Как нам включить свет?

      РЕБЕККА: Прекрасное утро, Лондон! Я — Ребекка Мосс, и вы смотрите «Утреннюю дремоту», где мы сообщаем вам факты, чтобы вы могли отключить будильник и дремать дольше. Сегодня 3 октября, и этим утром...              ГЭВИН: [НЕ СМОТРЯ В КАМЕРУ]: Жарко. Очень, очень жарко.              РЕБЕККА: А он — Гэвин Филдер, маленький проказник. Кто-то пришел в эфир без утреннего кофе, да? [ПОНИЖАЕТ ГОЛОС] Вообще-то... я и сама немного разгорячилась после душа. И кухонного стола. И поездки сюда...              ГЭВИН: На улице просто пекло. Самый жаркий день в Лондоне за всю историю, особенно учитывая... это твое облегающее платье. Но, кажется, я знаю, как тебе помочь...              РЕБЕККА: Да? Что ты собираешься сделать, чтобы охладить меня?              ГЭВИН: Думаю, у меня есть парочка идей...              ВЕДУЩИЙ ПРОГНОЗА ПОГОДЫ: Вообще-то, Гэвин, не хочу вас прерывать, но этим осенним утром мы наблюдаем рекордно низкие значения температуры, не говоря уже о том, что в нескольких районах Лондона, а также... в общем, всего мира, похоже, шел дождь... из тилапии? Именно, Лондон, этим воскресным утром осадки представляли собой смесь воды, снега и рыбы...              [ВЕДУЩИЕ НАЧИНАЮТ ЛЬНУТЬ ДРУГ К ДРУГА НА ДИВАНЕ. ВЕДУЩИЙ ПРОГНОЗА ПОГОДЫ ПРОДОЛЖАЕТ ГОВОРИТЬ. ТОЛЬКО ОПЕРАТОР ЗАМЕЧАЕТ И ПЕРЕСТАЕТ ИХ СНИМАТЬ, КАК РАЗ КОГДА АЗИРАФЕЛЬ ВХОДИТ НА СЪЕМОЧНУЮ ПЛОЩАДКУ]              АЗИРАФЕЛЬ: Извините, я опоздал. Мы с моим коллегой были связаны важными, эм, делами. Но я здесь и готов начать.              [ВЕДУЩИЕ ОТВОРАЧИВАЮТСЯ ДРУГ ОТ ДРУГА КАК НИ В ЧЕМ НЕ БЫВАЛО]              ГЭВИН: Меня тоже с утра задержали! Так или иначе, Лондон… наш человек с планом, Азирафель Фелл, сегодня снова в студии с новой директивой от НВОЗ о, как я понимаю... детском труде? С возвращением, мистер Фелл.              АЗИРАФЕЛЬ: Ах да. Здравствуйте, мне... есть что сказать по этому поводу.              [АЗИРАФЕЛЬ СМОТРИТ НА БУМАГУ В РУКАХ, ЗАТЕМ — В КАМЕРУ И СНОВА НА БУМАГУ]              АЗИРАФЕЛЬ: Да, у меня есть объявление НВОЗ. Из первых рук. И очень важно, чтобы вы и все зрители у телеэкранов внимательно выслушали то, что я хочу сказать. Вы все готовы?              [КОГДА ОБА ВЕДУЩИХ ПОВОРАЧИВАЮТСЯ И СМОТРЯТ НА АЗИРАФЕЛЯ, ИХ ГЛАЗА НАЧИНАЮТ СТЕКЛЕНЕТЬ. ВЕДУЩИЙ ПРОГНОЗА ПОГОДЫ ОПРОКИДЫВАЕТ СВОЙ КОФЕ, НЕ ЗАМЕЧАЯ ЭТОГО. ДАЖЕ КАМЕРА ОТКЛОНЯЕТСЯ НА ПАРУ САНТИМЕТРОВ ВЛЕВО, КАК БУДТО ОПЕРАТОР ЗАБЫЛ О ТОМ, ЧТОБЫ УДЕРЖИВАТЬ ЕЕ ПО ЦЕНТРУ]              АЗИРАФЕЛЬ: Чего... нет?              [НЕСКОЛЬКО СЕКУНД РАСТЕРЯННОГО МОЛЧАНИЯ]              АЗИРАФЕЛЬ: Ибо «нет» — это не то, что... есть, а то, кто достаточно храбр, чтобы стать! А кто становится становящимся? Кто... кто не может быть, но вместо этого имеет достаточно происходящего, чтобы создать то, что грядет. То, что появится. Для... чего?              [У РЕБЕККИ ЧЕЛЮСТЬ ОТВАЛИВАЕТСЯ. ВЕДУЩИЙ ПРОГНОЗА ПОГОДЫ ВЫГЛЯДИТ ОЗАДАЧЕННЫМ. ГЭВИН КИВАЕТ, КАК БУДТО ПОНИМАЕТ, О ЧЕМ ИДЕТ РЕЧЬ]       АЗИРАФЕЛЬ: И… И ничего тоже! Много шума из этого! Когда начинается ничто, мы неизбежно должны... не стать... видите, я вспомнил то, что говорил раньше, если вы обратили внимание... и… и «нет» — это не то, о чем я пришел сюда рассказать, а скорее, показать, как его неисповедимую душу. Потому что если становления нет, и ничего — нет, и если творения — тоже нет, тогда то, что стоит четвертым в этом списке, должно стать... предстоящим. Тем, что грядет. Концом.       [АЗИРАФЕЛЬ ВЕЖЛИВО УЛЫБАЕТСЯ. ГЭВИН ПЕРЕСТАЕТ КИВАТЬ. СТУДИЯ МОЛЧИТ. АЗИРАФЕЛЬ СНОВА ОПУСКАЕТ ВЗГЛЯД НА БУМАГУ И ПРОЧИЩАЕТ ГОРЛО]       АЗИРАФЕЛЬ: Вы уловили это? Нет? Очень хорошо. Еще раз... ***       — Ерунда, — сухо говорит Азирафель.       — Ерунда, — соглашается Кроули.       Солнечный свет за окнами побледнел, стал не золотистым, а скорее расплывчатым, нежно-желтым. Несмотря на то, что закат за нескольких часов путанно перетек в рассвет, следующий день, похоже, протекает в обычном режиме, хотя и более солнечном по лондонским меркам. И вот теперь, когда дымка интимности несколько рассеялась, Кроули бесшумно поднимается на ноги с деревянного пола. На нем нет ни полоски одежды.       Азирафель тоже все еще голый под маленьким одеялом, но не делает никаких попыток встать.       — Я только что сказал, что мы можем начать поиски Книги Жизни, понимаешь? — недоверчиво говорит он.       — А я говорю, что прежде чем мы это сделаем, ты должен выйти в эфир и наговорить кучу ерунды, чтобы избавиться от статуса лжепророка, пока не поздно, — быстро, рассеянно отвечает он, похоже, ища свою одежду, разбросанную вместе с одеждой Азирафеля по всему магазину. Он нашел свои брюки и один ботинок, но больше ничего. — Люди не могут следовать тому, чего не понимают.        На спине Кроули, чуть ниже нескольких слабых розовых линий по обеим сторонам позвоночника, есть одинаковые ямочки. Азирафелю требуется пара секунда, чтобы вспомнить, о чем он говорил.        — Да, и в этом смысле… хочешь сказать, что ерунда отменит мой статус лжепророка? И это вся стратегия?       — Твой предстоящий статус, — поправляет его Кроули, бросая поиски трусов и натягивая брюки без них. — И у нас нет времени на выработку стратегии. Ты должен немедленно отправить сообщение Мор и выйти в эфир, полностью оборвав связь. — Пуговица, молния, затем он продевает свой нелепый ремень в петли. — Нет смысла спасать свою жизнь, если есть шанс, что тебя сразу после этого бросят в бездну, и все это по какому-то библейскому указу вне моего контроля.       — С антихристом, ты имеешь в виду, — говорит Азирафель, озвучивая то, что осталось невысказанным.       — До этого не дойдет, — заверяет его Кроули, причем таким неуверенным тоном, который подсказывает Азирафелю, что до этого вполне может дойти. Затем он закусывает губу и проводит рукой по волосам; изящный изгиб его бицепса на мгновение отвлекает Азирафеля от темы разговора. — Если мы хотим освободить тебя от власти Рая, давай сделаем это в полной мере. Это значит, что ты должен убрать свою фигуру с доски.       И Азирафель вынужден признать его правоту, вспоминая, как Адам по телефону беспокоился о том, что он займет место, отведенное Чарльзу Рэйберну. Похоже, Адам опасается, что, если Азирафель окажется лжепророком, то ему грозит опасность — ведь до этого, несомненно, дойдет. А лжепророк или нет, но фигура Азирафеля уже некоторое время находится на доске — совершенно беззащитная. Его должны были свалить много-много ходов назад, но он почему-то продолжает ждать, наблюдая, как вдалеке маячат фигуры, готовые его догнать. Словно с ним играет стая волков.       Азирафель думает о Рафаэле. Ангел в его воображении по-прежнему не имеет лица — еще даже не обзавелся блестящими рыжими волосами, лукавой улыбкой, глазами, такими знающими и серьезными, неважно, желтыми или карими. Бесформенный, каким был ангел до того, как узнал, что такое тело и что это тело может делать. В представлении Азирафеля Рафаэль может быть кем угодно — вообще кем угодно.       — Ну ладно, — сдается он только потому, что не видит другого выхода. — Я сообщу Мор, чтобы она перенесла мою пресс-конференцию.       — Как можно скорее, — напоминает ему Кроули, забирая второй ботинок, примостившийся на абажуре в углу. — Настаивай на завтрашнем дне. В какой-нибудь утренней программе, чтобы охватить как можно больше людей.       Под едва заметной выпуклостью его пупка пробивается медный пушок волос. Теперь Азирафель знает его текстуру на языке. Он знает многое из того, о чем раньше мог только мечтать, и… если им не удастся найти Книгу Жизни, если у Азирафеля действительно осталось всего несколько месяцев... он по крайней мере может узнать еще больше. Вместить как можно больше знаний в ту жизнь, которая у него есть сейчас.       Поэтому Азирафель совершенно непринужденно отвечает:       — Я планировал попробовать поспать.       — В разгар утра, — после короткой паузы заявляет Кроули плоским тоном.       Азирафель хмыкает в знак согласия.       — Именно. Теперь, когда ко мне вернулся аппетит, я хотел бы наконец попробовать тот завтрак в постель, о котором все постоянно твердят.        — В смысле, ты хочешь, чтобы я принес тебе завтрак, — поправляет Кроули.       Азирафель по-прежнему не смотрит на него, находя люстру над ними куда более интересной.       — Только если... ты не против, — невозмутимо отвечает он. — Ты можешь отказаться, конечно.       Кроули хмыкает, после чего наступает выжидающее молчание, которое длится так долго, что Азирафель в конце концов вынужден покоситься на демона краем глаза. Кроули смотрит на него бесконечно нежным взглядом, смешанным с немалой дозой раздражения, подпитывающим его спешку. Жилет и пиджак он перекинул через голую руку, так и не найдя рубашку, и Азирафель определенно не собирается помогать ему чудом.       — Что ты задумал? — медленно спрашивает Кроули, и на его щеках тоже появляются ямочки.       — Мне правда нужно это объяснять? — фыркает Азирафель, чувствуя внезапное желание чудесным образом одеться, но в итоге лишь подтягивает одеяло к груди, обнажая пальцы ног. — Знаешь, для демона ты не слишком хорош в искушениях.       Кроули вздергивает бровь, как бы бросая вызов, но больше ничего не говорит, лишь с фырканьем отводит взгляд, чтобы еще раз лениво поискать рубашку.       Азирафель проникается жалостью к нему, хотя и не очень сильной.       — Ты достаточно далеко, — замечает он, не двигая головой. — Блокиратор чудес до туда не распространяется. Ты можешь одеться чудом.       — И лишить тебя шоу? — игриво спрашивает Кроули. — Немыслимо.       Азирафель продолжает упрямо смотреть на люстру. Кроули наконец тоже поднимает туда взгляд и, присмотревшись повнимательнее, понимает, что его рубашка зацепилась за нижние выступы. Азирафель сохраняет нарочито пустое выражение лица, когда Кроули бросает на него хмурый взгляд без реального недовольства и несколько раз неловко подпрыгивает, чтобы поймать рукав и стянуть рубашку вниз.       Кроули драматично вздыхает в наступившей тишине.       — Как насчет ужина в постели, а? — предлагает он, ловко и быстро застегивая пуговицы, словно у него намечена встреча, на которую он вот-вот опоздает. — Мне нужно всего несколько часов. Раю совсем не понравится, что Книгу Жизни найдут, так что до этого мне нужно... кое-что уладить.       — Что именно?       — Неважно. — Он надевает один ботинок за другим, без носков, слегка подпрыгивая, когда ему приходится балансировать на одной ноге, чтобы поправить ботинок за каблук. — Считай, что твое искушение удалось.       Затем Кроули выпрямляется, подходит к Азирафелю и опускается на колени, впиваясь в него взглядом желтых глаз и упираясь рукой в пол рядом с плечом Азирафеля. Другой рукой он прижимается к обнаженному изгибу груди Азирафеля, согревая его кожу; поначалу он решает, что Кроули ощупывает его, но с запозданием понимает, что он просто не дает ему приподняться и встретить его губы на полпути. Он поднимает на Кроули растерянный, возмущенный подобным предательством взгляд.       — Ерунда, — бормочет Кроули, и его слова весьма соблазнительно касаются рта Азирафеля.       Затем он выгибает губы в шаловливой улыбке и отстраняется, вместо того чтобы поцеловать его как следует. Он с довольным возгласом обнаруживает свой галстук на бюсте лошади, повязывает его вокруг шеи, отпирает входную дверь и выходит на улицу, тут же поскальзываясь на беспомощно хлопающей плавниками рыбе и нелепо размахивая конечностями. Двери автоматически сдвигаются за ним.       Азирафель фыркает, вновь глядя на люстру, и нехотя признает ничью в вопросе искушений. ***       АЗИРАФЕЛЬ: ...И не говоря уже о недостатке! О, повсюду недостаток, как в том, чтобы стать ничем, так и в том, где это ничто становится! Скажите, что вы заметили недостаток!       [РАСТЕРЯННОЕ МОЛЧАНИЕ. ВЕДУЩИЕ НАЧИНАЮТ ВЫХОДИТЬ ИЗ СОСТОЯНИЯ СОСРЕДОТОЧЕННОСТИ, ВОЗДУХ ВОКРУГ НИХ МЕРЦАЕТ]       АЗИРАФЕЛЬ: Потому что это ключ! Вот что открывает грядущее… в пятое! Шестое! Возможно, даже седьмое! И вот что вы должны помнить, вы... вы должны спросить себя: чему не достает ничего, но что не имеет чего-то? И с этим...       РЕБЕККА, ВЫКРИКИВАЯ: Воспоминание!       АЗИРАФЕЛЬ: Я… Что? Конечно...       ГЭВИН, ОХНУВ: Ах... да! Да, воспоминание — это то, чему ничего не достает, но и что не имеет чего-то! Ему ничего не достает, потому что вы помните только то, что было для вас важно, и память не «имеет» никакой фактической формы! И мистер Фелл сказал «конечно»! Вы услышали это здесь, на «Утренней дремоте», первыми: последнее заявление НВОЗ касается памяти.       АЗИРАФЕЛЬ: Что? Я сказал, что, конечно нет, потому что это не то, что я пытался...       РЕБЕККА: Он такой мудрый, правда, Гэвин?       ГЭВИН: [НАСМЕШЛИВЫЙ ПОКЛОН И СМЕХ] Мы недостойны! Какую умную аллегорию вы, несомненно, только что привели для людей у экранов! Канал 38 будет крутить ее без остановки для зрителей в течение следующих нескольких дней, поскольку мы должны слушать вас и НВОЗ, ведь вы всегда заботитесь о наших интересах. Что ж, если это все, то спасибо. Мистер Азирафель Фелл, дамы и...       АЗИРАФЕЛЬ: [в панике] Как насчет вопроса?       ГЭВИН: Эм... конечно! У меня их немало, вообще-то!       АЗИРАФЕЛЬ: У меня есть вопрос к вам обоим. Допустим... да, допустим, я попрошу вас обоих вспомнить время, когда вы чувствовали себя бессильными. Можете ли вы вспомнить такой случай? Разве все мы в тот или иной момент не чувствовали, что... не можем делать то, что хотим, не можем быть теми, кто мы есть. Не можем изменить свое положение или вообще что-то изменить по какой-либо причине. Будь то ужасный начальник, или родители... или то, что мы считаем собственной судьбой, которая мешает нам делать то, на что мы способны.       Но я хочу сказать вам: вы можете решать. Вы всегда можете решать, что в состоянии сделать свой собственный выбор. И, возможно, вы способны все сами изменить. Найдите в себе эту силу, это врожденное стремление жить по-своему, эту потребность оставить свой след в мире и ухватитесь за него обеими руками...       [ВЕДУЩИЕ ДЕЛАЮТ РЕЗКОЕ ДВИЖЕНИЕ К ЧАШЕ С ИСКУССТВЕННЫМИ ФРУКТАМИ НА ЖУРНАЛЬНОМ СТОЛИКЕ]       АЗИРАФЕЛЬ: Нет, не так... пока нет. И наконец, я бы попросил… нет, приказал всем сделать еще одну вещь: игнорировать мои приказы. Можете сделать это для меня?       [ОБА ВЕДУЩИХ ОБМЕНИВАЮТСЯ РАСТЕРЯННЫМИ ВЗГЛЯДАМИ] ***       — Парадокс! — выдыхает Азирафель.       Солнце уже несколько часов как село, и Азирафель весь день размышлял над своей следующей пресс-конференцией. Мор ответила на его сообщение о переносе, указав точное время на завтрашнее утро, сценарий и написав «Не опаздывайте» на грамматически безупречном английском. Азирафель старается не думать о том, что она обиделась на него за то, что он отменил встречу за несколько дней до этого, или о том, что, когда он не подыграет ей завтра, то столкнется с еще большим ее недовольством, которое не ограничится ее грамматическими навыками. Он не совсем уверен, что переживет эту встречу.       Когда Кроули не отвечает, он продолжает:       — Люди не будут слушать ерунду, так что парадокс — это выход. Я просто дам команду, которую невозможно выполнить. Ты же сам говорил, что люди не могут следовать тому, чего не могут понять. — Он снова охает, почти закрывая глаза, но удерживает себя в рамках темы только благодаря импульсу. — Они также... также не могут следовать тому, что понимают, но физически не могут... выполнить. Следовательно, парадокс. — Затянувшееся молчание. — Кроули? Ты?..       — Ты серьезно? — раздраженно говорит Кроули, откидывая одеяло со своих взъерошенных волос. Последние двадцать минут он находился под одеялом между ног Азирафеля и не слишком хорошо воспринял то, что его прервали. — Ужасно неподходящий для этого момент, не находишь?       — Что? Ужасный момент для обсуждения пресс-конференции, которую я назначил по твоему настоянию?       — Но… но сейчас еще не рассвело, — жалуется Кроули, как будто ночь — это его единственная проблема. — У меня был день. Может, договоримся впредь оставлять экзистенциальные разговоры на время, когда выглянет солнце?       — Я не против, — легко соглашается Азирафель, приподнимаясь на локтях. — Я так и сделаю, если расскажешь, чем сегодня занимался.       — Я не против, — мгновенно соглашается Кроули, раздраженно вытирая рот тыльной стороной ладони. — Мне нечего от тебя скрывать. По крайней мере, больше нет. Я просто подстраховал нас на тот случай, если все пойдет наперекосяк в тот момент, когда мы найдем Книгу Жизни. Потому что все точно пойдет наперекосяк. Я набросал демонам заданий на тот случай, если не смогу снова спуститься вниз, сказал им, как подготовиться. На случай...       — На случай, если нахождение Книги Жизни вызовет войну между Раем и Адом, — с досадой заканчивает за него Азирафель.       Но Азирафеля не волнуют подробности — скорее, принцип, почему эти подробности все еще существуют. Он также остро ощущает отсутствие прикосновений рта Кроули и беспокойно ерзает на месте.       — Я просто не понимаю, почему ты до сих пор Великий Герцог, — честно говорит он. — Сатана знает, что ты теперь работаешь с Раем, знает... знает всякое. — Азирафель сглатывает и торопливо продолжает: — Он сказал, что назначил тебя, потому что ты не справился с задачей во время первого Армагеддона. С чем именно Сатана хочет, чтобы ты потерпел неудачу сейчас?       Кроули отвечает не сразу, целенаправленно перебирая редкие волосы на животе Азирафеля, не смотря на него.       — Я... возможно, в частном порядке затронул тему альтернативного конца Второго Пришествия еще до того, как меня официально назначили, — признается он. — Возможно, есть способ выжить всем, а не только тем, кого Рай сочтет достойными. В том числе... — Далее следует слишком многозначительное молчание.       — Ты хочешь спасти Сатану... — взвивается Азирафель.       — Я просто говорю, что, возможно, разрушение — не выход, — упрямо отвечает Кроули. — Что… что, возможно, вещи могут измениться к лучшему, если не стирать их с лица земли, как будто их никогда и не было. Учитывая, что я глава Ада, а Всемогущая уже тысячелетия не руководит событиями, не думаю, что такую возможность стоит исключать.       Стоит, вообще-то. Но Азирафель испускает вздох, словно бы стряхивая свои сомнения с кончика языка. Если бы он хотел, чтобы Кроули перестал быть вечным, неизменным оптимистом, то попросил бы его отказаться от того, что делает его тем, кто он есть на самом деле.       Но все же осторожность не повредит.       — Сатана назначил тебя Великим Герцогом, зная об этом и рассчитывая, что ты потерпишь неудачу, — осторожно говорит Азирафель. — Это значит, что он не хочет быть спасенным. Возможно, он назначил тебя главой Ада, потому что хочет, чтобы произошло Второе Пришествие, чтобы Армагеддон продолжался и Рай вышел бы победителем. — В голове Азирафеля при этом мелькает какая-то мысль, но она слишком туманна и неопределенна, чтобы в полной мере сформироваться. Однако она беспокоит его, как камешек в подошве ботинка, который не желает уходить. — Как спасти то, что по своей природе не позволено спасти?       Но Кроули снова отвлекся.       — Ты и твои чертовы парадоксы, — бормочет он, прижимаясь к бедру Азирафеля и запуская руки под одеяло, чтобы сжать широкие икры. — Говори парадоксами, говори ерунду, иди на телевидение и объяви войну Марсу! Мы наконец закончили с разговорами?       Азирафель делает вид, что задумался, и в конце концов заявляет:       — Нет, вообще-то. Не закончили.       Кроули издает протяжный стон, идущий из глубин его груди.       Азирафель невозмутимо берет его за подбородок.       — У меня есть для тебя еще один парадокс. Если ты уважишь меня и выслушаешь его.       Он откидывается на подушки. Кроули податливо следует за ним, тут же наполовину заползая на него и устраиваясь между ног Азирафеля, плотно прижимаясь к его бедрам. Его жалобы стихли, и на смену им пришли жаждущие глаза, раскрасневшиеся щеки, приоткрытый рот, искривленный в удивленной, едва заметной улыбке; он ждет дальнейших указаний.       Азирафель останавливает его, когда они находятся на расстоянии всего пары сантиметров друг от друга.       — Жил-был один демон, который утверждал, что является воплощением зла по самой своей природе. Однако он полюбил ангела, вступил в сговор с Раем, чтобы сохранить человечество, которое должен был проклясть, и даже предложил спасти самого Темного Лорда. — Азирафель ерзает и продолжает ерзать, пока между ними не начинают проскальзывать молнии наэлектризованного жара. — Потому что... потому что, несмотря на то, что он был печально известным воплощением зла, я осмелюсь предположить, что он вовсе не был злым по своей природе. И знаешь ли ты, кто этот демон?       Кроули ухмыляется, зажав язык между зубами. Он медленно качает головой, не сводя глаз с Азирафеля.       — Ты в этом уверен?       Молчаливый кивок.       Азирафель медленно, соблазнительно кладет руки на спину Кроули, вдавливая пальцы в лопатки. Его ладони теплеют, пока не начинают светиться мягким, бальзамическим, божественным золотом. Учащенное дыхание Кроули касается губ Азирафеля, его пульс часто бьется между их телами. С прерывистым стоном он вжимает их обоих в матрас.       — Тогда, возможно, мне стоит показать тебе, — бормочет Азирафель с расцветающей улыбкой. ***       ГЭВИН: Может быть, электрический ошейник? Так команду не проигнорируешь.       РЕБЕККА: Нет, нет, он хочет, чтобы мы надели наушники!       АЗИРАФЕЛЬ, ОБХВАТЫВАЯ ГОЛОВУ РУКАМИ: Дело не в угадывании команды, а в том, что ее невозможно выполнить. Ни вы, ни кто-либо другой не сможет ее выполнить.       ГЭВИН: О! Значит, ответ — моя бывшая жена!       [ВЕДУЩИЙ ПРОГНОЗА ПОГОДЫ ВСЕ ЕЩЕ СМОТРИТ В ОЦЕПЕНЕНИИ, НО МОРГАЕТ И ТРЯСЕТ КОНЕЧНОСТЯМИ, СЛОВНО ВЫНЫРИВАЯ ИЗ-ПОД ВОДЫ. АЗИРАФЕЛЬ НАБЛЮДАЕТ ЗА ЭТИМ, ОБОДРЕННЫЙ, И СНОВА БЕРЕТ В РУКИ СВОИ ЗАПИСИ]       АЗИРАФЕЛЬ: Вообще-то... Хотите получить настоящий ответ?       [КАК БУДТО ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЬ ЩЕЛКНУЛ. В УНИСОН ОБА ВЕДУЩИХ МЕДЛЕННО КИВАЮТ ГОЛОВАМИ. ДАЖЕ КАМЕРА ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ВВЕРХ И ВНИЗ]       АЗИРАФЕЛЬ: Потому что ответ, который вы так упорно пытаетесь найти... находится в Данииле 6.       РЕБЕККА, НАХМУРИВШИСЬ: «Даниил Секс»? Контактное имя, которое я дала стажеру в прошлом году после того, как занялась с ним сексом?       АЗИРАФЕЛЬ, ИГНОРИРУЯ ЕЕ: Даниил 6: «Тогда они сказали царю: — Даниил, один из иудейских пленников не слушается ни тебя, о царь, ни запрета, который ты подписал…»       [СТАТИЧЕСКОЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО ЗАПОЛНЯЕТ ВОЗДУХ. ВОЗМОЖНО, МИКРОФОН НЕИСПРАВЕН И УЛАВЛИВАЕТ СЛИШКОМ МНОГО ТОНОВ ПОМЕЩЕНИЯ. ИЛИ, ВОЗМОЖНО…]       АЗИРАФЕЛЬ, УСКОРЯЯСЬ: «Тогда царь отдал приказ, и Даниила привели и бросили в яму со львами. Царь сказал Даниилу: — Пусть твой Бог, Которому ты верно служишь, спасет тебя!»       [ВЕДУЩИЕ НАЧИНАЮТ КАЧАТЬ ГОЛОВАМИ, ПОТОМУ ЧТО ЭТО НЕПРАВИЛЬНО, НЕ ТАК ЛИ? НЕ ТАК ЛИ?]       АЗИРАФЕЛЬ: «Затем принесли камень и положили его на отверстие ямы… Потом царь вернулся во дворец…»       [ПОГОДИТЕ]       АЗИРАФЕЛЬ: «…При первом свете зари царь встал и поспешил к яме со львами…»       ГЭВИН, КОРЧАСЬ ОТ БОЛИ: Я не... я не уверен... [РЕАЛЬНОСТЬ ТРЕЩИТ И СТОНЕТ…]       АЗИРАФЕЛЬ: «— Даниил, слуга живого Бога, смог ли Бог, Которому ты верно служишь, избавить тебя от львов?»       РЕБЕККА, ПРИЖАВ ПАЛЬЦЫ К ВИСКАМ: Я не могу...       [СЛОВА ЗОЛОТЯТСЯ]       АЗИРАФЕЛЬ: «Даниил ответил: — О царь, живи вечно!»       [И ДАВЛЕНИЕ НАРАСТАЕТ...]       АЗИРАФЕЛЬ: «— Мой Бог послал Ангела Своего и замкнул пасти львам. Они не причинили мне вреда, потому что я оказался безвинным перед Ним... [ЕГО ГОЛОС СРЫВАЕТСЯ] перед Ним… Да и перед тобой…»       ХЛОПОК!       АЗИРАФЕЛЬ, ТИХО: «…о царь, я никогда не делал никакого зла».       ГЭВИН, ТЯЖЕЛО ДЫША: Что... [ПАУЗА]       ГЭВИН: ...Что за бред?!       РЕБЕККА, С НЕДОВОЛЬНЫМ ВИДОМ: Ну, думаю, хватит. Мистер... Даниэль, кажется, так? Я считаю, вы отняли у нас слишком много времени. У нас есть настоящие новости, например, финал сезона Strictly Come Dancing.       АЗИРАФЕЛЬ, ЛУЧЕЗАРНО УЛЫБАЯСЬ: Значит, я и вправду отнял у вас время. Всем счастливого Рождества. [ВЫТИРАЕТ ЩЕКИ И УХОДИТ].       ГЭВИН: Сейчас октябрь, не так ли? И сейчас говорят «Счастливых праздников».       РЕБЕККА: Ну и псих! Мы свяжемся с НВОЗ и получим их заявление по поводу этого заявления. Никому не стоит слушать то, что он тут наговорил. Я даже не уверена, что у этого парня есть допуск, мы вообще проверяли?       ГЭВИН: Точно не проверяли. Думаю, его прислала сюда телекомпания. Решение было принято на самом высоком уровне.       РЕБЕККА: Ух ты! Похоже, что кто-то наверху не в себе! Так или иначе, наша следующая сенсация: новым чемпионом «Strictly Come Dancing» стал... ***       — Что определяет ложность пророка? — шепчет Азирафель.       Вокруг царит голубоватая дымка раннего утра, когда солнце еще не взошло над горизонтом, но его скорое прибытие заливает пасмурный Лондон неземным сиянием. Кроули бледен в этом свете, его волосы почти цвета индиго на фоне подушки. Во сне упрямые черты его лица сглаживаются, размываются — он выглядит мальчишкой, каким никогда не был в этом теле, но отчаянно напоминает того Кроули, каким был до Падения в ярком свете расцветающей Вселенной. Азирафель почти не находит в себе решимости его разбудить.       Почти.       — Кроули, — зовет он.       — Я тебя слышал, — ворчит Кроули. — Почему я тебя слышал? Я спал.       — Потому что почти через час у меня пресс-конференция, которую я должен сорвать, и мне нужно знать, в какое… логово львов я попаду, как только Мор поймет, что я делаю.       — С моей работой мне не удается как следует отоспаться, — замечает Кроули, не обращая внимания на слова Азирафеля. — Пожалуйста, не лишай меня этого удовольствия. Я сомневаюсь, что нам удастся поспать, когда мы найдем Книгу Жизни, так что хотелось бы воспользоваться моментом, спасибо.       — Да, насчет этого. Я слышал, что последние несколько лет ты только и делал, что спал, — провокационно отвечает Азирафель. — Скажи-ка, как я тебе в сравнении с другим Азирафелем? Делает ли он эту штуку языком...       Упрямо нахмурившись, Кроули протягивает свои веретенообразные, цепкие конечности и обхватывает Азирафеля руками и ногами, касаясь губами его виска и тесно прижимаясь. Мгновенно растаяв, Азирафель обнимает его в ответ за талию и прижимает их животы друг к другу, пока их вдохи и выдохи не начинают чередоваться.       — И близко не сравнить, — вздыхает Кроули.       — Я предпочту интерпретировать это как комплимент, — замечает Азирафель.       Кроули устраивается поудобнее, поерзав и вздохнув.       — Пророк ложный, когда говорит, что исполняет волю Божью, а вместо этого вызывает брожение умов, — сонно говорит он скрипучим, как гравий, голосом. — Конечно, сама Бог не создавала этого в начале времен. Есть... много лжепророков, всегда было. Но Лжепророк с Большой Буквы относится именно к последним временам. Как антихрист. — Кроули фыркает, и его дыхание треплет волосы Азирафеля. — И это должен был быть Рэйберн, но... сомневаюсь, что после всего этого Мор будет работать со мной.       Азирафель не чувствует себя виноватым, скорее… озадаченным. Размышляющим.       — Почему бы тебе не сказать Мор, что мы все на одной стороне, спасаем человечество? — спрашивает Азирафель в шею Кроули.       Эта самая шея сгибается, когда Кроули делает глубокий покорный вздох в ответ на очередное прерывание.       — Выбор должен исходить от нее самой, — говорит он. — Если Адам прикажет ей следовать его приказам, она тут же подчинится. Это как запустить дикие инстинкты... не знаю, может, прирученного волка. Она была создана, чтобы слушаться Адама. Нет, мы сделаем ее счастливой и оставим ее выживание в ее собственных руках. Она сама принимает решение остаться запечатанной, остаться прирученной, и никто другой.       — Но... — Азирафель облизывает губы, не в силах оставить этот вопрос без внимания. — Но что, если ее побудят стать последним всадником? Принять свою корону, свою... роль, как и Загрязнение?       Кроули отодвигается, чтобы встретиться взглядом с Азирафелем, мрачный, но решительный.       — Она этого не сделает, — твердо говорит он. — Адам, может, и молод и... да, несколько чересчур одержим китами, но он знает, что делает. И он прав: пока она приручена, Армагеддон не возобновится. — Кроули наклоняется ближе. — Она хочет выжить, ангел. Для меня этого было достаточно — будет достаточно и для нее.       А затем Кроули целует его, прежде чем он успевает задать еще какие-либо вопросы. Это совсем другой поцелуй — нежное, трепетное прикосновение губ, которые слишком устали, чтобы вызвать настойчивое трение. От этого поцелуя Азирафель непроизвольно вдыхает носом, наполняя грудь теплым воздухом между их телами; от этого поцелуя у него дрожат кончики пальцев на руках и ногах, но еще большее количество мест замирает. Азирафель невольно издает тихий горловой стон.       Кроули отстраняется, чтобы подмигнуть ему. Он выглядит значительно более проснувшимся, и в мягком голубом свете его глаза скорее бежевые, чем желтые. Он снова опускает взгляд к губам Азирафеля, ресницы веером расходятся по скулам. Азирафель уже знает этот взгляд.       — Я опоздаю, — с придыханием говорит он.       Но Кроули уже качает головой с лукавой улыбкой.       — Нет, не опоздаешь, — уверенно заявляет он, переворачивая их обоих и продолжая целовать Азирафеля. ***

Остерегайтесь лжепророков. Они приходят к вам в овечьем обличье, а на самом деле они — свирепые волки.

Матфей 7:15

***       Как только Азирафель заходит в гримерку, звонит его мобильный на переполненном столике.       На экране высвечивается контактное имя Мор, и с этим… ничего не поделаешь. Телефонный сигнал явно не остановит последнего всадника апокалипсиса, вне зависимости от того, знает ли она, что является им, или нет. Азирафель берет трубку и после недолгого замешательства при виде собственного лица, отраженного на экране, нажимает на кнопку, чтобы ответить на звонок.       Это видео-звонок — пресловутый «Face Time», как он полагает. На экране материализуется совершенно невозмутимое лицо Мор — она смотрит на Азирафеля так, что кажется, будто она физически присутствует здесь, в гримерке, словно внушительная сила. Ее фиалковые глаза слишком выразительны, чтобы экран мог выдержать их взгляд. Она не произносит ни слова. Ее молчание нисколько не успокаивает (и не то чтобы для этого были причины, учитывая обстоятельства).       — А-а... — неловко тянет Азирафель. — Привет.       Мор просто продолжает буравить его взглядом, наполненным смутным ожиданием, но в то же время неуютно напоминающим медленное тиканье бомбы. Азирафель не уверен, кто из них должен сдаться первым и к какому взрыву приведет этот молчаливый отсчет. Он неловко переминается с ноги на ногу.       — Прошу прощения за опоздание, — продолжает он, просто чтобы хоть что-то сказать. — Кое-что произошло. Две вещи, по правде говоря, но я могу пообещать, что это больше не повторится...       — Может, объясните, — наконец спрашивает Мор, и голос ее вибрирует в динамике телефона Азирафеля, — почему вы просто не последовали чертову сценарию?       — Я… — Глаза Азирафеля метнулись к зеркалу рядом с ним и зашарили вокруг в поисках отвлекающего маневра. Ничего подходящего не находится, поэтому он говорит, словно срывая пластырь с раны: — Я не знал, как еще подать заявление об уходе с поста лжепророка.       Затянувшаяся пауза.       — И решили молоть чушь? — недоверчиво уточняет Мор, пугающе не повышая голоса или еще какого-нибудь внешне проявляя гнев.       — Не чушь, а указания, которым невозможно следовать, — поправляет ее Азирафель, махнув в камеру своим сценарием, написанным от руки и явно не тем, что послала ему Мор. — Потому что это снимает проклятие, не так ли? Я даю людям инструкции, которые они обязаны выполнять, но физически не могут, кроме одной. — Ноздри Мор гневно раздуваются.       Азирафель продолжает, не обращая на это внимания:       — Рай и Ад признают пророка ложным только в том случае, если он идет против слов Всемогущей. — Он улыбается, широко распахнув глаза и, пожалуй, немного безумно, чувствуя за спиной порыв воздуха, словно кто-то вошел в комнату, чтобы недвусмысленно сказать ему, чтобы он убирался с новостной станции 38-го канала. — Я дал Ее точные указания. Все кончено. Я больше не лжепророк, просто... — Он не хочет заходить слишком далеко, называя себя пророком. Поэтому он говорит, обернувшись, чтобы посмотреть, кто пришел: — Просто ангел, вольный делать то, что...       Голос Азирафеля срывается на писк. Там, такая высокая, что ее пышные волосы касаются потолка гримерки, стоит Мор собственной персоной, опускающая свой телефон с опасной медлительностью. Энергия потрескивает вокруг нее, размывая края ее бронзовой кожи почти до фиолетового цвета — Азирафель полагает, что не стоит говорить ей о том, что он контрастирует с зеленовато-желтым цветом ее платья.       — А, снова привет, — сглотнув, говорит Азирафель, опуская телефон. — Да, я слышал, что такие разговоры лучше вести лично. — Он делает глубокий вдох, а затем объявляет, словно впервые вступая в разговор: — Я увольняюсь.       У Мор такие густые ресницы, что, когда она распахивает глаза, они кажутся вдвое больше, что невероятно нервирует.       — Увольнение не вариант, — говорит она.       — Ну! Полагаю, теперь это вариант, учитывая, что все это... — Азирафель разводит руками, сделав изящный жест запястьями, — было моим сообщением об отставке. Я сам проделал большую часть работы по устранению своего влияния, так что я сэкономил вам немало...       — Вы отказались от нашей сделки, — резко бросает она, гортанно произнося «к».       Азирафель дерзко фыркает.       — Определенно! Вы, конечно, имеете в виду сделку, в которой сообщали мне откровенно ложную информацию о состоянии Кроули, а я проклинаю себя, становясь вашей покерной фишкой для выживания? Эту сделку?       В защиту Мор можно сказать, что она не пытается лгать о своей роли в том, чтобы держать Азирафеля в неведении относительно проблем Кроули и того, что он едва не был казнен в когтях Сатаны. Без звонка Адама кто знает, чем бы все закончилось.       — Судьба планеты важнее, чем демон, который не может решить, кому он предан, — огрызается она.       — Вам-то откуда знать о преданности Кроули? — вызывающе спрашивает Азирафель.       — Я знаю, что он мне лжет, — не задумываясь, отвечает она. — Я знаю, что они с Адамом работают вместе, чтобы начать Второе Пришествие, и я знаю, что они используют меня и мои… наклонности, чтобы помочь им в этом. Я знаю, что он украл у вас план глобального здравоохранения, чтобы помочь мне запустить НВОЗ. — Она наклоняется и многозначительно продолжает: — И я знаю, что он лгал и вам. Он не просто так хотел поставить своего лжепророка, прежде чем законный пророк займет его место — прежде чем вы займете свое место.       — Значит, вы многое знаете, — отвечает Азирафель столь же неумолимо. — Именно поэтому вы знаете, что единственный путь вперед — это сделать так, чтобы люди подчинялись только себе и никому другому. Именно это я и обеспечил, и без лжепророка... они свободны. — Именно это всегда больше всего волновало Азирафеля, даже в самом начале — самостоятельность и свобода людей делать выбор исходя из собственных интересов, не подчиняясь никому другому. По крайней мере, никто не назовет его непоследовательным.       Но Мор лишь моргает и отвечает куда более высоким и медленным голосом.       — ...Вы даже не осознаете, что только что сделали, — говорит она с недоумением. — Так ведь?       Азирафель не дает себе ни секунды на размышления.       — Конечно, осознаю, — поправляет он ее. — Я больше не игрок. Возможно, у меня есть сомнения насчет выживания впоследствии, но, по крайней мере, я... — он кивает сам себе, — я убрал себя с доски.       Он не испытывает особого облегчения от этого факта, но гордится тем, что это вообще сработало. Ему уже доводилось играть активную роль в последних временах, пусть и нечаянно. Теперь, избавившись от роли лжепророка и находясь на пути к обретению Книги Жизни, Азирафель впервые за долгое время чувствует... надежду. Лишь проблеск ее, словно переливчатые чешуйки под поверхностью воды. Он уже и забыл, что это такое, ведь столько долгих месяцев был ее лишен. Он встречает ее с распростертыми объятиями.       Но Мор все еще смотрит на него с недоумением, словно он по-прежнему говорит загадками. Это заставляет Азирафеля ощетиниться; в животе у него зарождается что-то темное и холодное. Чешуйки опускается обратно в чернильное марево.       — Вы больше не игрок? — презрительно фыркает она, оглядываясь по сторонам, словно в поисках того, кто продемонстрирует схожую реакцию. — Нет никакой доски. Вы... вы думаете, что это добровольно? Каждый из нас столкнется с райским айсбергом. Не только вы, не только демоны — черт, даже не только проклятые! Мы все пойдем ко дну вместе с этим чертовым кораблем!       Похоже, ее исторические познания за время пребывания на Земле неплохо пополнились. Азирафель небрежно прочищает горло.       — Ну что ж, — говорит он немного нервно, — если все равно все обречены, то мне нет смысла...       — Лжепророк — единственный, кто может хоть что-то противопоставить Раю, — перебивает Мор, в глазах которой пляшут яростные огоньки. — Ваше превращение в него спасало планету от уничтожения, позволяло людям выжить достаточно долго, чтобы стать свободными. Пока вы продолжали быть лжепророком, они слушали бы только вас.       — Они бы послушали Христа... — возражает Азирафель, качая головой.       — Который никогда не появится!       Азирафель захлопывает рот. Мор полуобернулась, словно собираясь уходить, тяжело дыша; ее идеально наманикюренные пальцы судорожно сжимаются по бокам, будто она готова сжать их в кулаки, но не хочет сломать ногти. Затем она медлит, поднимает руки, чтобы прижать сложенные ладони к губам, и закрывает глаза — по иронии судьбы, она выглядит так, будто произносит молитву. От этого разлившийся в животе Азирафеля холод становится еще чернее, непрозрачнее, как замерзшее озеро в декабре.       — Позвольте мне объяснить вам по буквам, — тихим жутким голосом начинает она. Ее глаза открываются и смотрят на Азирафеля немигающим взглядом, совсем как у людей снаружи до того, как проклятие было снято. — Бог мертв, а Сатана хочет умереть. Удобно, что Рай тоже хочет смерти Сатаны. Бездна уже открыта для любого желающего сбросить туда демонов, которым не нужен суд Христа, чтобы понять, жить им или умереть — они получили свою метку Зверя в момент Падения. Рай собирается схватить их, планета будет ввергнута в войну, и люди смогут пережить это, только следуя единственному голосу, представляющему их интересы. — Ее лицо ожесточается, дугообразные брови становятся более суровыми, губы кривятся над неестественно белыми зубами. — И то, что вы сделали, гарантирует, что они только что потеряли свой голос.       Азирафелю приходится очень, очень тщательно подбирать слова.       — Пока вы снова не станете всадником, Армагеддон не возобновится, — медленно говорит он. — В таком случае в лжепророке не будет необходимости. Вы — последнее, что сдерживает войну. Вы... вы это знаете, и именно поэтому попросили меня о помощи. Чтобы остаться запечатанной.       Мор еще больше обнажает зубы и делает шаг ближе, яростно шипя:       — Вытащите голову из задницы! Приказ не имеет значения, и никогда не имел! Как только ваш босс, ваш настоящий босс, решит начать Семь Последних Казней из Откровения до того, как гребаные трубы объявят о начале войны, для меня все будет кончено. Неважно, что он не будет следовать контрольному списку до мелочей. Все, что важно для снятия печати, — это то, что люди начнут болеть, а у меня нет лжепророка, чтобы заставить их остановиться.       — Он... он не сможет этого сделать, — возражает Азирафель.       Мор разражается безрадостным смехом.       — О, он не сможет? Кто же его остановит?       Никто. И в этом-то и загвоздка — никто не сможет, если Всемогущая решит этого не делать, как Она поступает уже некоторое время. Ничто не помешает Метатрону действовать по-своему, выпустить чуму и заставить Мор ее распространить, — ничто не помешает ему начать Второе Пришествие завтра, если он того пожелает. Если бы он не боялся, что существование Азирафеля отменит его прежде, чем оно успеет начаться. Сделает все хуже.       Азирафель чувствует себя не в ладах с остальными частями своего человеческого тела, своего смертного мозга. Ему приходится сосредоточиться и вспомнить, где он находится. На чьей он стороне, если вообще существуют какие-то стороны, кроме «Рая» и «Ада». За что он сражается.       — Всемогущая никогда бы не допустила этого, — совершенно искренне возражает он, даже несмотря на ответную усмешку Мор. — Нет, нет, я серьезно. У меня могут быть к Ней претензии, и я могу не соглашаться с тем, как Она решает вести дела, но Она жива. Я знаю, что Она жива. И помимо всего прочего, даже выживания человечества, она никогда бы не допустила такого… неуважения к себе, не позволила бы своему глашатаю так явно идти против ее приказов. Это... это немыслимо, чтобы Она позволила ему начать Второе Пришествие без Ее разрешения!       Но Мор качает головой и достает свой мобильный телефон.       — Если думаете, что Второе Пришествие связано с Богом, или Христом, или Судным Днем... что ж, тогда мне жаль, что я вообще обратилась к вам за помощью. — Она набирает номер и подносит трубку к уху. — Очевидно, вы такой же дурак, как и все остальные.       Азирафель не акцентирует внимание на оскорблении: он все еще застревает на более раннем ее заявлении. Оно ударяет его прямо в скрытую трещину в его решимости, прямо в зуд в его мозгу, который он не мог игнорировать, но и не мог расшифровать.       — Если Второе Пришествие — это не второе пришествие Христа, — медленно произносит он, словно слушая свой голос из-под воды, — тогда в чем же его смысл?       Мор не отвечает ему, а вместо этого воркует в динамик своего мобильного:       — О, Энтони, пожалуйста, присоединяйся к нам. Я слышу, как ты рыскаешь снаружи.       У Азирафеля сложилось впечатление, что у Кроули сегодня утром была назначена какая-то срочная встреча. Он безучастно наблюдает за тем, как Кроули спустя несколько секунд небрежно заходит в гримерку, ничуть не чувствуя себя виноватым в том, что его поймали. Он замедляет шаг и останавливается между Азирафелем и Мор, словно ставя барьер. Азирафель не слишком этим польщен, учитывая, что Кроули, судя по всему, вполне устраивало прятаться снаружи, пока Азирафеля отчитывал чертов всадник.       — А в чем, собственно, проблема? — успокаивающим и чересчур прямолинейным тоном спрашивает Кроули. — Что бы это ни было, я уверен, мы сможем прийти к какому-то соглашению.       — О, уверена, что не сможем, — практически мурлычет Мор с самым томным видом, но ее выдают напряженные сухожилия на шее и дергающиеся мышцы лица, словно она сдерживает себя от дальнейшей вспышки.       Тем временем Азирафель бормочет:       — Я думал, у тебя встреча.       — Да, она закончилось рано, — шипит Кроули в ответ.       — Ну что ж, спасибо, что пришел мне на помощь, а не бродил вокруг, как раненая гиена.       — Я ждал удобного случая!       — Он знает, что я не собиралась ничего вам делать, дорогуша, — с горечью сообщает Мор Азирафелю и начинает рыться в своей сумочке, словно ища что-то. — В противном случае сам Великий Герцог в два счета затолкал бы меня в бездну вместе с остальными. Я была под его началом с того самого момента, как он призвал меня из отставки, заставил подчиняться ему по приказу Адама. Вы были моим последним чертовым шансом на свободу.       Это говорит о понимания куда более долгом, чем последние несколько дней. Мор далеко не спонтанно решила скрыть от Азирафеля приговор Кроули и попросить Азирафеля стать ее лжепророком. Ничего из этого не было спонтанным решением.       — Вот почему вы хотели убрать его с дороги, — осознает Азирафель. — Вы... ты планировали наказание Кроули. С того самого момента, как передали мне адрес Лейлы.       Кроули сказал, что его задержали в тот момент, когда он вернулся в Ад после их совместного чуда в Орегоне, что они добрались до журнала чудес еще до того, как он прибыл, и подтвердили его соучастие. Но... но это не имеет никакого смысла. Рай сразу же понял, что происходит: поисковые команды, которые Саракаэль отправила в тот момент, когда Богоматерь, несущая материальную форму Всемогущей, исчезла, наверняка вызвав в Раю столько же аварийных сигналов, сколько и само зачатие. Но в Аду...       — Как Темный Совет так быстро узнал, что Богоматерь спрятана? — спрашивает Азирафель почти про себя. Вопрос риторический.       Мор тоже это знает и не удостаивает его подтверждением того, что он и так подозревает.       — Меня нельзя контролировать, — огрызается она и достает листок бумаги из сумочки, вешая ее обратно на плечо. — С меня хватит тех, кто решает мою судьбу за меня. Я подумала, что вы, как никто другой, понимаете, каково это.       Азирафель понимает. Кроули делает незаметный шаг назад, в результате чего они с Азирафелем оказываются почти бок о бок.       — Она просто хочет посадить тебя в клетку, как и себя, — говорит он Азирафелю, не отрывая взгляда от Мор. — Если ты лжепророк, то твое выживание переплетено с ее. Ты живешь — она живет. Умрешь ты — для нее уже слишком поздно. Она хотела загнать тебя в рамки.       — Вы все равно умрете, если не сделаете этого! — огрызается Мор, на долю секунды теряя самообладание. — Мы все умрем! В этом и смысл Второго Пришествия!       Азирафель хочет сказать ей, что она ошибается насчет Кроули в плане того, что он помогает уничтожить планету, которая предлагает ей свободу, которой она так жаждет, даже если сама об этом не знает. Что она не одинока в своих чувствах, в своем яростном желании спасти планету — в конце концов, она спорит с ветеранами войны за спасение Земли. Азирафель знает, каким одиночеством может обернуться желание заботиться о выживании Земли. О человечестве.       Но Мор уже не слушает, недоверчиво качая головой и доставая мобильный.       — У меня действительно нет на это времени, — пренебрежительно говорит она, быстро печатая что-то большим пальцем. — Меньше чем через час у меня горячая йога с моим парнем, и вы даже не представляете, как трудно было уговорить его согласиться на это, так что. — Другой рукой она протягивает извлеченную из сумочки бумагу, не поднимая глаз. — Это ваше.       — Что это? — нахмурившись, спрашивает Кроули, приподнимая очки, чтобы вглядеться в мелкий шрифт.       — Мое заявление об отставке. Я ухожу из НВОЗ и даже не устраиваю дурацкую пресс-конференцию, чтобы сообщить об этом. — Она убирает мобильный в карман и проводит рукой по волосам, поправляя все выбившиеся из прически прядки. — Если хотите, чтобы я продолжала им управлять, вам придется попросить Адама заставить меня. А пока этого не произошло, я официально вновь ухожу в отставку.       Азирафель покорно закрывает глаза. О... о черт.       — Ладно! — бодро говорит Кроули, складывая бумагу, пока она словно бы не растворяется в воздухе между его пальцами. — Ну вот и все. Если позволишь, у нас есть кое-какие незаконченные дела, так что... — Кроули берет Азирафеля за руку и тянет его к выходу из гримерки, шипя под нос: — Пойдем, ангел.       Но Мор не отпускает Азирафеля без напутственного слова.       — Вы могли бы наконец избавиться от власти Рая, — говорит она почти с жалостью. — Вы могли бы стать голосом Земли. Вы могли бы стать героем для человечества. А теперь посмотрите, что вы сделали.       Азирафель не улыбается, когда Кроули ведет его прочь, не чувствует прилива облегчения от того, что освободился от власти Откровения, по крайней мере до тех пор, пока не начнется его предстоящее стирание. Потерявшись в раздумьях, он просто опустил брови и глубоко нахмурился. Последний всадник Апокалипсиса ушел в отставку, и теперь Кроули не сможет гарантировать ее невмешательство в Апокалипсис. Если это вообще имело значение. «Сделай еще хуже, — говорит не-Кроули в его голове, как фантомное воспоминания. — Ты был сотворен, чтобы сделать все еще хуже».       — Как мне сообщил надежный источник, — говорит Азирафель, — я уже негодяй для всех троих. ***       — И что теперь? — спрашивает Азирафель.       Кроули идет быстрым шагом, побуждая его ускориться. Он, похоже, не желает обсуждать потерю благосклонности Мор и исполнен схожей готовности непосредственно заняться стоящей перед ними задачей.       — Мы найдем Книгу Жизни, — просто говорит он. — Конечно, мы найдем Книгу Жизни, теперь, когда я знаю, что ты свободен. Ну, свободнее. Не думай, что я забыл о твоих словах.       — Если бы я хотел, чтобы ты забыл, я бы их и не говорил, — отвечает Азирафель, распахивая перед ними дверь студии. — Что именно я сказал?       Но Кроули не отличается терпением.       — Где она? — настойчиво спрашивает он. — Ты сказал, что знаешь...       — Я сказал, что, кажется, знаю, где находится Книга Жизни, — поправляет его Азирафель. — Даже странно, что ты так долго молчал.       — «Так долго?» Всего сутки прошли! Я был либо в Аду, либо в… ну. — В начале октября воздух стал холоднее, и щеки Кроули порозовели, поэтому он поднимает воротник пальто и засовывает руки в перчатках в карманы. — Если бы я знал об этом раньше, то, наверное, наделал бы глупостей.       — О, Боже упаси.       Разочарованно простонав, Кроули останавливает его, положив руку на изгиб локтя. Другой рукой он снимает очки, открывая глаза, взгляд которых скорее умоляющий, чем игривый. Азирафель прекрасно помнит, как долго Кроули ждал любой информации о Книге Жизни. Каким резким становился с доктором Джайлсом, когда тот хоть немного отклонялся от темы. У Азирафеля немного теплеет на душе от того, что кто-то столь рьяно защищает его жизнь, каким бы тщетными эти попытки ни были.       — Пожалуйста, — просит Кроули.       С тихим вздохом Азирафель сгибает руку, сжимая ладонь Кроули в образовавшемся изгибе, и ведет его прочь от студии.       — Конечно, — говорит он. — Да, старина, конечно, я скажу тебе, где, по-моему, она находится. Но сначала... думаю, стоит загадать загадку...       — О Господи…       — В начале существования Земли люди были свободны от греха, — начинает Азирафель, наклоняясь к Кроули поближе и крепче сжимая его бицепс. — Я не собираюсь вдаваться в подробности того, почему люди вдруг стали иными, но, тем не менее, Второе Пришествие — это возвращение к началу. Устранение гнили греха, так что только праведники обретут вечный Божий рай. Поэтому мой вопрос такой: какое единственное место на Земле когда-либо видело человечество в его самом безгрешном состоянии?       — Э-э, — неловко бубнит Кроули. — Долливуд?       — Подумай о более песчаном месте, — отвечает Азирафель. — С большим количеством стен. Знаменитая восточная стена с... еще более знаменитым стражем. Таким щегольским.       Кроули растерянно моргает. Его недоумение очевидно даже сквозь очки.       — Эдем, — плоским тоном говорит он, словно слово ему незнакомо. — Почти семь месяцев размышлений на эту тему, и ты пришел к выводу, что Книга Жизни очень надежно спрятана в самом, пожалуй, известном существующем месте на Земле? Или, скорее, несуществующем?       — Эдем существует, — уверяет его Азирафель, слегка обидевшись. — Ты был там, вот где мы… старина, осмелюсь заметить, что твоя память начинает тебя подводить, если ты...       — Конечно, я… ладно. Если бы Эдем все еще существовал, мы бы знали об этом, — замечает Кроули. — Шесть тысяч лет, за которые его полностью занесло чертовым... песком. Даже если бы стены все еще существовали, мы бы ни за что не смогли найти их, не говоря уже о том, чтобы раскопать эту проклятую штуку...       — Ах да, но в этом и прелесть, не так ли? — заговорщически произносит Азирафель, забегая вперед и почти вставая у Кроули на пути. Он чувствует, как по его жилам разливается знакомое возбуждение от тайны, даже если его партнер не проявляет особого энтузиазма. — Книга Жизни должна быть где-то там, где люди не смогут случайно на нее наткнуться, верно? Тогда да. Песок. Она может быть погребена под пустыней так глубоко, что недоступна для археологов, палеонтологов и прочих выдуманных профессий. Не станут же они копать, чтобы найти ее.       — О чем ты вообще? Люди любят копать! — восклицает Кроули, взволнованно взмахнув рукой. — Это их любимое занятие! Я серьезно, посади группу людей в поле, и не успеешь оглянуться, как у тебя будет картошка, кладбища, поддельные окаменелости динозавров и чертов пластик... — Кроули издает раздраженный возглас. — Пожалуйста, только не говори, что Эдем — твоя единственная догадка.       — Хорошо! Тогда я не буду тебе этого говорить! — восклицает Азирафель, после чего намеренно и явно обиженно замолкает.       Кроули запрокидывает голову и стонет.       — О боже, ты словно бы хочешь, чтобы тебя списали. У меня была целая… речь о червях и плоскоземельщиках, а… а до твоей тупой головы до сих пор не дошло...       — Мне казалось, тогда в Бентли ты сказал, что будешь это отрицать, — огрызается Азирафель, чувствуя немалое раздражение. — Но по моим прикидкам, с тех пор ты уже не раз вспоминал эту свою речь. — Он считал Эдем хорошей идеей, да и сейчас так считает, но иногда ему нравится, когда его хвалят, а не ругают. — Может, у тебя есть идея получше? Давайте, мисс Марпл, скажите мне, где находится Книга Жизни.       — Я не знаю, где она! В этом и смысл того, что ты говоришь мне, где она находится!       — Ну так подумай, — настаивает Азирафель, вспоминая Кроули из своего воображения на калифорнийском утесе несколько месяцев назад. — Я знаю, что эта твоя тупая голова не просто для украшения. Думай!       — Я… — начинает Кроули, пренебрежительно махнув рукой на то, что он вообще способен думать, но затем замедляет шаг. Останавливается. Поводит челюстью туда-сюда, молча раздумывая над проблемой, что с ним редко бывает, и косится на Азирафеля краем глаза.       — Мне знаком этот взгляд, — заинтригованно говорит Азирафель.       Кроули рассеянно поднимает бровь, продолжая размышлять.       Поэтому Азирафель продолжает:       — Это один из тех случаев, когда «у меня в голове появляется настоящая связная мысль, и я настолько этим потрясен, что понятия не имею, что с ней делать».       Кроули не реагирует на колкость. Посмотрев по сторонам и убедившись, что поблизости нет никого, кто мог бы их подслушивать, он делает шаг ближе.       — На Земле есть место, — медленно, тихо начинает он, — где я лично прятал артефакты, которые не мог хранить в Аду, но которые нужно было держать под замком вдали от Рая, Ада и людей. Не… не исключено, что Книга Жизни тоже может быть там. Если ее вообще перемещали.       Азирафель хмурится.       — Зачем ее вообще было перемещать? Она ведь распечатывается только во времена из Откровения, не так ли?       — Да не знаю я! — шипит Кроули, неопределенно перебирая пальцами. — Это ведь список имен, которые считаются достойными вечной жизни. Может быть, Бог заглянула в нее, пока была на Земле в образе Иисуса, знаешь ли. Это ведь в Ее стиле, да? Составить список и перепроверить его.       — Это... я почти уверен, что это делает Санта-Клаус.       — Просто... послушай! — Кроули облизывает губы и наклоняет голову, чтобы встретиться с Азирафелем взглядом поверх очков. — Там есть и другие... артефакты религиозного толка, которые люди еще не обнаружили. Вещи, которые я сам туда не помещал, но с которыми мог справиться только нечеловек, так что я не единственный, кто об этом знает. — Он замолкает, потрясенный отсутствием реакции Азирафеля. — Почему ты до сих пор не сотворил этот свой костюм детектива? Это как раз по твоей части! — И ворчливо добавляет: — В любом случае, это лучше, чем твой Эдем.       — Ненамного, — отвечает Азирафель, но, несмотря на это, его интригует не столько идея библейского тайника, сколько очередное доказательство того, что Кроули еще далеко не все рассказал ему о себе. Между ними все еще есть секреты. Прежде чем навеки исчезнуть, Азирафель обещает себе раскрыть все до единого. — Ты рассказывал об этом Саракаэль? Во время вашего партнерства?       — Конечно, нет. Суть в том, чтобы спрятанные вещи не были снова обнаружены, и я не хотел рисковать и разглашать их местонахождение на случай... ну, сам понимаешь. На всякий случай.       Азирафель вспоминает кое-что о тайниках, например, о полароидном снимке, который и сейчас уютно покоится в кармане его пиджака. Находя что-то, что вам не полагалось отыскать, вы не прячете найденную вещь в том же месте. Вместо этого вы предпочитаете… перепрятать ее.       — Как бы то ни было, это неплохая отправная точка, — продолжает Кроули. — Это уберегло бы Книгу Жизни от ангелов и демонов, да и люди не стали бы над ней трястись. И она находится в идеальном месте, чтобы Христос Второй мог добраться до нее. И... — Он ободряюще сжимает руку Азирафеля. — Если мы все равно направляемся на восток, то это по пути. Я лучше наткнусь на нее там, чем буду копаться в песке в ее поисках. Согласен?       — Хмф, — отвечает Азирафель.       — Однако нам придется туда лететь, — продолжает Кроули, доставая из кармана мобильный и заходя в интернет. Затем неловко уточняет: — Э-э... человеческим способом, я имею в виду. Нельзя, чтобы наше путешествие попало в журналы чудес, а то одна из сторон может узнать, куда мы направляемся. Нам нужны билеты на самолет.       Кроули свистит, чтобы вызвать такси, и, когда оно подъезжает к обочине, просит таксиста отвезти их в Хитроу. Продолжая печатать в телефоне, он другой рукой галантно открывает дверцу, чтобы Азирафель забрался в салон первым. Это ничуть не очаровывает Азирафеля, но он все равно безропотно садится в машину.       — Ладно, твоя взяла, — говорит Азирафель, невесело фыркнув. — Где, скажи на милость, демоны прячут все свои зловещие, сатанинские артефакты, если хотят, чтобы никто святой на них не наткнулся?       Кроули лишь загадочно улыбается. ***       — Ватикан? — шипит Азирафель. — Ты прячешь демонические артефакты под Ватиканом?       Воздух в Риме такой же горький, как и в Лондоне. Им повезло в последнюю минуту попасть на рейс без всяких чудес, но не повезло по прибытии провести слишком много времени в тесном метро, чтобы продвинуться вглубь города. Выйдя на станции San Pietro и проехав немного по Via Ottaviano, они увидели обелиск, гордо возвышающийся в центре площади Святого Петра.       — Конечно, — ровным тоном отзывается Кроули и проворно перепрыгивает через ограждение, отделяющее Рим от Святого Престола; скандализированный этим Азирафель вынужден неуклюже следовать за ним, по очереди переставляя ноги. — Как думаешь, зачем мы здесь? Из-за устриц? — бросает Кроули через плечо.       — Ах да, прости, что я счел тебя романтиком, — огрызается Азирафель, применяя чудо к карабинеру, чтобы он прекратил кричать на них. Кроули одобряет чудо с кривой усмешкой.       На площади, как ни странно, относительно мало туристов; Азирафель уверен, что людям есть чем заняться дома, раз уж с планеты снято проклятие воздержания. Странно, но не стоит на этом зацикливаться. Каменная дорожка мокрая от дождя, который сейчас уже не идет, но надвигается густыми серыми тучами к западу от холма, принесенными с Тирренского моря. Впереди на фоне дымки гордо возвышается величественная базилика Святого Петра, витиеватая и резная, с безупречными пропорциями, которая словно бы наблюдает за их приближением в ожидании их прихода.       — Это самый святой объект в целом мире, ангел, — говорит Кроули, — которым может управлять только Бог. Она должна быть спрятана там, куда не сунутся ни ангелы, ни демоны, и достаточно надежно защищена, чтобы ни один человек не мог и мечтать о том, чтобы наткнуться на нее. Так что... — Кроули разводит руки перед собой, указывая на грандиозные колонны у входа, уходящие высоко в небо. Кажется, это и есть весь его ответ.       Но Азирафеля это не слишком забавляет.       — И по-твоему выходит, что Всемогущая засунула книгу под туристическую ловушку.       Кроули практически ощутимо закатывает глаза.       — Слушай, я знаю, что у тебя есть предубеждение в отношении Папы...       — Он Элвис Пресли для христиан, только лишенный сексуальной привлекательности.       — …Но это хорошая догадка! Ангелы слишком высоко задирают носы, чтобы наносить визиты какому-то фальшивому «святому человеку», а демоны сгорели бы дотла, если бы даже подумали ступить сюда. — Они поднимаются по лестнице в бодром, но совершенно ненапряжном темпе. Никаких прыжков, как при игре в «горячую картошку» ногами.       — А что насчет тебя? — спрашивает Азирафель. — Как ты можешь тут расхаживать? Ты чуть не сжег себе пятки в простой церкви.       — Я бывал здесь тысячелетиями, ангел. Добавление зданий ничего глобально не изменило. Освящение, оно… почти рассеивается. У церкви есть только одно здание, но добавь сюда еще остальное пространство, воздух и грешных по своей сути людей, и оно будет едва заметно. — Его нос начинает краснеть от холода. — Нам просто нужно избегать самой базилики. И вообще любых дождевых луж — вода в них становится святой, уверен на девяносто девять процентов…       — Погоди-ка, то есть сам центр католицизма технически не освященный? — неуверенно уточняет Азирафель. — Разве это не означает, что демоны теоретически все-таки могут пережить визит сюда и заполучить все, что ты от них спрятал?       Кроули издает какой-то скрипучий звук.       — ...М-а, ага, но они этого не знают.       Он проходит мимо входа в базилику и ведет их по пешеходной дорожке направо, где, судя по указателям, находится что-то вроде билетного киоска, контрастирующего с древними мозаиками с изображением Иисуса, его времени на Земле — на одной из них он вручает позолоченную связку ключей Петру, стоящему на коленях у его ног. На камне под ним высечено: «TIBI DABO CLAVES REGNI CAELORUM» — Дам Тебе ключи от Царства Небесного. То же самое начертано на внутренней стороне купола базилики, но Кроули явно не в настроении устраивать им экскурсию.       — Ты правда веришь, что все это время она была у тебя под носом? — говорит Азирафель, его голос эхом отражается от окружающих их стен. — Что за тысячи лет собирательства артефактов, словно белка — орешки, Книга Жизни оставалась незамеченной на какой-нибудь полке?       — Не стоит публично обсуждать мои орешки, спасибо, — отвечает Кроули, едва не задев плечом монахиню. Она бросает на него возмущенный взгляд, а он в ответ обводит ее взглядом с ног до головы и затем проходит несколько шагов задом-наперед, чтобы продолжить разглядывать ее со спины. — Я когда-нибудь был ненаблюдательным? — рассеянно добавляет он.       На ум приходит первая попытка Кроули купить авиабилеты, в результате которой они чуть не отправились в Рим, штат Джорджия. И то, что предшествовало их обмену телами в Аду. И, конечно, когда Кроули сбил Анафему на машине.       — Верно подмечено, — сухо соглашается Азирафель.       Вскоре они достигают Сикстинской капеллы, избежав главной базилики. Толпа здесь плотнее, чем в других местах города, но, видимо, это неизбежно, учитывая, что Кроули недолго колеблется у входа в нее, словно набираясь сил. Он морщит нос, но, не видя другого выхода, с шипением заходит внутрь. Быстрыми шагами он добирается до выхода с другой стороны, пробираясь между глазеющими и не двигающимися туристами.       Азирафель с беспокойством следует за ним, не вполне доверяя суждениям Кроули о безопасности передвижения по Ватикану для демона.       — Я не уверен, что оно того стоит.       — Стоит, — ворчит Кроули. — Она здесь. Я в этом уверен.       — Да, но Джайлс сказал, что Книга Жизни будет найдена в самом начале, — отвечает Азирафель приглушенным голосом. — В Бытие. Шесть тысяч лет назад. Что же такого основополагающего в базилике, построенной в IV веке?       — Холм был здесь еще до базилики, — оправдывается Кроули напряженным от боли голосом. — Он всегда был чем-то вроде священного места до того, как Ватикан предъявил на него свои права, поэтому я и выбрал его. Во времена Нерона здесь тоже были христианские захоронения. Много. Как будто... — Кроули прищелкивает языком, нахмурившись, отчего его брови скрываются под очками. — Я не знаю. Он был святым до того, как люди решили, что он святой, и поэтому все святые виды людей сейчас здесь. Как это работает?       — Хочешь сказать, что холм был благословлен до того, как стал ассоциироваться с христианством? — отвечает Азирафель. Над ними застыло в своей вечной неподвижности «Сотворение Адама». — Что людей тянуло к нему, потому что он уже был святым?       — Как магнитом, — соглашается Кроули. — Как я понимаю, если Бог спланировала все это в начале времен, значит, есть определенные места, которые обязательно должны были стать освященными, верно? Разве это не означает, что они были… святыми заранее? Подумай об этом... — Кроули слегка шипит от боли, вынужденный на миг остановиться из-за американской семьи в одинаковых футболках. — Если человек технически уже благословлен или проклят еще до своего рождения, то на Земле есть места, которые следуют той же логике, не так ли? Места, предназначенные для освящения или... не освящения.       Джайлс сказал, что это все человеческие определения, фундаментальность и обыденность. Нематериальное и материальное. Освященное. Не похоже, чтобы Азирафель с Кроули были связаны теми же правилами святости, которые люди коллективно установили для себя. И все же...       — Ты приехал в Рим после распятия Иисуса, — беспокойно говорит Азирафель. — Не десять лет спустя. Как и Петр, конечно, вскоре после этого. Как и Павел.       Кроули выгибает бровь.       — И ты тоже.       Они выходят из часовни в сад, где по тропинкам ходят святые мужчины и женщины, а также туристы с соответствующим допуском. Перед ними Губернаторский дворец, но Кроули уводит их вправо от него, резко сворачивая на другую тропинку, огибающую здание и уводящую их вглубь Ватикана. Дождь пока не возобновился, но земля под ботинками Азирафеля скользкая и подмерзшая, воздух холодит влагу у него под носом, под воротником образуется легкий пот от прилагаемого усилия.       — Где же она? — спрашивает Азирафель, невольно заинтригованный. Он неравнодушен к архитектуре барокко и самым изысканным произведениям искусства на Земле, даже если ему никогда не нравились манеры Микеланджело. Или его привычки в отношении гигиены. — Папский дворец? Некрополь? Сама гробница Святого Петра?       Кроули качает головой и открывает рот, чтобы ответить, как вдруг рядом с ними проходит еще одна стайка монахинь, быстро переговариваясь по-итальянски. Он смотрит, как они проходят мимо, так ничего и не сказав, следя за их движениями, а потом поворачивается, чтобы посмотреть им вслед. К счастью, они этого не замечают, потому что его взгляд решительно опускается к их задницам.       — Опять ты за свое! — огрызается Азирафель. — Не знай я лучше...       — Ободок на лбу, вуаль длиной в метр, плат длиной до подмышек, веревка с тремя узлами вокруг талии, — перечисляет Кроули, беря Азирафеля под руку и ведя их обоих за ухоженный неприметный куст. — Без распятия и четок, по понятным причинам. Думаешь, сможешь все это запомнить, чтобы сотворить чудо?       — Я… — мямлит Азирафель, а затем подозрительно щурится. — Какое чудо? ***       — Я убью тебя, — говорит Азирафель. — На этот раз я действительно тебя убью.       — Осторожнее, ангел, — бормочет Кроули, не поднимая подбородка и глядя прямо перед собой. — Такие выражения не подобают монахине.       Они оба одеты как католические монахини, с соответствующими по размеру рясами, позволяющими им органично вписаться в орден, который сейчас здесь главенствует. На Кроули самая маленькая пара затемненных очков в мире — настолько крошечная, что почти не скрывает змеиных глаз. В отличие от своей обычной походки, он идет идеально ровно, практически не двигая головой при ходьбе. Это почти естественно.       Азирафель же чувствует себя крайне неловко, притворяясь монашкой, почти так же, как когда изображал священника в прошлом. Теперь они с Кроули одеты настолько одинаково, что трудно различить, кто из них демон, а кто — ангел. Азирафель не сотворил распятие и себе, но зато обзавелся четками, которые висят у него на боку. Бусины в них постоянно звенят, запутываясь в веревке, которую он закрепил на талии.       — Проклятые штуковины, — бормочет он. — Я думал, монахини против материальных украшений. А у них на поясе практически ювелирный магазин висит!       — Веревка церемониальная, — сообщает ему Кроули. — Три узла символизируют обеты бедности, послушания и... целомудрия.       Это говорит об определенном знании темы и заставляет Азирафеля призадуматься. Даже он этого не знал после стольких лет, проведенных в различных монастырях, когда ему приходилось притворяться священником. Он косится на Кроули и с подозрением спрашивает:       — Как часто ты одевался женщиной?       Что любопытно, Кроули не отвечает, а лишь благочестиво склоняет голову перед проходящей мимо парой сестер. Те обмениваются тревожным взглядом и спешат пройти мимо Азирафеля и Кроули, не удостоив их вниманием.       Но молчание еще никогда не останавливало Азирафеля.       — Я перефразирую: как часто ты переодевался в монашку, чтобы пробраться в женский монастырь Ватикана? — И снова никакого ответа.       Азирафель с недоумением щурится на него.       — Ты... румянами накрасился?       — Это мой тайник! — шипит Кроули, заметно краснея даже под румянами. — Я не могу привлекать внимание чудом, а мужчинам запрещено появляться на территории, и уж точно не демоническим. Я просто... просто сливаюсь с толпой!       Один раз — случайность. Дважды — совпадение. Но три раза...       — Нет, мой дорогой, — резко говорит Азирафель. — Думаю, тебе просто нравятся платья.       Монастырь был построен в 90-х годах прошлого века специально как резиденция для меняющихся орденов монахинь, посвятивших себя молитвам за здоровье Папы. Видимо, постоянное избрание на этот пост мужчин, которым уже за шестьдесят, не способствовало долгому нахождению в должности, поэтому католическая церковь решила, что молитвы — лучшее решение. Несмотря на относительно недавнюю постройку, здание выглядит так же по-римски, как и остальные части Ватикана, хотя и довольно скромно. Монахини даже не получили фреску на потолке.       Перед входом находятся ворота. На табличке рядом с ними написано название здания: «Монастырь Mater Ecclesiae».       — Матерь Церкви, — тихо переводит Азирафель.       Кроули кривит губы.       — Да, Мария, — говорит он, кивая охраннику, поставленному отпереть им дверь, который делает это, не обращая внимания на их рясы. — Думаю, совпадение.       Здесь есть какая-то сила — более ощутимая, чем в остальном Ватикане: возможно, дело просто в расположении, как говорил Кроули. А может, это накопленная десятилетиями энергия женщин, молящихся над материальным телом фигуры, которую они считают самым близким к Богу живым существом. Матери Церкви. Живущие над тем, что лежит у них под ногами, под землей под ними. Что бы это ни было.       — ...А мне так не кажется, — медленно отвечает Азирафель.       Внутри очень оживленно, сестры переходят из комнаты в комнату, словно их отпустили с утренней службы на обед. За оживленными разговорами никто из них, кажется, не обращает внимания на незнакомок, которые на полголовы выше большинства из них. Кроули жестом показывает на довольно убогую лестницу, ведущую на этаж ниже.       — Самая низкая точка здания, — тихо бормочет он, чтобы его тенор не выдал их.       Лестница приводит их на кухню, которая, как Азирафель полагает, является самым современно выглядящим помещением во всем монастыре. Им удается не попасться на глаза поварам, но, судя по звукам, доносящийся с кухни, это лишь вопрос времени. А Кроули, хотя и двигается быстро, похоже, забыл точное место своего тайника.       — Где же он, — бормочет он про себя, роясь в кладовке среди запасных столовых приборов, коробок с облатками для причастия и, похоже, спрятанного тайника с конфетами. — Клянусь, в прошлый раз он был здесь.       За углом все ближе щелканье посуды и шарканье безликого повара, направляющегося к ним. Азирафель знает, что они могут воспользоваться чудесами в крайнем случае, но тревога от того, что их поймают, все равно заставляет его сердце биться сильнее и потеть в такой непосредственной близости от печей. Он прижимается к спине Кроули, стараясь слиться с тенями кладовой вместе с ним.       — Может, они его обнаружили, — шипит он Кроули в ухо. — Может, ты ошибаешься, и вход находится где-то в другом месте. Пойдем.       — Нет, я знаю, что он здесь, я просто...       — Ты что? И что здесь может быть? — раздраженно шепчет Азирафель. — Набор жилых помещений? Еще одна гробница?       Но Кроули издает триумфальный возглас, сдвигая ящики с места, и открывает деревянный люк в полу, закрытый единственной доской; он откидывает ее прочь и подталкивает дверь носком ноги, открывая крутой набор ступенек, ведущих в темноту внизу.       — Винный погреб, — одобрительно говорит Кроули и с ослепительной ухмылкой смотрит на Азирафеля, который растерянно моргает в ответ.       — В женском монастыре.       Кроули пожимает плечами, уже поднимая свою робу до лодыжек и направляясь вниз по лестнице.       — Ты же знаешь девушек. Они просто хотят повеселиться.       Это не слишком обнадеживает. Осторожно поставив коробки на место и закрыв над ними дверцу люка, Азирафель не оставляет себе другого выбора, кроме как последовать за ним вниз.       В самом низу лестницы находится винный погреб, правда, довольно крошечный. Ассортимент скудный, примерно такой, какой можно ожидать от группы монахинь: ягодные смеси «Уайт Зинфандель», «Смирнофф Айс», «Пинк Уитни». Один из напитков — просто клубничный дайкири.       Но в кои-то веки Кроули не рассматривает имеющийся в его распоряжении алкоголь, а с некоторым трудом отодвигает один из стеллажей, открывая створчатый люк, почти идеально вписывающийся в каменную стену, особенно в темноте. Когда Кроули удается открыть его, за ним оказывается еще одна лестница, только гораздо более крутая и намного, намного более старая, чем окружающее ее здание. Возможно, она старше, чем большая часть самого Ватикана. Ступени выглядят так, будто они рассыплются, как только кто-нибудь на них встанет.       — О, прекрасно, — саркастически замечает Азирафель.       — Правда ведь? — искренне спрашивает Кроули, а затем хмуро смотрит на Азирафеля. — И... эм, совершенно безопасно, уверяю тебя. Я уже много раз совершал этот поход, и не всегда в юбке.       — Как обнадеживающе, — невозмутимо отвечает Азирафель и затем вздыхает. — Что ж, больше ничего не остается. Идем дальше. Только вот...       Азирафель снова задерживается, чтобы задвинуть полку на место и закрыть за собой дверь люка — при такой беспечности Кроули удивительно, что весь папский конклав не нашел дорогу к «тайному» убежищу Кроули самостоятельно.       Он возвращается к Кроули, или, скорее, думает, что возвращается. В темноте нельзя быть уверенным, и она становится лишь плотнее по мере их продвижения. На спуске они плотно прижимаются друг к другу, неловко ступая, и в один из моментов Азирафелю приходится ухватиться руками за талию Кроули.       — Тесно тут, — говорит Кроули, словно пытаясь извиниться и терпя неудачу. И добавляет после паузы: — Может, когда найдем эту чертову штуку, мы могли бы... развязать один из этих узлов. Если ты понимаешь, к чему я клоню.       Азирафель понимает.       — Что? Узел послушания? — спрашивает он, изображая непонимание. — Дорогой мой, на данный момент этот узел должен стать постоянным дополнением к твоему гардеробу. Возможно, даже вместо галстука.       — Нет, я имею в виду... э-э... Неважно.       Это не похоже на спуск в ад, что обнадеживает. С одной стороны, чем глубже они погружаются под землю, тем становится холоднее, а не жарче, и нет всепроникающего ощущения зла, пробирающего Азирафеля до костей. Однако есть тут почти неощутимое ощущение гула, похожего на тот, что возникает от прикосновения рук Кроули к его коже или исходящего от книг Чарльза Рэйберна, стоящих в ряд в кабинете доктора Джайлса. Вдалеке смутно теплеет, как от предрассветного неба перед восходом солнца, дарящего обещание тепла, которое еще не успело доказать свое существование.       Там что-то есть — там, куда они направляются. Что-то, что Азирафель... должен найти, остаточные впечатления от видений, переданных ему Всемогущей. К лучшему или к худшему. А хуже для Азирафеля уже быть не может. С вновь обретенным рвением он прижимает руку к спине Кроули и ускоряет шаг, стремясь поскорее вернуться на твердую землю.       Наконец, после, как кажется, нескольких часов спуска, лестница заканчивается ровным, хотя и грубым и немного скользким полом, словно пол пещеры. Азирафель вытягивает руки и касается столь же шершавых стен. Вскоре Кроули ударяется обо что-то пальцем ноги, ругается под нос и шаркает, словно подпрыгивая на месте.       — Мы на месте, — без надобности говорит он с болью в голосе.       Темнота совершенно непроглядная. Азирафель едва не вытаскивает нимб, но Кроули успевает достать свой мобильник бог знает откуда, нажимает на фонарик и направляет его на нишу перед ними.       Азирафель охает.       Коллекция артефактов, разложенная на полках перед ним, оказалась более скудной, чем Азирафелю казалось: это довольно внушительная коллекция, но не настолько, чтобы говорить о тысячелетнем коллекционировании. Он представлял себе целую комнату. Но вот чего он не мог себе представить, так это ее блеска — Кроули был очень щепетилен в выборе того, что решил спрятать. Азирафель видит Святой Грааль, несколько свитков Мертвого моря, которые, по слухам, были уничтожены во время транспортировки, копье Лонгина. Где бы доктор Билли Джайлс сейчас ни был, он наверняка чувствует холодок в воздухе из-за оседающего тумана, дрожит и обливается потом.       Однако эффект пропадает, когда между фрагментом Ноева ковчега и оригинальной копией Книги Еноха оказывается коробка с телевизионным шоу под названием «Золотые девочки». Вообще-то, как только благоговение проходит, Азирафель замечает среди этого множества совершенно нерелигиозную атрибутику — коробку Beanie Babies, диск Аланис Мориссетт, катушку с фильмом 1917 года «Клеопатра», вязаное одеяло. Рядом с ним сложено что-то еще.       Снова охнув, Азирафель обвиняюще указывает пальцем на артефакт и заявляет:       — Это... это мой шарф! Я в этом уверен. Ты же сказал, что его украл мальчишка-оборванец.       — Я… — Лицо Кроули стало ярко-красным. — Клянусь, ангел, я могу объяснить...       — А что... почему у тебя моя футбольная майка «Шеффилда»? Я очень старался ради нее, ты же знаешь!       — Пожалуйста, прекрати.       — Это... это мой почерк! — Рядом с кипой старинных бумаг лежит стопка оригинальных набросков да Винчи, уложенных один на другой в открытом портфеле. — Это моя подпись, это... все это написано моей рукой!       — Нет, эм, не… не смотри на эти...       Азирафель не обращает на него внимания, недоверчиво перебирая стопку.       — Личная переписка, каллиграфическая практика, аннотации, отчеты Раю, за неполучение которых на меня накричал Гавриил. — Азирафель протягивает один из скомканных листов, совершенно обескураженный. — Это список продуктов, который я составил в 70 году до нашей эры.       — Давай сосредоточимся на деле, — сквозь зубы цедит Кроули полузадушенным тоном. — Это все те вещи, которые я поместил сюда, а не… Книги Жизни здесь не будет, так что… нет никакого смысла стоять к ним так близко, если ты не против... А, черт. — Ряса Кроули зацепилась за Ковчег Завета, а потому он, поморщившись, просит: — Помоги, пожалуйста.       Азирафель растерянно моргает.       — Я к этому не прикоснусь, — отвечает он.       Кроули фыркает.       — Нет, я имею в виду... — Он немного загадочно шевелит пальцами, нервно избегая контакта с предметом.       — Ах да. — Азирафель рассеянно машет рукой, и через мгновение они оба уже в своих обычных нарядах с накинутыми для тепла пальто. Здесь как в морозилке, что и к лучшему, потому что тут имеется даже недоеденный, чудом сохранившийся чизкейк. И Азирафель, и Кроули смотрят на него пустым взглядом, причем первый втайне очарован всеми этими открытиями, а второй явно подумывает о том, чтобы взорвать Ватиканский холм.       Азирафель сжаливается над ним.       — Ты сказал, тут есть артефакты, которые ты сюда не помещал, — говорит он, прежде чем поддастся соблазну покопаться в вещах Кроули. Вряд ли на это есть время, как бы ему того ни хотелось. Плакат «Я, Тоня» на стене, подозрительно похожий на тот ужасный, нарисованный от руки, который они видели у доктора Джайлса, вызывает множество вопросов.       Кроули дует на руки, хотя они уже в перчатках. Так же, как Азирафель особенно восприимчив к горячему зловонию зла, Кроули, по-видимому, чувствует себя не в своей тарелке под Ватиканом и всего в нескольких сантиметрах от холодных райских предметов.       — ...Да, я наткнулся на них, когда был здесь в последний раз, несколько лет назад, — говорит он, мотнув головой влево от своего хранилища, давая понять Азирафелю, что ему надо следовать за ним. Там есть узкая дорожка, наполовину скрытая неровным выступом стены, которую легко пропустить, если специально ее не искать. — Неизвестно, как давно они здесь, но я к их появлению тут непричастен. Они просто по ту сторону стены.       Азирафель чувствует тепло, как ни странно, причем с каждой секундой становится все теплее, как будто он может ощущать полуденное солнце так глубоко под землей. Как будто его свет просачивается сквозь слои камня, грязи, христианских могил… если он прищурится, ему кажется, что он видит лучи солнца, выглядывающие из-за угла, как на рассвете.       — Они тоже библейские? — медленно спрашивает он.       Кроули фыркает.       — Еще бы, — отвечает он, протягивая Азирафелю свой мобильник, чтобы тот сам воспользовался фонариком. — Один из них — твой.       Азирафель вряд ли может отказаться.       Проход узкий — настолько узкий, что Азирафелю приходится втянуть живот и пробираться по нему боком. Сначала он высовывает голову с другой стороны, а затем — и все остальное тело — в альков еще меньше, чем первый.       И вот оно. На выдолбленном в стене камне как на импровизированной встроенной полке, на равном расстоянии друг от друга лежат три знакомых предмета — во многих, многих смыслах. Вот серебряная корона, почти черная в темноте, словно на нее капает переливчатое масло; вот бронзовые весы в бархатном футляре, их пластины пусты и зияют. И еще, конечно же...       — Мой меч, — бормочет Азирафель. Находясь так близко, он видит, что меч сам по себе излучает свет — раскаленное добела мерцание без всякого пламени. Но он его чувствует: невидимый жар настойчиво давит на раскрасневшиеся щеки и холодную кожу. Огня не было, когда Азирафель в последний раз держал меч в руке, передавая его курьеру, чтобы тот принес его... ну, принес его сюда?       — Курьер, — говорит Кроули из-за его спины, словно читая его мысли. Когда он наклоняется, его грудь задевает плечо Азирафеля, и нематериальные отблески пляшут по коже его лица вне поля зрения. — Ты ведь просил его забрать другие артефакты, не так ли? На автобусной остановке после военной базы. Попросил его привезти их?..       — Я… — Азирафель хмурит брови, такой же растерянный, как и Кроули. — Я просто сказал ему вернуть артефакты туда, где он их нашел.       Азирафель практически слышит выгнутые в ответ брови.       — Он следовал указаниям Всемогущей, полученным много лет назад, верно? Шесть тысяч, по его словам. — Кроули слегка стучит зубами, но следующие его слова звучат несколько сухо: — Полагаю, сам он не переодевался в монашку, так ведь?       — Нет, — рассеянно соглашается Азирафель. — Думаю, что нет.       Вот куда вело его золотистое сияние, тепло. Не к Книге Жизни, хотя это и не удивительно — Азирафель никогда не имел привычки доверять теориям Кроули и не собирался начинать сейчас. Но меч, его меч. Всемогущая хотела, чтобы он воссоединился с ним, хотела, чтобы Кроули привел их обоих сюда. Она знала о его тайнике, возможно, еще до того, как о нем узнал сам Кроули. Определенно раньше него.       — Ее здесь нет, — говорит Азирафель, поворачиваясь. — Я бы почувствовал ее присутствие. Книги Жизни. Всемогущая явно хотела, чтобы мы пришли сюда, но не для этого. — Затем Азирафель окидывает Кроули оценивающим взглядом в слабом свете мобильного фонарика, рассеянном на фоне стен пещеры, и без малейшего колебания протягивает ему меч. — Вот.       Кроули лишь растерянно моргает, не делая никаких попыток взять его.       — ...Прости?       — Меч, я... я хочу, чтобы он был у тебя. По крайней мере, сейчас.       Кроули морщится.       — Если честно, мечи — это не совсем мое...       — Будут, учитывая, что в одном из моих видений ты им орудуешь. — Азирафель держит его в вытянутой руке за самый край рукояти, чтобы Кроули мог взять его как следует, не обжегшись о лезвие. Если повезет, он вообще не обожжется — клинок принадлежал Азирафелю с самого начала времен и был обещан Всаднику Войны, возможно, даже раньше. Любая возможная святость из него уже наверняка испарилось.       Кроули явно хочет отказаться от предложения, но в последний момент, кажется, передумывает и, поджав губы, берет меч. Он сидит в его руке неуклюже, неестественно; с гримасой, словно не в силах держать его ни секунды дольше, чем требуется, он засовывает его в карман брюк. Карман кажется каким-то нематериальным: клинок опускается все ниже и ниже, пока не исчезает и рукоять, причем ни одна складка на одежде не указывает на то, что в кармане вообще что-то есть. Азирафель немного истерично думает о Мэри Поппинс. Хотя миссис Даутфайр больше подошла бы к случаю.       — Тепло, — ворчит Кроули, но как будто доволен этим обстоятельством. По крайней мере, его зубы больше не стучат. Азирафель потирает руки и уголком глаза косится на корону Мор. Ей не удастся найти ее здесь, но он сомневается, что корона сможет удержать ее, если она окажется на свободе.       Поэтому Азирафель решает продолжит путь вперед. Другого выхода у него все равно нет.       — Что теперь? — уточняет он, хоть и знает ответ, — в конце концов он следует за Кроули и его неизменной миссией по спасению Азирафеля от стирания, даже если это окажется невыполнимой задачей, ведь эта вероятность становится все больше и больше по мере того, как ночи удлиняются, а времени до Рождества остается все меньше и меньше. В воде все еще плещется переливчатый гребень надежды — едва заметный, но определенно присутствующий. Она еще не исчезла окончательно.       — Теперь, — мрачно говорит Кроули, — мы найдем Эдем. ***       На протяжении многих лет местоположение Эдема было предметом жарких споров среди теологов.       Библия дает очень мало указаний на него. Максимум, что можно найти в Бытие, — это описание Эдемского сада, орошаемого рекой, которая разделяется на четыре рукава, называемые по отдельности Пишоном, Гихоном, Тигром и Евфратом. Пишон и Гихон, в конце концов, были затеряны во времени и бесконечном количестве песка, а Тигр и Евфрат, с другой стороны, все еще существуют и процветают там, где они пересекают современный Ближний Восток. Столь малое количество канонических данных становится основой для множества теорий о том, где теоретически мог бы находиться Эдем, если бы теоретически существовал. Оазис в пустыне, подпитываемый четырьмя различными реками, соединяющими четыре различных моря с местом зарождения жизни на только что родившейся Земле. Разумеется, это неправда. В Эдеме не было рек, кроме небольших ручьев и водопадов, протекавших по всему оазису. Но земля вокруг Эдема была бесплодной, и в этом и суть. Здесь не было ни Пишона, ни Гихона, ни Тигра, ни Евфрата. Просто бесконечное пространство ничего за стенами сада, и, как ни странно, несколько львов. И песок, конечно же. Нельзя забывать о песке.       Включение четырех рек в Бытие не было ошибкой перевода. Просто у Всемогущей была привычка использовать метафоры до того, как Она создала то, что эти метафоры вообще олицетворяли.       Отсюда и религия.       К счастью, этот факт означает, что Азирафель не полагается на Бытие, чтобы определить, куда им нужно отправиться — по существующим теориям, наиболее вероятными местами были восточная Турция или север Кувейта, как и в случае с «четырьмя реками». Никакого листания Библии в поисках подсказок, особенно если учесть, что в Библии, которую Азирафель привез с собой, не хватает половины страниц. Не стоит тратить на слова Всемогущей больше времени, чем нужно.       К сожалению, это означает, что Азирафелю приходится полагаться на память. Возможно, пропавшая половина писания была бы более полезной.       — Может, рассмотришь возможность того, — устало начинает Кроули неделю спустя на севере пустыни Негев, — что понятия не имеешь, где находится Эдем?       Песок, который они преодолевали последние несколько часов и дней, медленно превращался в гравий, в отдельные куски пустынной породы, ничуть не похожие на однородный кирпич стены. Тут жарко, а Азирафель становится раздражительным, когда жарко, и еще более раздражительным, когда голоден, и еще более раздражительным, когда у Кроули появляется навязчивая потребность каждые пятнадцать минут жаловаться на выбранный путь, призванный найти ту самую вещь, из-за которой он изводит Азирафеля вот уже несколько месяцев.       Поэтому Азирафель вполне терпеливо и совсем не через плотно стиснутые зубы сообщает ему:       — Ну, мой дорогой, для танго нужны двое.       — Эта фраза совсем другое означает.       — …И ты тоже не помнишь, где находится Эдем! Мы оба там были!       — А я никогда и не утверждал, что помню, — упрямо отвечает Кроули, едва не споткнувшись в бессчетный раз.       Они идут в темпе, намного превышающем тот, который обычно выдерживают человеческие тела, и он справляется с этим примерно с той же координацией движений, что и обычно.       — Прошло уже семь дней, ангел, — в бессчетный раз жалуется он. — Может, тебе и не нужно спать, но меня уже мутит! Давай сделаем перерыв.       — Иисус постился сорок дней и сорок ночей в пустыне без перерыва, — сообщает ему Азирафель, по-прежнему осматривая песок вокруг себя всеми своими бесчисленными нематериальными глазами в поисках золотистой ауры Всемогущей. — Он отказался от искушения дьявола, пока тот был рядом.       Кроули гримасничает, щурясь на дюны и барханы на фоне смягчающегося горизонта и опускающейся дуги солнца.       — ... Эм-м, думаю, для тебя уже немного поздновато.       — Почему именно я продолжаю поиски, а ты хочешь преждевременно их прекратить? — резко спрашивает Азирафель, которого тоже донимает жара и песок, покрывающий каждый сантиметр его открытого тела, а также некоторые скрытые под одеждой участки. — Это твоя миссия, которую ты умолял начать с того момента, как узнал о моем стирании. Если бы я не знал лучше...       — Конечно, я хочу найти ее, — сквозь зубы цедит Кроули. — Я хочу, чтобы мы подошли к поискам рационально, учитывая, что твоя гипотеза, судя по всему, просто пустая трата времени. У нас нет лишнего времени на раздумья.       — Может, у тебя нет, — ворчит Азирафель.       Кроули насмешливо передразнивает его, после чего они снова погружаются в непроницаемое молчание. Какое-то время туман с Мертвого моря освежал их, но сейчас им обоим просто жарко, хочется пить, и их моральный дух примерно на том же уровне, что и во Вьетнаме, когда Кроули отказался лезть на ту проклятую кокосовую пальму.       — Итак, — начинает Азирафель, просто чтобы хоть что-то сказать, — эта... твоя коллекция.       Кроули со стоном запрокидывает голову.       — О боже, мы можем этого не делать? Пожалуйста? Мы можем... давай просто вернемся к разговору о песке, если хочешь...       — Как давно ты... — вновь пробует Азирафель, прекрасно понимая, к чему ведет его вопрос, но не зная, как лучше его сформулировать, чтобы Кроули не сбежал от него совсем. Он неловко заканчивает: — ...так заинтересовался моими налоговыми регистрами из Месопотамии?       — Что именно ты хочешь услышать? — раздраженно спрашивает Кроули. — Мы знаем все это уже много лет. Нет никакого смысла поднимать эту тему сейчас.       — Да, но только список продуктов был составлен в I веке, — не отступает Азирафель. — I веке до Рождества Христова. Я думал... Да, я знаю, почему, но не думал, что ты знал до тех пор, пока...       — Не знаю я, ясно? — наконец восклицает Кроули. — Это... я просто не знаю! Просто... Я увидел его на твоем столе после одной из наших встреч, и я... взял. Его. — Неловкая пауза. — Не то чтобы я был особенно заинтересован в том, чтобы узнать, что ты предпочел баклажан помидору, мне было плевать на список.       — Тогда на что же тебе было не наплевать так рано? — Кроули упрямо копается в песке острием ботинка, как будто он найдет врата Эдема, когда выкопает их носком. Судя по его поджатым губам, он гораздо более уязвим, чем может показаться на первый взгляд, но это же Кроули. Обычно так и бывает. Однако на этот раз Азирафель не хочет его провоцировать. В конце концов, он уже знает ответ. Услышать его вслух — лишь временная эгоистичная роскошь.       — Что ж, — тихо говорит Азирафель, начиная подниматься на вершину, — полагаю, это не так важно, как я думал.       Чуть помедлив, Кроули следует за ним. Они поднимаются в молчании, ориентируясь на солнце, хотя оно уже скрылось за зубчатыми скалами. Вскоре оно снова взойдет.       — Я не стану лгать и говорить, что чувствовал... что-то к тебе в Раю, — хрипло признается Кроули. Для любого другого эта смена темы покажется случайной, но Азирафель может проследить, как они к этому пришли. Кроули хранил его список продуктов с 70 года до нашей эры — любил его уже очень, очень давно. — Я не обращал на тебя особого внимания там, наверху, но... но думаю, нас притянуло друг к другу. Мы встретились в Раю по крайней мере однажды по какой-то причине. Как будто... ну, знаешь, как будто было какое-то ожидание? Как будто именно поэтому я создавал галактику в тот самый момент, когда окликнул тебя.       — Словно магнитом, — бормочет Азирафель, соглашаясь.       И Азирафель нечасто вспоминает об их первой встрече в Раю, не задумывается о ней, когда поздними вечерами обдумывает всю их совместную историю. Но он тоже не знал, что они в итоге будут значить друг для друга. Не мог знать, пока они не прижались друг к другу, разделяя тепло своих хрупких человеческих тел, словно им приходилось чередовать его... чередовать саму жизнь. Азирафель не знает, как Кроули переживет его грядущее стирание. Откуда Кроули будет брать тепло, если не из Азирафеля; не растает ли он совсем, если не найдется кто-то, кто будет делиться с ним.       Это термодинамика — состояние вещей при наличии тепла и его отсутствии. Состояние живых вещей и то, что происходит, когда эта жизнь исчезает, что это будет означает для тех, кто продолжит быть рядом. Это конденсация, переход из одной формы в другую, когда эти две возможности пересекаются друг с другом. Это не созидание. Это не разрушение. Это... это все. И скоро, как опасается Азирафель, это станет ничем.       Они достигают вершины пика. За спиной у них простирается бескрайнее Мертвое море, а в размытом, туманном пространстве перед ними со всех четырех сторон вырисовываются далекие города. Если Азирафель прищурится, то сможет представить, что все это происходит тысячи лет назад, а они с Кроули издалека следуют за караваном Марии. Осторожно, чтобы не попасться ей на глаза, осторожно, чтобы не попасться на глаза... ну, друг другу, по правде говоря.       Теперь, так близко к небесам, когда его ноги твердо стоят на земле, Азирафель закрывает глаза. Он протягивает нематериальные пальцы божественности, все еще доступные ему, как будто тянется ими вглубь каждой песчаной дюны, которую может видеть, зарываясь все глубже и глубже, пока не наткнется на давно погребенные стены Эдема или верхние стены Ада, в зависимости от того, что найдет раньше. В основном это глина, грунтовые воды и редкие импровизированные могилы, образовавшиеся за годы бесчисленных неудачных путешествий.       Но дальше — ничего. Он не знает, почему до сих пор надеется на что-то. Вздохнув, он открывает глаза и смотрит на Кроули, который вглядывается в закат, словно пытаясь решить головоломку и терпя неудачу. Он выглядит так, словно уже знает, что Азирафель ничего не нашел.       — На что ты смотришь? — спрашивает его Азирафель. Он знает, на что смотрит сам, на что всегда смотрит, по мере того как оно приближается к нему сантиметр за сантиметром. Но на мгновение, по тихому испуганному выражению на его лице, он подумал, что Кроули мог...       — Я вижу это, — бормочет Кроули, почти не слышно в дуновении пустынного ветерка и шуршании песка. Он по-прежнему безучастно смотрит на солнце, наполовину скрывшееся за горизонтом, на яркие брызги оранжевого, красного и фиолетового цветов на небе. Он переводит взгляд на Азирафеля, а затем снова возвращает его обратно к далекому западу. — Конец. Я вижу его приближение, когда... когда позволяю себе смотреть.       Азирафель делает осторожный шаг к нему.       — На что он похож? — спрашивает он.       Кроули беззвучно подбирает слова и в итоге выдает:       — Похоже... похоже на огромную луну или что-то в этом роде, медленно затмевающую солнце. Я вижу, как тень от нее приближается прямо ко мне, если расфокусирую взгляд и поймаю ее краем глаза. И... и иногда мне кажется, что я...       Азирафель сглатывает.       — Ты думаешь, что не сможешь ее обогнать, — заканчивает он за него, слишком хорошо зная это ощущение.       Кроули поджимает губы и оглядывается на Азирафеля через плечо. В золотом свете его кожа насыщенного цвета, развевающиеся на ветру волосы блестят, как огонь на бронзовом клинке.       — Это не станет концом человечества, ангел, — говорит он так яростно, что Азирафель не может ему не поверить. — Даю тебе слово, если я не могу дать тебе ничего другого. Я только... — Он быстро моргает и на мгновение опускает голову, а затем снова смотрит на солнце. — Я не знаю, станет ли это концом... меня.       Непостижимо, что мир будет продолжать вращаться без Кроули. Это невозможность, которую Азирафель не может допустить даже гипотетически. Он хочет сказать что-то, что развеет тревогу Кроули, его страх — шесть тысяч лет чтения печатных слов на страницах книг, но Азирафель внезапно словно бы забывает их все.       Поэтому он не пытается ничего сказать. Он просто поворачивается к Кроули, делает шаг к нему, так что они оказываются вплотную друг к другу, и заключает его в объятия.       Кроули тут же сдувается, дыхание вырывается из него долгим, всеобъемлющим потоком воздуха. Одной рукой он вцепляется в пиджак на спине Азирафеля, а другой —обхватывает его за шею, кладя ладонь на плечо. На мгновение Азирафелю кажется, что он держит в своих объятиях их обоих целиком, словно несет груз гораздо больший, чем два человеческих тела, словно души, стоящие за ними — это целый мир на плечах Азирафеля. Словно Кроули, сдерживающий время на военной базе. Словно Азирафель сломается под этой тяжестью, если у него не хватит сил — словно от него останется лишь пыль, из которой он был создан.       Для всего этого нет слов. Если бы они были, возможно, они могли бы это обсудить, не боясь, что оно рассыплется в прах вместе с ним.       В конце концов солнце окончательно покидает их, и все, что остается, — это розовое, похожее на синяк индиго темнеющего неба.       — Ну же, ангел, — мягко говорит Кроули, начиная высвобождаться из объятий. — Прервемся на ночь. Я снял нам номер.       Азирафель безрадостно хмыкает.       — Где? В Вифлееме?       Кроули фыркает и поворачивает Азирафеля, крепко обхватывая его за плечи одной рукой. На недалеком западе Азирафель видит современный, мерцающий огнями город, кости которого гораздо старше, чем электричество, проложенное через него. Этот город ему смутно знаком. При виде него Азирафель чувствует себя так, словно и у него по костям проходит электричество.       — Нет, — говорит Кроули. — В Иерусалиме. ***

АЗИРАФЕЛЬ. АЗИРАФЕЛЬ. АЗИРАФЕЛЬ.

      На этот раз он под Вавилоном. У входа в пещеру лежит валун, закрывающий его, а на потолке пещеры — тонкая, похожая на паутину плетеная завеса, пропускающая бледный, рассеянный свет раннего утра. Азирафель моргает, просыпаясь.       Львы, окружающие его, еще спят — они не спали в первый раз, когда Азирафель был здесь. В тот раз они злобно скалились, щелкая пастями, когда Азирафель, обойдя их по кругу, держал челюсти каждого из них сомкнутыми, пока они не уснули один за другим чудесным образом. Даниил притаился позади него, а Азирафель... делал то, что ему было велено. То, что велел ему Гавриил, то, что сказала в начале времен Всемогущая.       На этот раз Азирафель один, в окружении грозных рычащих львиных храпов. На этот раз Азирафель зол, хотя обычно не позволяет себе этого.       — Неужели на этот раз я могу быть Азирафелем? — довольно сардонически спрашивает он у потолка. Его голос негромкий, но все равно гулким эхом отражается от грубых каменных стен. — Я не вижу ангела — можно предположить, что на этот раз ты сделала меня Даниилом.

ОПЯТЬ ЭТО, АЗИРАФЕЛЬ? СНАЧАЛА ТЫ БЫЛ ИОНОЙ, А ТЕПЕРЬ СТАЛ ДАНИИЛОМ? НЕУЖЕЛИ ТЕБЯ НЕ УСТРАИВАЕТ ПРОСТО БЫТЬ САМИМ СОБОЙ?

      — Никто не может быть Даниилом, — огрызается Азирафель. Один из львов сдвигается с места, вдыхая воздух и выпуская его с протяжным рыком. — Даниил был спасен, потому что мне было велено спасти его и только его. Помнишь ли ты, что случилось с теми, кто обвинил Даниила перед царем? Что ты с ними сделала?       Прежде чем Всемогущая успевает ответить, он сообщает ей срывающимся голосом:       — Их бросили в логово львов. Их самих разорвали на части, а кости раздробили в пыль. И их жен и детей, конечно же. Не забудем и о них. Ты уж точно не забыла.

ЛЮДИ БРОСИЛИ НЕВИННЫХ В ЛОГОВО ЛЬВОВ. Я НЕ ДАВАЛА ЭТУ КОМАНДУ.

      — Но ты не остановила их! — яростно шипит Азирафель. Вокруг него раздается еще больше шуршания; пещера нагревается от тел, прижимающихся к нему, воздух становится густым от дыхания львов, и солнце пропитывает своим теплом землю вокруг него. — Ты создала человечество, ты планировала, чтобы все, что происходит на Земле, происходило с самого начала времен. Почему ты не остановила их?

Я НЕ МОГУ ОТВЕТИТЬ НА ЭТОТ ВОПРОС. И НЕ ЕГО ТЕБЕ СТОИТ ЗАДАВАТЬ.

      Снаружи раздаются мужские голоса — царь Дарий и его стража пришли проверить, не убили ли Даниила львы.       — Я думал, ты хочешь, чтобы я перестал задавать вопросы.

ДА, ХОЧУ. КРОМЕ ОДНОГО.

      Голоса становятся все громче, прямо за валуном, закрывающим вход. Спящие львы становятся все более беспокойными, как будто начинают просыпаться: хвосты поджаты, уши подергиваются над рыжими бликами их грив. Азирафель знает, какой вопрос ему нужно задать.       — Книга Жизни. Где она?

ЕСЛИ Я СКАЖУ ТЕБЕ, ЭТО ЛИШИТ ТВОИ ПОИСКИ СМЫСЛА.

      — Какого смысла? — в отчаянии спрашивает Азирафель. Валун над ним начинает громко сдвигаться, слышно хрипение стоящих за ним людей, которые сдвигают его в сторону от отверстия, открывая логово львов утреннему свету. Внутрь проникают золотистые пальцы света, попадая прямо в глаза Азирафелю. Лев перед ним открывает свои янтарные глаза.       Азирафель смотрит на него и говорит:       — Ты сказала мне, что я должен задать вопрос. Почему ты хочешь, чтобы я задал вопрос, на который не хочешь дать мне ответ?

ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ, КАК Я СОЗДАЛА ЗЕМЛЮ?

      С содрогающимся стоном валун начинает откатываться от входа в пещеру.

ПОЧЕМУ АДАМ НЕ СКАЗАЛ МОР, ЧТО ОНИ ОБА ХОТЯТ СПАСТИ МИР?

      Львы поднимаются на ноги, не сводя глаз с Азирафеля, их губы вытягиваются над тусклыми желтыми клыками.

ЧЕМУ НЕ ДОСТАЕТ НИЧЕГО…

      Люди над Азирафелем пораженно охают. Дневной свет врывается в логово, словно урна с солнечными лучами опрокидывается и наполняет его, наполняет, наполняет, пока не перельется и не окрасит мир в золотистый и такой яркий цвет, что в течение следующих трех дней и трех ночей тьма не будет преследовать их. Ни одного человека. Даже мертвых.

НО ЧТО НЕ ИМЕЕТ ЧЕГО-ТО?

***       Азирафель просыпается в Иерусалиме и знает ответ. ***       Дождь проливной, как и в ту ночь две тысячи лет назад.       Азирафель держит Кроули за руку и тащит его к окраине города. Он разбудил Кроули, когда на него снизошло озарение, и, не тратя времени на то, чтобы чудом создать им подходящую для бури одежду, без объяснений вытащил его из гостиницы. Он чувствует себя так же, как и люди, слушавшие его приказ, когда он был на пути к превращению в лжепророка, словно путешествует в оцепенении. Они направляются к краям скал по периметру, по затвердевшему песку и слишком скользким камням, ставшими гладкими под действием постоянного ветра пустыни.       — Куда, рая ради, ты… — пытается Кроули.       — Ты помнишь пещеру? — спрашивает Азирафель, вынужденно повышая голос.       — Я… — Кроули вздрагивает, хотя, похоже, не столько от вопроса, сколько от того, что промок до нитки; всего несколько минут назад он спал без задних ног, а теперь его вслепую ведут через темноту тускло освещенных улиц в еще более отдаленную темноту. — А можно поточнее? Люди любят пещеры.       — Кроули...       — Да, ладно, — огрызается Кроули. — Конечно, я помню. Ты даже не представляешь, но я мало о чем другом думал последние две тысячи лет. Однако я не понимаю, как это...       — Ты когда-нибудь задумывался о том, почему выбрал именно ее? — кричит Азирафель сквозь дождь. Не кислотный дождь, и в руках ни у одного из них нет книги, да и меч все еще надежно спрятан в кармане Кроули — все эти видения еще не сбылись. Многое еще не сбылось. Азирафель уточняет: — Пещеру, я имею в виду. В нашем распоряжении был весь мир. Почему именно там? Почему именно в этой пещере?       — Я… — Кроули еще не до конца проснулся, его желтые глаза без очков яростно моргают в заливающей их воде. — В смысле, я не знаю! За чертой города, никого вокруг, кто мог бы нас побеспокоить, довольно... э-э, довольно интимно...       — Но почему именно там? — настаивает Азирафель, ведя их вверх по каменистому подъему. — Почему не где-нибудь еще? Почему в том месте, куда хотела направить тебя Всемогущая?       — Всемо… что? — Кроули едва не срывается со склона. — Она в этом не участвовала! Ты об этом позаботился! Что… что, черт возьми, на тебя нашло? И... постой, мы же вроде договорились вести экзистенциальные беседы только при свете солнца?       — Думаю, — отвечает Азирафель, с трудом взбираясь на последний крутой склон, — думаю, ты тоже знал, что Она окажется там. Думаю, вы оба знали.       Он протягивает Кроули руку, чтобы помочь ему подняться. Кроули нервирующе пристально смотрит на него, капли брызг попадают на его вздернутое лицо и широкие, не защищенные стеклами очков глаза. Затем, сглотнув, он берет Азирафеля за руку и позволяет тащить себя вверх по склону скалы.       Как только они достигают выступа, дождь прекращается.       Перед ними — неприметная груда камней, которую легко пропустит любой проходящий мимо человек, не то что более очевидные зияющие пещеры, которые в исторической перспективе могли бы рассказать о стоящих внимания исторических местах. Отполированные грани скал гладкие и блестящие, как... ну, более подходящего описания не подобрать — словно чернильно-черное тело чудовища в глубине, пробивающееся на поверхность бурного, бушующего моря.       А посреди всего этого возвышается массивный валун, выглядящий так, словно он просто часть этого хаоса, словно он не двигался уже две тысячи лет. Как будто он прямо и неподвижно впечатан в скалу — так не похоже на то, как он выглядел много-много лет назад, особенно со стороны.       Но Азирафель помнит его. А Кроули... Кроули сразу же узнает его — узнает то, что он собой представляет.       — Нет, — выдыхает он.       В ночи это сияние стало легче увидеть и почувствовать. Азирафель не смог выделить его, но не потому, что оно было слабым — его аура охватывала все, до чего мог дотянуться солнечный свет, несмотря на то что его содержимое все еще оставалось в тени. Как Адам почти десять лет назад. Неудивительно, что Кроули тоже это чувствует.       Азирафель поворачивается к нему, запыхавшись. Одежда на них обоих промокла насквозь, волосы прилипли к голове от дождя, не падая на глаза лишь благодаря ветру.       — Ты знаешь, где мы? — спрашивает его Азирафель. Кроули продолжает смотреть.       — Ты знаешь, во что превратилась эта пещера? После того, как мы... — Он прочищает горло. — После того, как мы ушли?       — Я… — Кроули сглатывает. — После этого я не стал продолжать маскировку. — Мария скорбела. Это было слишком... — Он замолкает, не решаясь закончить предложение. Ему это и не нужно. — После распятия. Я не хотел оставаться на погребение, так что... Мы с тобой расстались, и я... я ушел.       — Да, — многозначительно соглашается Азирафель. — Да, ты отправился в Рим.       Дождь капает с напитанных влагой скал над ними, все еще впитываясь в их одежду и обувь. Такая темнота похожа на чернила, как будто она должна почернеть, как смола, как сажа, если бы не сияние изнутри, рассеивающее все тени. Азирафель делает глубокий вдох.       — Пещера, в которой я впервые выпил алкоголь, возможно, первая пещера, в которой демон был исцелен Божьей благодатью, стала той самой пещерой, в которой погребли Иисуса, прежде чем его тело вознеслось на небеса. — Пауза, во время которой Азирафель не может удержаться и не поморщиться. — Очень по-католически.       — А мы... — неуверенно, почти испуганно начинает Кроули. — Я имею в виду… ты же не думаешь, что мы...       Но Азирафель уже качает головой.       — Мы ничего с ней не делали. Я думаю, ты выбрал пещеру не просто так, но... я думаю, она уже была святой. Думаю, тебя притянуло сюда с какой-то целью, совершенно неосознанно, как...       — Как магнитом, — выдыхает Кроули.       — Как магнитом, — соглашается Азирафель, делая шаг вперед.       Кроули следует за ним.       — Приятно знать, что проклятия недостаточно, чтобы тебя вычеркнули из списка божьих слуг, — говорит Кроули, слабо ударяя ботинком по валуну. — Это... это там, да? — Его взгляд устремлен на валун, словно если он отвернется, тот исчезнет совсем. — Книга Жизни. Я чувствую ее, чувствую... что-то. Она была в пещере все это время, не так ли? С того момента, как Она вознеслась в Рай.       Азирафель кивает. Нет смысла притворяться неуверенным ради них обоих. Она там. Книга Жизни, судьбоносный фолиант, содержащий всех когда-либо живших людей и вымаранные остатки тех, кому суждено попасть в бездну, лежит по другую сторону этого валуна.       — Давай откроем эту чертову штуку, — без предисловий заявляет Кроули.       Азирафель поворачивается и смотрит на него с укором.       — Она запечатана, — говорит он без обиняков.       — Тогда… тогда распечатай ее! — восклицает Кроули, поднимая руки, чтобы упереться ими в камень и попытаться сдвинуть его с места, используя всю скудную мощь своего человеческого тела. Как и следовало ожидать, камень не сдвигается ни на сантиметр. — Может, заложить динамит? Взорвать этого ублюдка, не теряя времени зря. Мы должны попасть туда до того, как Рай поймет, где мы, и решат сам ее прикарманить.       Но Азирафеля это не убеждает.       — А что, если, открыв его, мы начнем опустошение и войну?       — В противном случае ты будешь стерт, — просто говорит Кроули сквозь оскаленные зубы, снова безуспешно пытаясь сдвинуть валун. — А если тебя сотрут, война все равно начнется. Гарантирую.       Конечно, так и будет. Азирафель немного отчаянно вспоминает Ахилла и Патрокла и понимает, что нет иного пути, кроме... ну, вперед. За исключением одной маленькой проблемы.       — Я не знаю, как, — говорит он, делая шаг вперед, чтобы тоже приложить руку к краю валуна. — Вряд ли Богу понадобилась бы взрывчатка. Что открыло бы пещеру для Нее?       Кроули немного успокаивается, но все еще кривит рот в гримасе. Он вытирает влажные руки о свои такие же мокрые брюки и присвистывает сквозь зубы, обводя глазами склон холма, словно в поисках инструментов.       — Ну.. — говорит он задумчиво, — полагаю, нам нужно просто... притвориться ею.       — На протяжении всей истории многие люди лишились из-за этого жизни...       — Нет, нет, подумай об этом, — говорит Кроули. — Только Богу в человеческом теле может понадобиться Книга Жизни. Если она на Земле, то где бы она ни находилась, то признает только Бога. Поэтому нам нужно найти на Земле самое близкое к Богу существо. Это как... — Кроули несколько раз щелкает пальцами, вспоминая. — Это как в «Молчании ягнят». Что делать, если есть код, который можно открыть только с помощью чьего-то лица?       Азирафель не уверен, что понял вопрос.       — Ты... что-то связанное с ягнятами?..       — Нет, — говорит Кроули, протягивая руку к внутреннему карману пальто Азирафеля. — Отрезать лицо и надеть его.       Когда Кроули убирает руку, то держит в ней Библию Азирафеля. Она больше не обжигает его руку. Смысл его слов сразу же становятся понятен: Библия — нечто самое близкое к Божьим словам на Земле. Гробница откроется, признав Бога на Земле. Только вот Библия в руке Кроули — не самое подходящее приближение к Богу в материальной форме. Не здесь. И уж точно не сейчас.       — Этого будет недостаточно, — медленно произносит Азирафель.       — Нет, я знаю, ангел, но... мы должны хотя бы попытаться...       — Этого будет недостаточно, — повторяет он, берет Библию из рук Кроули и тут же перелистывает ее, дойдя до Матфея. — Потому что это не Ее слова.       Он помнит, как узнал это в Раю много месяцев назад, помнит осознание того, что слова, которым люди поклонялись в поисках божественного наставления, были не только произнесены Всемогущей в самом начале, но, как бы невероятно это ни было, каким-то образом могли быть произнесены неправильно.       — Я должен тебе кое-что сказать, — говорит Азирафель.       «Но сказать, что каждая строчка исходит непосредственно от Нее...»       «Ну, — сказала Саракаэль. — От Нее, затем мои копии отправлялись Метатрону, чтобы передать их пророкам, когда придет время, конечно».       Кроули непонимающе моргает.       — Сейчас?       — Да, сейчас. Когда я был Верховным Архангелом, Саракаэль рассказала мне кое-что о Библии. Кое-что важное. Я… я могу только предполагать, что она не рассказала тебе о неправильных переводах. По какой-то причине.       — Неправильных переводах? — Кроули силится что-то сказать. — Я... нет, но не думаю, что эта тема могла бы всплыть в разговоре.       Азирафель окидывает его непроницаемым, но в то же время знающим взглядом. Возможно, исполненным жалости.       — Именно поэтому она работала с тобой, — говорит Азирафель. — Если это не всплывало в разговоре, значит, она намеренно решила скрыть от тебя информацию. Информацию, которую... — Азирафель решительно кивает. — Да, информацию, которую ты должен знать.       Кроули смотрит на Азирафеля так, словно видит его впервые. Словно на какой-то краткий ужасный миг они чужие друг другу. Не обращая на это внимания, Азирафель прочищает горло.       — Всемогущая изрекла Ветхий и Новый Заветы в начале времен, — говорит он, перелистывая страницы. С его лица капает вода, смачивая пальцы и размазывая рукописные надписи на полях. — Они были передана Метатроном пророкам на Земле. В том... том переводе Метатрон сделал три изменения, по словам Саракаэль. Три изменения в слове Всемогущей, никогда прежде не виданном на Земле в письменной форме.       — Метатрон изменил слова Бога? — спрашивает Кроули, должным образом озадаченный. — И Она не стерла его в порошок за это?       Азирафель хмыкает.       — Нет.       — Потрясающе. И меня спустили с лестницы за один проклятый вопрос...       — Ручка, Кроули, мне нужна ручка.       — Эм… — Кроули роется в своем бездонном кармане и достает ярко-розовую гелевую ручку из коллекции Мюриэль, ту самую, которую украл Азирафель. Он машинально берет ее.       — Первое изменение... первое изменение в Евангелие от Матфея, конечно же. 12:40. «Ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет три дня и три ночи в…»       Страницы светятся божественным светом из пещеры, просачивающимся сквозь камень. Пространство над и под словами слишком узкое, поля заполнены текстом — писать особо негде. Ручкой, прямо поверх слова «сердце», Азирафель пишет «чрево», пока оно не становится жирнее, чем сам оригинальный текст.       Кроули, склонившись над его плечом, непонимающе смотрит на страницы.       — А вот и Евангелие от Иоанна 3:8, — говорит Азирафель, перелистывая несколько страниц. Это самая новое исправление из тех, что он выучил; третья часть, завершающая набор неправильных переводов. Троица. Вечно троица.       Он читает вслух:       — «Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил». — Книга вибрирует в его руках, свет перед ним становится все ярче, словно звезда, формирующаяся на его глазах. Она становится слишком горячей в его руках, слишком несовместимой с его земным телом. — «Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы...»       Он пишет слово «изменить» поверх «уничтожить», нажимая на него с такой силой, будто вырезает его на бумаге, делая его настолько заметным, насколько это вообще возможно при написании блестящим розовым гелем.       Земля гудит. Со скал над ними падают камешки. Остается только Откровение. 20:1, если быть точным.       «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей».       Кроули молча наблюдает за тем, как он вписывает имя.       Как только Азирафель заканчивает, он растерянно спрашивает:       — Кто такой Рафаэль?       Азирафель долго смотрит на него, на насыщенную почти черноту его волос, на его серьезные глаза, похожие на лужицы янтаря. Ряды его зубов, видимые из-за почти постоянной гримасы, когда он ошеломлен. Как сейчас. Потому что никому не пришло в голову просто объяснить ему это.       — Я… — начинает Азирафель, но тут Библия вспыхивает в его руках.       Он роняет ее с воплем, отшатывается назад и едва не падает со скалистого выступа, размахивая руками. Кроули хватает его за талию и тянет вперед, пока они не оказываются прижатыми друг к другу, пламя лижет их промокшую одежду и лица. Рев золотого огня перед ними становится все более звериным, как в логове... в логове…       — Все, что она сказала, — задыхается Кроули. — Ответ заключался в том, чтобы перенести все, что Она сказала, на бумагу.       — Но не все, что Она когда-либо говорила, — отвечает Азирафель, широко раскрыв глаза, отражавшие свет, как калейдоскоп. — Мы вырвали страницы, помнишь? Это не все провозглашение Всемогущей. Дело не в полноте, не в истине и даже не в добре, а в...       — Это исправление того, что пошло не так, — закончил Кроули, невидяще моргая и хмурясь. — Неправильный перевод, да, но... но дело не в словах, ангел.       — Нет, — соглашается Азирафель, как будто затаивший дыхание. — Дело в начале.       Огонь вздымается, окутывая скалы перед ними, словно заглатывая их целиком, и разгорается, как огромный факел олимпийских размеров. Кроули собирает в кулак одежду Азирафеля, крепко прижимая его к себе и удерживая рядом на случай, если огонь решит поглотить и их. Если конец настигнет их прежде, чем начало получит шанс явить себя.       И в этот момент огонь начинает тускнеть. Золотистое пламя становится все слабее и слабее, пока не превращается в мягкий полупрозрачный жар, лижущий окружающие камни. Массивный валун исчез, а на его месте появился знакомый зияющий вход в пещеру — маленькую, интимную. Дым опускается на землю густой сажей, тонкой рябью рассеиваясь по полу пещеры.       А в самом центре, на плоской плите камня, где когда-то лежало тело, где еще раньше лежали два тела, находится Книга Жизни.       Она весьма неприметная на вид. Темная твердая кожа, позолоченные края страниц, на обложке вырезана какая-то надпись, неразборчивая на таком расстоянии. В голове Азирафеля раздается звон, почти болезненно громкий, каждый раз, когда он смотрит прямо на фолиант. Словно церковные колокола или небесные инструменты, звонящие для божественного заявления. Азирафель не знает, как Кроули вообще способен стоять, если он сам ощущает на себе воздействие божественности.       Наступает ожидаемая тишина, вызванная неуверенностью в том, как действовать дальше. Азирафель смотрит на Кроули, который в ответ скользит взглядом по нему под кончиками волос, с которых по-прежнему капает вода.       Никто из них не знает, что сказать.       Поэтому, без лишних предисловий, они оба впадают в истерику.       — Мы действительно это сделали? — недоверчиво спрашивает Азирафель. — Мы?       — Кого-то уволят, это точно...       — Она была в этой проклятой пещере... мы чуть не... о боже правый. Буквально! Боже правый!       Кроули издает восторженный вопль, возбужденно обхватив Азирафеля за шею.       — Черт возьми, ангел, — задыхается он, поворачиваясь к нему. — Ты спасен. Ты понимаешь? Тебе никогда не придется беспокоиться о том, что тебя сотрут, никогда, никогда...       — О, вот и вы, — раздается знакомый голос.       Кроули с Азирафелем резко поворачивают головы в центр пещеры. Улыбки исчезают с их лиц.       Из тени, одетый в костюм и безупречно ухоженный, как всегда в своей материальной форме, выходит Метатрон.       Он как будто ждал их, но его резкая обесцвеченность контрастирует с золотым сиянием Книги Жизни, говоря о том, что он только что был в Раю, как будто всего несколько секунд назад материализовался на Земле. Азирафель чувствует, как каждый волосок на его теле мгновенно встает дыбом. Рядом с ним Кроули начинает медленно нагреваться, испаряя капельки воды со своего тела.       — Я искал эту надоедливую штуку, — продолжает Метатрон со слабой дружелюбной улыбкой. — Она была скрыта от меня… о, уже две тысячи лет! Я уже начал думать, что она никогда не попадет мне в руки.       Он наклоняется с легким стоном напряжения и берет Книгу Жизни в руки. Другой рукой он стирает пыль с кожаной обложки, на лицевой стороне которой оттиснуты выцветшие слова, и проводит большим пальцем по позолоченному краю страниц, словно собираясь открыть книгу прямо перед ними.       Кроули дергается вперед, но Азирафель прижимает руку к его животу — не сдерживая, а умоляя не совершать самоубийственных глупостей. Кроули гневно подчиняется.       Метатрон не реагирует на угрозу рукоприкладства, но и не открывает книгу.       — И я бы не получил ее, если бы вы не раскрыли ее тайник. — Он жестом показывает книгу в сторону Кроули. — Ты молодец. Рад, что твое повышение все-таки пригодилось.       — Вы... вы блефовали, — медленно произносит Азирафель, когда внезапное озарение охватывает его ужасом. — Суд, моя… моя казнь. Даже когда Гавриил пропал, угроза стереть с лица земли любого, кто будет уличен в его укрывательстве. Вы... все это было блефом, не так ли? Вы не смогли бы никого стереть, даже если бы захотели.       — Да, не смог бы, — говорит Метатрон, медленно кивая. — Ну, до сих пор, полагаю.       Азирафель обеспокоенно смотрит на Кроули. Выражение лица демона совершенно, до жути, пустое.       — А как же мое повышение? — спрашивает Азирафель, неохотно отводя взгляд. —Должно быть, вам от меня была какая-то польза, раз вы держали меня наверху четыре года.       — Да, конечно, была! Потому что ты был нужен мне для Второго Пришествия, Азирафель. Я понял это после того, как ты в первый раз ослушался приказа и каким-то образом сам остановил Армагеддон. — Он неохотно кивает в сторону Кроули. — Ну... с некоторой помощью, я полагаю.       — И поэтому вы отправляете меня на казнь? — огрызается Азирафель. — Это все еще входит в ваши планы?       — Не называй это казнью, это так… по-варварски. Нет, твое стирание произойдет, как и планировалось, скажем, в полночь после Сочельника? В тот момент, когда наступит Рождество, 25-го числа? — Он корчит гримасу, как будто попробовал что-то неприятное. — По лондонскому времени, разумеется. По тем или иным причинам так принято.       Азирафель не ожидал ничего другого.       — Почему бы не сделать это прямо сейчас? — отрывисто спрашивает он. — Книга у вас. Просто сделайте это сейчас, избавьте меня от необходимости… ждать этого.       Кроули дергается рядом с ним. Метатрон не отводит взгляда от Азирафеля.       — Конечно, ты должен быть уничтожен, Азирафель, — говорит он почти снисходительно, словно ему приходится объяснять ребенку концепцию смерти — неизбежной, но необходимой боли. — Как ты думаешь, в чем смысл Второго Пришествия?       «Если Второе Пришествие — это не второе пришествие Христа, — безответно спрашивал Азирафель у Мор неделю назад, — тогда в чем же его смысл?»       «Склон скалы в Калифорнии, — шипит голос Кроули у него в голосе, — думай!»       Азирафелю кажется, что последние несколько месяцев он ничем другим не занимался, а выводов сделал очень мало. Смехотворно мало выводов, на самом деле. В чем смысл Второго Пришествия, если верить Мор? Конечно, с учетом ее роли, то скорее она права, чем Азирафель. Зачем Богу произносить Откровение в начале времен, если Она не планирует занять свой законный трон в вечном раю после него? Зачем Ей строить планы по возвращению на Землю в образе Христа, как неисповедимое, материализовавшееся в человеческую форму, если не для Судного Дня, который Она сама запланировала? Как Азирафель мог зайти так далеко и даже не знать, в чем смысл Второго Пришествия, если не в...       Если не в Бытие.       Если не в крещении, возвращающем не только людей во времена, свободные от греха, но… но все, свободное от греха.       Если не в том, чтобы вырезать корни зла из Земли, как инфекцию, опасно близко подобравшуюся к кровеносной системе. Если не в том, чтобы уничтожить работу дьявола, а в том, чтобы… изменить ее. Чрево Земли, возвращенной Христом. Куда Христос возвращается, чтобы начать все сначала.       С быстротой молнии Азирафель все понимает.       Смысл Второго Пришествия, как это ни парадоксально, не в появлении Мессии. Дело не в беременности Лейлы, не в девятимесячном таймере до рождения Христа и казни Азирафеля. Дело не в мертвых, восставших из могил, не в Книге Жизни или Книге Мертвых. Дело даже не в Антихристе и уж тем более не в лжепророке. Речь не идет ни о чем из того, что описано в Откровении, что произойдет просто ради церемониальных целей. Смысл этого, смысл всего, был в преследовании одной конкретной цели.       В конце концов, Второе Пришествие — это победа Рая над Адом. Это война за победу, проклятые и их вечная смерть просто трофеи победы Рая. Речь идет о добре — о том, чтобы Рай восторжествовал над всем, даже над выживанием человечества. И все это закончится, как и по-настоящему началось, с Люцифером.       Все остальное — лишь фон, лишь пункты контрольного списка, которые нельзя пропустить. Чернота вдалеке нависает, даже из маленького алькова за пределами Иерусалима, а перед ним стоит вышедший из-под контроля глашатай Бога, провозглашающий его уничтожение. Конец, наползающий, словно саван, наброшенный на небо и на время, которое осталось у Азирафеля.       Кто же тот единственный, кто нужен для завершения Второго Пришествия? К кому сводится выживание планеты ценой ее материальной гибели? Кто запрет Сатану?       — У меня есть вопрос, — говорит Азирафель Метатрону.       Метатрон выгибает брови, но его взгляд нельзя назвать недобрым. Совсем наоборот, хотя в нем и читается неохота. Он почти отеческий, как будто Азирафель — ребенок, который просит разъяснений в разгар наказания.       — Ах да, я ждал, когда до этого вновь дойдет, — с тяжелым вздохом говорит он. — Что ж, да будет так.       Варианты бесконечны, и Азирафель прекрасно осознавал это, взвешивая их уже, кажется, несколько лет. Истинные мотивы Метатрона. Как много он знает от Саракаэль. Когда именно он решил, что Великий План недостаточно хорош для него, и когда понял, что Бог не накажет его за отклонение от него. Почему он считает, что Азирафель не может вписаться ни в один из этих планов, не будучи уничтоженным. Но Азирафель не задает этих вопросов. Вместо этого он касается руки в нескольких сантиметрах от своей собственной и непоколебимым голосом спрашивает:       — Кроули — архангел Рафаэль?       Кроули отдергивает руку, вдруг выходя из оцепенения.       — Что?       — Так сказано в оригинальных стенограммах, — поясняет Азирафель, и слова внезапно льются из него, как потоки воды. — Рафаэль спустится с ключом и цепью и станет тем, кто навсегда запрет Сатану. Ты был во всех видениях Всемогущей, которые Она транслировала мне, Кроули. Всех до единого, пропущенных через ее свет, ее божественность. Тот самый золотистый свет, который Адам видит, окутывающий фигуру, спускающуюся с неба в конце света, сталкивая реальность в океан, в бездну. Это не сама Бог, так что это, должно быть, архангел Рафаэль.       — И ты думаешь, что это я? — сдавленно спрашивает Кроули, словно ему приходится выдавливать слова, и выглядит так, словно Азирафель предал его. — Ты думаешь, я какой-то всемогущий ангел, призванный уничтожить мир? Это... о боже, только не говори мне, что ты поэтому...       — Не смей даже думать о том, что я не любил тебя с самых проклятых Восточных Врат, — яростно огрызается Азирафель, не заботясь о том, что его услышит Метатрон. — Империи создавались и разрушались, и я ни на секунду не задумывался о твоих почерневших крыльях, змеиных глазах, твоем… твоем демоническом существе. Не оскорбляй меня, сомневаясь в этом.       Кроули это не слишком успокаивает.       — Я не был архангелом, — говорит он очень, очень нарочито, словно слова с трудом вырываются из него. — Знаю, что не был, и ответ на Второе Пришествие — это не превращение меня в того, кем я не являлся.       — Но я должен спросить. — Азирафель чувствует, что вот-вот сломается. — Ты знаешь, что я должен хотя бы спросить.       Кроули открывает рот, чтобы ответить, но ничего не говорит, только тяжело дышит, словно пробежал марафон. Он так ничего и не добавляет, не дает Азирафелю повода отказаться от своего вопроса, а смотрит на Метатрона, медленно, напряженно повернув голову. Потому что он знает. Потому что он тоже хочет знать.       Азирафель решительно поворачивается к Метатрону. Отрицание удивит его не больше, чем «да». Он знает, что ответ, который хочет получить Рай, — не возвращение Кроули в архангелы, и знает, что приближение Второго Пришествия точно не является предназначением Кроули. Но это ничего не значит с точки зрения судьбы, того, для чего они были созданы с начала времен; это ничего не значит с точки зрения того, что Всемогущая осуществит независимо от этого.       В конце концов, все они несут ответственность за свою судьбу. Нравится им это или нет.       — Он Рафаэль? — с трудом спрашивает Азирафель, словно ему приходится выдавливать слова из горла слог за слогом. — Да или нет?       Метатрон хмурит белоснежные брови в замешательстве и смотрит на них обоих с недоумением и тихой тревогой, будто... удивлен. Впервые за все время знакомства Азирафеля с ним Метатрон выглядит совершенно сбитым с толку.       — Нет, Азирафель, — говорит он самым мягким голосом, на который только способен. — Это ты.