Розовая заря

      — Отнеси это в комнату служанок.       Я приложилась к просветам между ветками и увидела, как Байан вынула из сложной причёски золотую шпильку и отдала её своей служанке.       — Но, госпожа… Зачем Вы даёте ей так много? — в голосе служанки отчётливо слышалась зависть.       — Подложи незаметно под её тюфяк. У рабынь не может быть таких дорогих вещей, — объяснила Байан. — Побеспокоимся о пропаже и обыщем каждую из них.       — Ах, госпожа! Я преклоняюсь перед Вашим коварством…       Такой комплимент Байан не понравился. Она развернулась в сторону служанки и едва не испепелила её взглядом. Поняв свою ошибку, та вздрогнула — возможно, ждало наказание — и тут же поправилась:       — Э… перед Вашей бесконечной мудростью.       За время разговора я успела сообразить: мои показания при изобличении подлости бы не сыграли вообще никакой роли. Что бы я не думала о Байан, но она была ферзём на женской половине дома, а программу защиты свидетелей от этого ферзя в четырнадцатом веке ещё не придумали.       Незаметно подложить заколку, а затем забить тревогу должно занять продолжительное время, но всё же пришлось поторопиться. Тихо отойдя подальше от этого места, я неподобающе задрала юбки до колен и побежала искать служанку. Это было несложно — несколько беспомощная Сюэ требовала к себе частого внимания. Запыханная и растрёпанная, я надеялась, что служанка прислушается к моим словам и признается, что ценная вещь Байан находится у неё. Но, разумеется, слова женщины, заставившей страдать её госпожу, не внушали доверия.       — Вы так добры ко мне, и это странно. Пытаетесь обмануть меня?       — Думаешь, нет других врагов? Пока мы с тобой разговариваем, заколка уже наверняка у тебя под матрасом. Я знаю, что твоя госпожа ненавидит меня, но мне незачем вредить тебе. Поэтому послушай хотя бы раз. Нужно успеть отдать её раньше, чем Байан растрезвонит всем о пропаже. Если боишься, не говори, что тебе подкинули. В саду на брусчатке нашла, в коридоре… В общем, соври что-нибудь! Думай быстрее, время идёт.       Я не могла больше на что-то повлиять — пришлось оставить это решение на её усмотрение и ждать, что будет. По крайней мере, свою совесть я очистила.       Я решила, что отсутствие новостей дома — уже хорошо. Разговоры о пропаже заколки, обыск и последующее наказание служанки Сюэ — это в любом случае бы обсуждалось. Раз беседы не велись — она сделала так, как я сказала. Об этой истории я Талталу не рассказывала и ни о чём не спрашивала. Сколько не бесись, но семья есть семья. Делать что-либо со своей сестрой он бы не стал.       Чувствуя собственную безнаказанность, Байан вскоре отплатила мне за доброе дело. Отправив мужа «на работу», я привычно занялась своими делами и не сразу, но поняла, что что-то не так. Выводя новые иероглифы на бумаге покрасивее, я всё время отвлекалась, потирая костяшки пальцев.       Тётя всегда стращала меня, что от нервного образа жизни может появиться экзема. Возможно. От зуда на моих руках уже проступили красные пятна. А если это была ветрянка или корь какая-нибудь? Я задрала рукава. Повыше было всё чисто, но зудело у меня ещё и лицо. Я с опаской почесала свою щёку.       «Интересно, бывает ли экзема на лице?» — я подняла медное зеркало, но из-за его желтизны не смогла рассмотреть покраснения, даже подойдя к окну на свет.       — Нет, нифига не видно… — я покачала головой.       Мои служанки как-то странно покосились на меня.       — Может быть, это аллергия?.. А разве я съела сегодня что-то такое?.. — перебирая возможные варианты, я вспомнила, что в воду для умывания в этот раз было что-то добавлено. Пахло приятно. Не увидев в этом ничего подозрительного, я не спросила, что именно. — А что за вода была сегодня утром?       Обе девушки задрожали и, просяще сжав свои ладони, пали ниц передо мной.       — Да вы чего? Встаньте и объясните нормально, что случилось, — я попыталась поднять и одну, и вторую.       — Госпожа, пощадите!       — Пощадите!       — Да я и не собиралась вас наказывать…       Служанки меня не слышали. Кроме бесконечных причитаний, взаимных обвинений и мольбы о пощаде они так и не объяснили мне, в чём дело. Уже стало понятно, что в составе умывалки был не просто ирис. Понимая, что в данный момент нахожусь в детском саду, я повысила голос:       — А ну хватит!       Две сороки замолчали и подняли головы.       — Да что это такое! Если сейчас же не прекратите выть и кататься по полу, я вас точно высеку! — я окинула внимательным взглядом каждую и усмехнулась. — Что, страшно? Нетрудно догадаться, кто вас надоумил. Хуже было бы, если бы вы отказались выполнять приказ Байан, поэтому бестолку привязывать вас к столбу и сечь.       Почувствовав моё понимание, служанки стали выглядеть спокойнее.       — Талтал обещал вернуться домой на обед. Живо принесите мне побольше белил и румян, чтобы этого, — ладонью я сделала круговое движение вокруг покрасневшего лица, — не было видно. Надеюсь, к вечеру или хотя бы к завтрашнему утру эта хрень сойдёт, — я озадачено наморщила лоб.       — Так значит, Вы нас не накажете?       Моя тётя говорила, что начальника, дающего слабину, подчинённые перестают уважать вовсе, поэтому я вновь выбрала жёсткий тон:       — Кто сказал? — я уселась обратно за письменный стол и взяла кисть. — Пусть и по чужому приказу, но вы мне навредили. Умоетесь той же водой, что и я, или же останетесь без сушёной рыбы на месяц? Кажется, так здесь принято поступать?..       Я планировала сварить себе кастрюльку пустой рисовой каши, чтобы сыпь быстрее прошла. А пока что пришлось заняться росписью по лицу.       — Это точно сейчас модно? — уточнила я уже с недоверием.       — Да, госпожа.       Я погрозила им кулаком.       — Смотрите, не вздумайте об этом кому-либо проболтаться!       Белила наложены были густо. Розовые тени и румяна выглядели на мне даже красиво, подчёркивая светлый цвет глаз, но жёлтый лоб — всё-таки перебор.       Модно или нет, но такой вид не остался без внимания у моего муженька. Придя домой, он сразу же спросил, что у меня с лицом.       — Что с лицом? — я напряглась и глянула на своих служанок. Видимо испугавшись, что хозяин понял, в чём дело, они задом пятились вглубь комнаты.       Повернувшись обратно, когда они скрылись, я невинно пожала плечами.       — Да просто… экспериментирую с образом. А что, мой господин? — я жеманно улыбнулась и, приблизившись, провела ладонью по его груди. — Выгляжу плохо?       Видя, что я дурачусь, Талтал решил поупражняться в остроумии:       — Ещё не привык к тебе в таком виде. Но вообще, я недоволен. Думал, успею нацеловаться перед уходом — так вся побелка с тебя на меня осыпется.       — «Побелка»? Талтал, правильно говорить: белила.       — Какая разница? — разумеется, он понимал разницу, но шутка о макияже на моём лице показалась ему смешной.       Брак мало изменил наши характеры. Мы по-прежнему не упускали возможность лишний раз поспорить.       — Побелкой в этом веке обмазывают печи на кухне. Даже я это знаю.       — И то, и другое — одинаково белое. Все эти краски делают тебя ещё больше похожей на птицу. Может быть так, что в своих покоях скоро я найду пёрышки луань-няо*?       Луань-няо. Это прозвище за мной закрепилось. Из-за малого знания китайских идиом я не понимала до конца его значения, но видела изображения красивой сине-зелёной птицы, поющей как звенящий колокольчик.       До вечера сыпь не ушла, не придумав новой отмазки к приходу Талтала, я накрылась одеялом с головой и сделала вид, что сплю.       — Это так ты мужа встречаешь? — Талтал лёг рядом со мной и потянул одеяло за уголок.       — Ты рано. И работу на дом сегодня не взял. Как же твои нетленные рукописи?       Было нелепо разговаривать, повернувшись к нему задом, хотя я и старалась делать это непринуждённо.       «И почему твоё настроение именно сегодня такое игривое? Закон подлости во всей красе».       — Гляжу, ты мне сегодня не рада, — полагаю, Талтал чувствовал себя разочарованным. — Тебе не стыдно говорить мне такое?       — Устала просто, — я погладила его руку. — Давай спать.       — У тебя что-то болит?       — Ничего не болит.       Талтал не поверил. Стянув одеяло, он силой повернул меня к себе.       — Что это за пятна?       — «Что-что»? Аллергия, — видя, что он не понимает, я пояснила: — Это не опасно. Просто мандаринов объелась, и лицо обсыпало.       Цитрусовые я никогда не любила. Более того, меня могло стошнить даже от одного запаха мандаринов или апельсинов. Я была рада, что этого рассказать ещё не успела.       — Мандаринов? — Талтал посмотрел на меня с подозрением. — Ты же их не ешь никогда.       Он, как и любой мужчина, занятый серьёзными делами, не вникал в подробности женского быта, но это не значило, что он не подмечал во мне вообще никаких деталей.       — Ну вот поэтому и не люблю их. Просто… захотелось вдруг.       Неужели мои слова его убедили? На строгом лице появилась снисходительная усмешка.       — Приключения находят тебя даже дома.       «Это точно».       — «Захотелось»… Что-то ты странная последнее время. Может быть, ты беременна?       Я отрицательно покачала головой, понимая, что Талтал ждал от меня этого. Но заветное событие всё никак не свершалось, и мне бы не хотелось, чтобы он начал меня подгонять с этим вопросом и пилить так же, как и его славный дядюшка.       — Ты поэтому сегодня так ярко накрасилась?       — Да. Не хотелось, чтобы ты заметил меня в таком виде. Не очень-то привлекательно. Придётся есть теперь только кашку и чищенные огурцы, — я улыбнулась. — Думаю, через несколько дней должно пройти.       Талтал вздохнул.       — Так много мыслей и ни одной умной, — он сжал кулак и прижал его к моему лбу. — Зачем скрывать такие вещи? Тем более, что я видел состояния и похуже.       Талтал намекал на случай, когда меня отравили мышьяком. Ынсу говорила, что им обоим тогда пришлось вызвать у меня рвоту. Вспомнив об этом, я прикрыла лицо ладонью.       — Не напоминай мне об этом ужасе никогда больше. Ваша архи оказалась такой крепкой. Никто не предупредил, что меня так развезёт от одной чашки. Кстати, ты знаешь, кто тогда меня отравил? Этот человек вообще жив?       — Я не знаю, кто это, — ответил Талтал, задумчиво перебирая мне волосы. — Но мы — буддисты верим в карму. Ты знаешь, что это?       Я кивнула.       — Наши монахи говорят, что, совершая злые дела, мы сами наказываем себя. Если даже не эта жизнь, то последующие воплощения злодея уже будут обречены на вечное страдание.