Розовая заря

      Присутствовать Соннян на собрании Ван Ю не позволил, приведя простой довод, не терпящий пререканий: «Это может быть опасно. Нечего тебе там делать».       Поменявшийся статус воина короля на его любимую женщину, всё же накладывал на неё не всегда приятные ограничения. Ван Ю не запрещал возлюбленной носить мужскую одежду, которая была всё же более удобной и привычной к телу; не запрещал и упражняться в стрельбе из лука и метании ножей. Сражалась она почти до изнеможения, и потерянная форма за время, проведённое в публичном доме, наверсталась довольно быстро. Её внутренняя сила и самоотверженность захватывала дух. Любуясь своей возлюбленной, Ван Ю не удержался и несколько раз сразился с ней на досуге. Их бои неизменно заканчивались трепетными поцелуями, которые становились с каждым разом всё смелее. Они даже уже разделили ложе.       Соннян всегда краснела, вспоминая сильные руки на своём теле, горячие как угли касания губ… В объятиях короля Соннян чувствовала себя любимой и счастливой, ценила его заботу и нежность. Но его чересчур уж бережное отношение к ней, иногда вызывало грусть и размышления, что любимый или попросту забывал, что общается с человеком, который меньше всего напоминает чашку из дорогого фарфора, или же сомневался в том, что она может быть достойным помощником в политической схватке. Если первое можно принять и, добродушно посмеявшись, забыть. То другое уже задевало гордость.       Куда иголка — туда и нитка. Разве женщина не должна так же следовать за замыслами и планами своего мужчины?       Не провоцируя ссору, настояв на своём, Нян решила всё же перестраховаться. И пусть доступ в юрту Ки Нян Ин был закрыт. Но посторожить на улице ей не возбранялось.       Народу было мало. Первыми пришли Ван Ю и семья меркитов.       Соннян молча оглядывала суетливую возню и подготовку служанок. Одна из них несла поднос с заветной кубышкой. Соннян углядела, что на подносе с вином стояли ещё и чашки. Интересно, почему их несколько? На всякий случай пересчитала их — ровно по количеству предполагаемых присутствующих.       — Постой! — окликнула Соннян её. — Не заноси.       — Что? Ты кто такая?       Понятно теперь, почему Танкиши так усмехался эти дни. Эти сволочи уже заранее торжествовали.       — Долго объяснять, — Соннян с силой вырвала поднос и поставила его на мраморные порожки. — Если хочешь жить — пойдёшь со мной!       Не теряя времени даром, она схватила перепуганную служанку мёртвой хваткой и отправилась ко дворцу вдовствующей императрицы.       — Ты что творишь, нас же высекут!       В покои Будашири они ворвались без церемоний, прервав утреннее чаепитие.       — Пустите! Это важно…       Придворная дама развела руками:       — Нижайше прошу прощения, госпожа, я пыталась вразумить её, но эта девка просто бешенная.       Будашири жестом остановила причитания своей слуги и обратилась к Соннян:       — Как ты посмела войти ко мне без разрешения?!       — Ваше Величество! У меня срочное дело.       — Какое такое дело позволяет неотёсанной деревенщине являться сюда? Пусть ты и не наложница, но основные правила Нэмёнбу ты соблюдать должна!       — Это очень важно… Дело касается жизни императора! Прошу, выслушайте!       — Излагай, — Будашири замерла в ожидании, а Соннян кратко доложила о том, что видела.       — У вас есть какая-нибудь рабыня с «липкими руками»?       — О чём ты говоришь? — спросила вдовствующая императрица с непониманием.       — Нужен человек, который попробует вино по дороге. Прошу, отдайте приказ заменить служанку!       — И почему я должна тебе поверить?       — А у Вас есть другой выбор? Либо император выпьет это вино, либо канцлер вспорет ему живот. Времени на раздумия совсем нет…       Вдовствующая императрица дрогнула. С большой долей риска и сомнения Будашири обратилась к своей придворной даме:       — У нас есть подходящий человек?       — Конечно, вся кухня жалуется. Наказать — руки всё никак не доходят.       — Веди быстро. Сейчас накажем!

***

      Хитро усмехаясь, канцлер благодарил императора за честь оказаться на этом собрании, за щедрые угощения, поданные к сегодняшним столам. Обводя толпу собравшихся под сводом белой юрты, внимательным взглядом, Эль-Тэмур вспоминал об ответном обычае монгольского гостеприимства и выразил намерение угостить всех присутствующих, в том числе и императора, своим любимым красным вином.       Два чиновника одобрительно улыбнулись канцлеру и тут же скисли от рож друг друга. Сын хворого наместника сидел хмурый и злой, кидая полные ненависти взгляды на своего недруга, но тоже не был испуган.       Остальные реакции были поинтереснее. Багатур* и его военный советник неоднозначно переглянулись. Хан моргнул и приоткрыл рот, растерянно озирался, смотря на них обоих беспомощным взглядом. Даже корёсский любимец был взволнован. Его глаза на короткое мгновение стали круглее, чем обычно.       Предварительный вывод: о вине уже знали все.       «Вот так. Все же и замазались», — отметил канцлер.       Осознание собственной правоты и догадливости не радовало. Доверять никому нельзя. Однако Эль-Тэмур не дал волю досаде и ярости, решив доиграть до конца и думая, полетят ли все их головы разом или же найдётся отчаянный смельчак, который выпьет вино, выгораживая себя и свой клан. Но в любом случае он уже не жилец, а если всё же повезёт выжить — пусть считает, что Тенгри над ним смилостивился. Не зря же небо сегодня такое голубое и ясное.       Ожидание участи становилось всё тревожнее.       — Ну и где там эти девки с вином? Что они там заснули, что ли? — рявкнул канцлер.       В ответ за порогом шатра раздались истошные крики: «Отравили! Отравили!» «В вине отрава!»       Каждый присутствующих едва заметно выдохнул, мысленно благодаря Небо на свой лад.       Канцлер был в бешенстве. Ещё один удачный план каким-то непостижимым образом полетел к собачьим чертям.       Все без исключения начали перешёптываться и причитать:       — Кто посмел?!       — Как же так?       — На самого канцлера!       — Да на какого канцлера, дурень? Покушались наверняка на Его Величество!..       Эль-Тэмур поспешил пресечь этот гадлёж:       — Молчать! — едва заметив шевеление в сторону выхода, он грозно сдвинул брови. — Всем оставаться на местах!       Канцлер ещё раз сурово оглядел всех и, взмахнув рукавами, вышел из юрты первым.       Очевидцы на улице столпились у мёртвого тела служанки с кровавой пеной на губах.       Вызвали лекаря, чтобы определить, какой именно яд был в вине. Опросили дворцовую кухню, придворных дам, распределявших роли служанок в прислуживании на сегодняшнем собрании. В самый последний миг одной из дам был отдан странный приказ: заменить служанку, занимавшуюся подачей вина, на другую.       Придворная дама служила вдовствующей императрице.

***

      Зловещую тишину прервал звук отрывания брёвен, прибитых ко всем входным дверям дворца вдовствующей императрицы.       Двери распахнулись, впуская разгневанного Эль-Тэмура. От быстрой ходьбы лицо его покраснело, а сам он тяжело дышал.       — Чем обязана, господин канцлер, — интонация в голосе так и веяла холодом. — Мы ведь с Вами уже всё обсудили.       — Ваше Величество, — почтительное обращение Эль-Тэмур почти выплюнул с презрением, — это ведь Вы сделали!       Ещё молодое точёное лицо Будашири приобрело притворное выражения участия. Она встала, расправив складки своего богатого одеяния.       — Что-то произошло на собрании? — спросила она с невинной осторожностью.       — Служанка без позволения выпила вино, что предназначалось мне.       «Не обманула любовница Ван Ю», — ликовала Будашири.       Если канцлер так переживает, значит, жизни императора и правда пока ничего не угрожает.       Вдовствующая императрица ответила с небывалым простодушием:       — Экая досада, что рабыня ворует еду и питье господ. Но стоит ли поднимать из-за этого такой шум? Раз поймали за руку — дайте презренной плетей, и дело с концом.       Видя веселье вдовы, канцлер начинал пуще распаляться. Он сдержался, чтобы не отвернуть подлой мерзавке голову, увешанную золотой короной и массивными серьгами. Прямо здесь, без следствия и суда.       — Не шутите с огнём, Ваше Величество. Я допросил придворных дам — приказ о замене служанки отдали Вы. Стало быть, прикрываете своего племянничка, который хотел меня отравить?       — Это Вы не шутите, господин канцлер, — ответила Будашири с не меньшим вызовом. — Я давеча говорила Вам, что никогда не забуду это унижение. Если желаете выдвинуть обвинение, то и мне есть, что сказать. Я ведь правильно понимаю? Отравленное вино должно было быть подано к императорскому столу тоже?       — Что?! Да как Вы…       Последнюю фразу она договаривала с улыбкой:       — Древний обычай велит монголам делиться друг с другом выпивкой и угощением.

***

      Ночью мне приснилась девушка с зелёными глазами в облегающих джинсах, кедах и кожанке. Я махала ей рукой. Стоя передо мной у калитки дома Эрдэнэ, она также прощалась со мной. Я осмотрела свою простую светло-сиреневую юбку, коричневую рубаху с фиолетовой каймой на рукавах. С грустью осознала, что эта, пусть тоже не особо счастливая, но не такая измученная на вид, как сейчас, особа уходит навсегда и уносит с собой ту прошлую жизнь, что осталась за дверью. Тётя, брат. Я никогда больше не смогу съездить на кладбище к бабушке или к матери и отцу, чтобы убраться на их могилах и положить туда цветы на Пасху или даже просто так. Они потеряны для меня навсегда…       — Постой… — я протянула к стоящей напротив руку, но она отвернулась и ушла прочь.       Я проснулась в темноте, чувствуя, что моё лицо и подушка мокрые от слёз. Тут же забеспокоилась о том, говорила ли что-то во сне, потому как Талтал повернулся в мою сторону. Но он не проснулся, лишь обхватил меня сильной рукой и уткнулся носом мне куда-то в волосы и шею. После купания я пахла жасминовым мылом, которая сварила для меня Ынсу и положила незаметно его в мою котомку, когда мы сбегали. Явно, с умыслом. Потому что я как-то поделилась с ней, что возможно этот запах нравится Талталу. И действительно: он вздохнул и довольно помычал, прижимаясь ко мне всем телом. Ощутимо так упирался, что мои мокрые щёки тут же просохли и даже загорелись, но не проснулся, не стал делать что-то большее. Да, он не делал никогда мне ничего дурного. Успешно отбивался от моих не менее едких, чем его, намёков и подозрений на эту тему. Но всё же мы спали в одной постели, а он был мужчиной, который лишь контролировал свои желания, но не всегда мог их скрыть. И я решила не заострять на этом внимание. Хотя подобная близость и доказательство собственной привлекательности и льстили, и были очень неловкими. Раз действительно спит, то и какой с него спрос.       «Ладно, пусть из нас двоих хотя бы он во сне порадуется. Интересно, как там сейчас это происходит? Что я там такого делаю?» — я осторожно прикрыла рот ладошкой. Сейчас мне было смешно, а не страшно, как если бы на месте Талтала был, например, сын наместника или кто-либо ещё. Поэтому не стала будить и прогонять с постели и уж тем более подкалывать его утром.       Наспех позавтракав, Талтал убегал, оставляя мне вновь мрачные мысли о его отношениях с дядей и предстоящем будущем. Я не была у них дома, не слышала возможных ссор, но видела синяк на его лице. От разговоров в эту сторону Талтал начинал сердиться и старательно отбиваться колкими замечаниями в мой адрес. Моя ответная злость на него всегда была бесполезной. Поэтому оставалось только делать выводы и думать, как мне вести себя дальше. Хотя на первый взгляд могло показаться, что мои злоключения на этом бы должны завершиться. Всё же на этом только-только начиналось.       Мой, пусть и неофициально, но приобретённый, статус невесты вселял в меня большее значение. Некое переосмысление. Наверное, это то, что имел в виду Талтал, когда говорил о взрослении.       Я была счастлива, что люблю, чувствовала, что по-своему, но тоже любима. Но сердце так и не пело от радости.       Проводив Талтала до калитки, я весь день думала о том, что мне приснилось накануне его предложения, и помощь нянюшке по хозяйству не особо отвлекала. Обучаясь ткать полотно на продажу, подметая порожки дома или по-варварски рубя говяжий хвост на кусочки, я думала о девушке с зелёными глазами, но не о той, что ушла безвозвратно, а той, что осталась здесь.       Принимать ситуацию как есть мне казалось неправильным по совести.       Перешагивая этап бессмысленных обид и споров в этой истории, я ставила себя на место Талтала, Байана и его теперь уже жены.       Надо мыслить трезво. В доме Байана мне будут явно не рады. Байана я в это ситуации отчасти понимала, как беспокоящегося родителя за своё дитя: моя социальная ответственность в глазах посторонних была бы достаточно сомнительной даже в наше время. Если бы у меня был взрослый сын — я бы ни за что не разрешила ему спутаться с дурной женщиной. Но Байан не знал всей истории. Не вникал, что всё, что могло со мной случиться, произошло бы исключительно силой, по принуждению, а не от распущенности. Думая о подобных женщинах, никто не учитывает эти тонкости, опирается на голый факт. Ну и довеском шли его наверняка натянутые отношения с молодой женой, частые ссоры с племянником… Бывшая невеста Талтала думает, что я разрушила её счастье. И не безосновательно. Всё-таки Талтал дал ей ложные надежды, пусть даже и договорился с ней «на берегу», как рассказал мне.       Я верила в его слова, но было очень много «но», от которых меня коробило.       Да, не обманывал её. Сказал сразу, что не любит и никогда не полюбит, как женщину. Но всё же согласился на брак. Да, она ничего не значила для него. Но даже тогда не порвал с ней сразу — лишь оттягивал вопрос с женитьбой до нашей встречи и даже не удосужился рассказать мне об этом. Помог мне довести ситуацию до скандала.       Понимала я её как женщина женщину. Любовь подобна воде: её никогда не остановишь, и она в любой преграде найдёт щёлочку, чтобы просочиться. Не понимает этого только глупец.       Из жизни в Юань и близкого общения с современной кореянкой я почерпнула и то, что даже в семейных отношениях и у китайцев, и у корейцев никогда не изживут себя формализм, иерархичность и подчёркивание старшинства даже с минимальной разницей.       «Интересно, — думала я, — кем мне тогда будет приходиться Байан и его жена?»       Я так и не вспомнила, как должно называть дядю мужа. Также «дядя» или «свёкор» — раз он был Талталу вместо отца? Какая нелепица: обращаться к девочке, которая даже младше меня «свекровь» или «тётя». Смех — да и только.       Стоило ли приводить меня в этот дом, пока обстановка не уляжется? Ответ очевиден.       Я вспоминала свою жизнь в доме отчима, полную склок, и понимала, что тут меня ждёт то же самое.       Подобно моей матери Талтал находился сейчас меж двух огней. Я зарубила себе на носу, что нападающий в подобном виде конфликтов всегда будет оставаться в проигрыше, всё сильнее отдаляясь от выбирающего, чью сторону занять. В конце-концов, он остаётся одиноким и непонятым…       Советами нянюшки, как бы не отнекивалась для вида, я всё-таки воспользовалась. К говяжьему хвосту я пожарила яичницу на троих. Блюдо очень простое, но напоминало о России — здесь такое не готовят никогда, а от постоянного преобладания риса и рыбы в рационе меня уже давно воротило. Жаль только, что в Юань не растут помидоры. С ними было бы ещё вкуснее. К вечеру я принарядилась в очередной яркий наряд, заморочилась с волосами, украшая их витой заколкой из лакированного дерева. Но старания всё же оказались напрасными. Ночевать в дом Эрдэнэ, как стало уже для меня привычным, Талтал в этот раз не пришёл.       Пришлось давиться остывшей глазуньей и ложиться без него, оставив гореть светильник как и всегда, когда доводится спать одной в комнате.       Почтил своим присутствием будущий муж меня на третий такой день. Решив устроить передышку от домашних хлопот, мы сидели с Эрдэнэ и пили чай. Я решила попробовать заварить его по-другому: не солёным, а сладким, вместо молока — мёд.       Обычно аккуратно причёсанный и одетый с иголочки, он выглядел довольно уставшим: рыжая чёлка небрежно спадала на воспалённые глаза, а хвост залохматился от быстрой верховой езды.       — О! — нянюшка воскликнула, едва Талтал показался на пороге.       — Явление Христа народу, — констатировала я шутливо. — Будешь чай? Смотри, только этот сладкий. С мёдом.       Талтал отрицательно покачал головой и решительно направился ко мне, отшвырнув на тюфяк какое-то безвкусное медное зеркало, которое принёс с собой.       — Пойдём, — сказал он, хватая меня за руку и поднимая с насиженного места.       — Куда? — я недоумённо заозиралась, ставя чай обратно на столик. Пиала с напитком покачнулась и упала на пол, заливая мне подол юбки горячим содержимым.       — Я договорился с монахом.       — С монахом? О чём?       — О нашей сегодняшней свадьбе.