Trinitas

      Удивление Сина скрыл платок на его лице, а вот растерянные и непонимающие выражения лиц Наиля и Аскара выдавали их истинные чувства, как и взгляды, которыми они обменялись между собой. С Майсой определенно что-то было не так, он был не в порядке — будто ребенок во взрослом теле. Как он мог оказаться мудрецом?       Недоверчивые взгляды скрестились на виновнике недоумения гостей, который с интересом и воодушевлением разглядывал их в ответ. Казалось, ему хотелось опять вскочить им навстречу, приблизиться, но старший наг, назвавшись Насиром, продолжил удерживать Майсу за пояс, вынуждая оставаться на месте. Юнец только вертелся, покачивался молча и смотрел своими большими, распахнутыми змеиными глазами.       — Вот как, — не нашелся с иным ответом Наиль, пытаясь уложить в голове эту новую информацию. Он быстро сориентировался, переходя к самому главному, раз уж с формальной частью было покончено. — Хасиф сказал, что я смогу задать интересующие меня вопросы мудрецу. Это возможно?       Наиль глядел на Майсу, но тот лишь смотрел в ответ прямым открытым взглядом, в котором не всколыхнулось никакого понимания. Напрягаясь и нервничая все больше, Наиль перевел взгляд на самое дружелюбное в этой компании лицо, уповая на то, что Хамза хоть что-то ответит. Под его пытливым взглядом змей длинно вдохнул, будто действительно собираясь что-то сказать, но тут к компании подошел наг — натянув рукава до самых ладоней, он нес горячий глиняный горшок. Когда наг поставил горшок посреди ковра и снял крышку, то с хлынувшим паром до Сина донесся запах знакомой пустынной каши, которая готовилась во всех племенах бади: травянистый и горьковатый аромат обманывали, ведь на вкус каша из бобов и стеблей альхаги всегда была сладковатой.       Насир наполнил пустующие миски и первым делом передал гостям со словами:       — Зададите свои вопросы потом, сперва поешьте.       Каша имела знакомый с детства вкус, отчего сами собой вспоминались ночи у общего костра в окружении собратьев. Радовало, что теперь пережить схожие моменты мог и Нур — они с Рами как раз общались с нагами, их радушно принявшими. Аскар и Наиль, поглядев с каким аппетитом опустошает миску Син, тоже принялись за еду. Видимо, простой сладковатый вкус каши пришелся им по душе и Син решил это запомнить. Однако помимо горшка с кашей на ковре были выставлены глиняные миски с едой, которую его триаде пробовать вряд ли приходилось: это были и пласты светлой и темной древесной коры вперемешку, и сырые цветочные луковицы, и высушенные на солнце семена плодов чинара. Но внимание Сина особенно привлек маленький неглубокий горшочек с открытой крышкой, до половины наполненный чем-то белым и смолянистым. Тонким слоем смазав содержимым горшочка поверхность двух пит, Син протянул их Наилю с Аскаром:       — Вы не ели такое раньше? Попробуйте, это ман. На вкус как мед.       Откусив и прожевав кусочек, омега прикрыл кончиками пальцев рот, вскидывая на кочевника лучащиеся радостью и удивлением глаза. Альфа был более равнодушен к сладостям, но вкус оценил, судя по теплому сощуренному взгляду, обращенному на воодушевленного Сина. Для него душистый запах и медовый вкус ман действительно уходили глубиной в детство — в период цветения тамарисков маленьких бади отправляли собирать с песка разлетевшиеся по пустыне смолянистые крупинки, что ветер сбросил с ветвей невысоких деревьев. Син вместе с Самурой и младшими братьями приносили целую корзину, после чего амма вываривал ман, пропускал через полотно, чтобы очистить от посторонних примесей, и разливал по маленьким горшочкам, оставляя охладиться ночью на поверхности песка. За продажу ман в городе можно было выручить неплохую сумму, поэтому амма оставлял детям всего один горшочек на всех — каждому доставалось в лучшем случае по ложке. Зная об этом, вместе с братьями Син наедался свежим ман еще в процессе сбора.       Вспоминая те далекие дни, кочевник не сдерживал легкой улыбки, тронувшей губы. Даже накатила привычная тоска по семье. Син привычно ее подавил.       Наги, успевшие проглотить как гунди, так и горячую кашу, сыто и лениво грызли пластинки сухой коры, издавая дружный громкий хруст. Гостей же угощение не заинтересовало, вместо этого они потягивали чай из все того же альхаги, вместо фруктов закусывая цветочными луковицами, наверняка выкопанными в этом же саду. Когда с основной трапезой было покончено Наиль наконец смог задать интересующий его вопрос:       — Что вы знаете о наших предшественниках: исследовательской группе, которая зашла в Пустошь двадцать лет назад? — начал он, складывая на коленях ладони, пытаясь тем скрыть дрожь пальцев. — Мне достоверно известно, что их отряд достиг самых глубин Пустоши, обследуя ее города и святыни. В составе отряда было почти двадцать человек, однако вернулся лишь один.       — Разве вернувшийся не смог поведать о том, что случилось с его отрядом? — поднял брови Насир, единственный среди остальных присутствующих помимо Хамзы, кто говорил с гостями. Майса рядом только глядел на Наиля без особого выражения в глазах или на лице, а вот черты Хамзы будто застыли, как и сам он словно замер в позе, в которой сидел.       Наиль качнул головой. Он выглядел внешне спокойным, чужой человек, вероятно, не опознал бы всего того волнения, что скрывалось у омеги внутри. Син же явственно видел все признаки в напряженной спине, чуть ссутуленных плечах, в собранной и компактной позе, которая скрывала дрожь.       — Ему пришлось справляться с тяготами перехода через открытую пустыню в одиночку, что подорвало здоровье и истощило силы. Поэтому, едва добравшись домой, он умер и ни о чем не смог рассказать.       Рядом раздался сиплый резкий вдох, будто кто-то глотнул слишком много воздуха. Син нашел взглядом источник звука — то был Хамза, уперевший взгляд прямо в ковер перед собой. Пытаясь справиться с дыханием, он медленно и шипяще выдохнул. Остальные наги тоже тихо и огорченно повздыхали, качая головами. Насир поджал сочувственно губы, лицо его выражало налет вполне искренней печали. Обернувшись к Майсе, он попросил:       — Великий мудрец, поведайте нашему гостю о событиях двадцатилетней давности. О том, что сталось с группой людей, которая проникла в нашу Пустошь.       — Двадцатилетней давности… группа людей… — повторил Майса, с серьезным видом кивая и хмуря лоб. Теперь он выглядел собранно и сосредоточенно, но от этого не переставал до странного походить на ребенка. Затем заговорил монотонно и безэмоционально, словно зачитывая выученное наизусть: — Двое патрульных обнаружили группу чужаков при обходе нового города. Двадцать один человек: двадцать взрослых и один ребенок… Племя укрылось в старом городе. Доступ на поверхность ограничили, старейшины наказали никому не показываться чужакам на глаза. Старейшины приказали расставить наблюдающих… Чужаки обосновались под Куполом. Пользовались порталами древних… Племя пряталось в старом городе почти восемь лет. Чужаков осталось семнадцать человек: шестнадцать взрослых и один ребенок. На поверхности за чужаками следили приставленные наблюдать разведчики. Люди обнаружили троих разведчиков… Двое были убиты, один вернулся с докладом. Старейшины сняли наблюдение, доступ на поверхность был закрыт. Народ опротестовал решение старейшин. Народ вырвался на поверхность… Чужаков нашли мертвыми. Девять человек, взрослых… Еще шесть человек нашли живыми, взрослых. Народ приговорил их к смерти за убийство разведчиков. Состоялась казнь. Еще двоих чужаков не нашли: одного взрослого и одного ребенка.       По содержанию то, что поведал Майса, походило на краткий пересказ исторической хроники двадцатилетней давности — так сухо и равнодушно были рассказаны события, напрямую относящиеся к жизни Наиля.       — Что это значит?.. — задал он вопрос сдавленным дрожащим голосом. — Девять человек нашли мертвыми? Почему? Кто их убил?       — Их погубили найденные живыми оставшиеся шесть человек, — ответил Насир. — Двадцать лет назад я еще был юн и служил воином. Меня назначили одним из наблюдающих за чужаками. Как и другие, я приглядывал за теми людьми долгие годы, пусть и смотрел на них издалека. И в последние месяцы перед тем ужасным событием они не выглядели особенно дружными. Уж не знаю, из-за чего те люди перессорились, но когда мы нашли первые тела, то сразу опознали раны от оружия — такие не нанес бы зверь.       — Этого… не может быть… — помотал головой растерянный Наиль. Только его глаза и лицо вовсе не отражали неверие — напротив, в них были осознание и ужас. Син ясно помнил, как учитель описал день смерти своего бабы: он сказал, что в дом пришли чужаки, незнакомцы. Но людей, являвшихся частью экспедиционного отряда аммы, Наиль просто не мог не знать. Такое несовпадение воспоминаний и фактов Син объяснял для себя тем, что Наиль, будучи еще совсем ребенком, не был способен принять происходящего, возможно не мог даже осмыслить. Как поверить в то что люди, которых он знал всю свою жизнь, убили его отца? Может, маленький Наиль просто не хотел в это верить. Но, судя по выражению в его глазах сейчас, в глубине души он всегда знал…       Син потянулся к ладоням, которые вцепились в ткань халата, сжимая ее в кулаках. Разжал нервные пальцы, объял своими руками, согревая теплом. Наиль вскинул на него свое побледневшее лицо. В зеленых глазах смешалось уже столько всего, что кочевник ничего не мог разобрать. Но это и не было нужно — сердце беты ныло, тянуло протяжно, откликаясь на боль своего омеги.       Наиль же заперся где-то в своих мыслях, отчего лицо стало отстраненным, набежала мрачная тень. Хамза печально склонил голову, Майса разглядывал учителя с непониманием и интересом, Насир, казалось, ожидал еще каких-то расспросов, но Наиль лишь молчал. Когда шел сюда со своей триадой учитель едва справлялся с волнением и столько всего хотел узнать, но после рассказа мудреца голова Наиля была занята уже совсем другим. Тогда большие ладони альфы легли на талию омеги помогая подняться, и бета вскочил следом, продолжая сжимать в руках похолодевшие ладони. Аскар, прислонив Наиля к себе и продолжая придерживать, обратился к кругу нагов:       — На сегодня мы закончим, спасибо что уделили время.       — Благодарим и за ужин, все было очень вкусно, — поддержал Син. Руки были заняты, поэтому он лишь глубоко кивнул, прощаясь: — Мир вашему племени.       — И вашей триаде мир, — услышали они в ответ, уводя пребывающего будто в прострации Наиля.       Успело стемнеть, оставленная днем духота понемногу сменялась ночной прохладой, прогуливаться по каменной дорожке среди обступающих фруктовых деревьев в этот час было бы даже приятно при других обстоятельствах. Наиль же ступал как человек, ходящий во сне, а не наяву — ничего перед собой не видя, казалось, даже не осознавая куда, с кем и зачем он идет. У Сина на душе с каждой минутой становилось все тревожней, в груди неприятно холодело, в животе тянула пустота. Одну руку омеги пришлось отпустить, кочевник держал его за вторую, ведя рядом с собой и не в силах открыть рот, что-то сказать. Да и что он мог?       «Мне так жаль».       «Это ужасно».       Все пустое. Правильных слов просто не находилось. От бессилия Син мог лишь сжимать расслабленную ладонь, греть своим теплом.       Аскар довел их до дома, не разъединяя этого тройственного касания всю дорогу — его горячие широкие ладони придерживали обоих за спины, напоминая, что он рядом. По дороге в спальню, куда направились сразу же, встретился Иса. Видимо, он хотел поговорить с Наилем, может расспросить о том, как прошла встреча. Но, увидев лицо друга, помрачнел и нахмурился, переводя вопрошающий взгляд на Сина. Кочевник только сокрушенно мотнул головой, и Иса посторонился, поджимая губы.       Уже в комнате Аскар только успел прикрыть за ними дверь и выпустить на волю магические огоньки из лампы, а Син — подвести Наиля к ковру, чтобы усадить, уложить или сделать хоть что-то, пусть даже не зная, что именно, как омега внезапно вырвал ладонь из рук, вцепляясь пальцами в до того аккуратно собранные волосы, упал на колени, словно ноги совсем не держали, и вдруг начал выть — в голос, громко, пока не захлебнулся воплем.       У Сина в груди оборвалось испуганное сердце, пробежали по телу мурашки и волоски вздыбились, словно их в обратном направлении погладил стылый ветерок. Но нет, бете не показалось — воздух и впрямь пришел в движение, всколыхнулся, расходясь от омеги волнами.       Наиль сорвался на хриплые рыдания. Мертвецки бледный, лицо мокрое от слез, голос — отчаянный, надрывный, ломающийся — кричал:       — Все — обман! Ненавижу вас! Ненавижу!       Внутри все разрывалось на части, одновременно тошнило от страха и застилало глаза гневной пеленой от желания крушить и калечить — Син бы сию секунду разорвал всех, кто причинил его омеге такую боль, но, увы, виновники были мертвы уже давно, убитые руками совсем других мстителей.       Ветер уже вовсю кружил по комнате: подвывал, со свистом врезался в стены, неистово метал несчастные огоньки под самым потолком, раскрыл позабытую на ковре книгу и с силой трепал страницы, отчего по ушам бил резкий звук. Син обернулся на Аскара, но увидел лишь пораженно застывшего, неожиданно бессильного альфу, который пребывал в полной растерянности. В глазах акида не было ни единой связной мысли, но Син не осуждал — едва ли когда-то прежде Аскару случалось сталкиваться с разрушительной истерикой омеги, пожалуй, не менее опасной, чем безумство альфы в хайидж. Успокоить и того, и другого, всегда было обязанностью беты, ведь не зря их с детства обучали стойкости и невозмутимости, растили ответственными и заботливыми.       Внезапно раздался громкий стук в дверь и не на шутку взволнованный голос Исы:       — Наиль! Син! Что у вас происходит? Откройте!       — Не заходи и никого не впускай! — крикнул в ответ Син, беспокоясь, как бы состояние Наиля не ухудшилось, если кто-то помимо триады ворвется в комнату. — Иса, мы со всем разберемся, оставайся там!       Стоило осознать, что с этой ситуацией лишь он способен разобраться, как Син тут же взял себя в руки. Аскара он оставил за спиной — в комнате не было мелких предметов, которые могли бы поднять воздушные потоки и ударить уязвимого альфу, поэтому акиду ничего не грозило, — и поспешил приблизиться к Наилю до того, как омега поднимет вокруг себя защитную стену из вращающегося сильного ветра. Не хотелось проверять, по силам ли учителю смести стены и крышу своего дома.       — Наиль! — позвал кочевник, опускаясь на колени прямо перед омегой. Стянул с головы платок, ведь тот должен был видеть его лицо, и подоткнул свернутую кое-как ткань под ковер, чтобы не унесло усиливающимся ветром. Протянул к омеге ладони, мягко обхватывая за предплечья. — Посмотри на меня, Наиль.       — Это все вы! Как вы могли?! — вскинулся он, пытаясь вырвать свои руки. Взгляд омеги был размытым, словно перед его взором была вовсе не эта комната и не Син, взывающий к нему. Не осознавая, где он и с кем, Наиль кричал не сдерживаясь, захлебываясь слезами: — Они умерли из-за вас! Ненавижу! Уйди!       Внезапно он и в самом деле будто начал захлебываться, но воздухом: делать слишком частые, глубокие и прерывистые вдохи. Ладонь метнулась к груди, сжимая ткань халата, будто сильно заболело сердце, и он весь согнулся в изломанной позе, падая на Сина и тяжело дыша. Изо рта вырывались протяжные, задыхающиеся хрипы.       Кочевник отстранил омегу от себя и одной ладонью прикрыл его рот, быстро проговаривая:       — Наиль, тише, слышишь? Попробуй задержать дыхание, — испуганные покрасневшие и воспаленные глаза, из которых не переставая сочились слезы, стали более осмысленными. Кажется, даже узнали Сина, потому что, неконтролируемо глотнув воздух еще пару раз, Наиль и в самом деле постарался следовать словам своего беты. — Вот так, хорошо. Сейчас все пройдет. Теперь дыши медленно, вместе со мной.       Син вдохнул, потихоньку втягивая воздух, и неторопливо свистяще выдохнул, контролируя, чтобы Наиль повторял и не срывался вновь в хаотичные частые вдохи.       — Вот так, — повторил Син снова, спокойным и уверенным голосом, хотя у самого сердце колотилось о ребра в рваном темпе. — Хорошо, дыши тихо и медленно через мою руку. Вдо-о-ох, вы-ы-ыдох.       Уловив нужный ритм благодаря совместному с Сином дыханию, Наиль стал понемногу расслабляться и напряжение в его прежде скованном теле начало ослабевать, а ветер, еще недавно бушевавший вокруг, совсем стих. Когда дыхание уже почти совсем нормализовалось и Наиль мог дышать без его помощи, Син отнял ладонь от рта омеги и чуть отстранил от себя за плечи. Он собирался обернуться к Аскару и объявить, что кризис миновал, когда Наиль вновь резко и испуганно втянул в себя воздух, засипел:       — Не… надо. Син… не уходи, — он до боли вцепился в предплечья беты, отчего явственно ощущалось, как даже коротко подстриженные ногти вмялись плоть. — По… жалуйста. Син, пожалуйста.       Кочевник судорожно прижал омегу к себе, чувствуя, что готов разреветься словно малый ребенок. Но одновременно с тем накатила такая слепая ярость, что тело начало невольно потряхивать в нервном напряжении. Сам не свой от боли, кем-то сокрушительно раненый омега в его руках взывал к чему-то исконно звериному в Сине, требующему немедленно найти и разорвать обидчиков на кровавые лохмотья. Почти нестерпимо хотелось убить кого-нибудь, и кочевник едва не сходил с ума, изо всех сил борясь с собой и стараясь сохранить рассудок достаточно трезвым, чтобы справиться с ситуацией. Осложнялась она тем, что где-то за спиной остался Аскар, и Син не знал, в каком сейчас состоянии альфа. Вдруг эта жажда жестокости и крови вперемешку с бессилием передалась и ему? Очень опасно.       — Аскар, иди к нам, — позвал Син, надеясь, что на того эмоции омеги не повлияли настолько же сильно. Стараясь сохранить силу и спокойствие в голосе, он позвал снова: — Подойди сюда и помоги мне, хаяти.       Плечи Наиля мелко тряслись, лицо пряталось где-то в ключицах Сина.       За спиной послышалось движение, затем неуверенные шаги, следом альфа опустился рядом, заглядывая в лицо Сина достаточно трезво. Разве что бета не мог не заметить, что акида тоже трясло.       — Обними, — негромко, но внятно скомандовал бета и альфа безропотно повиновался, захватывая длинными руками обоих, прижимаясь горячим телом, укутывая тяжелым запахом.       Время будто застыло в этом мгновении. Проходили секунды, минуты утекали как песок сквозь пальцы, зыбкие и неуловимые, но остающиеся незамеченными. Было не важно, как мало или много их ушло, имело значение только здесь и сейчас: биение трех сильных сердец, горячая теснота, спутавшееся дыхание, четкое ощущение границ своего тела благодаря их плотному соприкосновению с телом чужим. Но даже это чужое становилось как свое собственное, сплавленное и неделимое.       В какой-то момент послышался звук открывающейся двери — это Иса заглянул, чтобы проверить, все ли в порядке, когда улегся весь шум. Но он не стал тревожить триаду и тихо ушел, убедившись, что Син разобрался, как и обещал.       Спустя время что-то изменилось, и кочевник понял это, только когда прислушался — дыхание Наиля стало глубоким и легким, спокойным, а тело его больше не дрожало, со всех сторон согретое. Истощившийся после эмоциональной бури, успокоенный объятиями и отогретый, омега мирно уснул, зажатый грудинами и руками.       От сердца отлегло, будто свалился груз. Он упал, бухнувшись куда-то в желудок, да так там и застрял, тяжелея и не давая забыть о себе, но пока Син не мог обратить на него внимание и старался игнорировать. Легонько боднул лбом голову прижавшегося Аскара, перехватил его расфокусированный взгляд и перевел на Наиля, привлекая внимание к спящему омеге. Аскар пошевелился, потянул за собой, укладывая всех троих на ковер. Ноги Сина наконец распрямились и по ним пробежала колющая боль, отчего бета едва не взвыл, но сдержался. Он чувствовал себя истощенным случившейся неистовой бурей. Прижимаясь теснее к Наилю, обнимая ладонями Аскара, он прикрыл веки, в которые, казалось, будто насыпали песка. В голове все продолжали крутиться события последних нескольких часов, по кругу, как те огоньки, что ветер недавно метал под потолком. Стало очевидно, что уснуть ему никак не удастся.       Аскару повезло чуть больше: хоть он также пролежал без сна по ощущения час или даже больше, но в конце концов все же сумел погрузиться в то спасительное небытие, о котором Син сейчас мог лишь мечтать. Слушая два размеренных и спокойных дыхания, он утешал себя тем, что дорогие люди больше не страдают.       На рассвете Наиль пошевелился в плотном коконе переплетенных тел. Лоб его слегка взмок от пота, что Син без трудностей смог разглядеть под светом ленивых едва подвижных и разморенных огоньков, которых никто не удосужился загнать на ночь в лампу. Также отчетливо были видны взору встрепанные косы, покрасневшие и распухшие глаза, ссохшиеся губы. Кочевник оглядывал его в волнении, не зная, с чем предстоит столкнуться наутро. Справиться ли Наиль с болью сегодня?       — Син… — охрипло позвал омега ломающимся голосом.       Тихий голос и движение разбудили Аскара, который кое-как разомкнул объятия и сел, с осторожностью разминаясь. Долгое лежание в одной позе напрочь сковало тело и теперь то отзывалось болью, вынуждая акида слегка морщиться. Син, чувствуя то же самое, не вставая отполз с ковра и вернулся обратно с бурдюком воды, откупоривая горлышко и передавая Наилю. Омега жадно присосался, торопливо проглатывая жидкость, отчего та частично проливалась из уголков рта, тянулась тоненькой влажной дорожкой до подбородка и, срываясь, разбивалась о кожу, видневшуюся в перекрученном и растянутом вороте халата. Вернее, даже двух, ведь перед сном Наиль не снял верхний.       Когда омега, насытившись водой, наконец выпустил из губ горлышко, Син не удержался — потянулся и легонько чмокнул влажные после питья губы. Коснулся мимолетно, чтобы не соблазниться и не утянуть омегу в совершенно неуместный глубокий поцелуй. Наиль, не ожидавший таких нежностей с утра пораньше, даже раскраснелся щеками, уже ничуть не напоминая вчерашнего бледного себя. Смутившись, он отдал обратно в руки Сину бурдюк с водой и стал поправлять одежду, вскинул руки к волосам, выбившимся из кос, пушистым и растрепанным. Затем ладони легли на щеки, пальцы потянулись к векам. Бета предостерег:       — Только не разотри, а то сильнее воспалятся, — сделав несколько больших глотков воды, Син сэкономил и передал бурдюк Аскару, которого наверняка не меньше мучила жажда.       — Я… Мне… Надо привести себя в порядок. И немного побыть одному, привести в порядок и мысли. Сегодня займу купальни первым, — стушевался омега, подскакивая. Одновременно порывистый и медлительный, он сделал несколько лишних неловких движений сначала в одну сторону, затем в другую, будто в поисках ванных принадлежностей — только спальня была другая и его вещей здесь не имелось. Осознав это с запозданием, омега смутился еще сильнее и ретировался: — Увидимся позже.       — Сбежал, — констатировал Аскар, глядя в закрытую дверь, за которой только что скрылся Наиль.       — Думаешь, стоит оставлять его одного после вчерашнего? — засомневался Син, его, все не унимаясь, одолевала тревога.       — У него наверняка много мыслей, дай время разобраться самостоятельно. Есть то, с чем мы не в силах помочь, как бы ни хотели, — Аскар приобнял за плечо, и Син обернулся, глядя в по-утреннему помятое лицо с сероватым от проросшей за ночь щетины подбородком.       — Ты прав, — вздохнул кочевник, однако не чувствуя, что переживания хоть немного унялись. Пытаясь уговорить и отвлечь себя, перевел внимание на Аскара, целуя в губы. Потерся щекой о щеку — вышло немного колюче из-за отросших у обоих волосков, зато как будто успокаивающе. — Тогда пусть побудет наедине с собой, раз это ему нужно. А мы пока подождем его тут.       Син потянул акида на ковер, желая умоститься под горячим боком альфы и хоть немного побыть в покое, может даже вздремнуть часок-другой перед завтраком, ведь он так и не спал всю ночь. Аскар никогда не был против ленивого утра с Сином, поэтому уже сграбастал в объятия, когда в дверь поскреблись — негромко, но достаточно, чтобы прервать столь желанный покой.       — Ами, ты не спишь? Что вчера было? Ами, выходи! — позвал из-за двери до боли знакомый голос.       — Ай, шайтан! — тихо выругался Аскар, неохотно выпуская Сина и поднимаясь со скрипом. Принялся неловко оправлять на себе одежду, почти как Наиль недавно. — Совсем забыл, что пообещал неуемному мальчишке утренние тренировки. Да и после вчерашнего шума у него наверняка есть вопросы, придется выйти.       — Иди, — согласился Син, хотя больше всего на свете хотелось попросить остаться. — Иса наверняка что-то сказал, чтобы отряд не ворвался внутрь во время вчерашнего, но он сам толком ничего не знает. Лейс с Гайсом наверняка перепуганы, успокой их.       Аскар улыбнулся, склоняясь и легко целуя Сина на прощание, хоть расставались они всего на пару часов:       — Ты такой понимающий.       Син принял поцелуй, от усталости даже не ощущая желания его углубить и продолжить. И улыбнулся в ответ, провожая Аскара взглядом, а внутри чувствуя лишь горечь. Оставшись наедине с собой в пустой комнате, он спиной отполз к стене, пока не уперся в нее, чувствуя опору и прохладу. Внезапно внутри будто что-то прорвало: и Син зажал пальцами рот, из глаз невольно покатились слезы. Его будто размазало по этой стене — он был выжат, испит досуха. И в одиночестве настолько уязвим, что прежние переживания накатили с новой силой, а тревога не давала продохнуть, скручиваясь комом и запирая горло.       — Только дыши, — попросил переливчатый голос Зайту. — Не хватало только, чтобы и у тебя случился приступ.