Calliope's Gift (Дар Каллиопы)

Примечание автора: Ганнибал тайком отправляется на поиски Уилла после наступления темноты, и они устраивают импровизированную вечеринку с ночёвкой на заднем крыльце. Это соглашение вынудило Мурасаки жить затворницей с немым мальчиком и её юной служанкой, запертой в элегантном, но изолированном коттедже на краю болота, где я встретил Уилла. Она не может поехать в город, как и Чио. В этой стране только что закончилась война с Японией, и сельские жители наверняка будут настроены враждебно. Доверять можно только человеку, у которого мы арендовали коттедж, двоюродному дедушке одного из парижских коллег Робертуса. Его зовут месье Фонтено, и мы полагаемся на него во всём. Как и все мужчины и некоторые женщины, он очарован моей тётей и скоро по уши влюбится в неё, если уже не влюблён. Я ненавижу его. Он говорит со мной медленно, ласково и снисходительно, как, будто я интеллектуально неполноценен, просто потому, что я не могу говорить. Я хотел бы убить его. Для практики, прежде чем я найду и убью пятерых мужчин, которые забрали у меня Мишу. Я думаю, это пошло бы мне на пользу, но поскольку мы полностью зависим от него в еде и других предметах первой необходимости, моей злобе придётся подождать. Я слышу, как по дороге едет его машина, когда медленно возвращаюсь к коттеджу, думая об Уилле Грэме. Я настолько погружён в свои грёзы, что ржавому "Плимуту" приходится вильнуть в сторону, чтобы объехать меня. Я отскакиваю назад, сердце падает, прежде чем я чувствую, что меня вот-вот вырвет. "Плимут" замедляет ход, и месье Фонтено кричит в открытое окно: «Боже Милостивый, мальчик, что с тобой такое? Ты собираешься попасть под машину?» Я пристально смотрю на него. Он раздражённо вздыхает и достаёт яркий носовой платок, чтобы вытереть пот со лба: «Будь осторожен, твоя тётушка разрыдается, если с тобой что-нибудь случится. А теперь иди домой». Он отстраняется. Я жду, пока его машина скроется, прежде чем снова пойти. Я думаю о том, чтобы убить его, не в расплывчатом смысле, а детально, логично, отстранённо. Было бы приятно обманом заманить его в какое-нибудь уединённое место. Я мог бы подделать письмо от Мурасаки и сказать, что она не может перестать думать о нём, и просит встретиться с ней где-нибудь в безлюдье. Он приходит с букетом цветов, который падает на землю, когда я перережу ему горло ровно настолько, чтобы он не мог кричать. Я подхожу к нему сзади и показываю ему, кто только что перехитрил его. С мальчиком с которым он обращался как со сломанной вещью, предполагаемым “кретином”, по его словам. Но не сейчас. Тем не менее, мой разум воспроизводит эту фантазию. В конце, когда он истекает кровью, я вижу, как вспарываю ему брюшную полость и удаляю печень. Не в качестве трофея и не для того, чтобы причинить ему ещё больше боли. Но потому, что я этого хочу. Сохранить? Нет. Я представляю, как подношу всё ещё горячий орган к своим губам и открываю рот, чтобы его съесть.

****

Чио подаёт ужин и ест с нами за низким столиком, где мы стоим на коленях, Мурасаки и я лицом друг к другу. — У тебя была приятная прогулка? — спрашивает она. Я киваю. — Я слышала, что болота могут быть опасными, — говорит она. — Ты осторожен? Я снова киваю. Когда мы заканчиваем, я упражняюсь на пианино, а затем удаляюсь в свою душную спальню наверху, где лежу поверх простыней, уставившись на остроконечную крышу. Я не хочу спать. Может быть, мне приснится кошмар, а может, и нет, но рисковать не стоит. Я встаю и включаю прикроватную лампу, затем спускаюсь на пол. Под кроватью стоит коробка, в которой когда-то лежала бумага для машинописи с надписью "НОТЫ". Я выдвигаю её и открываю. Внутри лежат две банки фасоли, банка горошка и две банки тунца вместе с открывалкой. Я вытаскиваю маленькую баночку виноградного желе из кармана брюк и добавляю её в тайник. Я украл это из кладовки, когда Чио украшала лапшу кунжутом. Припрятано всё ещё недостаточно еды, чтобы я чувствовал себя в безопасности. Завтра мне нужно будет взять ещё. Я лезу в коробку и достаю складной нож с перламутровой ручкой. Он принадлежал моему отцу. Я отточил лезвие как бритву. Каждую ночь я кладу его под подушку. Я знаю, что дом заперт, что никто не знает, что мы здесь. Я всё ещё держу его там и протягиваю руку в прохладную щель, чтобы погладить его по мере необходимости. Я пытаюсь читать, но мой разум продолжает думать о мальчике на болоте. Уилл Грэм. Я откладываю книгу в сторону и кладу руки на живот. Я осмеливаюсь закрыть глаза и представить его, проанализировать каждое мгновение нашего совместного времяпрепровождения. Мята и лаванда. То, как он говорил. Его голубые глаза, цвета моря в Ницце на галечном пляже. Прежде чем я осознаю, что натворил, я спускаюсь на кухню, открываю ящик стола и нахожу электрический фонарик. Я надеваю туфли и бесшумно выскальзываю наружу, возвращаясь к тому месту, где я встретил Уилла, а затем, следуя указаниям, которые он дал, чтобы найти его жилище. Старая церковь, о которой он упоминал, не просто старая, а заброшенная, простая белая постройка, сделанная из обрезков облупленного дерева. Когда я освещаю её фонариком, со шпиля слетаются летучие мыши. Дом, который я нахожу, представляет собой небольшой красный коттедж с кирпичным дымоходом, белой отделкой и ставнями. С задней стороны дома по всей длине проходит экранированное крыльцо. Свет не горит, но несколько кошек бродят по подлеску, их глаза ловят мой свет и сверхъестественно светятся в тенях болота. Хлипкая сетчатая дверь, ведущая на крыльцо, заперта на маленький кусочек металла. Вставив палку, я сразу открываю её. Я медленно прокрадываюсь внутрь, закрывая её за собой. Уилл здесь. Он спит на тюфяке, на полу веранды рядом с плетёным креслом-качалкой и диванчиком, в каждом из которых свернулись на ночь кошки. Он лежит поверх простыней в своём нижнем белье, рот открыт, кудрявые волосы взъерошены, как яростный ореол. Один из котов не очень доволен моим приходом и спрыгивает с кресла-качалки, заставляя его заскрипеть взад-вперёд. Это будит его. Уилл обнаруживает меня стоящим на коленях рядом с ним. На долю секунды он пугается меня, задерживает дыхание. Но затем инстинкт исчезает. Он узнаёт меня. Эти глаза, кажется, впиваются в мои, и он читает меня. Ему не нужно, чтобы я говорил, он знает. Он видит. — Ганнибал? — тихо спрашивает он, потирая лицо и проводя рукой по своим растрёпанным волосам. — Не смог уснуть, да? Я киваю. — Эй, а ты не получишь нагоняй от своих родителей, если они проснутся, а тебя не будет дома? Я отрицательно качаю головой. Мои родители мертвы, и если Мурасаки случайно заметит, она не придёт искать меня и не предпримет никаких попыток дисциплинировать. Кошка, которая сначала убежала, вернулась. Она обнюхивает мою ногу, где я стоял на коленях рядом с Уиллом, затем трётся об меня, оставляя за собой полосатую шерсть. Я протягиваю руку и глажу её.  — Это Эвинруд, — говорит Уилл. — Из-за её мурлыканья, ты это слышишь? Я слышу это. Мурлыканье кошки хриплое и неестественно громкое. Она снова и снова трётся мордой о мою руку, и я чешу её под подбородком. Она очень мягкая. Кто-то должен регулярно расчёсывать её шерсть, она шелковистая и не спутанная. — Бабушка держит кошек, — вздыхает Уилл, ложась на бок и подпирая голову рукой. — Вот почему я не могу завести собаку. У тебя есть собака? Я качаю головой. — Я хочу собаку, — бормочет Уилл, принимая любящее внимание Эвинруды. — Я могу приучить, её не гоняться за кошками, — он делает паузу, поднимая на меня взгляд. Ничего не подтвердив, он проскальзывает внутрь дома и возвращается с поношенным одеялом и другой подушкой. Он складывает одеяло в импровизированный матрас рядом со своим собственным и кладёт на него подушку. Мы лежим лицом друг к другу. Кошка устраивается между нами, несмотря на жару, поворачивается на бок и поглаживает лапами мой живот. — Ты проделал весь этот путь в темноте? — бормочет Уилл, его глаза снова отяжелели от сна. Я киваю. — Ты, ах... смелый, это точно, — говорит он, медленно моргая. — Святая макрель... сегодня даже луны нет... И с этими словами он снова засыпает, тёмные ресницы разметались по его щекам. Кот бесконечно гладит мой живот. Я слушаю его дыхание. А потом, невероятно, у меня тяжелеют веки. Я позволяю им закрыться, продолжая прислушиваться к кошачьему мурлыканью. Оно прерывается, как азбука Морзе, когда кошка засыпает, просыпается, снова засыпает, просыпается. Наконец, лапы замирают, и всё, что я слышу, это мягкое движение воздуха между губами Уилла, чуть громче тысячи голосов всех когда-либо созданных Богом насекомых.

****

Так холодно. Мои руки перестали болеть, моя душа выжата, как мокрая тряпка, мой разум оцепенел, как и всё остальное во мне. Я бы лёг и умер, но мне нужно думать о своей сестре. Я слышу, как они снаружи расхаживают взад-вперёд перед дверью сарая. Шаги приближаются, а затем удаляются. Я прижимаюсь к своей сестре слабыми руками, успокаивая её, хотя она не издаёт ни звука. Наши похитители спорят о том, кого из нас они убьют, чтобы съесть. Я поворачиваюсь к Мише, чтобы утешить её, пообещать, что этого не случится, что никто не может быть таким жестоким. Но Миши больше нет в моих объятиях. Позади неё, в стойле для скота, стоит роскошный обеденный стол, украшенный цветами и фруктами, сияющий свечами и тонким серебром. Только после того, как я несколько мгновений смотрю на это, я понимаю, что там находится тело моей сестры, поданное на тарелках с гарниром. У её головы отсутствуют щёки, а глаза белые, как у варёной рыбы. Пахнет восхитительно. — Проснись. Эй, проснись, тебе приснился плохой сон. Рука на моей груди, на моём сердце. Чувствует ли он, как оно съёживается внутри меня, как испуганный кролик? Я дрожу, ощущая жестокий холод той литовской зимы, как, будто он исходит из моего мозга. Я слышу, как у меня перехватывает дыхание. — Ты в порядке? — приподнимается Уилл на локте, его ладонь всё ещё лежит на моей груди. Его глаза прикрыты и сонны, но пристально изучают выражение моего лица. Его ладонь такая тёплая. Сейчас глубокая ночь. Я чувствую приближение рассвета всем своим существом, хотя от неба не исходит заметного света. Я понимаю, как тяжело дышу, и пытаюсь остановиться. — Кошмар? — спрашивает он меня. Я киваю. — Всё в порядке, — обещает мне Уилл. — Иногда они и у меня бывают. Хочешь воды, или сладкого чая, или ещё чего-нибудь? Я отрицательно качаю головой. Я не хочу, чтобы он уходил, даже если это всего на несколько мгновений. Я кладу свою руку поверх его руки на своей груди. Даже когда сон исчезает, я чувствую, как моё горло сжимается, защитное оцепенение разлетается на куски. — Ты это слышишь? — откидывается на подушку Уилл. — Иногда я пытаюсь... разобраться в каждом, ах, в каждом звуке, который я слышу снаружи, — он кивнул в сторону улицы, леса и протоки за ним. — Сверчки. Лягушки. Цикады, — он делает паузу, и мы слушаем. Я стараюсь выделять отдельные звуки, а не воспринимать их все как сплетённую верёвку, нити как одно целое. — Это цикады из южной травы, — говорит он мне, его голос едва слышен из-за пения насекомых. — По-моему, у них самая приятная песня. Но мне больше всего нравится слушать "Утреннюю цикаду". Ты должен увидеть хоботок у одной из этих тварей. У иероглифической цикады, я думаю, самое лучшее название. Но у южной травяной цикады… они, хм, ну, ты можешь это услышать. Их биномиальное имя - cicadettana calliope. Каллиопа, знаешь, как, э-э, первая из девяти муз. И она отвечала за стихи и тому подобное, и у неё был голос, который гармонировал сам с собой. Это было так красиво, что могло свести с ума. Хотел бы я сказать ему это так же, как твой голос, как я мог бы сказать ему. Я пытаюсь говорить с ним глазами. Он прочищает горло, убирает руку назад и закладывает её за голову. Его щеки порозовели от жары душной ночи, но сейчас он не смотрит на меня, и я не знаю, что это значит и что делать:  — В этом есть смысл, — говорит он после тяжёлой паузы. — Потому что все цикады находятся в гармонии друг с другом. Это хорошо. Моя грудь поднимается и опускается нормально, и моя кожа тоже порозовела от тепла. Теперь зима кажется далёкой. Я не чувствую запаха мяса. Я чувствую запах мальчика рядом со мной, нежный мускусный аромат его пота, чистую льняную простыню, которой он накрыл свой матрас. Влажный запах болота - земляной и торфяной, источающий жизнь. Сейчас он даёт имена сверчкам. Я чувствую, как мои глаза закрываются, и я сплю без сновидений. Это как будто я моргнул, и взошло солнце. Кот вернулся и трётся о задранные пятки Уилла, который спит на животе. Несмотря на то, что я проснулся в незнакомом месте, я не испытываю ни малейшего беспокойства. Я бросаю долгий, неотрывный взгляд на его спящее лицо и выскальзываю за сетчатую дверь в ласковое утро.