Как нам включить свет?

      Когда Азирафель выходит на крыльцо, за ним захлопывается шаткая дверь. На коврике у него под ногами изображен кофейник над перевернутой надписью курсивом: «Мы пыхаем!». Он осторожно переступает через него.       Жилой квартал зеленеет мхом и почти затоплен неожиданно прошедшей чуть ранее грозой. Полуденное солнце ярко освещает лужицы воды, создавая яркую дихотомию. Если Азирафель сосредоточится, то сможет почувствовать запах Тихого океана, соленость которого несет в себе зловоние смерти, столь похожее на то, что преследовало его в Нью-Йорка, но в то же время так сильно отличающееся от него. Здесь пахнет хуже, но там ощущается хуже.       Азирафель так устал от того, что все становится только хуже.       А еще он ужасно скучает по Лондону. Он скучает по многим вещам, набивавшим его желудок валунами, отчего он может пройти прямиком по дну Тихого океана, пока снова не найдет бездну, избавив всех от лишних хлопот.       «Просто иди, — говорит он себе. — От тебя требуется только идти».       Он не плачет. Он не оглядывается назад. Он намеренно ни о чем не думает, пока спускается по скользким каменным ступенькам, стараясь не поскользнуться. На лужайке перед домом — коллекция садовых гномов, разрисованных дешевой краской и любительской рукой, большинство из которых довольно непристойны (на одном — бикини), но есть и такой, что выглядит так, будто сошел прямиком со страниц романа Толкина — с длинной белой бородой и посохом. Среди них висит крошечная табличка с надписью «Тут кролики. Электрические». К стене дома прислонен велосипед. Когда он вернется, его уже не будет.       Он сворачивает на тротуар. Идти ему недалеко.       Там, на асфальте. Треснувшие солнцезащитные очки, небрежно упавшие с головы их владельца. Он останавливается, когда кончики его ботинок задевают дужку. Осторожно, чтобы не повредить стекло, он наклоняется подобрать их, не торопясь собирая каждый отдельный осколок. Проволока зияющей рамы слегка погнута. Влага все еще цепляется за них.       Когда он выпрямляется, то делает глубокий тревожный вдох. Держит оправу и осколки линзы в двух сжатых ладонях, словно это что-то теплое, что-то живое. Ему так и хочется исцелить их божественной милостью Всемогущей, которая сейчас разговаривает с ним не больше, чем со всеми остальными.       Всеми остальными, кроме одного.       Азирафель стискивает зубы и расправляет плечи — поза, которую он невольно принял во время своего краткого нахождения в Раю. Впереди — золотистый солнечный свет, зелень настолько сочная, насколько это вообще возможно.       Он был недостаточно осторожен: на одном из кончиков пальцев выступила кровь — красная, блестящая и человеческая.              Он оборачивается. ***       — Полагаю, вы работали вместе с самого начала?       Резонирующий, богато украшенный вестибюль перед лифтами благословенно пуст, если не считать трех нечеловеческих существ в нем. Кроули засунул руки в карманы брюк и сгорбился. Азирафель знает демона достаточно давно, чтобы понять, какую эмоцию он наблюдает. Это постоянный, неизбывный спутник Кроули с того самого дня, как он пал, хотя он никогда прежде не демонстрировал ее в отношении Азирафеля. До сих пор.       При этих словах Кроули открывает рот и водит челюстью из стороны в сторону, прежде чем ответить.       — Определи начало, — наконец произносит он голосом скрипучим, как шарнир без смазки.       Азирафель не обращает на него внимания. Он обращался не к Кроули.       Мор такая высокая, такая демонстративно невозмутимая, что из-за густых ресниц ее глаза с отяжелевшими веками кажутся полностью закрытыми, когда смотрят на Азирафеля.       — Это была идея Адама, — просто отвечает она с недовольством в голосе. — Он — единственный, кому я до сих пор верна. Адам сказал «не давать людям рожать», и я спросила «как высоко?» и так далее. Энтони, конечно, принес вакцину. Без нее вирус не смог бы распространиться.       Что-то кольнуло Азирафеля в позвоночник. Он качает головой, чувствуя себя очень опасным.       — Вакцину, — медленно повторяет он, чувствуя, как воздух сдвигается, когда рука поднимается в сантиметре от его локтя, словно чтобы отстранить его от разговора, прежде чем он сможет узнать больше.       — Азирафель, — поспешно зовет его Кроули. Сбивчиво. Виновато.       Все встает на свои места. Как отчаянно Кроули не хотел отправиться в Нью-Йорк. Как уклончиво говорил о глобальном бесплодии, когда Азирафель поднимал эту тему. Задумавшись об этом, Азирафель вспоминает, как упомянул о планах здравоохранения несколько месяцев назад, во время одной из их первых встреч на скамье в парке, как о задании для Кроули. Приходилось напоминать ему об этом, словно выдергивать зубы — и ни разу не получить нормального ответа. «Я мало что могу разузнать про Рай, — сказал тогда Кроули, уязвимый и ранимый. — Разве это не по твоей части?»       «Кроме того, почему это вообще тебя волнует?»       — Метатрон не крал мои планы, — выдыхает Азирафель, невидяще смотря по сторонам, погруженный в свои стремительно проносящиеся в голове мысли. — Я думал, он предложил мне повышение в Раю, чтобы устроить конец света. Убрать меня с дороги. Привести Землю в запустение, как и должно было быть при Армагеддоне.       — Метатрон? — озадаченно спрашивает Мор, подняв изящно очерченные брови. — Я с ним не общаюсь. Слишком святоша для меня.       — Да, — соглашается Азирафель, чувствуя себя на грани обморока. — Да, вы общаетесь с Кроули.       Кроули, который и сам начинает выглядеть так, словно его вот-вот стошнит. Его движения тревожны, судорожны, словно тело побуждает его бежать, но он знает, что лучше не пытаться. Он не говорит и не делает ничего, что могло бы намекнуть на то, что Азирафель не прав, что он в чем-то ошибается.       Поэтому Азирафель злится, чувствуя вспышку огня, который изо всех сил старался подавить, не дать ему просочиться сквозь кожу и отравить мир вокруг себя. А еще он становится жадным. Очевидно, это у него хорошо получается: он просит еще.       — Ты уже поговорил с Адамом, — категорично заявляет он, обращаясь к Кроули, и на этот раз это не вопрос. — До того, как я попросил тебя несколько месяцев назад убедить его не вести человечество к гибели. За много лет до этого.       — Не проси меня отвечать на этот вопрос, — почти умоляет Кроули.       — Так и есть.       — Азирафель, если бы ты только... Я могу...       — Я знаю, что это так.       Кроули издает раздраженный звук.       — Вот как? Ладно, да, это так, но... но послушай... — Это признание заставляет Азирафеля злобно зашипеть и отвернуться, но Кроули уже не остановить. Его голос грубый, хриплый и совершенно искренний. «Вот только уже поздно». — Последний раз я разговаривал с Адамом лицом к лицу четыре года назад. Ему было пятнадцать, и все, что он мне сказал, — это прекратить рождения детей. Мы разработали план. Я привел Мор, единственного бывшего всадника, которого он не встречал и который не исчез, как остальные. — Кроули сглатывает, все еще протягивая застывшую между ними руку, хотя и знает, что ее не примут. Он продолжает: — Я не лгал о встрече с ним после того, как ты попросил, или о его словах. О видениях. Это все правда.       — О, это все правда, да? — огрызается Азирафель. — И, выслушав их, ты лишил его сил? Ты хотя бы предложил ему выход, способ помочь ему сойти с этого курса? То же самое, что ты предлагал ему почти десять лет назад? То, ради чего ты остановил время?       — Я напомнил ему, что у него есть выбор, — сердито шипит Кроули. — Это все, что я когда-либо мог сделать. И сейчас это не изменилось.       — Но в том-то и дело, Кроули! У нас нет выбора! — Азирафель знает это, несмотря на свои отчаянные попытки доказать обратное. А еще он знает самое худшее, что может сказать. Но у него не хватает сдержанности, чтобы промолчать, особенно учитывая то, что он весь прошлый день потворствовал неоправданным надеждам Кроули, питая их исключительно ради его блага. — Через четыре месяца я буду фактически мертв, — яростно бросает он.       На это Кроули издает придушенный рык, глубокий и гортанный, отражающийся от мрамора.       — Я не хочу это слышать...       Но Азирафель не сдается.       — Хуже, чем мертв. Я не выбирал для себя такое будущее, и мы ничего не можем с этим поделать. Я знал это с начала всего этого. Я... Мое тело словно распадается, я чувствую... — Он яростно моргает. — Я вижу ее вдалеке, эту… эту завесу моего грядущего небытия, и 25 декабря от меня ничего не останется. Даже воспоминаний.       — Не надо... Я никогда...       — О да, ты забудешь о моем существовании. — Азирафель отказывается плакать. Ему чертовски надоело плакать. — И все, что останется, — это ты, Антихрист и мир, который нужно спасать, — гневно продолжает он. — И если ты ничего для этого не сделаешь, тогда ты взвалишь эту ношу на плечи мне одному. Ты оставишь меня одного.       Ему явно удалось задеть Кроули за живое, потому что свет у них над головой начинает мерцать. Он небрежно прижимает руки к глазам под очками, словно они вот-вот упадут с его лица.       — Ты был прав прошлой ночью, — почти со стоном произносит Кроули, упираясь основаниями ладоней в глазницы. — Мы предрасположены причинять друг другу боль.       Свет вновь обретает устойчивую, статичную силу, не подверженную ни демоническому, ни ангельскому влиянию. Кроули делает несколько глубоких, успокаивающих вдохов, не отнимая рук от лица. Костяшки пальцев, волоски на запястьях, четкие линии костюма. Азирафель чувствует предательское желание прижать эти руки к своему телу, вдавить собственные пальцы в ткань, пока что-нибудь не произойдет, и его ничуть не удивляет, что эта потребность никуда не делась. Ему кажется, что он мог бы смотреть, как Кроули съедает собственное сердце, и все равно нашел бы капли крови у него на губах завораживающими.       Кроули фыркает и наконец опускает руки, напряженно свесив их по бокам. И снова становится спокойным или, по крайней мере, настолько близким к спокойствию, насколько это вообще возможно. Больше они ничего не говорят.       Ну, они двое.       — ...Хотя это было трогательно, — нарочито оживленно говорит Мор, с немалой долей раздражения наблюдая за сценой, во время которой ее полностью игнорировали, — и хотя мне нравится стоять неподвижно на мраморном полу на пятнадцатисантиметровых каблуках в течение четверти часа, я деловая женщина, а снаружи толпа разъяренных протестующих, с которыми нужно разобраться.       Точно. Протестующие.       — Они не казались такими уж разъяренными, когда мы проходили мимо, — фыркает Азирафель, наконец отводя взгляд от Кроули.       Как по команде все трое поворачиваются и смотрят через вестибюль на стеклянные окна — тонированные, чтобы приглушить яркий послеполуденный солнечный свет. Протестующие все еще там, но никак не движутся, если не считать неловкого переминания с ноги на ногу и редкого покашливания. Они пристально смотрят в вестибюль, словно орда живых мертвецов.       И хотя они слишком далеко, чтобы сказать наверняка, Азирафель опасается, что их взгляды все еще направлены прямо на него.       — ...Не разъяренные, — хрипло произносит Кроули с трепетом в голосе.       Мор не выглядит удивленной. Когда она поворачивается к Азирафелю, то приподнимает бровь, и в выражении ее лица теперь проглядывает меньше подозрительности и больше растущего уважения. Как будто он сделал хоть что-то, чем стоит восхищаться. Азирафель смотрит на нее в ответ, высоко задрав подбородок из-за их разницы в росте. Он только надеется, что благодаря этому кажется гораздо более уверенным, чем себя чувствует.       — Я бы хотела поговорить с ангелом, пожалуйста, — говорит она, не сводя глаз с Азирафеля. — Наедине. Энтони, ты не против?       — Вообще-то, против, — натянуто возражает Кроули.       — Как хочешь, — отвечает она ровным голосом с легкими нотками раздражения и, выступив вперед под перестук каблуков, нажимает на одну из кнопок терминала рядом с лифтом. — Тогда оставайся здесь. У меня есть кабинет наверху.       Кроули на грани того, чтобы прикоснуться к Азирафелю напрямую, чтобы вновь приняться умолять. Но что-то в выражении Азирафеля гневно кричит, что не стоит этого делать, когда он поворачивается, чтобы смерить Кроули настолько острым взглядом, что сам может о него порезаться.       — Ладно, — слабым голосом отзывается Кроули, а затем более жестко, с фырканьем повторяет: — Ладно.       Когда Кроули уходит, Азирафель понуряется: гнев между ними — единственное, что позволяет ему до сих пор стоять на ногах. Перед ним открываются двери лифта.       — Во чрево зверя, — с откровенным весельем говорит Мор.       Поездка наверх проходит в напряженном молчании. Мор слишком занята тем, что поправляет в зеркале свой безупречный макияж, чтобы пытаться завязать беседу. Азирафель благодарен ей за это, но с его дискомфортом ничего не поделаешь — уж точно не на время короткого подъема в лифте на этаж пентхауса. Когда двери снова открываются с музыкальным звоном, Азирафель не успевает вежливым жестом предложить Мор выйти первой, как она уже шагает вперед, даже не оглядываясь.       — Мы называем это «залом позора», — без обиняков заявляет Мор, махнув рукой в сторону коридора, в самом конце которого находится несколько величественных арочных деревянных дверей, украшенных такой затейливой резьбой, что Азирафель подозревает, что они были украдены из монастыря XVII века. Она берет с декоративной подставки у входа что-то похожее на несмываемый маркер. По стенам с обеих сторон висят равномерно расположенные плакаты, подсвеченные слабым светом ламп. — Студенты-практиканты делают макеты, на которые я могу смотреть по пути в кабинет. И когда мне какой-то не нравится...       Она подходит к одному из них — черно-белому плакату в стиле комиксов с изображением женщины ростом с небоскреб в платье, напоминающем змеиную кожу. Она предлагает шприцы ликующим толпам, протягивающим руки из соседних окон. Надпись «НИКОГДА НЕ БОЙСЯ» напечатана жирным шрифтом на японском. «ХАЯТЭ-САН ЗДЕСЬ!». Двумя взмахами руки она рисует гигантский «X» прямо поверх плаката.       — Неправильно нарисовали мой нос. Если вы еще не поняли, «Х» — это моя фишка, — доверительно сообщает она. — Я всегда особенно гордилась своей работой в Книге Исхода. Могу подписать копию, если хотите. — Она дергает запястьем, имитируя подпись.       — Нет, спасибо, — вежливо отвечает Азирафель, но она не обращает на него внимания, уже двинувшись дальше.       — Мне нравится вот эта, — указывает она на ту, что расположена несколькими рядами дальше на противоположной стене — тот самый ролик, который транслировался на Таймс-сквер. Фиолетовый шприц, которым орудует сама Мор, с надписью «МАТКА НЕ ЗНАЧИТ МАТЬ!»       — Не волнуйтесь, мы работаем над нашими каламбурами. Мы сделали акцент на матке, а не на половой принадлежности, — поясняет Мор, продолжая идти вперед, привычно покачивая бедрами. — У некоторых женщин ее нет, у некоторых мужчин — есть, здесь много изменчивости, которую мы должны учитывать. В конце концов, мы — общественное учреждение. Не хотелось бы, чтобы детишки думали, что изоляционизм — это полный отпад.       — Вы приближаете конец человеческой расы, и мир близок к гибели, — недоверчиво говорит Азирафель, чувствуя себя как фитиль, достигший своего конца. — И беспокоитесь о политкорректности?       — Что? А вы — нет? — упрекает его Мор, а затем добавляет: — Это добавляет нам политических очков.       Массивные двери автоматически открываются перед ней, когда она подходит к ним, и остаются открытыми, чтобы Азирафель последовал ее примеру. Внутри — невероятно просторный кабинет с современными креслами и большим полированным столом прямо впереди, на котором нет ничего, кроме какого-то кактуса в углу. Кресло позади него представляет собой смутно знакомый настоящий трон. Одна стена полностью состоит из окон, закрытых жалюзи, другая завешена почти дюжиной телевизионных экранов, на которых беззвучно транслируются новости со всего мира.       Но главное место отведено дальней стене позади письменного стола с довольно большой картиной маслом, изображающей Мор в смущающе-откровенном лавандовом платье, словно окутанную динамичным вихрем кружевного тюля с оборками. Она так прямо смотрит на наблюдателя прищуренными соблазнительными глазами, что Азирафель едва не краснеет.       — Он милый, — беззаботно говорит Мор, постукивая пальцем по сенсорному планшету, закрепленному на стене рядом с входом. Огромные деревянные двери медленно закрываются, так что пол под ними содрогается. Верхний свет тускнеет, жалюзи начинают подниматься на панорамных окнах, открывая потрясающий вид на послеполуденный Манхэттен. — Этот ваш мужчина там, внизу. Слишком милый для Великого Герцога, это уж точно. Не знаю, почему его назначили на эту должность.       Неудобно сцепив руки за спиной, Азирафель честно, с горечью говорит:       — Он был зол на меня. Для него это достаточная причина.       Она не смотрит на Азирафеля и не предлагает ему сесть.       — А ангел несколько самодоволен, да? — говорит она низким озадаченным тоном.       — Если бы вы знали историю наших отношений, то, скорее всего... — фыркает Азирафель.       Но Мор прерывает его, отходя от планшета, чтобы лениво обойти массивный стол и подойти к (довольно знакомому) трону на другой стороне.       — Я слышала, на этом настаивал сам Сатана. Без всяких «если», «и» или «но». — Ее голос становится сухим, знающим. — Никакого выбора.       Азирафель поджимает губы и, не сводя с нее глаз, осторожно направляется к одному из неудобных низких кресел напротив стола, похожих на те, что Рай предпочитает для собственного интерьера.       Он полагает, что выбрал правильно, поскольку она не предлагает ему пересесть, вместо этого проводя пальцем по портрету позади стола, словно вытирая с него пятно. Вскоре она начинает говорить, как будто обращаясь к самой себе.       — До выхода в отставку смертельные болезни были моей жизнью. — Ей не нужно объяснять: Азирафель в той или иной степени сталкивался со всеми всадниками на протяжении многих лет, обычно в менее благоприятных условиях, чем эти. Она продолжает: — В буквальном смысле слова, я предпочитала те, что передавались по воздуху. Людям нужен воздух — им не нужно прикасаться друг к другу, обмениваться телесными жидкостями или... ну, не знаю, лизать сиденье унитаза. Все это не является необходимым для выживания. Но, несмотря ни на что, люди должны дышать. — Она выглядит задумчивой, словно бы пребывая в благоговении от самой себя. — От этого никуда не деться.       Азирафель не знает, пытается ли она расположить его к себе, донести до него свою точку зрения, или нет. Если да, то у нее это плохо получается. Он просто молча наблюдает за ней, за тем, как солнечный свет резко отражается от ее бронзового платья. Вскоре она продолжает:       — У меня была своя холостяцкая берлога в Аду. Они там по большей части игнорировали меня, и я игнорировала их. Но я вернулась не на условиях Ада или Рая. Не совсем. Когда я ушла в отставку, мой контракт на Второе Пришествие был аннулирован. Мое имя вымарали, заменив на имя Загрязнения, так что пришлось сдать корону, коня, значок, пистолет… шучу! Насчет значка, во всяком случае. — Наконец она поворачивается лицом к Азирафелю. — Нет, я здесь, потому что Адам захотел моего присутствия. Ничего не поделаешь, он очень убедителен.       Азирафель сглатывает, пытаясь смочить пересохший рот.       — Я в курсе, — ровным тоном отвечает он.       Она усаживается на край трона, закинув одну длинную блестящую ногу на другую, и задумчиво барабанит ногтями по подлокотникам.       — Он возглавляет все это: Армагеддон, Второе Пришествие, как земной представитель Ада. Все закончится с его устранением, а пока этого не произошло, он заправляет всем. — Ее неестественные фиолетовые глаза впиваются в Азирафеля, буравя его взглядом, широкие и слишком знающие. — Интересно, как вы вписываетесь в эту картину, если не связаны с Адамом? Какое отношение Верховный Архангел имеет к Армагеддону?       Теперь нет смысла лгать. Чуть поколебавшись, Азирафель в итоге находит слова для ответа.       — Я принял должность в Раю, чтобы остановить Второе Пришествие, — говорит он, нервно подергивая лежащими на коленях руками. — Я... я получил от Бога задания, которые, как я думал, должны были положить ему конец. Спасти планету, спасти человечество. — Он почти беззвучно хмыкает. Признается натянуто, словно вытаскивает занозу: — Я ошибался. Я запустил Второе Пришествие, даже не подозревая об этом.       Мор смотрит на него долгим, пристальным взглядом. Выражение ее лица такое же, как и на плакате за ее спиной, — величественное. Высокомерное. Но есть что-то в ее глазах, что-то за острыми, чеканными гранями ее самообладания. Что-то, как ни странно, похожее на возможность.       — Бог умерла, — неожиданно заявляет она.       Азирафель физически отшатывается, удивленно вскидывая брови.       Похоже, именно такой реакции она и добивалась, если судить по ее легкой довольной улыбке.       — Она мертва уже много тысячелетий, не так ли? — продолжает она. — Или ушла в другую реальность, чтобы перезапустить свой Великий План, поскольку этот ей не по душе.       Азирафель растерянно моргает.       — С чего вы это взяли? — спрашивает он.       — С чего я это взяла? Дорогуша, посмотрите вокруг! Бог всемогущая, всезнающая, Она — творец! — Последнюю фразу она произносит с мелодичной торжественностью, демонстрируя при этом довольно впечатляющее вибрато, и продолжает с юмором: — Она создала вас, меня, старомодного героя-любовника внизу. Она создала мир, чтобы уничтожить его и якобы просто... смирилась с тем, что первая попытка Армагеддона была сорвана несколько лет назад? Она вдруг стала спокойно относиться к тому, что все идет не по Ее плану? Есть ли в этом хоть малейший смысл применительно к Богу, которая столь сурово обошлась с Иовом? Которая столкнула Иону в океан? Которая уничтожила планету? — Ее улыбка становится широкой и почти пугающей в своей ослепительности. — Я была свидетельницей всего этого. Старая карга обожала наводить чуму.       Азирафель просто смотрит на нее, слушает ее, постепенно все больше опуская брови, пока они не образуют твердую, напряженную линию над глазами.       Мор тем временем продолжает:       — Как я понимаю, либо Мамочка дала вам нечто, чтобы доказать, что была не права, от чего Она, как известно, просто в восторге, либо... свет наверху погас. Никого нет дома, кроме Метатрона, который всем и заправляет. — Она наклоняет голову в смутно хищной манере. — Какой сценарий наиболее вероятен, интересно?       Это просто смехотворно ошибочно. И все же Азирафель не смеется.       — Вы сказали, что хотите поговорить со мной, — произносит он отрывистым, не терпящим возражений тоном. Мор удивленно смеется, кривя губы в явно снисходительной манере.       — Хорошо, конечно. Давайте сразу перейдем к делу, партнер. Ваш несчастный случай во время «Захоронения» в прошлом месяце... усложнил ситуацию, дипломатично говоря. Заставил некоторых усомниться в силе Адама, в послании ФЭРБ. Так что... — Она выгибает губы в веселой улыбке. — Я хотела сделать вам предложение.       Азирафель отнюдь не этого ожидал.       — Предложение, — повторяет он с сомнением.       — Вы достучались до них. И без всякого Откровения. И Кроули, и Адам — они оба сделаны из одного теста, не так ли? — Мор наклоняется вперед с каким-то странным блеском в глазах. — Но вы. Вы другой.       — Мне так не кажется, — честно отвечает Азирафель, едва сдерживаясь и не цитируя «Грозовой перевал», так как уверен, что она не оценит это по достоинству. Вместо этого он продолжает: — Но я не понимаю. Я — ангел, который практически помещен Раем на плаху и который начал Второе Пришествие. Вы же — существо из Ада, которое должно быть однозначно уничтожено во время Второго Пришествия. Буквальный всадник. Что я могу вам предложить?       Широко распахнутые фиалковые глаза вспыхивают.       — Бывший всадник, — огрызается она. — И повторяться я не буду.       Она откидывается на спинку трона и окидывает Азирафеля спокойным оценивающим взглядом.       — Антихристу нужен лжепророк, — говорит она вполне серьезно. — Адам недостаточно силен сам по себе, когда конец уже не за горами. Вы сами видите, люди начинают протестовать. Вырываться на свободу. Бунтовать. — Мор многозначительно кивает Азирафелю, при этом ее волосы даже не шелохнутся. — Они слушают вас. Я могу донести ваши слова в любой уголок планеты, если захочу. Усилить ваше послание.       Азирафель смотрит на нее, чувствуя, как в груди начинает клокотать что-то ужасное. Ощущение грядущей катастрофы.       — Я не лжепророк, — натянуто протестует он, защищаясь.       Потому что если он в чем-то и уверен, так это в том, что голос в его голове все эти месяцы назад был Богом. Самой Всемогущей. У него никогда не было сомнений, ни единой мысли, сбивающей его с пути, и именно это делает предательство таким сильным, таким разрушительным для его ангельской души. Он так долго считал, что его верность Всемогущей — это верность человечеству, ключ к спасению Земли. Доказательства того, что он ошибался, не поддаются никаким словам, никаким эмоциям, которые он мог бы выразить.       Он вспоминает слова Кроули, сказанные в закусочной несколько часов назад, хотя кажется, будто прошли годы. «Ты не станешь демоном, потому что последние шесть тысяч лет провел во грехе». Неужели поэтому Она оставила его в живых напоследок? Чтобы он оказался в самом выгодном положении, чтобы в конце концов проклясть всех и уничтожить планету ради ее вечного, духовного воздаяния?       Неужели Всемогущая ошибочно полагала, что это будет для него честью?       — Я не говорю, что вы — лжепророк, — говорит Мор таким тошнотворно-снисходительным тоном, словно именно это она и имеет в виду. — Я просто говорю, что в вас есть что-то такое, к чему люди прислушиваются, на что они реагируют, может быть, даже более слепо, чем на Адама. Что у вас тоже есть голос — голос, который я могу донести до любого уголка земного шара. Ваше послание может стать новым мировым порядком.       Звучит не слишком заманчиво, честно говоря, но Азирафель соглашается рассмотреть эту идею ради поддержания разговора.       — Мое послание заключалось бы в том, чтобы отменить прививки, избавиться от установки на воздержание и стерилизацию женщин и... и обладателей маток. Направить наши средства на создание надлежащей вакцины для возвращения фертильности. — Он не может полностью избавиться от сомнения в голосе. — Другими словами, я бы предложил расформировать НВОЗ, и все, чем вы руководили на протяжении многих лет. И вы, Кроули, Адам... вы все с этим согласитесь?       На лице Мор на миг отражается неуверенность — явно чуждая ей эмоция. Она открывает и закрывает рот, но в итоге говорит, как будто тщательно подбирая слова:       — Вы сами сказали, что пытались спасти мир и потерпели неудачу. Внизу вы сказали, что выбора нет. Что что бы вы ни говорили, Второе Пришествие продолжится из-за этого.       — Я... действительно это говорил, — настороженно отвечает Азирафель, не понимая, к чему она клонит.       — Думаю, вы были бы правы, если бы Бог все еще была рядом и руководила, приводя в действие свой Великий План. — Мор надувается в явно раздраженной манере. — Но уверяю вас, это не так. А лжепророк не должен быть ангелом и не может им быть. Сыграв эту роль, несмотря на это... ну, я бы сказала, что для вас это нечто максимально близкое к возможности сделать выбор.       — И вы этого хотите? — с сомнением спрашивает Азирафель, недоумевающе хмурясь. — Хотите, чтобы я сделал так, чтобы все пошло не по плану?       — Я этого не говорила, — резко отвечает Мор, но в ее глазах что-то таится. Что-то напряженное и уязвимое, словно у животного в панцире, стратегически выверяющего свои движения так, чтобы защитить мягкое подбрюшье. Что-то, что, как ни странно, похоже на страх.       — Простите, что спрашиваю, — говорит Азирафель, — но... вы хотите? Хотите, чтобы Второе Пришествие произошло?       Мор отвечает не сразу. Она задумчиво барабанит пальцами по поверхности стола, бесстрастно рассматривая собственные руки. На длинной изящной шее пульсирует вена — доказательство того, что она живет в человеческом теле, как и все остальные.       — Я жива, только пока живы люди, — многозначительно, хотя и слишком тихо начинает она. — Мне было все равно, что меня бросят в бездну вместе с остальными, когда это входило в мои должностные обязанности. Я даже с нетерпением этого ждала. Готовилась выполнить свое предназначение, чтобы не искать себе занятие, когда с ним будет покончено. Но я не всадник, больше нет. Я нашла новое предназначение. И... — Ее лицо искажается в какой-то чрезвычайно выразительной гримасе, когда она наклоняется вперед и шипит: — Я хочу выжить.       Азирафель тупо пялится на нее, чувствуя, как содрогаются основы его понимания Вселенной, а затем вновь скрепляются в твердый неподатливый металл, который невозможно разрушить.       Потому что между Азирафелем и Кроули нет разницы в том смысле, в котором ее понимает Мор. Он, Кроули, Адам... в конце концов, все они сделаны из одного теста. Они используют нечто безымянное в ограниченных материальных телах. Нечто большее, чем все они вместе взятые.       И он подозревает, что Мор — тоже часть этого. Возможно, это происходит, когда такие, как они, живут на Земле, среди человечества, достаточно долго.       Просто любопытно, что же это значит.       Не замечая снизошедшего на Азирафеля прозрения, Мор продолжает уверенным, непреклонным тоном:       — И если есть шанс, что Бога нет поблизости, чтобы запустить Второе Пришествие, то есть и шанс, что его можно остановить. Что есть будущее, в котором ничего из этого не неизбежно. — Она выразительно кивает, ее глаза яркие и почти текучие, как сама вакцина X-DS. — Именно к такому будущему я и стремлюсь.       Но Азирафель все еще не до конца уверен, что назначить себя Лжепророком будет лучшим решением, учитывая обстоятельства, в которых он находится.       — Не знаю, какие у вас есть соображения на мой счет, но могу заверить вас, что я, пожалуй, последний, на кого вам стоит полагаться, если вы хотите выживания Земли.       Она пренебрежительно отмахивается от него.       — Когда Адам велел Энтони найти меня, чтобы я помогла ему начать Второе Пришествие, вряд ли кто-то из них предполагал, что произойдет. Что жизнь среди людей сделает с такой, как я. — Она ровно складывает руки на столе, безупречные ряды ее длинных накрашенных ногтей почти завораживают своей равномерностью. — Какова бы ни была их прерогатива, она больше не совпадает с моей. И, между нами...       Она понижает голос, чтобы произнести следующую часть заговорщическим тоном.       — Они говорили больше, чем он поведал вам. Ваш Кроули и Антихрист. У меня есть сведения, что все, что касается китов, за исключением плакатов, было придумано Энтони. Даже вся рекламная кампания. Он практически вписал это в контракт, а Адам... ну, мне не нужно вдаваться в то, что он тоже на них помешан. Я бы сказала, что это пара, созданная на небесах, но...       Азирафель растерянно моргает.       Вспоминает разговор тысячелетней давности в пещере Иерусалима в разгар грозы.       Старательно придает лицу совершенно нейтральное выражение.       Несмотря ни на что, проблеск надежды вновь вспыхивает в его груди, как очаг без дров, не желая пока погаснуть в отчаянной попытке напомнить Азирафелю: «Я жив. Я жив. Я не умер окончательно, еще нет. И не умру».       — Ладно, — выдыхает Азирафель, быстро возвращая себе подобие сдержанного профессионализма. В его тоне при следующих словах проскальзывает что-то на грани скепсиса. — Тогда что, если я не хочу вам помогать? Я услышал, что могу вам предложить, но не уверен, что мне это выгодно. То, что люди так и не вернут себе самостоятельность, для меня отнюдь не плюс, даже если дальше поведу их я. Что может сделать… бывший всадник...       — Я могу сказать вам, где Лайла.       Азирафель замирает.       Он не двигается с места, когда Мор поднимается и подходит к стойке, расположенной вдоль одной из стен с окнами. На краю столешницы лежит блокнот, рядом с ним — единственная ручка, как будто все это было спланировано еще до их прихода. Она небрежно бросает через плечо:       — Лайла Штерн, да? Долго не привлекала ничьего внимания, но я очень хорошо умею находить людей. Она не вернулась в Нью-Йорк, но и в Сан-Франциско не осталась. Решила остановиться у старой подруги по женскому сообществу из колледжа, в котором училась. Прячется у нее уже несколько месяцев.       Азирафелю приходится мысленно изолировать нужные части своей анатомии, чтобы выдавить из себя следующие слова.       — Как так вышло, что вы уже знаете, где Лайла?       Мор не отвечает на этот вопрос, вместо этого размашисто записывая что-то в светло-розовом блокноте.       — Вы согласны на пресс-конференцию, скажем, первого сентября? Начнем месяц с чистого листа, у вас будет пару недель на подготовку. А взамен я дам вам ее адрес прямо сейчас. Он у меня здесь.       Она вырывает листок из блокнота, аккуратно складывая его, и подходит к Азирафелю с его стороны стола. Подходит слишком близко — настолько, что он неловко ерзает на своем месте, вынужденный мучительно вытягивать шею, чтобы отыскать ее глаза среди выпуклостей и впадин остальной части ее анатомии. Пытается не вдыхать искусственную сладость ее цветочных духов похоронного букета, но с незначительным успехом.       — Мы договорились? — мурлыкающим тоном спрашивает Мор, держа сложенную розовую бумажку между двумя прямыми пальцами, словно сигарету.       Азирафель настороженно смотрит на нее и на листок у нее в руке. ***       В лифте нет музыки.       Но когда он достигает первого этажа, лифт все равно издает тот же музыкальный звон. Азирафель выходит на декоративный мраморный пол, одергивает рукава и поправляет галстук-бабочку. Пройдя в вестибюль, он сразу же замечает рядом с настоящим, богато украшенным фикусом в горшке Кроули, который выглядит так, будто ругается на растение. Демон быстро выпрямляется, как только Азирафель пересекает вестибюль, и резко оглядывается на него через плечо. Азирафель поджимает губы, и, двигаясь длинными, ровными шагами, они встречают друг друга на полпути.       — Азирафель, — встревоженно говорит Кроули с диким взглядом, заметным даже за стеклами очков. — Ангел, пожалуйста, ты должен выслушать меня, я не... погоди, подожди минутку, притормози...       Кроули вскрикивает, когда Азирафель бесцеремонно хватает его за локоть и тащит за собой по коридору рядом с лифтовым терминалом. Кроули идет охотно, хотя и не молча, но Азирафеля не слишком заботит эта демонстрация протеста. Найдя наконец благословенно пустой общественный мужской туалет, он заталкивает Кроули внутрь и закрывает за ними дверь.       — Господи, ангел, дай человеку... Если считаешь, что мое раннее предложение с отелем все еще в силе, то я... ну, не могу поверить, что говорю это, но, возможно, нам нужно поговорить, прежде чем...       — Верно, — решительно прерывает его Азирафель. — Давай начнем. Ты работаешь с Адамом.       — Я… — Кроули отшатывается назад от пульсирующего ангельского гнева Азирафеля и выглядит при этом совершенно нелепо, поскольку откидывается назад и чуть ли не забирается на раковину. Он несколько раз отводит и вновь возвращает взгляд, открывая и закрывая рот в беззвучных словах, но в итоге признает: — Технически да, мы... я думал, мы это уже установили.       — Позволь мне внести поправку, — отвечает Азирафель, не делая ни шагу вперед и не поддаваясь порыву нависнуть над ним. — Ты работаешь с Адамом, чтобы остановить Второе Пришествие.       — Нет, — тут же отвечает Кроули, замерев, но произносит это так яростно и недовольно, что ложь гулко отдается от кафельных стен туалетной комнаты и звенит в ушах Азирафеля, как колокольчик.       — Да, — решительно возражает Азирафель. — Я это точно знаю. Ты не можешь лгать, только не мне.       — Я лгал тебе, — возражает Кроули, потому что у него явно аллергия на самосохранение. — В этом… в этом и дело.       — Тогда скажи, что это не так. — На лице Азирафеля появляется лишенная юмора, застывшая улыбка. — Скажи, что работаешь с Адамом, чтобы покончить с планетой, с человечеством. Скажи, что ты зло и всегда им был. Я хочу, чтобы ты посмотрел мне в глаза и сказал это.       — Азирафель, — почти умоляет Кроули. — Ты не знаешь, о чем просишь.       — Ты это уже говорил. Мне все равно. Скажи это.       — Не могу...       Дверь со скрипом открывается.       — ЗАНЯТО! — кричит Азирафель, не в силах удержать свой голос от распада на яростный божественный хор голосов. Дверь тут же захлопывается обратно. Азирафель закрывает глаза и делает глубокий успокаивающий вдох. Считает до десяти. Он должен быть зол по-человечески, а не по-ангельски. Даже без своих чудес он опасается, что Нью-Йорк этого не переживет. «Ангелы в Америке, вот уж точно».       Когда он вновь открывает глаза, то видит, что напряженные конечности Кроули полностью расслаблены, словно он в любой момент может соскользнуть с раковины. Его рот приоткрыт, грудь вздымается. Он смотрит на Азирафеля так, будто не может отвести взгляд, даже если бы попытался.       — Ты считаешь меня идиотом? — горячо спрашивает Азирафель и делает полшага ближе к нему. — Думаешь, я не замечу, что Адам покончил с войной, с загрязнением, с голодом, и, если он не может остановить смерть, то будет полагаться на тебя, чтобы остановить проклятие. Что ты — Великий Герцог Ада — и понятия не имеешь, где находится Книга Мертвых, как она работает? Потому что тебе никогда не приходилось ее использовать?       На шее Кроули блестят капельки пота, сухожилия четко очерчены, пальцы судорожно вцепились в край раковины.       — Я не считаю тебя идиотом, — наконец говорит он.       Конечно, он так скажет.       — Знаю, что не считаешь, — соглашается Азирафель, награждая его твердым взглядом. — Я все понял еще на китах.       Кроули захлопывает рот. Азирафель не считает нужным уточнять, и отсутствие замешательства Кроули говорит красноречивее любых слов.       — Второе Пришествие начинается с апокалипсиса, — продолжает Азирафель. — Апокалипсис начинается со слома печатей, первые четыре из которых — это четыре всадника. Они уже были сломаны восемь лет назад, но что-то на той базе изменило ситуацию. Все пошло не по плану. События книги Откровения не могут развернуться, мир не приходит к своему необходимому разрушению... Христос не может вернуться на Землю.       — Он уже на Земле, — с горечью выдыхает Кроули, почти против своей воли. — Или будет в декабре.       — Он снова запечатал их, не так ли, — говорит Азирафель, не обращая внимания на резкий ответ Кроули. — Адам. Он не мог уничтожить всадников много лет назад на той базе, потому что они не существа, они — отражение того, что создали сами люди. Все, кроме одного.       — Кого? Смерти? — Неподвижность Кроули словно мигающий знак «виновен» прямо у него над головой. Он быстро продолжает: — Почти уверен, что он никогда не был запечатан, ангел, в этом вся суть...       — Мора, — шепчет Азирафель, поняв это в тот момент, когда произнес это слово вслух.       Она была изначальной печатью. То, что Загрязнение была добавлена позже, не имело никакого значения, ни через тысячи лет после того, как Всемогущая объявила об этом. Если Адам не может избежать своей судьбы в силу происхождения, значит, и Мор — тоже. Все или ничего, и раз она не может избежать своего предназначения, то они сохраняют ее живой, процветающей и однозначно запечатанной.       Но Мор сама сказала, что больше не связана с Адом, раз Загрязнение получила корону и присоединилась к официальной четверке. Ад — такая же сущность, как и Рай, во всех смыслах этого слова, включая его отделение от всего, что он должен обозначать и представлять. Но... Мор связана с Адамом. Есть пророчество, а есть бюрократия. Если ее нельзя сломать и подавить, как остальных, то на нее можно повлиять. Достаточно времени, проведенного на Земле среди людей, чтобы у нее появилась лояльность и… цель. Стремление выжить.       Потому что Кроули и Адам, пожалуй, единственные два существа из Ада хоть с каким-то пониманием важности человечества, даже больше, чем Вельзевул, и неудивительно, что они попытались привести Мор к такому же пониманию. Даже если из-за этого пострадает Земля. Даже если пострадает человечество.       Жертва. Всегда должна быть жертва.       — Ты все еще чего-то не договариваешь, — констатирует Азирафель.       Кроули поджимает губы, отталкивается от раковины и поправляет одежду, стоя спиной к зеркалу. Азирафель видит, как его собственное лицо отражается в нем над острым выступом его плеча. Кроули молчит.       — Я серьезно. Помнится, я рассказывал тебе о своем плане здравоохранения много лет назад, когда он не был настолько организованным. — Уж точно не до такой степени, как в эти годы, отточенный до совершенства. Азирафель отступает назад, чтобы дать ему возможность привести себя в порядок. — И как ты в течение сорока пяти минут после этого разглагольствовал о своем манифесте насчет термина «ликвидация».       — Это был не манифест, — по-детски огрызается Кроули. — Просто... я думаю, что этот термин вводит в заблуждение, вот и все.       Азирафель невозмутимо продолжает:       — И принуждение людей к бесплодию, чтобы они не рожали... Это не в юрисдикции Ада, и не то чтобы они там этого так уж хотели, верно? Принести на Землю чуму, останавливающую рождение... Я не могу... в этом нет логики с твоей точки зрения. Уверен, тут есть что-то еще.       — Ты поверишь, если я скажу, что не имею никакого отношения к созданию чумы? — честно, но явно чувствуя себя неуютно, отвечает Кроули.       Азирафель сомневается, что Кроули действительно хочет получить честный ответ на этот вопрос, поэтому спрашивает прямо:       — А Мор знает, что вы с Адамом делаете на самом деле? Или она и об этом мне солгала?       — Нет, в обоих случаях, — как будто бы честно, хотя и отрывисто отвечает Кроули.       Отрывисто кивнув, Азирафель с досадой говорит:       — Тогда будьте осторожны. Она подозревает... что вы что-то затеваете. Она предложила мне работать с ней, распространить мое послание. У нее нет верности Аду после ее замены на Загрязнение. Только Адаму, видимо, но чем тише Адам, тем легче всем... выйти из-под влияния. Очевидно.       Кроули старательно не отвечает. Азирафель открывает перед ним дверь. По ту сторону никого нет. Кроули скептически оглядывает коридор, и тонкий налет смирения, который он демонстрировал ранее, рассыпается в пыль.       — Я... — хмуро начинает он. — Прости, не пойму, ты недоволен тем, что я не злой?       — О, я в ярости, — честно отвечает Азирафель. — По поводу лжи, во всяком случае, после всех жалоб на мое умалчивание фактов. Для начала, ты только что сказал мне, что в последний раз разговаривал с Адамом напрямую четыре года назад. Но плакаты с китами, Кроули? В самом деле?       Кроули неловко переминается с ноги на ногу.       — Я остаюсь при своем мнении, — говорит он, не совсем встречаясь с ним взглядом. — Чертовски удачный выбор дизайна, на мой взгляд. Мы его в групповом чате разработали.       — Ты прекрасно знал, что я имел в виду.       — Да, знал, — быстро признает Кроули и продолжает назойливым тоном, который действует на Азирафеля, как попытка надавить на синяк: — Значит, отель отпадает?       Азирафель дает ему отпор, не давая сбить себя с толку этим давлением. Отказывается от дурной привычки с обеих сторон.       — Если ты прикоснешься ко мне прямо сейчас, я лишу тебя твоего одноглазого змея чудом, — серьезно говорит он, направляясь обратно в вестибюль, и добавляет: — И ты позволишь мне это сделать.       Пауза.       — ...Да, ладно, — отвечает Кроули голосом на октаву выше своего обычного и послушно следует за ним.       Азирафель ведет их обратно по коридору с приглушенным освещением, стены которого отделаны гранитом. Интерьер настолько готический, настолько угрюмый, что Азирафель почти ожидает, что в воздухе будет витать густой запах ритуальных благовоний, восковой запах деревянных скамей. Затем они оба проходят мимо запасного выхода, возвращаясь в вестибюль, и к этому моменту (предположительно) умственные способности Кроули снова включаются в работу. Он издает отрывистый звук, когда Азирафель поворачивает к главному входу в здание, возвращаясь туда, откуда они вошли.       — Подожди, подожди, ты же не собираешься с ними разговаривать? — спрашивает Кроули.       — С кем разговаривать?       — О, не надо... — Кроули стонет себе под нос и замечает расстегнутую манжету. С трудом застегивает ее одной рукой, пытаясь не отставать. — Азирафель, это нечто прямо противоположное тому, чтобы держаться в тени.       Они доходят до богато украшенного резного входа, где вывеска «Всемирная новая» едва отражается в стекле. Как и предполагал Азирафель, у здания все еще стоят протестующие, но они уже переговариваются между собой, сдвигаясь с места, словно в очереди. Они еще не вернулись к размахиванию плакатами, но, по крайней мере, не пребывают в оцепенении, как раньше.       — Видишь? В конце концов, беспокоиться не о чем, — кивает на них Азирафель, с облегчением опустив плечи. — Мне не нужно с ними разговаривать. Потому что они все совершенно и абсолютно...       Он не договаривает, потому что один из людей, заметив его, обрывает себя на полуслове — как и женщина, с которой он разговаривал. По толпе пробегает... что-то, и их внимание снова приковывается к Азирафелю, словно они мотыльки, а он... ну, то ли мягкое сияние, то ли электрическая ловушка в ночи. Проходит несколько секунд, в течение которых вся толпа умолкает, глядя на Азирафеля пустыми, полными смутного ожидания глазами. Азирафель беспокойно наблюдает за ними, не решаясь даже взглянуть на Кроули.       Постепенно, после особенно неумелого поединка взглядов, люди начинают поднимать мобильные телефоны с направленными на него камерами.       — Ты торопил меня пройти мимо них ранее, — говорит Азирафель Кроули, облизывая губы. — Сказал, чтобы я ничего им не говорил, как будто ты уже... Думаешь, я... — Он не может закончить вопрос. Не может озвучить ярлык, который навесила на него Мор — ни перед Кроули, ни перед реальностью, которая смотрит прямо на него из десятков и десятков остекленевших глаз. Решает, что ответ Кроули ему, в конце концов, не нужен.       — Ты что?.. — спрашивает Кроули измученным голосом, но Азирафель уже протискивается в парадные двери.       Здесь около тридцати человек, избежавших влияния Адама, только чтобы попасть под иное. Его. У Азирафеля не укладывается в голове, что эти люди слушают его, не имея иного выбора, учитывая его послужной список — учитывая то, для чего он был поставлен у стен Эдема, и то, что он привел в действие в номере мотеля в Сан-Франциско шесть тысяч лет спустя. Но Азирафель — не кто иной, как ученый, искатель знаний по своей сути.       И иногда... эксперименты — единственный способ двигать прогресс.       — Э-э, — нерешительно произносит он тоном не столь отчетливым, как ему хотелось бы. Но это неважно. Ему даже не нужно повышать голос. — Всем привет. Надеюсь, у вас у всех все хорошо. Я хотел бы сказать вам… вы записываете? Хорошо, эм. Я хотел бы дать вам несколько советов, если позволите. Особенно мужчинам. Друзья, не могли бы вы выслушать меня... — На самом деле все внимательно его слушают.       Азирафель сглатывает и пытается сообразить, как лучше это сформулировать, прежде чем решается на более прямой подход. Ну, или... прямой по его меркам.       — Спасибо... ах да. Ладно. Думаю, сейчас самое время снова начать... отношения с вашими близкими, если вы хотите заниматься этим вместе. — Протестующие никак на это не реагируют, все до единого подняв телефоны. — О, вы знаете... — продолжает Азирафель с неловко натянутой вежливой улыбкой. — Я просто хочу сказать всем, что... ну, у вас у всех есть свобода начать... снова познавать своих партнеров.       Кроули издает придушенный звук рядом с ним. Стоящий впереди мужчина с табличкой, изображающей несчастный случай с Азирафелем, подавляет чих.       Азирафель фыркает в отчаянии:       — Секс, люди. Я говорю о сексе. Начните снова заниматься сексом. И... и на этом все, спасибо за внимание! В любом случае, берегите себя.       Он быстро спускается по ступеням и длинными, торопливыми шагами направляется по тротуару прочь от толпы. Он не может избавиться от румянца смущения на щеках и чувствует, как он согревает его до самых пальцев ног. А еще он чувствует Кроули у себя под боком, слышит, как тот с трудом пытается сложить слоги в слова.       — Что это, черт возьми, было? — в конце концов с недоумением спрашивает Кроули.       Азирафель бросает взгляд на демона, а затем неловко переводит его обратно.       — Тест, — отвечает он отрывистым тоном. — Чтобы проверить, не лжепророк ли я. Готов отправляться?       — Лжепророк... ты… куда?       — Не думаю, что ты в том положении, чтобы задавать вопросы, — серьезно заявляет Азирафель. В основном потому, что, когда он берет Кроули за локоть, тот все равно видит место, куда Азирафель их обоих отправит, — видит адрес на розовом листке бумаги у него в кармане. Он подозрительно не выказывает удивления от того, куда они направятся.       — О, отлично, — бормочет Кроули, резко остановившись и чуть не вывалившись на проезжую часть.       Азирафель открывает рот, чтобы высказать очередную претензию.       Но Кроули, фыркнув, соглашается с запросом и ставит мысленную печать «ОДОБРЕНО», прежде чем Азирафель успевает вымолвить хоть слово. Нью-Йорк исчезает из их поля зрения. ***       — А как насчет мус… мош… москитов. Ты же не станешь утверждать, что у этих мелких говнюков есть душа.       Снаружи продолжается гроза; гром уже затих, но сильный проливной дождь, похоже, ничуть не ослабел. В какой-то момент Азирафель сдался и неуклюже наколдовал несколько подушек, но одна из них случайно оказалась в довольно неудачной форме анатомического органа, что повергло демона Кроли в приступ неистового смеха. Азирафель жаловался, но не попытался избавиться от подушки чудом. В пещере (теперь уже по-настоящему уютной) царит влажность, которую приносят грозовые тучи и нагревает ровный огонь костра между ними.       А еще здесь довольно много алкоголя. Они уже успели выпить примерно половину.       — У москитов есть душа, — возражает Азирафель с таким чрезмерно нахмуренным лицом, будто ему хочется плакать. — Неважно, насколько они малы. Все они — Божьи создания, душевые. Душевные. Наделенные душой.       — Даже не думай, что Бог вспомнила о них во время потопа, — продолжает Кроли, наполняя свой кубок до краев, и без спроса наполняет и кубок Азирафеля, наклоняясь так неуверенно, что едва не опрокидывается в огонь. — Этим ублюдкам нравятся наводнения. Не то чтобы... хах, не то чтобы Ной выхватил пару этих тварей из воздуха. Вот это было бы... это было бы впечатляюще, да?       — Ты видел, как он запрягал быка? — спрашивает Азирафель, с трудом подавляя неангельский смешок. — Осмелюсь заметить, что из этого следует сделать вид спорта.       — Коровы умные, — неожиданно говорит Кроли. — А ты знал? Их режут налево и направо для... ну, не знаю, для стейков, ребрышек... э-э. Эм, стейки... В общем, а они стоят там, в поле, и занимаются... тригонометрией! Если что-то может заниматься математикой, это гарантирует, что у него есть душа, думается мне.       Азирафель нахмуривается.       — Я... не думаю, что это так. По крайней мере, в отношении тригонометрии.       Кроли пожимает плечами, смотря на него мутными от опьянения глазами.       — В остальном я прав.       — Хм... — Азирафель наклоняет голову в сторону демона, немного переборщив, потому что ухо утыкается в плечо. — Как бы то ни было, ты должен признать, дорогой мальчик, что стейк действительно очень хорош.       — Да, нет, но я имею в виду... — Демон хмыкает и оседает, прислонившись к стене пещеры. — Как можно... как можно оправдать все это? Наводнение. Убийства. Ты можешь... кто-то может возразить, что у людей есть свобода воли, выбор поступать правильно или неправильно. Но как быть с животными? Кто... есть кто-то, кто поручится за них?       Азирафель вспоминает коз, нестройное блеяние птиц. Осторожно ничего не говорит, просто молча наблюдает, как Кроли отхлебывает вино, содрогаясь от отвращения, лишь отчасти из-за вкуса.       — Киты — лучшие животные, — многозначительно говорит демон. — Никогда не встречал кита, который бы мне не нравился. У них огромные мозги, ты знал об этом? Размером с... не знаю. Размером с Рим или типа того. Я не в восторге от старой карги, твоего босса, но даже я готов отдать Ей должное насчет китов. Умнейшие существа, пережившие потоп, даже не пострадали от изменения солености, потому что дышат воздухом. Если что-нибудь убедит Ее не... — Он взмахивает кубком, невольно обрызгав их обоих оставшимися капельками вина, и еще сильнее разжигая огонь: — Убедит Ее не уничтожать все снова, когда истечет шеститысячелетний срок, это будут киты. Я бы поставил на это симпатичную бронзовую монету.       — О, старина, у них определенно есть душа, — вынужден согласиться Азирафель. Не секрет, что Бог гордится китами, возможно, даже больше, чем медоносной пчелой, что он вообще не считал возможным, пока не услышал ее слова, обращенные к Иову. — Удвой ставку, и я присоединюсь.       — Да, отлично, абсо... — Кроли замирает, поднимает голову и недоверчиво смотрит на Азирафеля. — Погоди, почему ты споришь насчет того, что у животных есть душа?       Азирафель чувствует, что гримасничает сильнее, чем намеревался.       — Я и не думал спорить, — озадаченно говорит он. — Я с самого начала говорил, что считаю, что у животных есть душа. Я думал, что это... думал, что мы разговариваем.       Но Кроли, похоже, его не услышал.       — То есть я знаю, почему... Не то чтобы я думал иначе, будучи змеем и все такое, но ты? Вся суть людей в том, что... — Он рыгает и покачивается на сложенных ногах, как будто вовсе и не прислонен к стене. — Весь мир принадлежит им: делай с ним, что хочешь. Люди — единственные существа, в которых есть частичка Бога. Они отличаются от животных.       — Скажи это потопу, — произносит Азирафель, прежде чем его мозг успевает толком обработать эту мысль. — Убивал людей и животных одинаково. Не думаю, что Всемогущая сама видит разницу.       Кроли разражается восхищенным смехом.       — Ангел, негодяй, ты намекаешь, что Бог убивала... —       — Нет, нет! Я не это имел в виду. Нет, я хотел сказать, что... все мы — Божьи создания, и Бог есть во всем. — Азирафель пьяным жестом указывает на вход в пещеру, на город за ее пределами, где спит женщина с определенной частичкой Бога внутри себя. Очевидно, он имеет в виду Марию.       Кроли это не так очевидно.       — Что, даже я?       «Особенно ты», — машинально думает Азирафель, а затем с легким заторможенным удивлением опускает глаза в кубок в руках. Это более крепкий напиток, чем он думал. Отбросив эту мысль, он медленно допивает остаток, смакует его и несколько топорно меняет тему разговора, не отрывая взгляда от ревущей снаружи бури.       — Я просто хотел бы поговорить с ней. Ну, знаешь...       Кроли вздыхает.       — Знаю, ангел. Знаю.       — Просто... сказать ей, что все идет по плану. Все... Что все идет по плану. Что это не наказание или... или честь. — Азирафель чувствует себя неуверенно, не в силах удержаться от раскачивания, даже когда опускается на свою явно не фаллическую подушку. — Это просто есть. Все просто есть. Мария должна это знать, и никто... никто не скажет ей об этом, кроме меня.       Алкоголь подействовал и на мыслительные способности Кроли, так что у него даже не нашлось аргументов против логики Азирафеля.       — Ну да, по мне так в этом есть смысл, — неопределенно говорит он. — Ты должен просто подойти к ней и сказать это, когда она в следующий раз покинет дом Лиззи. Что в этом плохого?       — Что плохого? — Азирафель окидывает Кроли, несомненно, самым уничижительным из взглядов. Поняв с опозданием на несколько секунд, что смотрит на довольно большой валун, он поворачивается к демону. — Я же говорил тебе, что мужчина, подходящий к беременному обрученному подростку, чтобы... что? Что? Дать ей совет по поводу беременности, о которой никто ничего не должен знать? Она будет... она будет в ужасе!       Кроли морщится.       — Я уже говорил, просто не будь мужчиной. Вместо этого стань женщиной.       Азирафель не может сдержать рвотные позывы — еще один неприятный побочный эффект возлияний.       — Хватит, хватит, ладно. Может быть... — Кроли моргает, нахмурив брови над золотистыми глазами, и поднимает руку, чтобы рассеянно почесать подбородок прямо возле бороды. — То есть... я мог бы поговорить с ней. Разве нет?       — Ты бы... — выдыхает Азирафель, распахивая глаза. — Ты?..       — Что? — Кроли неловко ерзает, отодвигая пустой кубок в сторону. — Все, что мне нужно сделать, — это сменить одежду, люди ведь не особенно пир… пер… придирчивы — они вообще ни черта не замечают, — и я смогу проникнуть прямо во внутренний круг. Передать твое сообщение самой Марии.       Азирафель не в силах остановить себя — он ползет вперед с сияющими, наполненными слезами глазами, и неуклюже хватает демона за плечи.        — Ты готов сделать это ради Всемогущей? — спрашивает он с благоговением.       — Я… — Должно быть, это обман света от костра, но лицо Кроли кажется совершенно красным. Его змеиные глаза скользят вверх и вниз по телу Азирафеля, спускаются по его руке к тому месту, где его пальцы сжимают бицепс, промахнувшись мимо плеча. Он заметно сглатывает, так что кадык ходит под заплетенной в косу бородой. — Я… — повторяет он со скрипом, прежде чем прочищает горло. — Я бы сделал это для тебя. Всемогущая — не самая лучшая компания, вот почему...       — Тебе придется избавиться от этого, — неловко перебивает его Азирафель, неуверенно протягивая руку, чтобы провести ею по бороде демона. Сплетенные пряди на ощупь напоминают обычные человеческие волосы. Глаза Кроли комично распахиваются. — Остальные волосы могут остаться, наверное. Но... — Азирафель окидывает взглядом тело демона. На его плоской груди виднеется клочок волос. Азирафель едва не опускает руку, чтобы коснуться их, но вовремя одергивает себя, вновь кладя ладонь на плечо Кроли. — Думаю, от этого тоже придется избавиться. Просто предполагаю.       Это неверное предположение, учитывая разный уровень естественных волос на теле женщин и более консервативный стиль одежды для того времени и местности, особенно для женщин. Но никто из них предпочитает на это не указывать.       — Сбрить, — пищит Кроли.       Азирафель прищуривается на него.       — Что, прости?       Кроли поспешно выпрямляется, словно пытаясь освободиться от хватки Азирафеля. Это не помогает, а наоборот, делает их еще ближе. Кроли облизывает губы намеренно нераздвоенным языком.       — Я просто хотел сказать... — говорит он небрежным, совершенно безразличным тоном. — Ты мог бы... побрить меня. Сбрить мою бороду. Мои... — Он подавляет отрыжку. — Все остальное, что считаешь слишком... мужественным, чтобы убедительно изобразить женщину.       «Мужественный» — не тот термин, который Азирафель обычно ассоциирует с Кроли. Или пока нет, во всяком случае, но он слишком пьян, чтобы осознать весь его потенциал.       — Хорошо, — медленно произносит Азирафель, чувствуя себя так же, как в Вавилоне много веков назад, когда Гавриил приказал ему войти в логово, чтобы физически закрыть пасть львам, прежде чем они смогут напасть на Даниила после того, как царь бросит его туда. Азирафель едва сам не превратился в обед. Этот разговор вдруг становится похожим на тот, но он не готов признать, что большинство их бесед в последнее время в той или иной степени его напоминают. Азирафель не осознает, что кусает губу, пока ему не приходится отпустить ее, чтобы вновь заговорить. — Тогда приступим.       — Что? — громко, почти скандализировано протестует Кроли. — Сейчас? Здесь?       — Почему бы и нет?       — Почему бы и нет? Мы оба... и ты... Разве не существует правила, запрещающего подобное... — Кроли с трудом собирает слова в цельное предложение. Азирафель уже заметил эту особенность в течение их коротких, нерегулярных встреч на протяжении многих лет. В вызванном алкоголем помутнении рассудка он находит это очаровательным.       Кроли немного отчаянно добавляет:       — Ты даже на трезвую голову не знаешь, как это делается.       — Это ведь не тригонометрия. Я, кажется, понимаю технику бритья. Нам понадобится бритва, — заявляет Азирафель с уверенностью, которой не чувствует, и начинает неуклюжими движениями закатывать рукава. — Может, ты приляжешь у огня, чтобы я мог видеть, что делаю? Я видел, как люди используют мыло и воду, чтобы облегчить процесс. — И, подумав, добавляет: — О, и подними свои одежды.       — Для бороды?       — И волос на груди, — говорит Азирафель, чувствуя, как щеки начинают пылать от алкоголя (и ничего больше). — И всего остального, что я сочту слишком мужественным, как ты и сказал. Ну же, давай.       Кроли шумно сглатывает. ***       Когда они прибывают в район прибрежного города Ньюпорт, штат Орегон, начинается дождь.       Похоже, местность привыкла к такой погоде. Раннее полуденное небо потемнело от серых перекатывающихся облаков, так что Азирафель не может точно определить положение солнца. Он смутно подозревает, что они отстают на несколько часов, но всегда был безнадежен в часовых поясах. Район, в котором они оказались, выглядит обжитым: ряды домов покрыты ярко-зеленым мхом, деревья, почти лишенные листьев, разрослись и тянут к небу тонкие пальцы ветвей.       Азирафель видит ее в конце тупика.       — Лайла, — выдыхает он, и тепло разливается по его промокшему телу, слезы необъяснимо колют глаза. На ней черный халат, накинутый поверх нижнего белья, что-то почти прозрачное, драпирующееся вокруг немаленького живота. Халат, похоже, не завязывается, и она прилагает тщетные усилия, чтобы удерживать его края от расползания, словно скрывает себя. Ее волосы собраны в пучок и гораздо более кудрявые, чем несколько месяцев назад, когда они впервые встретились в самолете. Темные чернила ее татуировок резко выделяются на фоне кожи, которая в слабом рассеянном свете выглядит прохладной и бледной.       Сейчас она с трудом тащит два мусорных бака по подъездной дорожке, так как одно из колес, похоже, застряло. С громким стуком оно опрокидывается, высыпая на дорогу мусорные пакеты и пустые коробки из-под пиццы. Она запрокидывает голову и злобно кричит. Вот вам и скрытность.       — Симпатичная, — ворчит Кроули, одергивая рукава и стараясь казаться невозмутимым под моросящим дождем. Ему не вполне удается изобразить беззаботность после того дня, что у них был, но попытка неплохая. Азирафель сжимает руки в кулаки. Кроули тем временем раздраженно продолжает: — Если тебе нравятся женщины столь нарочито сурового вида. Не думал, что ты такой, но полагаю, после шести тысяч лет мы все еще способны удивлять...       Терпение Азирафеля лопается.       Одним плавным движением он поворачивается на месте и обеими руками хватает Кроули за лицо, толкая его назад, пока демон едва не ударяется об изношенную каменную стену ограды, покрытую дождевой водой. Его очки падают и разбиваются об асфальт.       Не в силах больше ждать ни минуты, Азирафель целует его.       Несмотря на то, что Азирафель робко инициировал прошлый поцелуй, он был на условиях Кроули, как и предыдущий поцелуй до него. Азирафель всегда думал, что их первый поцелуй должен был начать Кроули, учитывая произошедшее в сороковых годах, но никак не ожидал, что он окажется таким, как четыре года назад. Сердитым и совсем не сексуальным поцелуем на прощание. Он всегда думал, что не отступит. Он всегда думал, что перехватит инициативу.       Что ж, он перехватывает ее сейчас. Дождь вокруг них усиливается.       В момент соприкосновения их губ Кроули словно бы оседает, и острый выступ его скул вдавливается в ладони Азирафеля. Он нерешительно, но нежно усиливает контакт. Его действия неуклюжи и как будто не успевают за вспыхнувшим между их ртами пламенем, словно изгибы их ребер — это печи, заключавшие ревущий огонь, которые не могут направить свой жар никуда, кроме как вверх.       Хорошо. Пусть борется. Пусть почувствует то, что Азирафель чувствовал месяцами, годами, столетиями, тысячелетиями — пусть он будет отстающим. Пусть он сгорит заживо. Пусть попробует это пережить.       В тот момент, когда ладони Кроули нерешительно касаются его спины, Азирафель отпускает его.       Не совсем: он продолжает держать лицо Кроули в ладонях, прижимая его к стене. Его губы, как и тело, отодвигаются, но он смаргивает дождевую воду, чтобы встретиться взглядом с полностью янтарными замутненными глазами Кроули. Какое бы выражение ни было на его собственном лице, оно ощущается чужеродным, как вода, впитавшаяся в его одежду и распрямившая кудри на голове.       — Теперь послушай меня, — начинает Азирафель грубым дрожащим голосом.       Кроули сглатывает, широко распахнув рот. Его влажные волосы красиво ниспадают на лоб.       — Мм... Слушаю, ага, — выдыхает он.       Даже добившись его полного внимания, Азирафель не ослабляет хватку.       — Четыре года назад ты поцеловал меня, и я ушел. — У него нет сил оправдываться, говорить о взаимных обидах и причинах, побудивших его это сделать. Сейчас это не имеет значения. — И я... меня убивает то, что я это сделал. Что оставил тебя позади. Но несколько недель назад я поцеловал тебя, и ты ушел. И... и однажды мы оба останемся, Кроули, и когда этот день наступит, оба эти решения должны будут исходить от тебя.       — Почему... — начинает спорить Кроули, но Азирафель тут же прерывает его.       — Потому что только у тебя хватит свободы воли на нас двоих. Ты сможешь сделать выбор, знаю, что сможешь. — И Азирафель не в силах удержаться и не добавить: — И если бы это зависело от меня, мы бы никогда не покинули тот дурацкий гараж.       Брови Кроули недоверчиво сходятся на переносице.       — Ты сказал, что у меня нет выбора, — слабо протестует он. — Ты сказал, что ни у кого его нет.       — Это единственное, в чем я готов ошибаться, — устало отвечает Азирафель.       Очень осторожно, словно ему приходится выяснять, как ослабить каждый отдельный палец, он ослабляет хватку на лице Кроули и невольно приглаживает намокший и помятый лацкан пиджака на его груди.       — Я буду ждать столько, сколько тебе нужно, — сообщает ему Азирафель, потому что знает Кроули, особенно после последних нескольких недель. И знает, что долго ждать ему не придется. — Я буду двигаться в твоем темпе. Но... не путай галантность и уважение с незаинтересованностью или… интересом к кому-либо, кроме тебя.       — Галантность, — озадаченно повторяет Кроули, и голос его отдается в ладонях Азирафеля. Он все еще смотрит на него широко распахнутыми желтыми глазами, слегка втянув подбородок в грудь, чтобы ладони Азирафеля оставались в поле его зрения.       Тогда Азирафель полностью отпускает его и делает шаг назад.       — Я джентльмен, — говорит он почти обиженно. — Но на меня нельзя давить до бесконечности. Обед, сегодняшнее утро, Бентли, книжный магазин, проклятый 1941 год. Прости мне мои галантные замашки человека, доведенного до предела его выдержки. Я… — Он подбирает слова и в итоге находит лишь одно. — Я всего лишь... человек.       Кроули настороженно смотрит вслед отстраняющемуся Азирафелю, и солнечный свет блестит на его насыщенных влагой волосах.       — Ты ангел, — говорит он почти обвиняюще.       Азирафель грустно улыбается.       — Сейчас я чувствую себя не очень-то по-ангельски.       Повисает пауза, короткая и неподвижная. Затем Азирафель осознает, что и на него падает солнечный свет, яркое полуденное тепло разгоняет прохладу дождевой воды. Он вглядывается в небо: редкие белые облака пришли на смену мрачной пасмурной погоды, нависшей над Ньюпортом несколько минут назад. Если бы не лужайки вокруг них и почти затопленные улицы, Азирафель подумал бы, что случайно вызвал дождевую тучу у них над головами.       — Это было... — странным тоном начинает Кроули.       — Думаю, да, дорогой мальчик, — тут же отвечает Азирафель, нахмурив брови. — Только... я не...       — Нет, то есть я тоже нет. — Кроули наконец отталкивается от стены. Пиджак сидит на нем немного нелепо, словно слишком высоко задрался. Он осторожно запрокидывает голову, будто подставляя лицо теплому солнцу, и говорит как бы между прочим: — В любом случае, типично для нас. Случайное спасение мира.       Он снова опускает голову и окидывает Азирафеля знающим взглядом, не скрытым за стеклами очков, по-прежнему валяющихся на земле.       — Или не случайное, — многозначительно добавляет он.       Азирафель смотрит на него в ответ, приподняв бровь.       — Я не собираюсь извиняться за то, что… допустил мысль о том, что ты стал Великим Герцогом, чтобы устроить конец света, — честно говорит он. — Ты уже пытался покинуть этот мир прежде.       — Да, вместе с тобой, идиот, — беззлобно возражает Кроули. Только он может превратить слово «идиот» в ласковое обращение. — И ты ясно дал понять, что не собираешься его покидать, так что... Ты, Земля, как мы уже выяснили — это одно и то же. Вы оба не можете существовать друг без друга, это немыслимо. — Кроули фыркает и добавляет с раздраженной убежденностью: — Я пытался сказать это тебе, упрямец, а ты отказывался слушать.       Слова затрагивают что-то в голове Азирафеля, пробуждая воспоминания, которые, к своему удовольствию, он может отыскать, не потеряв среди остальных.       — Все эти месяцы назад ты утверждал, что ты и Земля — одно и то же, — говорит он. — Покидая одно, я покинул и другое. Не знал, что ухожу и от себя.       Кроули едва заметно кривит губы.       — Легко ошибиться, — ласково бормочет он.       Затем медленно, словно стараясь не спугнуть его, Кроули поднимает руки и слегка дотрагивается до лица Азирафеля, зеркально повторяя его прикосновение ранее. Его ладони прохладные и скользкие, кончики пальцев погружаются в мокрые от капель дождя локоны Азирафеля. Он ничего не говорит, лишь блуждает взглядом по его лицу с болезненно-уязвимым выражением, почти любопытным.       — Я все еще сержусь на тебя, — говорит Азирафель, пытаясь сердиться и терпя неудачу.       Кроули поджимает губы. Все еще касаясь лица Азирафеля одной рукой, указательным пальцем второй он легонько проводит по его лбу и вниз, по верхнему изгибу скулы.       — Твои глаза меняют цвет, — наконец заявляет Кроули ни с того, ни с сего. — Ты знал об этом?       Азирафель растерянно моргает в ответ, чувствуя, как разочарование и обида за предательство начинают сходить на нет, словно лишенный защиты темных штор архив под прямыми солнечными лучами.       Кроули немного неуверенно продолжает:       — В основном они голубые, иногда серые. Карими тоже бывают, но не думаю, что кто-то это замечает. Но сейчас они почти зеленые.       — Кроули, — предостерегающе произносит Азирафель.       — Вероятно, отражают весь этот мох, — продолжает Кроули, с трудом сглотнув и наблюдая за пальцами своей руки, медленно скользящими по голове Азирафеля и запутывающимися в волосах на затылке. — В Лондоне осталось не так уж много зелени. Или в Нью-Йорке. Зеленый тебе идет, я так считал с самого Эдема. Ты... — Он фыркает. — Ты не представляешь, как я рад, что они не стали фиолетовыми.       — Ты пытаешься сменить тему.       — Какую тему? Я хотел, чтобы ты поцеловал меня подобным образом, еще до того, как узнал подходящие для этого слова, — внезапно севшим голосом продолжает Кроули, кончики ушей которого восхитительно порозовели. — Мне нужна минутка.       Азирафель облизывает губы. В его голове идет борьба между упрямством и упрямым желанием, пока он не осознает, что никакой борьбы и нет, когда Кроули, чей вкус все еще у него во рту, касается его лица и смотрит на него как на единственное, на что стоит смотреть на Земле. Когда у него есть подтверждение, что Кроули — все еще Кроули, и всегда им был. Что Азирафель не развратил и его. Что он по-прежнему великолепен в своей доброте.        — Можешь воспользоваться хоть несколькими минутами, если хочешь, — сообщает ему Азирафель.       Пауза.       — ...Да?       — Ну, теоретически. Ты же знаешь, как у нас обоих обстоят дела с теорией. — Азирафель снова поднимает руки, прижимая их к лацкану Кроули, но сопротивляясь желанию вцепиться в мокрую ткань и притянуть его к себе.       — Не знаю, — серьезно говорит Кроули, опуская глаза ко рту Азирафеля. — Вообще ни хрена не смыслю в теориях.       Азирафель чувствует, как невольно смягчается.       — Ну что ж, тогда продолжай, — бормочет он голосом, не вполне похожим на его собственный.       Больше для колебаний нет места. По-прежнему запустив пальцы в волосы Азирафеля, Кроули притягивает его ближе и накрывает его губы своими — мягкими и жаждущими. Любое опасение тает под солнечными лучами, словно снег, и превращается в нечто текучее. Одна из его рук неловко обвивает талию Азирафеля, прижимая их друг к другу, предплечье становится твердым, как тиски. Азирафель медленно вдыхает запах бурбона с дымком и густого озона. Теперь, познав это острое наслаждение, он уже никогда не захочет прекратить целовать его, прикасаться к нему; ладони Кроули скользят под его руки и больно впиваются в лопатки — достаточно сильно, чтобы оставить синяки на его человеческом теле.       Словно вновь зажженный фитиль, не желающий потухать огонь разгорается от раскаленных добела угольков. Кроули стонет, и его движения становятся более пылкими, лихорадочными, рука, лежащая на пояснице Азирафеля, собирает ткань пиджака в кулак. Азирафель приоткрывает рот, чтобы углубить поцелуй, и это...       — Вы двое, заканчивайте уже!       Азирафель резко отстраняется и едва не ударяет Кроули головой в попытке оглянуться через плечо. Когда он видит окрикнувшего их человека, то ошарашенно распахивает глаза.       Лайла стоит на обочине, мокрая от дождя, отчего чернила ее татуировок выделяются еще сильнее. Лист, ползущий вверх по ее шее. Еще больше изящных черных линий под кружевными промокшими рукавами халата. «ЛЕВАЯ РУКА» на костяшках пальцев. Она смотрит на них со смесью раздражения и удивления. Мокрый черный халат еще больше подчеркивает ее беременный живот.       — Вы меняли погоду раз пять, — раздраженно продолжает она. — Я чувствую себя так, будто нахожусь в гребаном снежном шаре.       — Лайла, — говорит Азирафель в знак приветствия.       — Она самая, — отвечает она, выгнув черные брови.       Кроули не убирает руки с его талии, так что Азирафель осторожно отодвигается, испытывая лишь легкое сожаление от потери контакта, и делает шаг к Лайле, даже не пытаясь поправить одежду. Все равно это совершенно безнадежное занятие.       — Помните меня? — спрашивает он, прочистив горло, когда голос звучит слишком хрипло. — Мы встретились несколько месяцев назад, когда... сидели вместе в самолете. Вы разозлились на меня, когда я намекнул, что у вас климакс. Потом мы сидели на пляже. А потом было... Вы, наверное, помните довольно значительное событие, связанное с мотелем в Сан-Франциско...       — Конечно, я помню вас, псих. А-зир-а-фель. — На ее мокром от дождя лице появляется довольное выражение, губы проказливо изгибаются. — Я уже несколько месяцев как наняла одного парня найти вас. Вам не укрыться от уплаты алиментов, знаете ли. Кроме того, — она поводит пальцем между ним и Кроули, сверкая темно-карими глазами, — мне очень интересно, что здесь произошло. Я думала, вам нравятся женщины.       Кроули позади него громко охает, и Лайла разражается смехом.       — Мы... мы просто практиковались... — лепечет Азирафель. — Простите, а почему вы на улице? Под дождем? Вы подхватите что-нибудь ужасное! — Азирафель машинально высушивает Лайлу чудом, смущенно поставив себя в очередь на просушку, чтобы избавиться от хлюпанья в ботинках. Ему кажется, он похож на утонувшую крысу.       Подтверждение происходит так быстро и так напряженно, что, когда Азирафель понимает, что не добавил Кроули в эту очередь, то лишь неловко прочищает горло.       — Хм, — говорит он, направляя второе чудо на демона. — Прости, мой дорогой.       Мышца под глазом Кроули подергивается, когда он его бесстрастно одобряет.       — Ух ты, вот это глаза, — говорит Лайла, ничуть не удивляясь магическому высушиванию ее лица и одежды. Она окидывает Кроули оценивающим взглядом, задержав его на недовольном лице без очков. — Значит, это он? Ваш бывший бойфренд?       — Я не его бойфренд, — мрачно отвечает Кроули, взмахом руки подгоняя их назад, в сторону дома Лайлы. Азирафель изрядно переборщил с чудом, и в его рыжих волосах появилось несколько неподвижных клоков. Он добавляет себе под нос, так что его с трудом можно расслышать: — Или его бывший.       Азирафель поджимает губы и окидывает его выразительным взглядом, впрочем, лишенным настоящего недовольства, после чего галантно протягивает Лайле руку, чтобы она не поскользнулась на все еще мокром асфальте.       Она с благодарностью принимает ее.       — Вы сказали «Фредди Меркьюри», — шипит она на ухо Азирафелю, продевая руку в изгиб его локтя. — Но забыли упомянуть Боуи.       — Кого? — нахмурившись, переспрашивает Азирафель.       — Ты рассказал ей обо мне? — пронзительным голосом требует Кроули позади них. Азирафель морщится. ***

…При этом царь сказал Даниилу: Бог твой, Которому ты неизменно служишь, Он спасет тебя!

Даниил 6:16

***       — Когда Азирафель вошел в меня, — говорит Лайла, когда они устраиваются в ее гостиной, — это было... честно говоря, у меня просто нет слов это описать. Было ощущение, что меня разрывает пополам.       Внутреннее убранство дома эклектично и представляет собой коллекцию вещей из двух разных источников, от двух разных жильцов с двумя явно разными стилями. Постеры фильмов ужасов чередуются с вязанными крючком суккулентами, свисающими с крюка в потолке. Старинная подставка для виниловых пластинок, на которой лежат стопки и стопки журналов National Geographic, причем некоторые уже потускнели за давностью лет. Как обычно, движимый любопытством Кроули уже начал свой обычный осмотр полок, картин, DVD-дисков на однобокой полке возле телевизора. Он целенаправленно не реагирует на поддевки Лайлы, но его челюсть явно становится более напряженной, чем раньше.       — Он большой, да? — беззастенчиво продолжает она и широко улыбается в его сторону. — Но мне ведь не надо вам это объяснять?       Азирафель сопротивляется желанию спрятать лицо в ладонях.       — Татуировки не в том порядке, — лениво тянет Кроули, который уже нашел коллекцию полимерных фигурок с подозрительно провокационно распустившимися цветами, и рассматривает их ряд на полке. — Когда вы поднимаете костяшки пальцев, надпись «ЛЕВАЯ» находится на правой руке.       Лайла растерянно моргает.       — А от вас ничто не ускользает, да?       — Просто хотел указать на этот факт, вот и все. На случай, если никто еще этого не делал. — Судя по голосу, он прячет улыбку.       Лайла досадливо хмыкает.       — О да, можете смеяться. Я была глупым ребенком с татуировкой, которую не продумала как следует, ясно? — Она бросает ему все это без реальной злости, но с громкостью и акцентом, которые выдают ее нью-йоркские корни. — И вообще, не вам осуждать.       Кроули не сразу понимает, о чем она, но когда он это делает, то резко переводит на нее взгляд со слегка обиженным удивлением на лице, быстро поднеся руку к свернувшейся у скулы змее.       — Я получил это, когда Пал, — говорит он, словно бы защищаясь.       — Пал куда? В магазин аксессуаров для маленьких девочек?       У Кроули отпадает челюсть.       Азирафеля избавляет от необходимости вмешаться вошедшая в гостиную молодая женщина с телефоном в руке, в одежде, которая не выглядит целостной исключительно с эстетической точки зрения: узорчатая повязка на черных заплетенных волосах, джинсовая куртка, длинная юбка с другим узором, который ужасно контрастирует с банданой. Она не отрывает глаз от видео на своем мобильном, проигрываемом на слишком большой громкости.       — Так, подруга, все детки заперты. Я отправляюсь в Портленд, — рассеянно говорит она. — На ту конференцию, о которой я тебе рассказывала — ту, что заставила ФЭРБ запретить обрезание когтей у кошек. Мы надеемся на такой же результат в отношении подрезания ушей. Не забудь покормить... — Девушка замирает на месте, увидев, что Лайла в гостиной не одна, и с растущим недоумением смотрит то на Кроули, то на Азирафеля, то опять на Лайлу, которая довольно неловко ей улыбается. Молодая женщина вновь переводит взгляд в телефон, уронив чемодан, который держала в другой руке.       — Кого покормить? — спрашивает Кроули.       Она не обращает на него внимания.       — О-о! — удивленно восклицает она, глядя то на Азирафеля, то в телефон. — О боже, вы... вы ведь тот парень, да? Только что получила от своего партнера.       Она показывает им телефон, на экране которого Азирафель стоит на Манхэттене прямо перед штаб-квартирой НВОЗ, неловко обращаясь к толпе перед собой. И… боже правый, румянец смущения придает его лицу лихорадочный вид, не так ли? Кроули едва заметно маячит за его плечом, в мгновение ока исчезая из поля зрения.       — Секс, люди, — доносится его звенящий голос из динамика. — Я говорю о сексе.       — Ах да, — натянуто отвечает Азирафель. — Насыщенный был день.       — Это ведь вроде бы прямой эфир, — растерянно моргает девушка.       — Вам нужно проверить подключение к интернету, — встревает Кроули, и Азирафель отмахивается от него, не глядя в его сторону.       — Не обращайте на него внимания. Но, если позволите... — На его щеках наверняка снова появился непривлекательный румянец. — То есть, когда ваш партнер отправил вам это, он выразил... — Азирафель не знает толком, какое выражение появляется на его лице, но оно побуждает молодую женщину неловко попятиться, отчего она едва не спотыкается о свой чемодан. Азирафель невозмутимо продолжает: — Хочет ли он вступить с вами в сексуальный контакт? Возможно, внезапно? Так сказать, как снег среди ясного неба?       Кроули стонет.       Молодая женщина растерянно моргает.       — Ну, — странным тоном отзывается она, — я лесбиянка, так что... Она почти всегда хочет. Но я... спрошу Дот, наверное, если она не против...       — Я покормлю собак, Сэди, — напряженным тоном прерывает ее Лайла, поднимаясь с дивана с фырканьем, будто ей приходится маневрировать вокруг своего изрядно выпирающего живота. — И кошек. И птиц. И опоссума, который не хочет оставить в покое сад, — того, что с гигантскими причиндалами. Давай, я помогу тебе...       — Нет, я сама. Я же говорила, что тебе нужно поберечься, — говорит Сэди, отодвигая Лайлу в сторону, чтобы поднять свой чемодан. В ее голосе слышен ласковый укор. — Тебе нельзя столько двигаться, особенно после вчерашнего!       — Это была просто трудная ночь...       — Твоя рвота светилась!       Лайла шикает на нее и выпроваживает на кухню, бросая на Азирафеля довольно дикий взгляд.       Не проходит и минуты, как она возвращается.       — Сэди — ветеринар, — объясняет Лайла, когда входная дверь закрывается. — Моя бывшая соседка по комнате в колледже, футбольная команда Орегонского Университета... В общем, у нее есть медицинские знания, и она не станет осуждать, и... — Она уже не столь явно выпячивает напускную браваду, когда тяжело плюхается на диван и отводит глаза. — Мне больше некуда было идти.       Наступившую тишину никак нельзя назвать комфортной. Снаружи заводится машина, раздается треск шин и звук ускорения. Кроули выразительно кивает в сторону Лайлы с настороженным выражением на лице.       — На этот раз я не буду передавать сообщение за тебя, ангел, — многозначительно говорит он Азирафелю. — Слово за тобой.       Азирафель сглатывает и не сразу отрывает взгляд от глаз Кроули.       — Ладно, — начинает он, подаваясь вперед и устраиваясь на краю подушки. Спокойно, хотя и несколько смущенно встречается с ней взглядом. — Лайла, — произносит он неуверенно. — Я... ну, для начала, думаю, сейчас самое время сообщить вам, что вы носите сына Божьего.       Он ожидает, что она отнесется к этим словам с пренебрежением. Возможно, будет шокирована, но точно не поверит. В крайнем случае, он ожидает, что она бросит в него еще несколько красочных ругательств, что, похоже, соответствует ее характеру. На самом деле все это было бы нормальной реакцией для человека, учитывая новости. Учитывая все сопутствующие обстоятельства. Мария бы отреагировала иначе, но ведь сравнение между ними никогда не сводилось к их сходству в благочестии, в конце концов.       Однако чего он никак не ожидает, так это того, что Лайла закатит глаза.       — Да ладно, — говорит она.       Азирафель растерянно моргает.       — ...«Да ладно»?       — Я бы запомнила, как занималась с вами сексом. Кроме того, тест на беременность светился. — Она делает гримасу, как будто ее поражает, насколько это ненормальное явление, но она принимает его с учетом обстоятельств. — У меня много чего светится. Полагаю, это дело рук Бога, да? Это непорочное зачатие?       Не дожидаясь ответа, она закидывает ноги на диван. На лодыжках у нее точечные татуировки — маленькие пушистые персонажи с широкими, выразительными глазами, в которых изображены разноцветные звезды. Она не сводит взгляда с Азирафеля.       — Есть ли что-то еще, что я должна знать? — выжидающе уточняет она. — Я действую вслепую. Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы выступить на бис, эта беременность была тяжкой. Вряд ли у меня хватит сил на близнецов.       — Да, конечно, — быстро говорит Азирафель, яростно моргая. — То есть... нет, не близнецы. Я... я бы хотел сказать вам…       Азирафель смотрит ей в глаза. Думает обо всем, что хотел бы ей сказать, если бы ему представилась такая возможность, как сейчас. Пытается вытащить все слова на поверхность, медленно отделив их друг от друга и вручить ей, словно они написаны на запасных клочках бумаги и он раздает их с конвейера.       «Все произойдет так, как должно произойти.       Или «это не наказание, но и не честь».       Возможно, «у Бога есть план для вас. Все это... просто...» есть.       Все эти банальности смешались в водовороте его мыслей после Рая и обломков, оставшихся после вызванной Всемогущей бури. Он ничего не забыл, но... мало что может вспомнить с точностью. Но он все равно старается, и среди тумана есть кое-что, звучащее в его сознании громче прочего, отливая золотом, — сумма всех его частей.       «Вы были избраны для чего-то большего, чем вы сами».       Азирафель с трудом сглатывает и сжимает челюсти.       «Нет, — думает он. — Нет».       — Я не могу обещать, что все будет хорошо, — медленно произносит он, видя, как Лайла резко втягивает воздух в ответ, а ее руки инстинктивно тянутся к животу. Она ничего не отвечает, не выкрикивает язвительное «вот спасибо». Азирафель замечает темные круги под ее глазами, легкую, едва заметную худобу. Трудная ночь, сказала она. Тяжкая беременность. — Я не могу сказать, что это за план и все ли идет в соответствии с ним, — продолжает он. — Сколько людей должно умереть ради этого, сколько... — Он переводит взгляд на Кроули. Без очков выражение его лица нельзя назвать бесстрастным, оно выглядит ожесточенным. Его взгляд как надвигающаяся волна, едва не захлестывающая его. Азирафель грустно фыркает, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Сколько китов.       Он чувствует это в своей груди. Он уже не напоминает корпус, скрипящий под давлением всего, что давит на него, проводя тепло, нагревавшее кислотную воду вокруг. Это ощущение неотвратимо, словно нахождение этого савана на горизонте и срывание его, прежде чем он успеет накрыть весь мир, при этом сжигая каждую частичку его человеческого тела, до которой может достать.       — Но что я могу вам сказать? — Азирафель встает. Несмотря на последние несколько месяцев, он все еще чувствует себя ангелом Начала, исполненным силы, которая принадлежит не Богу, не Раю, а только ему. Это заставляет Лайлу тоже откинуться назад с широко раскрытыми глазами, словно она готова бежать.       — Я запустил это для вас, — серьезно говорит ей Азирафель, — при этом, боюсь, поместив вас в логово львов. И теперь... — Он поднимает руку и говорит голосом, распадающимся на множество голосом, словно тысячи преломлений света в воде: — Я намерен довести дело до конца.       — Что вы собираетесь… — начинает она дрожащим голосом.       Азирафель щелкает пальцами, и одобрение приходит мгновенно. Голова Лайлы откидывается на спинку дивана, глаза закрываются, конечности расслабляются — она погружается в сон. Азирафель смотрит на ее мягкие черты, расслабленные в столь необходимом ей покое, который он не может ей предложить. Никто не сможет, пока ее...       Пока ее можно найти.       Азирафель поднимает влажные глаза и пристально смотрит на Кроули.       — На пару слов. ***       Они проходят на давно не крашеную и запятнанную от интенсивного использования кухню, где разноцветные солнечные лучи проникают сквозь неправильно подобранную коллекцию витражей в окнах над раковиной. На этот раз нервно вышагивать принимается Азирафель. На этот раз у него слишком сильно чешется кожа, пот выступает на спине, и он не может успокоиться. Не может расслабиться.       — Ты знал, где она была все это время, — заявляет Азирафель.       Кроули скрещивает руки на груди и непринужденно опирается на стойку. Этот невозмутимый фасад ничуть не обманывает Азирафель.       — Большую часть времени — да, — отвечает он и, судя по голосу, вполне искренне. — По запросу Сатаны, не твоему. Примерно через месяц я выследил ее для него, но... Я бы никогда ничего не сделал, ясно? Ни по его приказу, ни по чьему-либо еще. Она просто находилась под наблюдением обеих сторон.       — Ты сказал, что не можешь ее найти.       Кроули пожимает плечами и сжимает губы, причем нижняя губа слегка подрагивает.       — Я солгал, — наконец резко бросает он. — Снова.       Азирафель кивает, потому что уже это знал. Он чувствует себя так, словно уже давно был переполнен всем тем, чего не знает и чему некуда деться, кроме выйти на свет.       — Ты правильно сделал, что скрыл это, — немного отчаянно продолжает Азирафель. — Прости, что я был слишком... слишком слеп, чтобы понять это самому. Я не должен к ней приближаться.       — Не поэтому... — протестует Кроули умоляющим тоном, но его перебивают.       — Полагаю, ты знаешь, — медленно произносит Азирафель, — что я хотел с ней сделать. К чему все это вело… Библия, младенец с Марди Гра. Я хотел убедиться, что ты знаешь, как это делается, к чему я... — Он сглатывает. — К чему я тебя готовил.       Кроули просто смотрит на него, незаметно покачивая головой. «Секуляризировать младенца, — не говорит Кроули. — Убрать божественность. Оставить только материальное».       — Но ведь с ней это не сработает, верно? — спрашивает Азирафель. — Как ты и говорил о людях, о коллективе. Определениях. Это не определение, Кроули, это — все. Если ты секуляризируешь тело Бога, то...       Кроули запрокидывает голову с болезненным звуком, закрывая глаза и плотно сводя брови. Его спина обращена к окну, нижняя половина лица погружена в тень, резко контрастирующую с ярким калейдоскопом красок, освещающих его волосы. Он делает несколько глубоких вдохов, словно выныривая из-под воды, и не сразу находит слова.       — Я бы убил его, — плоским тоном отвечает он. — Ребенка. Если бы я вообще смог это сделать, убрать божественность, я бы... Он бы перестал существовать.       Азирафель резко вдыхает, прислушиваясь к тому, как дом вокруг них скрипит сам по себе, как тикают напольные часы в фойе, как кто-то говорит из телевизора, все еще включенного наверху. Сосредотачивается на всех этих звуках, размеренно дыша, берет себя в руки. Моргает от свежего прилива влаги к глазам. Текучие штуки, эти человеческие тела.       — Я... не стану смотреть, как еще одну женщину обрекают на принесение ее сына в жертву, — резким в своей убежденности голосом продолжает он. — Не во имя Бога и уж точно не во имя меня. Сколько бы времени я еще ни просуществовал.       Он делает шаг к Кроули.       — Расскажи мне, что произойдет в конце света. Когда меня не станет.       Кроули не двигается с места.       — Ты никуда не денешься, — сварливо отвечает он. Над ним мерцает свет, но это может быть скорее из-за некачественной проводки в доме, чем из-за чего-либо еще. — Ты сам все увидишь.       Для Азирафеля этого сейчас недостаточно.       — Тогда просто уважь меня, — просит он.       Кроули тяжело облокачивается на стойку, едва не свалившись с нее. Он выглядит на все свои шесть тысяч лет.       — С момента рождения он станет врагом общества номер один. — Он произносит это без дальнейших протестов, словно его заставили под пыткой. — Будь то младенец или полностью сформировавшийся человек, у него будет материальное тело. Или у Нее будет материальное тело, полагаю, если уж придираться к мелочам.       Азирафель возражает, почти про себя:       — У него материальное тело с момента зачатия.       — Рай считает иначе, сам знаешь, — беззлобно огрызается Кроули. — Да, Лайла и ребенок существуют отдельно, но до рождения они также являются одним существом. Одним целым. Христос должен... покинуть утробу. Отделиться. Стать личностью.       — И потом, — подсказывает Азирафель.       Кроули морщится.       — Ты знаешь, что потом. Скорее всего, он будет полностью сформированным, вряд ли Рай станет снова ждать еще одного одиннадцатого дня рождения. Ему придется… победить Антихриста и лжепророка, прежде чем мир примет его как Мессию. Когда он это сделает, начнется Второе Пришествие.       В этих словах что-то есть — что-то о… Азирафель слегка прижимает пальцы к переносице, пытаясь подавить яростную вспышку головной боли, но безуспешно. Что-то есть. Что-то. Что-то.       Оттолкнувшись от стойки, Кроули продолжает:       — Мы с тобой думали, что остановили Армагеддон, или... во всяком случае, ставили это себе в заслугу. По крайней мере, в части того, что запустила Агнесса Псих. Все это было… прологом. Когда Адам подавил всадников, он не убил их, не смог, и они медленно набирали силу. В этом вся суть ФЭРБ, как ты уже догадался. Его... — Он кривит губы. — Ну, наш способ обеспечить наименьшее количество разрушений, пока мы не достигнем конца. Конца конца.       «Конца».       — И тогда спустится Архангел с цепью, — бормочет Азирафель, старательно избегая имени, которое теперь знает. Имени, произнесенного Всемогущей в начале времен. Последнее заточение. Он отбрасывает эту мысль и окидывает невидящим взглядом гостиную позади них. — Мы можем это сделать, как думаешь? — спрашивает он Кроули.       — Что сделать? — Голос Кроули нарочито бесстрастен, как будто он уже знает ответ.       Нет смысла ходить вокруг да около.       — Ваша с Адамом миссия по отсрочиванию конца. Мое применение чудес с твоей помощью. Наша попытка спрятать Лайлу от всех, как и Джима… Гавриила много лет назад. Это сработает?       Кроули всматривается в его лицо, словно запечатлевая его в памяти: мягкую линию челюсти, все еще влажные локоны волос, изгиб носа. Азирафель ощущает его взгляд на себе, как физическое нежное прикосновение по всему телу, то, как он нигде не задерживается, но оставляет после себя тепло, как нагретый песок пустыни после захода солнца. Звезда на фоне гнетущего холода, использующая тепло огня за миллионы и миллионы миль вдалеке.       — Да, — в конце концов тихо отвечает Кроули. — Да, конечно, сработает. Мы вместе спрячем ее от Рая и Ада.       — И от меня, — многозначительно добавляет Азирафель. — После того как мы благословим ее, тебе нужно будет переместить ее в другое место. Туда, где у меня не будет соблазна снова ее найти, как бы я это ни оправдывал. Каким бы… отчаявшимся я ни становился по мере приближения Рождества. Пообещай мне.       Лицо Кроули искажается в болезненной гримасе.       — Это не...       — Это так. — Азирафель подходит ближе — не настолько, чтобы коснуться, но настолько, чтобы Кроули видел только его. — Пообещай мне.       Кроули ничего ему не обещает. Его дыхание сбивается, и он поворачивается лицом к Азирафелю, доставая что-то из кармана брюк. Он опускает голову, так что его волосы почти касаются лба Азирафеля. Не колеблясь больше ни секунды, он вдруг протягивает руку и берет руки Азирафеля в свои. Азирафель удивленно моргает, когда Кроули подносит их ко рту, слегка скользя губами по костяшкам его пальцев и задерживаясь на кольце на мизинце.       — Обещаю, — говорит он в кожу Азирафеля.       Когда он отпускает его руки, на ладони Азирафеля остаются ключи от Бентли.       Азирафель окидывает их пустым взглядом, смутно узнавая за почти столетнюю историю езды на автомобиле либо вместе с Кроули, либо в одиночку; на кольце есть незнакомый ключ, непонятно что отпирающий.       — Для твоих книг, — мягко говорит Кроули. — Когда вернешься в Лондон, сможешь снова обустроить книжный магазин так, как тебе нравится, или максимально близко к этому. Мне жаль насчет вывески над дверью с логотипом, хотя она довольно забавная. В любом случае, можешь... можешь ездить на ней, я уверен, что старушка отчаянно хочет размять ноги. Вы оба можете даже...       — Ты уходишь, — плоским тоном заявляет Азирафель и недоумевает, почему не удивляется этому.       По лицу Кроули проходит дрожь, глаза становятся более желтыми, чем обычно.       — Азирафель, я собираюсь спрятать Божью Матерь, которую мне велел найти сам Сатана, — с трудом говорит он, словно бы поясняя это им обоим. — Приказ с самого верха. Ты, я, мы можем спрятать ее, но я... — Кроули наклоняет голову и окидывает Азирафеля лихорадочным взглядом. — Я сделал этот выбор для себя несколько лет назад и теперь буду разгребать последствия. Мне спрятаться не удастся.       Азирафель смотрит на Кроули, не видя его.       «Я слышала, на этом настаивал сам Сатана, — голос Мор практически мурлычет ему на ухо. — Без всяких «если», «и» или «но». Никакого…»       Азирафель все еще чувствует себя так, словно не помещается в собственной коже. Еще один вдох — и его легкие прорвут телесные барьеры, превратив его в нечто слишком невидимое для этого мира, слишком несуществующее. Слишком нематериальное. Он не может отвести взгляд от ключей в руке, и на какой-то долгий ужасный миг ему кажется, что Кроули может исчезнуть прямо сейчас, а он этого даже не заметит.       Он роняет ключи.       — Останься со мной, — умоляет он, подаваясь вперед, чтобы обхватить Кроули за плечи, прижаться щекой к его шее. Он дышит поверхностно и легко, но все равно крепко обнимает Кроули, пока не убеждается, что они уже не смогут быть ближе. — Кроули, — говорит он голосом, приглушенным в яростном трепете пульса на его губах, — останься. Мы на своей стороне, и так было всегда. Ты можешь доказать, что я ошибаюсь, доказать, что у тебя есть выбор, мы можем... мы можем спасти Землю вместе, как и в прошлый раз. Вернуться в Лондон, разыскать Книгу Мертвых. Если ты только останешься.       Кроули без колебаний отвечает на объятия, столь же крепко обхватывая спину Азирафеля руками и утыкаясь лицом в то место, где шея переходит в плечо.       — Я не могу, — стонет он в пространство между ними, почти всхлипывая. — Чудо завязано на мне. Если я не приду сам, они просто утащат меня вниз. Они... это уже случалось прежде.       Азирафель фыркает в его кожу.       — Я остановлю их, — совершенно серьезно заявляет он, запоминая ощущение рук Кроули, обнимающих его, раз теперь ему это позволено. — Я серьезно. Как только я найду, куда дел этот свой пламенный меч, я...       Кроули давится смешком, уткнувшись лицом в лацкан его пиджака. Момент заканчивается слишком быстро.       — Со мной все будет в порядке, — фыркает Кроули, наконец отстраняясь. Он прижимает большие пальцы к уголкам глаз и смаргивает слезы с несколько смущенным выражением. — Обещаю, это всего лишь политические игры, ангел. Надо мной, наверное, устроят суд, где мне придется защищаться, доказывая, что я должным образом злой. Я достаточно хорошо замел следы, со мной ничего не случится. А ты...       Он переводит умоляющий взгляд на Азирафеля, практически крича: «Пожалуйста. Пожалуйста, не заставляй меня уходить против нашей воли, если мне приходится уйти против своей».       И Азирафель подчиняется.       — А я останусь, — напряженно говорит он, опуская руку, чтобы сцепить их ладони, вдавливая в них пальцы. И говорит совершенно уверенным тоном, как будто иначе и быть не могло: — Мы совершим чудо, скрывающее Лайлу от обеих сторон. Я... прогуляюсь. Схожу за твоими очками или еще за чем-нибудь, чтобы оставить немного пространства между тобой и блокиратором. А потом я...       — Поговори с Адамом, он сможет тебя защитить, — твердо говорит Кроули. — А еще лучше — отправляйся к нему и оставайся там, пока я тебя не найду. В какой-то момент в Раю заметят, что не могут найти Лайлу, и тебя не должно быть поблизости, когда они отправятся искать. Сделай это быстро. Я не знаю, смогу ли незаметно одобрить чудо из Ада, как глубоко погружусь... Мы не... У нас не было времени проверить, да?       «У нас не было времени на очень многое, — не говорит никто из них. — Шесть тысяч лет времени, и такой слабый прогресс».       Азирафель решительно кивает.       — Думаю, пора, — говорит он, делая шаг к выходу. Лайла не смотрит на них. Ее голова запрокинута на спинку дивана, по щеке стекает слюна. Ее похрапывание скорее похоже на рычание. Азирафель невольно улыбается.       «Когда-нибудь я снова найду тебя, — грустно думает он, — и как следует извинюсь за все это. Но... возможно, забвение — это лучшее, что я могу для тебя сделать в конечном итоге».       Он смотрит на Кроули, который тоже смотрит на нее, не улыбаясь. Его рука в руке Азирафеля дрожит.       — Пора, Азирафель, — говорит он, не глядя в его сторону. — Спрячь ее. Сейчас же. Ты должен это сделать...       Азирафель сотворяет чудо. ***       Азирафель медленно подходит к дому, аккуратно сжимая в руке разбитые вдребезги солнцезащитные очки. Велосипеда, прислоненного к стене, больше нет, гномы на лужайке перед домом кажутся расставленными совершенно беспорядочно из-за образовавшихся между ними зазоров. Нет и кроличьего знака. А вот приветственный коврик «Мы пыхаем» по-прежнему лежит под входной дверью. Азирафель перешагивает через него, не удостоив и взглядом.       Едва переступая порог, он понимает, что Кроули там больше нет.       Он все равно проходит через весь дом, чувствуя себя скорее призраком, преследующим нынешнего, незнакомого хозяина. Он не знает Сэди, но... не похоже, что он хорошо знал и Лайлу. Тем не менее, он замечает детали обстановки: постеры с фильмами ужасов исчезли, стопка DVD-дисков — тоже. Как ни странно, исчезли и вязаные крючком суккулентные растения. Кухня практически не тронута, но медикаменты, которыми была заставлена одна из стоек, тоже исчезли. Азирафель рад хотя бы этому, если уж ей придется находиться рядом с кем-то без медицинского опыта.       На кухонном столе лежит записка, которой раньше не было. При виде ее Азирафель едва не дает волю слезам, пока не понимает, что она адресована не ему.       — «Няньке для животных», — написано в верхней части листа корявым почерком. Азирафель пролистывает страницы с инструкциями по кормлению, лекарствам, поведению. В конце есть сноска о довольно ворчливом опоссуме, которому можно морковную ботву, но не кинзу, и который ненавидит, когда ему в морду летят пенопластовые пули из игрушечного пистолета. В записке для няни, которая должна прийти в ближайший час, говорится что этот самый пистолет находится в гараже.       Азирафель невольно улыбается сквозь слезы и отталкивается от стола, пока не расклеился окончательно. На полу у холодильника лежит связка ключей.       Точно. Он роняет разбитые очки на стол рядом с запиской, пачкая его кровью, все еще текущей из большого пальца. Он шмыгает носом и медленно направляется к ключам, словно одно неверное движение может их спугнуть. Подойдя достаточно близко, он поднимает их и просто стоит, смотря на них пустыми глазами.       В какой-то момент Азирафель не раздумывая снимает с мизинца перстень, представляя, что он еще таит тепло губ Кроули, если как следует притвориться. Он без колебаний раздвигает ногтем большого пальца металлический брелок Бентли, расширяя зазор настолько, чтобы продеть металл через золотое кольцо. Проворачивает его до тех пор, пока оно надежно не упирается в подвеску на кожаной бирке, и потирает большим пальцем.       — Ну что ж, — говорит он вслух, не обращаясь ни к кому конкретно. Его голос эхом отражается от дешевого линолеума, кожа окрашивается в калейдоскоп цветов от витража над раковиной. — Ну что ж...       Он невозмутимо поднимает бровь.       — Это никуда не годится.