Как нам включить свет?

      — Это плохая идея, — шипит Кроули через плечо Азирафеля, когда они оба входят в дом доктора Билли Джайлса и входная дверь автоматически закрывается за ними. Кроули все еще тащит чемодан, шаркая им по плинтусам, когда пытается протащить его через узкое фойе и не опрокинуть при этом несколько предметов декора. Доктор Джайлс с Мюриэль идут впереди, болтая о погоде. Азирафель закатывает глаза.              — Разве это не ты только что сказал, что нам стоит «выслушать его»?              Пауза.              — ...Может быть. Не помню точно, но я имею в виду...              — Ничего ты не имел в виду, — настойчиво шепчет Азирафель, обходя стороной высохшую монстеру, покрытую пятнами. — Все нормально. К тому же он человек, что он может сделать? Пристрелить нас?              — Ну, он американец...              — О, тише...              — У нас достаточно доказательств того, что Рай следит за происходящим на Земле, особенно за бывшим Верховным Архангелом. — Грудь Кроули касается плеча Азирафеля сзади, когда он продолжает заносчивым протестующим тоном: — Они, может, и не видели чуда и не отследили тебя до сюда, но этот парень мог бы... я не знаю, он мог бы твитнуть, что у него в гостиной ангел чертовых Восточных Врат!              Азирафель бросает на него ядовитый взгляд через плечо.              — Думаешь, Рай следит за мной через Твитнер?              — Я… я думаю, ясно, что… ну, во-первых, это Твиттер, а во-вторых…              — На самом деле, ни то, ни другое, — громко прерывает Билли, как только они добираются до его гостиной, и оборачивается, чтобы одарить их обоих озадаченным взглядом. — И у меня нет оружия. А что, у вас обычно возникают проблемы с людьми, которые хотят застрелить вас исходя из первого впечатления?              — О, не обращайте на них внимания, они всегда так делают, — отвечает Мюриэль с неистовым, слишком громким смехом. Затем всякий намек на юмор исчезает из выражения ее лица, когда она разворачивается, чтобы наградить Азирафеля и Кроули сердитым взглядом, словно бы говоря им «не позорьте меня перед доктором Джайлсом!». Азирафель приподнимает бровь, поджимая губы. Кроули бросает ее чемодан рядом с кухонным островом с глухим стуком, давая понять, что с него хватит.              Гостиная Билли, хотя и довольно спартанская, обставлена со вкусом. Она гораздо аккуратнее, чем можно было бы ожидать, глядя на заброшенный (и странный) внешний вид его узкого дома. Она отделана в нейтральных тонах и обставлена ​​скромной мебелью, немного хлипкой на вид; единственные искры цвета можно найти в различных произведениях искусства, висящих на стенах, каждое из которых явно любительское, как будто он купил их все у самих молодых художников. В гостиной есть довольно большая картина в рамке, прислоненная к стене рядом с телевизором. Это рукописный постер фильма под названием «Я, Тоня» с плохо нарисованной акробаткой в центре. Или просто женщиной с ужасной осанкой.              — Присаживайтесь, — говорит доктор Джайлс, указывая на сиденья. Мебель выглядит редко используемой: подушки идеально ровные, без впадин и выбоин, которые возникают от частого сидения на них. Билли устраивается на краю дивана, Азирафель — в одном из двух кресел напротив журнального столика. Мюриэль медленно опускается на противоположную сторону дивана, широко распахнув глаза на доктора Джайлса и слегка порозовев. Кроули остается стоять.              — Вы британец, — начинает Билли с любопытством — замечание, до которого никто раньше не догадался. Когда это не вызывает никакой ответной реакции, он вежливо и безлично спрашивает: — Все ли ангелы британцы?              — …Да, — нахмурившись, отвечает Азирафель, как будто он тоже не задумывался об этом раньше. — Кроме американских.              Билли поднимает брови.              — Не слишком-то вы беспокоитесь о разнообразии там, наверху? — Затем он равнодушно машет рукой, как будто ему уже наскучил этот ход мыслей. — Ну, если целью христианства была евроцентрическая гегемония, я бы сказал, что вы, ребята, проделали отличную работу. Мои поздравления.              Азирафель не знает, что на это ответить. К счастью, молчание не имеет возможности снова затянуться. Доктор Джайлс устраивается на диване, скрещивает лодыжки и складывает руки на коленях.              — Итак, — начинает он, всем своим видом изображая внимательно слушающего профессора. — Змей Эдема, Ангел Восточных Врат… Мюриэль. Я прочитал электронные письма, пообщался со своим холодильником и могу официально заявить, что заинтригован. Чем конкретно я могу помочь вам троим?              — Я бы и сам хотел это понять, — любезно говорит Азирафель. — Мюриэль делилась со мной вашими книгами, цитатами, даже из... девятнадцатого века... — Доктор Джайлс не реагирует на это замечание, даже когда Азирафель делает паузу, ожидая ответа, поэтому просто спешит закончить: — Чем вы можете помочь? Э-э... академически говоря?              Билли выдыхает, надувая щеки.              — Сексуальный вопрос, — указывает он, приподняв брови, прежде чем немедленно продолжает: — В широком смысле? Я специализируюсь на христианской Библии как историческом документе. Если говорить точнее, я всегда делал акцент на всем, что связано с авраамической «Книгой Жизни», а также на апокрифах и их связи с современным христианством. — Он засовывает руки под бедра, словно они замерзли, и немного покачивается. — Естественно, Откровение тоже часто всплывает. Я включаю сюда библейский канон, конечно, вместе с христианской антропологией, очевидно, исторической теологией, если изучаю апокрифические документы, которые изначально были признаны Церковью апокрифами по разным причинам. Все это входит в мою ученую степень, мои публикации. Это как... — Он немного грустно улыбается. — Это как гремучая смесь с таким резким запахом, что отпугивает любого холостого гея в радиусе тысячи миль.              Его слова заставляют Азирафеля задуматься. Ну, по крайней мере, первая часть его заявления.              — Зачем изучать апокрифы одновременно с библейским каноном? — вынужден спросить он, нахмурившись в недоумении. — Это как читать исторические первичные документы вместе со… сказками и относиться к обоим как к факту. — При этих словах доктор Джайлс направляет на Азирафеля выразительный взгляд со смесью снисходительности и странной нежности, с которым Азирафель зачастую смотрел на других все последние шесть с лишним тысяч лет. Внезапно вся нервозность доктора Джайлса сходит на нет, стоит ему продолжить.       — Апокрифическая Книга Юбилеев предшествует всему Новому Завету, — вежливо отвечает он, как будто ему уже не в первый раз задают этот вопрос. — В ней упоминается книга жизни и книга смерти, как и в Откровении много лет спустя. Или как насчет Третьей книги Ездры о приходе Мессии в Судный День? Это, наряду с его более каноническими братьями Эзрой и Неемией, буквально перекликается с оригинальным написанием Торы. Или... Евангелие детства от Фомы. Вот откуда мы получаем раннее детство Иисуса в Назарете, страх Марии перед его божественными способностями и его безумные выходки. Одна из которых, кстати, заключается в том, что он буквально убивает нескольких детей, прежде чем воскресить их. Теперь, кто знает, произошло ли это на самом деле...              Произошло.              — Но это заполняет огромные пробелы в каноне, если нам как обществу полагается следовать этим учениям! И, говоря о Марии, даже Протоевангелие Иакова, хотя и написано через несколько десятилетий после Нового Завета, все еще является самым ранним сохранившимся документом, который почитает Деву Марию отдельно от Благовещения. — Его щеки немного разрумянились, глаза блестят. — Она — личность. Мы получаем ее рождение, ее детство и ее врожденную святость, которая была у нее за годы до рождения Иисуса. Это доказывает, что она была Девой Марией. Это все честные шары для игрока защиты.              Азирафель не пытается разобрать последнюю часть, предполагая, что это что-то сугубо американское. Но упоминание Марии дает ему пищу для размышлений, временно успокаивая его опасения, что они зря приехали к этому сумасшедшему доктору (теологии). Кроули тоже замирает, полуобернувшись к Билли с некоторым интересом, но сохраняя на лице бесстрастное выражение. Мюриэль выглядит так, будто вот-вот упадет в обморок от благоговения перед звездой.              — Я упоминал, что у вас есть публикации из девятнадцатого века, — осторожно говорит Азирафель. — Это правда?              — Ага, — отвечает Билли. Кроули продолжает смотреть на него, пока ни на что другое не отвлекаясь. — Я неплохо выгляжу для своих ста пятидесяти лет, правда ведь? Ну, за исключением щек. Думаю сделать эту «буккальную» операцию, убедить хирурга переместить жир прямо на...              — Пожалуйста, — резко обрывает его Азирафель, — скажите правду. Я достаточно долго прожил на Земле, чтобы знать среднюю продолжительность жизни человека, спасибо.              — Мне сорок девять. — Он придает своему лицу почти комически суровое выражение. — О чем леди спрашивать не полагается.              Прежде чем Азирафель успевает поставить под вопрос хоть что-то из этого, Билли вздыхает и расслабленно откидывается на диване.              — Мой прапрадед был убежден, что ключ к бессмертию находится в Библии, — признается он, беспокойно постукивая одной ногой по другой. Кроули возвращается к скучающему разглядыванию одинокой книжной полки в углу. — Легенда гласит, что в конце 1800-х годов он заключил сделку с дьяволом, прежде чем приехать в Америку, но с оговоркой: дьявол раскроет ему секрет, только если он сможет, цитирую, «понять, в чем смысл всего этого. Рай и Ад, добро и зло. Жизнь». — Билли цитирует это с плаксивым претенциозным акцентом. — Он не сумел, и каждому потомку после него было поручено продолжить поиски. Буквально поручено. Я не смог бы изучать ничего другого, даже если бы попытался. За исключением фильмов «Форсаж», по ним я просто схожу с ума.              По крайней мере, что-то из этого привлекло внимание Кроули.              — Сделка с дьяволом в Англии в конце 1800-х годов, говорите? — Несомненно, Азирафель увидел бы его сальную ухмылку, если бы только осмелится взглянуть на него. — Тогда я был в Аду. После Эдинбурга.              — Хм, — невозмутимо хмыкает Азирафель, изучая дальнее окно, едва освещенное заходящим солнцем, и небрежно говорит: — Это мог быть кто угодно.       — В конце концов, он все равно добился бессмертия, не так ли? — Билли разводит руками. — Вот он я, пятый в ряду докторов Уильямов Джайлсов, вынужденных публиковать книгу за книгой, статью за статьей об апокрифах, конце света, книгах жизни и смерти. Вы не пробовали меня загуглить в последнее время? Удачи, мать вашу.              Мюриэль, сняв козырек и прижав его к груди, словно в знак почтения, говорит:       — Я узнала, что вы профессор в Нью-Йорке, на девятой странице результатов в Гугле.              — Видите? Девятая страница! Я вообще никому не сдался! Это отстой. — Доктор Джайлс вздыхает, прежде чем придать себе более официальный вид, а словам — более нарочитый характер. — Итак, я спрашиваю снова: что я могу сделать для вас троих?              К счастью, Азирафелю не приходится придумывать ответ.              — Нам нужно найти Книгу Жизни, — продолжает Мюриэль, причем она как будто не может смотреть на Билли прямо. — Мы понятия не имеем, где она находится, кроме того, что она должна быть на Земле. И... вы — единственный человек, который, как мне кажется, может помочь нам ее найти.              — Вы правы, — прямо, без тени скромности отвечает Билли. — Но зачем нам нужна Книга Жизни?              — Чтобы остановить Второе Пришествие, — услужливо подсказывает Азирафель.              К его чести, Билли воспринимает новость очень хорошо, хотя его лицо слегка бледнеет, а глаза на долю секунды распахиваются.              — Хорошо, — терпеливо говорит он спокойным тоном, словно привык выслушивать странные, меняющие реальность заявления. — А как именно нахождение Книги Жизни остановит Второе Пришествие?              Азирафель хмурится.              — Я…              — Не остановит, — колеблясь, отвечает Мюриэль. — Но нам все равно нужно ее найти.              Доктор Джайлс с любопытством осматривает их троих и долго молчит, при этом в выражении его лица происходят мельчайшие изменения, словно он в реальном времени перебирает в голове несколько вариантов развития событий. Взмах брови, быстрое искривление губ. Наконец он наклоняется вперед, упирается локтями в бедра и потирает руки, крепко сцепленные вместе.              — Хорошо, — снова говорит Билли, на этот раз с гораздо большей ясностью. — Думаю, вам лучше начать с самого начала.              В этот момент все взгляды устремляются на Азирафеля, и ему требуется немного времени, чтобы понять, почему. Точно, с начала. Конечно, из всех троих он лучше всех сможет это объяснить. Он уже делал это раньше. Он сглатывает и отрывисто, неловко улыбается, прежде чем выпрямиться в кресле.              — Ну, — неуверенно пробует он, — хорошо. Я... я не думаю, что мне нужно начинать с Бытия, не так ли?              Билли добродушно хмыкает.              — Я предпочитаю оригинальную трилогию «Звездных войн», — отвечает он. — Никакой ерунды с приквелами.              Ни Азирафель, ни Мюриэль никак не реагируют на то, что, как они предполагают, является американскими фольклорными историями, на которые он ссылается. Кроули, который создал концепцию приквелов, снятых позже (и в гораздо худшем качестве), чем оригинальный фильм, просто фыркает себе под нос, листая книгу, в которой, похоже, изображены полуголые мужчины в джинсах. Билли не сводит взгляда с Азирафеля.              — Начните с того, чего я еще не знаю, — говорит он.              Азирафель бросает взгляд на Кроули, который кладет книгу обратно на полку и возвращается, чтобы небрежно облокотиться на подлокотник свободного кресла, вместо того чтобы сесть в него. Поймав взгляд Азирафеля, он нетерпеливо кивает ему.              Азирафель поворачивается лицом к доктору Джайлсу, делает глубокий вдох.              — Начнем с Адама, — говорит он.              Билли хмурится.              — Я же сказал...              — Со второго.              Билли моргает, и выражение его лица становится похожим на то, что появилось на лице ангела, когда он держал в руках «Прекрасные и точные пророчества Агнессы Псих».              — Рассказывайте, — просит Билли с очень плохо подавляемой улыбкой. Азирафель так и поступает. ***             Доктор Джайлс слушает. Азирафель рассказывает ему о попытке начать войну, которую они с Кроули сорвали, о буквальной книге пророчеств, о неудачной попытке Рая и Ада казнить их двоих. Память у него уже не та, что раньше, и Кроули приходится подбрасывать детали, когда пауза затягивается. Первая часть проходит легче, так как Азирафель достаточно много размышлял о несостоявшемся Армагеддоне в последующие годы, чтобы он прочно засел у него в голове. Когда Азирафель переходит к потере памяти Гавриила после скачка в несколько лет, на которых он не посчитал нужным остановиться, Билли прерывает его в первый и единственный раз.       — Простите, простите, но... — Билли наклоняется вперед настолько, что чуть не падает с дивана, прожигая его взглядом. — Этот Джим. Когда вы сказали, что он Гавриил, то имели в виду...       — Верховного Архангела Гавриила, да.       — Того самого Гавриила. Из Библии. Конечно, хорошо, но постойте... — Билли поворачивается к Мюриэль, нахмурившись, и жестом указывает на Азирафеля. — В вашем письме же говорилось, что этот парень был Верховным Архангелом до того, как его уволили.       — О, спасибо, — сардонически говорит Азирафель Мюриэль, которая делает вид, будто его не слышала.       — Мистер Азирафель стал Верховным Архангелом позже, после того как Джим снова стал Гавриилом, — осторожно говорит Мюриэль, как будто очень хорошо обдумывает свои слова, прежде чем их произнести. — Когда это случилось, Гавриил оставил место Верховного Архангела свободным.       Это пояснение, похоже, не уменьшает замешательства Билли.       — Я думал, архангелы не могут уходить в отставку, не говоря уже о том, что их место может занять приглашенная звезда, — без обиняков заявляет он. — Похоже на пожизненную должность, как это описано во всех справочниках вашей компании, не считая присутствующей компании. Но, простите, вы сказали, что он оставил должность?..       — Сошелся с демоном и отправился в медовый месяц на Альфа Центавра, — вклинивается Кроули с дьявольской улыбкой. — Вы ведь слышали о Вельзевуле, не так ли?       Билли издает звук, похожий на сдувающийся воздушный шарик, и оседает на диване.       — О, конечно, — истерично отвечает он и, прижав руку к щеке, поворачивается обратно к Азирафелю. — Продолжайте, пожалуйста.       Азирафель так и делает.       Он рассказывает о совместном чуде, чтобы спрятать Джима, о лжи Раю о Нине и Мэгги, о поездке в Эдинбург. Все эти детали немного мутноваты в его голове, потому что предшествовали его вознесению в Рай, которое сознательно сделало все мутным, и ему требуется больше времени на объяснения. Он говорит достаточно долго, чтобы вечер перетек в ночь, а ночь — в еще более позднюю ночь. Но вскоре Билли снова вмешивается в его монолог. На самом деле это не прерывание: Азирафель с Кроули так сильно путаются, что уже несколько минут им ничего не удается толком объяснить.       — Вот, давайте посмотрим, правильно ли я понял... — Билли указывает на Кроули, наклонив голову, чтобы посмотреть на него поверх очков. — Когда вы говорите, что «кое-что сказали и сделали», вы имеете в виду, что признались в любви и поцеловали его под проливным дождем, так? Бежали за ним, чтобы успеть до взлета его самолета? Как Росс и Рейчел?       — Я... это... — заикается Кроули, и его голос не похож ни на что, что может издавать человеческое тело. — Вообще-то, я ничего такого не говорил...       — Дождя не было, — сообщает Мюриэль доктору Джайлсу, похоже, заскучав от такого поворота разговора. — Зато были поцелуи.       — Не было поцелуев, было... не во множественном числе, всего один... — Кроули начинает волноваться, его движения становятся беспокойными, словно у него кожа чешется.— Как вы вообще... — куда более высоким голосом, чем обычно, продолжает он.       — Малыш, если я и могу распознать что-то лучше, чем эмоционально недоступных геев, так это мелкую рыбешку, кто присасывается к ним, питаясь подбрасываемыми ими объедками. — Он указывает пальцем в сторону Кроули. — И я очень намеренно использовал слово «присасываться» в этой метафоре.       Кроули как будто не знает, на что именно он должен обидеться.       — А вы… — Билли переводит указующий перст на Азирафеля, который подпрыгивает от неожиданности, не ожидая, что к нему обратятся, и до этого момента вполне наслаждавшегося шоу. Билли шипяще продолжает: — О, я знаю ваш тип. Засек вас, как только вы ступили на землю Нью-Йорка. Я нюхал воздух, как чертова ищейка, и думал про себя: «Еще один отношенияфоб, таскающий за собой мужчин на поводке с обещанием итоговой подачки». Я никогда не ошибаюсь в таких вещах, знаете ли.       Азирафель обиженно выдыхает, совершенно оскорбленный. «Как бы не так! Последние пять месяцев я только и делал, что пытался начать отношения!»       — На этот раз вы ошибаетесь, — решительно заявляет он.       — Да, — с трудом соглашается Кроули, почти про себя. — Это означало бы приложение усилия.       Азирафель весьма намеренно молчит.       Билли издает звук, который можно было бы назвать смехом, хотя и писклявым, и качает головой.       — Первые ангел и демон на Земле, которые находились в состоянии «сойдутся-не сойдутся» с самого Бытия. Не могу сказать, что я удивлен.       — Правда? — недоверчиво переспрашивает Кроули, даже не возражая на первую часть его заявления.       — Гомосексуальные детишки в церкви только тем и занимаются, что представляют себе все эти смущающе гомоэротические статуи и иллюстрации, страстно друг с другом целующимися. — Он всматривается в Азирафеля и Кроули — в их порозовевшие лица и целенаправленное избегание зрительного контакта друг с другом — и усмехается. — Узнать о чем-то подобном для меня сродни преждевременно наступившему Рождеству. О, неудачное сравнение, да? Неважно.       Кроули смотрит на него, как на сумасшедшего. Азирафель растерянно моргает. Мюриэль впервые за весь разговор приходится прикрыть рот рукой, чтобы скрыть удивленное хихиканье.       Доктор Джайлс театральным жестом склоняет голову в сторону Азирафеля, словно наклоняет невидимую шляпу, и поджимает губы, будто желая физически остановить следующие слова, но успевает сказать:       — Продолжайте.       В этот момент Азирафель не уверен, что хочет, но, тем не менее, так и поступает.       На протяжении всего повествования выражение лица Билли становится более задумчивым, намеренно нейтральным; хоть какую-то реакцию он выказывает, когда Азирафель упоминает о том, что оплодотворил Лайлу — это заставляет его поднять обе брови и шумно выдохнуть. После того, как Азирафель заканчивает, он долго молчит, просто медленно потирая затылок и глядя на кофейный столик между ними со сведенными вместе бровями. Кроули быстро надоедает эта тишина, но он не отталкивается от кресла, чтобы снова побродить по комнате, а просто держит руки скрещенными и отбивает быстрые, непоследовательные ритмы на изгибе бицепса.       Наконец Билли говорит:       — Сдается мне, вам нужно найти Книгу Жизни.       — Да! — взволнованно соглашается Мюриэль. — Именно это нам и нужно!       — Почти уверен, что мы это с порога сказали, — странным тоном говорит Кроули, откинув голову назад и зажмурившись.       — Конечно, Книга Жизни не спасет мир, — продолжает доктор Джайлс, засунув руки под мышки, словно ему холодно, и кивает на Азирафеля. — Она предположительно спасет только вас. Если вы действительно хотите спасти мир, вам придется найти Книгу Мертвых.       Вот опять.       — Почему вы все так уверены, что эта штука вообще существует? — спрашивает Азирафель со смесью раздражения и отчаянного любопытства.       Билли открывает рот, но, кажется, вовремя останавливает себя.       — Я не готов к столь долгому разговору, — в конце концов почти смущенно, но в основном устало признается он. — Во всяком случае, на данный момент. Кроме того, есть еще несколько вещей, которые я должен... Вы действительно поместили Христа в чрево той женщины? Настоящего Христа? В писаниях о Втором Пришествии обычно не говорится о том, что Иисус снова родится.       В своих необъяснимых видениях Адам упоминал о фигуре в золотистом свете, сошедшей с неба. Такой же золотистый оттенок имел тест на беременность, когда Азирафелю показали Лайлу на суде.       — Я уверен в этом настолько, насколько это возможно, — отвечает он.       — Да, но Иисус? Бог на Земле? — хмуро спрашивает Билли. Похоже, он никак не может отпустить эту тему. — Поместить на Землю фальшивого ребенка, чтобы он правил миром? Это кажется излишним, учитывая то, что вы рассказали о ребенке-антихристе.       Кроули разражается смехом.       — Излишним? — недоверчиво переспрашивает Азирафель с некоторым раздражением. — Нет, если уж на то пошло, Адам был лишним. Конечно, «ребенок как сосуд для власти, созданный, чтобы судить мир» — это одно из самых старых клише в самой книге! Вполне буквально! — хмыкает Азирафель, одергивая низ жилета, и, намеренно не глядя в сторону Кроули, замечает: — Если хотите поговорить об чем-то излишнем, спросите вон того змея, как он подбросил антихриста в сатанинскую больницу. Нет, правда, спросите...       — Полегче, — предупреждает Кроули.       Билли, кажется, в восторге от нарастающего напряжения. Ну, большего, чем до этого. Его улыбка перерастает в широкую ухмылку, но в ней нет особой злой насмешки; если уж на то пошло, он просто выглядит завороженным.       — А вы не должны были вступать в интимные отношения со своей любовницей?       — Я не... она не... — Словно достигнув какого-то невидимого предела, Азирафель совсем сдувается. К этому времени уже просто нет смысла спорить. — Я не знаю, — честно говорит он.       Билли долго смотрит на него, его каре-зеленые глаза мерцают за линзами очков. Он небрежно откидывается на спинку дивана, скрещивая руки, так что ткань натягивается на широких плечах. Мягкий свет, исходящий от расставленных вокруг ламп, почти полностью окрашивает его в бежевые и коричневые тона.       — Вы не такой, каким я представлял себе ангела, охраняющего врата Эдема, — наконец говорит он.       Азирафель отвечает ему настороженным взглядом.       — А как вы представляли меня?       — Более... — Билли неопределенно машет рукой в его сторону. — Более уверенным в себе, может быть. Более крутым. Помнится, там было что-то про пламенный меч, если подумать.       — Я… — Азирафель драматично закатывает глаза. — Почему это единственное, что волнует людей? У меня был меч, я просто... Послушайте, в пустынях бывает прохладно по ночам, а Ева была беременна, и там почему-то были львы, так что я отдал его...       Билли разражается удивленным смехом.       — Погодите, вы что сделали?..       — Ладно, продолжаем, — быстро прерывает их Кроули придушенным голосом. Он отталкивается от подлокотника кресла и смотрит прямо на Билли с «деловым» выражением, которое всегда напоминало выражение лица человека с запором. — Вы можете нам помочь?       — Могу я вам помочь? — Скрестив руки на груди, Билли закидывает одну ногу на другую и поджимает губы в с трудом сдерживаемом выражении, которое можно охарактеризовать только как самодовольное, просунув кончик языка между зубами. Следующие свои слова он произносит ликующим тоном: — Эдемский Змей хочет моей помощи, чтобы остановить Второе Пришествие, да?       — Это не... — заикается Кроули.       — Вы, вероятно, подразумеваете более активную роль... — вставляет Азирафель.       — Да, — говорит Мюриэль.       — Нет, нет, я сделаю это! — С покорным вздохом Билли хлопает в ладоши, выражая внезапное и странное нетерпение. — Поверьте мне, это вполне логично с учетом того, насколько хреновая у меня жизнь. Я не могу спасти свои отношения, но зато могу спасти мир! Конечно, почему бы и нет?       Он снова впивается в Азирафеля и Кроули пристальным взглядом, хотя и несколько притупленным после многочасового разговора.       — Если вам нужна Книга Жизни, значит, она существует. Значит, ни в одном из документов, где она упоминается, нет никаких домыслов. Значит, ее можно найти. — Доктор Джайлс кивает сам себе, как будто уже ранее пришел к такому выводу. — Она не может быть в Раю, ведь это физический документ живых существ. Рай гордится тем, что является вершиной нематериальности. В буквальном смысле.       — Там все неживое, — взволнованно говорит Мюриэль.       Билли рассеянно ей улыбается.       — Именно так.       — Откуда нам знать, сможем ли мы вообще туда добраться? — спрашивает Азирафель. — Она... она была написана Богом, которая может поместить книгу куда захочет, напле… проигнорировав любую логику.       — Ну, мы знаем, что она на Земле, — заявляет доктор Джайлс, причем так убедительно, что Азирафель сразу же верит ему на слово. — Это называется Второе Пришествие, а не Второе Пребывание в Раю, чтобы Избавить Бога от Поездки. И если бы Он не хотел, чтобы люди нашли ее, то не стал бы упоминать о ней в человеческих религиозных текстах, не так ли?       Подобные аргументы Азирафель уже слышал. Что-то о яблонях и вопросах, о том, что Всемогущая специально испытывает людей. Что-то о луне.       — Возможно, в каком-то освященном месте? — услужливо пытается подсказать Азирафель, ведь он знает толк в библейских вопросах. Он присутствовал при всех описанных в Библии событиях. — Святое место… собор или что-то сильно защищенное? Самый святой объект на планете, в буквальном смысле. Не думаю, что ее забросили бы в библиотеку вместе с прочими книгами.       — Освящение и Книга Жизни — это два разных понятия, — прямолинейно отвечает доктор Джайлс. — Освящение предназначено для людей, а Книга Жизни — для Бога, когда Он вернется в свое человеческое тело как Христос. Конечно, это самый святой документ в мире. Но освященный? Нет, ни за что. Невозможно.       — Что вы имеете в виду? — нетерпеливо спрашивает Кроули, прежде чем Азирафель успевает ответить. — Как это невозможно?       — Что вы имеете в виду? — добродушно парирует Билли. — Освящение, святость, фундаментальность — это человеческие понятия, малыш. Они не имеют никакого отношения к Раю или ангелам. Вся суть религии в том, что все эти понятия недоступны, поэтому люди проводят свою жизнь, используя обыденные вещи, чтобы получить к ним доступ. Или хотя бы приблизиться, верно?       В ответ на три пустых взгляда, доктор Джайлс тяжело вздыхает.       — Ладно. Подумайте об этом под таким углом: люди молятся, потому что определенные наборы слов и стихов значат больше, чем обычные разговоры. Люди ходят в церковь, потому что она возвышает эти молитвы одним только местом. Определенные диетические ограничения превращают каждый прием пищи в акт благоговения. Женщина, покрывающая волосы, привносит немного больше святости во все свои дела лишь благодаря своему гардеробу. Список можно продолжать и продолжать. Святая вода не может быть создана ангелом, но может быть создана священником. — Билли смотрит на Кроули и кивает в его сторону. — Кстати, что святая вода делает с демонами?       Кроули вздергивает темную бровь над очками.       — Уничтожает нас, — категорично отвечает он. — Саму нашу сущность. Окончательно.       Билли понимающе кивает.       — Мы изобретательны, — с гордостью говорит он. — Люди. Придайте нам импульс и посмотрите, в каком направлении мы двинемся. Мы находим инновационные способы любить и еще более инновационные способы разрушать. Кстати говоря... — Он наклоняется вперед и смотрит на Кроули и Азирафель через кофейный столик прищуренными, внимательными глазами. — Мне кажется, что девяносто девять процентов проблем здесь можно было бы решить с помощью общения.       — Простите? — вежливо, хотя и резко говорит Азирафель, в то время как Кроули протестует: — Какие проблемы?       — Ну, я просто имею в виду... Например, когда вы встретились в парке и узнали, что этот парень — президент Ада? Вы что, не могли сказать: «О, кстати, Бог говорил со мной, и я пытаюсь остановить Второе Пришествие»? Неужели нельзя было обмолвиться об этом в разговоре и, может быть, упомянуть смертный приговор?       Азирафель ощетинивается.       — Так уж сложилось, что упоминание о Боге в разговоре с ним никогда не приносило мне ничего хорошего, — вынужден ответить он, прежде чем продолжить: — И еще...       — И что это значит? — Кроули огрызается в ответ внезапно совершенно обиженным тоном. — Ты даже не попытался рассказать мне о Божьих указаниях. По сути, я впервые услышал всю эту чертову историю! Остальное ты скрыл от меня в доме у Анафемы.       — Я не скрывал это от тебя, — раздраженно отвечает Азирафель. — Просто время было неподходящее. В любом случае, доктор Джайлс, отвечая на ваш вопрос...       Но его снова прерывает Кроули, громко и мелодраматично фыркнув и бормоча себе под нос:       — «Время было неподходящее», да?       Азирафель понимает, что не стоит вступать в этот спор. Нет, правда, не стоит. Но он все равно говорит:       — Учитывая, что мне потребовались месяцы, чтобы заставить тебя признать, что мы поцеловались... — Кроули шипит в ответ, вынужденный признать это уже второй раз за вечер, — я бы сказал «да». Время было неподходящее.       Поначалу Азирафель полагает, что Кроули не собирается отвечать. Но, к несчастью, он отвечает грубым, раздраженным голосом:       — Потому что потом у нас тоже не было времени, конечно. Не то чтобы у нас была куча времени, чтобы ты... не дай Бог, честно рассказал мне о том, что произошло в Раю. Конечно, нет.       — Ты прав, — напряженным голосом отвечает Азирафель, не глядя в его сторону. — У нас не было кучи времени. В этом весь смысл смертного приговора.       Кроули недоумевающе поднимает брови.       — И чья это вина?       — Прости?       — Мальчики, — зовет доктор Джайлс предупреждающим, встревоженным тоном.       — Не надо, — слишком громко шепчет ему Мюриэль. — Они часто так делают. Иногда им просто нужно... выплеснуть это наружу.       — Только не на мой ковер, — шипит Билли в ответ.       — Ладно, я не считаю, что во всем, что произошло, виноват именно ты, — ворчливо признает Кроули, заметно напрягаясь, когда Азирафель встает с кресла и поворачивается к нему лицом. — Но ничего бы этого не случилось, если бы ты не занял эту должность. Я просил тебя не делать этого, если ты помнишь. С твоей стороны несправедливо отмахиваться от моих … опасений, когда ты сам являешься их непосредственной причиной.       — Твоих опасений? — гневно отвечает Азирафель, чувствуя, как под его кожей потрескивает нечто древнее. — И это ты так называешь то, что занял должность Великого Герцога Ада? Проклял себя еще больше? Ты… беспокоился?       — Не передергивай, — рявкает Кроули таким авторитетным тоном, на какой только способен. — Ты просто пытаешься сменить тему. А это... — Кроули колеблется, вспоминая, о чем вообще шла речь, и продолжает, запинаясь: — Ты стал Верховным Архангелом, получил видения от Бога, воплотил их в жизнь, чтобы начать Второе Пришествие, и утверждаешь, что не сказал мне об этом из-за того, что я сделал. А как насчет того, что сделал ты?       — Мы это уже проходили.       — Мы... — Кроули недоверчиво всплескивает руками. — Азирафель, ничего мы не прошли!       В голове Азирафеля зазвучали предупреждающие сигналы, похожие на те, что появились на Земле в тот момент, когда Христос был помещен в тело Лайлы. Сейчас их вызывает он сам, как и тогда. И так же, как тогда, он их игнорирует.       — Ты сказал, что простил меня за все это, — твердо произносит он, напрягая челюсти и замирая. — Я никогда не говорил, что простил тебя.       Кроули делает шаг вперед и шипит сквозь зубы нечеловечески довольным голосом:       — Потому что ты так хорошо умеешь прощать, да?       — Ты полный!..       — Эй, эй. Давайте остынем, хорошо? — Азирафель с Кроули не отрывают взгляда друг от друга, сжав руки в кулаки по бокам. Билли тоже встает, протягивает руки в умиротворяющем жесте и наклоняет одну из них, чтобы взглянуть на часы.       — Уже, Господи, час ночи. На этой неделе в университете начинается осенний семестр, и у меня занятия в восемь утра. Мы можем продолжить этот разговор завтра.       Поскольку он решил сказать это трем нечеловеческим существам, которым не нужен сон, доктор Джайлс в итоге натыкается еще на пару пустых взглядов и третий, скрытый за темными очками.       — Вы собираетесь спать, — категорично говорит Азирафель. — Вам только что сообщили, что через четыре месяца наступит конец света, а вы отправляетесь спать.       — Это первокурсники, и курс называется «Исповедальная культура от Августина до Опры». — Билли снимает очки и протирает их краем свитера, прищурив глаза, словно от боли. — Поверьте мне, если я не успею выпить кофе до этого, есть вполне реальный шанс, что я спрыгну с чертова здания до того, как все закончится.       Кроули отходит от Азирафеля, вся воинственность которого сходит на нет, заставляя его почувствовать малейшее, самое незначительное смущение. Невозможно преувеличить, насколько оно незначительно. Он плотно сжимает руки за спиной.       Доктор Джайлс тем временем продолжает:       — Я возьму вас троих с собой. Все мои записи, библейские артефакты у меня в офисе. Если мы хотим выяснить, где именно находится Книга Жизни, она будет где-то здесь... — он стучит пальцем по виску, — в чем тяжело ориентироваться даже мне, так что вы можете начать работу над книгами, пока я буду преподавать.       — Почему мы не можем начать прямо сейчас? — хмуро спрашивает Азирафель.       — Я же только что сказал, что все мои книги там. Все неэротические, во всяком случае. Кроме того, у меня есть комната для гостей. — Доктор Джайлз понимающе смотрит на них, затем снова переводит взгляд на Мюриэль. — И личный кабинет, в котором нужно навести порядок. Кто что предпочтет?       — О, кабинет! — взволнованно отвечает Мюриэль, поднимая руку вверх. — Пожалуйста, кабинет! Я бы очень хотела занять кабинет!       — Отлично! Оставайтесь здесь, я вам его покажу. А вы двое... — Билли машет рукой в сторону коридора. — Это прямо наверху. Vamos, пошевеливайтесь.       Они пошевеливаются, подгоняемые, как овцы, которых очень беспокоит тот факт, что их ноги двигаются без их разрешения. Не обходится и без слабых жалоб, но Билли, похоже, не обращает на них внимания. Поднявшись по узкой лестнице, Азирафель даже предлагает Билли чудом избавить его от сонливости, причем довольно отчаянно, на что получает решительный отказ.       — Вы только что сказали мне, что от этой штуки забеременела женщина, — протестует Билли, оглядываясь на него через плечо, и его глаза, прежде чем снова подняться, многозначительно скользят по промежности Азирафеля. — Если коснетесь меня Божьей благодатью, я вас убью.       — Это не... — Он прекрасно понимает, что Кроули стоит прямо у него за спиной, еще не остывший после их ссоры. От ощущения его гнева все его тело гудит, словно шершень. — Это не моя сила, я бы использовал силу Кроули.       — Я на вуайеризм не подписывался, — замечает Билли. — Кроме того, мы пришли. Поднимайтесь.       Спальня достаточно простая и приятная. Одна квин-сайз кровать, застеленная серым постельным бельем, выглядит такой же неиспользуемой, как и вся остальная мебель в доме. Окно с видом на улицу внизу, кресло в углу, комнатное растение, такое же мертвое, как и те, что стоят в ящике на окне. Под кроватью самый мягкий в мире ковер ужасного оттенка жженого оранжевого. На стене слишком много обложек Vogue в рамках. Азирафель с Кроули крутят головой по сторонам, как только переступают порог, и тут же начинают бурно протестовать.       Но Билли лишь устало поднимает руку, другой рукой хватаясь за дверную ручку, когда пятится назад.       — Пощадите меня, тяжелый был день. Либо решите свои споры, потрахавшись, либо спите, мне все равно, — прямо заявляет он. — Единственное, о чем прошу, — держите дверь закрытой до утра для вашей же безопасности. Я склонен к лунатизму и обычно без одежды. Спокойной ночи!       Дверь захлопывается, резко и окончательно, как падающее лезвие гильотины. ***       Проходит несколько долгих секунд, прежде чем кто-то из них отходит от двери. Проходит еще больше времени, прежде чем кто-то из них нарушает молчание — оба все еще немного раздражены своим спором (и его еще слишком болезненным содержанием). В конце концов Азирафель первым делает и то, и другое.       — Тебе не обязательно оставаться, — начинает он, осторожно присев у изножья кровати. Его голос кажется слишком громким в тихой комнате, если не считать затихающих звуков редкого движения за окном. — Я бы не... Я понимаю, что тебе некомфортно, учитывая установленные тобой границы. Можешь уйти, если хочешь.       — Я не испытываю некомфорта, — слишком быстро протестует Кроули. — Или дискомфорта. Или... любого другого значения этого слова. Я — воплощение комфорта.       — О, конечно, — отвечает Азирафель.       — Кроме того, я не могу уйти, так ведь? — Кроули кладет руки на бедра и смотрит куда угодно, только не на кровать в центре узкой комнаты и не на ангела на ней. — Как только в Раю заметят, что двух ангелов нет там, где они должны быть, они отправятся на поиски. Я — единственное, что должным образом скрывает божественность, не так ли?       — Ну, я полагаю...       — Наверное, оскверняю весь этот чертов квартал, — продолжает Кроули, начиная рывком расстегивать запонки и развязывать галстук, угрюмо поджав губы. — Вот, что я делаю, и это... это врожденное. Мне даже не нужно стараться, я просто... Я по природе своей проклинаю все вокруг.       — Кроули, — говорит Азирафель, чувствуя, как в животе поднимается что-то ужасное. — Ты же знаешь, я не это имел в виду.       — Тебе не обязательно было это подразумевать, от правды не скроешься. — Кроули снимает один ботинок, затем другой. Они летят куда-то через всю комнату, носки следуют за ними, словно исчезая в эфире. Пиджак он бесцеремонно бросает на маленький стульчик в углу, комкая ткань. — Ты прав. Заняв пост Великого Герцога, я только усугубил ситуацию. Я имею в виду себя — свое влияние на планету, на человечество, на его выживание.       — Если мы говорим о соответствующем влиянии на планету, — прямо говорит Азирафель, наблюдая за тем, как пальцы Кроули ловко расстегивают пуговицы жилета, — то полагаю, я тебя опередил, старина.       Кроули бормочет что-то нечленораздельное под нос, неловко поворачиваясь на месте, чтобы снять плотно облегающий жилет. Он не отвечает, продолжая методично раздеваться, сосредоточившись исключительно на этой задаче. Ударение на исключительно.       — Кроули, — снова говорит Азирафель, но на этот раз его голос звучит совсем иначе.       Кроули медлит и поднимает глаза; его пальцы застывают на пуговицах рубашки на середине груди, где виднеется проблеск кожи, слегка припорошенной волосами, а из-под брюк выглядывают босые ноги. Кроули сглатывает и смущенно опускает руки.       — Ты не против? — тихо спрашивает он.       Азирафель едва слышно вздыхает и щелкает пальцами; после разочаровывающе безличного одобрения костюм Кроули исчезает, оставляя его в полностью черном шелковом пижамном комплекте. На нагрудном кармане каллиграфическим почерком вышиты изящные золотистые буквы «АДжК». Он замечает монограмму и бросает на Азирафеля слегка раздраженный усталый взгляд. Подойдя к противоположному краю кровати с нарочито непринужденным видом, Кроули проскальзывает под одеяло, едва не споткнувшись о край ковра. Азирафель чувствует, как прогибается матрас за его спиной, и слышит его скрип.       Раздается несколько шорохов и толчков, когда Кроули укладывается поудобнее. В итоге он замирает. Он также излучает свою обычную энергию, в которой меньше демонической тьмы и больше бальзама на неизбывную яркость Азирафеля. Она не ослабевает, пока Кроули на Земле и бодрствует. Азирафель не нуждается в чудесах, чтобы по-прежнему ощущать ее. Это нечто настолько близкое к биологическому чувству, сродни слуху или зрению, насколько это возможно для ангела.       Кроули не спит. Он может заставить себя заснуть, с помощью чуда или без него — есть что-то явно змеиное в том, как Кроули способен по команде отключиться, даже не переодеваясь ко сну и не раскладывая постель. Он делал это и раньше, чтобы выбраться из ситуаций, в которых не хотел принимать участие, будь то на несколько часов или более чем на несколько десятилетий. Почему-то сейчас он этого не делает, просто упрямо лежа на спине, устремив взгляд в потолок.       И Азирафель решает, что более благоприятной возможности ему не представится.       Он отталкивается от матраса, подходит к креслу. Берет пиджак Кроули и вешает его на спинку, хотя знает, что утром ему придется снова чудом переместить его на тело Кроули. Снимает свой собственный пиджак и накидывает его сверху, не забыв при этом выудить крошечный предмет из одного из внутренних карманов, старательно избегая нагрудного. Когда он поворачивается, то видит, что Кроули плотно зажмурился.       Азирафель не считает нужным раздеваться дальше или залезать под одеяло. Он просто садится на другой край кровати и наполовину поворачивается в сторону Кроули, глаза которого по-прежнему крепко зажмурены. Азирафель прочищает горло, зажав между указательным и большим пальцами маленькую фигурку, которую достал из кармана пиджака.       — Как ты секуляризировал Библию? — говорит он без лишних слов.       Глубоко вздохнув, Кроули открывает один прищуренный глаз и незаинтересованно смотрит на протянутую руку.       — Ты ложишься с людьми в постель и провоцируешь появление освященных младенцев, — с невозмутимым видом говорит он. — Это твой единственный «подкат»?       — Ты не позволяешь мне показать другие. В любом случае, как я уже говорил... — Азирафель приподнимается на кровати и садится, скрестив ноги, лицом к Кроули; теперь ему немного неудобно из-за натянутых брюк. Он держит на ладони маленькую фигурку Иисуса, найденную внутри огромного торта почти двадцать лет назад. — Если я могу использовать твою демоническую силу, значит, могу использовать и твою демоническую логику, чтобы выяснить, как секуляризировать вещи. Я бы не... — Азирафель сглатывает. — Если мы окажемся в ситуации, когда я буду держать бразды правления в своих руках, а кто-то пытается причинить тебе вред, мне нужно точно знать, как обезвредить их. Сделать так, чтобы угроза полностью исчезла.       Выражение лица Кроули при этом меняется, становясь более ласковым и усталым. Он приподнимается на локте, чтобы окинуть фигурку в руках Азирафеля настороженным взглядом.       — Ты не можешь этого сделать, — говорит Кроули, чуть помедлив, проведя языком по нижней губе. — Я не прибегал к чуду. Я... ты должен быть проклятым, чтобы иметь возможность что-либо секуляризировать. Вот поэтому-то я точно знаю, что проклят. Только поэтому я смог лишить твою Библию святости, а ты — нет, даже без чудес.       Азирафеля это совсем не устраивает.       — Я не смог секуляризировать Библию, потому что не знал, с чего начать, — протестует он. — Если ты скажешь, с чего начать, я, возможно, сумею...       — Хочешь знать, как я это понял? — прерывает его Кроули, склонив голову на плечо, чтобы встретиться с Азирафелем взглядом. — Ты хочешь знать, как я вообще секуляризировал Библию?       — Да, — немного раздраженно отвечает Азирафель. — Я же об этом первым делом попросил.       Кроули кивает и говорит:       — Я молился.       Азирафель растерянно моргает. Пластиковый младенец вываливается из его руки.       — Ты...       — Я молился. Я расположился в своем кабинете в Аду, повесил на дверь табличку «не беспокоить» и до мозолей на пальцах перелистывал страницы, стихи, заметки — письменные заметки были самыми болезненными, кстати, не считая твоих, которые я прочитал все до единой строчки, — и я... я читал вслух и верил, что слова священны. Они имеют значение для меня, для вечной души, которой, как я знаю, у меня нет. Я прочитал не все, знаешь ли, просто основные моменты: псалмы, Евангелие, пролистал Бытие, включая потоп... Песни. Я пролистал Песни несколько раз.       Азирафель тупо смотрит на него, не совсем понимая, к чему Кроули ведет.       — Это очевидно, если вдуматься, — продолжает Кроули. — Немного клишировано, но почти все, что связано с Библией, таково, учитывая, что именно она создала эти клише. Я имею в виду… примерно об этом и говорил Джайлс, верно? Освященные вещи имеют значение для людей, и, при использовании их по назначению, они возвышают человека. Превращают повседневную рутину в нечто глубокое, священное. Так что же делать демону, который не может больше возвышаться по определению?       — Ты используешь ее по назначению, — вздыхает Азирафель, глядя на младенца, лежащего на покрывале между ними, чувствуя, как пульс трепещет под изгибом скулы, словно он находится на краю пропасти огромной, ужасающей глубины. — Ты веришь, что вещь священна, когда используешь ее, как человек, а потом ты...       — Вырываю из нее эту святость, — сардонически заканчивает Кроули, несколько грустно поджимая губы. И добавляет, протягивая руку, чтобы взять маленькую розовую фигурку: — Вот что я делаю, ангел.       Азирафель не верит, не может поверить, даже несмотря на все доказательства обратного. Он всегда с болью осознавал демонический статус Кроули, так же как всегда знал, что сам Кроули доказывает, что доброта — это выбор, а не духовная константа. На самом деле Кроули — основа любого выбора, позволяющий людям иметь свободную волю, а не слепо подчиняться Слову Божьему. Последнего постулата в теории придерживаются в Раю. И к чему это приводит?       «Как может человек родиться с уже предрешенным для него будущим и при этом обладать свободой воли? — спросил его Адам несколько месяцев назад, когда они стояли на краю открытой могилы над белесыми костями, пустой шелухой крабов. Кажется, это было тысячелетия назад. — Как вы можете ожидать, что я поступлю иначе?»       И тут Азирафель понимает, что Кроули держит фигурку в руках — действительно держит.       — Она не жжет, — удивленно говорит он.       Губы Кроули подергиваются.       — Это я нашел ее в торте, помнишь? Когда мы купили его в Новом Орлеане. — Фигурка перекатывается взад-вперед между его пальцами. Яркий румянец на щечках младенца придает ему лихорадочный вид. — Осквернил его при контакте.       Азирафель хмурит брови, раздумывая над словами Кроули. Это означает, что Кроули... поступил как человек, открыв доступ к чему-то возвышенному, находящемуся в самом эпицентре проклятого. Он нашел пластикового младенца, засунутого в слои торта, и счел его... ну, священным.              — Мы приехали в Новый Орлеан всего за несколько месяцев до... — нерешительно начинает Азирафель.       — ... Адама, — заканчивает за него Кроули, опуская фигурку обратно на покрывало между ними, и больше ничего не добавляет.       Азирафель не отступает.       — Находка этой фигурки имела для тебя... значение. — Он берет статуэтку и, повернувшись, ставит ее на тумбочку, после чего ложится на бок, опираясь на локоть, зеркально повторяя положение Кроули. — В тот конкретный момент времени. Не просто глупый обычай.       Кроули понижает голос еще больше, когда Азирафель ложится рядом с ним.       — Конечно, — бормочет он. — Конечно, я знал, что будет дальше. По правде говоря, я мало о чем еще думал, когда мы официально перешагнули шеститысячелетний рубеж. Да и раньше, если уж на то пошло. Я с шестнадцатого века трясся от страха.       Азирафель хмурится.       — Я не знал, что ты беспокоишься, — признается он, чувствуя, как кожа стягивается в глубокую борозду на лбу при попытке обратиться к глубоко погребенным воспоминаниям. — Хотя должен был, оглядываясь назад.       Кроули опускает руку и кладет голову на подушку.       — Оглядываясь назад, — устало говорит он, — я очень, очень сильно старался, чтобы ты и не узнал.       — И тем не менее. — Азирафель тоже опускает голову. Его жилет неудобно натягивается, и он даже не снял ботинки. Постороннему человеку может показаться, что он не планирует тут задерживаться — что через несколько минут он встанет и уйдет, по-прежнему почти полностью одетый, а Кроули останется в незнакомой постели в незнакомом городе. Азирафель не знает, почему от одной только этой мысли все внутри него мучительно сжимается. Он облизывает губы и смотрит на что-то далеко за пределами черт Кроули, словно бы заглядывая ему в душу. — Нам нужно быть более открытыми друг с другом.       Кроули на это хмыкает, но не выдает язвительного ответа — уже прогресс.       — Никаких больше секретов между нами, — продолжает Азирафель. — Чистый лист, основа… доверия. Мы можем сделать по крайней мере это, не так ли? Мы же не... ты же не думаешь, что мы созданы для того, чтобы причинять друг другу боль?       Дом вокруг них скрипит, оседает. Брови Кроули тоже нахмуриваются, и Азирафелю хочется протянуть руку и разгладить морщинку между ними плоской стороной большого пальца.              — Нет, не думаю, — мягко отвечает Кроули, но его глаза выражают нечто совершенно иное.       Азирафель решительно это игнорирует.       — Я тоже. Поэтому я начну с одного секрета. — Он делает глубокий вдох. Пытается найти слова, которые пытался найти уже два десятилетия. Продолжает: — Не только ты беспокоился о приходе Антихриста, о том, что может случиться с твоим образом жизни, и я... я хотел найти место за пределами Лондона. За пределами... ну, в моем понимании, за пределами всего этого. Поэтому я...       Он неловко замолкает.       — Ты?.. — подталкивает его Кроули.       Азирафель зажмуривается.       — Я купил дом в Саут-Даунс, недалеко от Истборна. Совсем рядом с побережьем.       Ответом ему служит молчание.       Но по крайней мере он признался, что купил коттедж за городом. Он хранил эту информацию в тайне с 2007 года, с тревогой следя за шеститысячелетней отметкой с момента создания Вселенной. Он это признал, на что Кроули ответил выжидательным молчанием, отчего Азирафель снова начинает чувствовать растущую тревогу, которая убеждает его, что да, он был прав, умалчивая об этом факте до сих пор, и задается вопросом, одобрит ли демон чудо, чтобы стереть из его памяти последние тридцать секунд, прежде чем...       — Это для меня не секрет, — скрипуче заявляет Кроули.       — Это... — Азирафель морщит нос, опешив от такого заявления. — Это огромный секрет! Факт, который я намеренно скрывал от тебя!       — Ты же хранил фотографию этой чертовой штуки у себя на столе! — возражает Кроули. — Вместе с чеком! А я любопытный! Я знал об этой чертовой штуке с... да, с 2008 года.       — 2008 года? — в ужасе восклицает Азирафель.       — Ну... — Кроули распахивает глаза в ответ на реакцию Азирафель и, кажется, наступает себе на горло, отвечая: — Да, то есть я знал, но я... без подробностей? — Кроули придвигается ближе, почти незаметно. — Можешь рассказать поподробнее?       Азирафель не сразу удостаивает его ответом.       — ...Я мог бы, — в конце концов соглашается он, досадливо вздернув бровь, однако не может упрямствовать, ведь умирал от желания рассказать Кроули все подробности с того самого дня, как нашел коттедж. — Ну что ж, ладно. Если честно, это милое местечко. Причудливое, с библиотекой, обновленной кухней. Ну, обновленной для 2007 года. Но самый большой плюс — это расположение. До южного побережья рукой подать, но если стоять под правильным углом на холме, то можно увидеть береговую линию. Соседей не видно, но в двадцати минутах ходьбы есть близлежащая деревня. Никаких... стряпчих.       — Звучит достаточно уединенно, — отвечает Кроули холодным тоном, но изо всех сил стараясь быть вежливым. Может, и не изо всех сил, конечно, но... довольно близко. — Когда же ты думал собрать вещи и перебраться на другой корабль? Избавиться от всех своих обязанностей. Оставить позади книжный магазин, который ты... — Он издает придушенный горловой звук и с трудом выдавливает: — Когда переезд, я имею в виду?       — О, когда все это закончится, — неопределенно отвечает Азирафель. — И... — В этот момент он отводит глаза и зацепляет свободную нитку в углу наволочки в нескольких сантиметрах от их лиц. С трудом добавляет: — И если быть честным, то мне было бы слишком трудно справляться с ним в одиночку.       Кроули открывает рот и быстро моргает несколько раз подряд.       — ...О-о, — едва слышно выдыхает он.       — Я просто хотел сказать… это ведь требует много работы, не так ли? — быстро продолжает Азирафель. — Дом и земля, на которой он стоит. Всевозможная дикая природа, которую я случайно загублю. Сад, с которым я не справлюсь. А проводка — это просто кошмар. Я так и не решился разобраться с ней, установить какую-нибудь электронику. Наверняка есть современная, о которой я ничего не знаю, телевизоры, телефоны, всякие штуки. — Он облизывает губы и продолжает уже с большим воодушевлением, осмелев: — Не говоря уже о полках в шкафу, до которых я не смогу дотянуться...       — Ладно, ладно, — сухо перебивает его Кроули, но его слишком ярко горящие глаза полны нежности. — Я все понял.       Азирафель смотрит вниз на свою руку, лежащую между ними, пальцы которой небрежно сжимают простыню, и издает полусмешок.       — Там две спальни, — многозначительно добавляет он. — Я позаботился о том, чтобы найти дом с двумя спальнями. Сад может быть любым, я бы просто разбил его, если бы участки еще не были разработаны, но... я прежде всего убедился, что там две спальни.       — Ангел, — прямо и немного грубовато говорит Кроули, — если бы ты попросил меня переехать с тобой в Саут-Даунс, нам бы не понадобились две спальни.       Азирафель просто молча пялится на него. Теплый оттенок его кожи, острые, неровные черты, смягченные светом лампы. Чернильная темнота его волос, выцветшие пряди, по-мальчишески падающие на лоб. Азирафель так много хочет сделать — так много всего, о чем постоянно думает, но чего не смог сделать в первый и последний раз, когда они вот так, как сейчас, делили пространство. Он представляет, как это происходит, словно в голове прокручивается кинопленка: поцелуи с Кроули и все последующие моменты, когда тела делят одну постель и когда эмоциям некуда деться, кроме как друг в друга.       Но Кроули закрывает глаза и отстраняется.       — Я устал, — натянуто, измученно говорит он, — и предпочел бы лечь спать.       Они зашли дальше, чем обычно, по крайней мере, в подобных вопросах. Азирафель подавляет вздох, прежде чем он успевает вырваться наружу.       — Конечно, — тихо отвечает он. — Я просто... — он щелкает пальцами, чудом выключая две лампы в комнате, и снова кладет руку в пространство между их телами. Целенаправленно. Без всяких ожиданий. Отвечающий Кроули в его голове выжидающе бодрствующий; он одобряет чудо, и не чувствуется, что ему хочется так уж быстро отступать. Свет вокруг них гаснет.       Азирафелю не приходится долго ждать.       — Я не так себе это представлял, — напряженно признается Кроули в наступившей темноте. Такая откровенность все еще непривычная для них. — Первый раз, когда мы делим постель.       Нет смысла подтверждать, что Кроули на самом деле представлял себе это; ответ очевиден. Так же очевидно было бы, если бы Кроули сам задал этот вопрос Азирафелю. Очевидно, большая часть их отношений на протяжении многих лет заключалась в том, что оба они воображали себе разные ситуации, не имея смелости воплотить их в жизнь. Вместо этого Азирафель спрашивает, как он надеется, приглашающим, терпеливым тоном:       — И как ты себе это представлял?       Он уверен, что это прозвучало слишком нетерпеливо — возможно, даже слишком. Кроули делает глубокий подрагивающий вдох, и когда он встречается взглядом с Азирафелем, тусклый блеск его глаз — единственное, что тот может различить в темноте.       — Я бы лежал, — начинает он хрипло, но уверенным, ровным голосом. — Ты бы сидел. Скорее всего, читая. Иногда ведя дневник или делая наброски, но обычно читая. Но если бы ты… если бы ты не читал, ты бы... — Он словно бы борется с чем-то у себя в голове, отчаянно пытаясь удержать эту уязвимость от проскальзывания сквозь трещины его самообладания, но проигрывает в этой битве. — Ты бы наблюдал за мной. Или, может быть... гладил бы меня по волосам или спине, пока я засыпал. Иногда ты ложился бы со мной и... обнимал. Меня. Просто обнимал меня.       Азирафель не моргает, не желая упустить ни секунды из едва заметной игры эмоций на лице Кроули, и почти не дышит.       — Речь не о защите или… или безопасности, это не... — Кроули издает разочарованный звук. Окружающий свет из окна едва подсвечивает резкие черты его лица, прохладно целует морщины и впадины на коже, веер морщинок вокруг глаз, которые сейчас зажмурены, словно от боли. Он перебирает в уме несколько слов, прежде чем наконец выбирает и с силой изгоняет их из своего тела: — Я хотел заснуть, зная, что ты... присматриваешь за мной. Даже если я не присматриваю за тобой в ответ. Особенно если я не присматриваю.       Перед их поцелуем в Бентли несколько недель назад Кроули сказал голосом, очень похожим на нынешний:       «…Я поцеловал тебя не для того, чтобы ты остался или ушел. — Его лицо было таким же напряженным, как и сейчас, когда он пытался выразить уязвимость, которую демонические тела не должны быть способны испытывать. — Чтобы в мое отсутствие, возможно, какая-то крошечная часть тебя думала, что я для тебя тоже все».       И как Кроули может не знать? Если Азирафель — это все атомы и пространства, в которых их нет, то Кроули — причина, по которой атомы вообще существуют. Он — основа, фундамент Вселенной. То, как все взаимодействует между собой, даже Бог в начале времен. Глубины души Азирафеля, если ангелы вообще могут быть наделены таковой. Что-то о воде, влажности и определениях. Все возвращается к определениям. Если у Азирафеля есть определение, то Кроули — это этимология, позволяющая выразить его в терминах лингвистики. Он описывает, а не предписывает; он — язык, позволяющий Азирафелю говорить с ним, размышлять о нем, описывать его, думать: «Я люблю тебя. Я люблю этого нелепого человека, и если бы его не существовало, у меня не было бы слов, чтобы вообще о чем-то думать».       — Я всегда присматриваю за тобой, — тихо говорит Азирафель, но когда он снова смотрит на Кроули, тот уже уснул. ***

АЗИРАФЕЛЬ. ВРЕМЯ ПРИШЛО.

      Он на корабле. Не очень современном — деревянном, с рваными парусами, с водой на палубе, с людьми в поношенной одежде, которые бегают мимо, отталкивая его в сторону, пока они бросают канаты, натягивают паруса, не дают грузу сорваться в сердитое чернильно-черное море. Доски пола под ногами Азирафеля скрипят, как проседающий дом, как пружины в матрасе. Над головой бушует шторм, закрывая солнечный свет густыми клубящимися тучами. Сверкают молнии. Дождь хлещет по щекам Азирафеля, по его обнаженным рукам; безжалостный ветер словно сдирает с него кожу.       — Время для чего? — кричит он сквозь рев волн.

ПОРА ИДТИ В ВЕЛИКИЙ ГОРОД НИНЕВИЯ. ПРОПОВЕДОВАТЬ ИМ О МОЕЙ НЕЧЕСТИВОСТИ.

      Бог просит Иону не об этом. И не так все произошло.       — Ты не можешь... — пытается Азирафель, пока его не толкнули в леерное ограждение проходящие мимо тела. Он испуганно оглядывается через плечо. Когда лодку качает, он оказывается страшно близко к поверхности воды и забывает, в какую сторону его пригибает гравитация. — Ты хочешь, чтобы я предупредил жителей Ниневии об их нечестивости, да? Ты хочешь... — Он глотает соленую воду на языке. — Ты хочешь выбросить меня за борт за то, что я сбежал от твоих указаний?

КОНЕЧНО, НЕТ. ПОЧЕМУ У ТЕБЯ СЛОЖИЛОСЬ ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ?

      Азирафель поднимает взгляд и тут же опускает его на окружающий его хаос. Яростное метание корабля. Кричащие голоса.       — Потому что так гласит история, — отвечает он.

ДА. ТАК ГЛАСИТ ИСТОРИЯ.

      — Так это я и сделаю. — Азирафель быстро моргает, поворачивается на месте, чтобы посмотреть прямо в воду. Его суставы мерзнут и болят. — Это то, что я должен сделать.

ИМЕННО ТАК И ДОЛЖЕН БЫЛ ПОСТУПИТЬ ИОНА. А ТЫ ИОНА?

      Азирафель смотрит на свои руки. Бледная кожа, аккуратные ногти. Пылинки светлых волос на тыльной стороне пальцев, на запястьях. Он прижимает руки к шее, груди, животу. Ниже опускаться не хочется. Он не хочет знать, какие ужасы приготовило для него подсознание.       — Вроде бы нет, — говорит он, в основном про себя. — Хотя я не уверен, как работают сны. Никогда раньше их не видел. Может, я и есть Иона?

ТЫ — НЕ ОН.

      — О, тогда прости. Я... я Азирафель. — Он оглядывается через плечо на воду. Ритмичное покачивание взад-вперед. Там что-то есть, что-то живое, гладкое и сверкающее, что пробивается сквозь неровную рябь волн. Сверкает молния, и он видит огромный темный глаз, спокойно, без злобы наблюдающий за ним из воды. Чересчур понимающе.       Возможно, голодно.       — Если я прыгну в воду, оно меня съест, не так ли? — Волосы Азирафеля все еще кажутся слишком длинными, локоны нависают над бровями и изгибу шеи. Матросы снова толкают его, словно призывая прыгнуть за борт. Принести себя в жертву. — Три дня и три ночи. Если я прыгну, шторм прекратится и люди будут в безопасности.

Я НЕ ГОВОРЮ ТЕБЕ ПРЫГАТЬ В ВОДУ. НЕ ЭТОГО Я ЖДУ ОТ ТЕБЯ.

      Дыхание Азирафеля учащается. Его взгляд прикован к гигантскому немигающему глазу внизу. Позади него сгрудились люди, один за другим; они уговаривают его прыгнуть. Говорят, что им очень жаль, но это единственный способ спасти их всех. Одна душа по сравнению с десятками.       Он перекидывает одну ногу через ограждение. Перекидывает следующую. Вцепившись влажными ноющими руками в перекладины, он остается на ногах только благодаря своей силе.       Скалы все ближе, ближе, ближе.       Молния озаряет небо, и он видит проблески зубов, сотни костно-желтых гребней, обрамляющих зияющую пасть в нескольких метрах внизу. Он не видит дна, не видит, куда должен приземлиться. Он чувствует ее тепло на своих замерзших ногах, ее яркость во всепоглощающей черноте.       — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — яростно кричит он шторму, не желая отводить взгляд от воды.

Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ПЕРЕСТАЛ СПРАШИВАТЬ.

      Азирафель не спрашивает.       Он просто прыгает. ***       Сначала Азирафель думает, что его, должно быть, уже списали.       Его сознание возвращается по частям, на которые его разбили медленно пробуждающиеся органы чувств — слишком вялые, чтобы сразу понять, где он и кто он. Он смутно помнит, что что-то произошло, что-то важное, и там присутствовал золотистый свет, но не может определить, что именно. Вместо этого он чувствует запах чистого хлопка под щекой, прежде чем слышит утреннее движение за стенами гостевой комнаты; ощущает на языке что-то кислое, несвежее, прежде чем ощущает неловкое натяжение одежды на его полностью развалившемся на кровати теле. Его рука некомфортно теплая, влажная, ее словно бы покалывает тысяча иголок. Он моргает, открывая глаза, и видит комнату, освещенную проникающим из окна утренним светом, после чего переводит расфокусированный взгляд на Кроули.       Кроули, который уже проснулся, и спокойно наблюдает за Азирафелем, словно уже давно только этим и занимается. Они все еще лежат в зеркальной позе, свернувшись калачиком на боку лицом друг к другу, вытянув руки так, чтобы они лежали ладонью вниз в открытом пространстве между их подушками. Рука Азирафеля покоится на его руке, как будто он подсознательно потянулся к ней ночью. Ни один из них не двигается. Находясь так близко к нему, Азирафель опьянен близостью, которую никогда не позволял себе ощущать, одурманен запахом виски с дымком и вкусом чего-то неопределенного, но до боли знакомого.       — Доброе утро, — в конце концов говорит он низким, грубоватым голосом.       Пальцы под его ладонью подрагивают при этих словах. Кроули ничего не отвечает.       — Должно быть, я заснул в какой-то момент, — зачем-то поясняет Азирафель. «Неужели все люди настолько глупые, когда только просыпаются?» — Много веков, наверное, прошло с тех пор, как мне в последний раз удавалось вздремнуть. Я... я...       Его одолевает зевота, отчего голос срывается в самом начале предложения, и грудь расширяется почти болезненно, так что рубашка на ней натягивается. Он с сопением опускается обратно на подушку и, когда вновь фокусирует взгляд, то видит, что Кроули все еще наблюдает за ним, на этот раз чуть более потемневшими глазами.       — Я тут подумал, — осторожно начинает Кроули.       — Ах, — сонно отвечает Азирафель. — Опасное занятие.       Пальцы Кроули ненадолго напрягаются, почти в знак предупреждения, но потом расслабляются, выскальзывают из-под руки Азирафеля, чтобы слегка провести по сухожилиям на тыльной стороне его ладони, тупыми ногтями едва заметно царапая кожу. Они оставляют после себя теплые дорожки. Азирафель прослеживает это движение взглядом, затаив дыхание.       — Думаю, мы могли бы продвинуться дальше задействования ладоней, — с совершенно серьезным видом заявляет Кроули. — Согласен?       Азирафелю требуется пара секунд, чтобы понять, о чем он, после чего он с трудом сдерживает улыбку. Он замечает, что Кроули борется с собственной, и его пульс начинает учащенно биться в животе от нахлынувшего возбуждения. Внезапно он чувствует себя гораздо более проснувшимся.       — О да, — отвечает Азирафель столь же серьезно, не двигаясь ни на сантиметр. — Мы уже это переросли, думается мне.       — Определенно переросли.       — Что ты... — Он смотрит, как эти длинные ловкие пальцы проникают под манжеты рубашки, прохладно касаются его запястья, взъерошивают волоски на руке. Азирафель чувствует, как учащается дыхание, и ему приходится беззвучно выдохнуть, прежде чем вспомнить, что он говорил. — Что ты предлагаешь?       — Хм... — Кроули тоже наблюдает за своей ладонью, которая отрывается от кожи Азирафеля и начинает свой путь по его покрытому тканью предплечью, слегка надавливая. — Задействуем руки.       — Задействуем руки, — повторяет Азирафель, наконец позволив себе улыбнуться. — Звучит словно мы армрестлингом заняться собрались.       — Ужасное название, — соглашается Кроули, прижимая ладонь к изгибу бицепса Азирафеля, и закусывает губу. — Тогда ограничимся плечами.       Азирафель хмыкает и чувствует, как его глаза пытаются закрыться, но держит их открытыми, не отрывая взгляда от потемневшего лица Кроули, от румянца, распространяющегося по его шее и проникающего под шелковый воротник пижамы. Нижняя губа все еще игриво прикушена.       — Когда это нам требовалось разрешение на прикосновение к плечам? — слегка протестует Азирафель.       — Нет, нет, ты прав. — Рука, лежащая на его плече, мягко надавливает на него, побуждая Азирафеля откинуться на спину. Азирафель плотно сжимает губы и поворачивает голову в сторону, чтобы не отрывать глаз от лица Кроули.       От лица Кроули, выражение которого за все время их знакомства Азирафель видел лишь мельком — прекрасное, неповторимое выражение, со страстью, словно бы вплетенной в него. У Азирафеля складывается впечатление, что Кроули не спал этим утром гораздо дольше, чем он предполагал вначале. Что они… прикасались друг к другу. И что до сих пор он не двигался, чтобы продлить это прикосновение.       Теперь его рука больше не лежит безвольно. Кроули приподнимается на локте, наклоняется ближе, пока его лицо не оказывается почти прямо над лицом Азирафеля, но все еще чуть-чуть в стороне. Его потемневшие глаза с любопытством следят за движением руки и реакцией на лице Азирафеля, словно преломление света в воде. Его пальцы пробегают по ключицам, а затем поднимаются к горлу. Они приостанавливаются, словно раздумывая, в каком направлении двигаться дальше: вниз по другой руке или вверх, чтобы ласкать лицо, волосы. Потом его рука скользит по груди, прижимаясь к грудине, и Азирафель едва не давится воздухом.       — Что... — пытается сказать он, облизывая губы. — Что ты...       — Перехожу к груди, — бормочет Кроули, нависая над ним. — Мне говорили, это классика.       Когда накануне ночью Кроули делился своими фантазиями о совместном засыпании, он не упомянул о своих представлениях о «просыпании». Теперь Азирафель догадывается, почему он этого не сделал, почему ждал, чтобы показать, а не рассказать.       — Я думаю, это называют первой базой, — говорит он.       Кроули хмурится, но его рука продолжает раздражающе медленно двигаться. Его волосы взъерошены, выбившиеся прядки зацепляются за ресницы. Кожа Азирафеля везде, где он ее касается, горит, как адский огонь, сквозь тонкую ткань одежды, но скорее тлеет, чем обжигает. Но все равно горит.       — Откуда ты знаешь, что это значит? — спрашивает Кроули несколько озадаченно. — Это из бейсбола.       — Уже давно не только бейсбольный термин, — отвечает Азирафель и с удовлетворением замечает, что Кроули тоже дышит тяжелее обычного, а глаза у него стали совсем золотистыми. — Я иногда читаю современные романы, мой дорогой. Иногда они мне даже нравятся.       Кроули не отвечает, а наклоняется, словно собираясь прикоснуться лбом к виску Азирафеля, переносицей — к его щеке. Он не делает этого, но от него исходит тепло, волнами расходящееся по воздуху между их лицами. Его ладонь скользит ниже, ниже, ниже.       — Как… — грубым голосом начинает он в пространство под скулой Азирафеля и вынужден прочистить горло, прежде чем продолжить: — Как это будет называться?       — Кроули, — шипит Азирафель сквозь зубы; жару, скопившемуся в его теле, некуда деваться, а потому он обжигает его изнутри.       — Я думаю... — ставший совсем хриплым голос Кроули пробирает Азирафеля до костей, когда он шепчет слова прямо в его щеку, и, сдвинув бедра ближе, начинает надавливать кончиками пальцев на талию Азирафеля, — может, чудом вернешь себе...       — Проснитесь и пойте, сони! — раздается из-за двери певучий голос Билли, который то приближается, то удаляется, пока он направляется к лестнице. — Пора в школу! Автобус отправляется через пять минут!       Азирафель вздрагивает, и горячее желание в его животе перерастает в ледяное разочарование и раздражение.       — Конечно, пора, — шипит Кроули в его кожу, а затем полностью отстраняется и тоже опрокидывается на спину, обеими руками делая грубый жест в сторону закрытой двери. Азирафель вдруг испытывает непривычное желание схватить подушку и закричать в нее.