Тартановый Дракон — Эйгон, сын Бейлона

Начало 99 года после З.Э, Штормовой Предел

      Эйгон стоял неподвижно, пока его длинные волосы, которые теперь доставали его плеч, были убраны за уши, прежде чем на его голову одели чепец.       Странно, думал он про себя, как можно привыкнуть к тому, что тебя одевают другие люди.       Это было не очень удобно, нисколько, когда он взглянул на молодого оруженосца, который ушел, чтобы забрать поножи и набедренники, висевшие на шесте. По крайней мере, Элдрик знал, как правильно все это делать, по природе своего наследия как членом Дом Сангласс, Домом, в котором его члены хоть немного разбираются в кораблях и мореплавании.       Элдрик Сангласс был оруженосцем наследника Клешни, двадцатидвухлетнего Бартимоса Селтигара, с которым Эйгон подружился во время своего пребывания на Драконьем Камне, и молодой оруженосец вызвался помочь Эйгону после того, как мальчик и Бартимос присоединились к путешествию через Речные земли после того, как тур через Простор и Утес Кастерли был закончен.       — Мой принц, — Сказал молодой оруженосец, которому было один и десять именин, когда он вернулся и опустился на колени у ног Эйгона: — Если вы победите, вы будете первым оруженосцем со времен Харлона Тарли триста лет назад, который выиграл три ближних боя подряд, — Сказал оруженосец с ноткой благоговения в голосе.       — Тогда вам придется стать рыцарем! — Восторженно закончил Элдрик, когда одел ему поножи, а верхнюю часть обвязки ноги завязал и соединил с нижней частью обвязки, прежде чем Элдрик завязал узел, который удерживал поножу прикрепленной к его ноге.       — Сначала я должен победить, Элдрик, — Сказал Эйгон, проверяя обвязки ног и узлы, пока Элдрик обматывал кольчужную юбку вокруг его талии.       — Это нелегкий подвиг, — Напомнил Эйгон мальчику: — Штормовые земли — воинственное королевство, славящееся своей силой и боевыми искусствами, — Эйгон сказал мальчику, когда тот поднял руки, чтобы одеть ему нагрудник.       Задняя часть нагрудника имела форму его спины, естественно, это было более выражено с тем, как области, которые проходили над его лопатками, были приподняты с долиной посередине двух приподнятых краев. Мечи скользили бы по задней части его нагрудника и защищали его позвоночник, что было очень важно в этом мире.       Если бы он потерял всю подвижность, его жизнь довольно быстро стала бы отвратительной.       У него были ребра, как у его набедренников и поножей, которые затрудняли бы попадание мечей в области, которые нуждались в защите.       — Говорят, что наследники Домов Дондаррионов и Тойнов находятся на пороге рыцарства и, как говорят, хорошо проявили себя в нескольких стычках, в которых они участвовали с дорнийцами в Марках, в то время как Дом Коннингтонов хорошо представлен Роймонтом Коннингтоном, — Эйгон закончил, намеренно исключив из списка того молодого человека, которого ему, скорее всего, нужно будет победить, чтобы выиграть в схватке.       — Вы победите их, мой принц, — Эдрик настаивал, затягивая тесемки нагрудника: — Даже Боррос Баратеон, — Решительно сказал Элдрик.       Эйгон взглянул на мальчика с намёком на веселье в глазах: — Может быть, ты много поставил на мою победу? — Спросил Эйгон, и мальчик слегка виновато покраснел, прежде чем смущённо улыбнуться.       — Да, мой принц, я поставил на вашу победу три золотых дракона, — Мальчик нахмурился, замерев.       — Что такое? — С любопытством спросил Эйгон, проверяя нагрудник, прежде чем Элдрик встряхнулся и начал надевать наплечник на его правое плечо, это были пластины, защищавшие его плечи и прикрывавшие часть груди и спины.       — Ставка была очень хорошей, десять к одному. В Риверране было три к одному, — Элдрик сказал немного нерешительно, явно обеспокоенный и неловкий из-за того, что люди думали о его шансах на соревновании.       — Я так понимаю, что они отдают предпочтение Баратеону? — Спросил Эйгон понимающе.       Элдрик коротко кивнул, прежде чем снова сосредоточиться на том, чтобы надеть наплечник на другое плечо.       По правде говоря, Эйгон их не винил. Когда тур прибыл в Штормовой Предел, он встретился и немного поговорил с мальчиком, которому было четыре и десять именин… ну, было не совсем правильно говорить «мальчик», не тогда, когда он был почти мужчиной ростом под сто девяносто сантиметров и имел мышечную массу, которой позавидовали бы тяжелоатлеты его прошлого мира.       Боррос был похож на своего отца внешне, густые черные волнистые волосы с пробивающейся бородой на лице, но на этом сходство заканчивалось. В Борросе была свирепость, которую Эйгон мог легко увидеть в том, чем, как он знал, должны были быть известны Баратеоны будущего… свирепые и темпераментные лорды, которые были столь же свирепы в бою.       И он мог легко увидеть, как подросток вырастет до двух метров, и Эйгон знал, что если Боррос будет делать те же упражнения, что и Эйгон, чтобы нарастить свою мышечную массу и ловкость, он никогда не победит в силовых соревнованиях… и, возможно, даже в драке.       Ему повезло, что его сестра в его старой жизни в юности занималась легкой атлетикой, а позже стала спортивным ученым, работавшим в какой-то спортивной консалтинговой фирме в Штатах. Он жалел, что не слушал ее больше, когда она болтала о том, какие упражнения и программы «максимизируют взрывную силу и мощь тела» во время Рождества…       Он прогнал мысли и тоску по дому.       В любом случае, то, что Боррос был фаворитом, его нисколько не удивляло.       Теперь собственное телосложение Эйгона было широким, и он упорно трудился над его улучшением, хотя больше сосредотачивался на скорости и выносливости, чем на чистой силе и размере, не тогда, когда он знал, что такие вещи невозможно поддерживать.       И Бейлон, и Эймон были действительно сильные фехтовальщики, и Эймон был высок, сто девяносто пять сантиметров, но ни один из них не был особенно силен, и казалось, что он будет таким же.       Он часто задавался вопросом, работает ли генетика по-другому в Вестеросе… в этом мире.       Вероятно, так и было.       Казалось, что каким-то образом определенные черты сохранялись независимо от того, сколько веков или разбавлений происходило. Учитывая, что Баратеоны, которые, казалось, вобрали в себя черты старых Дюррандонов, и Ланнистеры определенно не практиковали постоянные родственные браки, можно было бы подумать, что они не сохранят черты, которыми славились их семьи.       Возможно, это была просто магия, ошеломленно подумал Эйгон про себя.       Это было таким же хорошим объяснением, как и любое другое, на самом деле.       — По крайней мере, когда я выиграю, я выиграю, не будучи фаворитом, — Наконец сказал Эйгон, когда наручи, надетые на его предплечья, затягивались. Он был фаворитом с тех пор, как одержал победу в Хайгардене, что стало поворотным моментом во многих отношениях, включая его значительно улучшившуюся репутацию, подумал он с иронией про себя.       Похоже, некоторые считали его слабаком, возрожденным Эйнисом, так сказать.       Неудивительно, если учитывать откуда взялись эти слухи. В его глазах промелькнул проблеск тьмы. О, Деймон… ты действительно неисправим, не так ли?       Это не беспокоило Эйгона, не тогда, когда такое можно было легко опровергнуть, но это просто доказывало, что Деймон был столь же безрассуден, сколь и намерен таить обиды и пренебрежение, возникшие буквально из ничего до бесконечности, черта, которая, как знал Эйгон приведет к хаосу.       Он делал то, что хотел, он говорил все, что хотел, и все это без оглядки на последствия и такт. Даже сейчас, даже при живых Джейхейрисе и Бейлоне, начинались рассказы о Порочном принце. Ничего экстремального, пока нет, в основном это Деймон раздвигает границы того, что может быть допустимым и оправданным для любимых и очаровательных Принцев, но это выглядело нехорошо.       И это было не самое худшее из всего…       Абсолютный гром был на Драконьем Камне после того, как он эффектно поссорился с Реей, шатаясь вокруг, как будто это был его остров…       Мысль о том, что Деймон вмешается в то, что он там делал, приводила его в ярость. До сих пор он не сделал ничего, чтобы помешать морякам и улучшенному порту, который был построен за последний год. Но Эйгон знал, что это только вопрос времени… особенно теперь, когда Деймон связался с драконом Эймона…       Эйгон встретился взглядом с Элдриком, гневный блеск ненадолго показался в его глазах, прежде чем он его погасил: — Тебе лучше принести мне бочонок эля, когда я выиграю, — Эйгон сказал с ухмылкой, когда его глаза остыли до твердых драгоценных камней, когда он отодвинул эти темные мысли на задворки своего сознания и снова сосредоточился на предстоящей схватке.       В любом случае, если он победит, то он определенно заслужил этот бочонок эля.       По крайней мере, он притупит боль, подумал он про себя с внутренним содроганием.       После того, как он выиграл схватки в Хайгардене и Риверране и занял третье место в Утесе Кастерли, он был черно-синим после этого как минимум несколько дней, и он был почти уверен, что получил небольшую трещину в правом верхнем предплечье.       По крайней мере, так он чувствовал это в то время.       Даже с тупыми мечами травмы было легко получить в схватках, и, к счастью, ему повезло избежать серьезных травм, но удары тупым мечом все равно оставляли пеловы большие следы, как на доспехах, так и на теле.       Прежде чем Элдрик успел что-либо сказать, полог палатки заколыхался, и он обратил свое внимание на вошедших. Визерис, одетый в свой неброский королевский наряд, прошел перед Королевскими Гвардейцами сиром Лоренсом Рокстоном и сиром Крэббом, у которого Эйгон все еще был оруженосцем, хотя в последнее время это становилось все меньше и меньше.       Элдрик поклонился, когда понял, кто вошел, и двое Королевских Гвардейцев вскоре поклонились Эйгону.       — Эйгон! — Радостно сказал Визерис, преодолевая расстояние, и Визерис схватил его за плечи, его доспехи звякнули от этого: — Ты надел новые доспехи? — спросил Визерис, оглядывая Эйгона.       — Да, — Эйгон подтвердил. Он заказал новые доспехи после схватки в Хайгардене, но только после схватки в Риверране он был доволен ими.       Он хотел большей мобильности, пожертвовав при этом лишь небольшой частью защиты. Он послал за одним из кузнецов Драконьего Камня, которого знал, с которым говорил и работал, чтобы создать именно то, что он хотел. Немного жаль, что именно в этой схватке он впервые должен как следует опробовать эти доспехи.       — Выглядит хорошо, — Сказал Визерис с одобрительным тоном в голосе, прежде чем с любопытством взглянуть на Эйгона: — Однако это не совсем цвета Таргариенов, — Он спросил, прежде чем снова взглянуть на свои доспехи: — Цвета Мисарагорна?       Его доспехи были малинового и темно-синего цветов, с узором тартан с желтыми полосками. Это было примечательное совпадение, что цвета Мисарагорна совпадали с цветами Дома Стюартов… в некоторой степени, и он хотел немного связи с домом… и что может быть лучше тартана… даже если он не был… не был шотландцем… и только наполовину англичанином… все равно… он возьмет то, что сможет получить.       — Да. Я не наследный принц и не наследник наследного принца, — Эйгон сказал своему брату: — Я не считал уместным носить цвета Таргариенов, чтобы они не получили неправильного понимания, — Сказал Эйгон, и его взгляд метнулся к сиру Крэббу, который уставился на него с бесстрастным взглядом.       Сир Крэбб, вероятно, знал, что это не совсем правда.       — Ах, Эйгон! — Разочарованно сказал Визерис: — Ты сын Дома Таргариенов, это твои цвета! Никто не подумает о таких вещах, — Сказал он, покачав головой: — Неважно, — Сказал Визерис со вздохом, прежде чем улыбнуться: — По крайней мере, это хорошо смотрится на тебе.       Эйгон улыбнулся своему брату: — Спасибо, брат, — Сказал он и Эйгон был полностью искренен в этом.       Это путешествие по королевству сотворило чудеса в углублении отношений между ним и братом. Визерис был кем угодно, но его нельзя было назвать не искренним, и едва ли можно было держать дистанцию, когда Визерис был так решительно настроен.       Визерис… действительно был хорошим человеком, и Эйгон стал считать его братом… и другом.       И это заставило его чувствовать себя еще более виноватым, особенно теперь, когда он знал, что его дочь — Рейнира, а Деймон — Порочный принц, за которого она выйдет замуж, и который станет участником события, которое приведет к гибели драконов после Танца.       Как он мог оставить Визериса наедине с такой судьбой?       С Эйммой, которая ему нравилась, и Рейнирой, которую он видел, как та росла и которая нравилась ему?       Со временем становилось все труднее не считать их…       Он покачал головой.       Он ненавидел, что манипуляции Джейхейриса сработали, но, честно говоря, он даже восхищался этим в неохотном, злобном смысле "честной игры, мать ее". Визерис никогда не был тем, кто хранит секреты, не от тех, кого любит, и Эйгон в значительной степени услышал из его слов, хотя, возможно и не полностью, но этого было достаточно, чтобы понять, что Визерис должен был сформировать связь с Эйгоном.       Подлые ублюдки.       Это сработало.       Он внутренне вздохнул.       По правде говоря, он не возражал, и, честно говоря, это была проигранная битва в любом случае, учитывая природу Визериса и то, что он знал, что ждет его семью, если Эйгон оставит вещи…       В любом случае…       Визерис, вероятно, даже не слишком много думал об этом о том, что они на самом деле имели в виду.       Он всегда мог вернуться после своих приключений и, возможно… возможно… помочь предотвратить этот катаклизм, о котором он только смутно помнил.       Пекло.       Почему Визерис не мог быть еще одним Деймоном?       По крайней мере, это решило бы его долгосрочную ситуацию, устало размышлял он про себя.       В конце концов, он не будет жить в море всю свою жизнь, и он не хотел пускать корни в Эссосе, этой рабовладельческой дыре, которой он был, даже если некоторые места интриговали его…       Как Волантис или Мантарис — хотя это было скорее болезненным любопытством — или Селорис, Валисар, Волон Терис или любой другой из более мелких, но в основном валирийских городов и деревень, которые лежали на реках Ройна или Волэйна или на окраинах Волантиса и на краях Дотракийского моря.       Он хотел узнать больше о своем новом валирийском наследии… и узнать, что на самом деле осталось после Рока.       По правде говоря, Волантис интриговал его больше всего, как Первая Дочь Валирии, особенно когда Древняя Кровь, как говорили, происходила от знати Старой Валирии…       Хотя было ясно, что вся оставшаяся «Древняя Кровь» Валирии была от тех потомков из гарнизонов или незначительных землевладельцев, а не от потомков Драконьих Владык.       Они могли быть на самом деле благородного происхождения, в конце концов, Фригольд был больше, чем просто Драконьи Владыки, и, как и в Волантисе, землевладельцы могли голосовать, так что эти волантийцы, вероятно, могли быть потомками этих людей и валирийских солдат, но это было не то, что интересовало его в Волантисе… нет… его интересовала история.       Он хотел узнать больше о Валирии, о том, что волантийцы могли сохранить. Он надеялся найти что-то вроде Александрийской библиотеки этого мира, даже если в ней будет не так много магии.       То, что осталось на Драконьем Камне, не могло быть всем.       Но при всем его безграничном любопытстве к тому, что они могли бы сохранить, он ненавидел то, чем был Волантис… тот факт, что это был один из худших городов работорговцев, уступающий только городам Залива Работорговцев, он отвращал его от удовлетворения своего любопытства.       Визерис хлопнул его по плечу, выдернув его из мыслей: — Ну, мне пора возвращаться, лорд Баратеон наверняка уже заболтал Эймму, — Сказал Визерис со смехом и ушел, Эйгон быстро попрощался с Рокстоном, который последовал за его братом.       Эйгон посмотрел на удаляющуюся фигуру Визериса, прежде чем его взгляд метнулся к сиру Крэббу, прежде чем он посмотрел на оруженосца, который полировал запасной нагрудник Эйгона.       — Элдрик, — Позвал его Эйгон, и оруженосец посмотрел на него: — Дай нам несколько минут, — Сказал Эйгон, и Элдрик склонил голову, прежде чем уйти, оставив его и сира Крэбба одних в палатке.       — Мой принц, — Сказал сир Крэбб, когда они остались одни.       — Сир Крэбб, — Признал Эйгон, посмотрев на свои наручи и сжав кулаки. Свободнее, чем он хотел. Хотя, похоже, Элдрик допустил небольшую ошибку: — Помоги мне с этим, — Сказал Эйгон, вытянув руки: — Новые доспехи немного шире старых.       Сир Крэбб подошел, снял свои перчатки и схватил его за руку: — Они тонкие, тоньше, чем обычно, — Прокомментировал сир Крэбб, затягивая тесемки на наручах.       — Да, но они выдержат даже острый край, — Сказал Эйгон.       — Не больше нескольких раз, и то если это скользящий порез, — Нахмурившись, сказал сир Крэбб: — Надеюсь, ты не собираешься использовать эти доспехи вне ближнего боя, мой принц.       — Они подойдут лучше, чем ты думаешь, — Сказал Эйгон сиру Крэббу, который поднял бровь.       — И ты достаточно много раз побывал в битвах, чтобы знать это, мой принц? — Возразил сир Крэбб.       — Нет, но мы также не видели, как они действуют в бою, — Ответил Эйгон: — Сойдет. Кроме того, я не собираюсь полагаться на наручи, чтобы остановить клинок, — Кроме того, он намеревался купить шкуры льваящера у Дома Ридов.       Они были заявлены как прочные, хотя недостаточно прочные, чтобы остановить укол кончиклм клинка, но достаточно прочные, чтобы защититься хотя бы один раз от резкого удара меча. Он собирался вышить свои доспехи шкурой.       Эйгон посмотрел на сира Крэбба с намеком на веселье: — Невежливо спорить с принцем, сир Крэбб, — Сир Крэбб посмотрел на него с невозмутимым видом, но он немного туже затянул тесемки на другой руке в ответ на его комментарий, и когда Эйгон немного поморщился, он слегка взглянул на стареющего рыцаря.        — Ты все еще мой оруженосец, мой принц. У меня есть некоторая свобода действий, — Сказал сир Крэбб с намеком на веселье в своем тоне.       Эйгон усмехнулся, когда сир Крэбб отошел, и сжал кулаки, прежде чем слегка вывернуть руки. Теперь это было хорошо.       — Тебе следовало надеть цвета своего Дома, — Сказал сир Крэбб, сильно нахмурившись.       Губы Эйгона сжались, его голова слегка наклонилась влево: — Мы уже спорили об этом, сир Крэбб, — Выражение лица Эйгона изменилось еще больше, его глаза впились в старого рыцаря: — Ответы и мое решение останутся прежними.       — Даже если это ослабит твой Дом, твоего брата? — Настойчиво спросил сир Крэбб, глаза мужчины пристально смотрели на самого Эйгона.       Эйгон отвел взгляд. Слова сира Крэбба были преувеличением, это однозначно так, но в них была доля правды… это выглядело бы странно для других дворян. Он избежал ношения цветов Дома Таргариенов, надев простые доспехи, но с этим…       Что он мог сказать? Что он не полностью принял свою новую реальность?       Что он чувствовал, что если он сдастся, то он откажется от своей прошлой жизни?       Он знал, что это нерационально.       Понятная нерациональность.       Он всегда имел дело с логикой, с числами, с тенденциями и с неровностями в своей прошлой жизни, в своей карьере, и он был достаточно сознателен, чтобы знать, что он не полностью акклиматизировался к тому, что с ним произошло — что все еще происходит с ним.       Но он принял так много в своей новой жизни… так мало осталось от того, кем он когда-то был… даже его старое имя было всего лишь угасающим неважным воспоминанием.       Неужели это было действительно так ужасно, что он жаждал создать что-то новое, чтобы почтить все это каким-то маленьким и личным образом, что-то, что не заставляло бы его чувствовать, будто он забывает свою старую жизнь, забывает людей и опыт, которые сформировали его, даже если он знал, что он уже не  совсем тот человек?       — Это не ослабит Визериса… или Дом Таргариенов, — Эйгон наконец заговорил, его голос был тихим, но сильным, и он снова устремил взгляд на сира Крэбба, в его глазах застыла решимость.       — И я не буду менять свое решение. Это мое обещание, сир Крэбб, — Сказал Эйгон старому рыцарю. Это было правдой. Он может и не… чувствовать себя Таргариеном, но он заботился о Визерисе, Эймме, Рейнире и Гейль… даже о Бейлоне каким-то далеким сложным образом.       Сир Крэбб ничего не сказал, но Эйгон увидел одобрение в глазах сира Крэбба.       — Остерегайся Стеффона Эстермонта, — Наконец сказал сир Крэбб, Эйгон был ему благодарен за смену темы разговора. Эйгон с любопытством посмотрел на него. Сир Крэбб имел смертельно серьезное выражение лица: — Боррос Баратеон, может, и тот, кого сложно победить, но Эстермонт более умелый.       Эйгон встретил взгляд сира Крэбба и кивнул: — Я буду, сир, — Он сказал с коротким кивком.       Сир Крабб оглядел его еще раз, прежде чем он кивнул и повернулся, чтобы уйти.       Прежде чем уйти, уже схватившись за полог палатки, сир Крабб оглянулся через плечо: — Я верю в тебя, принц Эйгон. Покажи им, почему, — Закончил сир Крабб, выходя из палатки, полог тихо шуршал от его действий в течении нескольких секунд.       Вопреки себе, Эйгон позволил себе улыбнуться.       Сир Крабб был суровым учителем, но Эйгон поднялся так высоко с того дня, как стал оруженосцем старого рыцаря, и они поддерживали странные отношения, которые возникли из уважения друг к другу… один за его мастерство и стоицизм, а другой за его преданность и готовность сделать все, что от него требовалось.       Это отличалось от теплых отношений, которые он разделял с Элисаром, которые возникли из взаимного восхищения историей, знаниями и спорами и переросли в псевдоотношения дедушки и внука, которые никто не признавал, даже когда Эйгон остался рядом со стариком, пока тот исчезал в бездне, в который Эйгон был лишь на пару мгновений.       У сира Крэбба не было этой теплоты, но у него было много вещей, которым можно было научить, и Эйгон впитывал все это.       В этом мире боевые навыки отделяли жизнь от смерти… свободу от рабства. Это было верно даже для Драконьего Всадника, что бы ни говорили остальные люди.       Он схватил свой боевой меч и взмахнул им.       Он повернул запястья, лезвие вращалось вместе с поворотом его руки с точностью и аккуратностью, и он поднял меч, плоской стороной к себе. Он уставился на свое отражение, слегка искаженное отражение своих фиолетовых глаз и своего лица.       В этом было чувство прекрасной простоты, размышлял он про себя.       Идея, что судьба человека в его собственных руках… что разница между жизнью и смертью зависит только от тебя… что единственная судьба, которую ты создаешь для себя сам. Эйгон улыбнулся этой мысли, его взгляд отвелся от меча.       Это была прекрасная идея…       Он не был уверен, как долго он был в своих мыслях, смотря на свое искаженное отражение, и на мгновение он был поражен застывшим выражением своего лица.       Улыбка, которая отразилась ему в его мече, была печальнее, настолько печальнее, что он думал, как он ее выразил, она была похоже на гримасу, вытравленную от боли.       Эйгон сглотнул и снова отвернулся от отражения, намереваясь больше не смотреть на меч.       Он положил боевой меч обратно на стойку и взял затупленную его версию, вращая уже его, прежде чем вытянуть меч по прямой линии. Он была того же веса, что и его настоящий меч.       Он привык к таким мечам вместо полуторных мечей, и это вряд ли изменится, ну, пока его кузнец не отточит мастерство изготовления вестеросского стиля ксифоса.       Он потерял досягаемость с таким мечом, и то же самое было бы с ксифосом — но то, как он мог обращаться с мечом, как с продолжением своей руки, более чем компенсировало это. Он подошел к столбу, поднял свой куполообразный щит и вышел из палатки.       Эйгон взглянул на стражников у палатки, которые стояли по стойке смирно, прежде чем его взгляд упал на окружающую обстановку. Здесь было море палаток, подавляющее большинство из которых принадлежало Домам Штормовых земель, но так же было много и Домов из других регионов.       Турнирные площадки располагались недалеко от Штормового Предела, с определенных точек можно было смутно увидеть замок в ясный день, тот был на относительно ровной местности, окруженной Заливом Разбитых Кораблей, а с другой — небольшим выступом леса.       Сопровождаемый своими стражниками, он направился к ближайшим к нему палаткам.       Из палатки с лисьим знаком доносились крики и веселье, и Эйгон посмотрел на одного из стражников, стоявших на посту: — Они  все там? — Он спросил с ноткой веселья.       — Да, мой принц, — Стражник послушно ответил.       Эйгон коротко кивнул стражнику, прежде чем войти в палатку, где увидел, как пьют эль еще до полудня. Аксель повернулся к нему, его лицо расплылось в широкой улыбке: — А, принц Эйгон! Присоединяйтесь к нам!       Остальные парни обернулись и подняли свои кружки, полные эля, подбадривая его. Эйгон посмотрел на эту сцену с оттенком веселья и раздражения.       Большинство мужчин и юношей были примерно в пятилетней разнице между друг другом, и это создавало обстановку, которая была в значительной степени средневековой версией студенческой вечеринки.       Это была странная группа парней, все родом из разных регионов Вестероса, и все началось после того, как он подружился с Гартом Флорентом и его старшим братом Акселем, наследником Дома Флорентов на турнире в Хайгардене, где он сражался со своим братом.       Он победил Гарта, а Аксель проиграл Ормунду Хайтауэру, которого Эйгон победил в конце после упорной дуэли.       Аксель похвалил его за «наконец-то кто-то победил наглого придурка», что привело к началу их дружбы. Аксель получил свое рыцарство в семнадцать лет, как и большинство других здесь собравшихся, так что остались только Гарт, он сам и несколько других, таких как Лиман Пламм и Хамфри Леффорд, которые должны были заработать свои шпоры, прежде чем их посвятят в рыцари.       Хотя в этой схватке сражались только Пламм, Леффорд, Гарт и сам Эйгон.       Он подошел и вырвал чашу у Элдрика: — Ты слишком молод, чтобы пить, — Сказал Эйгон, прежде чем отпил немного эля, что вызвало громкие аплодисменты, и когда он насытился, он бросил чашу на один из столов.       Большая часть пива в Вестеросе была едва пригодна для питья, на вкус больше напоминая мочу, и он никогда не был большим любителем вина. Тем не менее, когда это необходимо…       — Мой брат пил, когда был в моем возрасте, — Запротестовал Элдрик.       — Ну и посмотри в кого он превратился! — Сказал Аксель с лающим смехом       — Ой! — Услышал Эйгон позади себя, обернулся и увидел Бартимоса, лежащего в углу палатки в плаще, который он сдернул с него, с возмущенным выражением на лице, страдающем от похмелья. Это вызвало цепочку восторженного смеха и серию шуток, и Эйгон улыбнулся, присоединившись к ним в шутках.       Довольно скоро смех, приветственные возгласы, шутки и  выпивка сошли на нет, оставшееся время до рукопашной было немного более серьезным, поскольку они готовились.       Вскоре пришло время.       Схватки в Вестеросе, как правило, были в основном свободными для всех пешим поединком, а не двумя командами, сражающимися пешим или верхом, это был не более чем организованный хаос, пока не оставался только один.       Хотя они соревновались друг с другом, все четверо следили друг за другом, если на них нападали, что часто случалось в схватках.       Как только начиналась схватка, любой был честной добычей.       Его дыхание было спокойным, звук его дыхания отскакивал от внутренней части его шлема с постоянством метронома, все время, пока он смотрел на поле с острым как бритва фокусом, а сердце бешено стучало в его груди.       На круглой площадке было более пятидесяти человек, каждый из которых находился на расстоянии друг от друга, все готовые избивать и рубить друг друга.       Эта схватка определенно была самой большой, в которой он принимал участие.       Медленная улыбка расползлась по его лицу, когда он крепче сжал свой меч.       Ничего подобного раньше не было.       — НАЧИНАЙТЕ! — Лорд Баратеон крокричал с трибун, и Эйгон повернулся влево, где к нему бежали несколько его противников.       Гарт бросился вперед и принял одного из них в бой, в то время как другой беспрепятственно продолжал приближаться к нему.       Мечи лязгнули, когда встретились, прежде чем разойтись.       Они обменялись несколькими ударами, звуки сталкивающихся мечей и ударов стала лишь глухим шумом, когда толпа начала ликовать, кричать и выкрикивать имена для ободрения, и Эйгон отступил от верхнего взмаха меча.       Он парировал следующий удар, прежде чем использовать импульс удара, чтобы перейти в другую позицию, и он низко качнулся по диагонали против щита, поймав мальчика, носившего цвета Дома Футов, который потерял равновесие мощным ударом.       Эйгон двинулся вперед, используя короткое открытие, чтобы ударить и полоснуть по щиту, и он снова отступил, прежде чем ударить по руке оруженосца быстрым ударом. Меч упал, и прежде чем Фут успел что-либо понять, клинок Эйгона оказался у него на плече.       — Я сдаюсь, — Побеждено произнес молодой оруженосец, и Эйгон двинулся дальше.       Снова и снова Эйгон сражался один на один, рубя и ударяя тупым клинком, теряясь в урагане битвы с холодной эффективностью. Звуки толпы, ощущение накала битвы, напряжение в левой руке обжигали и заставляли его чувствовать себя живым, когда он быстро сбивал одного, двух, четверых.       Он оглядел турнирное поле, его дыхание было слегка затруднено, он слышал страдальческие стоны побежденного оруженосца Лонмута перед ним, который поднимался на ноги, чтобы уйти. Другим повезло меньше, так как некоторых вытаскивали люди. Эйгон увидел, что их осталось только четырнадцать, среди них все еще были Леффорд и Гарт, которые оба сражались с опытными оруженосцами.       Эстермонт быстро расправился со своим противником, прежде чем повернулся к Эйгону и поднял свой затупленной длинный меч в сторону Эйгона.       Эйгон принял его, подняв свой меч и щит, уверенно направляясь к Эстермонту.       — Мой принц, — Эстермонт почтительно сказал, сжимая свой полуторный меч двумя руками и вставая в стойку.       — Эстермонт. Пусть победит сильнейший, — Сказал Эйгон, вставая в стойку. Никто из них не двигался в течение нескольких секунд, сверля друг друга глазами.       Дыхание Эйгона замедлилось, его выносливость медленно возвращалась, и именно в этот момент Эйгон двинулся. Он бросился вперед, высоко подняв щит, когда его меч поднялся по нисходящей дуге. Мечи лязгнули, когда Эстермонт ударил, чтобы встретить его меч, и Эстермонт оттолкнул Эйгона назад и ударяя по нему, но Эйгон убрал свой щит.       Меч Эстермонта соскользнул со щита, и Эйгон переставил ноги, чтобы вонзить свой щит в Эстермонта, который отступил назад. Эйгон начал серию ударов и порезов, каждый из которых перетекал в ритм, который однажды сулит смерть и агонию, хотя сегодня это только прелюдия к поражению и боли, все это Эстермонту удалось парировать или отклонить.       Эстермонт был быстр.       Так же умелый, подумал он, когда их мечи столкнулись.       Но Эйгон не сдавался.       Он двинулся вперед, его сердце колотилось от адреналина и волнения от встречи с кем-то, кто был таким же опытным, как он, возможно, даже лучше, но Эйгон был быстрее, думал он, когда далекие удары войны ударили синхронно с ударами его сердца.       Эйгон использовал свой щит и меч в идеальной синхронизации, его клинок качался, пока его щит наносил удары по Эстермонту или отклонял удары Эстермонта, и он был вихрем ярости и холодной точности. Эстермонт сражался более оборонительно, отступая все больше и больше, используя досягаемость своего меча и отступая от диапазона его щита.       Нисходящий взмах клинка Эстермонта врезался в щит Эйгона, и Эйгон переместил ноги, когда он поднял свой меч по восходящей дуге. Эстермонт парировал, и по широкой дуге меч обрушился на Эйгона, и Эйгон поднял свой меч.       Мечи столкнулись и сцепились, пока Эстермонт держался за руку со щитом у запястья, их шлемы были всего в нескольких сантиметрах друг от друга: — Так это правда, — Эстермонт сказал с усилием, оба они пытались превзойти другого: — Ты хорош так, как они говорят, — Сказал он с уважением: — Ты используешь этот щит лучше, чем кто-либо, кого я видел.       — И ты сам неплох, — Сказал Эйгон, стиснув зубы.       Они оттолкнулись друг от друга, отпустили друг друга, и оба вернулись в свои стойки. Он на мгновение осмотрелся и увидел, что число сократилось до четырех вместе с ним, и снова посмотрел на Эстермонта, который тоже осмотрелся вокруг.       — Похоже, нас осталось всего несколько человек… Я думаю, что к тому времени, как мы закончим, останется только один человек, с которыми кто-то из нас будет сражаться, — Сказал Эстермонт через шлем.       — Да, — Согласился Эйгон. Он уронил щит, отбросив его в сторону, когда сменил стойку.       На этот раз Эстермонт двинулся первым и Эйгон отступил назад и влево, парируя клинок, прежде чем шагнуть вперед, нацелив кончик клинка на шею Эстермонта.       Эстермонт повернул голову в сторону и ударил клинком Эйгона вверх, прежде чем нанести косой удар вниз, нацеленный на плечо Эйгона. Эйгон наклонился в сторону, едва избежав удара, прежде чем они вошли в ритм столкновений.       Оба они двигались и наносили удары, звуки их столкновений эхом разносились вокруг них, а шум толпы притупился до беззвучного шепота. Эйгон наступал, преследовал и наносил удары, то он отступал, то он защищался и отклонялся, казалось, бесконечно, поскольку оба они застряли в поединке, в котором ни один из них, казалось, не мог победить, не совершив ошибку.       Это истощало Эйгона, этот поединок, его силу и концентрацию, и он знал, что должен был быстро закончить его, ему нужно было достаточно сил для еще одного сражения.       Эстермонт нанес удар, и Эйгон опасно наклонился в сторону, клинок прошел над его плечом менее чем на пару сантиметров, и он поправил ноги, положив обе руки на свой меч. Он вонзил свой меч вперед, глубоко и сильно в живот Эстермонта, и он пробил нагрудник.       Эстермонт прохрипел от боли, и Эйгон яростным взмахом меча обрушил свой меч на Эстермонта, но Эстермонт блокировал, усталый блок, как мог заметить Эйгон, и через несколько обменов, Эйгон его разоружил и направил свой клинок на забрало Эстермонта.       Дыхание Эйгона было тяжелым и резким, его грудь яростно поднималась и опускалась, но его клинок был ровно направлен, он был неподвижным. Эйгон огляделся на Борроса Баратеона, избивающего Леффорда. Эйгон перевел взгяд обратно на Эстермонта, когда Эстермонт поднял руки к своему шлему и снял его.       Впервые за долгое время он снова услышал толпу, ликующую, и некоторые выкрикивали его имя, но он не обратил на это внимания, его глаза уставились на Эстермонта.       Синие глаза его оппонента уставились на него: — Я сдаюсь, — Сказал Эстермонт, склонив голову, прежде чем поднять глаза, с мрачной улыбкой на лице: — Ты хорошо сражаешься, мой принц.       Эйгон держал клинок поднятым несколько секунд, прежде чем опустить его и протянуть правую руку к Эстермонту: — Ты тоже. Это была моя самая длинная дуэль с тех пор, как я проиграл Лоренту Марбранду, — Эстермонт взял его за руку и поднялся.       — Высокая похвала, — Эстермонт сказал со смехом: — Я слышал, что теперь он один из лучших рыцарей Западных земель, хотя был посвящен в рыцари меньше года назад.       — Да, — Эйгон сказал с улыбкой, и Эстермонт снова поклонился, прежде чем покинуть территорию боя. Эйгон снова сосредоточился на Баратеоне и Леффорде.       Леффорд проиграет, в этом не было никаких сомнений, поскольку Баратеон взмахивал топором, как будто он был свежим и не уставшим от драк. Леффорд потерял свой щит, и с каждым ударом, который он встречал, его отбрасывало все дальше назад, и каждый раз, когда он встречал удар, Эйгон мог видеть, как руки Леффорда слабеют.       Вскоре Баратеон болезненно разоружил Леффорда и отправил его на землю, а Эйгон слегка нахмурился, хотя толпа громко приветствовала победу своего будущего лорда.       Он не мог вмешаться, прерывать чужую битву было очень плохо для репутации, особенно когда дело доходило до такой стадии, когда оставалось совсем немного людей.       Баратеон отвернулся от Леффорда и перевел взгляд на Эйгона. Баратеон был в цветах своего Дома, в желтом с черным оленем на переднем плане.       Он выглядел устрашающе, держа топор в одной руке и меч в другой.       Эйгон снова надел шлем и тяжело выдохнул, прежде чем тяжело вдохнуть, собираясь с духом, контролируя частоту своего сердцебиения, насколько это было возможно.       Шум толпы был громким, но теперь он казался ему лишь шепотом, когда он подобрал свой щит и крепко сжал поддерживающие ремни, поправляя руку.       Эйгон впервые взглянул на главную ложу на трибунах. Лорд Боремунд наклонился вперед, в то время как Визерис и Эймма смотрели с беспокойством, но также и с гордостью.       Эйгон снова перевел взгляд на Баратеона, который медленно шел к нему, и Эйгон сжал свой меч и тоже пошел к Баратеону.       Они остановились, когда оказались в десяти шагах друг от друга.       — Принц Эйгон, — Боррос сказал своим хриплым глубоким голосом, слегка сдвинувшись, его сторона, держащая топор, была вытянута вперед, в то время как рука с мечом была вытянута параллельно земле.       — Баратеон, — Эйгон сказал, он переставил ноги и наклонил клинок, его щит поднялся, а изгиб верхней части его щита почти полностью скрыл низ его шлема и большую часть груди.       Никто из них не сказал ничего больше, и Эйгона это более чем устраивало.       Прошло несколько мгновений.       Дыхание Эйгона замедлилось, когда он тихо выдохнул, теплое дыхание и пот покрыли внутреннюю часть его шлема, звуки всего этого растворились в небытии, как камни, падающие в бездну океанской глубины.       Пока…       Пока Баратеон не двинулся с оглушительным ревом, ревом, который казался больше звериным, чем человеческим, он взмахнул топором по широкой дуге, из-за чего он даже засвистел, почти как пронзительный свист кипящей воды в чайнике, настолько была сильна скорость и мощь удара.       Левая нога Эйгона скользнула назад по пыльной земле, его щит поднялся, как неуклюжие ворота, намереваясь остановить то, что, как он знал, было похоже на таран, и громкий лязг разнесся по турнирному полю, лязг, который сотряс его правую руку и развернул его, так сильно, что его отбросило назад, а его ноги оказались в беспорядке.       Он боролся, чтобы восстановить равновесие, все время морщась от боли, когда его правая нога пульсировала и ныла. Ему повезло, что его рука все еще была в суставе.       Длинный меч приблизился к его голове, и Эйгон едва успел встретить его своим боевым мечом, два меча заискрили, скользя друг по другу, несмотря на то, что были тупыми, и когда Эйгон восстановил равновесие и стойку, они обменялись ударами.       Нам ярость, действительно, это так, Баратеон рубил и махал, что, казалось его огромные руки двигались как лопасти турбины, но Эйгон не дрогнул, а его гнев и его ярость поднялись, чтобы встретить ярость Оленя.       Звуки мечей, топора и щита, сталкивающихся и ударяющих друг о друга, доминировали на турнирной площадке, но гнев и ярость Эйгона не могли компенсировать силу Баратеона, и вскоре Эйгон мог только парировать, защищаться и уклоняться, пока Баратеон продолжал на него давить.       Эйгон, в момент минимальной передышки, поставил ноги так, что его правая нога слегка наклонилась, когда он взмахнул вверх, прежде чем он изменил направление, нырнул под взмах топора, повернул свой меч и ударил по руке Баратеона с мечом, заработав лишь гневное вопль, прежде чем Баратеон усилил свои атаки на него.       Баратеон с силой взмахнул затупленным топором, топор выскользнул из руки Баратеона, пока он не схватил его в самом конце, к большому удивлению и тревоге Эйгона из-за внезапного увеличения досягаемости.       Наконечник топора просвистел в воздухе, приближаясь к его голове, и Эйгон едва успел увернуться от удара среди звуков паники толпы, и они имели на это право. Этот удар убил бы его, если бы он попал в голову.       Баратеон бросился вперед и бил по его щиту, и с каждым ударом Эйгон чувствовал, как его рука становится все слабее и слабее, пока его щит не треснул, когда один из ударов попал в верхнюю часть щита.       Эйгон отклонился, слишком сильно и слишком неустойчиво, и Баратеон поймал его длинным мечом на нагруднике, и Эйгон упал на землю.       Он отпустил щит и сумел упасть так, что снова встал на колени, подняв меч как раз вовремя, чтобы с лязгом заблокировать и топор, и длинный меч, держась правой рукой за само лезвие.       — Это могло убить меня, — Эйгон нахмурился сквозь шлем, его руки сопротивлялись, когда он пытался оттолкнуться от силы Баратеона, и Баратеон зарычал в ответ.       — Но ведь не убило0, — Просто сказал Баратеон, беззаботность в его голосе и небрежность его ответа разозлили Эйгона, и с яростным ревом Эйгон снова встал на ноги, изо всех сил отталкивая Баратеона.       Они сошли друг с друга, но вскоре снова начали рубить и кромсать. Они наступали, они бушевали и наносили удары, оба становясь все более изношенными. Эйгон не закончил, далеко не закончил, его ярость выплеснулась, и его удары стали быстрее, его движения стали более плавными, поскольку его ноги снова и снова меняли стойки и положения, его тело двигалось в ту или иную сторону, когда он смешивал свои взмахи и дуги с наклонами и шагами.       Эйгон шагнул вперед, в защиту Баратеона и схватил руку Баратеона, державшую длинный меч, и он наклонился к Баратеону, его правая нога оказалась между ногами Баратеона, и он развернулся, спиной к Баратеону, а рука Баратеона лежала на плече Эйгона, а рука Эйгона обвивалась вокруг руки Баратеона.       Эйгон наклонился вперед, одновременно тянув вниз руку Баратеона, и Баратеон взревел от боли, так как его рука была слишком вытянута и сжата в яростной хватке. Баратеон выронил длинный меч и ударил рукоятью топора по шлему Эйгона, и раздался слышимый лязг, и это было больно, и Эйгон быстро отпустил его, прежде чем последовал следующий, и он нагнулся, избежав топора, когда бросился на землю, прежде чем снова подпрыгнуть, наклонившись в сторону, хотя на этот раз его ноги были увереннее, и меч отбил топор.       Ярость Баратеона, казалось, достигла новых высот, выносливость человека казалась бесконечной, когда он качнулся вперед, но Баратеон откинулся назад, его правая нога закрепила его, когда клинок Эйгона и топор Баратеона сцепились. Эйгон был готов, не желая сражаться с чудовищной силой Баратеона, и его клинок повернулся параллельно земле, и быстрыми ногами он толкнул свой клинок вдоль древка топора, острие лезвия нацелилось на шею Баратеона.       Быстрое изменение удивило Баратеона, но он едва смог оттолкнуть клинок Эйгона и схватил запястье Эйгона свободной рукой. Эйгон знал, что он в беде, если не выберется из этого, поэтому своей правой рукой он ударил Баратеона по локтю, и Баратеон взревел от боли, и он отпустил, но Эйгон не закончил.       Он пробился сквозь защиту Баратеона и обрушил на него град ударов за ударом по ребра Баратеона с обеих сторон. Баратеон взревел, когда ударил головой Эйгона, и это задело Эйгона, хотя и недостаточно, чтобы ошеломить его, и прежде чем Эйгон упал, он схватил руку-топор Баратеона, и пока тот падал, используя инерцию и ноги, Эйгон бросил большого мужчину-мальчика, в свою очередь заставив Баратеона выронить меч.       Они врезались в избитую землю, Эйгон сумел добраться до Баратеона, избивая и нанося удары со всей возможной силой. Баратеон сердито взревел и, как Голиаф, отмахнулся от Эйгона, словно тот был никем, и ситуация изменилась, удары Баратеона больше походили на копья, чем на удары, такой была его сила. Эйгон почувствовал металлический вкус во рту и понял, что должен что-то сделать, причем очень быстро.       Эйгону удалось отвести один из ударов, и через узкую щель между шлемом и нагрудником он ударил Баратеона по горлу с такой силой, что тот пошатнулся, и Эйгон использовал силу, достаточную, чтобы выбраться из опасной ситуации, хотя и не без потери шлема.       Они разошлись, оба спотыкаясь поднялись на ноги, Эйгон был более измотан и изранен, чем Баратеон, который выглядел так, будто мог делать это весь день, оба тяжело дышали, и шум толпы наполнил территорию оглушительным приветствием.       — Ты закончил, Олень? — Сказал Эйгон, улыбаясь с оскаленными зубами, и он знал, что это, вероятно, был ужасный взгляд, учитывая, что привкус металла был сильным на его языке.       Баратеон тоже сбросил шлем, его большая черная грива больше походила на вьющиеся волосы, и на его лице были синяки, хотя кровь не текла: — Еще далек от этого, маленький дракон, — Сказал Баратеон с такими же оскаленными зубами, и хотя в нем был гнев, в нем также был намек на недовольство чем-то, что быстро исчезло, когда Баратеон нахмурился и еще пристальнее впился взглядом в Эйгона.       Эйгон рассмеялся и поморщился от боли, но тем не менее он поднял руки. Он не зашел так далеко, чтобы проиграть… и хотя он может проиграть, он сделает это, когда у него ничего не останется для продолжения боя.       Оба они сделали выпад, но выкрик с трибун остановил их обоих.       — Стойте! — Услышал он знакомый голос, и Эйгон поднял глаза и увидел, что это был Визерис. Эйгон хотел застонать. Он не хотел, чтобы все закончилось ничьей из-за фаворитизма… и потому что он был так близок к получению своих трех побед.       Толпа затихла, и Визерис снова заговорил: — Вы оба хорошо сражались, — Сказал Визерис, прежде чем продолжить: — Лучше, чем кто-либо мог ожидать! — Сказал Визерис под рев толпы.       Визерис продолжил: — Но как бы мне ни было противно заканчивать такое фантастическое зрелище, я боюсь, что ни один из вас не захочет сдаваться, пока один из вас не сможет больше говорить, и поэтому я объявляю этот бой ничьей! — Сказал Визерис под хор свистящих криков. Эйгон нахмурился, и Баратеон тоже не выглядел довольным.       Визерис поднял руку, и толпа снова затихла.       — Сказав это, да будет известно, что однажды Боррос из Дома Баратеонов и Эйгон из Дома Таргариенов могут продолжить свою битву, чтобы определить победителя Танца между Оленем и Драконом, когда оба будут рыцарями и побывавшими в боях! — Громко сказал Визерис.       Эйгон проигнорировал остальную часть речи Визериса, пока толпа снова не зааплодировала. Внезапно его колени стали намного слабее, и он решил, что, вероятно, лучше всего немного вздремнуть, когда он упал назад, и с глухим стуком и улыбкой на лице он позволил ложной бездне забрать его.