Как нам включить свет?

      — Что думаешь? — спрашивает Кроли, когда они прячутся от дождя.              Пещера на склоне горы находится не так уж далеко от внешних стен Иерусалима, но Азирафель все же предпочел бы проделать этот путь в более благоприятную погоду. Темные тучи делают поздний вечер еще более мрачным, но в маленьком сыром алькове горит несколько свечей, которые направляли их по узкому склону скалы, как только они подошли достаточно близко. С потолка свисает несколько небольших сталактитов, земля твердая, с тонким слоем гравия, а в центре сгруппирована коллекция различных бутылок, по обе стороны от которых разложены два ветхих куска ткани. Среди стеклянных бутылок — пара пустых, богато украшенных кубков. Кроли смотрит на него выжидательно, хотя и немного смущенно.              — Думаю, — медленно произносит Азирафель, — если ты хотел сбить меня с пути истинного, я бы предпочел для этого место поудобнее.              В ответ Кроли разражается удивленным смехом и снимает очки, чтобы вытереть их о рукав туники. Его яркие глаза с узкими зрачками почти светятся в окружающем свете, как будто в них само пламя. Он собирается надеть их обратно, но после секундного колебания засовывает в потайной карман.              — Это твой первый раз, — говорит он. — Скоро тебе будет все равно, где ты находишься, не говоря уже о том, есть ли здесь куча… куча подушек и шелка.              Не обращая на него внимания, Азирафель отряхивается от дождевой воды с небольшой божественной помощью, снимает с головы тюрбан и откладывает его в сторону. Снаружи, словно голодный желудок, рокочет гром.              — Ты мог бы создать подушки и шелк чудом, знаешь ли, — замечает он. — Что тебе мешало?              Нейтральное (хотя и довольное) выражение лица Кроли превращается в усмешку, когда он подходит ближе к бутылкам.              — Демоны не любят удобств, — отвечает он, устраиваясь на один из кусков ткани, скрестив ноги, с гораздо большим изяществом, чем Азирафель способен повторить. — Не забывай, это искушение.              В этих словах есть что-то такое, что делает пещеру чуть более интимной, чем она уже есть. Это превращает предвкушение Азирафеля в нечто менее деликатное и более пугающее, заставляет его замешкаться, прежде чем сесть. Театр еще не изобрели (по крайней мере, шекспировский), в противном случае это напомнило бы Азирафелю о преждевременном погребении Джульетты в фамильном склепе, где-то в пугающе неопределенном пространстве между жизнью и смертью.       Но у него вызывает интерес сама формулировка. Тема. Человек… демон, затронувший эту тему.              — Ты когда-нибудь... — начинает он, но и сам не знает, что вызывает у него любопытство, отчего вопросы теснятся в его голове, терпеливо ожидая своей очереди быть озвученными. Он прочищает горло и бесстрастно машет рукой в сторону различных бутылок. — ...Ну, знаешь. С кем-нибудь еще.              Это сбивает Кроли с толку. Его рука дергается, когда он тянется к бутылке, а лицо морщится, как лист бумаги, складывающийся сам в себя.              — Конечно, нет, они же люди, — протестует он, кривя губы, прежде чем поспешно поправляется, стараясь сохранять невозмутимость: — Э-э... я имею в виду, не... не слишком часто.              Обстановка в пещере говорит об уровне чем-то привычного, что Азирафель не чувствует себя в состоянии оценить.              — Значит, ты склонен к чрезмерному употреблению алкоголя?              — Что? Нет, я просто... — Кроли небрежно почесывает челюсть, но на его лице застывает напряженное выражение, словно он готовится защищаться. — Я могу остановиться в любой момент. Уже делал это раньше. У меня начались приступы холодного пота и галлюцинации после того, как я попробовал резко завязать, но... это просто демоническая особенность, наверное.              Азирафель кивает с глубокомысленным видом и наконец несколько неловко опускается на противоположное одеяло.              — Звучит неприятно.              Пауза затягивается.              — Неприятно, ага, — мрачно бормочет Кроли, пальцами перебирая стеклянные горлышки бутылок с чем-то похожим на ласку. — Моя специальность.              Это кажется Азирафелю особенно странным. Он знает, что Кроли думает об Аде и о том, какое место он занимает среди других демонов, или, по крайней мере, считает, что может сделать обоснованное предположение. Однако в отношениях Кроли с ним все равно есть какая-то неуверенность: он, конечно, не назвал бы его другом, но и врагами они тоже не были. Враг его врага не может быть его другом, ведь он ангел и не может иметь врагов. Это противоречит самой его природе.              Но Кроли — демон. Несомненно, у него есть врожденное чувство, внутреннее пламя, которое движет им, как Божий свет — Азирафелем. Ангелы не могут не быть добрыми, праведными, и Азирафель такой же. Если демоны — полная противоположность ангелам... может, Кроли сам по себе исключение? Не творящий добро, но отвергающий зло?              Невозможно. Это просто невозможно.              — Демоны специализируются на материальных удовольствиях, — осторожно начинает Азирафель.              Кроли не отрывается от своего занятия, откупоривая большую изумрудную бутылку инструментом, похожим на рыболовный крючок.              — Материальных? — бросает он небрежно. — Что ты имеешь в виду?              — Физических, осязаемых, — поясняет Азирафель. — Ты искушаешь людей на совершение материальных грехов, и это пятнает их нематериальную душу. Я пытаюсь избавить их от этих желаний и дать им возможность заглянуть за пределы этого мира. В конце концов, загробная жизнь людей куда более долгая, чем земная, так что кратковременное материальное удовольствие не должно лишать их права на бессмертие души. — Он аккуратно складывает руки на коленях. — Ты сам говорил: для тебя важно «потворствовать» в этом материальном царстве. Тебя это больше не затронет.              Его слова как будто не мешают Кроли продолжать заниматься тем, что он делает. Он подносит кувшин к носу, нюхает, делает подавленное рвотное движение и принимается наливать темную жидкость в один из кубков.              — Итак, я так понимаю, — говорит он, — что источником проклятия людей является то, что они поступают по-человечески. И неважно, что моя сторона делает по этому поводу.              Азирафель поджимает губы.              — Я не это имел в виду.              — А прозвучало именно так.              — Наверное, я плохо донес свою мысль, — немного чопорно говорит Азирафель. — Я не могу проповедовать тебе слова Всемогущей и ожидать, что ты их поймешь. Если бы ты мог...              Кроли не клюет на приманку и наполняет другой кубок.              — Люди пьют, едят и трутся друг о друга — вот все, что у них есть в этой жизни, ангел, — со вздохом говорит он, ставя один из кубков (теперь уже умеренно наполненный) между ними и прислоняясь спиной к стене пещеры, прижимая к груди свой собственный кубок. Кроли оценивающе смотрит на него — лениво, с прищуром, совершенно расслабленно. — Если бы Всемогущая хотела, чтобы у них все было по-другому, ей не следовало бы помещать центры удовольствия в такие места на теле, которые доступны центрам удовольствия других людей. Или их рукам. Или ртам. Или... однажды я видел, как кто-то использовал свою стопу...              — Это мерзко, — поспешно укоряет его Азирафель, порозовев.              Кроли отмахивается от него с презрительным «пфф!».              — Это по-человечески.              — Это нечестиво.              — Это весело!              Азирафель бросает на него уничижительный взгляд.              — В грехе нет ничего «веселого», — назидательным тоном сообщает он.              — Ладно. Итак, чтобы убедиться, что я правильно тебя понял... Когда это делают люди, это грех, — невозмутимо продолжает Кроли, но глаза его озорно блестят. — Но, как удобно, когда это делаешь ты, это... нормально?              — Когда мы делаем это вместе, — беззастенчиво поправляет его Азирафель.              Кроли хмурится, как будто его только что посетила внезапная неуютная мысль.              — Мы... — он прочищает горло, — мы все еще говорим о выпивке?              Азирафель поднимает бровь и тянется к оставшемуся кубку.              — Я ничего иного и не предполагал.              Дюжина бутылок, наполненных различными спиртными напитками, кажется излишеством, учитывая, что два кубка с красным вином, похоже, не сильно повлияли на содержимое изумрудной бутылки. Цель сегодняшнего вечера — умеренность, а не пробуждение. Не потакание. И уж точно не обжорство.              Азирафель смотрит в темную зияющую пасть пещеры, представляя, что видит дом Елизаветы, беременную Марию на третьем месяце, у которой, судя по тому, что Азирафель успел заметить — издалека, конечно, — живот еще не проглядывает под одеждой. А вот ее кузина Елизавета, наоборот, должна родить со дня на день. Она старше, и ходят слухи об опасных родах, о растущей вероятности смерти Елизаветы или ребенка в процессе. Конечно, ни того, ни другого не случится.       Но Азирафель хотел бы... хотя бы поговорить с ними двумя, заверить их, что все происходит согласно плану Всемогущей и сложится именно так, как суждено. Он не совсем понимает, как это может утешить. Возможно, потренировавшись, он сумеет сделать свою речь более убедительной.              — Я прощаю тебя, знаешь ли, — говорит Азирафель чуть погодя.              Кроли окидывает его странным взглядом, насупив брови.              — Прощаешь за что? — спрашивает он скрипучим голосом, похожим на шелест гравия под тканью, на которой они сидят.              — За... — Азирафель сглатывает. — За то, что ты искусил меня выпить с тобой алкоголь. Я... хотел, чтобы ты знал. Что я прощаю тебя за это.              Гром, раздающийся вокруг них, звучит вовсе не как гром, а как отдаленный грохот барабанов. Кроли продолжает смотреть на него с пустым выражением на лице, плотно поджав губы, словно физически прикусывает язык. Азирафель ненадолго отводит глаза. Когда он рискует оглянуться назад, Кроли уже смотрит в свой кубок.              — Я не фанат прощения, — отзывается Кроли странным, почти небрежным тоном. — Оно подразумевает, что для меня есть путь куда-то в ином направлении, кроме как вниз.       Азирафель невольно наклоняется над его сложенными ногами. Это не делает их ближе, особенно когда Кроли в ответ отодвигается. Азирафель чувствует, как озабоченность проступает на его лице, а на кончике языка вертится ангельская банальность — то, что он сказал бы человеку с душой, способной на искупление, — и видит, как демон стискивает зубы, угадав его намерение.              Поэтому Азирафель сразу же отбрасывает эту мысль. Он поднимает свой кубок и протягивает его над бутылками.                    — Теперь мы говорим «твое здоровье», да? — спрашивает он.       Кроли кривит губы так, что на щеках появляются ямочки, но тоже наклоняется вперед.       — Твое здоровье, — говорит он, осторожно чокнувшись кубками. — Еще один ангел, ставший жертвой моего коварного плана по раздаче всего алкоголя для своего личного, демонического удовольствия. Аллилуйя.       Он запрокидывает голову, заглатывая вино без малейшего смакования, почти с силой, как будто ему приходится проталкивать его внутрь. Азирафель смотрит на пульсацию его горла под заплетенной в косу бородой, на то, как его локоны и косички рассыпаются по плечам. Один пучок волос зацепился за кадык, прилипнув к влажной коже. В этом есть что-то символическое, если бы Азирафель мог подобрать для этого слова. А так у него почти нет слов. Впадинка на ключице Кроли блестит в свете костра, кожа натягивается и проглядывает сквозь завязки его туники, редкие волосы на груди темные от влажности в воздухе. Азирафель думает в смутно ангельской, не склонной к задаванию вопросов манере, как выглядит его кожа под покровом одежды. Чудовищнее ли демон человека. Конкретно этот демон.       К тому времени, когда Кроли опускает голову, Азирафель запрокидывает свою и опустошает кубок. ***       Нью-Йоркский университет находится совсем недалеко от квартиры доктора Джайлса в Гринвич-Виллидж (теперь Азирафель знает, как это произносится), поэтому они совершают бодрую утреннюю прогулку до него, оживленно беседуя о египетском проклятии в соседнем музее, которое оживляет экспонаты по ночам. Ну, Билли с Мюриэль ведут оживленную беседу, Кроули просто молча следует за ними, а Азирафель все время чихает с того момента, как они вышли на улицу.       — Это скверна, — зачем-то поясняет Кроули, прихватив кофе из ларька, который попался им по пути. — Плоховато в рабочие дни, а утром еще хуже. Вся эта тьма все еще гноится. Хочешь горячего какао?       — Сейчас август, — гнусаво говорит Азирафель, хватая несколько салфеток и без особого эффекта прижимая их к носу. — И да, я знаю, что это вызывает, только... Я провел рядом с тобой много лет и никакого эффекта не ощущал.       — Польщен. Значит, никакого какао?       — Что? Да, конечно, никакого какао. — Кроули оплачивает общий заказ, молча передразнивая Азирафеля, драматично мотнув головой и скривив рот. Азирафель вежливо игнорирует его и продолжает: — Я был в Лондоне несколько месяцев и не испытывал такой острой реакции. — Он старательно умалчивает о том, что всепроникающее зловоние полностью покинуло Лондон после их... своего рода любовного свидания несколькими неделями ранее. Кроули не обращает внимания на опущенные слова, просто отходит в сторону, пока Билли незаметно прячет Мюриэль от посторонних глаз, пока та в это время ворует сливки из выдвинутой части ларька.       — Это Америка, ангел, — рассеянно, почти нарочито говорит Кроули. — Не знай я лучше, я бы подумал, что это она придумала зло. Просто его рассадник. Совершенно независимо от Ада, и я тут вообще ни при чем. Очевидно.       Азирафель жалобно шмыгает носом, не имея сил даже возразить ему.       — В Калифорнии все было не так плохо.       Кроули издает звук удивления.       — Правда? А мне казалось, что в Лос-Анджелесе должно быть хуже, чем в Нью-Йорке. Не говоря уже о Новом Орлеане. — Он перегибается через Мюриэль, чтобы взять несколько пакетиков с солью и перцем, как ни странно. — Давненько ты не был в Штатах.       Бросив салфетки в мусорное ведро, Азирафель протестует:       — В 2008 году тоже такого не было. Я бы помнил, будь иначе.       Кроули берет свой напиток и свистит остальным, чтобы они взяли свои. Азирафель с ужасом наблюдает, как он разрывает пакетики с солью и перцем и высыпает из содержимое прямо в чашку с эспрессо без всякого чувства самосохранения. Кроули закрывает крышку и делает глоток горячего напитка, испуская в конце вздох наслаждения.       — Добро пожаловать в последние времена, — весело говорит он.       Не похоже, что у Нью-Йоркского университета есть отдельный кампус, не то что у других подобных институтов, в которых Азирафель бывал в прошлом. Он кажется вплетенным в сам город, втиснутым в тысячи и тысячи других зданий, и лишь фиолетовые флаги указывают на его коллегиальный статус. Отдельные корпуса мало отличаются друг от друга по дизайну и строительному материалу, хотя в них много высоких окон, почти греческих колонн и затейливо вырезанных арок, через которые сейчас проходят молодые люди с рюкзаками. В нескольких углах стоят временные столы, установленные на первый день семестра, студенты-волонтеры в ярко-фиолетовых рубашках бесплатно раздают карты и дешевые безделушки. Здесь царит… не то чтобы спокойствие, но отдохновение от темной энергии, кипящей под остальным городом. Это совсем иной вид хаоса, и в легкости... ну, академического просвещения Азирафель находит кампус по-своему прекрасным. А вот кабинет доктора Джайлса — нет.       — Осторожно, тут фруктовые мухи, — предупреждает Билли и бросается к своему столу, чтобы взять стопку бумаг и ноутбук. Азирафель удивляется тому, что он вообще его находит. Точнее, сам стол. — Занятия у меня по два раза в неделю, после них — семинар, так что я буду отсутствовать несколько часов. Уверен, вы знаете все о том... не знаю, как пахла задница Иосифа или насколько плохим пекарем была Руфь, но если местонахождение и назначение Книги Мертвых скрыто где-нибудь в текстах на Земле, то эта информация точно будет где-то здесь.       — Или Книги Жизни, — нарочито громко произносит Кроули.       Билли на долю секунды замирает, несколько раз моргает, а затем продолжает, как ни в чем не бывало, закинув свою сумку на плечо.       — Или Книги Жизни, да, — рассеянно отвечает он.       Мюриэль входит в захламленный кабинет последней, обводя взглядом возвышающиеся полки, шаткие стопки книг, несколько пыльных стеклянных витрин с древними артефактами, явно стоящими больше, чем защищающие их меры безопасности. Мюриэль чуть не затоптал поток студентов, через которых им пришлось пройти по пути в этот скрытый коридор факультета. Она благоговейно говорит:       — О, здесь так много книг! Доктор Джайлс, как вы думаете, где нам лучше...       — Нет, ребенок, ты пойдешь со мной.       Словно через нее прошел разряд тока, Мюриэль вскидывает голову и устремляет на доктора Джайлса пустой взгляд.       — Я? — спрашивает она придушенным голосом.       Билли даже не смотрит в ее сторону, щелкая разными лампами, чтобы в комнате стало светлее. Одинокое окно закрыто жалюзи, шторы задернуты — идеальная обстановка для архива.       — Да, мне нужно, чтобы ты мне помогла, внесла свой вклад. — Он идет к выходу из кабинета, огибая книги и беспорядок, по дороге добавляя: — Последний раз, когда у меня была помощница, возникла крупная проблема в стиле «Девушки Миллера» — не спрашивайте — так что университет не даст мне еще одну. Придется тебе взять на себя эту роль.       У Мюриэль от этой новости в глазах буквально вспыхивают звезды, и она тут же обращается к Азирафелю с Кроули.       — Можно мне, пожалуйста, пойти с доктором Джайлсом на урок про Опру? — с надеждой спрашивает она, чуть ли не подпрыгивая от волнения. — Пожалуйста?       — Я... почему ты... — недоумевающе начинает Азирафель, тогда как Кроули решительно говорит: — Нам все равно.       — Отлично! Мне пора, но начните с... не знаю, может, с Судного Дня, настоящего дня Страшного Суда. Про семиголовое чудовище или, кажется… там что-то о трубах? Конкретика конца света на Земле отдельно от суда — это то, в чем я менее всего подкован, а с учетом вашего библейского опыта и моих знаний апокрифов мы можем углубиться в вопрос. — Он подмигивает им обоим и щелкает языком, а затем мотает головой в сторону двери, смотря на Мюриэль. — Мы уходим.       Дверь за ними захлопывается, и Азирафель с Кроули остаются одни.       По-настоящему одни.       Они впервые после Бентли остаются наедине за закрытой (и запертой — Азирафель проверил) дверью, что Азирафель слишком остро осознает. Ему интересно, испытывает ли Кроули схожие чувства. Потенциальные возможности роятся вокруг них, словно выпущенные из бутылки, причем им некуда деваться — только наружу, только друг к другу. Он бросает косой взгляд на Кроули, который тут же отворачивается, и подавляет вздох.       Потому что, как обычно бывает между ними, вполне логично, что с этим осознанием пространство между ними сразу же наполняется ужасной неловкостью.       Кроули первым ломает лед.       — Много... — начинает он натянуто и разворачивается, оглядывая узкие переполненные полки, паутину на слишком высоком потолке, подозрительное пятно на одной из потолочных плиток и прямо под окном, ужасно напоминающее плесень. Кроули в своем костюме-тройке (созданном чудом), выглядит среди всего этого просто уморительно неуместно, — ... книг, — неловко заканчивает он, словно чуть было не решился сказать кое-что гораздо хуже.       Азирафель, напротив, выглядит и чувствует себя как дома.       — Да, — вздыхает он, делая глубокий, успокаивающий вдох, который заметно помогает в борьбе с аллергией, преследующей его все утро. Кабинет доктора Джайлса нельзя назвать красивым, нет, но Азирафель все равно видит в нем красоту. Он чувствует запах пыли, остатки очистительного средства, к которому прибегал уборщик прежде, чем сдался и перешел в соседний кабинет, различные виды бумаги и впитавшиеся в них масла. Здесь нет зловония, нет летнего зноя без тепла жизни. Это убежище, встроенное в город, выдолбленная в нем пещера божественности, прозрения, тишины и, прежде всего, знания.       Он бросает взгляд на Кроули, который на этот раз не отводит глаза, и замечает мягкую улыбку в уголках его рта.       — Ты скучаешь по этому, — говорит Кроули без предисловий. — По своему книжному магазину. По тому, каким он должен быть.       Азирафель не сразу отвечает, наклоняясь вперед и щурясь на ряд книг на ближайшей полке, сложив руки на пояснице.       — Да, — в итоге признает он с некоторой укоризной в голосе. — Интересно, почему сейчас он напоминает склад ИКЕА? Воистину одна из загадок жизни.       Кроули практически слышно закатывает глаза.       — Ты это заслужил, ангел. Тебе повезло, что я не использовал их для растопки.       — Знаешь, я думал, что ты поступил хуже. Думал, ты взял и продал их.       — Да, конечно, потому что я специально навел тебя на эту мысль.       Азирафель фыркает, но тут же одергивает себя, пока они не потеряли еще один день на препирательства. Хотя доктор Джайлс был не главной причиной, по которой он хотел посетить Нью-Йорк (даже в тройку лидеров не входил), он не может отрицать, насколько это отличная возможность. Все окружающие их тома связаны с его нынешним затруднительным положением — затруднительным положением, от которого страдает весь мир. Это, конечно, не книга пророчеств, направленная на решение проблем по мере их появления, но разве не этим, в конце концов, являются библейские тексты? Пророчествами, описывающими то, как все должно произойти. Азирафель мог бы провести в этом кабинете годы, читая имеющиеся тут книги с тем благоговением, которого они заслуживают.       Но у него нет лет. И хотя Азирафеля не покидает ощущение предчувствия, осознание того, что его конец близок, как все более заметная, надвигающаяся пелена вдали, застилающая свет дня... он хочет будущего, в котором у него будет время читать эти и многие другие книги.       Он также хочет снова поцеловать Кроули — и не останавливаться на одном поцелуе. У него есть только эти две причины для борьбы, содержащие между собой бесконечные возможности, и он держится за них так крепко, как только может, прежде чем потеряет волю сражаться навсегда.       — Мне нужно почитать о семиголовых чудовищах, — начинает Азирафель и решительно кивает сам себе, проводя пальцами по ряду кривых мягких корешков, обтрепавшихся по краям. — Я всегда воспринимал Откровение скорее как метафору, но... возможно, это было слишком оптимистично с моей стороны. Значит, мне нужно найти что-нибудь, связанное с самим «Судным Днем», с тем, как он будет выглядеть на Земле, а не просто с философией его наступления. Начну с этого.       Кроули изо всех сил старается не смотреть на Азирафеля.       — Ладно, ага, — быстро отвечает он. Для человека, который жалуется на литературу на каждом шагу, он справляется с текущей ситуацией примерно так, как и следовало ожидать. — У нас одинаковые «слепые зоны», полагаю, так что я просто... послоняюсь тут вокруг. Это совсем не в моей компетенции — я знаю о последних временах не больше, чем ты.       Это вопиющая ложь, и так было еще до рождения Адама. Азирафель поднимает бровь.       — Ты будешь «слоняться»? — плоским тоном осведомляется он. — Ты не «слоняешься».       — Я… — Снова этот взгляд человека с запором, а потом Кроули огрызается: — Ты еще многого обо мне не знаешь. Возможно, теперь я слоняюсь. — Азирафель открывает рот, чтобы высказать очередной протест, но Кроули оказывается быстрее. — Просто… просто читай про свой чертов Судный День, ладно? Я найду, чем заняться.       Азирафель физически прикусывает язык, но не высказывает своих мыслей, настороженно изучая спину Кроули.       «Ты мне лжешь, — довольно громко думает он, блуждая взглядом по телу Кроули, словно пытаясь запомнить его — словно его уже нет. — Ты мне лжешь, а у меня не осталось времени, чтобы выяснить, почему».       Точно. Судный День.       Первые полчаса проходят бесплодно, несмотря на плодовых мух. На первой полке он сразу же находит несколько второстепенных текстов, подборки эссе из специализированных теологических журналов. Ни одна из книг не дает ему вдохновения (неважно, метафорического или боговдохновенного), не говорит ничего особенного. Библейский текстологический анализ, составляющий более 75 процентов библиотеки, он также игнорирует; ему не нужно читать то, что, по мнению людей, написано в Библии, когда это может оказаться даже не подлинными словами Всемогущей.       Однако есть одна полка в глубине кабинета, которая заставляет Азирафеля помедлить и присмотреться к ней.       Большая часть офиса Билли неорганизованна, в ней нет никакой внутренней логики, что Азирафелю довольно близко. Но эта конкретная полка аккуратная, упорядоченная. Сплоченная. Каждая книга на ней имеет одинаковую яркую цветовую гамму, одинаковый шрифт на глянцевых корешках и одного и того же автора — Чарльз Рэйберн. Все книги из одной серии «Руководство по выживанию в Судный День», аккуратно упорядоченные с 1 по 7 том, причем все датированы годом ранее, как будто были опубликованы одновременно. На фоне разваливающихся томов, разрозненных листов бумаги, безделушек и антиквариата, захламляющих все остальное пространство офиса, эта аккуратная изолированная полка скорее напоминает оазис посреди пустыни. Можно сказать, светящийся, хотя непонятно, почему. Азирафель осторожно достает первую книгу серии.       «Этап 1: Библия строителя бункеров» называется это издание. На обложке изображен мужчина с каштановыми волосами и короткой, слегка неухоженной бородой, одетый в открытую клетчатую рубашку поверх футболки с графической надписью «Второзаконие 23:1». На нем желтая каска, защитные очки, и он скорее балансирует кувалдой, чем орудует ею. «Потому что кому нужен солнечный свет?» — гласит слоган на обложке.       Азирафель выразительно поднимает брови. Несмотря на пугающе современный вид книги, он чувствует странную необходимость открыть ее, хотя бы для того, чтобы пролистать с неопределенным любопытством.       Азирафелю не требуется много времени на чтение, чтобы прийти к выводу, что этот Рэйберн явно безумен. Под разделом «Местоположение, местоположение, местоположение!» написано: «В Айове так много пустых мест, что, думается мне, большинство из них можно занять по праву сквоттеров или типа того. Цель — построить свое подземное убежище побыстрее, пока федералы не заметили». Некоторое время Азирафель продолжает читать просто из академического любопытства к тому, насколько запутанным может быть человеческий разум.       Однако проходит время, а страницы все перелистываются и перелистываются... Азирафель понимает, что в руководстве есть и другие части. Обоснование выбора дизайна, (несколько) реалистичное описание того, как будут выглядеть последние времена не в теологическом смысле, а для людей, живущих на Земле в это время. «Не будет солнечного света. Кислотные дожди. Конечно, вам ни о чем из этого беспокоиться не придется. Вы будете больше похожи на крота, когда все это обрушится на головы остальных». Далее он рассказывает о том, как это пережить, как избежать суда так или иначе. Никакой утопии с Мессией и никакой огненной ямы с проклятыми; как остаться на Земле после того, как все остальное будет уничтожено.       Как выжить.       Нет... как спрятаться.       «Когда Бог низверг ангелов и сжег их крылья, Он вытеснил их в Землю. В последние времена Земля очистится от всего к Судному Дню. Я помогу вам превратиться в вирус, который она не сможет уничтожить».       Азирафель бросает взгляд на Кроули, который склонился над столом Билли, увлеченно читая эссе и различные (скорее всего, личные) записи, беспорядочно разбросанные по нему. Азирафель задерживает на нем нежный взгляд, а затем настойчиво переводит его на книгу в руках.       На полях нацарапаны заметки, предположительно самого доктора Джайлса. Рядом с отрывком о том, как правильно (и гипертрофированно) запечатать свой подземный бункер: «??? ГДЕ ТЫ ВОЗЬМЕШЬ КИСЛОРОД, ИДИОТ?». В третьей книге, посвященной использованию энергии и прочим необходимым в быту вещам, Билли написал: «ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ КИПЯТИТЬ СВОЮ МОЧУ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ СВЕЖЕЙ ВОДЫ, ЕСЛИ НЕ СОБИРАЕШЬ ПАР. ТУПИЦА. ТЫ ПРОСТО СВАРИШЬ СУП ИЗ МОЧИ». В пятой книге о войне, которая разразится в Раю, в списке (несуществующего) оружия, которым можно убить ангела, более половины перечисленных предметов имеют надпись «ЭТО ИЗ «СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОГО»». Позже, когда Рэйберн обсуждает, какой жанр музыки с наибольшей вероятностью ослабит «способность ангела издавать громкий визг», там просто нарисовано растерянное, прищуренное карикатурное лицо.       Но, несмотря на это, доктор Джайлс аккуратно расставил все книги серии на полке и нашел время, чтобы оставить свои пометки в каждой из них.       «Что за Бог проклинает кого-нибудь на вечность в адском огне только за то, что он задал несколько вопросов? Он что, коп? — говорится в шестой книге, раздел выделен. — Ни на секунду не думайте, что ангелы — ваши друзья, а демоны — враги. Не похоже, чтобы демоны пытались покончить с этим миром. Кроме того, людям не нужна помощь демонов, чтобы понять, как грешить. Если бы Бог не хотел, чтобы мы сношались, ему не стоило делать процесс таким веселым».       И когда Азирафель достает седьмую и последнюю книгу…       — Что это у тебя там?       В скрипучем от долгого молчания голосе Кроули слышится легкая тревога. Азирафель с трудом возвращается мыслями к настоящему, к своим ноющим ногам, к своему неподвижно застывшему телу. Он нащупывает часы, висящие на жилете, вдруг осознав, что словно бы находился в трансе последние... боже правый, три часа.       Он медленно возвращает шестую книгу на полку. Теоретизирование событий Вознесения — не такая уж уникальная дисциплина, особенно для американца со Среднего Запада, каким представляется Чарльз Рэйберн; сами книги вряд ли можно назвать научными, так как они по крайней мере наполовину состоят из картинок и графиков. Язык разговорный и порой до странности инфантильный. Весьма значительное количество опечаток. Но... что-то в них есть. Что-то о смерти, погребении и лиминальном пространстве, которое окружает необходимый ход событий. Даже если этот конкретный автор на дюжине страниц рассказывает о своих любимых фильмах про «зомби».       И все же... Азирафель невольно вспоминает о трех нацистах, вернувшихся на Землю, как о живых мертвецах из ада. Вспоминает об Элспет, когда она принесла тело малютки Мораг к врачу, скупающему трупы. Вспоминает о том, как солгал Раю, сказав, что дети Иова были убиты до того, как Кроули... ну, вернул их к жизни.       Он так глубоко погружается в размышления, что даже не замечает Кроули, стоящего перед ним и машущего рукой перед его пустыми глазами. Азирафель моргает, возвращаясь в настоящее.       — Эй, — осторожно зовет Кроули, — ты в порядке?       И как Азирафелю на это ответить? «Да, все тип-топ, — сказал бы он в другой жизни, если бы был чем-то озабочен, но слишком англичанин, чтобы затронуть эту тему в вежливой беседе. Возможно, он набрался бы храбрости и добавил невзначай: — Ну, за исключением одной маленькой детали, самой крошечной — я понятия не имею, кто я такой, если не ангел Божий. Если не Азирафель. Как может одна ничтожная, не имеющая никакого значения чернильная каракуля на бумаге охватывать всю мою сущность? Как мои воспоминания могут быть заражены божественностью, словно болезнью от Бога, когда ангелы полностью состоят из этой болезни?»       «Если Вселенная разделена на то, что есть, и то, чего нет, то куда я могу деться?»       — Азирафель, — более резко, чем прежде, зовет его Кроули.       — Ю-ху! — Раздается стук в дверь, и игривый голос осведомляется: — Вы там одеты?       Кроули бросает на Азирафеля напряженный, нечитаемый взгляд, когда дверь со скрипом открывается, и в кабинет входят доктор Джайлс с Мюриэль, причем оба выглядят немного бодрее, чем раньше. Их глаза блестят от научной беседы, которую они явно вели. Азирафель цепляется за них, как за спасательный круг, и встряхивается, окончательно возвращаясь в настоящее.       — О, слава Богу, штаны на месте. — Билли с размаху бросает сумку на пол, несмотря на то, что в нем, предположительно, находится его портативный компьютер. — Я говорил Клептодетке, что все может быть.       Мюриэль входит, прикрыв глаза руками, и натыкается на шкаф с документами.       — На них есть штаны? — спрашивает она с налетом паники.       — О да. Здесь практически как в мормонской общине.       Тишина быстро снова становится неуютной. Билли внимательно смотрит на них обоих и замечает тщетную попытку Азирафеля изобразить какое-то подобие человеческого выражения на лице. Он кривит губы, так что под щетиной мелькает небольшая ямочка, и принимается медленно перечислять:       — Стеклянные глаза, аура замешательства, легкое возбуждение... Подсели на книги Рэйберна, не так ли? — Последнее он произносит знающим тоном, не вполне спрашивая.       Азирафель не спрашивает, как он уловил связь... по крайней мере, в отношении первых двух пунктов. От книг в глубине кабинета исходит такое непонятное излучение, что Азирафель не удивился бы, что его воспринимают и люди.       — Я осилил первые шесть, — признает он. — Потребовалось больше времени, чем обычно. Этот малый пишет в... увлекательном стиле.       — Интересное определение его работ. Чувак явно псих. И седьмая книга — самая безумная. Я до сих пор думаю, что он плагиатил «Дары Смерти», когда писал ее, там есть немного о Волдеморте, но независимо от этого... — Билли пренебрежительно машет рукой. — По крайней мере, в них что-то есть, и я не единственный, кто так думает. Парень в прошлом году был сенсацией, ударение на был. Никто больше не говорит о нем, учитывая... — Он кивает в сторону окна, на мир вокруг них, — сами знаете. Хотя все это довольно хреново. Например, даже издательство парня...       — Мы здесь не для того, чтобы просто болтать ни о чем, — ледяным тоном перебивает Кроули, делая полшага вперед, чтобы вклиниться в разговор. — Вы привели нас в свой офис не просто так. Не могли бы мы наконец заняться делом?       Билли находит небольшой квадрат пустого пространства на своем столе, садится на его край и скрещивает руки. Кажется, его не беспокоит грубость Кроули.       — Так давайте поговорим. О Книге Жизни, о том, где она спрятана на Земле. Или — и я не могу не подчеркнуть это — о том, где находится Книга Мертвых. Именно на ней мы должны сосредоточиться.       — Может ли находка Книги Мертвых остановить казнь Азирафеля? — твердым, но умоляющим голосом спрашивает Кроули.       — Мы не знаем, существует ли Книга Мертвых. — Азирафель все еще чувствует, что должен настоять на этом.       На это Билли щелкает пальцами, и на его лице появляется выражение неприкрытого облегчения.       — Да, доказательство того, что книга существует. Вчера вечером я вскользь упомянул о нем, знал же, что что-то забыл. Я уже принял свой жевательный каннабидиолом, так что странно, что вы вообще чего-то от меня добились...       — Книга Мертвых, — нетерпеливо произносит Кроули, терпение которого, похоже, совсем истончилось. — Существует ли она и что она делает?       — О, она существует. На этот раз не просто очередная сказка. — Он невинно подмигивает Азирафелю, несмотря на колкость. — Библейский канон подтверждает мои слова. Книга Жизни и Книга Мертвых необходимы для Второго Пришествия Христа, но только в одной из них есть имена людей, которые будут осуждены на проклятие. Если мертвые восстанут из могил и Земля возродится в «Новую Землю», то Мессия должен будет провозгласить список только тех, кто должен быть удален из нее. Проклятых. Книга Жизни — это просто побочный продукт.       — Книга Жизни нужна для суда, да, — с трудом соглашается Азирафель. — Все Второе Пришествие — это территория Рая. Но... если бы Книга Мертвых существовала, я бы о ней слышал, особенно если бы она была нужна для Судного Дня. Ну... просто она уже должна была появиться.       На лице Билли начинает расцветать выражение щенячьего восторга.       — Вы говорите, что я ошибаюсь?       — Я просто говорю, что... — очень нерешительно начинает Азирафель.       — Откровение ссылается на несколько книг о времени суда, — перебивает он, спрыгивая со стола. Азирафель недовольно захлопывает рот. Билли цитирует, явно по памяти, выбирая одну из своих больших книг из ближайшей стопки: «И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими». По-моему, предельно ясно, что она существует.       — Мне казалось, вы говорили, что события Откровения не входят в вашу компетенцию, — раздраженно отвечает Азирафель.       — Да, про семиглавого зверя. Меня это каждый раз выбивает из колеи.       — Нет, я имею в виду… послушайте, мы не можем доверять переводам. — Азирафель говорит в широком смысле, но Билли, конечно же, ухватился за самый очевидный.       — Это правда, — соглашается он и бросает пыльный фолиант на пол, а затем берется за еще более пыльный. Мюриэль тут же поднимает его с пола. — Хорошо, что я говорю на церковном греческом. Biblia, bibliois — оба слова используются в оригинальном переводе, оба во множественном числе. Обе книги нужны для Судного Дня, и если бы мне пришлось выбирать одну, чтобы в теории украсть ее, чтобы остановить Второе Пришествие, то это была бы та, которая буквально нужна самому Христу, чтобы понять, кого нужно выкинуть в первую очередь.       — Насрать нам на теорию, — шипит Кроули, заметно ожесточившись. — Мы пришли к вам за практикой...       Азирафель касается руки Кроули, прежде чем тот успевает снова завестись, и спрашивает Билли, и сам пытаясь не вспылить:       — Тогда почему о Книге Мертвых не сказано более определенно ни в письменных текстах, ни, не знаю, на почти четырехлетних встречах, которые я проводил в качестве Верховного Архангела...       — Не знаю. Может, они намеренно скрывали ее от вас. Но, если уж на то пошло, в Книге Юбилеев тоже несколько раз упоминается вторая книга, один раз в главе… 35? Может быть, в 36-й? — Еще одна книга падает на пол и тут же быстро подбирается. — Отвязное чтиво, но там говорится, что если ты поступишь плохо по отношению к ближнему, то Бог не только обрушит на тебя кару содомскую — буквально, глава в основном звучит так: «Помнишь Содом? Помнишь, что я сделал с этими педиками?» В общем… но. Но! Если пожелаешь зла своему ближнему, твое имя не только будет вычеркнуто из книги праведности, но и добавлено в книгу, предназначенную для уничтожения. Так что? Две книги. Я могу продолжать.       — Не надо, — тут же отвечает Кроули, отходя от Азирафеля и побуждая его опустить руку.       Праведность. Разрушение. Жизнь. Смерть. Благословенные. Проклятые. Азирафелю кажется, что его мозг нарезает круги внутри черепной коробки.       — Мне сказали, что, если стереть мое имя из Книги Жизни, я перестану существовать, — медленно произносит он, вычленяя слова из тумана. — Вы сказали вчера вечером, что книга должна быть на Земле. Мюриэль сказала несколько месяцев назад, что это Книга Жизни, а не Книга Существования; что Книга Жизни не может стереть людей из прошлого, настоящего и будущего. Простите меня, если я немного запутался в том, как сложится моя судьба.       — Ты сказала ему об этом? — Билли спрашивает Мюриэль, приподняв брови над очками, и протягивает в ее сторону сомкнутый кулак. — Молодец, детка.       Сияющая Мюриэль пожимает его кулак словно в рукопожатии над книгами, которые держит в руках.       Билли никак это не комментирует, вместо этого спрашивая Азирафеля:       — Вы хотите знать, почему вас можно удалить из Книги Жизни, верно? Почему, когда людей удаляют, они просто переходят в Книгу Мертвых, но почему, если ваше имя стирается, вас полностью уничтожают?       — Да, было бы замечательно, — с облегчением отвечает Азирафель, и Билли кивает.       — Вымарывание.       — ... Вымарывание?       — Вымарывание!       На этот раз Билли роняет книгу, которую держит, прямо в руки Мюриэль. Затем он протискивается мимо Кроули, который издает возмущенный вопль, и взбирается на шаткий пыльный стул, чтобы добраться до самой высокой полки в кабинете. Несмотря на свой высокий рост, он все же с трудом дотягивается до нее.       — На иврите, — говорит он напряженным голосом, — есть слово, которое означает… Господи, я слишком стар для этого…       Сжалившись над ним, Азирафель чудесным образом перемещает книгу, за которой он тянется, прямо в его протянутую руку. Кроули немедленно одобряет это чудо.       Насколько известно Азирафелю, это первое показательное использование чуда, которое кто-то из них совершил в присутствии человека. До сих пор Билли просто... верил им на слово. Когда книга падает ему в руку, Билли пару секунд моргает, как бы изучая ее, а затем отлипает и спрыгивает обратно, как будто его и не прерывали метафизическим образом.       — Перевод слова «вымарывать» происходит от древнееврейского слова «machah», — начинает Билли, похоже, точно зная, что искать в (наверняка) малоиспользуемом томе, учитывая его местоположение. — Оно используется почти исключительно при удалении имен из Книги Жизни. В Исходе 32, Псалмах 69 и где-то в Иеремии оно используется для противоположного: стирания грехов. Но это не похоже на удаление чернил, это… в буквальном смысле означает «вымывать», как грязную посуду в Книге Царств. Это означает не полное и окончательное искоренение из прошлого, настоящего и будущего, а удаление, то есть то пространство, из которого удалено имя, все еще существует по умолчанию. Забавно, но если вы настроены на иронию, то соседнее слово «mashach»…       — Мы говорим на иврите, знаете ли, — встревает Азирафель, которому обычно нравится ирония, но не тогда, когда кажется, что его разум расходится по швам. — Вымарывание, «machah». Это слово также означает разрушение. Помнится, оно использовалось для обозначения Ноева потопа в Бытии.       Билли впивается в него долгим нечитаемым взглядом, в котором сквозит нечто сродни жалости.       — В Библии не говорится, что случилось с людьми, погибшими во время потопа, — осторожно говорит он. — Что случилось с природой их душ. Праведные они или нет. В какой книге они находятся. Все, что я знаю, — вода в Библии обладает большим значением. — Он целенаправленно переводит взгляд между Азирафелем и Кроули. — Она может очистить душу, она может очистить планету. Бог очень любит воду, святую или нет.       Азирафель не смотрит на Кроули, когда с сомнением замечает:       — Вы предполагаете, что Ноев потоп... стер миллионы людей? Так же, как и я буду стерт на Рождество?       — Вымараны. И я предполагаю, что места, где были их имена, все еще остаются в Книге Жизни, где бы ни блуждали их души, если не в Раю или в Аду. — Билли подбирает слова очень, очень тщательно. — А это значит, что если в ближайшие несколько месяцев мы не добьемся успеха и вас вымарают... Вы попадете туда, где находятся эти люди. И есть шанс, что вас можно будет вернуть. Так что, может быть...       — Это не вариант, — прерывает его Кроули на удивление свирепым тоном. — Вы не можете уверенно это утверждать, просто… просто не можете.       Билли нервно облизывает губы.       — Вы правы, не могу, — признает он, — но если бы вы только позволили мне... Для Бога важны оригиналы, реверсирование. Вот в чем смысл всего этого, не так ли? — Билли обводит книгой кабинет и мир за его пределами. — В Бытии человечество было свободно от греха. В конце концов, грех будет удален. Он просто возвращает нас всех к началу своего творения, исправляя ошибки, которые мы совершили. — Он бросает на Кроули пристальный взгляд, но в остальном не поднимает вопрос об их соответствующих ролях в этом начале. — Нет такого понятия, как ничто, особенно учитывая, что определения вещей — это то, как мы видим мир, определяем его для себя. Есть материя и есть пространство, есть добро и есть зло, есть… тепло и есть холод, да, но это всего лишь понятия. Ваше имя не превратится в ничто в Книге Жизни… останется место, где было ваше имя. То же самое с душами проклятых. Вот на чем вам нужно сосредоточиться.       — Честно говоря, исходя из этого, становится ясно, что нужно делать, и это не поиск Книги Жизни и не определение… пустоты после того, как кого-то стирают, — продолжает он. — Вместо этого нужно вернуть людей на их изначальные места, ведь они не были списаны или полностью удалены со страниц. Их места все еще есть в Книге Жизни, и именно поэтому грешники могут покаяться. Повторно раскаяться. Они повторно возвращаются в праведную книгу. Бум. Проблема Второго Пришествия решена.       Он произносит последнюю фразу с окончательностью, с апломбом, похожим на то, как король делает официальное заявление, не оставляя места для возможных споров и жалоб. Последовавшее за этим молчание поражает своей растерянностью.       — ...Простите, а как именно она решается? — неуверенно спрашивает Азирафель.       — Найдите Книгу Мертвых, — медленно произносит он, — и уничтожьте ее. Каждый проклятый человек вернется в Книгу Жизни, и никто не будет осужден.       — А что будет с душой Азирафеля, когда наступит Рождество? А? — срывается Кроули, словно слишком туго натянутая струна. Его глаза ярко-желтые даже за очками, практически светятся. — А как насчет душ, погибших во время потопа, о котором вы только что говорили? Как насчет людей, которые жили и умерли до Христа? Вещи могут быть уничтожены, Джайлс, для этого они и были созданы. Бог делает это каждый гребаный день.       — ...Я же сказал, что не знаю, где эти души. Если вы не знаете, то никто не знает, — говорит Билли, снимая очки, чтобы протереть глаза ладонями. Похоже, ему больно это признавать. — Но я могу узнать при должном изучении литературы. И лоботомии, может быть. Это не та проблема, которую нужно решать утром понедельника, и решение займет у меня некоторое время, если его вообще можно найти.       — Потрясающе, — рычит Кроули и поворачивается, чтобы уйти. В последний момент он останавливается, но принимается вышагивать по кабинету, словно загнанный в ловушку зверь. — Бесполезный визит, Азирафель. Ты был прав.       Но в мозгу Азирафеля зашевелилась какая-то смутная мысль. Если бы он только мог...       — Только не демоны, — медленно говорит он Билли, пока Кроули продолжает расхаживать взад-вперед, небрежно опрокидывая стопки пустых контейнеров из-под еды. Азирафель краем глаза следит за его беспокойной фигурой. — Если мы... То есть если Книга Мертвых будет уничтожена, это уничтожит и записанных в ней демонов, верно? Они исчезнут в небытие, как ангелы из Книги Жизни?       — Ну... если бы мне пришлось заключить пари, — медленно произносит Билли, судя по всему ничуть не обиженный язвительностью Кроули, — я бы сказал, что каждое имя вернется на свое прежнее место в Книге Жизни. В том числе и нечеловеческое.       Азирафель замирает, как и Кроули, который едва не падает из-за этого.       В офисе становится на несколько градусов холоднее. Если бы руки Мюриэль не держали в данный момент стопку книг, она бы неистово махала ими в сторону Билли, как бы говоря: «Замолчите! Прекратите, прекратите!» Но Билли даже не смотрит в ее сторону, не замечает ее выпученных глаз и отчаянной попытки что-то сказать, не осознает, какой опасности он их всех сейчас подвергает.       Поэтому он продолжает:       — По-моему, решение вполне очевидно, если мы хотим обойти всю эту хренотень и спасти Азирафеля и весь мир одним махом. — Билли хлопает в ладоши, задумчиво потирая их. Его глаза горят, словно солнечный свет, пробивающийся сквозь полированные фракталы витража. Но тепла он не приносит. — Найдите Книгу Мертвых. Используйте свое положение Великого Герцога, чтобы проклясть Азирафеля и сделать его демоном. Затем, чтобы завершить Судный День до его начала, уничтожьте книгу и верните все души в Книгу Жизни, включая вашу. — Профессор, похоже, чрезвычайно горд собой. — Вы оба снова станете ангелами! Беспроигрышный вариант. Очень простое решение, если подумать.       Некоторые люди переступают грань нематериального, занимаясь гаданиями и ясновидением; семейная линия Анафемы Гаджет не первая и уж точно не последняя. Доктор Билли Джайлс явно не из таких людей, иначе, возможно, смог бы уловить демоническую энергию, которая только что проникла сквозь половицы, бурля, как раскаленная смола, или ангельскую кислоту, которая облепила метафорические кости здания, как прямые солнечные лучи — разлагающуюся тушу, в попытке удержаться от сжигания города Нью-Йорка через преломляющую линзу божественности. Ни о какой идеальной обстановке для архивов и речи бы больше не шло.       — Ладно! — с воодушевлением восклицает Кроули, неискренне ухмыляясь и демонстрируя при этом слишком много зубов. — Кто хочет пообедать? ***       Доктор Джайлс ведет их в кафе неподалеку от кампуса — с местами на открытом воздухе и ингредиентами, которые кажутся не совсем съедобными, но при этом возмутительно дорогими. В забегаловке есть места как внутри, так и снаружи, и поскольку бурная энергия окружает группу, как сердитое шипящее облако, доктор Джайлс принимает решение усадить их на улице под навесом, который не особо защитит их в случае вызванного демоном урагана. Он захватил многоразовую продуктовую сумку, чтобы нести в ней книги, которую передал Мюриэль, в данный момент держащей ее на коленях, обхватив руками, как будто это ребенок.       — Еда, — говорит Кроули, как только они рассаживаются, и без обиняков сует меню в руки Азирафеля. — Ты заказываешь еду.       Азирафель не любит, когда им понукают, и уж точно не тогда, когда... понукают природой его души. Он бросает меню обратно на стол и скрещивает руки на груди.       — Я не голоден, — заявляет он, не в силах сдержать раздражение в голосе. Не помогает ему и то, что аллергия снова дает о себе знать — не более чем легкое похрипывание, но все же оно не позволяет ему отвечать с должной невозмутимостью.       Кроули никак не реагирует на эти слова, по крайней мере, языком тела. Несмотря на статическое электричество, окружающее их, демон, кажется, специально изображает стоицизм, и у него это удивительно хорошо получается. Как будто у него большой опыт актерской игры.       — Я все равно куплю тебе что-нибудь, — говорит он голосом на несколько октав ниже обычного. — Чего ты хочешь?       — Что бы ты ни купил, это будет пустая трата продуктов. Я буду просто смотреть на еду.       — Хорошо. — Кроули скрежещет зубами, водя челюстью туда-сюда. — Тогда на что ты хочешь смотреть?       — Рубен на растительной основе неплох, — негромко говорит Билли, целенаправленно изучая меню. — Хотя, знаете, «неплох» — довольно гибкий термин в наши дни. Ребенок, ты ешь что-нибудь?       — Пока не могу понять, — беспокойно говорит Мюриэль, которая в какой-то момент снова надела козырек, и ее кудри торчат из макушки, как нестриженый куст. — Меня смущает жевательная часть.       — Начнем с супа.       — Есть ли в меню телятина? — вежливо спрашивает Азирафель у Билли. — Или овсянка? Это птица, которую едят целиком, после того как ее долго мучают и затем убивают. Во французской кухне ее принято есть, покрывая ей голову тканью в попытке скрыть свой проступок от Бога. — Он намеренно не смотрит на Кроули, на то, как его руки незаметно сжимают меню. Продолжает умоляюще: — В ресторане есть овсянка? Мне даже салфетка не нужна.       — О-о! — отвечает Билли.       — Здесь есть канноли с миндальным кремом, — рассеянно размышляет Кроули, скользя взглядом по меню и предпочитая не вступать в разговор. — Ты любишь канноли. И миндаль. Почему бы не совместить их?       — Боюсь, это недостаточно грешно. И даже не особенно чревоугодно.       Кроули невозмутимо выгибает бровь.       — Я знаю, что ты пытаешься сделать, — говорит он по-прежнему раздражающе ровным голосом. — И это не сработает, учитывая, что я буду есть с тобой. Это уравновешивает нас, помнишь? Моральное перетягивание каната, никаких шансов заработать за это проклятие. Думаю, сам я выберу веганскую колбасу.       — Еще бы, — ворчит Азирафель себе под нос.       — Ладно! — Кроули кладет меню на стол и поднимается на ноги. Голос у него фальшиво воодушевленный, громкий, и он застегивает пиджак резким движением пальцев. — Тогда я пойду и закажу для нас. Я угощаю. Две сосиски, рубен и... суп. Сейчас принесу.       — И напитки! — кричит Билли ему вслед.       — Алкоголь подразумевался, да, — шипит Кроули, прежде чем скрыться в кафе.       Как только он исчезает из виду, Азирафель испускает вздох и измученно понуряется.       — Я имел в виду обычные напитки, — неловко говорит Билли. — У меня еще одно занятие в два.       — Он не передумает, — жалобно стонет Азирафель, опустив голову на руки. — Записать меня в Книгу Мертвых. Это может быть единственным вариантом спасения моей жизни, а он все равно найдет способ пожертвовать собой. И при этом убьет нас обоих. Упрямый, нелепый человек.       — Ну, вы отлично справляетесь с задачей уломать его, — отвечает Билли. — Очень убедительно.       — Все, что его волнует, — это нахождение Книги Жизни, — продолжает Азирафель. — От нее зависит моя казнь, и он даст всему миру столкнуться с проклятием, прежде чем… позволит мне сделать то же самое.       — Знаю. Это невероятно сексуально.       Азирафель опускает руки и запускает пальцы в свои кудри. По крайней мере, его успокаивает напоминание о том, что его тело вернулось к своему привычному состоянию, которое он тщательно поддерживал. Он прожил в нем шесть тысяч лет, и оно имело очень мало общего с ангельским. Он бы предпочел все так и оставить.       — Я могу его измотать, — говорит он с самодовольным фырканьем, выпрямляясь и поправляя без нужды галстук-бабочку. — Поверьте мне, это... такова динамика наших отношений, понимаете? Он не в первый раз пытается указывать мне, что делать, и уж точно не в последний. Он уже пытался однажды, еще во Вьетнаме. Я заглянул туда в 70-е годы, чтобы перекусить, а он отказался лезть на дерево за кокосом, который был нужен для блюда. Вы не поверите, что там творилось...       — О боже, что за... ладно, хорошо! Думаю, вы сможете найти книгу сами, если очень постараетесь. Если он все равно вам не поможет.       Азирафель выразительно поднимает брови в сторону Билли.       — Он поможет мне найти Книгу Мертвых, — твердо говорит он. — Я не буду делать это один.       Билли морщится.       — ...Да, но вы ведь можете, правда? Сами найти Книгу Мертвых? То есть… это нужно для спасения мира. Много ли может сделать демон, работающий с Люцифером?       — Он не работает с Люцифером, — возражает Азирафель, даже не задумываясь, и озабоченно прикусывает губу. Он не упоминает о видениях, полученных от Всемогущей, по крайней мере, не рассказывает о них подробнее, чем накануне вечером. О том, как многие из них уже сбылись, как они все еще сбываются, если верить комментариям Рэйберна о кислотных дождях, прекрасно понимая, что это не совпадение. Как часто Кроули, окутанный золотистым светом, появлялся в каждом из них.       Азирафель уже и не помнит, ведом ли он до сих пор верой, или видения Бога должны быть пророческими или направляющими, но знает, что Кроули могло вообще в них не быть, и он все равно попросил бы его о помощи. Выбрал бы быть рядом с ним в конце света.       — Мы займемся этим вместе или вообще не станем заниматься, — говорит он решительно. — Хотелось бы думать, что мы уже усвоили урок о том, что не стоит хранить друг от друга секреты.       Доктор Джайлс вздыхает, откидывается на спинку стула и бросает мимолетный нечитаемый взгляд на Мюриэль.       — Хорошо, — медленно произносит он, — тогда это сделает мое следующее предложение еще менее вероятным. Пока он не вернулся, я должен спросить... то есть не могли бы вы разрешить мне и...       — Сэндвич, суп, сосиски, — без предисловий объявляет Кроули, громко ставя поднос как в кафетерии на стол. Еда (если ее можно так назвать) не выглядит особенно аппетитной, несмотря на ее цену, и... неужели в гороховом супе Мюриэль есть золотистые хлопья? — И «Космо» для вас троих. «Мохито» с огуречным соком для меня. Азирафель, твоя колбаса.       — Ты ненавидишь «мохито», — вынужден сказать Азирафель, но все равно берет свою тарелку. Картофельное пюре с сероватым на вид (не)мясом, стручковая фасоль, и… о, прелесть какая, снова эти золотистые хлопья. — Ты зарекся его пить после той ужасной ночи в Брюгге.       Кроули серьезно кивает, поднимая брови над очками, но все равно делает большой глоток.       — О, ужасная штука.       Азирафель делает глубокий, успокаивающий вдох, неловко косится на Билли и Мюриэль и продолжает, изо всех сил пытаясь не сорваться:       — Кроули, нам надо это обсудить. И мне очень, очень нужно, чтобы ты избавился от предубеждений, чтобы мы могли рассуждать логически. Дело не в том, что мы оба — демоны, или ангелы… или чертовы трубкозубы, мне все равно. Если моего имени не будет в Книге Жизни, они не смогут меня стереть. Если у нас будет Книга Мертвых, мы сможем спасти планету, которую оба любим. Это лучший вариант из всех, что у нас есть, так что, пожалуйста... Я настоятельно прошу тебя подумать об этом, пока не прошло слишком много времени и не стало слишком... — Его голос срывается, словно он давится словами, и отворачивается на несколько тщательно выверенных секунд, явно взволнованный, прежде чем наклоняется вперед с широкими умоляющими глазами, убедившись, что они слегка влажные. Молча призывает Кроули сделать то, что у него получается лучше всего в их отношениях, то, что он всегда делал.       Кроули этого не делает.       — Значит, ты не будешь есть, — невозмутимо говорит он, полностью игнорируя вопрос.       Исполненное надежды выражение лица Азирафеля сходит на нет. Он тут же вскипает.       — Если хочешь, чтобы я поел, — ядовито бросает он, — тогда, может, признаешься, почему ты столько лет отказывался есть со мной? Хм? Все эти рестораны, все эти блюда, к которым ты не притронулся, пока я… наслаждался ими. Почему ты всегда довольствовался тем, что наблюдал.       Кроули смотрит на него с тихим раздражением.       — Потому что вместо этого я наслаждался тобой, — честно признает он. — А теперь давай, пей до дна.       Азирафель хмурится, чувствуя предательский прилив тепла к щекам после признания Кроули. Обычно все происходило совсем иначе. Во-первых, он не ожидал такой откровенности и потому сбит с толку, не зная, что на это ответить. Билли издает придушенный звук в свой сэндвич и маскирует его кашлем.       — Простите, простите, просто... — Билли делает торопливый глоток своего ярко-красного «Космополитена». — Нам бы стоит больше обсудить Книгу Мертвых, а не оральную фиксацию...       — Я найду ее без тебя, — говорит Азирафель, с трудом сдерживаясь от того, чтобы сказать или продемонстрировать нечто отвратительное. — Я проведу исследование, облечу весь мир, как только ты вернешься в Ад. Я достаточно умен, знаешь ли. Я сломаю все печати, которые придется, чтобы вписать свое проклятое имя в книгу.       — О, правда? — непринужденно спрашивает Кроули, накалывая вилкой стручковую фасоль, которая рассыпается в прах, как только он ее протыкает. — Интересно, кто одобрит чудеса, которые тебе в итоге для этого понадобятся?       Азирафель резко втягивает воздух, совершенно оскорбленный.       — Ты... — Он запинается, теряя точку опоры, даже не успев ее как следует найти. — Мне не нужны чудеса, чтобы найти ее.       Кроули недоверчиво хмыкает, отказывается от стручковой фасоли и переходит к основной части блюда. Он намеренно не вспоминает о едва не ставшей роковой встрече Азирафеля с волонтерами ФЭРБ, но эта тема все равно повисает в воздухе. К чести Кроули, он скромно нарезает колбасу перед тем, как съесть ее. Азирафель не стал бы так есть, если бы специально пытался обезоружить собеседника, но он все равно не может отвести взгляд. Кроули запихивает кашицеобразный кусок... еды(?) в рот и двигает челюстью в нарочитых жевательных движениях. Проглатывает неохотно.       — Вкусная штука, — замечает он. — Съешь немного, пока не остыло. Ну, еще больше.       — Ты... это не тебе решать, — настойчиво шипит Азирафель, чуть слабее, чем раньше. — Что мне делать со своей душой — мое дело и только мое.       Кроули плотно сжимает губы, но по его телу пробегает едва заметная дрожь. Азирафеля это ничуть не трогает. Кроули делает напряженный глоток своего пугающе-зеленого напитка и катает его во рту, словно вымывая вкус еды, прежде чем проглотить.       — С тех пор как я стал Великим Герцогом, ни одна душа не была проклята, — ровным тоном заявляет он, откидываясь на стуле. — Ни одна. И я не собираюсь начинать сейчас.       — Значит, дело в гордости, — резко бросает Азирафель. — В том, чтобы сохранить свой послужной список чистым.       — Дело не в этом, и ты это прекрасно знаешь, — огрызается Кроули.       Азирафель улыбается без капли юмора.       — Вот как?       — Ребята, — с опаской зовет доктор Джайлс, взмахивая рукой между ними, словно пытаясь вывести их из транса. — Конец света не за горами, и нам нужно выяснить, как разделить...       Азирафель прерывает его, не сводя глаз с лица Кроули.       — Если я буду проклят, наши проблемы разрешатся. Мы найдем Книгу Мертвых, ты впишешь туда мое имя, мы уничтожаем все имена... Ну, все имена, кроме одного единственного упрямого, как осел…       — Азирафель, — предупреждающим тоном отзывается Кроули.       — Это мое существование, знаешь ли. Моя собственная природа касается только меня. — Пауза. — И… и Всемогущей, конечно, но я осмелюсь предположить, что Она сама готова сбросить меня в бездну, если я попрошу Ее достаточно вежливо...       — Азирафель.       — И если ты не собираешься вписать мое имя в Книгу Мертвых, то прости, но мне придется взять дело в свои руки. Я не блефую. Возможно, я приму предложение Мюриэль и наконец-то попробую тот «кристаллический мет», о котором все говорят...       — Ладно. Отлично! Ты хочешь, чтобы я... Ладно, хорошо. — Кроули снимает очки, чтобы встретиться взглядом с Азирафелем. Выражение лица у него вызывающее, напряженное, но в глазах мелькает ранимая уязвимость, на которую, напротив, слишком тяжело смотреть прямо. — Азирафель, ты не станешь демоном, потому что последние шесть тысяч лет, в буквальном смысле, провел во грехе.       Азирафель слышит, как доктор Джайлс охает, словно смотрит реалити-шоу. Мюриэль закрывает глаза руками.       Он просто смотрит на Кроули так, словно тот его предал, нахмуренно сведя брови в явном замешательстве. В его теле нарастает другой, более торжественный вид гнева, пока ему не начинает казаться, что он вот-вот начнет сочиться из его пор.       — Я... это совершеннейшая ерунда, — протестует он.       — Правда? Давай посмотрим... — Кроули с громким стуком бросает очки на стол и принимается перечислять, загибая пальцы. — Ты лжец. Ты горд, считаешь, что знаешь все лучше других, настолько, что возможность быть неправым тобой даже не рассматривается. Если в твоих глазах Бог — высшая возможная сила, и ты считаешь, что Она ошибается, то что это говорит о тебе? А? — Он не ждет ответа. — В любом случае, ты гневлив, как и Она. Ты становишься сварливым, как старый дед, как только тебе причиняют хоть малейшее неудобство. Лень? Ты в совершенстве овладел искусством не управлять книжным магазином, хотя владеешь им уже несколько столетий, что не может не впечатлять, надо признать. Мне даже не нужно ничего пояснять насчет обжорства — это вообще пустая трата времени.        — Ты ревнуешь к Аду из-за того, что в последнее время он занимает мое время, несмотря на то, что шесть тысяч лет безраздельно владел моим вниманием и ничего по этому поводу не делал. Кстати говоря, ты похотлив. Ты вожделеешь так сильно и столько всего, что в итоге мы покрываем еще и тему «жадности». Потому что ты жаден, Азирафель. Ты готов на все, чтобы получить то, что хочешь, и только то, что хочешь. Я уговорил тебя помочь с воспитанием Антихриста, только когда убедил в том, что ты сам этого хочешь! И знаешь что? Богу. Все. Равно.       Кроули тяжело дышит, смотря на Азирафеля как бы с вызовом, прижав язык к губам, чтобы не дать себе продолжить. Его глаза стали почти целиком золотистыми, выражение лица граничит со свирепым.       Азирафель же, напротив, очень, очень целенаправленно не позволяет себе срываться. Он скромно поджимает губы и смотрит на остатки в тарелке Кроули, на свою нетронутую тарелку, на бокал своего «Космополитена», покрытого капельками конденсата. К сожалению, тарелка его не очень интересует — в конце концов, у него есть определенные стандарты, — но он тянется за своим напитком. Не раздумывая ни секунды, он зажимает бумажную (и слегка размякшую) соломинку между губами и, наконец, делает глоток. Мюриэль в ужасе наблюдает за происходящим, Билли — в замешательстве, не донеся бутерброд до рта. Кроули до невозможности широко распахивает глаза, которые затем полностью заволакивает расплавленным золотом, словно огромной приливной волной, нахлынувшей с океана.       Вкус коктейля приторно-сладкий. Азирафель смакует его, определяя нотки клюквы, водки, лайма и чего-то бумажного, что может быть соломой или еще одной золотистой чешуйкой. Он делает еще глоток, и еще, и еще, и не успевает опомниться, как допивает напиток, громко прихлебывает остатки. Этого недостаточно. Даже близко не достаточно. Он жадно смотрит в глаза Кроули, и тот заметно подпрыгивает на месте.       — Канноли, — выдыхает Кроули, раздвинув влажные губы. — Я принесу тебе канноли, только, прости, просто дай мне...       — Я не вожделел, — тихо говорит Азирафель.       Лицо Кроули сморщивается в визуализации хныканья, дыхание вырывается с громким порывом воздуха.       — Еще как вожделел, — произносит он, и голос его становится более мягким в искреннем (или довольно наигранном) протесте. Он нащупывает свой «мохито», словно ему отчаянно нужно занять руки, не отрывая глаз от лица Азирафеля. — Я знаю, что вожделел. Ты знаешь, что я это знаю. И ты знаешь, что и я — тоже. Пожалуйста, просто... Можем мы прекратить...       Азирафель чувствует себя слишком горячим для своего тела. Ощущение электричества, словно его тело сейчас сгорит, словно его сущность вырвется наружу в лучах света, как солнце, звезда, прожектор, который даже Рай не сможет не заметить. Тогда у них не будет другого выбора, кроме как увидеть его.       Он чувствует себя материальным.       — Нет, — возражает он. — Не вожделел. — И тогда он делает Усилие.       Поперхнувшись своим напитком, Кроули наклоняется в сторону от них троих и чуть ли не выплевывает легкие с лицом, раскрасневшимся сильнее, чем Азирафель когда-либо видел прежде. Мышцы его шеи напряжены, впадина горла влажная, пульсирующая от тяжелых вздохов и приступов удушья. Пиджак натягивается на тугом изгибе его спины. Азирафелю удалось полностью выбить его из колеи, что не особенно сложная задача, но он все равно чувствует себя победителем.       До тех пор, пока Кроули не поднимает голову, встречается с ним взглядом, оскалившись, и агрессивно одобряет чудо.       И вот он уже у Азирафеля в голове, принося с собой непрерывный поток бормотания, не имеющего языкового эквивалента, но передающего такую степень желания, которая содрала бы кожу даже с самого свирепого демона. «Даааа, — шепчет его голос, так или иначе касаясь уха Азирафеля, его шеи, каждого сантиметра открытой (и скрытой) кожи, словно на его теле не осталось ни одного места, где бы не было Кроули. — Наконец-то. Ты не представляешь...»       Но он перестает слушать, когда чудо совершается, и со стоном понуряется: нахлынувшие ощущения слишком сильны, чтобы пережить их все сразу, тем более в сочетании с Кроули, который все еще у него в голове, — весь этот… запас ощущений, от которых он отгораживался четыре года. Четыре года он представлял себе дьявольскую ухмылку Кроули, блеск темно-рыжих волос у него на груди, четкие линии его длинноногой фигуры, его безграничную, безмерную доброту во всем, что он делает, во всем, чем он является. Поцелуи в Бентли, его тело, решительно прижимающееся к телу Азирафеля, его блуждающие руки, соленый вкус его кожи. Пальцы, скользнувшие под пояс Азирафеля всего несколько часов назад, дыхание на его щеке, янтарные глаза, взгляд которых прикован к его лицу.       Последствия чуда оставляют их обоих запыхавшимися в едком воздухе позднего лета, сгорбившимися на сиденьях, с глазами, прикованными друг к другу, словно они собираются смести все тарелки со стола и залезть на него, чтобы накинуться друг на друга и наконец, наконец...       — Не знаю, какого хрена только что произошло, — объявляет доктор Джайлс, бросая свой сэндвич на тарелку. Мюриэль зарывается головой в сумку с книгами, все еще лежащую у нее на коленях, словно ей трудно дышать. Билли твердо продолжает: — Сэндвич все равно был дерьмовым. Но если вы двое продолжите вцепляться в глотки друг друга, у нас будут крупные проблемы. Под «нами», разумеется, подразумевается вся человеческая раса.       Азирафель считает, что Билли следовало бы вмешаться гораздо раньше. Кроули же выглядит так, словно хочет вцепиться в горло Азирафеля по совершенно другой причине. Азирафель облизывает губы.       Кроули следит за этим движением, как хищник.       — Эй! Озабоченные! — настойчиво рявкает Билли, привлекая их внимание к себе. — Я думаю, вы двое так долго провели в стагнирующем состоянии, что серьезность ситуации до вас еще не дошла. Через четыре месяца вы... — Он указывает на Азирафеля: — Будете вычеркнуты из Книги Жизни, а вы... — Он указывает на Кроули: — Будете сброшены в бездну и достигнете места своего упокоения. Вечного. Можете вы хотя бы попытаться сделать вид, что вам не все равно?       Его слова сразу же отрезвляют Азирафеля, и хорошо: последние несколько лет он не употреблял алкоголь и обнаружил, что захмелел так же быстро, как и в первый раз, когда его попробовал.       — Прошу прощения, — искренне говорит он, неловко поерзав. — Что... что вам от нас нужно? Вы уже доказали, что вам можно доверять в этом вопросе.       — Да, только вам не обязательно это говорить, я и так знаю, чего стою. Вот факты... — Билли отталкивает от себя недоеденный бутерброд и кладет руки на стол. — Теперь, когда я точно знаю, что книги существуют, у меня есть инструменты, чтобы найти место, где Книга Жизни хранится на Земле. — Он кивает сам себе, смотря куда-то вдаль, словно перелистывает содержимое своего сознания, быстро читая его, как книгу. — ...Да, определенно. Но это означает, что у меня также есть инструменты для поиска Книги Мертвых. Они не могут находиться поблизости друг от друга. Чем больше я сосредоточусь на одной книге, тем дальше будет другая. Наверняка дело в балансе. Так что вам придется сделать выбор: которую из них искать?       Азирафель беспокойно смотрит на Кроули, который тем временем вернул очки на лицо, весь напрягшись, как змеевик высокого давления. Никто из них не отвечает.       — Другая останется на ваше усмотрение, — продолжает Билли и облизывает губы, приподнимая бровь над очками. — Без обид, но я не слишком уверен, что вы сами сможете ее разыскать, так что будьте уверены, что та, которую вы поручите найти мне, будет той, которую вам нужно найти больше всего.       — Книгу Жизни, — сразу же отвечает Кроули непререкаемым тоном.       И Азирафель не собирается с ним спорить — только не из-за этого. Он упрям, но у него нет ни малейшего желания умереть (исключая нынешние обстоятельства). Силы на борьбу покинули его, а желание причинить боль уже отступило в потаенные глубины его разума.       В конце концов, природа души Азирафеля едва имеет значение для него самого; она в руках тех, кто останется после его исчезновения, даже если они его не запомнят. Особенно если не запомнят. У Азирафеля не было права выбора с того момента, как Метатрон предложил ему кофе или смерть; у него не было выбора с тех пор, как Всемогущая наделила его своим видением. Что значит одна душа по сравнению со всеми остальными? Еще одна вещь, за которую можно тщетно держаться в то короткое время, что у него осталось, чтобы вообще за что-то держаться?       Он больше Кроули, чем он сам. Его нематериальность определяется тем, как материальность создает для него пространство, как Кроули создает для него пространство. Он существует, как существовал всегда, опосредованно через него.       Билли равнодушно кивает, совсем не удивленный.       — Тогда я найду Книгу Жизни, — говорит он на удивление покорным тоном. Затем выражение его лица становится едва уловимо восторженным, немного озорным, и ему приходится поджать губы, чтобы скрыть улыбку. — Но мне понадобится помощь, о чем я пытался попросить ранее. Ангельская помощь. Человеку рискованно вмешиваться и искать тайник, выбранный Богом. Я хотел спросить...       Он замолкает, выжидающе распахивая глаза. После неловкой паузы до Азирафеля наконец доходит, и он тоже выпучивает глаза.       — О, нет, спасибо, — говорит он с неловким смешком. — Мне может понадобиться пересадка легких, если я задержусь здесь надолго. Кроме того, американский акцент через некоторое время вызывает у меня приступ женской истерии, так что я должен настоять...       — Что? Нет, нет, я не имел в виду вас. Не то чтобы вы были не в моем вкусе, с вашей ученостью и комплексами, завязанными на проблемы с матерью. — Билли берет соленый огурец, примостившийся на ободке бокала Кроули, и откусывает, скривившись от того, насколько он кислый. Жестом показывает огурцом на Азирафеля. — Вообще-то, вы подходите мне по всем параметрам, но я не стану влезать в эту новаторскую психологическую диссертацию, которую пишет о вас какой-то аспирант. Нет, я имел в виду Мюриэль.       — Мюриэль? — спрашивает Азирафель, который уже и забыл, что она вообще тут. Он поворачивается к ней.       Мюриэль смотрит на Азирафеля с Кроули, сложив руки вместе и широко раскрыв глаза, наполненные надеждой и слегка ошеломленные. Она проявляет больше эмоций, чем когда-либо за всю свою жизнь, даже с учетом ее срыва под действием наркотиков на суде над Азирафелем.       — Пожалуйста, — произносит она, сжимая пальцы так крепко, что они начинают казаться немного синими. — Пожалуйста, позвольте мне остаться здесь. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...       — ...Э-э, — неловко произносит Азирафель. — ...Хорошо? Но, моя дорогая, ты могла уйти в любой момент. Я бы тебя не остановил.       — Но... — Лицо Мюриэль под козырьком приобретает неуверенное выражение, глаза мечутся между ним и Кроули. — Но мистеру Кроули нужно было, чтобы я присматривала за вами, чтобы… чтобы докладывать ему! Это и книжный магазин были моими сверхважными обязанностями.       Кроули фыркает в ответ.       — Теперь в книжном магазине нет книг! И если честно, ребенок, ты каждый раз давала маху, когда звонила мне насчет Азирафеля.       Мюриэль морщится.       — Да, наверное. — Затем на ее лице вновь расцветает надежда, глаза округляются больше, чем это физически возможно для человеческого тела. — Значит, вы не против, если я останусь с доктором Джайлсом в Нью-Йорке и помогу ему найти Книгу Жизни?       — Я не против, — говорит Азирафель.       — Мне все равно, — честно отвечает Кроули.       Вскоре обед подходит к концу — он и так уже давно закончился. Все встают. Доктор Джайлс протягивает руку Кроули, который колеблется долю секунды, прежде чем безлично и небрежно пожимает ее. Разумеется, Азирафель тут же тоже протягивает руку на прощание и оказывается застигнутым врасплох, когда Билли устремляется вперед и заключает его в объятия. Азирафель неуверенно обнимает его негнущимися руками, едва касаясь, и слегка похлопывает по спине, как он надеется, в дружеском и окончательном жесте. Кроули фыркает.       Азирафель пытается сообразить, как бы ему выпутаться из объятий, когда чувствует, как руки вокруг его плеч напрягаются, прижимая их тела так близко друг к другу, что Азирафелю становится совсем не по себе. Его щеки касается тепло.       — Она там, где все началось, — почти неслышно шепчет Билли ему на ухо. Азирафель хмурится и шепчет в ответ, немного придушенно: — Что в...       — Книга Жизни, — выдыхает Билли, уже ослабляя хватку. — Будет там, где все началось. Это оригинал. Бытие.       Он полностью отстраняется и хлопает Азирафеля по плечам пару раз. На миг его взгляд становится многозначительно пристальным, прежде чем он расслабляется и полностью отпускает Азирафеля.       — Я бы не простил себе, если бы встретил ангела и не полапал его немного, — говорит он с очаровательной улыбкой. — Теперь я могу умереть счастливым. Надеюсь только, что не через четыре месяца.       Он забирает у Мюриэль матерчатую сумку с книгами и передает ее Азирафелю. Самая верхняя книга — последняя из серии «Руководство по выживанию в Судный День» Рэйберна, та, до которой Азирафель так и не смог добраться. «Этап 7: Жизнь после смерти». От нее все еще исходит слабое метафизическое свечение. Под ней Азирафель видит коллекцию учебников, один из которых озаглавлен «Книга Жизни как Mishnah». Азирафелю требуется лишь доля секунды, чтобы все встало на свои места, и когда это происходит, он чувствует, как живот словно наливается свинцом. Словно он полый.       Доктор Джайлс не собирается искать Книгу Жизни.       Конечно же нет. Они потратили все утро и в итоге пришли к выводу, что Книга Мертвых спасет мир, а Книга Жизни — Азирафеля. Одна душа по сравнению с миллиардами? Азирафель, конечно, не выбрал бы себя, и до странного доволен, что Билли с ним солидарен. Он собирается найти инструмент для спасения планеты, выяснить, как спасти человечество и остановить Второе Пришествие, прежде чем приносимое им опустошение полностью уничтожит жизнь на Земле.       На самом деле Билли поступил максимально правильно в его положении, полностью передав выживание Азирафеля в его собственные руки, чего до этого никому не удавалось. В ответ Азирафель навсегда останется у него в долгу.       — Когда я верну себе возможность творить чудеса, то сниму проклятие с вашей семьи, — клянется Азирафель, машинально передавая Кроули сумку с книгами. Они действительно довольно тяжелые. Кроули принимает их с ворчанием в такой же машинальной манере. — Я не могу сделать это сейчас, но когда все вернется на круги своя, я... я клянусь, что сделаю это.       — Побеспокойтесь о себе, — добродушно отзывается Билли. — Моя семейная линия в любом случае закончится на мне. Прочитайте эти книги и пишите мне, если застрянете на чем-то. И... — улыбается он, — предохраняйтесь.       С этими словами он резко разворачивает Мюриэль к себе, прежде чем троица успевает устроить слезливое, неловкое, одностороннее прощание.       — Я буду звонить каждый день! — кричит Мюриэль через плечо, пока Билли ведет ее прочь. — Я буду посылать открытки, я... я буду делать микстейпы! Обязательно проверяйте почту!       — О-о! — отвечает Азирафель с едва сдерживаемой гримасой: — О, не нужно... В этом нет необходимости, Мюриэль, просто наслаждайся своим первым семестром в колледже!       — Что?       — Ангел, — зовет Кроули, кладя руку на его запястье и мягко утягивая в противоположную сторону. — Конец света, помнишь? Нам есть чем заняться. — Он многозначительно подтягивает сумку выше на плечо. — Пойдем.       Доктор Джайлс с Мюриэль уже свернули за угол, увлеченные разговором друг с другом, причем последняя выглядела более оживленной, чем Азирафель когда-либо ее видел. Более яркой, более теплой. Все еще ангелом, но, возможно, готовым стать и чем-то другим, менее райским и более... непостижимым. Он поворачивает ладонь и переплетает свои пальцы с пальцами Кроули, сжимая их, словно это единственное, что привязывает его к Земле. Промежутки между пальцами Кроули впиваются в пальцы Азирафеля так, словно это пространство больше ни для чего не предназначено — словно именно здесь они должны были соединиться вечность назад, когда были двумя половинками одной души, лишенной физической формы. Что именно так их тела всегда должны были совпасть, когда вновь обретут друг друга.       Азирафель хочет чувствовать их на себе повсюду, эти руки, но... до этого они еще дойдут.       — Следуй за мной, дорогой, — говорит он. ***       — Как насчет самого дорогого отеля в Нью-Йорке, — шипит Кроули, когда они поворачивают за угол, наклоняясь так близко, что его слова физически касаются щеки Азирафеля.       Азирафель закатывает глаза, но смотрит на него с нежностью.       — Кроули, — говорит он.       — Нет, я серьезно, просто... просто выслушай меня. Два слова. — Он отпускает пальцы Азирафеля, обхватывает его за талию и настойчиво прижимает руку к его спине. Это не слишком романтично; Азирафель скорее чувствует себя овцой, которую ведут на пастбище. — Пентхаус, — продолжает Кроули ему на ухо.       — Это одно слово, — рассеянно отвечает Азирафель, решительно устремляя взгляд вперед, прежде чем успевает по-настоящему поддаться искушению. — И вообще-то я думал, что сначала мы навестим квартиру Лайлы. Поищем подсказки.       Кроули полностью убирает руку и отказывается от всяческих попыток добавить соблазнительности в голос.       — Лайла! — громко повторяет он, словно читая по сценарию. Проходящий мимо прохожий бросает на них странный взгляд. — Я тут тебя домогаюсь, а ты вспоминаешь... Лайлу! Женщину, носящую ребенка, которым ты... ее оплодотворил! — Слова вырываются из его горла придушенными. Прохожие вновь окидывают их странными взглядами. — Лайла!       — Нам нужно ее найти.       — Я могу сказать, где ее точно нет — в ее квартире. В Нью-Йорке. Уже пять месяцев, вообще-то. — Кроули что-то мрачно бурчит себе под нос, и Азирафель почти уверен, что услышал в его бормотании слово «разлучница». — Там теперь живет новая семья. Ее вещи исчезли.       — Проклятье, — бормочет про себя Азирафель, который почему-то решил, что ее квартира останется пустой, как музей. В любом случае, это бы и был музей, узнай люди, что именно она носит в своем чреве. — Возвращаемся на исходные позиции, полагаю.       — И это все? — спрашивает Кроули с недоуменным раздражением. — Ты... Может, мне соединить вас по FaceTime? Дать вам двоим побыть наедине?       — Что такое «Face Time»? — хмурится Азирафель.       Кроули стонет, запрокинув голову.       — Пожалуйста, давай отправимся в отель, — почти умоляет он.       — Прости мое замешательство, — говорит Азирафель резко и совсем не извиняющимся тоном. — Но не далее как три недели назад ты не пожелал даже поцеловать меня в щеку.       — Да, — сквозь зубы соглашается Кроули, — а сегодня утром я пытался засунуть руку тебе в штаны. Не тормози.       Азирафель не тормозит. На самом деле, если бы желание заняться сексом с ним было гонкой, он бы нарезал круги вокруг Кроули уже несколько веков. Тысячелетий. Он больше всего на свете хотел бы отвести Кроули в ближайший отель (или переулок) и сделать с ним такое, что оскорбило бы почти все мировые религии, включая самые дурацкие. Он хочет прикасаться к нему, слышать звуки, которые он издает, пробовать его на вкус. Тот «Космополитен» не утолил его голод, учитывая, как мучительно долго он давал о себе знать. Он по-прежнему мучительно оседает у него в желудке, струится по крови, делая его особо чувствительным. Заставляет его чувствовать себя так, словно его так долго варили, что одно неверное движение — и его мясо отсоединится от кости. Сейчас он не хочет ничего другого.       Но. Но.       — Кроули, — странным тоном произносит Азирафель и, поколебавшись, продолжает: — Ты действительно считаешь меня жадным?       — О, наижаднейшим, — тут же торжественно отвечает Кроули.       Это относится и к вожделению. Азирафель фыркает и идет чуть быстрее, опережая понурившегося демона.       — Но также... — Кроули неловко пробирается вперед, чтобы опередить Азирафеля, а затем поворачивается так, что идет задом наперед, лицом к нему. Из-за тяжелых книг он выглядит немного кособоким. Когда он замедляется, то вынуждает Азирафеля тоже идти медленнее. — Также добрым, щедрым и таким хорошим, что у меня при мысли о тебе в голове может застрять слащавая попсовая музыка, если я не проявлю осторожность. А я никогда не осторожничаю, так что... прямо сейчас она как раз играет. — Когда Азирафель не смеется, он останавливает их обоих и поднимает очки, небрежно заправив их в волосы.       — Ты мне нравишься именно из-за этого, знаешь ли, — серьезным и ужасно мягким голосом заявляет он. — Если бы ты не был... ну, если бы ты не был немного сволочью, я бы вряд ли смог тебя выносить.       По его телу не должно разливается тепло, словно он весь объят им, при подобном обращении, но... Так было и в «Ритце» после конца света, так происходит и сейчас, в преддверии следующего. Несмотря на это, Азирафель все же вынужден сухо ответить:       — Даже если я… о, как ты так умно выразился… «сварливый, как старый дед»?       — Я люблю это в тебе, — честно, почти с отчаянием говорит Кроули. — Это одна из моих любимых твоих черт.       Любит. Кроули никогда раньше не употреблял это слово в столь непринужденной форме, и уж точно не по отношению к Азирафелю напрямую. Дыхание Азирафеля замирает у него в груди, где-то совсем рядом с сердцем, которое стучит, как дождь по жестяной крыше.       И Кроули тоже это знает — знает, что оставляет некое пространство для маневра, если судить по его смягчившимся желтым глазам. Выражение его лица невероятно открытое.       — Я люблю то, что ты жаден, — говорит он. — Люблю, что достаточно кому-то бросить на тебя недовольный взгляд, и ты сочтешь его врагом на всю жизнь. Люблю, что ты всегда считаешь себя правым, особенно когда ошибаешься. И если бы ты действительно использовал книжный магазин по его прямому назначению, я бы не смог дремать на диване, а ты знаешь, как я люблю это делать.       Руки Кроули мягко ложатся на талию Азирафеля — с такой неуверенностью в этом небрежном прикосновении, но все же не отступая, проявляя достаточно смелости для них обоих. За плечом Кроули, на другой стороне улицы, виднеется небоскреб с надписью «НВОЗ» над входом, и, увидев эту надпись, Азирафель облегченно вздыхает.       — И, — многозначительно бормочет Кроули, почти слишком тихо, чтобы его можно было разобрать. — Я люблю...       Азирафель уже не слышит его голоса.       — Мы на месте, — рассеянно бросает он, отстраняясь, и недоумевающе хмурится. — Боже правый, что там происходит?       Зрелище для Азирафеля знакомое, поначалу даже слишком хорошо. У основания здания на противоположной стороне улицы сгрудилась скромная группа людей в одинаковых белых рубашках, размахивающих пикетными плакатами. Они протестуют. Азирафель чувствует, как осознание увиденного оседает у него в желудке, который ухает куда-то вниз. «Видения Всемогущей еще не закончились». Он в отчаянии поворачивается к Кроули, хотя еще не рассказал демону о видениях ничего конкретного. О тех, что еще не сбылись.       К Кроули, который так сильно побледнел, что, кажется, готов провалиться прямо сквозь тротуар. Его очки падают на нос как бы сами собой.       — Ангел, — говорит он странным голосом, — нам надо идти.       — Что? — Азирафель морщит лоб. — Кроули, мы не можем. Мне нужно... мне нужно пройти мимо этих людей, зайти внутрь и поговорить с главным. Узнать, почему он работает с Адамом, и придумать, как мы можем... не знаю. Повернуть ход событий вспять. Переломить ситуацию.       — Азирафель, — говорит Кроули шокирующе твердым тоном, — ты даже не представляешь, что ты...       — Слова Адама были как-то усилены, — перебивает его Азирафель почти отчаянно и крепко сжимает руки Кроули. — Метатрон передал мой план здравоохранения на Землю, и этот план позволил этой организации... заразить человечество чумой и словами Адама. — Он облизывает губы, не позволяя себе даже моргнуть. — Ты понимаешь, Кроули? Мы разберемся с моей жизнью позже, но пока мы в Нью-Йорке, я найду способ спасти человечество. И никакие твои слова не убедят меня в обратном.       Кроули яростно скалится, словно ему больно.       — Азирафель, — умоляет он, — пожалуйста, не...       Но Азирафель уже отпускает его руки и направляется к зданию на другой стороне улицы, вынужденный неловко бежать трусцой, чтобы не попасть под очередной проклятый автобус. Ему не нужно оглядываться, чтобы понять, что Кроули следует за ним, потому что он всегда следует. Азирафель знает с абсолютной уверенностью.       Он медленно приближается к группе людей, словно не желая их провоцировать. Пользуясь случаем, Азирафель изучает собравшихся, пытаясь пробраться сквозь них к монументальному входу в здание. Среди протестующих есть молодые и старые люди разных национальностей и разного уровня воодушевления… вот только Азирафель не сразу понимает, что воодушевления больше нет, скандирование прекратилось, марширование приостановилось.       Все они застыли, наблюдая за тем, как Азирафель проходит мимо, с пустыми выражениями на лицах. Только нет… не с пустыми, а с выжидающими. Словно они ждут, что Азирафель что-то скажет.       Он неловко открывает рот.       — О, нет, молчи, — бормочет Кроули, подбегая к нему сзади и крепко обхватывая свободной рукой за плечи, физически оттаскивая его назад. — Ничего не говори.       И Азирафель молчит, потому что и не собирался этого делать. Он позволяет Кроули вести себя, воспользовавшись случаем, чтобы бросить мимолетный взгляд на их плакаты. «ФЭРБ: ФОНД — ЭТО РЕАЛЬНАЯ БЕДА», — написано на одном из них кривыми буквами. Другой гласит: «ФЭРБ хуже ФБР». Многие из них содержат ненормативную лексику и наполнены злостью, даже если люди, держащие их, смотрят на них с Кроули пустыми, бездушными взглядами. Прежде чем его затаскивают внутрь, он успевает заметить последний плакат. Это нечеткая картинка, распечатанная на обычной бумаге, приклеенная к плакату и так сильно увеличенная, что выглядит ужасно размытой и деформированной. Но все равно Азирафель может различить огромную темную массу, сверкающие морские волны, копну слишком длинных белокурых волос...       — Это я, — слабо произносит Азирафель, когда Кроули втаскивает его в вестибюль здания. — Это… Кроули, это после моего несчастного случая с «Захоронением»…       — Я прекрасно знаю, откуда это, безрассудный ты идиот, — шипит Кроули, уводя его в коридор сбоку. Внутри здание богато украшено: блестящий черный мрамор и арки, высеченные из гранита, никаких растений или музыки, только большая яркая люстра, свисающая с высокого потолка, мерцает, словно кристаллы. Даже в полуденном свете интерьер НВОЗ выглядит практически готическим, но при этом роскошным и показным. На дальней стене — тот самый логотип, который он видел на плакате, на рекламном щите на Таймс-сквер; буквы на фиолетовом шприце искусно трансформировались в форму скачущей лошади, запряженной в римскую колесницу. На больших, освещенных вывесках аббревиатура «НВОЗ» расшифровывается в: «Новая Всемирная Организация Здравоохранения». Только «Новая Всемирная»— единственная часть, которая освещена, а два последних слова слишком тусклые, чтобы их можно было разобрать.       Кроули поспешно тащит их в альков меньшего размера с шестью лифтовыми шахтами, лепнина вокруг входов в которые причудливо вделана в стену металлическими извивающимися лозами, ползучими шипами. Он тревожно бормочет про себя слова вроде «аварийный выход» и «угроза взрыва». Азирафель не обращает на него внимания.       — Знаешь, — странно начинает он, вытягивая шею и хмурясь, чтобы посмотреть на логотип в холле. — Чума, X-DS. Та, что создает форму лошади. Ну, если бы я не знал лучше…       — Прекрати.       — Нет, мой дорогой мальчик, послушай. Если сложить буквы вместе и произнести их подряд фонетически, то это... ну, почти...       — Азирафель. — Лифт издает звук, сигнализирующий о его прибытии. Рука Кроули напрягается, сжимаясь в кулак.       — Может, хватит меня перебивать? — фыркает Азирафель. — Я пытаюсь сказать тебе, что это звучит почти как слово «Исх...       — Именно такого мужчину я и искала, — раздается мурлыкающий женский голос.       Азирафель резко переводит взгляд на открывшиеся двери лифта, в котором находится одна высокая экстравагантная женщина со смелым макияжем и идеальной укладкой волос, одетая в броское платье бронзового цвета, которое почти сливалось бы с ее смуглой кожей, если бы ткань не блестела так яростно. Она даже выше доктора Джайлса, особенно на шпильках. Макушка ее головы почти отрезана затейливой медной рамой лифтового терминала.       Но не это привлекает внимание Азирафеля.       — Вы — та женщина с рекламного щита, — медленно произносит он, насупив брови. — На Таймс-сквер, с гигантским шприцем. Это... это вы.       Ее смех пугает.       — Виновна! Но я женщина только в рабочее время, — говорит она с предельной искренностью. Голос у нее очень ровный, но «к» она почти гортанно произносит: — Корпоративный дрэг-прикид, сучка. Недавно я подсела на реалити-шоу о трансвеститах и просто не могу смотреть ничего другого! Ну разве люди не... больные? Это невероятно!       Люди. Она сказала «люди», как будто она не...       Женщина выходит из лифта под перестук каблуков и закрывает за собой дверь. Ее духи пахнут тошнотворно сладко, словно резкие искусственные масла, воссоздающие аромат букета цветов.       — Что ж, не время расслабляться. У нас тут группа разгневанных протестующих, к которым мы должны обратиться. — Впервые женщина обращает внимание на Кроули, который, кажется, физически не может оторвать взгляд от собственных ботинок. Вся его фигура — воплощение уныния. — Энтони, ты должен был привести его раньше. СМИ распространяют его историю как... ну... — Она улыбается, сверкая такими белыми зубами, что они кажутся почти голубыми. — Я забегаю вперед.       Но Азирафель не отводит взгляда от Кроули. От Энтони. Энтони.       — Она знает твое имя, — яростно шепчет он Кроули, который лишь слегка вздрагивает. — Откуда она знает твое...       — Я и ваше имя знаю, — говорит она, подходя ближе. Азирафелю приходится выгнуть шею, чтобы заглянуть в ее ненормально фиолетовые глаза. — Ангел Начала и Восточных Врат, бывший Верховный Архангел Рая, обладатель пламенного меча. Вас зовут Азирафель. — Ее глаза сверкают под ярким, чересчур тяжелым макияжем. — Правда, ненадолго, как я слышала.       Азирафель сглатывает и медленно поворачивает голову, чтобы встретиться взглядом с демоном.       — Боюсь, у вас есть преимущество передо мной, — говорит он ей пустым тоном, не сводя глаз с Кроули.       Она открывает рот, чтобы с ликованием ответить.       Но Кроули опережает ее.       — Азирафель, — скрипуче начинает он, словно вот-вот развалится на части, — познакомься с основательницей НВОЗ, ответственной за выпуск вакцины «Исход», создательницей программы «Глобальное здравоохранение», позволяющей осуществлять этот выпуск, и... бывшим всадником Апокалипсиса.       Азирафель смотрит на него так, будто видит впервые. Как будто смотрит прямо сквозь него. Кроули глядит на него в ответ, и даже сквозь линзы очков его глаза полны непостижимого сожаления.       — Ты знаешь ее как Мор, — добавляет он.