Как нам включить свет?

      — Футболки с принтом псалма на спине.              — Неосвященные.              — Маленькие пластмассовые фигурки младенцев, которые можно найти в одном из тортов на Марди Гра.              — Освященные.              — Как?.. О, неважно. Как насчет... — Азирафель поднимает глаза к потолку, как будто что-то там может натолкнуть его на мысль. Почему-то это срабатывает. — «t».              Кроули хмурится.              — Чая?              — Нет, буквы «t». Строчной. Которая делается из дерева и обычно ставится перед домом с надписью... ох, не знаю, «Счастливого Рождества» или что-то в этом роде.              — Думаю, как раз надпись «Счастливого Рождества» и делает ее освященной, — странным тоном говорит Кроули. — Но я бы все равно сказал «нет». Люди считают не букву «t» священной, а крест. Две совершенно разные вещи.              — Ну, я знаю, что они разные, но мне кажется, тут есть место для лазейки. Они ведь выглядят одинаково, правда?              — Да, да, как и Сандра Баллок и Джулия Робертс, но... только одна из них снималась в «Предложении».              Начало июля, и Азирафель с Кроули препираются в пустом помещении книжного магазина, расположившись на соответствующем расстоянии друг от друга в одинаковых креслах; Азирафелю пришлось отойти на пару метров, чтобы демон смог создать их с помощью чуда. С момента телефонного звонка в начале июня у них было несколько встреч на их привычной скамейке, но гнетущая летняя жара наконец-то загнала их в уют книжного магазина.              Впрочем, «уют» — не самое подходящее слово, учитывая его нынешнее состояние.              Азирафель откидывается на спинку кресла и окидывает Кроули созерцательным, хотя и растерянным взглядом.              — То есть ты утверждаешь, что вещи становятся освященными, только когда люди в это верят? Что «священное» и «оскверненное» обретают силу, потому что являются конечным продуктам человеческой веры? — Это просто смешно, о чем Азирафель спешит сообщить: — Это просто смешно. Тебе бы понравилась пьеса Дж. М. Барри.              — Ничего смешного тут нет! Вообще, могу поспорить, что я понимаю в правилах, касающихся освященных предметов, гораздо больше, чем ты.              — Да будет тебе, дорогой, — говорит Азирафель, не в силах скрыть покровительственную улыбку.              Кроули тычет пальцем в его сторону.              — Когда ты заходишь в церковь, ощущения идентичны тому… не знаю, как если бы ты переступил порог чертова «Ритца». Святая вода для тебя так же священна, как Шатонёф дю Пап. Это мне приходится обращать внимание на эти тонкости! Они убьют меня, если я не буду достаточно осторожен.              Азирафель помахивает пальцем в ответ.              — Вот именно! Ты не можешь утверждать, что инструменты твоего уничтожения обладают силой, потому что в это верит особо набожная группа людей. Будь это так, демонов бы уже не осталось.              — Это... — Азирафель видит, как Кроули пытается придумать, что на это возразить, в итоге решительно покачав головой. — Ты думаешь об этом как об Адаме, но он нечто совсем иное. Он как Иисус в том плане, что может взять человеческую веру и сделать ее... оккультной, божественной, какой угодно. Люди — лишь... не знаю. Люди — это Вещи, которые используют Вещи. Сколько демонов, по твоим сведениям, отправилось сюда, в Мир Вещей, чтобы в итоге быть убитыми этими Вещами? Только я. — Кроули допивает свой бокал вина (тосканский сорт, который Азирафель давно хотел попробовать) со слишком непристойным наслаждением. — А-а. В общем, я уже тысячелетия практически играю в вышибалы в одиночку.              Азирафель вспоминает все те случаи, когда демон пытался заполучить святую воду.              — Без особого успеха, — считает нужным заметить он.              Кроули бросает на него острый недовольный взгляд, и на его щеке раздраженно дергается мускул.              — Я просто хочу сказать, — бестактно продолжает Азирафель, — что это вряд ли игра в вышибалы, если ты высматриваешь летящие мячи и бросаешься туда, куда они должны приземлиться...              — Заткнись.              Все их встречи до сих пор заканчивались точно так же, как и эта: час или около того они спорили о чем-то несущественном, так и не переключаясь ни на просьбы Азирафеля, ни на ухудшающееся состояние земного шара, ни на волну надвигающейся гибели и разрушения, только-только зарождающейся на горизонте. Нет, это просто разговоры ни о чем, пока Кроули не решит, что пора уходить, обычно слишком рано, до следующей столь же неплодотворной встречи. Азирафель, как ни странно, не может заставить себя возражать.              Ну, он, конечно, против ухода Кроули, но ничего не может с этим поделать, кроме как намеренно затягивать это переливание из пустого в порожнее при каждом удобном случае.              — Как насчет... святой воды. Она освященная?              — Ты лучше чем кто-либо знаешь, что со мной делает святая вода, — фыркает Кроули. — Конечно, она освященная, в ней буквально есть слово «святая».              — Да, я не спорю, однако... это всего лишь вода, разве нет? — Азирафель немного неловко ерзает в кресле. — Я хочу сказать, что... разве определение «святая» — не просто название, закрепленное за ней, чтобы люди думали, что она действительно что-то делает?              — Можешь повторить это еще раз? Я бы хотел, чтобы ты признался в этом под запись.              Азирафель тяжело выдыхает через нос.              — То есть ты утверждаешь, что святая вода может убить тебя, потому что... люди так говорят? Потому что она называется святой водой?              — Ну-у... — Кроули морщится, небрежно покручивая ножку бокала между пальцами. Вино брызжет через край, капает на одежду, но тут же собирается в бисеринки и скатывается — как вода со спины утки. — Наверное, в общем и целом? Слова имеют силу. Бог создала все сущее, люди созданы по Ее образу и подобию, это просто… в этом есть смысл. Как в случае с Адамом, помнишь нашу первую встречу с ним на той базе? Он изменил реальность с помощью слов, когда сказал, что Сатана ему не отец, сделав так, чтобы он им никогда не был. Конечно, у него есть сила вносить подобные изменения. Людям же приходится решать это коллективно. Я... это к тому, что в конечном итоге все это просто... — он неловко сводит брови, перебирая несколько вариантов, прежде чем остановиться на неубедительном, — …эм, ну, слова.              Азирафель выгибает губы, чувствуя, как по груди разливается тепло.              — Что ж, — говорит он нарочито непринужденно, опустив глаза на колени, — если уж мы заговорили о словах и их... ну, силе, то я...              — О нет, даже не... Нет! — Кроули яростно трясет головой, рассекает воздух одной из ладоней, словно лезвием. Его щеки начинают краснеть. — Замолчи.              — Ты ведь понятия не имеешь, что я хотел сказать, — протестует Азирафель.              Лицо Кроули сморщивается, словно он на грани истерики.              — Я не... о, конечно, ага, я понятия не имею, хотя ты постоянно… ты же не перестанешь, да? Каждую чертову встречу...              — Мы просто разговаривали, и я хотел кое-что добавить, — натянуто говорит Азирафель, излучая столько ангельской властности, сколько может в своем нынешнем состоянии. В результате получается не более чем жалкое шипение в голосе, но в случае с Кроули этого достаточно. — Я был бы признателен, чтобы мне позволяли говорить свободно, не требуя разрешения. Я не ребенок.              Кроули недоверчиво смотрит на него.              — И это относится к теме разговора?              — Напрямую, — отвечает Азирафель.              У Кроули есть качество, которое он всегда проявлял в такие моменты. Это похоже на условный рефлекс, когда собаке приказывают сесть, прежде чем дать ей поесть, но при этом собака глубоко недовольна тем, что ее природа заставляет ее выполнять приказ без возможности отказаться. Когда Кроули проявляет сдержанность, это выражается физически: мышцы его лица подрагивают, поза становится жесткой, а воздух, касающийся его кожи, шипит, словно в нем сгорают электроны. Азирафель всегда находил это совершенно очаровательным: демон, идущий наперекор своим инстинктам и проявляющий вежливость. Не говоря уже о том, что это странным образом привлекательно. Оглядываясь назад, можно сказать, что он всегда старался поставить Кроули в такое положение настолько, насколько это в его (не)человеческих силах.              — Отлично, — наконец цедит Кроули сквозь зубы, шумно дыша, словно его переполняет адреналин, и добавляет, очень четко выговаривая слова: — Внимательно тебя слушаю.              — Спасибо. — Азирафель прочищает горло, подается вперед в кресле и выпрямляет спину. — В любом случае, как я уже говорил, ты должен позволить мне рассказать, как ты меня околдовал...              — Сукин ты... Я так и знал! — Кроули вскакивает со своего места, словно что-то проползло сквозь подушку и укусило его за задницу. Он опрокидывает бутылку с вином, проливая ее на ковер и даже этого не замечая; не то чтобы ковер можно было спасти. В нем огромная дыра посередине, о происхождении которой Кроули не спрашивал, а Азирафель целенаправленно не поднимал эту тему в разговоре. — Клянусь… Азирафель, если продолжишь давить, ты... я уйду из твоей жизни и больше никогда не вернусь.              Азирафель поднимает руки в знак капитуляции.              — Ладно, ладно! Мы можем вернуться к спорам о пластиковых младенцах, букве «t» или о том, о чем мы препирались в прошлый раз. О шахматных партиях текстовыми сообщениями, или чем-то в этом роде. Хотя я бы предпочел продолжать спорить об этом, позволив тебе высказать свою точку зрения, и покончить с этим, пока ты не признаешь, что в моих словах есть смысл.              — Пока я… ты еще не высказал ничего, имеющего смысл! Мы просто ходим по кругу, — говорит он, беспокойно вышагивая по магазину.              Азирафель наклоняется вперед, лукаво поблескивая глазами.              — Мы приближаемся к цели. Библия, да или нет?       — Что? Библия не освященная, — протестует Кроули. — Это... просто бумага и чернила. В дешевых мотелях она лежит в одном ящике тумбочки с упаковками презервативов.              О, а маленькие пластиковые младенцы в этих новоорлеанских тортах? Азирафель едва останавливает себя от закатывания глаз, учитывая, что у него нет пары очков, чтобы это скрыть.              — Конечно, Библия освященная, она обжигает демонов. Она обжигает тебя.              В голосе Кроули звучит раздраженное недоумение.              — Да? Так же, как и «Талискер», если уж на то пошло, но я же не притворяюсь, что это… кровь Христа в прямом смысле слова.              — Хорошая мысль, давай поговорим о причастном вине. Освященное или...              — Хватит! — Кроули скалится во все тридцать два зуба; напряжение исходит от него волнами, как будто он готов в любой момент выбежать из книжного магазина, чтобы никогда не вернуться. — Ты хоть понимаешь предмет спора? — требовательно спрашивает он.              — Да, вообще-то. — Азирафель встает и отходит от Кроули, который, кажется, снова хочет вспылить, и направляется к прилавку. — Я говорю, что есть большой список вещей, которым предопределено быть священными, и гораздо больший список вещей, которые таковыми не являются. Это было установлено с самого начала, но! Из-за размера этих списков есть способы... вычеркнуть что-то из одного и добавить к другому. Теоретически. Есть способ сделать святую воду просто водой, церковь — просто зданием, тогда как Библия... — Азирафель берет с прилавка свою старую, потрепанную Библию, подходит к Кроули и протягивает ее ему, — ...может быть просто книгой. Если ты найдешь лазейку для божественности.              Кроули перестает ходить и упирается в книгу пустым взглядом.              — Ты хочешь, чтобы я удалил божественность из Библии, — плоским тоном заявляет он.              — Вообще-то я хочу, чтобы ты ее секуляризировал. Это может быть полезно, разве нет? — Когда Кроули не сразу отвечает, Азирафель пробует другой подход, ненамеренно понижая голос, так что он становится немного глубже. — Кроули, тебя уже приговаривали к смерти — смерти от святой воды. Ты убил другого демона с ее помощью. Решив эту проблему... ты сможешь секуляризировать орудия своего разрушения. Ты всегда будешь в безопасности на случай, если Ад снова придет за тобой. — Он многозначительно помахивает Библией. — Тебе нужно...              — Зачем мне это? Если это случится, мы просто снова обменяемся телами, или... вообще-то, этого не произойдет. Ад не казнит меня, я теперь их босс. Это я посылаю демонов на казнь! — Следующую часть Кроули добавляет как бы про себя: — ...В теории.              — Тогда сделай это ради моей безопасности, — говорит Азирафель. Невинная ложь еще никому не вредила, и, кроме того, при этим словах Кроули захлопывает рот и тут же полностью переключает на него все внимание. — Если ты сможешь понять, как отменить освящение освященных предметов, возможно, я смогу использовать ту же логику, чтобы... благословлять проклятые, когда верну себе способность творить чудеса. Превращу адский огонь в... о, я не знаю, просто комфортно теплый или в дым. — Азирафель нетерпеливо прижимает Библию к груди Кроули, ожидая, что он ее возьмет, — сквозь слои, несомненно, она горячая для кожи демона, но вполне терпимая. Его пальцы гудят от непрямого контакта. — Я лишь делаю освященные вещи еще более святыми, например, святую воду. Ступив же в церковь, я испытываю религиозную эйфорию, как и все остальные. Это... взаимно. — Он смотрит на книгу, раздраженно кривя губы. — Библия слишком близка к Богу, чтобы такой, как я, связанный с ней, мог ее изменить. Из нее нельзя вырвать страницы, нельзя вымарать стихи, которые мне не нравятся, — только не на страницах, неизменных для моего ангельского вида. Поверь мне, я пробовал.              Брови Кроули едва не взлетают до линии роста волос, но он ничего не отвечает. Он задумчиво облизывает губы, и, если бы Азирафель мог видеть его глаза, то предположил бы, что они буравят его взглядом. Он чувствует их на себе. Грудь Кроули периодически вздымается и опадает под его ладонью; кто-нибудь с воображением, развитым лучше, чем у него, мог бы притвориться, что они действительно соприкасаются. Кожа к одежде. Кожа к коже.              — Тебе следовало стать адвокатом, — сухо замечает Кроули в конце концов, и движение его грудной клетки при этом физически ощущается сквозь божественные слои книги между ними.              — Я пытался, помнишь? Не мог перестать говорить о тирамису, или что-то в этом роде.              Чуть погодя Кроули кривит губы в полуулыбке, хотя и неохотно. Это само по себе кажется маленькой победой. Он собирается снять Библию со своей груди, но Азирафель все еще держит ее с другой стороны; когда кожаный переплет касается кожи демона, он шипит.              Азирафель не отпускает книгу.              — Знаешь, когда-нибудь я расскажу тебе все должным образом, — заверяет он его, и это звучит как предупреждение.              Кроули делает глубокий, судорожный вдох.              — Да, — говорит он, окончательно забирая Библию из его рук. — Да, я знаю.              В этот момент входные двери книжного магазина распахиваются, и через них входит Мюриэль с двумя упаковками баночных напитков в руках — слишком тяжелыми на вид, чтобы их было удобно нести.              — Спасибо за подсказку, мистер Азирафель, — небрежно говорит она, балансируя лист бумаги поверх своих покупок. — Использовать чудеса для мошенничества проще, чем вытащить креди... ах!              Мюриэль замечает Кроули на несколько секунд позже, чем Азирафеля, и от неожиданности вздрагивает, словно ее облили водой, широко распахивая глаза.              — Мистер Кроули! — восклицает она почти в ужасе. — Я не... Простите, надо было прибраться...              — О, я уже это сделал, Мюриэль. Кроули предупредил о своем приходе, — вежливо говорит Азирафель, незаметно расширяя глаза, когда встречается взглядом с Мюриэль, без слов говоря ей «обе наши коллекции книг наверху, в моей квартире». Мюриэль сглатывает, переводя взгляд между Кроули и Азирафелем, словно смотрит довольно скучный теннисный матч. Ее ноги будто приросли к ковру.              Колокольчик над дверью звенит со смехотворной задержкой, заставив Мюриэль подскочить от неожиданности.              — Ладно, — говорит она, натянув на лицо слишком широкую улыбку, которая почему-то не отражается в ее глазах, и протягивает им напитки. — У меня есть вишневая кола и «Ред Булл», — нервно говорит она. — Я называю это «вишневокрасныйколабулл». Ощущается, как внетелесный опыт. Если... если кто-нибудь захочет присоединиться ко мне.              — О боже правый, — отвечает Азирафель.              — О, я, пожалуй, выпью, — говорит Кроули, небрежно бросает Библию в кресло и с заметным интересом подходит к Мюриэль. Находясь достаточно далеко от Азирафеля, он успевает материализовать три бокала, осторожно щелкнув покрасневшими пальцами; должно быть, Библия обожгла его сильнее, чем можно было судить по его реакции.              — Мне не надо! — кричит Азирафель через весь магазин, повышая голос, чтобы придать ему резонанс в пустом магазине, хотя их разделяет всего несколько метров.              — Конечно нет, — бормочет Кроули как бы про себя и с досадой убирает третий бокал.              Азирафель озадаченно щурится на него. С чего бы Кроули вообще пить вишнево-красный кока-булл?              И тут Азирафель замечает бумагу, которую Мюриэль принесла вместе с напитками, — слегка помятую, лежащую на дальнем краю прилавка, недалеко от входной двери. Пока Кроули с Мюриэль заняты, он небрежно подходит к ней и приглядывается повнимательнее, практически сразу же удивленно вскидывая брови.              Это объявление о волонтерском мероприятии ФЭРБ в нескольких часах езды на север, в Грейт-Ярмуте. Сверху приклеен скотч, как будто оно было приклеено к двери, пока Мюриэль его не отодрала. Вверху жирным шрифтом, словно название на киноафише, выведено: «ЗАХОРОНЕНИЕ». Ниже — изображение то ли атомной станции в лаве, то ли Эйфелевой башни, столкнувшейся с очередным французским восстанием; в последнее время оба варианта вполне возможны. Что бы это ни было, эту штуку накрывает волна, наполненная кучей карикатурных морских существ и людей на лодках, сердито хмурящих брови. Что бы это волонтерское мероприятие из себя ни представляло, оно проводится в последнюю пятницу июля, и, согласно ему, нужно куда-то приплыть и сделать... что-то. Шрифт слишком мелкий, чтобы он мог разобрать.              Но он может прочесть надпись большими буквами: «ИСКОПАЕМОЕ ТОПЛИВО ДОЛЖНО УМЕРЕТЬ. ДВАЖДЫ».              Азирафель уже собирается достать мобильный и набрать номер, указанный внизу, когда сзади раздается голос.              — Нет.              Азирафель недоумевающе хмурится.              — Прости?              Кроули стоит слишком близко и смотрит на объявление из-за плеча Азирафеля. В одной руке он держит свой бокал, а другой — доливает в него остатки вина. От смешанного запаха этих трех жидкостей у Азирафеля чуть сыпь не начинается.              Кроули продолжает:       — Я знаю этот взгляд. И говорю тебе, даже не думай идти в этот… капкан.              — Какой взгляд? Нет никакого взгляда, — быстро протестует Азирафель. — А если бы и был...       — Еще как есть. У тебя такое отвратительное выражение лица, будто ты потираешь руки и хихикаешь про себя, — что, кстати, я видел прежде, когда ты чувствовал себя особенно… коварным. — Он возвращается к креслу и садится на подлокотник. — И я говорю тебе не ходить туда, если хочешь сохранить свое тело и спасти планету, или чем ты там сейчас занимаешься. Между прочим, ты не давал мне заданий, так что плохо у тебя получается...              — Я спасаю мир, — защищается Азирафель, но не говорит, что без чудес и с чувством вины, которое испугало бы любого католика, попытка исправить разрушенную им планету — это, пожалуй, единственное, что он может сделать, даже если сюда входит волонтерская работа в довольно сомнительной организации, которая пытается погубить планету другим способом. Возможности у него довольно ограниченные. Он продолжает с досадой: — Я предпринимаю больше попыток по его спасению, чем ты.              По челюсти Кроули начинают ходить желваки.              — Ладно, ты спасаешь мир, но не надо спасать его на разваливающемся куске металла, который утопит тебя на раз-два. Там ничего для тебя нет, анг… архангел. Верховный Архангел. Бывший. — Кроули яростно пьет свой напиток через розовую соломинку, закашлявшись, когда напиток попадает не в то горло, но все равно продолжая глотать.              — Пройдоха, — мрачно бормочет Азирафель.              — А ты, Клептодетка? — немного булькающим голосом спрашивает Кроули, наконец проглотив напиток. Он снова кашляет и несколько отчаянно жестикулирует бокалом в сторону Азирафеля. — Скажи ему, что это плохая идея. Ты ведь уже достаточно долго живешь на Земле, чтобы это понять.              Мюриэль неистово трясет головой. Затем, надув щеки, словно собирается раскрыть секрет и поэтому должна немедленно занять рот, она бросается за прилавок, чтобы в спешке порыться в одном из ящиков. Она достает канцелярский нож, втыкает его прямо в банку с «Ред Буллом», которую держит в другой руке, подносит ее к губам и пьет из проделанного отверстия. Все это время она смотрит на Азирафеля. Они с Кроули с удивлением наблюдают за тем, как она заканчивает, импульсивно сминает банку о голову, а затем осторожно ставит ее на прилавок.              Она тяжело дышит. Каким-то образом энергетический напиток снял напряжение.              — Он не слушает меня, — наконец жалуется она. — Например, я постоянно говорю ему, что он должен приз...              — Спасибо, Мюриэль! — слишком громко прерывает ее Азирафель и снова поворачивается к Кроули. — Видишь? Она понятия не имеет, о чем ты говоришь, потому что никакого особого взгляда у меня на лице не было. И вообще, я не собираюсь посещать это мероприятие!              Кроули словно не слышит его. Его глаза едва заметно светятся за очками. Каждое последующее слово он произносит предельно размеренно.              — Я не идиот, Азирафель. Это явно какая-то акция, направленная на то, чтобы свалить морскую нефтяную вышку или что-то столь же опасное. Ты не понаслышке знаешь, на что способна нефть, и, что самое важное, ты теперь фактически человек! Никаких чудес, никаких вторых шансов. Если ты развоплотишься, Рай ни за что не позволит тебе вернуться.              Если Азирафель развоплотится, Метатрон может просто перенести казнь, так что у него останется не шесть месяцев, как сейчас, а и того меньше. Азирафель встречается взглядом с Мюриэль за спиной Кроули: в ее глазах он видит понимание — эмоцию, грозящую выплеснуться наружу. Азирафель делает глубокий вдох и говорит:       — Я ценю твое беспокойство...              — Правда? Жаль, что мне плевать, ценишь ты его или нет, потому что... — Кроули кивает на бумагу в его руках. — Если ты развоплотишься, я больше не буду тебе помогать. Никаких больше встреч на скамейках в парке, никаких звонков поздно вечером, никаких мобильных текстовых игр, в которые ты постоянно проигрываешь — ничего этого. Ты будешь заблокирован. Думай об этом, как о… страховании жизни, или чем-то вроде того. Я не собираюсь посвящать свое время тому, кто намерен играть сам с собой в вышибалы.              Кроули ухватил саму суть. Азирафель едва не вздрагивает, но скрывает свою реакцию на его слова, складывая бумагу и отворачиваясь, чтобы пренебрежительно бросить ее на прилавок.              — Конечно, я туда не поеду, — фыркнув, уверяет он его. — К тому же, как я вообще туда доберусь? На общественном транспорте? Подумать только! Я лучше продолжу наш разговор, если ты не возражаешь. Например, о том, каким совершенно очаровательным я тебя счит...              — Фу! — Кроули откидывается назад, немного покачиваясь, и приземляется в кресло боком, прямо на Библию, проливая значительную часть напитка себе на грудь, а с нее — на испорченный ковер. Он неловко извивается и добавляет одновременно раздраженно и устало: — Я тебя ненавижу. Правда ненавижу.              — А ты и впрямь пройдоха. А теперь, — Азирафель легко опускается на свое место, — вернемся к теме: мы даже не затронули христианскую рок-музыку... ***       В конце месяца Азирафель садится на автобус, направляющийся к побережью.              Накануне он позвонил Анафеме, чтобы она помогла ему настроить «проездной», как их называют в просторечье (несмотря на то, что он обзавелся прямоугольным мобильным телефоном, он звонит с телефона Мюриэль, потому что считает, что на этих устройствах нельзя работать в многозадачном режиме, например, звонить и одновременно загружать приложение. Кроме того, у него не сохранился номер Анафемы). В начале третьего часа Анафема выкрикнула впечатляющее количество ругательств, сбросила звонок, а через несколько минут прислала видео, наполненное еще большим количеством ругательств. Видео, по крайней мере, было достаточно простым для понимания. Все, что ему нужно было сделать, — это скачать приложение и создать аккаунт. Он до сих пор не понимает, как для этого потребовался трехчасовой разговор.              — Здравствуйте, мадам, — вежливо приветствует Азирафель водителя. Он считает, что с водителями автобусов нужно быть как предельно любезным, ведь он не сможет обеспечить безопасность пассажиров чудом, если у нее вдруг окажется убийственное настроение. — Я... я полагаю, вы... — Он показывает ей свой телефон, уже открытый на приложении с проездным.              Она окидывает его пустым взглядом.              — Я похожа на сканер?              Азирафель сосредоточенно хмурится, сведя брови вместе.              — Я бы сказал, что нет, — отвечает он, чуть подумав. — Если только вы не пытаетесь выглядеть как сканер. В этом случае у вас прекрасно получается.              Человек позади него нетерпеливо хмыкает, затем протискивается мимо Азирафеля и проводит экраном своего мобильного телефона по черному квадрату рядом с водителем, над которым висит желтая надпись «МЕСТО ДЛЯ СКАНИРОВАНИЯ АВТОБУСНОЙ ПРОЕЗДНОЙ КАРТЫ» с огромной стрелкой, направленной вниз. Сканер пищит. Мужчина усаживается на первое сиденье за водителем, бормоча под нос что-то грубое о пожилых людях.              Азирафель оглядывается на водителя и смущенно улыбается.              — Ладно, хорошо, — говорит он, тщательно сканируя свой телефон тем же способом. — Ведите осторожно, пожалуйста.              — Милое пончо, — скучающе отвечает она, уже закрывая двери.              — Спасибо! — отвечает он через плечо. Поверх своего обычного одеяния он надел мятое прозрачное пончо (Ниагарский водопад, 2008 год: Кроули стошнило с борта «Девы тумана»). Его щеки уже раскраснелись от тепла под прозрачным капюшоном. Он осторожно садится на сиденье у окна, которое кажется наименее испачканным, и автобус резким рывком втягивается в поток транспорта на лондонских улицах.              Сама поездка ничем не примечательна, даже скучна. Он уже почти достает телефон, чтобы написать Кроули что-нибудь — что угодно (возможно, опять втянуть его в спор текстовыми сообщениями), но убеждает себя, что привлекать к себе внимание, — последнее, чего ему хочется в данный момент, особенно внимание Кроули. С тех пор как демон ясно высказал свое мнение о Захоронении, они встречались еще дважды, и оба раза были краткими, бесцельными и закончились слишком быстро.              Вместо этого он вспоминает о своих нечастых встречах с Кроули в рамках Соглашения, когда они уже окончательно обосновались в Лондоне. Автобус под номером 19 — одно из их постоянных мест встречи, где они притворялись незнакомцами, а не теми, кем были на самом деле. Не то чтобы они были чем-то, но... Очевидно, что они оба старались вести себя скрытно.              Но у него нет сил сейчас вникать во все это. Остается только надеяться, что в ближайшие несколько месяцев для этого найдется время, если Кроули вытащит голову из песка, а заодно и из собственной задницы. Какой же он упрямец.              Автобус почти пуст, но ему хочется притвориться, будто Кроули (настоящий) может появиться в любую минуту с искушением, или новостями об Армагеддоне, или, как в один памятный день, чтобы убедить Азирафеля пойти с ним на «Убийц» Стивена Сондхайма (что было ошибкой — слишком патриотичный мюзикл на их вкус). Это не сокращает поездку, но делает ее более терпимой, и вот уже солнце поднимается высоко над головой, когда Азирафель добирается до первого пункта назначения.              Вторая поездка гораздо короче — из Норвича в Грейт-Ярмут. Он уже отлично ориентируется в сканировании проездного на телефоне, не приставая к водителю автобуса (можно подумать, именно так он и поступил с первой женщиной-водителей, судя по ее реакции!) Азирафель закрывает глаза, чтобы расслабиться, а когда открывает их в следующий раз, то видит туманную линию моря прямо за окном. Он уже бывал на побережье, конечно, но не здесь, и, с удовольствием заметив у воды что-то вроде парка развлечений с колесом обозрения и несколькими работающими сверкающими аттракционами, вспоминает о Брайтоне. Приморские английские города, кажется, просто помешаны на парках развлечений на пирсах. Даже издалека видно, что там есть люди, которые стараются спасаться от жары как могут, несмотря на ужасный запах. Ему нравится смотреть, как люди занимаются своими простыми делами без всякой цели, — это позволяет ему хоть на короткое время притвориться, что последних четырех лет не было.              Притворяться он уже разучился, но сейчас ему буквально нечего терять.              Наконец, выйдя из второго автобуса и совершив бодрящую прогулку до верфи, Азирафель находит табличку ФЭРБ, указывающую в сторону пирса, где стоит пассажирский корабль для волонтерского мероприятия. К счастью, он заполнен десятками и десятками людей, что позволит ему затеряться на задворках и одновременно получить представление о распространении идеологии ФЭРБ и о том, как это выглядит на практике.              К несчастью, корабль уже отчаливает.              — Подождите! — зовет Азирафель, когда трап начинают убирать с пирса, и, поморщившись, переходит на довольно бодрую ходьбу. Его туфли не подходят для бега. — Остановитесь! Я... я прибыл на мероприятие!              Корабль пока еще не удаляется от берега, но якорь уже поднят и довольно сильно раскачивается. Азирафель добирается до края пирса как раз в тот момент, когда чуть выше раздается голос:       — Эй! Демон!              Это та девушка с его прошлой встречи с Ними, — грубиянка, которая слишком часто делала замечания по поводу его личной жизни. Пеппер. Она одета в заляпанный краской джинсовый комбинезон, заправленный в ярко-желтые резиновые сапоги. На талии у нее ремень, а кудрявые волосы вновь убраны с лица банданой, на этот раз черной с белыми черепами. На ней рабочие перчатки, которые кажутся слишком большими.              Промежуток между кораблем и пирсом слишком велик, чтобы он мог его перепрыгнуть.              — Большинство зовут меня просто Азирафелем! — кричит он в ответ, приложив обе ладони ко рту рупором. — Разрешите подняться на борт?              — Вы опоздали! — кричит Пеппер, отталкиваясь от перил.              Почему все вокруг постоянно ему на это указывают? Он приходит вовремя!              — На флайере было написано в полдень!              — Внизу мелким шрифтом указано, что для посадки на борт нужно прийти на тридцать минут раньше! — говорит другой человек, стоящий в стороне и скрытый от глаз.              Азирафель щурится в замешательстве.              — Тогда почему на флайере не было написано 11:30?!              Пеппер неискренне улыбается, ее темные глаза горят неистовым блеском.              — Потому что мы предполагали, что люди умеют читать!              Тем не менее, она кричит капитану, чтобы тот остановился, и с помощью другой женщины открывает входные двери. Пандус выезжает вперед, соприкасаясь с краем пирса. Люди на борту смотрят на него с подозрением — похоже, это их стандартное выражение лица, так что Азирафель просто благодарно улыбается им и забирается на борт.              На палубе довольно тесно. Азирафель пробирается сквозь толпу и оказывается на носу лодки, где по неизвестной ему причине людей гораздо меньше. Как только лодка вздрагивает и начинает двигаться вперед, он понимает, почему; брызги волн обдают его лицо довольно прогорклой морской водой и пожелтевшей пеной. Пока он ругается про себя, люди еще дальше отходят от перил, провожая его и его мокрые мокасины неприязненными взглядами.              Ну, им же хуже. У него есть непромокаемый плащ-пончо, хотя ему, наверное, придется потом подстричься: капюшон не особо эффективен.              В конце концов он снова замечает Пеппер, которая только что закончила раздавать толпе бейджики на шнурках, чтобы они распределили их между собой. Он осторожно подходит к ней, стараясь не поскользнуться и не покатиться по палубе. Она тут же протягивает ему бейджик со стойким маркером.              — Напишите свою информацию, — объясняет она. — На карточке внизу укажите свое имя и контактное лицо на случай, если тело придется опознавать.              Азирафель в тревоге вскидывает голову.              — Опознавать? — спросил он, повысив голос на октаву. — При каком сценарии листок бумаги сохранится после того, что… причинит вред человеку, его носящему?              Она пожимает плечами.              — Простая предосторожность.              Одарив ее скептическим и слегка испуганным взглядом, Азирафель делает то, о чем его просят, даже если просто вписывает свое имя, а рядом с «контактным лицом в чрезвычайных ситуациях» выводит: «НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ». Он застегивает шнурок на шее и передает ручку обратно.              — Где Адам? — спрашивает он ее.              — Адам не посещает такие мероприятия, — отвечает Пеппер. — Он в основном занимается переговорами. Он совершает полевые вылазки, только если речь идет о спасении животных. Или чем-то связанным с космическими кораблями, он любит такие вещи.              — Да, конечно, — говорит Азирафель, испытывая некоторое облегчение. Адам вызывает у него тревогу, то есть примерно то чувство, которое, по мнению Азирафеля, испытывает домашний кролик, заслышав вой волка. Это что-то на уровне инстинктов. — Простите, что не предупредил, я... ну, я стараюсь держаться в тени, не хочу, чтобы мое имя где-нибудь всплыло.              — Я буду держать вас подальше от фотографий в Instagram, — скучающе отвечает Пеппер, а затем довольно откровенно оглядывает его с ног до головы. — Вы не очень-то подходите под «образ» представителя ФЭРБ, особенно для сегодняшнего мероприятия, так что... мне пофиг.              Азирафель старается на это не обижаться.              — И что же сегодняшнее мероприятие включает? Что-то про опрокидывание башни?              — Хм? О, нет, это просто графический дизайн для флайера. Можете поблагодарить за это Брайана. — Она кивает на горизонт перед ними. — Мы направляемся вон к той штуке.              Она имеет в виду нефтяную платформу впереди — судя по всему, проржавевшее и совершенно пустующее сооружение. Она напоминает вертикально стоящий город на сваях — довольно грозная, немного посеревшая и расплывчатая конструкция, размываемая полуденным зноем, который превращает ее в нечто неясной формы.              — Нефтяная вышка, — медленно произносит Азирафель и оглядывается обратно на девушку. — Нефть, верно?              — Нет, вообще-то вся эта территория технически является газовым месторождением, а не нефтяным, — объясняет Пеппер. Неверно истолковав его пустой взгляд, она удрученно закатывает глаза. — Фух. Ладно. Работает это так: из-под морского дна достают плохое дерьмо, затем запечатывают его в бочки, чтобы потом переработать в полезное дерьмо. Не настоящее дерьмо, как вы понимаете. Ну, что-то вроде него. Видите ли, миллионы лет назад...              Азирафель поднимает руку.              — Я понимаю, что такое ископаемое топливо, — говорит он, награждая ее испепеляющим взглядом. Он не собирается вдаваться в тот факт, что наука, лежащая в основе производства «невозобновляемых ресурсов», так же реальна, как и Санта-Клаус. Но только не Святой Николай — вот он-то был настоящим и довольно милым человеком в свое время. — Зачем мы едем на газовое месторождение?              — Считайте это уборкой мусора. Как только Адам объявил о прекращении нефтяных и газовых разработок по всему миру, он попросил оставить все буровые установки и уйти, но сначала аккуратно запечатать оставшиеся запасы... дерьма. — Она морщит нос. Похоже, ей не очень нравится выбранная формулировка. — Эта буровая, к которой мы направляемся, была самой старой из всех. Во время массового исхода все соседние буровые сбрасывали свои запасы на эту. На ней не только больше всего бочек с газом, но и все эти годы она была в ужасном состоянии без обслуживания. Она долго не простоит, а когда рухнет...              — Это... дерьмо вытечет в воду, — с тревогой заканчивает за нее Азирафель. Соленый туман, обдающий его лицо, одновременно отвратительный и освежающий в летнюю жару.              Пеппер пожимает плечами.              — В конечном итоге. Все они довольно хорошо запечатаны, но никогда не знаешь наверняка, правда? Нет, вся эта гадость будет надежно «захоронена» там, где она не сможет снова навредить планете. В Америке есть процесс, который позволяет безопасно утилизировать нефть и газ под землей, и именно туда будут отправлены эти бочки, как только мы их достанем. Если за это время буровая не расплющит нас, как оладьи. — Удивительно, но, похоже, ее радует такая перспектива.              Азирафель таращится на нее в ужасе.              — Но почему этим занимаются не профессионалы, а балующиеся дети, которые рискуют погибнуть?              — Во-первых, дедуля, я не ребенок, мне почти девятнадцать. Во-вторых... — Она жестом показывает на воду. Они — единственные живые существа в поле зрения, на судне или вне его. — Здесь больше нет профессионалов! Кроме того, Адам пытается сэкономить. Он проявляет финансовую ответственность, поручая нам делать это бесплатно.              Азирафель недоумевающе хмурится.              — На что он может экономить деньги, которые нельзя было бы использовать прямо сейчас для спасения планеты?              Пеппер пожимает плечами.              — Не ваше дело. Для конца света нужны средства, знаете ли. Кроме того, Адам не хотел платить за команду. Волонтерство помогает людям поверить в дело, за этим стоит целая наука.              — Он не хотел... — Азирафель глубоко вдыхает через нос и тут же жалеет об этом, болезненно чихнув. — У ребенка в руках все богатство планеты, и он не может отложить крошечную, мизерную долю доли, чтобы нанять людей с опытом, с должными процедурами, с оборудованием...              — Не ребенка. Ему уже девятнадцать.              — Ладно, у девятнадцатилетнего молодого человека в руках все богатства земного шара… ну и черт с этим. — Азирафель смаргивает соленую влагу, от которой слипаются ресницы. Волосы от воды прилипают к голове. Он пробует зайти с другой стороны. — Адам мог бы уничтожить все ископаемое топливо на планете одной мыслью. Почему он не делает этого, вместо того чтобы подвергать вас всех риску?              — Потому что не хочет. Кроме того, вы сейчас здесь! Если что-то пойдет не так, вы сможете просто… использовать магию или как там это у вас называется.              — Ах да, насчет этого, — неуверенно начинает Азирафель, нервно улыбаясь. — Сейчас, по прошествии месяцев, я могу оглянуться назад и сказать, что это довольно забавная история. Видишь ли, на самом деле я не...       — Ага, угу, умора, — рассеянно бросает она, уже рассматривая буровую установку, к которой они медленно приближаются. Она гораздо массивнее, чем Азирафелю изначально показалось, так что к ней как будто бы и не подобраться; о ее размерах красноречиво говорит тот факт, что ему, ангелу, почти трудно осознать ее масштабы. Не сказав больше ни слова, Пеппер прерывает разговор и пробирается сквозь толпу волонтеров, чтобы пойти поговорить с капитаном.       — В последнее время все стали такими невоспитанными, — бормочет Азирафель себе под нос, но внутри у него все сворачивается узлом.       — Слушайте все! — перекрикивая шум волн, обращается к остальным Пеппер, забираясь на борт лодки. Так близко к платформе бьющаяся о нее вода создает настоящую какофонию звуков. — Я передаю слова Адама, основателя и президента Фонда экологической реформы бытия!       В воздухе происходит ощутимый сдвиг, словно два кусочка пазла стыкуются друг с другом. При упоминании Адама чувство правильности происходящего завладевает толпой, приковывая ее внимание к словам Пеппер и почти приковывая внимание самого Азирафеля. Несколько недель назад Кроули говорил о силе слов; Азирафель вынес из того разговора скорее то, что сила людей в их коллективизме. По отдельности они мало что могут, не то что существа божественные и оккультные. Адам, возглавляющий глобальную организацию вместе с группой своих друзей детства, одинок, как никто на Земле, включая Азирафеля. Люди обладают силой только тогда, когда их рассматривают в совокупности. А те, кто находится среди них, такие как Адам, ребенок, которого носит Лайла, сам первоначальный Христос... В их будущем нет ничего, кроме горя. Ничего, кроме одиночества.       И, наоборот, нематериальные существа мало что могут сделать коллективно. Только взгляните на Рай и Ад: эти бессмертные могущественные существа, способные изменять материальность по своей прихоти, не могут понять, как сосуществовать, не пытаясь убить друг друга и другую сторону. Люди не могут выжить по отдельности. Ангелы и демоны, очевидно, не способны объединяться.       Что ж, за исключением Азирафеля и Кроули, если верить Богу. Он не считает нужным открывать этот ящик Пандоры.       — Адам хочет, чтобы вы все знали: после прекращения добычи ископаемого топлива и его использования по всему миру на планете стало холоднее, чем когда-либо! Жизнь возвращается на Землю! Скоро, мы уверены, мир вступит в новую эру — эру равенства, уважения и мести тем засранцам, которые убивали наших собратьев в океане! Времена меняются к лучшему! И все это благодаря таким людям, как вы, готовым запачкать руки и очистить планету ради общего блага! Спасибо вам, и... — Следующую часть она произносит с ликованием, — пойдемте запачкаем руки!       Половина из этого была откровенной ложью, но, похоже, никто из толпы этого не понял, если судить по бурным аплодисментам. Пеппер спускается с борта и, отдав несколько резких приказов, подходит к Азирафелю.       — Вы остаетесь на лодке за наблюдателя, — говорит она, бросая ему рацию. Он, кажется, удивляется не меньше самой Пеппер, когда умудряется поймать ее. — Мы установим в воде глубоководную сеть, зацепим два угла за платформу, а третий закрепим на корабле. Убедимся, что бочки запечатаны, и сбросим их с платформы; они начнут тонуть и медленно попадут в сеть, и когда мы закончим, то сложим углы как блинчик. Притащим груз с собой на сушу и перебросим на грузовой корабль в Америку. Пока все ясно?       — Как блинчик, — немного тупо повторяет Азирафель и прочищает горло. — Да, но повтори, что я должен делать?       Волонтеры за ее спиной уже разворачивают огромную сеть, вытаскивая ее из-под палубы. Ее переплетенные волокна толщиной примерно с ногу Азирафеля. Пеппер продолжает:       — Сеть огромная, но ветер и раскачивание платформы могут сбить прицел. Мы планировали просто надеяться на лучшее, но теперь, раз вы здесь, с вашими, — она шевелит пальцами, — магическими способностями, вы сделаете так, чтобы бочки, приземлившись, не взорвали друг друга. Или лодку. Достаточно просто?       — О да, легче легкого, только я действительно должен сказать, что я...       — Так, пора идти! — Она хлопает в ладоши и потирает их друг о друга. — Капитан! Давайте начинать!       Лодка минует одну из десятков опор платформы, обматывает угол гигантской сети вокруг одной, затем отходит на несколько десятков метров в сторону, чтобы закрепить ее на другой. Возле второй опоры стоит лестница; Пеппер запрыгивает на нее, и несколько десятков волонтеров без колебаний и без единой жалобы следуют за ней. Как солдаты на войне, которую ведут те, кто выше их; как муравьиные шеренги в пластиковом контейнере на чем-нибудь столе. Они рискуют жизнью ради дела, которому не могли бы дать внятное определение, даже если бы попытались, мотивированные человеком, который на самом деле не человек, а нечто, чему они бы тоже не смогли дать определение, если бы попытались. Это не свобода воли, как бы Адам ни пытался с этим спорить. Это... подчинение.       Азирафель, по крайней мере, эксперт в подчинении, даже если он, мягко говоря, немного ушел в самоволку. Он стоит так далеко на носу корабля, как только может, больно прижимаясь талией к перилам, пока капитан направляет их примерно на тридцать метров в сторону, расширяя сеть под поверхностью воды в вытянутый треугольник. У Азирафеля пересыхает во рту при виде штабелей бочек, виднеющихся на первой платформе. Вероятность ошибки... весьма велика.       Через несколько минут он видит со своего места, как группа из десяти или около того бочек движется к краю раскачивающейся платформы; каждая из них окружена несколькими волонтерами, удерживающими их, словно они синхронные ныряльщики, ожидающие сигнала.       — Готовы? — доносится из рации скрипучий голос Пеппер.       — Э-э, — отвечает Азирафель, а затем понимает, что ему нужно нажать на кнопку, чтобы его услышали. — Э-э, — повторяет он. — ...Да?       — Готовьсь!       Лодка сильно покачивается на волнах, когда первая группа бочек падает на дно сети. Настоящее чудо, что все они оседают без столкновений и пропажи хоть одной из них. Сверху доносятся радостные возгласы, но Азирафель не может принять в них участие: из-за раскачивания корабля его телефон вылетел из кармана и упал на палубу экраном вниз. Он поднимает его и стонет, увидев трещины, паутиной расползающиеся по стеклу. Отлично. Как же ему теперь выигрывать в шахматы, если он все время будет отвлекаться!       Он собирается встать, но не может и вскоре определяет почему.       — Отличная работа. Готовы к следующей партии? — говорит Пеппер в рацию.       — Мой шнурок застрял в перилах, — отвечает Азирафель напряженным голосом и с силой пытается вырвать его, но… о боже правый, он не поддается.       — Кому какое дело? О черт... — Она прерывается с каким-то резким звуком, а затем возвращается, говоря уже с большим напором. — Эй, послушайте, к нам приближается особенно большая бочка с верхней палубы, ее случайно сместили, не думаю... Она ударит по лодке, так что вам нужно, эм, увернуться. Держитесь, мы попытаемся... — Сверху раздается хор криков, затем Пеппер снова возвращается. — Этот ублюдок не замедляется.       В этот момент Азирафель понимает, что, возможно, недооценил масштабы того, в чем вызвался поучаствовать.       — Ах, — тупо говорит он.       — Мы не можем остановить ее, вам придется... вы знаете! — кричит Пеппер в передатчик.              — Да, я так и понял, — отвечает Азирафель, едва не удавив себя шнурком. Как, черт возьми, он завязался вокруг перил? И кто решил, что ему можно доверить роль наблюдателя? Почему не капитану, который пришвартовал лодку и, похоже, играет в игру на своем телефоне, или какому-нибудь голосу поддержки сверху, или самому чертову Адаму. Он говорит в рацию: — Итак, вы хотите, чтобы я сделал что...       — ИСПОЛЬЗУЙТЕ МАГИЮ! — кричит Пеппер с самой низкой платформы, не в силах остановить катящуюся бочку. — ДЕМОН! ОСТАНОВИТЕ ЕЕ, ОНА УПАДЕТ МИМО...       — Опять же! — говорит Азирафель в приемник, зацепившись шнурком за воротник почти над головой, как раз в тот момент, когда массивный контейнер переваливается через край при наклоне платформы в сторону лодки, словно она собирается упасть прямо вместе с ней. Он не может поднять голос до ее уровня. — Думаю, сейчас самое подходящее время сказать тебе, что я не могу... Ну, во-первых, я ангел, а не демон, а во-вторых!..       Бочка промахивается мимо сети. Азирафель не видит, куда именно она падает, однако после этого мир меркнет, так что…       Он может предположить, куда именно она приземлилась. ***       Азирафель приходит в себя на неудобной кровати, практически голый, с пластиковым зажимом на пальце, ощущая непонятный запах, похожий на смесь тухлой морской воды и спирта для растирания.       Только через несколько секунд он понимает, что находится в больничной палате, а зажим на его пальце служит для измерения пульса расположенным поблизости аппаратом. На нем тонкий халат мятно-зеленого цвета с легким рисунком в виде мелких однородных узоров из бессмысленных завихрений. Вся правая сторона его тела затекла и болит. Он моргает, глядя на слишком яркий потолок, и пытается вспомнить, как вообще сюда попал. Был автобус, потом второй автобус, потом лодка, и Пеппер, и дурацкий шнурок, и бочка с газом...       Азирафель стонет. Прошло десять минут. Он пробыл на посту десять минут, прежде чем чуть не расстался с жизнью. Наверное, это его личный рекорд. Ему еще повезло, что он не пялится сейчас в слишком яркий потолок Рая.       Только он успевает приподняться и сесть, свесив голые ноги с края койки и сняв с пальца монитор, как в дверь стучат.       Это не столько запрос разрешения войти, сколько предупреждение о неизбежном входе в палату. В ту же секунду в дверь врывается довольно важный на вид мужчина в белом халате и с планшетом. У Азирафеля сразу же возникает желание прикрыться, привести себя в приличный вид, но все, что он может сделать, это плотно сложить руки на тонком, словно бумага, больничном халате. Его ноги в носках болтаются в паре сантиметров или около того над полом.       — Здравствуйте, — приветствует его доктор, правда, несколько рассеянно, но, вероятно, врачи именно так обычно себя и ведут. — Вы то приходили в сознание, то снова отключались, так что я рад, что вы наконец полностью очнулись. Уверен, вы немного сбиты с толку, да? Вы потеряли сознание несколько часов назад, пришлось послать за вами спасательную шлюпку. И за беднягой капитаном уничтоженного пассажирского судна. — Доктор поднимает на него брови. — Конечно, мне не нужно объяснять, как вам повезло, что вы остались живы, не говоря уже о том, что у вас нет серьезных повреждений после прямого попадания бочки с нефтью.       Бочки с газом.              — Понятно. Нет, доктор, я в курсе, — смущенно отвечает Азирафель, который не привык общаться с людьми на темы, выходящие за пределы обсуждения еды. — Вы... пока я был без сознания, вы смогли... — Он неопределенно машет рукой на себя. — Ну, знаете. Починить меня?       — Ну... мы мало что сделали, помимо проверки ваших жизненных показателей. К сожалению, мы не нашли при вас никаких документов, поэтому не смогли проверить информацию о наличии аллергий или анамнеза, чтобы подвергнуть вас какому-либо лечению до прихода в сознание. К счастью... — Он хмурится, глядя на карту, затем переводит взгляд на Азирафеля, наклоняя голову, чтобы посмотреть на него поверх очков, — ...у вас нет открытых ран, а значит, и вероятности заражения. У вас сильные мышечные кровоподтеки, но мы сделали МРТ и не обнаружили ни переломов костей, ни внутреннего кровотечения. В общем и целом, мистер... э-э... Азирафель... — Он раскидывает руки, по-прежнему держа планшет в одной из них, — вы должны быть мертвы. Но, как ни странно, этого не случилось, а больше мы ничем не можем вам помочь. Вам остается только ждать, когда синяки сойдут, прикладывая лед к ушибам. Мы можем предложить вам охлаждающую мазь, а также противовоспалительное обезболивающее, но...       — О, отлично, — рассеянно говорит Азирафель, оглядывая палату в поисках своих вещей. — Мне не понадобятся ни мази, ни лекарства, доктор. Только моя одежда и мобильный телефон, и все будет тип-топ.       — Ах да, ну… медсестра принесет их вам, а также инструкции по выписке. Только, простите за бестактность, но... я просто обязан спросить о...       Азирафель напрягает челюсть, чувствуя тупую боль в месте синяка.       «Началось».       — ...ге-ни-та-ли-ях... — неловко заканчивает доктор, разбивая слово на растянутые слоги, и снова прищуривается, глядя в свою карту.       — Это вопрос? — несколько раздраженно спрашивает Азирафель.       — Ну, вы... — Он снова поднимает взгляд на Азирафеля с совершенно озадаченным видом. — Простите, но, кажется, у вас их нет?       — А-а, — отвечает Азирафель.       Для справки: Азирафель прилагал... Усилие с тех пор, как у него появилась это тело, еще до возникновения Земли. Ему дали готовую анатомию, с определенными частями ниже пояса — это была сделка по типу «все или ничего» при выделении этих изначальных телесных форм. Однако он понял, что ему с этим делать, только когда увидел Адама в Эдеме. Впервые за всю свою долгую жизнь он чудом избавился от этого примерно в то время, когда четыре года назад, в первый день своего повышения, отказался от еды и питья. Материальному удовлетворению не было места в жизни Верховного Архангела. Теперь, снова став просто Азирафелем (на ближайшие несколько месяцев), он не может понять, как найти дорогу назад. Или... найти дорогу назад для этой определенной части своего тела.       — За двадцать лет обучения в медицинской школе и ординатуре, вместе взятых, я никогда не видел ничего похожего, — продолжает доктор, пристально глядя на промежность Азирафеля, мимо его сложенных рук. — Я имею в виду, там даже нет отверстия. Как вы...       — Я таким родился, доктор, — отвечает Азирафель с максимально надменным видом. Это срабатывает, когда ему не хочется иметь дело с клиентским сервисом — как оказывая услуги, так и их принимая. — То, как я имею дело со своими... процессами, касается только меня и моего лечащего врача. И... — Следующую часть он произносит сквозь зубы, словно непроизвольно: — И... Бога.       Упоминание о Боге обычно помогает, когда ему хочется закрыть тему.       — Эм, конечно, — разочарованно произносит доктор, убирая планшет под мышку. — В любом случае, можете выписываться. Скоро придет медсестра с дополнительной информацией и вещами, с которыми вас привезли. — Он дежурно похлопывает Азирафеля по руке. — Вам нужно будет поберечься, дать своему телу передышку на несколько недель. Хорошенько выспаться.       Одарив Азирафеля напоследок натянутой улыбкой, доктор исчезает за дверью. Азирафель переводит дыхание и проводит рукой по волосам, морщась от липкой, почти хрустящей текстуры соли на них. Он все еще чувствует себя довольно сонным. Принять душ и лечь в постель сейчас было бы просто божественно.       В ожидании медсестры он не спеша осматривает палату — от стеклянного флакона с ватными тампонами у раковины до древнего на вид телевизора, висящего над дверным проемом. Он уже много лет не видел больничных палат изнутри, и в большинстве случаев в прошлом в них было гораздо больше мертвых тел и гораздо меньше антисептических запахов, до того как наступила эра надлежащей гигиены. Антисептика появилась относительно недавно. По крайней мере, в его палате есть картины, какими бы ужасными они ни были.       Он смотрит на ту, что висит рядом с койкой. Это не столько произведение искусства, сколько анатомический плакат с увеличенным изображением женщины в районе талии, прозрачный настолько, что видны ее репродуктивные процессы, как бы они там ни происходили. К счастью, на рисунке есть поясняющие обозначения: вот матка, фаллопиева труба, яичники. Верхняя часть плаката озаглавлена: «Почему ранняя менопауза — ваш единственный выбор!» Рядом с моделью лежит шприц, наполненный лавандовой жидкостью, на боку которого аккуратно выведены буквы X-DS.       Единственное, что он понял из плотного мелкого шрифта, — это то, что первоначальная чума не была вирусной, как предполагала Лайла несколько месяцев назад на том пляже; она поразила случайное меньшинство женщин. Пробелы были заполнены этими самыми уколами, которые не были вакцинами, чтобы целенаправленно стерилизовать оставшуюся популяцию женщин, причем, похоже, по их коллективному выбору. И снова нечто коллективное. У Азирафеля едва не заболела голова от того, как сильно он сводит брови.       В правом нижнем углу снова логотип из букв «X-DS», изображенный в виде минималистичной лошади, запряженной в колесницу, с аббревиатурой «НВОЗ» в виде огненной линии, высекаемой бешено несущейся колесницей. А над ними арка: «Нью-Йорк, штат Нью-Йорк».       Америка. Почему всегда Америка?       — Сэр? — спрашивает женщина из прихожей, постучав и слегка приоткрыв дверь. — Вы одеты?       — Хм? О, настолько одет, насколько это сейчас возможно, — говорит Азирафель со слабым вздохом.       — О, хорошо. — Женщина в светло-голубом халате заходит внутрь, держа в руках его сложенную одежду. — Пора вас выписывать, — по-доброму говорит она с северным акцентом. Азирафель принимает одежду с искренним чувством облегчения. — Вот, держите. Ваше пончо не пережило падения, но остальная одежда осталась целой и невредимой. Более или менее. Давайте, одевайтесь, а я вкратце расскажу вам о том, что произошло за последний час или около того в попытках найти о вас больше информации. Вам нужна помощь?       — Нет, спасибо, — рассеянно отвечает Азирафель, уже отталкиваясь от койки, чтобы встать, и морщится. Он кладет одежду на матрас и начинает расстегивать завязки на спине. — Мне сказали, что в больнице со мной возникли некоторые трудности? Прошу прощения за беспокойство. — По крайней мере, он и вправду сожалеет. Не то чтобы медицинская подготовка людей распространялась на его вид, но, похоже, они все равно неплохо справились.       Медсестра задергивает занавеску, чтобы он мог уединиться, но остается по другую сторону.       — Я так понимаю, доктор Крейн сказал вам, что вас привезли без документов?       «Проклятый шнурок». Азирафель легко стягивает с себя халат и морщится, глядя на свое тело: вся его правая сторона, вплоть до ступней, испещрена пурпурными и красными пятнами.       — Э-э, да, — отвечает он чуть погодя, отбрасывая халат в сторону. — Наверное, я забыл дома бумажник. — Не говоря уже о том, что у него его нет. Он взял с собой телефон, с помощью которого, как его уверили, в последнее время можно делать практически все. По крайней мере, он может порадоваться тому, что они не стали его изучать.       — Полагаю, в конце концов вы нашли на меня информацию? Доктор знал мое имя.       — Мы нашли ваш телефон, — начинает она.       У него замирает сердце.       — Вот как, — осторожно говорит он, уже перебирая в голове возможные варианты. Наверняка у них нет разрешения на то, чтобы просто копаться в его личном устройстве. Он очень хочет избежать возможности того, что определенные люди узнают о его госпитализации после мероприятия, на котором его однозначно просили (убеждали, требовали) не присутствовать.       — Да. Но мы не могли его включить. Сначала показалось, что он сломан, из-за треснувшего экрана.       О, отлично. Теперь он в нескольких часах езды от Лондона, не имея ни проездного на автобус, ни денег на такси. Как ему удалось продержаться так долго? Ну, по крайней мере, он может радоваться тому, что они не смогли включить его и...       — К счастью, он просто разрядился. Также повезло, что у вас не было пароля, и мы смогли получить доступ к вашим контактам.       «Проклятье». Он должен был установить пароль, должен был, черт возьми, установить...              — О-о? — отвечает он, затем прочищает горло, когда звук получается слишком хриплым. — «Доступ к моим контактам»? Разве это не нарушение конфиденциальности?       — Сэр, мы вправе обращаться к сохраненным номерам на телефоне пациента, если он находится без сознания и не опознан. Чтобы сообщить вашим близким, где вы, и, возможно, помочь в установлении вашей личности. — В ее тоне слышатся нотки осуждения. — У вас сохранено только два контакта, поэтому мы начали с недавно набираемого. Энтони Кроули?       Азирафель чуть не спотыкается, только наполовину надев брюки. Ох. Ох... черт.       — Но он не ответил. Тогда мы позвонили единственному другому человеку, Мюриэль.       «Слава богу». Азирафель торопливо поправляет рубашку, не обращая внимания на пятна и разрывы, возникшие в результате близкого контакта с бочкой.       — И что она сказала?       — Эм-м... она мало что могла о вас сказать, да и то было трудно разобрать: она начала сильно плакать. Рыдать. За все годы работы я никогда не слышала ничего подобного, но не в этом суть… Она дала нам номер телефона и тут же отключилась.       Азирафель чувствует себя, как на качелях.       — Чей это был номер? — спрашивает он с отчаянием. Его пиджак уже не спасти, но жилет достаточно легко надеть и застегнуть, хотя он и древний. Он все равно нетерпеливо похлопывает по передней части пиджака и с облегчением вздыхает, чувствуя плотность снимка, чудом не помявшегося — и не потерянного.       Медсестра продолжает:       — Это снова был номер мистера Энтони Кроули! Представляете? — Затем она издает какой-то неловкий звук. — Ну, уверена, что представляете. В любом случае, на этот раз мы оставались на линии до конца, чтобы переключиться на голосовую почту. У него... странное исходящее сообщение.       Ужас нарастает. Он даже не завязывает ботинки, не в силах нагнуться, поэтому просто настойчиво засовывает в них ноги. Они слегка хлюпают, все еще влажные. Боже, какой же ужасный день.       — Что вы сказали в голосовом сообщении?       — Ничего, потому что его голосовой почтовый ящик был переполнен! — Азирафель вздыхает с облегчением. — Тогда мы попробовали написать ему, — он подавляет вздох, — но, похоже, там не было приема...       Азирафель отдергивает занавеску, совершенно растрепанный, но более-менее одетый. Он перекинул свой испорченный пиджак через согнутую руку.       — Это игра? — требует он. — Вы меня разыгрываете?       — Конечно нет! — обиженно отвечает медсестра. Она вручает ему мобильный и выводит из палаты в главный коридор, ведущий к выходу. У него возникает странное ощущение, будто его ведут на казнь. — В конце концов Мюриэль перезвонила и сказала, что все в порядке. Что она смогла дозвониться и обеспечить вам поездку до дома...       Через двойные окна в дверях в приемную Азирафель видит вспышку рыжих волос и черный костюм.       О Господи. Азирафель оборачивается к медсестре.       — Это ведь что-то вроде отеля? Могу ли я заплатить, чтобы остаться еще на одну ночь, хотя мне не нужно лечение?       — Э-э... нет? — неловко отвечает она, словно говорит с инопланетянином. Не сказав больше ни слова, она нажимает на большую красную кнопку на стене, и двери распахиваются в унисон со слишком громким и скрипучим механическим жужжанием.       Кроули поднимает голову. Они встречаются взглядами, несмотря на его очки, и для Азирафеля это подобно удару тока — весьма болезненному.       — Потрясающе, — бормочет он про себя.       Медсестра быстро уходит, когда Кроули поднимается на ноги и подходит к Азирафелю почти обманчиво ленивой походкой. В руках у него заполненный планшет; дойдя до Азирафеля, он с силой кладет его на стойку и, не глядя, протягивает другой медсестре. Его рот очень плотно сжат.       — О, спасибо, мистер Энтони! — Медсестра вежливо принимает бумаги. — Я обработаю эти данные и выпишу рецепт. И последнее: вы смогли придумать, что написать в графе с вопросом о том, ведет ли пациент половую жи…       — Спасибо, Шарлин, — отрывисто прерывает ее Кроули.       Азирафель осторожно переступает на неповрежденную ногу. Его промокший ботинок при этом издает довольно неприятный звук.       — Рецепт? — осторожно спрашивает он.       — Хм? Ах да, я выписал обезболивающие. — Кроули засовывает руки в карманы брюк; на его идеально гладком костюме нет ни единой складки. — Должны быть готовы к тому времени, как мы вернемся в Лондон, — довольно странным тоном добавляет он.       Азирафель настороженно смотрит на него.       — Мне не нужны обезболивающие.       — Забавно, но они не для тебя, — неожиданно опасным тоном отвечает Кроули, делая шаг вперед и шипя прямо в лицо Азирафелю: — Они от моей хронической боли в заднице!       Азирафель вздрагивает от брызг слюны больше, чем от чего-либо другого.       — Как мило, — отвечает он, вытирая лицо рукой без синяков. — Полагаю, ты отвезешь меня домой? — уточняет он, осторожно избегая взгляда Кроули.       — Ага.       — И будешь соблюдать скоростной режим?       — Вообще-то, буду ехать гораздо медленнее его.       Азирафель подавляет стон.       — Не мог бы ты ехать побыстрее? — устало спрашивает он. — У меня был ужасный день, и если собираешься на меня кричать, я бы предпочел, чтобы все закончилось как можно скорее.       — Скорее, значит? — Кроули снова наклоняется вперед, на этот раз незаметно. Его голос — не более чем яростный шепот. — От Грейт-Ярмута до Лондона три часа. Я легко могу растянуть их на четыре или пять. Не зли меня, а то они могут превратиться и в шесть. Ты знаешь, как долго я могу ехать. Я продержу нас внутри… гребаных две недели, если потребуется, чтобы... — Он замолкает, издав нечленораздельный звук и выпрямляется, крепко стиснув зубы.       Азирафель спрашивает с серьезным видом:       — А не усугубит ли это твое состояние? — И, когда Кроули непонимающе пялится на него, поясняет: — Ну, знаешь. Твою боль в...       Он замолкает, не договорив, потому что Кроули просто смотрит на него, заметно сдуваясь под нажимом, и понуряясь, словно из него выкачали воздух. Смиренно. Выжидающе. Обычно все происходило не так. Обычно Кроули отбивался, продолжая борьбу, чтобы они оба почувствовали себя людьми, хотя бы на мгновение. Иногда он краснел и волновался, заикаясь, пока не замолкал, но никогда прежде не был... разочарован в Азирафеле, даже в худшие моменты.       Но румянец на его теле не вызывает сомнений. Никто из них не знает, что с этим делать. Азирафель особо остро ощущает пульсацию всех своих повреждений, и ему остается только осторожно протиснуться мимо Кроули и направиться к выходу из приемного покоя.       — Ну что, пойдем? — тихо спрашивает Азирафель, распахивая перед ними дверь. — Похоже, у нас есть план действий.       Обычно это тоже происходило не так. Кроули сжимает губы в тонкую линию, заметно напрягаясь, словно готовясь к бою. Он расправляет плечи, подтягивает манжеты, шмыгает носом. Азирафель отдал бы все на свете, чтобы увидеть его глаза прямо сейчас, оценить его эмоции, но... Ему кажется, что он пожалеет о том, что увидит.       — Пойдем, — бормочет Кроули, проходя вперед через входные двери. Азирафель делает глубокий успокаивающий вдох и, кивнув медсестре, наблюдающей за ним из-за стойки, выходит вслед за Кроули в угасающий вечерний свет.       И в течение ужасно долгого времени они больше не говорят ни слова.