжелело, ноги с трудом поднимали ее по ступенькам, а голова терялась в догадках.        Первый раз за всё время в ней поселилось скверное предчувствие. Ей хотелось от него избавиться — это всего лишь разговор, мало ли, что Гирей-сан имел ввиду, да его слова могли значить всё, что угодно — и ей удалось перестать о нём думать, но Рика не могла выкинуть его из головы, уже не могла его расслышать.       Этот краткий обрывок беседы поселился в ней, память заморозила и законсервировала его в банку, одну из тысяч, что будут хранится на полках в шкафу в потаенном уголке мозга — расположенные в строгом порядке, на расстоянии друг от друга, память собирала и хранила их в себе почти с той же жестокой щепетильностью, что тетрадь Курапики Курута хранила в себе собрание его изысканной коллекции разного рода деяний с авторской подписью Гёней Рёдан. В отличие от Курапики, который в ней просто живет, Рика нечасто посещала предметы своей собственной коллекции — там было не на что смотреть. И она не сомневалась, его тетрадь была лишь крохотной частью того, что извергли из себя смрадные темницы его памяти, камеры, высеченные в скальной породе, с дверью-люком наверху, где от яростных воплей запечатанных в них воспоминаний стальные прутья решеток звенели и скрежетали, словно адская арфа. 

***

      Вечером после ужина, накануне отъезда Сакурая, они с Такахаси сидели на полу у него в комнате перед ноутбуком и смотрели фильм. Он поставил, «Великолепная семерка», вестерн с бандитскими разборками, индейцами, градом пыли и огня — последняя перестрелка с шайкой Кальверы, Крис Адамс собирает своих ребят. Возле кровати стоял раскрытый чемодан с наваленными туда безо всякого разбора вещами — одежда вперемешку с комиксами, бельем и чехлами с обувью. До этого они смотрели «Бродяга Кэнсин» и в какой-то момент Такахаси задумался, по кому будет скучать больше — по Сакураю или его ноутбуку. Тот протянул ему пачку чипсов. — Со вкусом гребешков с васаби? — брезгливо поморщился Такахаси. — Фу, гадость какая. — Ты попробуй, они реально вкусные. — Поверю на слово. «— Вы для них как ветер, который прогоняет с полей саранчу. Ветер налетает и проходит. Уйдете и вы». — резюмирует крестьянин бандитам Кальверы. — Кто из них… — Тихо, — сказал Сакурай, привстав, потянувшись за чипсами. — Так, смотри. Вот они, плохие парни. — Ты раньше этот фильм видел? — Ага, только с другой озвучкой. Они там как учителя выражались, а не как мужики с оружием.       Такахаси хотел спросить, есть ли у фильма вторая часть, как в комнату зашёл Тоджи — в этот момент на экране Чико сносит голову одному из ребят главаря пулей из револьвера. — Такахаси, пойдем со мной. — без вступления говорит Тоджи, сделав вид, что не замечает происходящего на экране. — Прямо сейчас? — нахмурившись, спросил Сакурай, потому что Такахаси молчал. — А можно мы фильм сначала досмотрим? — Нет, Шимура-сан, он должен пойти со мной прямо сейчас.       Тот фыркнул носом, от чего его сходство с Чико — те же встрепанные чёрные волосы, бдительное и безжалостно лукавое в косом разрезе глаз — только усилилось. — Секунду, — отозвался Такахаси, поднимаясь с пола. Вскарабкавшись на кровать, он сел, потянулся к краю, взял костыль и поднялся.       Тоджи, не сказав, куда они идут и зачем, повёл его по длинному коридору, затем — через комнату, где не было ничего, кроме стоящих в углу самурайских доспехов и нескольких антикварных тати на стене, пока они не спустились на этаж ниже. Путь казался ему довольно понятным —извилистый, но логичный, ведущий в южную часть поместья, но как только они оказались на нижнем этаже, всё стало иначе.       В галерее, в которой они оказались, стояла гробовая тишина — плотно запечатанный, герметичный вакуум, куда не проникало не единого звука снаружи, и ни единый звук не смел покинуть этого места. По пути им попались редкие картины, сумрачные холсты, потускневшая позолота. Умершие с портретов — знать, закутанная в сумаховые одеяния, равнодушные красавицы в шелках надменно взирали на него со стен сверху вниз. Источником света служили тускло горящие лампы в канделябрах под низко нависающим потолком который делал застывшее величие бесплотным, нереальным. Такахаси, жмурясь, шел за Тоджи. Путь растягивался в длинные элегантные линии, лабиринтообразные коридоры, которые наводили на мысли о домах с привидениями. Тишина была невообразимо жуткой. Пахло воском для натирки полов и чем-то сладким, с примесью дыма, жженной хвоей. Шли они целую вечность, Такахаси потерял счет времени, ноги у него гудели от долгой беспрерывной ходьбы, как увидел в конце коридора массивную дверь. Мужчина сел на колени перед дверью, и взглядом дал понять, чтобы Такахаси сделал тоже самое. Он не был уверен, что сумеет осилить после долгой прогулки подъем на ноги, но всё же опустился вниз.       Стук в дверь. — Не волнуйся.       Сначала Такахаси испугался, но когда Тоджи сказал, чтоб он не волновался, он ему поверил — до тех пор пока тот, выдержав время, не открыл дверь.       Комната была огромная, отделанная деревянными панелями из красного дерева. Сразу возле входа мини-гостиная — диван, два мягких каминных кресла с обивкой из бархата, сам камин и несколько разномастных журнальных столиков, ломберный стол из каштана, стол-бюро и бесчисленное множество старых вещей, в том числе и мутноватое, зачерченное зеркало в раме, застенчиво стоящее в углу, как бы поглядывая за происходящим в комнате, будто любопытный слуга, смотрящий в глазок замочной скважины хозяйской опочивальни.       Когда они зашли, глава клана захлопнул овальный короб с вделанной в крышку резной костяной пластиной, но Такахаси успел разглядеть в нём что-то круглое и блестящее. — Ты можешь идти. — бросил Гирей.       Тоджи, откланявшись, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Такахаси остался с главой клана Йонебаяши наедине. — Присаживайся, Такахаси. — глава клана указал на одной из кресел возле камина.       Зажавшись, он уселся на кресло, чуть боязливо, оглядывая незнакомое место. За приоткрытой створкой фусума, разделявшей комнату на спальную и кабинет, виделся краешек кровати с небрежно накинутым на неё викуньевым покрывалом. Повернув голову, он наткнулся на портрет, задрапированный чёрной лентой. Черты усопшего, выписанного на нём, указывало на родственное сходство с живым человеком, сидящим перед ним. «Прошлый глава» — догадался Такахаси.       Нынешний глава опустился в кресло напротив, положил ногу ногу, скрестив пальцы на животе. От него исходило то же величие, что и от портретов, тянувшихся вдоль стены коридоров. Под ровным, немигающим взглядом у Такахаси засосало под ложечкой. Уму непостижимо, как Рике удается спокойно находится с ним наедине. — Наверняка ты теряешься в догадках, зачем мне понадобилось позвать тебя к себе. Не буду долго мучать. Тебя согласились взять на операцию. Вайшу-сан назначил день — через три дня после свадьбы.       От неожиданных новостей Такахаси обомлел. — Что?       Тот улыбнулся — самую малость, увидев, до чего мальчишка сделался оторопелым. — Хотел сообщить тебе об этом лично, а не через Тоджи.       Такахаси, позабыв о всяких приличиях, в упор уставился на главу клана. В голове все смешалось. — Ого, — вырвалось из него; на губы сама по себе наползла кривая улыбка. — Я… спасибо. Спасибо, Гирей-сан.       Гирей взял со стола чашку. Такахаси учуял слабый запах женьшеня. — Признаюсь, я не сведущ в медицине и не до конца понял всех тонкостей предстоящей операции — о них ты можешь спросить господина Вайшу, но судя по тому что мне разъяснили, хирурги возьмутся за восстановление твоих ног, благодаря чему ты сможешь ходить без дополнительной опоры и избавят тебя от болей, — Такахаси подметил, как ловко глава завуалировал костыль под «опору». — Но… — он вскинул взгляд на главу. — Вайшу-сан говорил, что эта операция рискованная… — В твоем случае не рискованных операций не существует, Такахаси, но врач дал гарантию, что именно она будет для тебя наиболее безопасной из всех возможных. Во всяком случае, так решил их консилиум.       Такахаси скрестил ноги. Его подмывало спросить, а говорили ли врачи что-нибудь о том, что с ним будет, если операция всё-таки пройдет неудачно. Переживания отразились у него на лице, потому что Гирей произнес: — Как твой нынешний попечитель, я дал своё согласие на операцию, и на это есть несколько причин. Я буду говорить, как есть. Во-первых, от воспитанников клана ждут выполнения определенных обязательств, ведь вас взяли с рассчётом на то, что вы принесете пользу обществу, поэтому мы должны решить обременительную — в первую очередь для тебя самого — проблему с твоими ногами. Во-вторых, имея средства и возможности, не помочь тебе получить шанс вести обычную для ребёнка жизнь… было бы как минимум неправильно. — пауза. — Но если ты хочешь отказаться… — Нет, — поспешно прервал его Такахаси. — Я не хочу. Я готов рискнуть.       Этот вариант — оставить всё как есть из страха, что станет паралитиком или того хуже — Такахаси оставил и больше не рассматривал. На днях, после повторного визита в больницу, где его положили в палату в детском отделении и целый день таскали с одного обследования на другое (среди которых была чудная процедура, где к его ногам прикрепили кучу проводов и тыкали в них иголочкой), от одного врача к другому (дольше всего — в кабинетах нейрохирурга и травматолога), Такахаси стойко принял решение: будь что будет, и вверил себя в руки взрослым, принявшим решение искромсать ему ноги. Что ему было делать? Либо жить дальше калекой, вцепившись в костыль, в страхе перед будущим, не понимая, что с ним будет — ну а какую пользу он мог принести с костылём? — либо решиться на попытку. Даже если окончится она плохо, по-крайней мере, он не сможет себя упрекнуть, что струсил. — Что ж, я тебя услышал. — сказал Гирей, положив руку на подлокотник кресла. За панорамным окном за его спиной стемнело до ночи, источником света в комнате служили настенные бра. В гроте камина лежали грубоватые кусочки древесного угля. — Рика обмолвилась, что ты намерен стать хантером. Это действительно так?        Такахаси с готовностью кивнул. — Зачем тебе становиться хантером? — спустя минуту длинной в вечность спросил глава. — Эмм… В каком смысле, Гирей-сан? — Ты получишь лицензию — что дальше? Все знают, что хантеры — те, кто гонится за своими желаниями. Их привлекают редкие звери, забытые клады и легендарные сокровища, миры демонов и неведомые земли… Едва ли это можно назвать пользой, по крайней мере с точки зрения тех, кто взял на себя обязательство вырастить из воспитанников людей, полезных для короны. В стремлении стать хантером ведет исполнение прежде всего собственных желаний, но ты здесь не для того, чтобы мы исполняли твои прихоти, понимаешь? — Да, — отозвался Такахаси, выпрямившись, на миг — было что-то этакое в его стремительном жесте — он вдруг вспомнил Рику. Как бы она себя повела в такой ситуации? Скорее всего сказала бы нечто такое, от чего взрослые обычно выпадали в осадок. — Хорошо, что понимаешь. В обратном случае было бы скверно, потому что наш с тобой разговор пришлось строить по-другому. — сказал Гирей.       Такахаси занервничал. Он хотел стать хантером, потому что ими все восхищаются, что ещё сильно попахивало беспечностью и эгоизмом. И — за чем он собирается охотиться? За играми? Вот этого говорить нельзя было ни в коем случае. — Тебе нужно доказать, что, как хантер, ты принесешь нам выгоду. — Какую? — Канае, вероятно, при её выдающихся талантах в искусстве, принесет стране престиж, состоявшись как музыкант или художник, а Рика пойдет в армию и будет защищать короля и его семью. — Такахаси промолчал, и тут глава задает вопрос, которого он совсем не ожидал. — Тебя гложет, что я взял тебя из-за неё? — А разве не так? — Абсолютно так. — Такахаси не подал виду, как его покоробило. — Я знаю, что я хуже Рики. — отозвался мальчик, понимая, как это грубо прозвучало, но ничего не мог с собой поделать поделать. Глава клана не отреагировал.        Рика может стать кем захочет. Ей не надо думать о том, сгодиться она на что-то или нет. Она точно знала, кем хочет стать. Если её дорога была лестницей, где наверху горел свет, к которому она тянулась, то его была похожа на гладкий отвесный склон, где не за что зацепиться. Сами каменные ступеньки лестницы, поднимающейся в додзё, с которой Рика прощально махала ему рукой, когда убегала на тренировку, указывала на вознесение в другие сферы бытия, куда ему будет нелегко войти. — Дело не в том, что ты лучше или хуже. Ты уже здесь, Такахаси, и я бы не рекомендовал тебе воспринимать моё решение взять тебя в клан как одолжение или подачку с моей стороны. С того дня, как ты переступил порог этого дома, дальше только от тебя зависит, что будет с тобой дальше. Канемаки-сенсей должна была донести до вас это в первый день. Если ты сам не будешь стараться, я больше не проявлю понимание к тому, что вы не хотите разлучаться. Тоже самое касается Канае и самой Рики. Вы все находитесь в равных условиях. Канемаки-сенсей никому не дает поблажек.       Такахаси кивнул. Ему вспомнился один случай в один из первых дней после того, как они покинули Шинкогёку. В учебном домике, на одной из стен висела доска с тремя крючками, а под ней лежали деревянные дощечки с их именами, написанными жирным черным шрифтом. Как выяснилось, каждая дощечка на доске служила сродни подписи о присутствие воспитанника на уроке — если к тому времени, как Канемаки-сенсей зайдет в класс, дощечка не будет на крючке, то урок считается прогулом, даже если ты находился при этом в классе и просто забыл про дощечку. Наберется два прогула — воспитанник получает предупреждение, что если в следующий раз пропустит занятие, то пойдет паковать багаж и отправиться туда, откуда пришёл. Уважительной причиной пропуска служило только если ты был прикован к постели с болезнью или смерть. Со слов Канемаки-сенсей, был всего один случай, когда воспитанника отправили обратно в храм — из-за того, что тот слишком сильно любил поспать. — То есть, его выгнали только потому что он проспал несколько занятий? — спросил Такахаси, заморгав от удивления — не ожидал услышать что-то подобное. — Это же жестоко! Он ведь не по своей воле пропустил их… — Вы считаете, кому-то есть до этого дело? — тонко улыбнулась Канемаки-сенсей. — Но его можно было разбудить. — нахмурившись, сказала Рика. — Вам ясно объяснили, что только от вас самих зависит, останетесь ли вы на попечении клана или нет. Если бы тот мальчик действительно желал этого, уверяю, он бы придумал способ, как не проспать. Спички бы себе в веки воткнул, но пришел вовремя. Заставлять вас или принуждать к чему-то никто не обязывался. Научитесь уважать порядок, четко и твердо следуя всем установленным правилам. Не способны соблюдать — вам здесь не место. Хотите, чтобы вас ублажали, жалели и опекали — забудьте об этом или возвращаетесь в храм, никто вас удерживать не будет. Только скажите, и мы тут же отправим вам обратно. На ваше место хотят тысячи детей и мы обязательно найдем того, кто будет понимать, что для него важно. Если будете усердно трудиться, то получите достойное образование и станете частью элиты общества.        Отблески огня пляшут на стенах, аромат из дымящейся чашки ощущается даже на фоне запаха горящих в камине поленьев. — Я не утверждал, что быть хантером несущественно или зазорно. — услышал Такахаси голос главы. — Охотники — могущественные люди, имеющие несомненное влияние на общество. Но раз ты не уверен, что осилишь стать хантером, то тебе следует начать думать о том, чтобы выбрать другую цель.       Такахаси сидел, зажав руки между коленями. Все было так сложно. До последних месяцев он считал, что для него всё уже давно предопределено. В шестнадцать он бы ушел из храма. Ему дали бы немного денег на первое время, чтобы снять жилье и найти работу, но с его ногами и приступами боли ни на одной работе он бы надолго не задержался, тем более, для подростка без образования. Мечты о том, чтобы стать хантером, были спасительным убежищем, в которое он мог уйти, когда ему не нравилась реальность. Теперь от него требовали, чтобы он повзрослел и задумался о будущем. — Тебе пора, Такахаси. — сказал вдруг глава, взглянув на часы, и поднялся с кресла. — Тоджи ждёт тебя снаружи. Подумай над тем, что я сказал. — Да, — отозвался Такахаси, потянулся за костылём, и, не зная, что ещё сказать, добавил, — Гирей-сан, спасибо за то, что помогаете мне. Я постараюсь оправдать ваши ожидания.        Тот лишь кивнул.       Такахаси вернулся в комнату Сакурая и сел на пол, пристроившись рядом с Сакураем. Тот заметил, до чего он взвинченный, и спросил, поставив фильм на паузу: — Выгнали, что ли? — Что? — очнувшись от мыслей, Такахаси заморгал. — Видок у тебя такой, будто сказали собирать вещи и на выход. — Отстань, — отмахнулся Такахаси, глянул на экран. — Что я пропустил? — Чико, никого не предупредив, пробирается в их лагерь и выясняет, что Кальвера снова готовится к нападению.        Где-то минут двадцать Такахаси пялился в мелькающие картинки фильма (бандиты вторгаются в деревню, у Криса не остается выбора, кроме как разоружить своих бойцов), не вникая в смысл происходящего. Кондиционер гнал такой холодный воздух, что его трясло, а может и не от кондиционера вовсе. Он изо всех сил концентрировал мысли на позитивном, что скоро выкинет костыль («К чёртовой матери», как сказал бы Тецуро) и будет ходить. Да что там ходить! Такахаси представлял себе миллион вещей, которые сделает, как только избавиться от ноши калеки.       Но попытки себя подбодрить снова трансформировались в мысли о том, что сказал глава. Надо было, конечно, ставить перед собой более реалистичную задачу, нацелиться на что попроще, какую-нибудь пристойную профессию, где у него был бы шанс добиться успеха. Ни повернуть назад, ни пролететь было нельзя, он дал себе обещание, что будет хантером. И ещё — Рика. Ему совершенно не хотелось скатиться до жалкого дегенерата, который плывёт по течению за кем-то другим. А стоило ему вспомнить о тех ужасных слова монаха после боя Рики с Адзусой, как у него живот сводило, так что первым побуждением было прихлопнуть крышку, подумать о чем-то другом. Ему сжимало грудь когда он думал, что никто не понимает его чувств.       «Что ты хочешь от будущего? Какая у тебя цель? Какая у тебя цель? Какая у тебя цель?» — Будда, помоги. — со вздохом сказал Такахаси, обращаясь к Просветленному, сомневаясь, правда, что тому есть дело до проблем одиннадцатилетних мальчишек. Он так и слышал в ушах насмешливый ответ: «Да откуда ж мне, блин, знать? Мне осточертели твои жалобы и оправдания, тормоз» — сказал бы Будда. Такахаси бы на его месте точно так сказал. Вот именно, тряпка ты ноющая и никуда не годная. — Ну как, Будда ответил?       Лежащий на полу Сакурай приподнялся на локте. — Сомневаюсь, — хмыкнул Такахаси. Он чувствовал, что у него скоро просто голова взорвется думать об этом. Потеряв нить сюжета, он сконцентрировал свои мысли на злодее новой арки «Пауэр-Клинеров», Монстре Амадару, который, кажется, почти склонил на свою сторону Красного Клинера (Такахаси не верил, что Красный окажется предателем, но танкобон закончился на самом интересном фрейме, где Амадару протягивает руку Красному, а следующая глава выйдет только через ДВЕ НЕДЕЛИ) и Годзилле (после того, как он посмотрел «Годзилла, Мотра, Мехагодзилла» ему всё не давало покоя, как Годзилла и Мотра могут быть парочкой. Бабочка с ящерицей? Нет, серьезно, как?). Сакурай предположил, что кайдзю размножаются, как дельфины, но он понятие не имел, как это вообще делают дельфины. Вскоре и эти мысли ему надоели. — Я к Рике пойду. — Угу, — промычал Сакурай, полностью поглощенный происходящим на экране. — А она не хочет глянуть фильм? — Я у неё спрошу. — Давай.       Он без стука зашёл к подруге. Рика сидела за столом и перебинтовывала руки после тренировки. Такахаси каждый раз подташнивало, когда она снимала бинты, видя стёртые в мясо ладони с кучей мозолей, из которых сочилась либо желтоватая жидкость, либо кровь. — Помочь? — усевшись рядом, спросил он. Новости про операцию могут немного подождать. — А тебе противно не будет? — с сомнением спросила она. — Гонишь? — Такахаси хохотнул. — Ты ж видела мои ноги. — У тебя они не противные. — Пф, брось ты. Дай-ка мне сесть. — Постель была аккуратно застелена покрывалом. Рика пересела на кровать, пристроившись рядом. — Ну, — сказал он решительно, —показывай.       Рика подобрала ноги, чтобы он мог усесться с ней рядом — и просить не пришлось, — сняла бинты и вытянула ладони.       По выражению лица Такахаси она поняла, что там все хуже, чем он ожидал. Рика краешком глаза посмотрела вниз и её саму аж перекосило от отвращения: куски пластырей на свежих порезах, полузатянувшиеся шрамы с хрупкой пленкой формирующейся рубцовой ткани, одна воспалившаяся мозоль, над которой наросла заметная шапка засохшего гноя. — Ой, фу… — «Ой, фу»? — издевательски передразнил её Такахаси, — «Ой, капец» — вот, что это такое. Такими темпами, подруженция, твоими ладонями скоро можно будет чистить моллюсков.        Рика поморщилась, но ничего не ответила. Сняв бинты вместе с ошметками гнилой плоти и сгустками почерневшей, склизкой крови со второй руки, Такахаси окинул взглядом всё добро на столе, взял пузырёк из коричневого стекла, прочитал этикетку. Прихватив ватный шарик, он смочил его жидкостью и взял одну ладонь, чувствуя, как Рика вся подобралась, натянулась, как струна. Когда Такахаси коснулся шариком её кожи, из Рики вырвалось шипение, она зажала нос и прихлопнула рот рукой. — Больно? — спросил он, замерев. — Нет! — поспешно выпалила подруга, но Такахаси-то знал, что ей жутко больно: побледнела как полотно, и он чувствовал, как ее бьет дрожь, на глазах слёзы, а ноздри трепещут, хватая воздух. Такахаси постарался побыстрее промыть воспалившийся порез, дуя на него. Обработав раны, он сухими пальцами втёр в ранки заживляющую мазь и старательно забинтовал ладонь: замечая кое-где огрубевшие мозоли, рубцы и зажившие шрамы, он вспоминал с ноющим сердцем, какая там раньше была нежная кожа. — Спасибо за помощь. Очень заботливо с твоей стороны. — Ну ты же тоже квохчешь надо мной. — Ничего я не квохчу! — вспыхнула Рика. — Могу вообще на тебя внимания не обращать. Хочешь? — Не хочу, не хочу. Только не обижайся, — поспешно возразил Такахаси, оборвал бинт, заправил кусок за край мотка. — А это что? — спросил Такахаси, взяв со стола пластиковую карточку. — Ого, тут твоя фотка. — А-а, это удостоверение личности. — вытянув шею, ответила Рика, едва бросив на неё взгляд. — Ух ты, у тебя есть собственный штрих-код, — сказал Такахаси, с любопытством разглядывая карточку под разными углами, — «Исаги Рика, Федерация Очима, Республика Нурарихён, город Касане». Откуда оно у тебя?       После смерти мамы и Нацуки с Ишидой, Ренджи, перед тем, как посадить её на дирижабль и отвезти в Какин, отвел её фотографироваться в какую-то контору — тогда она не поняла, зачем это надо, да и в тот момент у неё не было ни малейшего желания думать об этом, но потом, когда её передали в руки клана Йонебаяши, выяснилось, что в той конторе, куда Ренджи затащил её и зарегистрировал, будто автомобиль б/у, ей сделали удостоверение личности, чтобы передать попечительство над ней храму. Впрочем, сразу стало ясно и то, что он изначально не собирался быть её опекуном, и нашел довольно удобный способ, как сбросить с себя все обязательства.       Уложив руки на колени, Рика посмотрела на него. У неё был усталый вид, лицо — осунувшееся, измученное, ещё и похудела, хотя и так была тощая, как швабра. Такахаси наклонил голову набок. — Ну, — спросил Такахаси, отпихнув комки мумий, заляпанные грязью и кровью. — Случилось чего? — Нет. — солгала Рика. — С чего ты взял, что что-то случилось? — Да я всегда знаю, — ответил Такахаси, шмыгнув носом. — У тебя, ну, под глазами синеет. Ты, наверное, сама не замечаешь. — А, — сказала она. Она действительно этого не замечала.       Рика посмотрела на потолок, как будто там можно было прочитать нужные реплики. — Скоро королевская свадьба. Там будет столько знатных гостей, а Канемаки-сенсей всё время говорит, что я веду себя, как крестьянка. Боюсь, что всё запорю и опозорюсь.— Рика взяла подушку, обхватила её руками. — Неужто забываешь оттопырить пальчик, пока разливаешь чай? — подтрунил её Такахаси. — Вообще-то оттопыренный мизинец — это манерность и дурной тон. — заметила Рика. — Все ещё хочешь встретиться с Цериднихом? — Ага. — Чем он тебя так зацепил? — Такахаси переполз на кровать и угнездился рядом на стеганом покрывале. — Просто хочу. Гирей-сан сказал, что хочет посмотреть, смогу ли я разжечь в нём любопытство — принцу никто из людей никогда не был интересен, и ему кажется, что я ему понравлюсь. — Звучит так, будто ты лабораторная мышь, которую он собирается скормить привередливому боа-констриктору. — сказал Такахаси, взял пожеванный с краев «Сёнен Джамп» с учебником по латыни — новый выпуск, на обложке Сайтама, арка «Человек-монстр» подходит к концу, Синее Пламя вступает в бой с Гароу, проигрывает ему и теряет руку. Такахаси, вопреки своему убеждению, что главных героев любить не круто, обожал Сайтаму. — Как думаешь, какой подадут торт? С бисквитами или с суфле? — Я как-то не задумывалась об этом, — растерялась Рика от того, как быстро сменилась тема. — Надеюсь, что с бисквитами и клубникой. — вдохновенно продолжил лучший друг. — И побольше крема со взбитыми сливками. — Такахаси, — сказала она. — Тебе что, совсем неинтересно узнать, какие члены королевской семьи?       Мальчишка, отложив комикс, равнодушно пожал плечами. — А толку-то? Как будто они наши имена запомнят. Уверен, на следующий день они и не вспомнят, кто мы такие. Мы же дети. Какое им до нас дело? — Да, но… — Рика смешалась и не могла даже сразу придумать хоть один стоящий довод, чтобы возразить. — Мы же в будущем будем им служить. Разве им не будет интересно с нами познакомиться?       Такахаси это не впечатлило. — Рика, ты шутишь? Ты правда думаешь, что члены королевской семьи поголовно знают всех, кто им прислуживает?       Только сейчас до неё дошло, насколько бредово прозвучали её слова. Наверное, от того, как её будоражило перед встречей с королем, голова успела начать витать в облаках. — Кстати, — Такахаси прокашлялся; он хотел сообщить об этом как-то торжественно, но получилось не очень. — Я пришел от Гирей-сана. Он сказал, что доктор Вайшу берет меня на операцию. — Ух ты! — Рика, отложив «Сёнен Джамп», просияла и улыбнулась. — Я же говорила, что всё получится! Ты согласился? Согласился, да? — Ну, да, — неуклюже отозвался он, и сам не удержался от улыбки, увидев, как она радуется за него. «Если б не согласился, то она, наверное, меня бы избила», подумал Такахаси. — А дату операции назначили? — Гирей-сан сказал, через три дня после свадьбы. — Получается, десятого августа? — Ага. — бодро ответил мальчишка, но бодрость эта вышла какой-то натужной.       Рика погладила его по голове — этот жест успокоил его, в нём была ласка. Они помолчали. — Что ж. — сказал он, сглотнув. — Боюсь-боюсь.        В комнате стоял горьковатый запах лекарств, цветущих цубаки и дымка от потушенных палочек сэнко в курильнице. Рика снова взялась за «Сёнен Джамп». — Как думаешь, Сайтама разочаровался в том, чтобы быть супергероем? — через какое-то время спросила она, долистав до конца арки. — Я думаю, он просто перестал относится к геройствованию как к чему-то особенному, типа: «Ну да, я теперь неуязвим и могу одолеть кого угодно с одного удара. И что дальше?». Какой смысл от того, что можешь замочить кого угодно, если не получаешь от этого кайф? — Ты что-то путаешь. Если бы Сайтама так думал, они был бы не героем, а обыкновенным злодеем.       Такахаси с протяжным «хм-м-м-м» сложил руки на груди, вытянул губы. — По-твоему, разница между героем и злодеем в том, что злодею нравится уничтожать врагов, а герою нет? — он взял журнал, свернул его трубочкой. — Если я убью злодея, то я, наверное, ничего не почувствую. — Это ты так говоришь. — А тебе что ли жалко его будет? — Такахаси, зафыркав от смеха, стукнул её журналом по голове. — Ах да, как я мог забыть! Ты ж герой манги!       Рика метнулась к нему, зажала ему нос и повалила на кровать. Такахаси начал брыкаться, пытаясь сбросить ее с себя. — Ты меня теперь всё время будешь дразнить героем манги? — Но тебе же это нравится, — ухмыльнулся Такахаси, стукнув её кулаком по плечу.

***

       На следующее утро, стоя у ворот, пока широкоплечий водитель запихивал чемоданы в багажник, они прощались с Сакурем, который улетал вместе с Кига обратно в Индзай. Такахаси опирался на костыль с обманчиво безразличной миной, но было видно, что отъезд его расстроил. У неё тоже плохо получалось делать вид что она не слишком огорчилась, и внутри всё обрывалось, прямо как когда она прощалась с Хиде, Тецуро, Юи и остальными накануне отъезда из Шинкогёку. Рика всё утро металась по комнате, пытаясь придумать, что бы такого подарить Сакураю на память, и в итоге решила оставить колоду карт кабуфуда, которую купила на фестивале. — Ух ты, спасибо! В следующий раз, как приеду, обязательно в них сыграем, — сказал он, пряча колоду в карман пузырящихся на коленях джинс. — Обязательно. Встретимся после Нового года? — Ну, да, наверное. Рад был с вами познакомиться. Надеюсь, у вас все будет хорошо. — Сакурай сначала протянул ей руку, но в последний момент передумал и по-дружески стукнул её по плечу. В ответ Рика неловко, но радостно улыбнулась. Повернувшись к Такахаси, Сакурай отколол замысловатое рукопожатие, прощаясь, как думали, на полгода, но на самом деле — в последний раз в жизни, потому что до следующего года Такахаси не доживёт, а сама Рика увидит Сакурая лишь спустя шесть лет.        Водитель нетерпеливо загудел — пора отправляться в путь. Кига высунулся из открытого окна и завопил: — Чувак, поехали уже!       Они глядели друг на друга — Сакурай мялся, ему явно хотелось что-то сказать. — Удачи, — сказал он, — Я вас не забуду. — Да уж, постарайся, — пробухтел Такахаси, на что тот ухмыльнулся. — Придурок. — Пф, от придурка слышу! — Ты уж приглядывай за ней, ладно? — Сакурай потрепал её напоследок по голове. — А то ещё набедокурит, и буду вам письма в Шион присылать. «Такахаси и Рика, квартал Джунтай, лачуга номер такая-то…».       Такахаси пнул его костылем в коленку — Сакурай заойкал, метнув в него свирепый взгляд. — Вы когда поступите в свою академию, первым делом узнайте, когда у вас каникулы. Вдруг получится к нам приехать, в Индзай. Веселуха будет, обещаю, не то, что здесь. — оглядываясь через плечо, в голосе слышалось — мне пора. Водитель снова просигналил. — Ну, всё. Покеда! — Пока! Хорошо тебе долететь!       Прихватив рюкзак, Сакурай отсалютовал им двумя пальцами от «козырька», прыгнул в машину и провожал взглядом, как Рика с Такахаси машут ему руками, пока их фигуры не скрылись не скрылись вдали. Шумно вздохнув, он откинулся на сидение, и краем глаза заметил, что Кига на него уставился. — Да что ты нашел в этой малышне? — Уж побольше, чем в том недоумке, с которым ты якшаешься. — фыркнул Сакурай.       Кига не ответил, отвернувшись к окну. Сакурай толкнул его в плечо. — Отстань ты, — буркнул парень.       Свет карабкался и прорывался сквозь буйный лес, скалистые верхушки гор и пушистые облака, которые выкатывались, подгоняемые ветром, с северо-востока — вогнутая распахнутость, бесконечное кислотно-голубое небо, будто в компьютерной игре или галлюцинациях летчика-испытателя. Они прошли хаккьякумон, восьминогие ворота, представляющие из себя целое сооружение, достойное какого-нибудь храма. Сразу за воротами шла аллея мили на две, перегороженная ещё одними воротами, скрывающими частные владения, а за ними — лестница, такая длинная, что кажется ведет в сами небеса.       На первой ступеньке Рика остановилась и повернулась к нему. На ней была белая юката, но белый цвет был ей не к лицу и придавал отрешенный, зловещий вид, делая похожей юрэй — тэнкан на голове и маморигатаны за пазухой, вот и вышел призрак загробного мира. — Помощь нужна? — спросила его подруга.       Такахаси помотал головой и приступил к трудному подъему, который каждый раз оставлял его практически без сил. Рика поглядела на него, но уговаривать или навязывать свою помощь не стала, зная, что он терпеть этого не может, и только разозлиться, и между ними вспыхнет ссора.       К тому времени, как они добрались до середины, преодолев ступенек двадцать, Такахаси понял, что ему каюк. Кисть его сжимала костыль, на ней вздулись зеленые, как океанские волны, вены, веки у него были прикрыты и трепетали, словно крылья колибри. Опустив голову, он кусал губы, не зная, куда себя деть. — Погоди. — Рика тормозит, берет его за руку; Такахаси отпихивает её от себя. — Идём. — Тебе же больно… — Ну и что? Мне всегда больно. — огрызается в ответ. — Идём. — упрямо повторяет, с нажимом, шагая вперед; боль раскаленным колом вонзается ему в ноги. Ему удается сделать двадцать шагов — очень медленных шагов, сжимая костыль что есть сил, ногами он загребает опавшую листву айлантов, — но потом двигаться он больше не может. Такой боли он не испытывал уже очень давно. Так сильно у него болели ноги года три или четыре назад, когда он даже с кровати встать не мог. Такахаси зажмуривает глаза: мир описывает вокруг него круги, но слышит, как подруга еще раз окликает его, и он отпускает костыль и падает на землю. — Б-блин… — он еле ворочает языком и пытается встать, но спазмы дрожи в ногах говорят ему: всё, баста, а он думает, до чего же он тупой, зачем спустился по этой проклятой лестнице, знал ведь, что надо будет подниматься и станет плохо, но не ожидал, что боль будет настолько лютой. — Такахаси! — слышит он голос Рики, только этот голос очень слабый, потому что у него в ушах стрекочет кровь. — Мне придется сбегать за кем-нибудь… Прости, я скоро вернусь.       От жгучих, выкручивающих нервы спазмов в ногах у него глаза на лоб лезут, но у него получается успеть схватить её за руку, заставляя остановиться. — Где твои таблетки?       Он пытается сказать, но у него не получается. Рика склоняется над ним, помогает прислониться к дереву и шарит у него по карманам в поисках пузырька. — Открой рот, — говорит, и он чувствует на языке горький металлический вкус таблетки. В её голосе чуть слышный скрежет, будто скрежет металла. — Потерпи. Сейчас пройдет. — Извини, — еле выговаривает он. — Я ступил, мне… — Тихо.       Такахаси поежился под хрустально-холодным взглядом, когда Рика — безжалостная, беспощадная, как Арктур — молча села рядом с ним. Ему сначала хочется обидеться на её резкость, но до него доходит: она не хочет, чтобы он тратил силы на разговоры. Они долго молчат. — Ты ни разу не жалела, что связалась с калекой? — Такахаси, — Рика взглядывает на него, прикладывает пальцы к виску, вздыхает, закрывает и открывает глаза. — Ты дурак. — Эй, — фыркнув, он вяленько смеется. — Обидно, вообще-то. — Тогда не задавай глупых вопросов. Я ни разу не пожалела, что ты мой лучший друг. — Серьезно? — Мне хочется врезать тебе за то, что ты во этом сомневаешься. — немного раздраженно шикает Рика. Но, если задуматься, что он мог сам с этим сделать? С ним много лет никто не хотел дружить, потому что он калека. Не было ничего удивительного в том, что теперь он не мог до конца поверить в том, что его принимают, и чувствует необходимость в этом удостоверится. Стоило ей замалчивать или скрывать что-то от него, проводить больше времени в обществе кого-то ещё, его сразу начинали мучать подозрения. В этом, конечно, следовало винить его отца, а не самого Такахаси — вот откуда страх, что его в любой момент могут оставить без внимания, а то и вовсе бросить. Нужно было как-то справится с этим, но, по правде говоря, Рика совершенно не представляла, как это сделать. — А ты почему захотел со мной дружить?       Такахаси не знал, что ответить. На то не было особой причины. Он просто почувствовал, что она предназначена ему судьбой. Такахаси крепко задумался, как бы ему это выразить, чтобы Рика не решила, что он какой-то маньяк, который следил за ней несколько недель перед тем, как набраться смелости подойти: — Слушай… — Да? — Ээээм… — Пока он неуклюже подбирал слова, чувствовал — она на него смотрит светлым, беспечно властным взглядом. — Решил, что будет прикольно. Ну, подружиться. — Ладно, — сказала Рика со смешинкой в голосе, которая у неё вылезала обычно, когда не знала, что ответить. — Я рада.       Такахаси чувствует, как лекарство начинает действовать, боль в ногах мало помалу утихала. — Но ведь это ещё не всё?       Такахаси в панике поглядел на неё. — Давай, говори уже. — Я… — слова пересохли во рту. — Меня пугает, что мне за тобой не угнаться.       Рика, казалось, нисколько не удивилась, только в ответ искривила рот в полунасмешке. — Ты поэтому меня тогда упрекнул? — Что? — Когда я с первой тренировки по дзюдо пришла. «Думаешь, самая умная?». Это ты сказал, когда я твой кандзи «бамбук» исправила. Помнишь? — Я… — Кому тут врать? Некому. — Наверное. — Почему ты так беспокоишься об этом?       Такахаси ковыряет нитку на штанине, пытаясь её выдернуть. Он собирается ответить (что?), но Рика его опережает: — Знаешь, Такахаси, меня, по правде, кое-что злит. — он вздрогнул. — Когда мы говорили в лесу, ты сказал, что хочешь стать сильным и всего добиться сам, чтобы выжить одному, без чужой помощи, но при этом как-будто только и ждёшь, когда тебя выгонят и всё время говоришь, что ты никчёмный и ни не что не годен… Ты уж прости, что я скажу это, но ты как будто, ну, упиваешься этим. Словно если это произойдет, ты просто скажешь «Я так и знал». — Такахаси вспыхнул. Рика больше не смотрела на него, было полегче. — Но мне, наверное, не стоит тебя поучать. Я ведь и сама ничем не лучше. Говорю одно, а сама сих пор продолжаю мечтать о том, что нельзя вернуть. Но… понимаешь, я не хочу, чтобы так было и дальше, и испортило мне всю жизнь.       Это была новая Рика, совсем не похожая на Рику которая одиноко сидела на веранде храма Шинкогёку и отсутствующим взором смотрела на мир. У той Рики не было человека, которого она любила. Вернее, ее ощущение любви было расплывчатым, неясным, ей больше некому было отдать свои нерастраченные чувства. Она была чувствительным ребенком, глубоко переживавшим сиротство, поэтому в выражении её лица всегда присутствует грусть. Когда она улыбается или хохочет — эта её черта остается неизменной. Она сильная и отважная, но её сердце очень легко разбить. Такахаси очень хотел избавить её от этой грусти.       Любовь странная штука. Ты становишься чувствительнее к доброте окружающих, и сам становишься добрее.       Рика вдруг засмеялась. Он уставился на неё, не в силах найти, что тут вообще может быть смешного. — Прости, Такахаси! Я не понимаю даже саму себя и всё равно наивно считаю, что могу понять других. Это, наверное, ужасно бесит, да?       Его, надо сказать, поразило это признание, и одновременно затошнило от себя и своего жалкого эгоизма. — Нет… Вовсе нет. — Но я хочу, чтобы ты знал: если ты не станешь хантером, ты все равно останешься моим лучшим другом. Было бы несправедливо, если бы ты заслуживал дружбы только потому, что у тебя есть какая-то дурацкая лицензия. — Эй! — возмутился он. — Она не дурацкая!       Надо ли говорить ей о том, что сказал ему Гирей-сан? Смысла не было. Ему нужно разобраться во всём без неё. Он был у неё в долгу, и сам придумает, как ему стать хантером.        Побледневшее лицо постепенно приобретало нормальный оттенок, восковой налёт исчез. Рика протянула ему руку и помогла подняться. — Лучше? — Намного. Знаешь, из-за тебя я стал слишком много думать о будущем. — пропыхтел Такахаси, взбираясь на ступеньку. Рика, придерживая его за руку, закатила глаза. — Ты на меня плохо влияешь. — Не торопись, упадешь ещё. — она махнула рукой, чтобы отогнать от лица жужжающую стрекозу, и сказала, в своей знакомой рассудительной манере. — Пусть лучше я буду на тебя «плохо» влиять, чем мы бы остались с тобой в храме.        Дойдя до учебного домика, Рика с Такахаси скинули на пороге гэта, и с облегчением увидели, что обуви Канемаки-сенсей нет, после чего отметились — подошли к маленькому ящичку, стоящему на циновке, достали дощечки со своим именем и повесили их на пустые крючки. Едва они успели повесить дощечки и усется за парты, сёдзи с глухим стуком распахнулись.       Канемаки-сенсей, держа в руках папку-конверт, села коленями на подушечку перед учениками и даже не попыталась принять доброжелательный вид. — Каждый из вас знает, что через три дня состоится свадьба короля Хойгоджо. Вы пойдете на торжество вместе с кланом Йонебаяши. Не надеюсь на то, что хоть кто-то из вас знает, как выглядят в лицо члены королевской семьи или хотя бы их имена.       Затаив дыхание, Рика вся подобралась. Сказав эти слова, Канемаки-сенсей вынула из конверта несколько листов, сложенных в стопку, и положила их перед собой. Поднявшись их-за парт, дети пересели к столу Канемаки-сенсей, столь же низкому, как и их собственные.       Листы, которые выложила перед собой наставница, были ничем иным, как фотографиями с официальных и публичных мероприятий, на которых присутствовала семья Хойгоджо: национальные праздники, дипломатические поездки, посещение военных мемориалов, промышленных предприятий, художественных выставок и благотворительных мероприятий. Рика поняла, что сидит, задержав дыхание, и выпустила воздух из легких как можно бесшумнее. — Насуби Хойгоджо, сто двадцать шестой правящий король Какина. Он взошел на престол двадцать четыре года назад после отречения своего отца Фумито. Когда Его Величество вступил на престол, в Какине начался новый исторический период Сида, что означает «гармония». Испытывая неясное волнение, Рика взглянула на первую фотографию. Снимок был сделан на фоне дворца. Король Какина оказался крупным, круглым, невысоким мужчиной, и первое, что приходило в голову, глядя на него, это его сходство с миндалем или каким-нибудь орехом. Но что поражало больше всего, это демонстрация роскоши — правитель Какина буквально с ног до головы утопал в украшениях: внушительная корона на царственном чале, утыканная глыбами драгоценных камней — на королевской регалии радугой переливались чистейшие алмазы, горели багровым пламенем рубины, подсвечивая сине-зеленую прозрачность изумрудов, размером с куриное яйцо; шея и руки короля носили увесистое колье и перстни из золота. Парадный сокутай, традиционное одеяние кородзэн-но гохо, вышит из сумахового шелка.       «Ему будет принадлежать моя жизнь» — сказала про себя Рика, всматриваясь в полнокровное, несколько оплывшее от жизни в изобилии лицо. Тем не менее? взгляд короля тяжел и пронзителен, намекающее на присутствие несгибаемой воли, который не мог не принадлежать сильной личности. Внешне король оставил у неё смешанные чувства, но она была практически уверена в том, что под вычурной оболочкой из шелка и драгоценностей скрывался мудрый правитель. — По правилам этикета вы обязаны приветствовать его традиционным формальным способом — совершить глубокий поклон и задержаться в нём на несколько секунд. Чем дольше вы держите его, тем большее высказываете уважения. Канае, покажи.       Мико выплыла в середину комнаты и изобразила поклон. — Прекрасный поклон для крестьянки, приехавшей в Тансен впервые, — хмыкнула Канемаки-сенсей. — Если ты хочешь выглядеть достойно, нужно делать так. Держи спину прямо, руки вдоль туловища… Ради Бога, не растопыривай пальцы! Теперь прогнись в поясе ровно до середины, шею держи прямо… не свешивай голову, её никто отрубать не собирается, вот так, да. Твоя голова должна выглядеть как склоненный бутон цветка. Теперь все выглядит очень мило. Выпрямись, только не слишком быстро, плавно. Рика, повтори.       Рика постаралась совершить поклон, в точности следуя указаниям наставницы и получила только одно замечание — о своём выражении лица. — Что за перепуганный вид? У твоего горла что, клинок держат? Расслабь лицо. — женщина с нажимом провела большим пальцем по её лбу, сглаживая складку, задержала взгляд на её лице. — Постарайся в ближайшее время не получать никаких увечий на тренировках, чтобы оно не было всё в царапинах. И эту ужасную рану надо будет чем-нибудь прикрыть. — имея ввиду её крюкообразную ссадину в верхней части лба. — Уголки губ слегка приподними, взгляд пусть остается спокойным. Надо говорить, что недопустимо кривляться, корчить рожи, перешучиваться и смеяться во весь голос? — Нет, Канемаки-сенсей, — хором ответили дети. — Обращаться к королю следует только «Его Величество», никаких имён — личные обращения позволительны лишь родственникам и близким друзьям и никак не на публике. Если король к вам не обратиться, после поклона вы обязаны отстраниться, чтобы дать возможность поприветствовать его другим гостям. Не поворачивайтесь к нему спиной и не смотрите прямо в глаза.       Канемаки-сенсей замолчала. Рика думала, она скажет что-нибудь, но её взгляд блуждал по комнате, казалось, не останавливаясь ни на ком. Они с Такахаси переглянулись — тот вскинул брови. После недолгого молчания рука наставница протянулась к столу и нервным движением веером раскрыла остальные листы с фотографиями. — Всего у короля шесть жен — пять, если пока не считать нынешнюю невесту, госпожу Севанти: королева Умма, королева Дуазуль, королева Тонг Джан Ли, королева Катроне, королева Саре и королева Сейко. Вы обязаны запомнить их имена и их самих. — Канемаки-сенсей, почему у Его Величестова столько жен? — спросила Канае.       Женщина обратила на неё взгляд, в котором читалось сухое раздражение, будто мико высказала какую-то бестактность. — Брать несколько жен не прихоть, а древняя укоренившася традиция королевской семьи Какина, связанная с престолонаследием. На данный момент на трон претендуют одиннадцать законных наследников. У предыдущего короля их было двадцать три. — Нифига себе… — выдохнул рядом Такахаси, и спохватился, поймав на себе выразительный взгляд наставницы. — Ой, извините. — Разве все из них могут претендовать на престол? Я думала, наследовать трон могут только мальчики. — Королевский закон о порядке наследования трона допускает к наследованию женские линии. В отличие от принципа патрилинейной примогенитуры в других странах Азии, при которой наследование происходит только по мужской линии, позиция короны в Какине придерживается абсолютной — мужчины и женщины имеют полностью равные права наследования, и при этом наследник не определяется первородством. По этой причине всех детей короля называют «принц», указывая только порядок рождения. Первая жена короля, Её Величество Умма.       Рика опустила взгляд на фотографию с какого-то официального торжества. Рядом с королем — единственная из всех королев; остальные занимали место чуть позади — стояла Её Величество Умма: высокая женщина с сильным, не очень красивым лицом, благородно роскошная в темно-синем кимоно с узором из золотых листьев. Каштановые волосы, уложенные в низкую прическу, венчала тиара с пионами, выложенными из розовых бриллиантов. Пионовая тиара, одна из главных регалий монаршей семьи, выполняла род короны для королевы Какина, и хоть жены короля равны по статусу, королеве Умме, только ей одной позволено носить этот знак отличия. — Её Величество Умма — в прошлом послушница из Шинкогёку, как вы. Воспитывались в клане Йонебаяши и в семнадцать лет вышла замуж за короля Хойгоджо, тогда ещё принца. Через год, когда родился их первенец, принц Бенджамин, тот стал королем. — А вы были с ней знакомы? — спросила Рика. — Увы, нет.        Её Величество выглядела властной, непоколебимо уверенной в себе женщиной — словом, настоящей королевой. Сложно поверить в то, что та, как и они, когда-то была простой послушницей храма, готовящейся стать мико и была выбрана воспитанницей клана, но вместо того, чтобы служить королевской семье, стала её частью. Чем дольше Рика изучала королеву Умму, тем меньше казалось, что это не простая случайность или везение. Всего лишь полгода назад они с Такахаси в день её рождения сидели друг напротив друга на веранде Хайдена: лучший друг подарил ей маримо, и Рика смотрела на него в надежде найти какой-то знак, что её жизнь не пройдет бесцельно. Теперь же, через три дня, они переступят порог королевского дворца, нося на себе мон одного из трех великих кланов Какина. Она ещё до конца не осознала, как круто за год повернулась её жизнь, но теперь она больше не была длинной дорогой в никуда. Посещали ли подобные мысли королеву Умму? Была ли девушка в том же невыносимом отчаянии, когда решила, что во что бы то ни стало попадёт в столицу Какина? Могла ли предположить, что станет женой короля? Рике очень хотелось спросить об этом королеву, но она понимала, что вряд ли пока удостоится аудиенции с Её Величеством, а если даже когда-нибудь, то столь личные вопросы были неприемлемы.       Стать частью королевской семьи… От размышлений её оторвал голос Канемаки-сесней: — Вторая жена короля — Дуазуль.        Королева Дуазуль была очень миловидна: огромные глаза олененка, ясный, немного наивный взгляд, тонкие черты лица, аристократически алебастровая кожа, изящная фигура. Внешность королевы была словно в противовес менее породистой королевы Уммы и чем-то напоминала Арисаву, в том числе и отсутствием во взгляде характера. По некоторым людям сразу видно, что они словно взбитые сливки — легкие, воздушные, но абсолютно пустые, им нечего было сказать миру. — Канемаки-сенсей, а как стать фрейлиной королевы? — послышался голос Канае. — Сначала подумай о том, как тебе сдать экзамены в академию. — оставив вопрос Канае без внимания, Канемаки-сенсей продолжила. — Её дети — второй принц Камилла, пятый принц Цубеппа и девятый принц Халкенбург.       Второй принц Камилла была почти точной копией собственной матери. Лицо тонкое, но решительное, притягательное, с длинным носом и высокими скулами, волосы струились волнами по плечам, будто мёд, вытекающий из дикого улья. Точеная фигура, облаченная в платье от кутюр словно выточена каким-нибудь прославленным скульптором, поставившим себе задачу создать подлинный шедевр. Камилла Хойгоджо была красива, но вызывающей, опасной красотой, заставляя вспоминать о сиренах, которые заставляли бедолаг, потерявших голову от их пения, бросаться с кораблей в морские пучины, и потому было в её красоте нечто одновременно пленительное и отталкивающе. — Взгляд у неё жутко стервозный, — хмыкнул Такахаси. — Сто пудов принцесска избалованная.       Принцы Цубеппа и Халкенбург были куда меньше похожи на мать, взяв тяжеловесные черты отца, в том числе и его квадратную челюсть, но в опущенных уголках глаз и курносости слабо угадывалась близость с королевой Дуазуль. — Принц Камилла вторая из детей короля. Два года назад она закончила Королевский колледж искусств в Валендаме и занимается дизайном одежды. Считается восходящей звездой в индустрии высокой моды. Если Её Высочество к вам обратиться, выразите восхищение её нарядом в качестве жеста учтивости, но не более. Вы не должны быть назойливыми. Вряд ли члены королевских семей обратятся к вам по своему личному желанию, но если это произойдет, будьте учтивы, отвечайте только если вас спросят. Всегда обращайтесь к принцам или королевам «Её/Его Высочество» и «Её Величество». Дистанция между вами должна быть не менее трех шагов. В конце вы обязаны поклониться. — Канемаки-сенсей убрала фотографию в сторону. На следующем была запечатлена экзотичная дама. Кожа ее была смугло-золотой, глаза — цвета янтаря, а лицо состояло из сплошных крутых линий скул, выступов и углов, создавая впечатление, что Бог наделил её чертами амазонки. — Тонг Джан Ли, третья жена короля. Единственная жена короля, родившаяся не в Какине. Её Величество — дочь дипломата из Граваса. Её сын, Джанг Лей, третий принц.        Джанг Лей был полной, но уменьшенной копией своей матери — коренастый юноша небольшого роста с тонко подстриженными усиками в великолепной бело-золотой кандуре. Рядом с ним стоял очень высокий и худой подросток лет пятнадцати с невероятно кучерявой шевелюрой и выражением глубокой меланхолии на лице.       Рика с любопытством разглядывала снимок с благотворительного бала из журнала, посвященного сбору средств для спасения вымирающих видов животных Азии, где репортер заснял принца Камиллу и ту блондинку с фестиваля, Бене Киндай со старшей сестрой Сакурая, Рейко Шимура: стройная, с черными волосами до плеч, бледной кожей и столь же пронзительными малахитовыми глазами, как у младших братьев-близнецов. Она была невысокой, но её развернутые плечи, прямая спина и вся поза вызывали ощущение уверенной в себе жизненной силы.        Её в ребра ткнул Такахаси, возбужденно гаркнул на ухо: — Рика, смотри! — она рассеянно промычала, что-то вроде «ну чего?», не оборачиваясь. Такахаси дёрнул её за рукав настойчивее. — Да глянь же! — Что ты всполошился? — Это тот тип! С фестиваля! Который болтал с тобой и с Мореной! — прежде, чем она вообще поняла, о ком это он говорит, Такахаси повернулся к наставнице. — Канемаки-сенсей, а кто этот парень? — Кто?...А, четвертый принц Какина, младший сын королевы Уммы — принц Церидних.       Услышав имя, Рика встрепенулась, сразу оживившись. Церидних! Встречу с ним она ждала с нетерпением с тех пор, как впервые услышала его имя.       «Оперный театр Бункамура», симфонический концерт Йозефа Гайдна, принц Церидних, стройный и элегантный, запечатлен во фраке и белом галстуке. Четвертый королевский отпрыск был высок, но прямая осанка делала его выше, чем он был на самом деле. Нефритовые глаза, насмешливые и бездушные, смотрели с отчётливым знанием беспомощности той жертвы, которой их хозяин хочет овладеть и в которой, кроме слабости, он рассчитывает ещё на бессилие. Плотоядно чувственные губы, изогнувшиеся в бесовски-обворожительную улыбку, нос выдавался вперед высокомерно-повелительно, черты лица и светлые волосы древнегреческого героя…        Побледневшая и взмокшая, Рика содрогнулась — по её телу пробежала дрожь того ужаса, нахлынувший на неё в ту секунду, когда он заставил посмотреть ему в глаза. Сердце у неё подпрыгнуло и затрепыхалось. Страх тонким лезвием вонзился ей в живот. Такахаси увидел, как лицо подруги словно окаменело. Под прикрытыми веками быстро и хаотично двигались глаза, будто она потеряла над ними контроль. — Персей, — прохрипела она. Северный округ Сингабайсайден королевства Какин. Храм Шинкогёку.       День был бодрый, свежий, чистый. По небу неслись облачка. Лужайка — которую уже давненько не мешало бы подстричь, была усеяна фиалками, дикой кислицей, распушившимися одуванчиками, и от ветра по траве расходились круги и завихрения, словно рябь на море. Волнами лезли гроздья глицинии, хрупкие, будто водоросли. — Я смотрю, вы тут вовсю прохлаждаетесь.       Суровый голос старшей мико заставил всех встрепенуться.       Эйдзи тут же замолк. Юи, перебирающая бусины на самодельных четках, виновато вздрогнула и зажала чётки в кулаке, будто испугалась, что Микито-сан их отберет. Хиде, листающий энциклопедию, захлопнул книгу и вытянулся, как по струнке. Один Тецуро, вальяжно лежащий на ступеньке, как кот на солнышке, едва дёрнул прикрытыми веками. — Что вы, Микито-сан, какое прохлаждаемся. — прожурчал мальчик. — Мы тут все помираем от жары. — В таком случае вы сразу оживитесь в помещении, не так ли? Прохлада чудесно очищает дух и тело, как и работа. — Ну-у…       Повисла тишина. В воздухе застыло напряжение. Женщина по очереди обвела детей суровым взглядом. На ней был традиционный наряд мико, с белым верхом и ярко-красным низом. Приближался праздник Идзанами-но-мацури, и служители храма активно к нему готовились, но даже устав до предела Микито-сан не утратила властности. Дети молчали, кидая друг на друга вполне определенные взгляды — все с нетерпением ждали, когда старшая мико объявит, зачем пришла и уйдет. Тецуро приоткрыл один глаз. Никому из детей в Шинкогёку мико не нравилась — это факт — и та прекрасно знала об этом, но отсутствие симпатии со стороны послушников её заботило крайне мало. Все ждали, что же последует за молчанием. Поручение? Какое? Помощь на кухне? Стирка? Нарвать рогоз? Сплести циновку? Что?       Пока все про себя играли в угадайку, Хиде заметил, что мико держала в руках небольшую картонную коробку, со всех сторон обклеенной почтовой изолентой красного цвета. Наконец, та нарушила молчание — и самыми неожиданными словами: — Вам пришла посылка.       Все тут же подскочили с мест, ринулись к старшей мико, обступив её со всех сторон: — ЧТО?! — Посылка?! — Кому?! — От кого?! — Что, что там? — Юи чуть ли не носом уткнулась в коробку, пытаясь прочитать малюсенькие буквицы на маркировке. — Микито-сан! — Угадайте! — съязвила Микито, протягивая коробку в загребущие детские ручонки. — Её прислали из столицы — уповаю на то, что до остального ваши головы и сами додумаются.       Они все переглянулись. Достаточно было нескольких секунд, чтобы понять, что к чему.       Как только Микито-сан ушла, Тецуро скомандовал: — Эйдзи, тащи ножницы! — Щас!       Мальчишка понесся в неизвестном направлении. Вернулась он через пару минут, неся с собой лобзик, который взяла из лежащих возле хондэна строительных инструментов — недавно в нём начали ремонтировать крышу. — Ты зачем лобзик притащил? — Там Кёко-сан на кухне, я струхнул воровать у нее под носом, а лобзик на земле валялся!       Дети сели на ступеньку, собравшись в кучу вокруг Тецуро, не зная, с какой стороны подобраться к посылке — целое событие! Им не хватало воображения даже представить, что там может быть. Тецуро взял лобзик, примерился к коробке так и сяк. Нужно было резать аккуратно, чтоб не повредить содержимое, но коробку так тщательно замотали лентой, что даже с хорошим ножом, не просто какими-нибудь там ножницами, его нужно будет очень долго открывать. — Давай быстрее, я ж сейчас умру! — не выдержал Эйдзи. — Что ты так долго возишься?! Мы тут все сейчас помрём! — Это я помру, если ты не перестанешь орать мне в ухо! — взорвался Тецуро. — Тихо всем!       Минут десять он перерезал изоленту, потом открыл коробку и какое-то время возился, разворачивая сверток, завёрнутый в две или три (четыре? пять?) слоев бумаги, похожий на какой-то страшноватый кокон из научно-фантастической книги. Дети проводили раскопки в упаковочной бумаге со звуком разрушающегося здания.       Наконец, Тецуро, затаив дыхание, словно Али-Баба перед пещерой, избавился от последнего слоя. В свёртке обнаружилось ещё пять небольших подписанных свёртков, не очень аккуратно спеленнутых в пупырчатую плёнку. Сверху лежал с иероглифом имени Юи. Завидев его, та схватила свёрток и стала разворачивать. — Ух ты! — Эйдзи выхватил подарок у неё из рук коробочку, в которой лежал круглый брелок-тамагочи канареечно-желтого цвета. — Это что, тамагочи? Круто! — Вот везуха! Я тоже хочу! Эй, Юи, очнись, — Тецуро со смехом встряхнул её за плечо. — Ты будешь его открывать?        Юи была так счастлива, что только и сидела с круглыми глазами. Ей никогда не дарили подарков. Из следующего свёртка, лежащим под ним, Эйдзи вытащил йо-йо для трюков с подшипником, ещё и светящееся в темноте. Хиде достался танкобон «Сага о Винланде», а Тецуро, развернув свой подарок — карточку из лимитки «Ван Пис» — так и застыл. — А… а… — Что это с ним? — Эйдзи постучал ему по голове костяшками пальцев. — Алло, Тецу, приём! — Ему плохо?       Тецуро молча поднялся с веранды и бухнулся на колени, воздев руки, как проповедник, которого снизошла милость, и воззрил очи на небеса с выражением высшего блаженства на лице. — О ками небесные! Благодарю вас за то, что ваши Духи благословили руку моей подруги в тот момент, когда она выбирала эту карточку, и что я наконец нашел её! Я нашел её!       Под непонятливыми взглядами товарищей Тецуро пал ниц и кланялся, бормоча: «Спасибо, спасибо…». Юи захлопала глазами. — Чего это с ним?       Хиде, подняв карточку, зафыркал от смеха. — Это Зоро из лимитированной серии арки «Ватер 7». Таких всего сто штук в Какине. Самая-самая редкая коллекционная карточка. Тецуро её три года искал по киоскам и магазинам. Мы даже в соседний город катались на автобусе за ней, но только зря деньги потратили. В одном объявлении в «Джампе» за неё пятьдесят тысяч дзени предлагают. — Эй, Тецу! — позвал Эйдзи, отвлекая того от вознесения благодарственных речей ками. — Не хочешь продать её? — Я тебе «продам»! — завопил Тецуро. — У тебя чердак просел?! Я никогда её не продам! Никогда! Это теперь моя фамильная ценность… я передам её своим потомкам… — Это ты ненормальный! Совсем уже с ума сошел со своими карточками! — укоризненно воскликнула Юи, вплеснув руками. — Ой, ну вот, а мне опять Нами из «Архипелаг Сабаоди» досталась. — Хиде испустил вздох, развернув свою карточку, которая была вложена в танкобон. — Кому-нибудь нужна, а? У меня уже шесть штук таких. — О, мне отдай, у меня ни одной. — перегнувшись через плечо друга, Эйдзи ловко цапнул из руки Хиде карточку.        Мико несли в руках тюки с рисовой соломой, готовясь к главному празднику Шинкогёку — Идзанами-но-мацури. Во дворе возле увитой мускатом тясицу с восторженными взвизгами мутузилась малышня: между пятью мальчишками шло бурное сражение на палках, выструганных из осины. Они разыгрывали сценки из Кодзики, ту, где Сусаноо вступает в бой с драконом Ямата-но-орочи и побеждает его легендарным мечом Кусанаги. Семилетний Коцу, их предводитель, которому перепадали все козырные роли (Идзанаги, Цукиёми и Инари), исполнял роль Сусаноо, а двое мальчишек помладше — богов Асинадзути и Тэнадзути. — Истинно, говорю вам. Асинадзути-сан, приготовьте девять бочонков сакэ и сразим мы великого Змея! — Эй, мелюзга, потише там, а? — рявкнул Тецуро. Те замерли, как испуганные мыши. — Простите Тецуро-сан! — «Тецуро-сан?» — заржал Эйдзи. Хиде развернул почтовую бумагу с монограммой — оттисненный золотистой краской мон клана Йонебаяши, козодой, заключенный в кольцо. Юи, Тецуро и Эйдзи сгрудились вокруг него, со всех сторон до него доносилось нетерпеливое сопение и шумное дыхание. — Эй, вы, отодвинтесь чуток, дышать совсем нечем. — проворчал Хиде.       Читали письмо они долго. Рика извинялась, что больше месяца не писала им письма («Знаю, я обещала написать в первые же дни, но всё так закрутилось, что у меня появилось время сесть за него только сейчас»), о том как они с Такахаси осваиваются в Тансене, про экзамены в академию, («почти всё время мы заняты одной учёбой»), а наставница их, Канемаки-сенсей, была сущим зверем, про тренировки в додзё, про операцию Такахаси и совсем немного — про клан.       «Недавно мы с Такахаси были в городе на фестивале Танабата. В письмо прикладываю фотографию, которое вам, может, понравится — нас сфотографировали туристы из Иль-де-Конте». — Иль-де-Конте… — Тецуро завистливо присвистнул. — Вы когда-нибудь видели иностранцев? — Не-а. — Никогда. — Для меня иностранец даже тот, кто из соседней префектуры приехал. — сказал Эйдзи, почесав нос. — Иль-де-Конте это вообще где? — В Кука-Нью, — тут же отозвался Хиде. — Я бы хотел там побывать. — Ага, мечтай, — безжалостно сказал Тецуро, прихлопнув комара на коленке. Юи дернула его за прядь волос на затылке. — Ты чего руки распускаешь?! — Почему ты вдруг таким вредным стал? Злишься, что тебя с собой в Тансен не взяли? — Вот ещё, — хмыкнул Тецуро, отвернувшись.       В том, как он это сказал, было что-то странное. — Тецу, — проговорила Юи, — ты расстроился? — Чего это мне расстраиваться? — Что тебя не выбрали.        Тецуро фыркнул: — Да мне и здесь неплохо.        Юи потянулась было к нему, но его остановил Хиде, удержав протянутую руку, и мотнул головой.       Хиде продолжил читать вслух письмо. Оно было длинным, почти на четыре страницы, пока не закончилось следующими строчками: «Ну, кажется, я написала обо всём, что хотела, письмо вышло длинным, чувствую, вы там устанете его читать. Я постараюсь писать вам почаще, чтобы не терят связь, и вы о нас не забывайте. Такахаси тоже отправит вам письмо, обещал, что оно будет покороче. Я очень скучаю по вам и много о вас думаю, надеюсь, что у вас всё хорошо. Такахаси передаёт привет! P.S. С нетерпением жду ответа! Не забудьте написать, как вам подарки (Тецуро, тебе попался Зоро?). Ваша подруга, Рика». — На что вы там все пялитесь, уродцы?        Услышав низкий, грубый голос, дети подняли голову. Сунув руки в карманы штанов, скривив морду, посреди двора стоял Адзуса. Тецуро поджал губы, и весь напрягся, как дворовой кошак. В последнее время тот вёл себя потише обычного, и Тецуро подозревал, что та потасовка с Рикой выбила из него немного дури — трудновато строить из себя верзилу, когда тебя отходила боккэном девятилетка. — Эй, Адзуса! — позвал его Тецуро. — Знаешь, Рика учится теперь кэндзюцу у сенсея в настоящем додзё. На, умойся!        Адзуса осклабился ещё сильнее. В руках у него был наполовину обкусанный огрызок от яблока. Хиде поглядел на того и на другого. У них с Тецуро давно шла вражда, и оба не упускали случай перекинуться ядовитыми фразочками, но до драки пока, слава богу, дело не доходило. — Это ты сейчас умоешься, если не заткнёшься, малявка. — Я, конечно, не указатель, но иди-ка ты в задницу.       Взгляд у Адзусы стал злобный, налитый кровью, а скривленный рот оскалил зубы — бурые мелкие пилки. Юи испуганно сглотнула, когда тот сделал шаг в их сторону. — Нарываешься?! — Тецуро, ты что, сдурел?! Прекрати! — зашипел Хиде, пихнул его в ребра, повернулся к парню и произнес миролюбивым тоном: — Адзуса, ты извини его, он, как обычно, глупость сморозил, ты же знаешь его… — Ха?! Ничего я не!… — окончание фразы Тецуро промычал в руку Юи, которая зажала ему рот — от греха подальше.       Парень с минуту сверлил их взглядом. Сплюнув яблочное зернышко, он ушел, решив, может, что сейчас ему слишком лень марать об них руки. — Дурак. Зря ты с ним цапаешься. — вздохнула Юи. — Я его не боюсь. Плюнуть бы ему в рожу и как следует морду начистить. — Если ты будешь нарываться, он плюнет на твой сломанный хребет. — мрачно прокомментировал Эйдзи. — Все ещё злишься на него за то, что он столкнул Саяку в озеро? — спросил Хиде.       Тецуро цыкнул, но ничего не ответил. — Это ж Адзуса. Его не образумишь. Разве что выпороть его до полусмерти.       Выпороть-то, может, его и стоило, да только никто, даже Микито-сан, которая никого и ничего не боялась, не решались с ним связываться. Та, вскипая, бывало, рявкала на Адзусу так, что все кругом вздрагивали, на него самого это не оказывало никакого воздействия. — Королевский гвардеец, значит… Неплохо, неплохо. — Тецуро одобрительно выпятил губу, потом достал карточку с Зоро, дохнул на неё и протер его подолом каригину до блеска. — Уж во всяком случае не хуже, чем хантер. Как бы они там с такими важными целями не зазнались. — заглянув в коробку с печеньем, он фыркнул. — Неужто иметь цель так важно? Я имею ввиду, почему нельзя просто жить в свое удовольствие? Амане-сан после сутры тоже на прошлой неделе вовсю разошлась с этими целями. «Цели помогают нам сосредоточиться на том, что действительно важно». — забрюзжал он. — «Важно иметь в жизни цель — в любом возрасте — и ставить перед собой цели каждый год, каждую неделю, каждый час даже. А иначе мы вырастаем и задницу от дивана не можем оторвать, потому что не-за-чем!». — Тецуро, ничего Амане-сан не говорила про диван. — пожурила его Юи. — Но суть-то одна и та же! — Тут ещё что-то есть.       Хиде вытащил со дна коробки небольшой квадратик размером с ладонь, при ближайшем рассмотрении оказавшийся фотографией, сделанной на полароид. — Ого! — Юи придвинулась поближе, заглянула ему через плечо. — Это же Тансен, да?        Тецуро, Авасе и Эйдзи сгрудились вокруг Хиде, который держал в руках снимок: Рика и Такахаси, наставивший ей над головой «рожки» на фоне красочного перекрестка со стеклянными небоскрёбами, озаряемую всполохами витрин и гигантских билбордов. Неоновые баннеры с рекламой, карнавальные цвета, по дороге мчат современные навороченные электромобили, толкутся люди на пешеходном переходе; что-то волнующе иноземное было в панораме за их спинами, как в кадре из «Футурама» или киберпанка — антиутопический мир будущего, упадок человеческой культуры на фоне технологического прогресса в компьютерную эпоху. Всех детей посетило одно и то же ощущение, что их друзья были не за несколько сотен километров от них, а в нескольких тысячах световых лет, в другой галактике. Все краски на фото были нереальными, с просинью, и свет солнца, падавший на него, делал цвета еще более хрупкими, более чудными. — Глядите, какие лощеные стали. Прямо настоящие горожане. Сразу видно, что хорошо живут. — беззлобно усмехнулся Тецуро, глядя на снимок. — Какая у неё красивая юката, — Юи завистливо вздохнула. У мико и то кимоно на мацури попроще будут. — Как думаете, если бы мы попросили их не уезжать, они бы остались?       Хиде покачал головой. — Нет.       Из Тецуро вырвался взрывной смешок. — Ага. Ни за что.       Все промолчали, понимая, что он прав, но всё равно дулись на них за то, что они уехали в Тансен, оставив их тут. — Давайте напишем им письмо, — предложила Юи, которая всё никак не могла выпустить из рук тамагочи. — Отличная идея! — Кто сбегает за бумагой? — Сейчас!       Юи подорвалась с веранды и помчалась босиком в сторону домиков, оставив свои варадзи на ступеньке. Тецуро проводил её взглядом. У него заурчал живот. Скрившись, он надеялся, что за этим не последует болезненный спазм. Вчера они с Эйдзи и Хиде ходили в лапшичную «Хой-сан». «Хой-сан» был типичной тошниловкой — цукемэн там был странно приторный, менма отдавала мылом, и, по крайней мере одному из них становилось плохо после трапезы; но они все равно приходили туда по привычке и из-за дешевизны. Порция гёдза стоила двести пятьдесят дзени, онигири по сотне, а основное блюдо от двухсот до четырехсот дзени и были огромными, так что Хиде, который никогда не доедал свою порцию до конца, отдавал её Тецуро с Эйдзи, у которых желудки были бездонными.       Зевнув, он повернул голову. На деревянной колонне, у которой они сидели, было выцарапано два слова — наскальная каллиграфия, оставленная Тецуро после того, как Микито-сан запретил им оставить у себя бродячего щенка. Они прятали его в пустой коробке в комнате почти неделю и подкармливали угрем прежде, чем его нашла старшая мико и велела избавиться от питомца. Как они её только не уговаривали, обещая ухаживать за ним, кормить и выгуливать, но все было без толку. Когда щенка забрали, Юи повалилась на пол возле пустой коробки и зарыдала чуть ли не в голос, а Тецуро отправился в хозяйственный домик, вытащил булавку из подушечки для иголок и выцарапал на столбе: «НЕНАВИЖУ МИКИТО», но отчего-то особой радости ему это не доставило.       Мимо них прошел Рёко в компании своих друзей. Поравнявшись с жилыми домиками, тот зыркнул на них. Тецуро скорчил ему рожу. Рёко был сыном каннуши Йошинори. Он страдал заиканием и их любимым развлечением с Авасе было дразнить его, изображая, как заикающийся бонза бормочет сутры, пока однажды каннуши не услышал то, как они его дразнят. Тецуро до сих пор помнит, как две недели драил стены в коридорах хондэна, когда тот услышал поддразнивания. — Интересно, почему каннуши не подсуетился, чтобы тот богатей выбрал Рёко? — сказал Эйдзи. — Он, конечно, хозяйский сынок, но тупой, как пробка. Непонятно, как и разговаривать-то научился. — хмыкнул Тецуро, вспоминая, как тот как-то раз спросил на каллиграфии: «Касиваба-сенсей, а деревья — это тоже растения?». Рёко даже никогда ума не хватало даже на то, чтоб более-менее изобретательно отвечать на их насмешки. — Да и зачем Рёко куда-то уезжать? Место настоятеля ему уже пригрето, старик об этом позаботиться. — Тецуро, оперевшись на локти, выдержал длинную паузу, сплюнул себе под ноги. — Надо тоже валить отсюда.       Эйдзи покосился на вихрастый светловолосый затылок с понимающим смешком. Ему с Хиде и Авасе было уж почти по тринадцать, и в Шинкогёку они жили дольше всех, даже тех, кого оставили в младенчестве. С одной стороны, Тецуро получал удовольствие, обжуливая посетителей храма и устраивая целые представления с пронзительными, разрывающими душу историями, собирая вокруг себя небольшую толпу, словно уличный актёр. С другой стороны: в пять утра подъем, в кровать — в восемь вечера, утром и вечером сутры, а между ними бесконечное чтение синтоисткого троекнижия и буддистких писаний, и вдоволь «старых, добрых» наказаний (шлепки рогозой, мытьё полов крошечной щёткой), чтобы дети все правила как следует усвоили. — У тебя есть варианты? — поинтересовался Эйдзи, потирая глаза. Волосы у него торчали во все стороны. — Есть. Но для него нужны деньги. — И куда ты собрался? В Тансен? — В Хинтада, — тотчас же ответил Тецуро.       Эйдзи почти ничего не знал о Хинтада, кроме того, что там куча бедняков, шелковичных ферм, и ещё больше трущоб, но можно было смело предположить, что и Тецуро не знал о нём вообще ничего. — Это тупо. — покачал головой Эйдзи. — Ты ж там никого не знаешь. И что ты там будешь делать? Жить на улице, на вокзале, где? — У меня есть план, — Тецуро таинственно улыбнулся, поддев его плечом. — И что же у тебя за план?        Что за план Эйдзи так и не услышал: вернулась запыхавшаяся Юи, неся с собой свиток из рисовой бумаги с ручкой, разложила их на ступеньке. — Кто будет писать письмо? — разглаживая свиток, Юи обратилась к друзьям. — Давай ты, Хиде, у тебя почерк поразборчивее. Если кто-то из нас писать будет, они нифига ничего не поймут. — Тецуро подогнул одну ногу под себя. — Рика-то точно поймет — с со своим-то почерком любые каракули разберет, даже твои, Тецуро.       На то, чтобы написать письмо, у них ушел целый час. Ручка был так себе — пришлось надавливать со всех сил, чтобы иероглифы выходили чёткими, к тому же, за спиной голоса Тецуро и Юи то и дело мешали сосредоточиться: «Не забудь дописать про…», «А помнишь, как на прошлой неделе Амане-сан гоняла мышей по хайдэну?», «И про то, как ты на спор съел кузнечика тоже напиши». — Не буду я про это писать! — буркнул Хиде, которому до сих пор было стыдно за то, что он поддался Тецуро «на слабо», и весь передернулся, вспоминая премерзкий горький привкус во рту. — Да ладно тебе! — захихикал Тецуро. — Я слышал, богачи едят всякие чудные деликатесы вроде сашими из лягушек и сыры с плесенью. Кто знает, может они и кузнечиков любят.       Общими усилиями они дописали письмо. Эйдзи взял конверт, чтобы посмотреть обратный адрес, но обнаружил, что его нет: — Погодите, а куда письмо-то посылать?        Хиде забрал у него конверт, покрутил со всех сторон. Франкировочный почтовый штемпель указывал, что письмо отправлено из Тансена, но ни индекс, ни обратный адрес нигде не были указаны. Пока Хиде в растерянности крутил конверт, Тецуро взял сложенное письмо и бегло пробежался по строчкам. — «Если вы захотите прислать мне письмо, отдайте его каннуши Йошинори, он знает, куда его нужно отправить. На письмах мне строго-настрого запретили писать адрес, где я сейчас живу». — прочитал мальчишка, сдув потную прядку волос. — Оно и понятно, иначе бы все прознали, где живут члены знатного клана. Юи, пойдешь к каннуши? — Ни за что! Я жуть как боюсь Йошинори-сама! Хиде, иди лучше ты. — Да, ты же у него любимчик. — брякнул Эйдзи. — Ничего подобного. — отрезал Хиде.       Любимчиком он у каннуши Йошинори точно не был, но почему-то все коллективно решили, что тот испытывает к нему симпатию только потому, что пару раз каннуши попросил его отнести ему в кабинет почту. Хиде побаивался его равно как и все: каннуши держал весь храм в ежовых рукавицах, а послушники впадали в ужас, стоило ему замолчать. — Тоже, что ли, струсил? — с ухмылкой сказал Тецуро, двигая бровями. — В отличие от вас, на меня каннуши никогда никто не жаловался, так что мне нечего его боятся, — подчеркнул Хиде, взяв письмо, затем поднялся на ноги, спустился по ступенькам и надел свои гэта.       Первым делом Хиде направился в кабинет каннуши. По дороге, шагая мимо хайдэна, он заметил, что так и держал в руках фотографию Рики и Такахаси. Поглядев на неё с пару-тройку секунд, он аккуратно положил её к себе в карман. Они ещё не обсуждали, кто возьмет себе фотографию, и Хиде надеялся, что этот вопрос как-нибудь забудется, и та останется у него.       Он прошел То-ин — восьмиугольный зал снов Юмэдоно для успокоения духов демонов за вратами ада, которые охраняют шинигами, прошел по длинным коридорам к кабинету каннуши, выходившему окнами в знаменитую сосновую рощу. Опустившись на колени, Хиде постучал в створку сёдзи. Ему никто не открыл. Он постучал ещё раз — снова без ответа. — Йошинори-сама, я могу войти? — помявшись, на пробу спросил Хиде. Нет ответа. Прислушавшись к тишине минуту-другую, мальчик понял, что в кабинете каннуши не было. Он поднялся на ноги и вышел на улицу.       Оглядевшись по сторонам, Хиде увидел издалека, как служитель храма, Морита-сан подметает ступеньки хондэна. Морита-сан — пожилой дядечка с копной совсем белых волос, одетый в храмовый дзёэ — был похож на румяный персик: щеки круглые, только нос торчал, как сосулька застывшей смолы. Даже морщины на пухлом лице служителя были аккуратными, словно чисто промытыми. Бамбуковые грабли были небрежно прислонены к стволу росшего неподалеку клена.       Приблизившись к служителю, Хиде поклонился и спросил: — Морита-сан, добрый вечер. Вы не знаете, где каннуши Йошинори? — Каннуши? — переспросил тот, наморщив лоб, и прекратил подметать. — С утра его не видел. Тебе что-то от него нужно? — Нет, нет, просто кое-что спросить хотел, — быстро сказал Хиде.       За рощей доносились голоса, — видимо, группа посетителей направлялась к Хайдэну. И голоса, и стук шагов словно таяли в вечернем летнем небе, теряли резкость, доносились сюда как бы через мягкую пелену. Шаги затихали вдали, будто уносимые течением. В глади заросшего водорослями пруда застыла точная копия храма Шинкогёку. По фигурным оконцам главного здания скользили солнечные блики. Третий ярус храма просвечивался насквозь, и чудилось, будто там, внутри, и живет этот золотистый, мерцающий свет. В небе с далеким гулом летел исполинский дирижабль. Хиде, и даже Морита-сан, подняли головы, вглядываясь в высоко проплывающие облака.       Хиде пошел дальше, останавливая по пути служителей и мико, узнавая, где найти каннуши. Никто из них понятия не имел, где настоятель, и мальчишка всё больше отчаивался, пока не дошел до границы леса, где стоял старый, непримечательный дом с двухскатной черепичной крышей с козырьком, облепленной ласточкиными гнёздами. Табличка у опорного столба гласила: «Прозекторская», а возле этой самой таблички курили незнакомый Хиде парень лет двадцати пяти в хирургической форме и огромный мужик с одутловатым лицом в расстегнутой до пуза рубахе. Тот держал сигарету между большим и указательным пальцем, куражливо травя какую-то потешную историю парню, и громогласно хохотал на пару со слушателем, когда Хиде к ним подошел. — …Он последнюю спичку, последний кусок, да что угодно отдаст любому мошеннику и прохиндею! Я ему и говорю: «Коро, это твои деньги, хочешь разбрасываться ими — пожалуйста, твоё дело, но ещё пару лет, и ты окажешься на улице»…       Подойдя к ним поближе, Хиде кашлянул, привлекая к себе внимание. — Извините, я… — … и сидеть в хламовнике со старьем с бабусиных чердаков. Кому это понравится? — он ударил себя в грудь. Хиде снова попытался привлечь к себе внимание, но вставить слово у него не получилось, потому что мужик дальше заладил: — Честный человек в нечестном мире! У меня все сердце — вот тут — изболелось видеть, как он выбрасывает деньги на ветер, пытаясь спасти то, что уже не спасешь! — Погоди, Мо, — прервал мужика парень, растопырив перепачканную ладонь, когда, наконец, его заметили. — Тебе чего, пацан? — Здраствуйте, вы… А где Нараки-сан? — Нараки-то? — парень стряхнул с сигареты пепел, выдохнул дым в сторону. — Он уволился неделю назад. А тебе чего, надо от него что-то?        «Вот это новость». Хиде познакомился с Нараки и Шиф через Рику, и иногда приходил вместе с ней в прозекторскую. Нараки, завидев его, всегда начинал брюзжать, что слишком уж много народу толпиться в морге, где живых людей, вообще-то, должно быть в недостатке, а не в избытке, а Шиф угощала его мармеладом наразвес, который таскала из магазина своих родителей, и играла с ним в карты. — А Шиф-сан? — Рыжуля, вроде, взяла отгул и укатила куда-то. — пробасил мужик, помахал рукой с грязными ногтями, разгоняя дым, повернулся к парню. — Кстати, не говорила, когда вернется?        Тот заметно растерялся. — Мо, так она тоже уволилась. — угрюмо отозвался парень после паузы.       Здоровяк выкатил на него глаза. — Что, правда?! Почему я об этом не знаю?! — Да и я тут ненадолго задержусь. Мне уже пора к себе в больницу возвращаться. Нараки нашел какого-то санитара в Минами, будет тут вместо него делами заправлять.        Мо отщелкнул окурок пальцами, поцокал языком. — Во дела, ну и ну… А я с её стариком вчера на заправке столкнулся, тот и не обмолвился. Эх, жалко-то как! По утрам только одно удовольствие и было, что увидеть веснушчатую мордочку да поговорить о жизни. — мужик достал платок, промокнул им свой лоб, посмотрел на Хиде. — А ты, попрыгнучик, из храмовых ребятишек будешь? Сколько тебе? — Двенадцать, — ответил Хиде, все ещё немного расстроенный уходом Шиф и Нараки. — Хочешь сигаретку? — Мо, — встрял Танака, вскинув бровь. — Перестань. — Что? Мне, между прочим, папаша дал в первый раз закурить в пять лет, а выпивку и того раньше. Как, попробуешь? — Нет, спасибо… Мне нужно идти искать каннуши Йошинори. До свидания!       Пока он шагал от прозекторской, до него донесся за спиной раскатистый голос, обратившийся к водителю «труповозки»: — Эй, Тацуки! — Чего ещё? — А где тот новенький, который приходил на прошлой неделе устраиваться? — Не знаю, зарылся где-то, бог его знает. — Ну так подними свой тощий зад, возьми лопату и откопай его! У нас позарез людей не хватает! Йодо сегодня должен был помогать, но он заболел. Ха! «Джайнтс» вчера проиграли, и он знатно продулся. Наверное, валяется у себя дома с похмельем и фонарем под глазом…        Обойдя почти всю землю храма в поисках каннуши, Хиде, сжимая в руках письмо, остановился посреди предлеска. Смеркалось. Клубились летние облака. Впереди — мост, ведущий в лес. Вечером, перед ужином и вечерней сутрой, каннуши имел обыкновение обходить территорию храма вместе с мико, но, видимо, не сегодня, раз никто не знал, где он. Впрочем, каннуши мог и уехать, никого не предупредив, и такое бывало.       Хиде сложил письмо и положил в карман вместе с фотографией. Развернувшись, он пошел обратно к жилым домикам, чтобы доложить друзьям о неудаче. В тусклом свете лампад поблескивали флажки на колоннах, орнамент на изваяниях возле святилищах. Хиде, задумчиво глядя себе под ноги, гонял камешек по извилистой тропинке. По вечерам лес звенел здесь от щебетания птиц, хотя самих птиц никогда не было видно. Весь в своей голове, Хиде не заметил препятствие на своем пути и уткнулся в какой-то твердый предмет — им оказался стоящий спиной человек. — Ой, простите…        Отойдя на пару шагов, Хиде поднял голову; человек повернулся. Это был монах в серой робе с чёрными глазами и безмятежной улыбкой, как у Будды. Его загорелая кожа отливала темным золотом, как старинная статуя, а громоздкая, ссутуленная высота застала Хиде врасплох. — Извините, — ещё раз сказал Хиде, низко поклонившись; он никак не могу вспомнить его имя, — Я вас не заметил. — Ничего страшного. — монах склонил голову на бок, — Тебя зовут Хиде, верно? — А-ага, — неуверенно отозвался мальчишка, удивившись, что тот знает его имя, и пытался придумать, как бы половчее узнать, как зовут служителя. — А вы?… — Сейширо.       «Сейширо-сан! Рика про него говорила!». «Говорила» — это ещё мягко сказано — все в их компании знали, кто такой Сейширо-сан, хоть и не видели его в глаза ни разу. И вот — перед ними стоял тот самый монах. Хиде так удивился, что и слова не мог вымолвить — совсем не так он себе его представлял. — Спешишь на вечернюю молитву? — почти по-дружески спросил тот. В его манерах не чувствовалось никакого нетерпения, совсем напротив. Он глядел на него из-под своих тёмных век, будто ждал, что Хиде у него что-то спросит. — Нет, не совсем. Я ищу каннуши Йошинори. Вы не знаете, где он? — Увы, Хиде, боюсь, что не знаю, — монах развел руками, — Тебе дали к нему какое-то поручение? — Я… В общем, мне нужно передать ему письмо, — Хиде запустил руку в карман и вытащил сложенные листы. — Только он знает, куда его отправить. — Вот как? — Мы с друзьями написали нашей подруге, но обратного адреса не знаем, а в письме Рика указала, что только каннуши его знает, поэтому я сейчас его ищу.       Монах глянул на письмо, потом на него. — Значит, ты друг Рики?       Хиде закивал. В глазах монаха появилась какая-то неясная искорка. У него вдруг возникло чувство, что тот его узнал, будто Рика рассказывала ему о нём, и тот, как Хиде минуту назад, сопоставлял его со своим образом в голове. — Если хочешь, я могу отдать письмо каннуши, когда встречу его. — Правда? — обрадовался он. — Какое у тебя удивленное лицо! Отчего же нет? — густо рассмеялся монах. — Каннуши Йошинори уехал в соседний храм Тамидзан, вернется завтра ближе к вечеру, может и послезавтра, если его задержат на совете.       Хиде с благодарностью кивнул, а внутри себя вздохнул с огромным облегчением— меньше всего ему хотелось встречаться с каннуши Йошинори. Вокруг его головы закружила пчела. Он отчаянно замахало руками. Пчела бросилась на его каригину, пытаясь забраться внутрь. Одним стремительным движением монах словил пчелу в свои ладони, Хиде аж вздрогнул. — Спасибо… — промямлил он. — Боишься пчёл? — с улыбкой спросил его Сейширо, подойдя со сложенными ладонями краю моста, и выпустил пчелу из плена. Та немного покружила вокруг его головы, и улетела в даль озера. — Есть немного. Я насекомых не очень люблю. — Ну, пчела бы тебе ничего плохого не сделала. — невозмутимо отозвался монах, возвращаясь к нему. Он был уже немолод, но в лице его еще было что-то мальчишеское, чёрные глаза были ясными, любопытными. — Кого стоит бояться, так это слепней. Лето — благословенное время, но со своими недостатками. Только потеплеет, коварные оводы оккупируют всё живое. — монах, спрятав письмо в карман уваги, сложил руки. — Я дам тебе знать, что отдал письмо каннуши.       Ещё раз сказав «спасибо», Хиде поклонился и убежал.        Сейширо проводил мальчишку взглядом. За спиной, где бритвенным острием смыкались небо и земля — высокие зеленые холмы надежно защищали деревни Сингабайсадена от посторонних глаз на протяжении долгих веков. Здесь настолько тихо, что слышишь, как воет ветер и колышется трава; рисовые поля насыщенного зеленого цвета, высоченные сосны и белесая дымка, застилающая деревню поздним вечером. Домики, рассыпанные по долине, местные называют «гассё-дзукури». «Гассё» дословно означает «руки, сложенные в молитве» — два крутых ската соломенной крыши символизируют ладони монахов.        Одним движением монах Сейширо, оябун Хейл-Ли — у этого человека было много имён — вытащил из рукава уваги письмо и бросил его в воду. Сложенные листы набухли от влаги; проступили чернила, вырисовываясь сквозь бумагу неровными строчками, написанные детским почерком, пока не размылись по ней, непрочитанные, утраченные навеки. Подхваченное слабым течением озера, письмо на миг всколыхнулось над поверхностью, словно утопающий за последним глотком воздуха, и опустилось в толщу воды.        Гладь озера устилают опавшие листья с липы и ясеней. Заведя руки за спину, Сейширо развернулся и поднялся на крутой склон.