Как нам включить свет?

      Свет над ним ослепляет, как и большая часть Рая.              Азирафель складывает руки на металлическом столе, за которым сидит, и морщит нос от холода. Тепло его тела не просачивается в столешницу, как это обычно бывало на Земле с настоящим металлом, а не этой иллюзией; по этой мнимой материальности он точно не будет скучать.              Вряд ли можно ожидать, что Раю есть какое-то дело до науки — как и самому Азирафелю, по правде говоря. Однажды Кроули, в порыве раздражения и после четырех бутылок Дом Периньон Брют 1970 года, попытался объяснить ему законы термодинамики.               «Ты не можешь просто охладить вещи чудом, ангел, — пьяно бормотал он, размахивая бокалом и едва не проливая вино на стол. В итоге он промахнулся и вместо этого пролил его на ковер под ними. — Это бессмысленно, если подумать. Потому что… типа, холод — уже их неотъемлемая часть. Все холодное. Я, черт возьми, холодный. Нет, на самом деле тебе надо… убрать тепло чудом».              И тут он начинает заводиться, сведя брови и повысив голос.              «Ты делаешь это, знаешь ли. Ставишь все на рычажные весы с, не знаю, бесконечным числом лучей. Центральный луч. Всегда должен быть победитель и проигравший. — Он водит запястьем вперед-назад, как на качелях, проливая еще больше вина. — Доводит меня до белого каления».              «Тысяча извинений», — плоско отвечает Азирафель, тоже изрядно опьянев, но менее склонный все драматизировать. Он открывает рот, чтобы сказать что-то особенно колкое в ответ, но его прерывают.              «Но ты… — Кроули разворачивается и с триумфом указывает на Азирафеля, так широко распахнув янтарные глаза, что они кажутся безумными. — Я подловил тебя, ангел. Если ты остудишь эту бутылку, то пойдешь против Бытия. «Да будет тьма», — скажешь ты. Очень бого-эм-хульно. Не то чтобы ты и так не был сплошным ходячим богохульством. Не обижайся».              Как он мог не обидеться на это?              «Что ты… — Азирафель откинулся в кресле, недоверчиво глядя на Кроули. — Кроули, ты хочешь… мне сказать «дорогой мой мальчик, я бы охладил следующую бутылку шампанского, но боюсь, не смогу, так как буду играть в какую-то… морализаторскую игру, касающуюся долбаных холодных напитков. Так что придется нам пить теплое вино!»              «Фактически верно, так что, в общем, да, — пробормотал Кроули в свой бокал. Затем с преувеличенно снисходительным видом, словно по принуждению, он щелкнул пальцами и сделал третью бутылку такой холодной, что она покрылась инеем. — Что? — сказал он при виде того, как Азирафель закатил глаза. — Я не боюсь темноты».              Азирафель вынес из того разговора только то, что под некоторыми теоретическими углами все редко ограничивается двумя противоположными силами. Существует одна-единственная сила и определение, которое дается состоянию вещей, когда она отсутствует. Пустое пространство как отсутствие чего-то, заполняющего его. Темнота как отсутствие света. Ад — жаркий, Рай — холодный, и, с точки зрения добра и зла, одно должно быть силой, а другое — естественным состоянием Вселенной в ее отсутствие.              Он предпочитает не размышлять над этим, опасаясь, что последние четыре-шесть тысяч лет его жизни окажутся бессмысленными, если он придет к какому-то выводу сейчас.              — Мы можем заниматься этим весь день, приятель.              Ах да. Вопрос на повестке дня. Он чуть не забыл.              — Чем именно? — вежливо уточняет Азирафель.              Квартирмейстер смотрит на него свысока своими бледно-голубыми глазами, похожими на бусинки, — настолько сильно они прищурены.              — Что ты сказал? Умничаешь?              В последнее время — не особо.              — Боюсь, я понятия не имею, что вы имеете в виду…              Квартирмейстер ударяет ладонями по столу, заставив Азирафеля отпрянуть в легкой тревоге. Вибрация была вполне материальной, если судить по покалыванию в пальцах.              — Не геройствуй, парень, — почти рычит ангел, чьи нелепые бакенбарды развеваются словно бы по собственной воле. На нем та же нелепая форма, что и почти десять лет назад, когда он укорял Азирафеля за то, что тот потерял свое тело. — Ты либо умрешь героем, либо живешь до тех пор, пока не станешь негодяем.              Фраза звучит отдаленно знакомо, но ассоциируется с чем-то вынужденным. У Азирафеля возникает смутная мысль, что он слышал ее раньше против своей воли, словно сидел перед экраном кинотеатра, а демон болтал ему на ухо. Он недоверчиво смотрит на другого ангела.              — Это что, отсылки к фильму?              — Я… ну, я полагаю…              — Как клишировано. И что вы собираетесь делать дальше? — Азирафель изображает удар кулаком себе по затылку и слегка склоняется над столом. — Бить меня по голове, пока не получите нужную информацию?              — …К этому все и шло, — признает квартирмейстер, но затем заметно встряхивается и меняет тактику. — Послушайте, — продолжает он наигранно любезно. — Я уверен, что вы голодны, не так ли? Мы слышали о вас разные истории — об ангеле, который… поглощает. Вещи. Готов поспорить, что у Верховного Архангела было не так уж много вещей, которые можно было поглотить, а?       Азирафель просто молча смотрит на него, не оценив юмора.              Квартирмейстер продолжает, указывая на двустороннее зеркало, лицом к которому сидит Азирафель:       — Прямо по другую сторону от него — тарелка сырой говядины, которую мы хранили годами для особого случая. Вкусная, холодная и… говяжья? Деликатес, как мы слышали. Мы принесем ее сюда, если только вы признаетесь, что сделали прошлой ночью, отчего сработали все сигналы тревоги в Раю и на Земле.              — Вынужден отказаться, — отвечает Азирафель, но затем настойчиво, целенаправленно наклоняется вперед. — Однако, если уж вы предлагаете, то могли бы и вправду кое-что мне принести. И тогда я признаюсь во всем, что якобы сделал.              — Вот как? — заинтригованно, но с некоторым подозрением спрашивает квартирмейстер. — И что же?              Азирафель выгибает губы в улыбке.              — Под половицами моего книжного магазина в Лондоне лежит колода карт. Ваш оперативник должен встать у второго окна слева от двери… или справа? Нет, нет, слева, и сделать ровно четыре шага к центру. В связи с некоторыми непредвиденными ремонтными работами, ему понадобится какое-нибудь оружие, что-нибудь острое, чтобы прорезать ковер и не задеть деревянные половицы под ним. И тогда…              — Мы не станем выполнять ваши поручения, — жалобно прерывает его квартирмейстер, совершенно сбитый с толку. — Рай не собирается так рисковать. У вас там наверняка спрятано какое-нибудь человеческое оружие, может быть, стреляющее адским огнем. Мы знаем, что вы невосприимчивы к этой штуке.              Азирафель невольно гримасничает.              — Вы что, не знаете, какого размера колода карт?              Квартирмейстер снова хлопает рукой по столу.              — Не выйдет. Похоже, мы все-таки перейдем к ударам по голове. — И добавляет: — Не торопитесь. Может, я все же попрошу принести ложку говядины, чтобы вам было что пожевать. — Затем он снова делает суровое лицо и размахивает сжатым кулаком. — Но тебе нечем будет жевать, если я заеду тебе в челюсть? — Смягчается. — Послушай, приятель…              — Что это? Это… — Азирафель недоумевающе жестикулирует между ними. — То, что вы изображаете? Вы пытаетесь свести меня с ума?              — Нет, я… я просто пробую тактику доброго и злого полицейского, — отвечает квартирмейстер, слегка неуверенно расправляя плечи. — Это человеческая фишка. Они решили, что с таким ангелом, как вы, это сработает лучше, чем наши обычные методы.              — Это не… — Азирафель качает головой, опускает руки на стол и наклоняется вперед, словно чтобы дать ему дружеский совет, снова поежившись от холода. — Обычно для этого требуются двое, знаете ли. Боюсь, сейчас создается такое впечатление, что вы исполняете роль Гамлета с раздвоением личности и манией. Весь эффект теряется, если только… — Он смотрит на собственное отражение в двустороннем зеркале, на свои слишком ярко сияющие в искусственном свете глаза. — Я Клавдий? — охает он.       Как и предполагалось, квартирмейстер начинает уставать.              — Давайте начнем с самого начала, а? — говорит он слабым голосом.              — Начал много, — услужливо подсказывает Азирафель. — Например, то, что имело место всего час назад, когда я вошел в Рай этим земным утром и первым делом объявил себя «виновным по всем пунктам». Уверен, это достаточное доказательство.              — Не могли бы вы, пожалуйста… — квартирмейстер обрывает сам себя и выдыхает через нос, словно успокаиваясь. Азирафель не совсем понимает, через какую симуляцию военной подготовки прошел этот ангел, чтобы занять свою должность, но она явно не была всеобъемлющей. — Не перебивайте. Несколько дней назад Метатрон дал вам три задания, верно? Расскажите, в чем заключалось первое из них.              Тут Азирафель не может отделаться шуткой, поэтому просто говорит правду.              — Встретиться с Великим Герцогом Ада.              — Для переговоров, вы имеете в виду. По поводу чего?              Азирафель притворно хмурится и задумчиво наклоняет голову, словно сталкиваясь с незнакомым словом (что маловероятно, о чем этот ангел бы знал, если бы был достаточно подготовлен для этого допроса).              — Переговоры, — говорит он, словно пробуя форму слова на языке и находя ее горькой. — Под переговорами вы, конечно, понимаете…              Квартирмейстер не просто закатывает глаза, а вместе с ними еще и головой вращает.              — О, чтоб меня. Я имею в виду переговоры. Разговор с Великим Герцогом, эм, обсуждение условий. Установление границ для Второго Пришествия.              Азирафель думает о том, что сказал Кроули там, внизу. Он много чего наговорил, но одна из фраз сразу приходит на ум в данном контексте. Он тогда весь напрягся, сжал кулаки и процедил сквозь зубы: «Следующего раза не будет».              — Границы… и в самом деле были установлены, — брюзгливо произносит Азирафель.              — Хм, — отвечает квартирмейстер с несколько скептичным видом, но все равно продолжает: — Следующей была бездна, не так ли? Вы были слишком заняты гнусными, неангельскими делами, чтобы ее открыть? Это моя рабочая гипотеза.              — Я действительно открыл бездну, — замечает Азирафель. Объективно это правдивое утверждение, если не погружаться слишком глубоко в хронологию событий. — Пусть в протоколе будет указано, что я, Азирафель, следуя указаниям Метатрона, убедился, что бездна действительно была открыта.              Квартирмейстер прищуривается.              — В каком протоколе?              — Простите?              — Вы сказали «пусть в протоколе будет указано». — Квартирмейстер смотрит на него выжидающе и немного взволнованно, словно говоря: «Ха! Я поймал вас с поличным!» — О каком протоколе вы говорите? О секретном?              — Я… ну, вы знаете, протокол. Стенограмма разговора. — Когда ответа не следует, Азирафелю остается только пялиться на него. — Вы потому и добиваетесь от меня признания, чтобы взять эту запись и отнести ее… Метатрону, я полагаю.              — О чем вы говорите, какая стенограмма? — Квартирмейстер дико озирается по сторонам, как будто они вдруг оказались не единственными в светлой тесной комнатке. — Здесь нет ни одного писаря. Мы просто разговариваем.              — Мы… — Азирафель поднимает руку, чтобы потереть пальцами уставшие глаза. — Вы не ведете протокол? Тогда зачем мы вообще это делаем?              Квартирмейстер как будто теряется, не зная, что ответить. Он открывает рот, закрывает его, слегка почесывает свои широко разметавшиеся бакенбарды. Затем он встряхивается и словно бы возвращается в настоящее.              — Вы просто пытаетесь уйти от ответа на последний вопрос, — обвиняюще заявляет он. — Вы ведь не устранили Антихриста, не так ли?              Азирафель морщится.              — Я больше ничего не скажу без своего адвоката. И, возможно, своей колоды карт.              Квартирмейстер покорно всплескивает руками.              Внезапно, как по команде, дверь рядом с зеркалом распахивается, и на пороге оказываются трое архангелов. Вернее, двое и Саракаэль. Они нарочито медленно входят в комнату. Михаил кивает квартирмейстеру, а Уриэль придерживает для него дверь.              — Спасибо, Кларенс, — говорит она ему, фыркнув. — Вы свободны.              Бросив последний сердитый взгляд на Азирафеля, квартирмейстер удаляется размашистым военным шагом.              Дверь захлопывается за ним. Выражения их лиц не поддаются прочтению, за исключением лица Михаила, которая вечно выглядит так, будто вот-вот вцепится ему в лицо, как рассерженная кошка. Азирафель невольно задерживает взгляд на Саракаэль, которая, как обычно, выглядит спокойной и невозмутимой со своего места в центре, и растягивает губы в улыбке.              — Приветствую вас, — любезно говорит он. — Ужасная комната. Если вы так обращаетесь с Верховным Архангелом, то боюсь представить, как вы обращаетесь с гостями…              — Это потому, что ты преступник, — говорит Михаил, как будто одновременно раздраженная и довольная тем, как разворачиваются события. Должно быть, для нее это как Рождество. — Гости получают нашу комнату для гостей, как ты должен помнить из своего постановления. Похоже, ты не оказался столь же прозорлив в плане ремонта комнаты для допросов. — Ее золотистые тени для век блестят почти так же ярко, как и ее взволнованные глаза. — Тебе же хуже.              — И вам привет, Саракаэль и Уриэль, — говорит Азирафель, не обращая внимания на Михаила. — Прости, Уриэль, не могу предложить тебе стул.              — Предатель, — приветствует его Уриэль. — Не беспокойся, мы ненадолго.              — Вот видите, — плоским тоном начинает Азирафель, — если бы у нас был отдел кадров, о чем я много лет просил, такого рода выражения бы не…              — Какие еще «у нас»? — резко спрашивает Михаил, складывая руки, словно теперь собираясь вцепиться в собственные рукава вместо его лица. — Метатрон планирует уволить тебя с поста Верховного Архангела во время суда. Он сказал нам об этом на экстренном заседании Совета, на которое тебя не приглашали, так что… Можешь начинать исправлять свои выражения прямо сейчас.              Азирафель догадывался об этом, но подтверждение наполняет его немалой долей облегчения. Но тут он в полной мере осмысливает слова Михаила и озадаченно наклоняет голову.       — У меня будет суд? — спрашивает он и принимается перебирать свои беспорядочные мысли за последние несколько лет. Находит одну, выделяющуюся из общей кучи, как будто она была отмечена, чтобы привлечь его внимание. Год или около того назад произошла серьезная ссора из-за того, что купидоны вышли из-под контроля. Прежде чем все зашло слишком далеко, он принял настоящий закон, который гарантировал всем ангелам, осужденным за проступки, право на суд. Если верить Кроули, это больше, чем он сам получил после Армагеддона. К его удивлению, Метатрон согласился подписать его.              В любом случае, осознание этого факта немного радует его.              — Я помню, — говорит он с едва сдерживаемым смешком. — У меня и вправду будет суд, не так ли? О, Михаил, дорогая, ты, должно быть, в ярости.              — Вовсе нет, — цедит она сквозь стиснутые зубы. — Я была бы, если бы существовал хоть малейший шанс, что ты невиновен. А это не так. Нет, твоя вина будет доказана, и тебя приговорят к наказанию.              — Без признания?              — Нам не нужно твое признание, — вставляет Уриэль, поднимая руку, словно желая скрыть собственный смешок. Вместо этого она задумчиво почесывает подбородок. — Придя сюда, ты первым делом признал себя виновным. Не говоря уже о том, что мы знаем, что ты сделал.              Азирафель оценивающе смотрит на троицу, стараясь не менять выражение лица. Саракаэль все еще наблюдает за ним, плавно паря на месте, почти беззвучно, если не считать жужжания нематериальных механизмов ее кресла.              — Вот как, — ровным, пассивным тоном отвечает он. — Так просветите меня.              Михаил как будто ждала, что он это скажет.              — Ты участвовал в заговоре с целью остановить Второе Пришествие. Тщетно, надо сказать, и, что еще важнее…              — Ты солгал.              Слова исходят от Саракаэль, которая пристально наблюдает за ним с нечитаемым выражением. Он же не в силах сохранить аналогичную бесстрастность, а потому нахмуривается, не понимая, о какой лжи она говорит. Их много накопилось, если уж на то пошло.              — Применительно?..              — Применительно к твоему утверждению, что ты якобы слышал Всемогущую. — Саракаэль достает лист бумаги из папки, которую он не заметил, и протягивает его Уриэль. — Но не нам об этом судить. Метатрон поручил нам проверить твой журнал чудес до начала суда. Все, что ты создал за последнюю неделю пребывания на Земле.              Несмотря на холод, Азирафель чувствует, как под его волосами выступают ледяные бисеринки пота. Он смахивает с лица кудрявую челку, откидывается на стуле и кивает с невозмутимым видом.              — Ладно, — говорит он. — Выкладывайте, не щадите меня.              Они не теряют времени даром.              — Ты летал на… самолете. — Уриэль морщит свой осыпанный золотом нос. — Здесь сказано, что ты игрался с температурой.              Азирафель слегка пожимает плечами.              — Я становлюсь раздражительным, когда мне слишком жарко, — сообщает он ей. — Буквально для всех было бы лучше, чтобы я сохранял хладнокровие — во всех смыслах слова.              — И… — Михаил закрывает глаза, словно от боли. — Подводный костюм?              Что?.. О, конечно!              — Ах да, — говорит Азирафель, слегка улыбаясь и воспоминаниям, и явному испанскому стыду Михаила. — Это была просьба Всемогущей. Тогда я сомневался, но теперь мне кажется, что медный цвет мне идет…              — Хватит лгать! — Михаил хлопает ладонями по столу, прямо как квартирмейстер. Очевидно, Азирафель умеет действовать другим ангелам на нервы. — Ты делаешь себе только хуже, и я имею в виду не только суд. Неужели ты думаешь, что Всемогущая снисходительна к лжецам, к тем, кто… кто порочат Ее имя? Для твоего же блага я надеюсь, что для нас нет загробной жизни.              Он игнорирует ее слова.              — И это все? — спрашивает он, с трудом удержавшись от того, чтобы нахмуриться в ответ. — То есть за последние несколько дней я совершил всего два чуда?              — Вот именно, — быстро говорит Саракаэль, прежде чем двое других успевают сказать что-нибудь ехидное. — Я сама извлекла записи из архивов.              Они не знают о Лайле. Почему они не знают о Лайле?       Он открыл дверь ее номера в мотеле с помощью чуда и исцелил ее, когда она брызнула в себя перцовым спреем — тоже чудесным образом. Ради кого-то, он даже расщепил ее (душу), позволил ей стать сосудом для света, для любви, для человечества. Это было не совсем чудо, скорее, манипуляции с божественной материей его ангельскими руками, но все же. Он проявил гораздо больше заботы, чем Гавриил с Марией тысячелетия назад. Больше намеренной силы, а потому больше оснований для появления отметки в журнале, чем у незначительных изменений температуры и смены костюмов. Лайла должна быть на этой странице.              — Это не лучшее доказательство для вашего дела, — нерешительно говорит Азирафель. — Я прилетел на самолете в Сан-Франциско, чтобы спуститься ко дну Тихого океана к бездне. Разве не это мне полагалось сделать?              — О, журнал чудес — не доказательство, — говорит Михаил, наклоняя голову. Ее зубы обнажаются в неприятной улыбке. — В отличие от свидетельских показаний о том, что ты использовал имя Бога для заговора против Второго Пришествия. Мы считаем, что это достаточная причина для твоего наказания.              «Свидетельские показания? Как они?..» Азирафель медленно переводит невидящий взгляд на Саракаэль, так сильно сведя брови, что это едва не вызывает мигрень. Саракаэль была рядом, когда это случилось. Она помогла ему избавиться от следов крови, собрала в единое целое, позволила ему опираться на свое кресло, когда они направлялись в зал Совета и он заново учился ходить, как ребенок, которым никогда не был.              Он сказал ей тогда: «Мне нужна твоя помощь», и она помогла ему. Саракаэль смотрит на него в ответ немигающим взглядом. Он стискивает зубы в ответ.              — Мюриэль, — говорит он ей, и часть его бравады сходит на нет. — Я знаю, что ты с ней была… близка, еще когда работала архивариусом. Скажи ей… — Он облизывает губы и с некоторым отчаянием в голосе продолжает: — Под половицами, в четырех шагах от второго окна, у меня есть… там колода карт…              — Можешь рассказать ей сам, — вмешивается Михаил, уже отходя от стола. Она вполне удовлетворена тем, как развиваются события. — Хотя не думаю, что ты чего-то добьешься. Она не в себе.              Азирафель чувствует острую, паническую вспышку беспокойства.              — Почему?              Саракаэль все еще наблюдает за ним. Когда она наконец говорит, ее голос звучит твердо, но устремленный на Азирафеля взгляд кажется почти усталым.              — Как думаешь, кто нам все рассказал? ***       Он даже не удивляется, когда в комнату входит Метатрон — в материальной форме.              — Да, я так и думал, что вас пришлют следующим, — натянуто говорит Азирафель.              Метатрон молча протягивает ему одноразовый стаканчик с кофе, который держит в руках. Азирафель принимает его, не собираясь пить, вместо этого позволяя исходящему от него теплу согреть озябшие руки. Он ощущал его отсутствие гораздо дольше, чем те несколько часов, что провел в Раю. Стул издает жуткий скрип, когда Метатрон отодвигает его и занимает место прямо напротив Азирафеля.              — Как думаешь, кто всем этим руководит? — нейтральным тоном спрашивает Метатрон, складывая руки на столе между ними. Он не вздрагивает от холода. — Я сам себя прислал.              — Разумеется, — отвечает Азирафель.              Метатрон просто молча смотрит на него. Внезапно Азирафель начинает уставать от этого давления, от того, что он делает вид, будто его это совершенно не волнует. Его плечи еще больше поникают.              — Полагаю, вы хотите признания? — устало спрашивает он. От осознания этого вся его воинственность быстро сходит на нет. Он просто хочет домой. — Настоящего? Я дам вам его, знаете ли. Признание. Если это означает, что мы сможем быстро покончить с остальным.              Выражение лица Метатрона не меняется, лишь едва заметно выгибается бровь.              — Мне не нужно признание, — отвечает он. — Ни от тебя, ни от Мюриэль. Я и так знаю, что произошло.              Азирафель моргает, затем выжидательно наклоняет голову.              По ту сторону стекла раздаются тихие разговоры наблюдателей, слишком приглушенные, чтобы их можно было разобрать. Метатрон все равно улавливает немой вопрос.              — Ты якобы получил от Всемогущей указания прекратить Второе Пришествие, — плоским, равнодушным тоном продолжает он. — Ты намеренно ослушался моих прямых приказов, чтобы еще раз положить конец Второму Пришествию. И после этого, пока в Раю и на Земле одновременно завывала вся имеющаяся сигнализация, прошел прямо через двери Рая и объявил себя «виновным по всем пунктам». И вот мы здесь. — Он задумчиво прищуривается, глядя на Азирафеля. — Я все верно изложил?              Нет, не верно. Есть довольно значительная часть пазла, которую, похоже, все упускают, — причина, по которой вообще сработали эти чертовы сигналы тревоги, полагает он. Затем он полностью осмысливает слова Метатрона и чувствует вспышку негодования.              — Погодите-ка, если… если вы уже знаете, что я сделал, тогда зачем этот ужасный допрос? Зачем журнал чудес… зачем вообще устраивать суд?              — Суд будет, потому что я уже подписал твой проклятый закон, к сожалению, — довольно резко отвечает Метатрон, а потом вздыхает и слегка откидывается на стуле. — Журнал чудес — это бумажный след, отчетность, знаешь ли. Для снятия с себя ответственности. Что же касается допроса… — Он замолкает, и в его глазах появляется знакомый лукавый блеск. — Я подумал, что это будет забавно, и так и оказалось. Мне действительно следовало позволить тебе принять постановление о любительском театре, которое ты хотел протолкнуть в начале этого года, насколько я помню…              Допрос и вправду был довольно забавным, хотя Азирафель вряд ли в этом признается. Что же касается постановления… ну, если скопировать другую человеческую фразу «да ты просто чертов гений». Конечно, это была хорошая идея. Квартирмейстер мог бы сыграть «Гамлета» в реконструкции (реконструкции) оригинального театра «Глобус». Сорвал бы овации.              Метатрон смотрит на двустороннее зеркало, окидывая их отражения странным взглядом, и стучит пальцами по столу. Азирафель ощущает кратковременную вспышку чуда, несмотря на блок, который был наложен на него при задержании. Зеркало тут же превращается в пустую белую стену, такую же, как и три другие. Разговоры по ту сторону тут же смолкают. У Азирафеля создается впечатление, что они остались совершенно одни.              — Я знаю о Лайле. О зачатии написано в твоем журнале чудес.              А, вот оно. Азирафель моргает, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. Быстро обдумывает слова Саракаэль: «Я сама извлекла записи из архива».              — Полагаю, что знаете, — спокойно отвечает он, не обращая внимания на пульс, бьющийся в горле. — А вы…              — И я верю тебе, — осторожно говорит Метатрон.              Азирафель на миг сбит с толку. Он обдумывает сказанное, боясь, что совершенно неправильно понял смысл слов Метатрона, просто смотря на сидящего напротив него ангела, выражение лица которого словно скроено из множества противоречий.              Метатрон тем временем продолжает:       — Я верю, что Всемогущая говорила с тобой. Я верю, что ты просто следовал Ее указаниям, которые выше моих, что можно ожидать от любого ангела в подобном случае. И, — он делает паузу, словно колеблясь, что совсем не в его стиле, — я не виню тебя за то, что ты сделал то, для чего был сотворен.              Азирафель вспоминает свой разговор с Адамом и плотно сжимает губы.              — Разрушил все, вы хотите сказать?              Метатрон серьезно смотрит ему в глаза.              — Именно так.              Вот оно. Не то чтобы Азирафель думал, что будет иначе, но подтверждение подобно удару под дых. Он опускает глаза, смотрит на подушечки пальцев в тех местах, где они касаются стаканчика. Пытается запомнить их, пока все не исчезло навсегда.              Однако… у него возникает такое ощущение, что тут происходит еще один разговор, в смысл которого он не особо посвящен, но этого все равно достаточно, чтобы поддразнить его дополнительные чувства, какими бы притупленными и неэффективными они ни стали. Никогда прежде Метатрон не общался с ним так, как сейчас, — с малейшим намеком на уязвимость, словно они могли быть чем-то вроде равных друг другу. По иронии судьбы, чтобы достичь этого, Азирафелю пришлось пройти через увольнение с самой высокой должности среди ангелов.              Вот только архангелом он в итоге так и не стал. Конечно, у него был допуск, ожидания, временами вспышки чего-то, чего не было у него, как у ангела Начала — чего-то, что он чувствовал в глубинах океана и на самых высоких этажах Рая. Чего-то похороненного в глубинах его разума, что он избегал искать, но что все равно находило его на протяжении многих лет. И все же Азирафель никогда не носил этот титул без оговорки «Проходящий Обучение». Он не питает иллюзий по поводу того, что Рай хоть когда-либо считал его Верховным Архангелом даже отдаленно.              Это… это внезапное товарищество не имеет никакого смысла.              Голос Метатрона нарушает торжественную тишину.              — Я позволю тебе задать один вопрос, Азирафель.              Азирафель поднимает голову.              — Что, простите?              Странно, но Метатрон тоже смотрит на кофейный стакан — на спиральные завитки под пальцами Азирафеля, похожие на галактики.              — Вот-вот начнется суд. Ты ведь знаешь, к чему тебя приговорят, да?              Во рту у Азирафеля ужасно пересохло. Он лишь судорожно кивает, не давая остальным частям своего тела содрогнуться вместе с головой.              Метатрон невозмутимо продолжает:       — Итак, я предлагаю тебе возможность задать мне один вопрос. Это предложение не предусматривает никаких ограничений и условий, кроме того, что он будет единственным. Тебе хотелось бы что-нибудь узнать? Что угодно?              Азирафель хочет узнать очень, очень многое. Все побочные вопросы ответвляются от главного, занимающего центральное место в его сознании: «Почему?» Почему Рай хочет Второго Пришествия, если Сама Бог — нет? Почему надо было предотвращать беременности, если Христос может просто сойти на землю до истечения девяти месяцев? Почему все люди приняли коллективное решение об уничтожении своего вида? Не может же дело быть в одном Адаме. Почему Азирафель был выбран для охраны Эдема? Почему Земля обращается вокруг Солнца, кто это решил? Кроули? Почему Кроули согласился стать Великим Герцогом Ада? Был ли у него выбор? Есть ли вообще у кого-нибудь чертов выбор?              Но в конечном итоге все сводится к тому, почему был сотворен Азирафель, если его предназначение заключалось лишь в уничтожении? Если его судьба всегда вела его именно к этому? Он думает о своем вопросе, заданном Гавриилу во время Благовещения: «А как же жертва Марии?». Сейчас он чувствует то же, что и тогда, и, может быть, несравненно больше. «Получить сына и знать, что он будет рожден только для того, чтобы умереть?»       В конце концов он не задает ни одного из них. Вместо этого он неторопливо откидывается на стуле и, сцепив пальцы на животе, поднимает взгляд к потолку.              — Интересно, — медленно произносит Азирафель, словно размышляя про себя. — Что бы случилось почти четыре года назад, если бы я отверг ваше предложение стать Верховным Архангелом. Если бы это вообще было возможно.              Слова Метатрона прозвучали сухо из-за привычной драматичности Азирафеля. Ему это никогда не нравилось.              — Хочешь, чтобы я ответил на этот вопрос?              — Я не задаю вопрос, — замечает Азирафель, подняв брови. — Я просто размышляю вслух.              — Да, да, но я могу на него ответить, — бросает Метатрон с некоторым раздражением. Очевидно, не на такой вопрос он рассчитывал, когда предлагал Азирафелю его задать. — Пожалуй, это самый простой вопрос из всех, на которые я мог бы ответить. Если ты действительно хочешь знать. — Азирафель открывает рот, но медлит. Хочет ли он? Действительно хочет знать?              Это опасная игра — играть с гипотетическими предположениями. Время вспять не повернуть. Он вспоминает тот день в подробностях, что редко позволяет себе делать, избегая горячих болезненных моментов в конце и больше сосредотачиваясь на том, что сказал ему Метатрон, когда предлагал должность. «Ты лидер, ты честен, ты не говоришь людям только то, что они хотят услышать». Даже в тогда — три легко опровергаемые лжи.              Спроси он Метатрона, к чему бы привел его отказ от должности, что бы с ним случилось в конечном счете, то худшим ответом было бы «ничего». Если бы он мог отказаться от кофе и смерти и вернуться целым и невредимым в книжный магазин, где его ждал Кроули. Где Кроули… наводил порядок для него, ожидая его возвращения. Подготовил речь и все такое. При таком раскладе Кроули заговорил бы первым, а Азирафель слушал бы, уже зная каждое слово, но все равно плакал бы. Азирафель бы… да, конечно, он бы сказал ему, что тоже любит его. Очень сильно. Они могли бы…              Нет. Азирафель предпочел бы скорее упасть в ту дурацкую бездну, чем знать наверняка, что могло бы произойти, не будь он сотворен таким, какой он есть. Если бы причинение вреда им обоим не было заложено в его природе.              — Некоторые вещи лучше оставить воображению, вам не кажется? — говорит Азирафель с тонкой, хрупкой улыбкой. — Думаю, я воспользуюсь вашим предложением в другой раз.              Тишина сразу становится гнетущей, словно бы выжидающей, ведь сказанное Азирафелем, — не совсем правда, и они оба это знают, но не стоит озвучивать, почему он солгал. Проявив милосердие, Метатрон избегает констатации этого факта, а вместо этого говорит нечто еще более сложное.              — Тогда у меня к тебе вопрос, Азирафель. Если ты не возражаешь.              Азирафель подавляет вздох.              — Хорошо, — отвечает он достаточно нейтральным тоном.              Метатрон встречается с ним взглядом. Впервые он выглядит искренне озадаченным. Не в той снисходительной властной манере, как когда Азирафель спросил, можно ли включить Сондхайма через колонки, а в той, за которой скрывается искреннее желание получить разъяснения, понять. Азирафель почти чувствует себя польщенным тем, что поставил его в тупик. Метатрон снова барабанит пальцами по столу и спрашивает:       — Зачем ты вернулся?              Азирафель не ожидал подобного вопроса.              — Что вы имеете в виду?              — Ну… — Он выглядит растерянным, словно все это — совершенно новая эмоция для его материального тела, которая как будто не совсем ему подходит. — Ты знал, что идешь против меня, против Рая, и все равно сделал то, что сделал. Я не ставлю это под вопрос. Меня немного озадачивает часть «виновен по всем пунктам». То, что ты пришел сюда как ни в чем не бывало, наверняка зная свою участь. Даже признаваясь с порога. — Он хмурит лицо, как будто сам пытается перебрать возможные варианты ответа. — Ты мог бы… Честное слово, ты мог бы отправиться в Ад. Мы оба знаем, что там тебе обеспечили бы защиту, как это ни парадоксально. Но ты вернулся в Рай. Разумеется… ну, ты должен понимать, что мы не можем позволить тебе уйти. Что ты не сможешь этого пережить.              Азирафель думает о колоде карт под половицами книжного магазина и опускает взгляд на свои руки.              — Я знаю, — говорит он скорее про себя, чем Метатрону. — Я понял это в тот момент, когда сделал свой выбор. Но… что еще мне оставалось? Не было будущего, в котором я не любил бы Всемогущую, не любил бы человечество, Землю. — Он сглатывает, опуская взгляд на стаканчик с кофе. Повторяет слова, которые, как он смутно помнит, произнес давным-давно, перед нефтяным костром. — Не думаю, что разрушение всегда должно противопоставляться любви.              Метатрон понимающе хмыкает.              — И ты готов умереть за это, — говорит он. — Стать мучеником.              — По мне, так лучше стать мучеником-героем, чем негодяем. — Затем Азирафель хмурится про себя. — Единственный способ мученичества, по правде говоря.              — И ты действительно считаешь себя героем в этой ситуации? Я нечасто смотрю фильмы, но насколько я могу судить, герои не уничтожают людей, которых поклялись защищать.              У Азирафеля было время подумать об этом, когда он шел из мотеля Лайлы под аккомпанемент одновременно трезвонивших во всех номерах дешевых будильников, а потом во время поездки в лифте и в течение впустую потраченного часа в комнате для допросов, пока не появился ангел с нелепыми бакенбардами.              — Думаю, это зависит от точки зрения, не так ли? — спрашивает он. — От того, кто считает вас героем, а кто — негодяем. Рай и Земля могут быть мной недовольны, но будущее человечества, его гарантированное выживание… — Он пожимает плечами и сцепляет пальцы на коленях. — Для меня никогда не будет другого выбора. Все всегда будет сводиться к этому.              — Значит, ты удовольствовался… потенциальными возможностями, — уточняет Метатрон. — «Но каждый будет сидеть под своею виноградною лозою и под своею смоковницею…». — Твое намерение — посадить семена для человечества, даже если ты сам не сможешь воспользоваться плодами своих трудов.              Азирафель безрадостно выгибает губы.              — Если уж мы перешли на цитаты, то один мудрец однажды сказал: «ты либо умрешь героем, либо живешь до тех пор, пока не станешь негодяем». Я бы предпочел уйти, пока я на коне, если вы не возражаете.              — …Мне нравится, звучит довольно глубокомысленно. Кто это сказал? — Метатрон задумчиво и добродушно наклоняет голову. — Философ?              Азирафель кивает с серьезным видом.              — О да. Один из греков.              Затем он делает глубокий вдох. Он любит дышать, любит биение своего сердца — любит множество прекрасных и ужасных вещей, которые ему не нужны, но которые все равно важны для его выживания. Ему кажется, что последние четыре года он не выживал. И сейчас он чувствует себя так, словно находится под водой, и корпус его глубоководного костюма трескается. Чувствует себя, словно, по иронии судьбы, остался в полной темноте. Он не знает, что его ждет дальше, но… надеется, что там будет светло.              Он шумно выдыхает.              — Хорошо, — твердо говорит он. — Я готов к суду.              Метатрон медленно, нарочито медленно моргает.              — Это твой суд.              Они мгновенно переносятся в зал Совета, где помимо них находятся еще двое: Саракаэль и Мюриэль, причем последняя тихо всхлипывает про себя. Азирафель не обращает на нее внимания, продолжая смотреть прямо на сидящего напротив него за столом Метатрона, изгнавшего из выражения своего лица любую теплоту, которую позволил себе ранее. Кофейный стаканчик тоже исчез. Азирафель благодарен уже за то, что тут нет Михаила и Уриэль (и Сандальфона, где бы он ни был), которые бы препирались и пробовали бы побольнее укусить его, словно гиены.              — Мы хотим провести его конфиденциально и быстро, — говорит Метатрон своим властным голосом. — Остальным ангелам будет сообщено, что я милостиво удовлетворил твой запрос на возвращение к статусу ангела Начала, чтобы быть на Земле в это трудное время. Ты предпочел погибнуть вместе с планетой в адском пламени, вместо того чтобы благоденствовать вместе с выжившими избранными. Мы всегда знали, что в этом отношении ты был немного «гадким утенком», не так ли?              — Да, так, — любезно отвечает Азирафель. По правде говоря, для него это предмет для гордости.              Метатрон склоняет голову.              — Скажи, в чем тебя обвиняют.              — Я… — Азирафель нахмуривает брови, но затем полностью разглаживает выражение лица и расправляет плечи, гордо вздергивая подбородок. — Я пошел против ваших указаний. Я вступил в заговор с целью остановить Второе Пришествие ради блага человечества, потому что я точно не питаю преданности Раю. И я… — Он сглатывает. Его голос дрожит при произнесении следующих слов, когда он смотрит на Мюриэль. Похоже, она единственная в комнате, кто не знает этой части. — Я передал лжепророка человечеству в надежде, что люди поверят в этого ребенка и не будут ждать прихода самого Иисуса. Что они научатся любви, а не столкнутся с ненужным наказанием, которое Рай хочет запустить. И… я не сожалею ни о чем из этого. Даже если это означает, что мне придется встретить гибель в одиночку.              Мюриэль издает звук, похожий на подавленный чих, и глухо всхлипывает, уткнувшись в локоть. Азирафель переводит взгляд с нее на Метатрона.              — Вот мое преступление.              Наступает тишина. Ни движения снаружи, ни гула разговоров, ни материальных вибраций в нематериальном царстве. Азирафель никогда не впишется сюда — он просто иначе устроен. Он создан для Земли, для телесности, для прикосновений и всего, что с ними связано, даже если конец всему этому всегда будет…              — Неверно.              Это слово произносит Саракаэль. Азирафель переводит на нее почти острый взгляд.                    Она смотрит на него в ответ все с тем же нейтральным выражением, но, возможно… возможно, за ним скрывается что-то, похожее на разочарование, — от того, что она почти четыре года давала ему советы, более важные, чем те, что когда-либо давали ему прежде… может, за всю историю, что позволила опереться на себя, когда его ноги больше не держали его вес. Метатрон прав: он всегда был «гадким утенком», но какое-то время ему казалось, что он нашел еще одного.              Но затем выражение ее лица становится совершенно непроницаемым. Возможно, все это ему просто привиделось.              — По плану Иисус должен был спуститься на Землю уже полностью сформировавшимся, — продолжает Метатрон, не замечая (или не обращая внимания) их переглядываний. — Никаких лжепророков, никаких дополнительных возможностей для антихристов. Имеющегося более чем достаточно. И, — многозначительно продолжает он, ткнув пальцем в сторону Азирафеля, словно в напоминание, — мы не склонны к бессмысленной жестокости, знаешь ли. Бесплодие было желанной чумой, но все же желанной. Младенцы в мире, в том состоянии, в котором он находится и в котором будет? Слишком много волокиты для нас, если не тот кислотный ливень случится не в том месте. Вот только…              — Только, — повторяет Азирафель, когда пауза затягивается.              — Похоже, ты придерживаешься неверного представления о том, когда на самом деле начнется Второе Пришествие, — говорит Метатрон, словно обвиняя его в этом незнании. — Позволь мне прояснить для тебя этот момент.              В центре комнаты, где обычно находится голова Метатрона, материализуется видение — проекция, похожая на кинотеатральный экран, но темная, расфокусированная. Азирафель не понимает, на что они смотрят.              — Раньше ты сделал оговорку, — продолжает Метатрон, не поднимая глаза на непонятное видение. — Ты сказал, что являешься негодяем как для Рая, так и для Земли. Но что для будущего человечества ты по-прежнему будешь героем. И я могу это подтвердить, учитывая твой послужной список за последние шесть тысяч лет, иногда включающий прямое противостояние Раю. Ты, как ангел Начала, являешься собственным героем человечества. Что ж… — Он наклоняет голову вперед и назад, как будто что-то взвешивая, — на ближайшие девять месяцев.              Азирафель упирается в него пустым взглядом.              — Я не понимаю.              Метатрон поджимает губы, наклоняется вперед и складывает руки на столе. Он говорит с Азирафелем так, будто они тут лишь вдвоем и разговаривают по душам, так что гудение кресла Саракаэль и сопение Мюриэль — всего лишь фоновый шум.              — Прости, я в некотором недоумении от того, что ты до сих пор не догадался. По поводу того, что ты сделал. — Он несколько недоуменно наклоняет голову. — Что, по-твоему, ты сделал?              — Я… косвенно вызвал опустошение Земли, — медленно произносит Азирафель, чувствуя, как что-то горькое и мерзкое подкатывает к горлу. — Я сделал то, чего хотела Всемогущая, то, к чему она меня привела. Не Второе Пришествие, а то, что записано в расшифровках ее оригинальных записей. Она хочет, чтобы человечество продолжало существовать, хочет, чтобы я исправил то, что вы… то, что начал Рай. Я не… — Он сглатывает. — Второе Пришествие начинается, только когда Христос возвращается на Землю. Я не остановил это, но по крайней мере дал человечеству опору, если Рай заставит его вернуться.              Возникает многозначительная пауза, исполненная ожидания.              — Понятно, — сухо говорит Метатрон. — Ты заслужил медаль.              Внезапно в видении вспыхивает свет и все обретает фокус. Лайла сидит на своей кровати среди все еще смятых простыней. Что характерно для такой беременности, она сильно извивалась. На полу пустая картонная коробка, вся смятая, словно ей много лет; Лайла благоговейно рассматривает что-то в руках. Палочка. Светящаяся золотым божественным светом. Светом Всемогущей.              — Не может быть, — бормочет она каким-то булькающим голосом, словно находится под водой. — Не может быть, черт возьми.              Азирафель оплодотворил ее в надежде, в неповиновении Раю, в любви к человечеству и в желании, чтобы оно продолжало существовать. Завет Эдема. Расчет на то, что так хочет Всемогущая, что, сделав это, он начнет отменять боль и страдания, которые причинил, создав этого ребенка вместо Христа. Что это дитя Всемогущей может стать идолом вместо Христа в той новой религии, которую, как он подозревает, Она формирует. Каким бы ни было новое начало, Ей нужна была материальная помощь Азирафеля, чтобы посеять семена, используя его так, как Она использовала всех пророков на протяжении веков.              Всех истинных пророков.              Но руки Лайлы говорят не об этом — не о том, что они держат, не о том, что они представляют.              — Азирафель…              Это тест на беременность. Положительный. Только Азирафель смотрит не на него, а в ужасе не сводит глаз с ее кожи.              — Ты вернул Христа на Землю.              Жирным шрифтом на костяшках пальцев Лайлы вытатуированы слова «ЛЕВАЯ РУКА». Когда-то он уже видел эту татуировку — в одном из видений Всемогущей. Он не знал, кому она принадлежит, вообще не думал о ней, но… более четкого подтверждения и не придумаешь.              Всемогущая привела его к ней. Всемогущая заставила его стать свидетелем Благовещения Марии два тысячелетия назад, чтобы он знал, как это сделать самому. Она побудила его поговорить с Кроули, увидеть бездну; это привело его к Адаму и позволило узнать, что все это произошло по его собственной вине. Бич Земли. Всемогущая знает его лучше, чем кто-либо другой, и Она использовала это, манипулировала этим пониманием, чтобы заставить его думать, будто оплодотворение было его актом свободной воли. От ее имени — да, но выбор был сделан им только для того, чтобы хоть раз в жизни изменить ситуацию к лучшему. По крайней мере, он так думал.              Он даже не может винить себя. В конце концов, разрушение — это его работа. Нет, в данном случае ответственность на Всемогущей. Очередной сын, рожденный, чтобы умереть. Это симуляция свободы воли. Это, это…              Азирафелю кажется, что его вот-вот стошнит.              — Но, — продолжает Метатрон, — наш новый Верховный Архангел высказала здравую мысль. Уничтожив тебя сейчас, мы ничего не добьемся. — Он кивает Саракаэль, которая почти вежливо наклоняет голову в знак признательности. Азирафель даже не удивлен.              Он… он доверял Ей. Верил, что Она поставила человечество на такой же высокий пьедестал, как и он сам — верил, что Бог дала ему задание устранить вред, который Метатрон приносит планете. Что, возможно, все это было ошибкой, и, в конце концов, Всемогущая никогда не говорила о Втором Пришествии, а Великий План был просто неправильно переведен. Что Азирафель был избран, чтобы распространить любовь, способствовать продолжению рода человеческого. Спасти Землю.              Но в этом нет смысла. В конце концов Всемогущей привела его к началу конца света. Все они были мертвы с самого начала.              Метатрон продолжает свою речь тоном короля, которому наскучили его придворные:       — Нет, единственное, что мы можем сделать, чтобы двигаться вперед, — это повернуть все вспять. Предпринять ликвидационные меры, как говорится. Твое существование будет отменено.              Смутно знакомые слова, которые сказала Михаил много лет назад, после воссоединения Гавриила и Вельзевула: «Я уполномочена удалить имя любого, кто помогал Гавриилу, из Книги Жизни, — сказала она с излишним ликованием. — Ты вообще перестанешь существовать, Азирафель».       — Книга Жизни, — безэмоционально произносит Азирафель.              — Именно. Я вручаю тебе твою судьбу. — Свет тускнеет, окна меркнут; на фоне голоса Метатрона раздается знакомое пение небесного хора. — У тебя осталось девять месяцев, Азирафель. Затем ты будешь стерт из Книги Жизни так, словно никогда и не существовал. Слишком рано — и мы рискуем отменить волю Всемогущей насчет зачатия. Слишком поздно… — Он мрачно смотрит на Азирафеля. — Мы рискуем тем, что ты исполнишь свое предназначение и разрушишь все остальное.              — Разумеется, — отвечает Азирафель. Он думает, как ни странно, о пестицидах: вы же не вините медоносную пчелу за то, что она строит улей под потолком, тяготея к теплу дома, но все равно уничтожаете ее. В этом сценарии и то, и другое применимо к Азирафелю.              — Ты вернешься на Землю, — говорит Метатрон. Его мнение по этому поводу скрыто за бесстрастным фасадом. — Ты вернешься в свой книжный магазин, как всегда хотел, и будешь держаться подальше от неприятностей. Более того, на тебя будет постоянно действовать блокиратор чудес, гарантирующий, что ты не создашь нам проблем. А через девять месяцев… — Метатрон простирает руки, как бы визуализируя будущие события. — Что ж, через девять месяцев тебе больше не о чем будет беспокоиться. Это ясно?              Азирафель старается дышать размеренно, но не может контролировать бешеный стук своего сердца, которое громоподобно бьется в ушах. Громче него только скорбь Мюриэль. На мгновение он ничего не видит — лишь расплывающиеся фигуры, игра белого, а отнюдь не золотистого райского света. «Страх, — услужливо подсказывает ему разум. — Ты боишься». Поэтому он замедляет дыхание, подбадривая себя. Слегка приподнимает подбородок и смотрит прямо на Саракаэль, отвечая.       — Яснее Совиньон Блан, — говорит он. После этого все быстро заканчивается. Азирафель ведет к лифту Мюриэль, бледную, как призрак, и залитую слезами. Он сочувствует ее ужасу и шоку, но… ожидал, что умрет, как только переступит порог Рая. В каком-то смысле его судьба не изменилась, она просто приняла другой оборот.              — Я… — начинает Азирафель, как только оказывается в лифте и встает лицом к дверям. Долго глядя на Метатрона, он протягивает ему руку. — Я благодарен вам за возможность поработать в этой должности.              Метатрон поднимает брови, но все равно отвечает на рукопожатие. Его ладонь горячая, хватка крепкая, и когда он отпускает руку Азирафеля, наряд Верховного Архангела исчезает вместе с ней. На его месте — его прежняя одежда: поношенный жилет, карманные часы. Его туфли. Если не считать прически, последних нескольких лет как будто и не было. Он может выйти из лифта и найти Кроули, прислонившегося к Бентли. Ждущего его.              — Берегите себя, молодой человек. И, возвращаясь к нашему предыдущему разговору… Что ж, похоже, что применительно к Раю, Земле и будущему человечества… — Метатрон невесело улыбается ему, прежде чем двери полностью закрываются перед ним, — ты прожил достаточно долго, чтобы стать негодяем для всех трех. ***

Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него.

Иоанн 3:17

***       Спуск на лифте на Землю, мягко говоря, неловкий.              — Они схватили меня, когда я вернулась из приключения по поиску книг, — стонет Мюриэль между всхлипами, прикрывая глаза руками, словно чтобы ничего не видеть. — Я только что попробовала мутировавший сорт грибов и должна была найти ближайшую скамейку в парке, чтобы вздремнуть. Там они меня и схватили. Я выплеснула все свои секреты на Саракаэль, как шарик с водой. Простите! Проститепроститепроститепро…              — И как я говорил последние семнадцать раз, — отвечает Азирафель почти сквозь зубы, — я тебя прощаю.              — Но вы не должны, — протестует Мюриэль. Двери лифта открываются, и запах достигает их раньше, чем свет в утреннем полумраке. После того как он побывал на кладбище вместе с Адамом, он даже не почувствовал, что у него сразу же заложило нос; Лондон — это просто сборная солянка из испортившихся дешевых духов. Он слышит, как в магазинах пищит несколько будильников, сработавших ночью и теперь приветствующих утреннюю смену.              В кофейне Нины на другой стороне улицы даже мигает эспрессо-машина. Азирафель поднимает брови. Он ожидал подобного от будильников в мотелях Калифорнии, но здесь? На другом конце земного шара?              — Они не преувеличивали, да? — вслух размышляет он, направляясь через пустую улицу к книжному магазину, не забыв при этом недовольно прищуриться на карикатурного ангела-талисмана над дверями.              Не заострив внимания на его словах, Мюриэль принимается болтать с нечеловеческой скоростью, словно бы манипулируя скоростью звука.              — Вы не должны меня прощать, потому что через девять месяцев Рай сотрет вас из Книги Жизни, что звучит как долгий срок, и так оно и есть, но на самом деле время, если вы не заметили, ужасно быстротечное, и тогда вы больше не будет существовать, а мистер Кроули… о, мистер Кроули, он будет совсем не в восторге от этого… и я знаю, что вы не предатель за любовь к человечеству, просто ангелы никогда не испытывали, каково это — переходить улицу и видеть того забавного человечка на знаке перехода, и они назвали вас предателем, когда предатель — я…              Азирафель резко останавливается на пороге книжного магазина, отчего Мюриэль врезается ему в спину. Он поворачивается к ней лицом и кладет тяжелую руку на плечо.              — Саракаэль уже знала, — мягко говорит он, серьезно заглядывая ей в глаза. — Она предала меня, а не ты. Она рассказала им о моих видениях и использовала тебя как источник информации, чтобы подтвердить их и продемонстрировать свою объективность Метатрону. Затем она сама заняла место Верховного Архангела. Я ничуть не виню тебя.              Мюриэль влажно шмыгает носом.              — Не вините?              Похлопав ее пару раз по плечу, он снова поворачивается ко входу в магазин.              — Нет, моя дорогая, я… о, пресвятые угодники.              У входа, у кассы и вокруг нее лежат стопки и стопки книг, которых раньше здесь не было, поскольку все белые однотипные полки зияли пустотой после недавней распродажи Мюриэль. Некоторые из книг кажутся совершенно новыми, другие — невероятно подержанными. Насколько он может судить, здесь есть книги примерно на всех известных ему языках, включая эсперанто. Кроули очень гордился своими познаниями в эсперанто. Некоторые из них настолько древние, а названия настолько выцветшие и неразборчивые, что Азирафель может только предполагать, что Мюриэль взяла их прямо из музея. Это подтверждается наличием нескольких свитков и даже настоящей глиняной клинописной табличкой времен правления царя Хаммурапи. Азирафель ощущает сильнейший прилив гордости.              — Ты… времени зря не теряла, — удивленно говорит он, восхищаясь увиденным.              Мюриэль хмыкает, запрыгивая на единственный свободный угол кассы.              — Есть еще несколько более сложных для отслеживания, которые пересылают мне по eBay, — отвечает она, все еще немного подавленно. — Но как и обещала, это все, что касается мистера Кроули, насколько я могу судить. Было приятно использовать крылья на Земле, я никогда раньше этого не делала! Хотя… — ее голос затихает, — я летала под веществами.              Азирафель не может отвести взгляд. Единственная книга, к которой он прикоснулся за последние несколько лет, — это лежащая в ящике его стола в Раю довольно заурядная Библия вроде тех, что кладут в гостиничные номера, так что круг чтения у него был весьма ограниченный. Маловато романтики, на его вкус.              — А музейные экспонаты? — немного иронично спрашивает он Мюриэль.              Она выпрямляется, явно довольная возможностью покрасоваться.              — Не зря все наркоторговцы зовут меня «Клептодетка», — говорит она с самоуверенным кивком и тут вдруг снова бледнеет, со стыдом вспоминая причину своей обещанной трезвости. — Когда я под кайфом, у меня загребущие руки. Правда, не в прямом смысле, я не гребу вещи, а в метафорическом. Мне нравится воровать всякую мелочь, например, конфеты. Я не ем их, обычно просто возвращаюсь позже, кладу их обратно и… разгребаю руки.              Азирафель легонько прикасается к книге на вершине ближайшей стопки, задевая обложку середины века: «Не совсем восстание Мордреда: Контекстуализация черного рыцаря из Легенды о короле Артуре». Азирафель улыбается, хотя на глаза невольно наворачиваются слезы. В доспехах Кроули выглядел крайне нелепо.              — Как ты узнала об этом? — спрашивает он. — Обо всех его личностях?              Мюриэль морщится.              — Первый месяц или около того он… э-э… много говорил. В основном сплошь ругательства и оскорбления в ваш адрес, но иногда он рассказывал о вашем… вашем Соглашении. — Ей явно неловко упоминать об этом, как будто она вмешивается во что-то личное. — Я старалась слушать как можно внимательнее, ведь больше его выслушать было некому. Думаю, я могла бы написать о нем биографию, если бы захотела.              Эта информация отнюдь не помогает остановить слезы. Азирафель едва не поддается жалости к себе, но потом шмыгает носом и берет себя в руки. Точно. Карты. Он взмахивает рукой, чтобы материализовать инструмент, и разочарованно вздыхает, когда ничего не получается. Как и было обещано, его чудеса фактически заблокированы. Он не человек, ни в малейшей степени; он все еще чувствует свои крылья, которые не может расправить, в промежутке между измерениями, нимб вокруг головы, который не может снять, мерцающую божественность, вплетенную в каждую прядь его волос, слои его кожи, легкие, которым не нужен воздух, и сердце, которому не нужно биться, но оно все равно бьется. По крайней мере, он может утешиться тем, что не заболеет и не умрет, если будет достаточно осторожен.              И тем не менее, к этому нужно будет привыкнуть. Ангелы и чудеса — это, в конце концов, одно целое, за исключением тех случаев, когда чудеса принимают форму искушений. «И все равно идут в комплекте, — решительно кивнув, говорит себе Азирафель. — Ангелы и искушения. Демоны и чудеса. Одно без другого — ничто».              — Теперь «в завязке» будет моим новым именем, — продолжает Мюриэль, все еще с ноткой отчаяния в голосе. Она нервно ковыряется в своих кутикулах, отчего некоторые из них уже выглядят порозовевшими и раздраженными. — Можете так меня и называть. Обещаю, я выброшу свою коллекцию на улицу, пусть крысы и птицы развлекаются с ней.              — Прекрасно, — рассеянно отвечает Азирафель, уже разглядывая ровный, без единого пятнышка ковер, постеленный поверх оригинального паркета. — У тебя есть что-нибудь острое?              Мюриэль выходит в боковую комнату, чтобы найти что-нибудь, что может ему пригодиться. Азирафель сомневается, что она совершила много чудес с тех пор, как спустилась сюда, привыкнув жить, как человек, но все равно позволяет ей занять себя делом. Он становится прямо перед вторым окном слева от входных дверей, лицом к центру магазина, и делает четыре ровных шага. На четвертом шаге слышит характерный скрип половицы, приглушенный ковром, и благодарно принимает от вернувшейся Мюриэль складной нож.              — Спасибо, моя дорогая. А теперь, если не возражаешь…              Без предупреждения Азирафель приседает и начинает вырезать тонкий декоративный ковер, стараясь не поцарапать пол под ним.              — Я выдал его местоположение Раю, — рассуждает он, слегка запыхавшись от усилий. — А как только ты раскрываешь тайник, надо прежде всего его перенести. Не сделать это будет рискованно, думается мне.              — Это очень хороший совет, мистер Азирафель. Я постараюсь всегда его помнить.              Он хмыкает в ответ и, закончив, отбрасывает квадрат ковра в сторону, обнажая под ним изношенный, потертый, привычный деревянный пол. Он просовывает плоский конец лезвия между половицами, чтобы поддеть среднюю из них. Она легко поднимается. Там, в хорошо сохранившейся кирпично-цементной кладке, лежит колода карт.              Голубая, с лотосом на рубашке, прекрасно сохранившаяся. Он осторожно достает ее. Вполне обычный набор карт, за исключением нескольких дубликатов и двусторонних мастей, помогающих в фокусах. Он приподнимает картонную крышку коробки и перекладывает колоду в другую ладонь. Из чуть более толстого материала выглядывает то, что он искал. Азирафель осторожно вытаскивает эту вещь и небрежно возвращает остатки колоды в коробку.              Это полароидная фотография. Азирафель проводит большим пальцем по лицу Кроули, где он красиво позирует с винтовкой, зажатой между ними. Белый цвет на снимке слегка обесцветился почти век спустя, от трения и естественного жира на неизменных пальцах Азирафеля. Он не помнит, зажал ли пулю между зубами и щекой в этот момент или позже; эта пуля, как и большая часть Лондона того времени, навсегда утеряна для истории. Он снова смотрит на лицо Кроули. Ему не нужно запоминать его, но он все равно притворяется, что запоминает, просто чтобы дать себе время поглазеть на него.              Именно это он хотел увидеть, как только ступил в Рай несколько часов назад. Как начало скобки, которую ему отчаянно нужно закрыть теперь, когда он (временно) вне опасности. При виде Кроули в таком качестве скобка не закрывается — еще нет, — но точка с запятой уже поставлена, позволяя ему добавить еще одно предложение, прежде чем его история полностью закончится.              Азирафель шмыгает носом и оглядывается через плечо на немаленькую стопку книг перед ними.              — Точно, да, — говорит он слишком бодрым тоном и бросает колоду карт рядом с месопотамской табличкой, надежно убрав фотографию в нагрудный карман пальто. Его пальцы задерживаются на неколючей ткани; он ужасно скучал по своей собственной одежде. — Нам предстоит работа.              — Работа? — Мюриэль проводит пальцем ноги по ниткам на том месте, откуда был вырезан кусок ковра, совершенно не беспокоясь о том, что он совершил акт вандализма по отношению к ее трудам. — Что за работа? Я думала, Метатрон сказал…              — Чтобы я не влипал в неприятности? Пока архангелы не решат уничтожить меня полностью? Да, я помню. — Он поднимается с колен и смотрит на Мюриэль. — Я никогда его не слушал, моя дорогая, и вряд ли начну сейчас.              — Но… — Брови Мюриэль сходятся под бахромой вьющейся челки. — Мистер Азирафель, вы будете уничтожены. Они… Книга Жизни…              — Пф. — Азирафель отмахивается от ее слов, ничуть не обеспокоенный. — Они не пощадят меня, что бы я ни делал. Они и… — Он сглатывает, чувствуя, как в груди вспыхивает что-то острое. — Они и Бог. Я не имею права голоса, не так ли? C’est comme ça. Я могу либо погрязнуть в жалости к себе, либо…              — Либо?..              — Либо, — несмотря ни на что, Азирафель улыбается, — мы можем вызвать себе демона.