Pour la victoire, pour te

— Думаешь, это поможет? — Да, возьми. Оно помогало мне, когда было совсем тяжело. — Мне сейчас не настолько плохо, но спасибо. — Нет, возьми. Прошу тебя, это важно... — Самовнушение важно? — Солнце моё, до безумия. Просто возьми, надень на безымянный палец и не задавай лишних вопросов. Тёмная комната.

Свет луны и ночная тишина, оглушительная и падкая.

Кольцо тихо падает на кровать. Две девушки целуются, пока на них не обрушится рассвет.

***

— Я не верю, что завтра мы пробежим первые гонки. — А кому в это верится? Я все ещё в июле головой, когда у нас... — А я в марте. И всегда останусь в том самом лёгком конце марта. — Что ты хочешь сказать? Ты живёшь теми моментами? — Нет, просто... просто я иногда хочу туда вернуться. Но я готов справиться со всем, что на меня вывалят, ради этого. — Ты готов победить? — Нет. Я готов получать удовольствие от каждого промаха. Комната, озаренная светом ночника, стала тёмной после щелчка выключателя.

Свет луны и ночная тишина, оглушительная и падкая.

Два парня не целуются, а смотрят в потолок. И больше не поцелуются никогда. Даже в шутку.

***

Не говори мне, что было дальше.

Я и сам знаю, что было дальше.

— Мэрр? Она была рядом. И молчала. Уже долго молчала. А я лежал и не мог уснуть: слезы не катились из глаз, но что-то близкое к ним подтекало в горле. Я готов был задохнуться, только бы она заговорила. — Расскажи, каково это. Шёпот. Голос дрожит настолько, что слова едва различимы. И я рассказал все: — Знаешь, я особо ничего и не помню. Только то, что пустая голова меня несла. Я забил на всё, забил на стрельбу, скорость. Я просто летел, летел так, как чувствовал. Я доверился тем самым чувствам, впервые за... ну не знаю, что сказать. Я готов был оторвать себе ноги в подъём, я делал все, но этого оказалось недостаточно. Я не оборачивался, не боялся атаки, я готов был ее принять. Но не так. Не так резко, не так неожиданно. Я буквально встал на финише, я не чувствовал рук и ног. Я просто... не знаю, как объяснить. Будто от меня он оставил какую-то часть, лишь часть, которая как обгоревшее дерево. Я сделал все, что в моих силах. А он сильнее меня. — Ты сделал все, это главное. — Нет, Мэрр, — Эмильен обернулся и присел, — он сильнее меня. Я недостаточно сильно старался. Недостаточно. — По сравнению с ним? Парень замолчал. — Сравнивать себя с кем-то — твоё злейшее оружие. Ты сам в себя стреляешь. Сам себя медленно губишь. Ты — это ты. И сегодня... — Что? Немая истерика в её глазах, которые сияли напротив. Ни слезинки, ни царапинки, только эта немая истерика. Точно, два вторых места. И все решалось на последнем этапе. Кто-то постоянно лучше нас. Всё время позади кого-то... У этой девочки такие глаза, будто её вот-вот разобьют. Но она смотрит на меня так, как на божество. Я не позволю ей ломаться об меня снова и снова, снова бить свою душу. — Я никогда не... не буду сравнивать себя с другими. Но... — Что? — высокомерно спросила Мэрр. Её запястья пронзились болью, будто она сейчас на них упала. А на них всего лишь легли руки Эмильена. — Он сильнее меня. Слышишь?! Он СИЛЬНЕЕ МЕНЯ! Он буквально уничтожил всё то, что я доказывал себе целый этап, он уничтожил меня. Сёрум и только Сёрум будет теперь моим соперником. Ведь после финиша я хотел разбить рекламный баннер, а под руку попал Эрик. Не осуждай за то, что я его оттолкнул. Я хотел такого соперничества, хотел просто этого азарта. Ведь я буквально чувствую, как во мне просыпается этот азарт, когда забиты плечи и я не чувствую ног. Прошу, если от тебя, Маш, что-то зависит. Позаботься об этом мальчике. Он здесь сломается в любой момент, а я так хочу снова чувствовать себя убитым. Завтра... Завтра я уничтожу того, кто будет бежать со мной на одном этапе. — Йоханнеса? — посмеялась девушка: она только и ждала, что эти эмоции. Как он кричит на неё, а в глазах горит вся та ярость, которую только и нужно было выплеснуть. — Да, и не только его. Всех, блять, всех. Я больше не проиграю ни одной гонки. — Не заявляй слишком громко. Просто... — М? — Не теряй свой стиль любви. Вот знаешь, — Мэрр извернулась, но запястья заныли ещё сильнее. Она и забыла про эту боль. Я видел в её глазах только одно: только делай больно, чтобы я прямо тут не довела себя до слез. — У каждого есть свой стиль любви. Чаще всего это конфетки, подарочки, иногда поглаживание по плечам или рукам. А есть вот, — её взгляд упал на руки, а кожа на них уже становилась красной, — нет, не теряй его пожалуйста. Лучше делать больно, чем все эти сюсюкания. Лучше просто мучай меня и доводи до слез, пока я не умру. Лучше просто живи так, как ты хочешь. Ты лучший, а это лучший показатель того, что ты все ещё меня любишь. Эмильен разжал её запястье, но только одно, правое. Мэрр, в свою очередь, быстро ударила его по щеке. А он лишь моргнул. — Ты тоже... избей меня до полусмерти, если на то будут причины. Я слушал её дыхание. В ее глазах застыло всё. Мир остановился. Она уснула у меня на руках. А я ещё долго думал о том, насколько мне было похуй во время гонки. На её крики и слезы тоже.

***

— Эй. Эй... Очнись. Эмильен протёр глаза. Он был один в тёмной комнате, которая сверкала светом луны на ясном небе. Мэрр ушла к девушкам: они попросили её поговорить. И он сейчас, будто проспав четыре часа, не меньше, снова распахнул глаза. Если бы не тихий скрип диванчика в другом углу комнаты, он бы уснул снова... Что я помню? На мне была ответственность за команду. Ну, да, это банально. А ещё что было? Было такое желание бороться, что я даже не знал, где там Йоханнес или Себба. Я не слышал ничего. Почти ничего. — Тебе плевать! Просто тебе должно быть плевать? Не уходи в голову, описывай картинку перед глазами! А, точно. Мэрр, спасибо что напомнила. Ну... ели там, снега нет, что-то сыплет моросью. Болельщики, их безумно мало, даже удивительно. Тренеров больше чем болельщиков, мне не нравится такой расклад! Но это меня не спасло. Подходя к стрельбищу, я задумался. Задумался о вчерашней ебучей гонке! Вспомнил всё в мельчайших деталях — азарт перекатил в злость, а она стала анархией. Истории не случилось. Я промазал — раз, два — промахи отбивались в моей голове. Но я снова вспомнил про то, что мне действительно нужно. Команда, победа — соперников не видно сзади. Мишень поражена. А я улетаю, оставляя всех спать. Мэррка будет ещё долго шутить на этот счёт, будто я Стэфф Карри. А я ведь реально отправил спать местного Стэффа. Йоханнес-то даже не боролся со мной напрямую. Золотая медаль лежала в кармане штанов. Этот скрип заставил Эмильена обернуться. Едва заметный жест — густые волосы упали в плеч. Прежде чем парень понял, кто перед ним, он лишь произнёс: — Как нога? — Вроде бы, ничего серьёзного. По крайней мере, мне уже почти не больно. — Я понимаю, каково это: судороги тебя парализуют. Но... Эмиль замолчал, лишь встал и приблизился к Жюли на пару шагов. Она даже не отодвинулась. Она просто смотрела на его губы. — Это произошло не по твоей вине. Да, штрафной круг, но ты ведь рисковала. И это уже твоё дело, когда ты рискуешь. Но судороги ты контролировать не могла. И пусть только кто-то из этих ублюдков посмеет сказать что-то против тебя — буду разбираться я. Я готов стать за тебя горой. Особенно в такой ситуации, когда ты стала настоящим героем. Ты — пример для подражания, твоей воли на армию хватит. И... — Но это была не победа! — глаза Жюли намокли. — Мы потеряли победу из-за меня. Из-за моего круга, из-за моей ноги. — Не смей так говорить. — Почему? Взгляд Эмильена почернел. — Насрать на эту победу. Ты доехала до финиша через эту адскую боль, а не просто остановилась. Ты продолжала бороться, зная, что сзади Ингрид, и не подпустила её. Ты не упустила золото. Ты просто герой, дура! Герой! Парень помедлил, глядя ей в глаза, но достал из кармана золотую медаль. — Она по праву твоя. Твоя и только твоя. На шее девушки повисла золотая побрякушка, которая сейчас была чем-то вроде символа. Она смотрела то на неё, то на Эмильена, который всё пытался увести взгляд. Я хотел ее обнять, но понимал, что это лишнее. Нужно просто дождаться момента, пока я снова смогу быть для неё ближе. Да, она спасала и поддерживала меня чаще, чем этот делал я. И сейчас я смог показать ей то, что до этого было чем-то нереальным, — чувства. Она заплакала. Сжимала рукой золотую медаль и плакала, плакала... А он радовался, что сейчас она плачет не от боли...

***

Где-то поспешил, где-то просто не хватило сил, а где-то... Где-то я видел Мэрр. Она стояла на самой вершине контиолахтинской стены со стаканчиком чая. Она не плакала, не кричала мне всякое на эмоциях. Она улыбалась. — Да что мне нужно сделать, чтобы ты понял, что тебе похуй? Ничего, солнце. Ничего... Я так и не смог добиться этот чувства. Поэтому ты будешь вспоминать эти третий и последний выстрелы весь вечер. А я продержал последний круг ради тебя. А я искренне радовался за ребят и за тебя, счастливую, словно ангел. Я радовался, что ты обнимаешь Эндре, тоже только ради тебя. Ради тебя я готов сочинять триолеты.

***

А на что он готов ради меня? Мэрр, например, на любой подвиг. Ради моего подвига. А он? Для неё нет ничего невозможного. Нет такого фактора, который бы ограничил ее стучащее сердце и полет мыслей. Она всегда словно ангел, готовый дать мне... А что дать? Душу? Нет, ни в коем случае. Счастье? Возможно, но это не главное. Надежду? Не живу надеждами. Эмильена в рабство? Определённо да. — Я... Мэрр, — Жюли, повернувшись к подруге, которая вот-вот доделает последнюю на сегодня статью, моргнула чуть дольше обычного, — я поняла каково это. — М? — хмыкнула девушка. — Каково думать. Слишком много думать. Подряд, о том, о сём, о результате, о чае, о ноге, о стрельбе, о производстве пуль... Это ужасно! — Тебе так кажется, — расслабленно ответила Мэрр. — Ты не привычна к этому явлению, но в конце концов может приносить удовольствие, а не отвлекать. Когда живёшь с ним несколько лет подряд, — она встала и распутила волосы, — всё становится привычным, ты не обращаешь внимание, что в голове постоянно крутится что-то. — У меня нет нескольких лет, чтобы к этому привыкнуть. — Поэтому ликвидируем, — девушка улыбнулась глазами. Жюли тоже. Мэрр протянула ей пару наушников. Темноволосая девушка взяла их, но перед тем, как начнётся "терапия", спросила: — А Эмиль тоже... привык? — К чему-то да, к чему-то нет. Я не могу разглашать все, что я знаю, но могу сказать одно: мысли о гонке, о будущем, сбивают его с курса. А мысль о том, что ему похуй, останавливает весь этот поток. Он, может, и привык, но они словно белый шум — назойливы. Жюли кивнула и улыбнулась. В наушниках — нежный тихий немецкий... Du bist schön wie ein Diamant Schön anzuseh'n wie ein Diamant Doch bitte lass mich geh'n Welche Kraft, was für ein Schein Wunderschön wie ein Diamant — Doch nur ein Stein. Жюли достала один наушник на последней строчке. — У тебя корявый немецкий, — констатировала она. — Спасибо, — быстро сказала Мэрр. И положила голову девушке на плечо. Und dieses Funkeln deiner Augen Will die Seele aus mir saugen

***

Я всё видел её голубые глаза. Ну точно как бриллианты. Точно как алмазы, драгоценности. И на солнце они переливаются. А я всё думаю о них. Не о её чёрных волосах, улыбке, мимике... А о глазах. Я хочу её увидеть. Снова высказать всё то, что чувствую, переживаю. Но я не могу. Ей тяжело. Остаётся только хранить в себе и разорвать всех на кусочки.

***

Кольцо тихо падает на кровать...

А я поднял его, когда Мэрр неудачно перевернулась, скинув с себя одеяло вместе с ним. Я заметил примерно три дня назад, что её любимое колечко пропало с безымянного пальца. Она не могла его просто так потерять: это был подарок от мамы, если так её приёмную родительницу можно назвать. И сейчас его просто нет. Она часто давала его нам, на гонки, чтобы была уверенность в том, что Мэррка рядом. В последний раз я видел кольцо на пальце Жюли... Оно едва налезло мне на мизинец, но я тут же почувствовал некоторое облегчение. Будто оно забирает все силы, моментом, а особенно агрессию. Не ярость, ярость мне как раз нужна. А именно агрессию, которая перерастает в ненужный азарт. Мне будто стало похуй, и я наконец смог уснуть. Мне реально было похуй... Старт. Начинать небыстро, больше прислушиваться к ногам, добавлять в подъём, а затем на последних шестистах метрах идти в среднем темпе. Стрельба точная, без разбежки, без постоянного волнения. Похуй. В глазах только одно чувство. Есть. Работает. Второй круг — добавлять. Ещё и ещё, стараться. Не думать о стойке. Не думать о последнем выстреле и круге. Стрельба точная... Да какая точная?! Нет никаких правил, что я обязан это делать! Сделай так, как чувствуешь, не ограничивай себя, ты — лидер и хозяин своего тела! Я так давно не испытывал этой полной свободы от своего же разума. Впервые за три года во мне снова пылала именно ярость — не азарт, не страсть и мысли, а именно ярость. На ней пережить последний круг. Хоть как-то, но не отстать ходом. И это свершилось. Сжимая золотую медаль в руке, я наблюдаю за Мэрр. Она плачет: это не случайное первое место, а именно та медаль, которую она ждала вместе со мной. Она всё это время была и остаётся моей спутницей. Эта золотая побрякушка — её. По праву она заслуживает её не меньше, чем я. Она светится, глаза её светятся этим же золотом. Я никогда не забуду, что она пела Марсельезу громче всех... Кольцо сжимало палец Эмильена. Мэрр заметила его на этом месте ещё давно, несколько часов назад. Она и правда его потеряла после ночи, проведённой с Жюли наедине, и уже не надеялась найти железную вещичку. Но вот она. Девушка не осмелилась попросить её обратно. Колечко служит тем самым символом целостного мира, смысла жизни, которые вот только загорелись в глазах её парня. Она верит в него. И продолжит верить. Их триолеты души навсегда едины и стройны.

***

Если бы я могла помочь тебе, какова бы была эта помощь? Простых бесед недостаточно, а ты не расскажешь мне обо всем. Это нормально, но я больше не верю твоему "всё хорошо". Не хорошо, Жюли. Тебе нехорошо.

Ты слишком много думаешь. Я борешься, но думаешь. Я как никто вижу эту проблему. И с ней можно бороться долгих три года...

Видя её слезы, я чуть не заплакала сама. Всё думала о боли, и почему-то хотела её почувствовать. Всё казалось, что нога снова пульсирует, мне хотелось кричать и рвать все перед собой. Но хотелось и остановиться, бросить все.

У меня ужасный характер, Мэрр. Ужасен он тем, что я не приспособлена к большому количеству мыслей.

Я не тут, не тут, где должна быть. Дай мне один вечер — я вырву себе сердце ради тебя снова. И ради себя тоже.

Я просто уйду, забуду ту ночь, когда мы целовались.

Я просто уйду, не буду тебе об этом напоминать.

Я просто подойду к парню в белой футболке, обниму его, проговорю с ним всю ночь. Он сжимает мои руки и закрывает рот, чтобы я не хватала им воздух. Он расскажет мне, каково это — жить с жужжанием в голове три года. А я буду стараться улыбаться. И плакать. И снова стараться улыбаться, потому что улыбнулся он.

Ты придёшь к нам с утра, пока весь отель ещё спит. И мы просидим так до куцего рассвета. Одни против всего мира. Будем сочинять свои триолеты и долго смотреть друг другу в глаза. Не думая о масс-стартах. Думая о друг друге.

***

Я не выиграл, но ничего и не проиграл. Сегодня мне не было похуй ни на что, кроме своего результата. Я был уверен: вся команда способна победить. Все парни сделают что-то невероятное в один день. Я думал обо всем: о Жюли и её красных глазах, о словах Мэррки о том, что мне нужно забить на мысли, о болельщиках и парнях. Я так и не смог забить на самого себя. Пусть эта гонка и неудачная, но я очень рад за Эрика и Кентена. Они — герои сегодняшнего дня. Они и только они. Я готов не на все ради победы. Эмоции куда важнее. Может, поэтому я смотрю на болельщицу напротив меня и улыбаюсь?..

Я тоже не выиграла. Но была к этому близка.

Сегодня была гонка-надежда, я бежала не только за себя, но и за Ингрид. За её поддержку. За крики Мэррки. За её взгляд, полный слез счастья. В конце гонки я видела только блестящие полоски под ними.

Она никогда ещё так меня не обнимала. Повисла на шее и плакала, плакала... А я лишь смотрела ей в глаза. Я вспоминала упавшее колечко, которое вижу теперь на её пальце и видела на пальце Эмильена в пятницу...

Я не могла поверить. Не могла поверить, что этот день — не сон. Я не могу его описать. Могу сказать только, что триолеты судьбы продолжают нестись и писаться несмотря ни на какие трудности.