Trinitas

      Зайту занял место рядом, коснулся спиной стены и плечом плеча, тяжело вздыхая. Как бета-бади он не мог не понять чувств Сина, не мог не разделить эту всепоглощающую боль и слабость. Товарищ находился рядом и молчаливо сочувствовал, изредка напоминая о дыхании, когда оно становилось слишком частым и прерывистым.       — Это вовсе не те слезы омеги, за которые ты должен себя корить, — заговорил Зайту, обернувшись к Сину и перехватив его помутневший от слез взгляд. — Ты не можешь ничего сделать с давно ушедшим прошлым, чтобы в настоящем он не горевал.       Сделав прерывистый вдох, Син разом выдал все то, что тисками вцепилось в сердце, удавкой сжимало горло:       — Я совершенно бессилен: не могу уничтожить причину его страданий, наказать обидчиков, вернуть к жизни родных. Оттого и так тяжело на душе, понимаешь? — голос прозвучал безнадежно. — Как мне помочь Наилю, если все, что причиняет ему боль, не разрубить такубой? Ты всегда был сильнее меня и мудрее, так помоги же… Помоги…       Когда следующее слово поглотили накатившие слезы, окончательно затуманившие взгляд, тело окутало едва ощутимое тепло объятий. Зайту укрыл от мира незримой преградой, стал непреодолимой стеной крепости, за которой было так безопасно и спокойно. Когда Зайту поддерживал, то и лежащий на плечах груз будто казался легче.       — Дыши, Син, дыши, — спокойно напомнил он, и Син послушно выдохнул застывший в легких воздух. Руки вцепились в плечи товарища, прижали свою защиту ближе, но в следующее мгновение провалились сквозь крепкое тело, словно то вмиг обратилось дымом — громкий стук в дверь заставил встрепенуться, сжаться и в удивлении окинуть взглядом комнату.       — Син, ты в порядке? Можно я войду? — послышался за дверью встревоженный голос Исы. Кочевник тут же торопливо выпрямил спину, утер слезы, поправил волосы и одежду прежде, чем ответить согласием. Омега приоткрыл дверь и заглянул внутрь сперва осторожно, осматривая каждый угол, а после, завидев Сина, нахмурился непонимающе: — С кем ты только что говорил?       Холод окатил тело, в груди болезненно сжалось сердце, растерянность наполнила взгляд, который пришлось тут же перевести и скрыть от Исы. Крайне странные чувства наполняли душу в момент, когда целитель был так близко к Зайту.       — Я молился, — дрогнул голос от богохульной лжи. Благо, Иса не углядел среди печали и высохших слез скрытых в глубине глаз эмоций, и потому легко поверил в сказанное. Он тихо вздохнул и прошел вглубь комнаты, занимая место рядом с Сином, чутко коснулся ладони, чтобы согреть. От близости и чужого небезразличия кочевник желал раскрыться, озвучить свои мысли, повиниться: — Наиль всю ночь плакал, мучился, и только к утру успокоился. Непозволительно допускать, чтобы при живом бете омега столько страдал.       — Это правда, что традиции бади и запрещают расстраивать мужа, но разве ты позволил кому-то обидеть Наиля? Или же сам довел до слез? — Иса пытливо заглянул в глаза напротив.       — Нет… — нерешительно качнул головой Син.       — Тогда отчего так убиваешься?       В комнате стихли голоса и на смену словам пришел быстрый бег мыслей. Син не сразу смог найтись с ответом, словно его страдания были само собой разумеющимся, не требовали объяснений. И все же понимание пришло быстро, стоило лишь вспомнить заплаканные, покрасневшие глаза Наиля:       — Разве не больно быть бессильным, когда близкий человек страдает?       С непроницаемым взглядом Иса изучал каждую эмоцию на лице Сина, видел чувства насквозь. Пытаясь разделить с бетой его тяжесть и боль, омега нахмурился. Поднявшись на ноги, он произнес с сожалением:       — Я не могу посоветовать ничего дельного, когда совсем не знаю о произошедшем. Расскажешь мне что случилось? — Иса постарался улыбнуться, но получилось слишком уж печально и натянуто. — Может пройдемся в саду, подышим воздухом и спокойно все обсудим?       Син взглянул на омегу с благодарностью и, после недолгих раздумий, кивнул. Прежде, чем бета успел подняться на ноги, Иса подхватил край платка, спрятанного под ковром, чтобы распрямить смятые складки и передать кочевнику.       Несмотря на то, что двое были знакомы очень давно, нахождение драгоценной ткани в чужих руках заставляло напрячься. Син поспешил протянуть ладонь навстречу, но, когда ткань почти оказалась в его руках, между складок завиднелся блеск — через мгновение спокойствие разбил грохот и оба застыли, боясь взглянуть вниз.       Иса хмурился, не сводя глаз с лица Сина, которое неумолимо обретало все более жалкие черты. В груди все громче стучало сердце, страх все больше стягивал душу, все страшнее ощущалось собственное бессилие. В голове смешались мысли и чувства, едва не вынуждая глаза вновь защипать от подступающих слез. Иса медленно, неверяще опустил взгляд к полу, и от увиденного сдавленно выдохнул. Заберзат на нити переливался оттенками зеленого, поблескивал в свете солнц — то будто волновалась заточенная внутри душа. Вместе с ней волновался и Зайту, растерянно осевший на пол возле камня и глядящий на товарищей непонимающе.       — Возьми кулон, — прошептал бета, заглядывая в глаза Сина с мольбой. Вот только рука Исы уже потянулась к камню, а перечить воле омеги кочевник не мог. Ладонь сжалась на нити, и бета виновато склонил голову, чувствуя на себе пронзительный взгляд.       Неверяще осматривая камень, Иса дрожащими пальцами огладил грани, выдохнул с трепетом:       — Я думал, ты отдал камень семье Зайту, как положено. Что он делает здесь?       — Настоящей семьей Зайту был его муж, но отдать камень мертвецу я не в силах, — прерывисто произнес Син, сдерживая подступающую волну страха и боли. Грудина ныла, словно в кожу воткнулось самое острие кинжала, способного в любой момент резко погрузиться по рукоять.       От услышанного у Исы перехватило дыхание и он, распахнув глаза, в замешательстве выпалил:       — Тогда ты должен был оставить камень в пустыне, а не носить в платке! — в тяжелом тоне омеги сквозило возмущение. — Это традиции Зайту, мы должны их уважать!       Глаза Сина встревожено забегали по комнате от накрывшего с головой страха, и вскоре наткнулись на образ Зайту. Товарищ бросился навстречу, вцепился в дрожащие руки, зачастил напугано и умоляюще:       — Син, не бросай меня! Мы же хотели всю жизнь провести вместе, умереть в одном бою. Ты же знаешь, после смерти нам не встретиться вновь ни в одном из перерождений. Я не хочу расставаться! — голос Зайту болезненно надломился и вместе с ним словно онемел и Син. Как же жарко было на душе от искренних слов и как же больно от ситуации, в которой они были сказаны. Заметив, как застыл кочевник, Зайту мученически свел брови и выкрикнул, прося: — Верни камень!       — Верни камень! — вторил собственный голос.       От восклицания Иса растерялся, застыл, но спустя мгновение опустился рядом на ковер и тронул влажные от слез щеки. Мягкое касание отозвалось дрожью в напряженном теле, нежное поглаживание породило тихий вздох. Иса заглянул в глаза напротив, аккуратно произнося:       — Син, ты должен отпустить.       — Не отпускай! — пронзил уши крик и бета вздрогнул, резко отстранившись. Встревоженный Зайту вился вокруг кочевника, метался по комнате, бился в попытках вразумить: — Только оттого, что ты держишь меня рядом, я жив. Я не хочу умирать… Верни камень! Спаси меня, Син!       — Все будет хорошо, мы справимся, как и всегда, — надломлено внушал Син и Зайту, и себе, пытаясь утешить. — Я спасу тебя, уберегу.       — Все в порядке? — послышался напуганный и тихий голос Исы. Омега сжал плечи кочевника, посмотрел прямо в глаза с тревогой и страхом. — С кем ты говоришь?       Разве есть смысл и дальше скрывать очевидное? Стоило Исе обернуться, как он тоже увидел бы воплощение зажатой в кулаке души. Бета перевел взгляд на Зайту, замершего позади омеги и молчаливо на него указал, но вместо радостного удивления увидел на лице Исы ужас:       — Син, в комнате нет никого кроме нас. Не пугай меня так…       — Почему ты его не видишь? — недоумевал Син, задыхаясь от эмоций. — Душа Зайту у тебя в руках, так почему же…       Но Иса глядел в ответ с растерянностью и тревогой, какой-то бледный, напуганный.       — Это просто камень: я не чувствую в нем ни магии, ни маны. Там нет души, — хмурясь, уверял Иса, но с каждым словом лишь больше заставлял Сина разрываться в попытках объяснить:       — Если Зайту здесь, с нами, значит в камне есть душа! — в жалком крике лишь абсолютное бессилие. Не добившись понимания, Син мог только сжаться перед омегой, склониться и молить, глотая слезы: — Верни мне ее… Я не могу без Зайту! Верни, верни, верни…       Судорожно стиснутой в кулак ладони коснулась знакомая прохлада и Син схватился за кулон, словно за конец брошенной на дно пропасти веревки. Бета прерывисто вдохнул, выныривая из паники, и прижал камень к груди, постепенно успокаивая учащенное сердцебиение. Иса помог подняться из молитвенной позы, прильнул к груди, укрыл от мира как смог своим некрупным телом. Син был не в силах сделать хоть что-то, кроме как снова и снова лить слезы от страха навсегда потерять свою звонкоголосую птицу. Иса старался успокоить и утешить, но голос его доносился будто издалека, в то время как облегченный вздох Зайту прозвучал четко и ясно, прямо над ухом.              Покинул комнату Иса только днем, когда солнце уже вовсю заливало светом коридоры. Едва закрыв дверь и оставив за спиной задремавшего Сина, омега вжался в прохладную стену дома, отрешенно смотря перед собой. Вид обезумевшего от горя беты сбивал с ног, взгляд в пустоту — пугал до дрожи. Слишком знаком был такой Син, до боли знаком: все, что касалось Зайту, доводило кочевника до схожих мук, поэтому его имя не упоминалось между ними уже множество лет. Должно быть, в том и была ошибка Исы — молчать и надеяться, что все ужасы давно забылись.       Сердце разрывалось от понимания, что все эти годы Син хранил в платке заберзат, носил при себе Зайту и видел его образ. Оставленная в мире живых часть души не даст ему вступить в новый круг перерождений, а значит и встретится там со своей триадой. Лучшим исходом для любого существа было оказаться в руках Богов, так разве не жестоко сжимать душу друга в собственных ладонях из страха расстаться? Даже если образ Зайту здесь, за спиной, в комнате Сина, Иса не искал бы с ним встречи. Неправильно тревожить умершего своими чувствами, даже если увидеть и коснуться хочется до боли. Иса оказался способен не рваться к заберзату, но Син был им одержим и никак не хотел расставаться, словно сам, храня в платке, перенес в камень часть души.       Невольно всхлипнув, Иса тут же закрыл рот рукой, выдыхая медленно, судорожно. Должно быть, окажись он тогда вместо Сина в Навале, переживи все с ним произошедшее, тоже от мук видел бы умерших товарищей. Боль заставила кочевника замолчать на несколько месяцев и что тогда происходило в его голове, какие мысли пускали корни и какие идеи расцветали плодами, Иса знать не мог. Как не мог и сейчас исцелить родного бету от этого недуга, от сладкой иллюзии, способной пошатнуть и веру, и разум Сина, стоило ему только задуматься над происходящим немного больше. Горло заныло от сдавленного воя — всплеска раздирающих душу чувств. Быть бессильным, когда близкий человек страдает, действительно больно.       Иса покинул дом, словно его толчками и пинками выгнали собственные мысли. В тесноте стен его душило все, даже наполненный ароматами цветения воздух, поэтому спасение омега искал вне их границ. Погруженный в свои мысли, Иса плутал среди домов Шурука, узких переулков и раскидистых садов. Разум был занят совершенно иными вещами, поэтому свой путь омега доверил ногам и те послушно вели его куда придется. Иса не боялся ни наг, ни змей, ни хищников, от тяжести размышлений утративший всякие опасения. Боялся он других, гораздо более страшных вещей.       Чудом ноги привели омегу туда, где тот больше всего желал оказаться, в то единственное место, которое мог назвать домом. Замерев посреди широкой улицы, Иса ощутил, как обжег щеки горячий ветер, резанул щиколотки песок, и тогда поднял взгляд навстречу пустыне. В проеме высоких ворот виделся горизонт, сияющая золотом пустыня и переливающийся лазурью небосвод. Сердце на мгновение замерло и после забилось неспешно, созвучно с шепотом песков. Омега медленно приблизился к границе города, утомленно оперся о свод арки и вдохнул полной грудью исцеляющий воздух. Когда-то пустыня была для Исы безжизненным и опасным миром по ту сторону стены, когда-то и кочевники были пугающими синими шайтанами, о зверствах которых рассказывали солдаты. Теперь же в песках было так тепло сердцу, а за одного близкого кочевника он молился каждый раз, как склонялся перед ликом Нанны. Лишь бы сейчас Триада услышала его зов о помощи как тогда, множество лет назад…              Иса ступил за стену города переполненный ужасом, как и множество других омег в черных одеждах. Впереди был простор пустыни, горячей и пугающей, совсем не похожей на зеленеющий Науфаль. Если выйти из ворот города и пойти в любом направлении, то с каждым шагом лишь горячее будет становиться воздух от близости с Джаханнамом. Оттуда все наступали шайтаны в попытках захватить Великую Диаду — единственные живые города. Шайтаны зверски убивали бравых защитников и мучили даже мертвецов. Они были жестоки и сильны, вот только как лика святых боялись праведности. Именно поэтому, когда враги уже виднелись синей волной на горизонте, за ворота вывели всех омег города.       Прежде Иса не мог и представить, что будет так напуган, впервые оказавшись снаружи стен и увидев, как поднимается вдалеке пыль от приближения армии шайтанов. Казалось, он уже испытал все самое худшее: взросление в монастыре, первые разбившие вдребезги чувства, потерю самых родных малышей — и все же происходящее смогло его удивить.       Перед тем, как вывести омег за стены, их руки связали между собой в подобии цепи с искренним волнением о том, чтобы ни один не потерялся снаружи и все вернулись в город. Теперь крепкие канаты сжались на кистях и натирали почти до крови, когда Ису в череде других вели в нужном направлении, чтобы окольцевать город телами омег. В такие моменты он чувствовал себя игрушкой, которую за руки тянули в разные стороны, грозясь разорвать пополам. Пускай за стены омег вывели почти перед боем, чтобы те не мучились под жаром солнц, уже спустя несколько долгих мгновений Иса ощутил, как разогревается черная ткань и обжигает кожу. В одеянии становилось все тяжелее дышать, кожа намокала от пота, а перед глазами дрожащим миражом виделась армия шайтанов.       Другие омеги держались стойко и гордо, ведь они — третья стена оазиса, но Иса, как всегда, чувствовал себя слабее. Его тело так до конца и не оправилось от родов, хоть времени с тех пор прошло немало. У монастырского целителя просто не было права не работать, пока в городе есть раненые, и лишь на сон ему давалось немногим больше времени. Однако даже те жалкие часы Иса не отдыхал, а втайне проводил за книгами, взращивая в голове идею.       С каждым годом жить в Науфале становилось лишь больнее. Омега уже не видел смысла в исцелении защитников, не мог бояться шайтанов, ведь все те же зверства уже воплощались и внутри стен города. Его пугали, что в руках врага над телом и душой надругаются — он пережил это и здесь. Ему рассказывали, как насилуют украденных детей в шатрах посреди песков — Иса видел то же в комнатах монастыря. Ему твердили, что где ступала армия синеголовых, там начинался Джаханнам — целитель жил в нем уже множество лет. Казалось, попади он к врагу, то не изменится ничего, только глаза перестанет резать ненавистная зелень.       Все ближе к городу подступала армия, все ярче различались силуэты шайтанов. Иса в строю этой цепи из омег чувствовал, как по канатам от одного к другому передавалась дрожь, ведь даже самые смелые и решительные не могли не бояться, когда песок под ногами дрожал от грохота шагов, когда воздух содрогал оглушительный вой.       Вскоре синяя волна загородила линию горизонта, подобравшись на расстояние выстрела лучника, и тогда Иса расслабил сжатые в кулаки руки, наполнил ладони маной. Высматривая вдалеке силуэты, цепляясь взглядом за блики оружия, омега медленно окутал воздухом узлы веревок на кистях и с усилием привел их в движение: канаты завились, словно змеи, задвигались, постепенно ослабляя давление на руках. От волнения и страха одеяния пропитал пот, от близости шайтанов раскалилась пустыня и задрожала маревом. Наконец путы отпустили кисти и, пока выходку не заметили омеги по соседству, Иса рванул вперед, навстречу нелюдям.       В этот короткий миг он впервые ощутил себя по-настоящему свободным — не спрятанный за стенами, не обязанный ничем монастырю, не скованный канатами, а просто маленький как песчинка омега посреди необъятной пустыни. Позади нет жизни, впереди нет будущего, но пока Иса бежал навстречу смерти, он мог полной грудью вдыхать обжигающую свободу.       Наверное, это мгновение было ценнее всех прожитых до него лет.       За спиной засвистели стрелы, а армия впереди замерла: опустились клубы песка, стих шайтанов вой. С каждым шагом лишь жарче становился воздух и ближе Джаханнам. Когда это пекло стало невыносимым, Иса из последних сил бросился на иссеченные стрелами щиты, на распахнутые пасти гепардов. В тот же миг синяя волна накатилась навстречу и, скрыв щитами, утянула вглубь.       Иса влетел лбом прямо в твердую от брони грудину, ощутил, как вцепились в тело сильные руки и закинули тело на спину гепарда. Хищник зарычал от резкого движения наездника, и Иса невольно вскрикнул от страха — до чего же жуткий зверь косился на него и скалил пасть! Омега сам лечил рваные раны от острых клыков и глубокие следы ударов когтей. Даже крупные альфы после атаки гепарда выглядели как пожеванный кусок мяса, а его, слабого омегу, должно быть запросто разорвут на куски. Исе оставалось лишь ухватиться за синие одежды шайтана, сжаться от страха и молиться, чтобы смерть оказался быстрой и безболезненной.       Вой нечисти зазвучал вновь, еще более громко и неистово, отчего заболели уши и заныла голова. Рука шайтана крепко прижала Ису, вцепилась в спину острыми когтями, и тогда внезапно омега услышал, как грохочет в груди незнакомца сердце. От удивления Иса распахнул глаза, совершенно растерянный и сбитый с толку. Над головой прозвучало волнительно и нежно, нараспев:       — Святая Триада, до чего же благосклонна твоя воля!       Разве способны шайтаны молиться? Разве бьется в груди нечисти сердце?       Не шайтан, не науфалец, тогда кто же?       Широко распахнутыми глазами Иса глядел перед собой, на кожаную броню незнакомца и желто-зеленый камень, повисший на шее. В нос ударил яркий запах агрессивного альфы, и омега резко отшатнулся — постарался вырваться из хватки и наконец-то смог освободиться, позабыв, что до сих пор верхом на гепарде. Спина преклонилась навстречу песку, незнакомец от неожиданности растерялся и с опозданием бросился подхватить, но Иса скорее предпочел бы оказаться на пыльной земле, чем снова почувствовать тот пугающий запах.       От падения его уберегло касание рук, аккуратных и бережных. Они постарались помочь вернуться обратно верхом на гепарда, но Иса вновь извернулся и воспротивился. Тогда уже ему понимающе помогли спуститься на землю, хотя времени медлить вовсе не было — армия отступала, ряды рассекали стрелы, от которых Ису спасал лишь щит уже другого незнакомца. Этот человек пах совсем иначе: травами, дымом, металлом и естественным ароматом беты.       — Марджана-накиб! — выкрикнул он в толпу.       После обернулся, взглянул голубыми глазами и тихо произнес дрожащим голосом:       — Не бойся, теперь ты в безопасности. Наверное, непривычно быть на одном гепарде с незнакомым бетой? — проронил взволнованный смешок воин. — Сейчас нас найдет командир и ты сможешь спокойно добраться до лагеря.       Иса так и застыл, сжавшись под взглядом беты и вздрагивая от резкого звука ударяющихся в щит стрел. Незнакомец не сводил с него прищуренных глаз, бормотал шепотом благодарности Святой Триаде и молился. Омега и вовсе терялся в понимании происходящего, и появление «накиба» не облегчило мыслей.       В тяжелой металлической броне, голубом платке и с оружием на поясе появился вовсе не бета и не альфа, а омега. От увиденного Иса настолько обмер, что едва смог дышать — на поле боя, с открытым лицом, не в никабе? Замершего и удивленного, накиб усадил перед собой на гепарда, подхватил поводья и погнал хищника, склоняясь ниже и вынуждая Ису прижаться вплотную к шерсти. С омегой за спиной оказалось спокойнее, но в голове не было ни единой внятной мысли по поводу происходящего.       Шайтаны или не шайтаны? Люди или нелюди? Как бы ни старался Иса понять, в чьи руки угодил, лишь больше утомлялся от дум. Тогда, измотанный и уставший, он просто поддался воле Триады и позволил гнать гепарда в неизвестном направлении, касаясь виском горячей лохматой шеи.       Мимо мелькали совершенно неизвестные виды — бескрайняя пустота и выжженный солнцами песчаный простор. От неизменности рельефа казалось, что даже спустя долгое время езды Иса не сдвинулся с места. Накиб гнал гепарда вслед за уходящей армией и когда хищник замедлился, задышал тяжело и часто, решил убавить скорость. Выровняв спину, воин позволил и Исе перевести дух, размять затекшие с непривычки мышцы.       — Прекрасный дар Нанны, назовешь свое имя? — послышался бархатный голос за спиной. Такой непривычный, низкий и волевой, совсем не похожий на тихий лепет науфальских омег. Целитель обернулся, смущенный неожиданным обращением, и произнес пугливо:       — Иса.       — Иса, — с улыбкой повторил Марджана-накиб. — Как ты смог сбежать?       — Выпутался из веревок и сбежал, — несмело ответил омега и в подтверждение своих слов робко показал натертые докрасна кисти. Удивленный взгляд воина стал жалостливым, скользнув к тонким ладоням целителя. Недолго думая, накиб огладил рану кончиками пальцев и прокатившееся под кожей тепло исцелило ее подчистую.       Тихо поблагодарив, Иса замер взглядом на образе накиба, которого с трудом мог назвать омегой. Крупный, широкоплечий, с иссушенной и обожженной кожей, открытым взглядом пылающих жизнью глаз. От вида его неприкрытого лица целителя одолевало желание поскорее найти ткань и помочь спрятать черты.       — Но почему в одиночку? — вновь заговорил накиб, преклонившись через плечо Исы и заставив вздрогнуть того от испуга. — Почему другие омеги не попытались вырваться?       — Отчего же им, праведным мужьям и отцам, желать попасть в плен к шайтанам? — ответил вопросом на вопрос Иса, словно сказанное было очевидным.       — Шайтанам?       — Разве под твоим платком не рога? — оглянулся целитель.       Воин недоумевающе нахмурился и поспешил снять голубую ткань, тут же открывая взгляду омеги светлые длинные волосы и лишенную рогов голову. Едва завидев блестящие на солнце пряди, Иса бросился вернуть платок, хоть немного прикрывавший омегу. Но вовремя опомнился и лишь пугливо коснулся мягких локонов у висков, где по словам солдат находились закрученные рога. Не ощутив твердости под светлыми волнами, Иса отдернул руку. И вправду, нет рогов.       — Тогда кто вы?       — Такие же дети Триады, как и ты. Жители соседнего с Науфалем города, Джафара, — Иса взглянул на омегу словно на безумца, несущего настоящую чушь. В ответ на такую реакцию, накиб аккуратно спросил: — Ты не знаешь о нем?       — Ты, должно быть, видение, или хитрый шайтан в теле человека, — нахмурился Иса, стараясь отстраниться насколько это возможно. — Науфаль и Наваль — единственные города в пустыне.       — Если не веришь моим словам, тогда может поверишь собственным глазам? Мы обязаны доставить тебя в тыл, под защиту стен, поэтому времени узнать новый дом у тебя будет предостаточно.       Распахнув глаза в удивлении, Иса тут же отвернулся, чтобы не показать истинные эмоции.       Стены? Его снова запрут за воротами города? Это было гораздо хуже, чем попасть в лапы настоящих шайтанов, которые измучают, насытятся и убьют, а не будут долгие годы пытать неволей. На глаза навернулись слезы от безысходности положения, взгляд искал возможность сбежать снова, но вокруг неспешно вели вперед гепардов сотни сильных воинов.       Иса припал к спине хищника, закрыл руками лицо и тихо расплакался. До чего же он невезучий.