Как нам включить свет?

      После этого, полагает Азирафель, ему ничего другого не остается, кроме как посетить книжный магазин.              Разве что спасти мир. Опять. На самом деле у него есть целый список дел, которые ему нужно выполнить, и все они тревожно роятся где-то между его ангельской и физической головой. Там есть дно океана пламени, надпись «ЛЕВАЯ РУКА», начертанная на костяшках пальцев, отступающая береговая линия на гниющем пляже, Америка. Но в итоге все сводится к логистике: книжный магазин просто ближе.              Книжный магазин, его книжный магазин, теперь настолько неузнаваем, что Азирафель едва не проходит мимо. Он останавливается у хорошо знакомого бордюра, чуть не спровоцировав столкновение, и настороженно оглядывает здание сверху донизу, прищурившись в слабом свете вечерних сумерек. Поднимает бровь.              — Нет, — говорит он вслух, не желая верить своим глазам. Нет, это точно не может быть его книжный магазин. Ни чер… Просто нет.              Первый намек на то, что это точно не его книжный магазин, заключается в том, что его посещают люди… И это что, автоматические двери? Снаружи магазин выкрашен ослепительно-белой краской, а окна тонированы в более подходящий для архивов темный оттенок, который не дает возможности заглянуть внутрь. Наверняка он перенес какой-то инсульт и попал в первый круг Ада. Или в четвертый. Он пристально изучает здание, надеясь, что это всего лишь обман зрения и его настоящий книжный магазин не тронут и существует где-то за этим нематериальным фасадом. Что внутри по-прежнему находится его коллекция безделушек и сувениров, практически нетронутая, его винный склад, ободранная кушетка, за долгие годы принявшая форму знакомого, слишком угловатого тела, обычно дремлющего на ней.              Но, увы, вывеска над входом по-прежнему гласит «А.З. Фелл и Ко», только теперь над ней подмигивает красочное мультяшное лицо — белокурый херувим с пухлыми румяными щечками и неоновым нимбом, мигающим неправильным оттенком желтого.              Талисман. Теперь у его книжного магазина есть талисман. Азирафель чувствует, что у него начинают подгибаться колени.              Мимо него продолжают протискиваться люди, которые идут по своим вечерним делам, — их почему-то недостаточно много по лондонским меркам. На расстоянии от Сент-Джеймсского парка и воды вонь ослабевает, но скверна все равно пропитывает Лондон, окутывая всех, словно одеколон. Она смешивается с и без того резким запахом тел, ошеломляюще человеческим и гораздо более сильным, чем то, к чему Азирафель привык в лишенных любых запахов залах Рая. Он чешется, чувствуя себя так, словно не помещается в собственной коже — словно собирается сбросить ее, как… плохая аналогия. Ужасная аналогия. Ему хочется кричать. Ему хочется есть. Сердце бьется, как в тисках, болезненно и трепетно, словно его сжимает… «Прекрати. Держи себя в руках».              Двери разъезжаются в порыве прохладного воздуха. Выходящая пара несет безопасные для окружающей среды бумажные пакеты, наполненные недавно купленными книгами. На витринах, мимо которых они проходят, наклейки с объявлением о распродаже «Две по цене одной». Азирафелю приходится добраться до колонны и облокотиться на нее, чтобы не упасть на землю. Он замечает, что его ноги больше не болят так, как болели последние три с половиной года, и тут уже начинает всерьез паниковать.              — Господи, — хрипло бормочет он, задрав голову. — Дай мне силы.              И неважно, сделает Она это или нет. Азирафель знает, что должен попасть внутрь, пока все, что он так старался сдержать, не выплеснулось из него и не ослепило половину Англии. Ничего хорошего из того, что изливается из ангелов, не выйдет. Где-то в этой фразе кроется двусмысленность, но, конечно, Верховный Архангел не станет обращать на подобное внимание.              Верно. «Ибо мы ходим верою, а не видением» и прочее. Слабо кивнув самому себе, Азирафель отталкивается от колонны.              Внутри шокирующе ярко и совершенно непривычно. Полы застелены коврами, стены оклеены литературными плакатами, пестрящими цитатами из книг, которые Азирафель никогда раньше не читал (что за «Новолуние»? Неважно, он не хочет знать). Белые полки расставлены в порядке маркировки, равномерные по высоте и расстоянию между ними. Тут есть разделы. Они последовательны и следуют универсальному порядку. Азирафель внезапно испытывает радость от того, что так долго не ел — в противном случае, его бы уже наверняка стошнило.              — Приветствую вас, клиенты! Старый добрый мистер Фелл, — доносится сверху мелодичный записанный голос, нелепо претенциозный и с совершенно неправдоподобным британским акцентом, — напоминает, что «А.З. Фелл и Ко» закрывает свои двери ровно через пятнадцать минут. Не мешкайте! И как всегда: не забудьте «разбавить» скуку моими книгами от «А» до «Я». Пока-пока!              Азирафель находится в нескольких секундах от взрыва библейских масштабов прямо тут, на входе, когда слышит чье-то громкое оханье.              — Здравствуйте, добро пожаловать в… — Его замечает Мюриэль, одетая в штаны цвета хаки и заправленную в них футболку поло, как будто она подрабатывает в супермаркете, и чуть не роняет стопку книг высотой до подбородка. Она, по крайней мере, знает, как пользоваться бейджиком. — Это вы!              Азирафель медленно поворачивается в ее сторону, широко распахнув ошалелые глаза. Наверное, так чувствуют себя олени в безлунную ночь, завидев фары мчащегося на них автомобиля… сбежать или поддастся невообразимому ужасу?              — Мюриэль, — шепчет он, — что ты сделала с книжным магазином?              Мюриэль хмурится, руки ее трясутся.              — Изви… я не расслышала…              — Книжный магазин! — восклицает Азирафель громовым голосом, заставляя ее и остальных покупателей вздрогнуть. — Что ты с ним сделала!              Лампы над ними мигают. Азирафель закрывает глаза и медленно вдыхает через нос, целенаправленно считая в уме. Нет никакой необходимости превращаться в «Ковчег Завета», убивая людей направо и налево за то, что они прикоснулись к тому, что принадлежало ему — к тому, что он сам отдал.              — О-о! — протягивает она. — Я могу предложить короткую версию произошедшего, если хотите! — Она с трудом оглядывается из-за стопки в руках, предположительно в поисках места, куда их положить. От нетерпения Азирафель чуть было не взмахивает рукой, но, взглянув на задерживающихся покупателей, которые смотрят на него, поджимает губы и делает шаг вперед, чтобы забрать у Мюриэль половину стопки. Он кладет книги на прилавок и бросает взгляд на книгу сверху. Массовое издание в мягкой обложке, на которой говорится, что по ней снят фильм. Неснимаемая наклейка с надписью «Теперь на Amazon Prime!». Пожилой Хью Грант в модном костюме на первом плане. Азирафель сопротивляется желанию скривить губы, но с трудом. «Бесстыжий, как всегда. По крайней мере, это никогда не меняется».              Азирафель железной хваткой вцепляется в край прилавка. Последние покупатели делают свой завершающий выбор в преддверии закрытия. Сбоку от прилавка –вращающаяся подборка закладок, а также журналы о поп-культуре и разноцветные игрушки, чтобы занять руки. Мюриэль кладет свою стопку рядом с его, затем обходит прилавок и начинает раскладывать книги по полкам, расположенным позади нее.              — Короткую версию, будь любезна, пока меня самого не закоротило, — расстроенно просит Азирафель.              — Простите! Ну, — Мюриэль рассеянно чешет голову под пушистыми локонами, которые растут не вниз, а наружу, — после того как Метатрон передал мне ваш магазин, я заметила, что для книжного магазина в нем не хватает продаж книг, что было странно, ведь, как я потом узнала, именно для этого он и предназначен. О, но не смущайтесь — мне понадобилось несколько недель, чтобы это понять.              — Ах да. Я так и не смог в этом разобраться, — говорит Азирафель. — Продолжай.              — Точно. Так что я многое изменила, чтобы завлечь людей покупать книги. За деньги. А потом на эти деньги я смогла купить столько всего, например, еще больше книг! И так далее, и так далее. Это лучшее, что есть на Земле! — Она счастливо вздыхает. — Я так благодарна, что меня сюда направили — тут так увлекательно. Особенно после того, как мне сказали, что я могу делать с магазином все, что захочу.              Азирафель резко поднимает на нее глаза.              — Прошу прощения?              Она тут же бледнеет.              — Нет, эм, я… я имею в виду, конечно, мне не сказали сложить все ваши книги в коробки и продать их через Интернет, а на вырученные деньги переделать магазин, купить новые книги и…              — Мюриэль, — предупреждает Азирафель низким голосом. У него в голове возникает очень приятный мстительный образ того, как он душит Метатрона, с шеей или без нее. — Кто… чер… кто мог сказать тебе продать все мои книги, уничтожить мой книжный магазин и превратить меня в мультипликационного персонажа?              Она нервно оглядывается на покупателей в очереди.              — Полагаю, это был…              — Да?              Мюриэль опускает взгляд и поднимает трясущиеся руки к голове, вытянув указательные пальцы вверх. Азирафелю требуется пару секунд, чтобы понять, кого она имеет в виду, но когда до него доходит, чувствует себя так, словно сердце ухает куда-то вниз… в n-ный раз за сегодня. Дьявольские рога.              — Нет… — говорит он.              Мюриэль опускает руки и настойчиво склоняется над прилавком, продолжая умоляющим голосом:       — Он сказал не говорить вам, если вы когда-нибудь вернетесь. И видите? Я очень хитро выкрутилась, ничего не сказав, так что я не сделала ничего плохого! — Она отчаянно выкручивает прижатые к груди пальцы. — Пожалуйста, не говорите ему, что я вам сказала.              «Идиотский невозможный проказливый очкастый демон…»              — Как? — стонет Азирафель. «Как ты мог так поступить? Все, что я сделал… Ну. Неважно. Я оставил тебе письмо!»       — Вы имеете в виду, как я это сделала? Л-ладно, конечно! — Мюриэль немного расслабляется, хотя ее брови по-прежнему сведены вместе, а глаза — широко распахнуты. — Я использовала свои отточенные навыки «инспектора-констебля», чтобы пробраться в конкурирующие книжные магазины в этом районе. Даже форма не понадобилась, меня просто впустили! Я просто проходила через двери! Я украла все их секреты и использовала их, чтобы сделать свой… ваш книжный магазин успешным. — Она наклоняется над неустойчивой стопкой книг на прилавке и заговорщически шепчет: — Вы когда-нибудь слышали об «Уотерстоунс»?              Азирафель прячет лицо в ладонях, едва сдержав рыдание. Он слышал об «Уотерстоунс». Его основание в 80-х годах было местью Кроули за изобретение Apple.              — Эм… — Рука порхает над его плечом, едва касаясь. Покупательница за его спиной раздраженно прочищает горло. — Мистер Азирафель? Или, э-э, Верховный Архангел мистер Фелл, Ваше Блаженство, сэр? Вы в порядке? Могу я… могу я вам что-нибудь предложить?              Он не хочет ни есть, ни пить, не может закрыть глаза, чтобы уснуть. Вернее, он хочет всего этого, — отчаянно — но стоит ему побаловать себя одним, как за ним последуют и другие желания, и к чему это приведет? Он упьется, объестся и отключится до конца света? Кому от этого будет польза в глобальном масштабе? Азирафель знает, что материальные удовольствия бесполезны, поверхностны, не нужны, восхитительны, однако если не найдет что-нибудь, что временно ограничит его мозговую активность и/или отвлечет на ближайшую ночь, то Второе Пришествие может и не понадобиться: он сам уничтожит планету.              Поэтому он просто смотрит на Мюриэль отяжелевшими от измождения глазами и решает приобщиться к привычке, от которой Кроули отучил его много лет назад.              — Да, вообще-то. У тебя тут случайно нет ничего, что я мог бы покурить?              Лицо Мюриэль озаряется сияющей улыбкой. ***       — Ты не Великий Герцог Ада, ты лжешь, — тут же отвечает Азирафель.              Чуть ранее они с Кроули сидели на скамейке в Сент-Джеймсском парке перед самым закатом. Кроули только что недвусмысленно сообщил Азирафелю, что занял место Вельзевула в качестве правой руки Сатаны. Неудивительно, что Азирафель воспринимает эту новость не лучшим образом.              — Ничуть, — просто отвечает Кроули совершенно ровным тоном и с поразительным терпением.              Слова какие-то приглушенные, словно они ведут этот разговор под водой.              — Ты… ты не он.              — Когда в последний раз проверял, то точно им был, — заверяет его Кроули, покачивая лодыжкой с той стороны, где его нога опирается на колено. Он подозрительно хорошо воспринимает панику Азирафеля. Как будто он все больше и больше расслабляется, пока Азирафель все больше и больше впадает в отрицание, и это кажется странно знакомым: Азирафель в смятении, Кроули — само спокойствие: это описывает их обоих как нельзя лучше.              Расстроенный Азирафель настаивает:       — Проверь еще раз.              — Что? Ты думал, что права на неожиданное повышение в должности принадлежат исключительно тебе? — Кроули наклоняется ближе, чтобы пошутить тихим насмешливым голосом: — Ревнуешь, Верховный Архангел? Думаешь, я пытаюсь перейти тебе дорогу?              Азирафель машинально отодвигается, хотя и едва заметно. У него даже не хватает духу снова пожурить его по поводу титула.              — Конечно, нет, — осторожно говорит он, — однако я… я действительно думаю, что ты мне лжешь.              Кроули изображает нарочитое возмущение.              — Я бы никогда так не поступил, — протестует он голосом, на октаву выше своего обычного, как будто сама мысль об этом оскорбляет его.              Кроули совершил немало поступков, многие из которых носили смутно демонический характер: доставил Антихриста, изобрел игры для мобильных телефонов, соблазнил Еву на первородный грех, приклеивал монеты на тротуар, иногда нанося клей не той стороной, так что ему приходилось чудом отдирать их от своих ботинок, случайно наступив на них самому.              Но он никогда раньше не лгал Азирафелю. Он опускал правду, использовал ее, как оружие, он… он даже безжалостно насмехался над Азирафелем из-за правды. Но он никогда не лгал Азирафелю в лицо — по крайней мере не признав затем правды из чувства вины, которое в той или иной степени испытывает со времен Падения, хотя никогда бы в этом не признался. Он никогда не был кем-то иным, кроме как самим собой, никогда не позволял себе подстраиваться под системы, которые всегда пытались изменить его силой. Как Полярная звезда, точка отсчета в ночном небе — что бы ни происходило, в конце концов Кроули всегда оставался Кроули. Все остальное вставало на свои места именно благодаря этому.              И это самое страшное. Мало того, что самый искренний человек, которого Азирафель когда-либо знал, безоговорочно присоединился ко всему, что всю жизнь отвергал, так он еще и отправился туда, куда Азирафель никогда не сможет последовать. Азирафель не сможет спуститься в Ад и вытащить его обратно на поверхность, если до этого дойдет. Еще одна часть его обугливается до черноты.              Солнце опускается ниже к горизонту. Тишина становится напряженной.              — Надеюсь, ты знаешь, что я очень расстроен всем этим, — в конце концов натянуто сообщает ему Азирафель. Невероятное преуменьшение.              — Нг… я… ты… — Кроули силится подобрать нужный слог, едва не захлебываясь воздухом. Снова беспокойно поерзав на скамье, он поворачивается лицом к Азирафелю и шипит: — «Я расстроен», — передразнивает он. — Чертов психопат. Думаешь, ты… ну и наглость…              Азирафель тоже поворачивает голову в сторону Кроули, хотя его глаза смотрят куда угодно, только не на него.              — Я серьезно, Кроули. Ты с самого начала отринул Ад, противореча самой своей природе ради собственного морального кодекса, что достойно восхищения, должен сказать. Я же, напротив, всегда поддерживал Рай и надеялся на искупление в их глазах, каким бы тщетным и откровенно… глупым это желание ни было. — Он сглатывает неизменный, глубоко укоренившийся гнев, на который просто невозможно не обращать внимания, учитывая, как он разросся за последние несколько лет. — Я сыграл свою роль, а ты решил… что? Отбросить все свои принципы, потому что я ушел? И каково это?              Кроули недоверчиво фыркает.              — Просто отлично, раз ты все время это осознавал. Погоди, ты что, наконец-то признал, что твоя преданность Раю — глупость?              Азирафель продолжает, не обращая на него внимания:       — Ты на своей собственной стороне, и так было с самого начала. Ты… ты всегда пытался убедить меня сделать то же самое, но я никогда не прекращал… бороться с собой. Добро, зло. Рай, Ад. Не допускал, что это могут быть четыре отдельные концепции. — Такое ощущение, что Азирафель пытается (довольно неудачно) уместить всю вселенную и то, как она изменилась для него за последние несколько часов, в незначительные, ничтожные слова. — Вот как работает наше… наше партнерство…              — Работало, — мстительно поправляет его Кроули.              На этот раз Азирафель встречается с ним взглядом. Или, во всяком случае, полагает, что встречается.              — Почему? — спрашивает он. — Я знаю, почему я это сделал. В конце концов, не думаю, что мог поступить иначе. Но… почему ты?              Кроули сжимает челюсти, почти оттопыривая верхнюю губу. Очки не скрывают обжигающий гнев его взгляда, и, ох, чего бы Азирафель только ни отдал за возможность увидеть вспышку его желтых глаз, искреннюю улыбку, которая зажгла бы их, как звезды. Даже то, как они сверкают сейчас, медленно разгораясь, словно пламя, зажженное в пространстве далеко за пределами его досягаемости, предпочтительнее, чем ничего.              — Речь не обо мне, — заявляет Кроули.              Азирафель подавляет вздох раздражения и упрямо стискивает зубы.              — Что ж, — говорит он. — И не обо мне.              — Ладно.              — Отлично.              — Потряссссно.              — Превос… о, пора прекращать, — почти стонет Азирафель. Кроули издает звук, подозрительно похожий на плохо замаскированное фырканье, а затем никто из них не издает никаких звуков. Пауза тут же снова становится напряженной.       Кроули прерывает молчание первым.              — Итак, переговоры. — Он вдыхает воздух сквозь зубы, почти со свистом, скрещивая руки и засовывая ладони под мышки. Костюм-тройка, кипящая планета, демон. Разумеется, ему все равно холодно. — «Конец всего сущего: сиквел». Что ваша сторона предлагает?              Азирафель растерянно моргает.              — Ничего, — честно отвечает он. Саракаэль не предлагала ему условий, да он и не просил о них.              Пауза.              — А ты… умеешь торговаться, — странным тоном замечает Кроули, слегка озадаченный.                    Азирафель отчаянно хочет, чтобы Кроули спросил его, почему он не принес никаких условий, хотя и понимает, что в таком случае не ответил бы демону. Он просто хочет, чтобы этот вопрос был задан, предложен как нечто среднее между оливковой ветвью и пылающим мечом. Он не хочет быть единственным ответственным за разглашение планов, доверенных ему Всемогущей, но также не создан для хранения секретов — только не от Кроули. Ее слова слишком… просто слишком, чтобы хранить их только у себя в голове. Он хочет борьбы — хочет, чтобы Кроули выудил из него ответ.              Кроули не спрашивает.              — Ну ладно, — говорит он, издавая языком цокающий звук, словно размышляя. — Если это поможет, я собирался посоветовать тебе засунуть любое предложение себе в задницу. Так что нет смысла с этим тянуть.              Азирафель старается не думать о том, как все закончилось, что он (не) делал с тех самых пор. Более того, он очень, очень старательно не думает о письме, которое наверняка уже прочитано. Он не винит Кроули за то, что тот не захотел его видеть, хотя винит во многих других вещах. Большинство из них того не заслуживают. Он чувствует, как скамейка сдвигается, когда Кроули поднимается.              «И вправду нет смысла». Азирафель старательно отводит взгляд от своих рук, сглатывая привычную печаль, тем более сильную сейчас, когда Кроули уходит, хотя не провел с ним и пятнадцати минут, и мир заканчивается, и костюм, который создал для него Метатрон, накрахмален, и он изголодался по стольким вещам, которые не может озвучить, и ужасное, всепоглощающее одиночество начинает впиваться когтями ему в спину, как…              — Хочешь поужинать?              Азирафель вздрагивает от неожиданности и растерянно моргает, смотря на Кроули — на его четкий знакомый силуэт на фоне лилово-розовых сумерек.              — Прости? — спрашивает он, потому что Кроули, конечно же, не предложил ему…              — Ну, знаешь. Еда. Пропитание. Пища. Ужин. — Кроули ловко застегивает пиджак одной рукой. — Ты выглядишь так, словно тебе не помешала бы причастная облатка или чем там Рай забивает свои кладовые.              В Раю нет кладовых, и Кроули это определенно известно. Кроули сразу же понял, что Азирафель ничего не ел три с половиной года. Не пил, не спал, не читал для удовольствия… ничего не делал для удовольствия. Мысль о еде вызывает у Азирафеля беспокойство, которое он не может выразить словами — то же самое беспокойство, которое он испытывал в Раю каждый раз, когда Кроули появлялся в его мыслях, не желая и не давая возможности себя игнорировать.       Азирафель лишь натянуто улыбается и отвечает:       — Нет, спасибо.              — Нет? — рассеянно спрашивает Кроули, словно ожидал отказа. — Готов поспорить, что то кафе с блинчиками, которое тебе нравится, все еще работает.              У Азирафеля сводит желудок.              — Я не голоден.              — …Ладно. Как насчет выпить?              Это опасная территория.              — Мы провели переговоры, — говорит Азирафель, нахмурив брови в замешательстве. — Или не провели. Чего еще ты от меня хочешь?              Кроули просто смотрит на него с отсутствующим выражением лица.              — Что еще я от тебя хочу, — безэмоционально повторяет он. Азирафель издает слабое фырканье, которое не имеет ничего общего со смехом.       — В самом деле, Кроули. Посмотри на себя. — Он жестом указывает на демона: облегающий костюм в тонкую полоску, мягкий полог волос, изящно ниспадающих вокруг лица, расслабленность и уверенность в себе. Такой красивый, что это причиняет физическую боль.              По крайней мере, Азирафель готов признать хотя бы это.              — Уверен, у тебя есть более важные дела. Злодейские планы того, как воспрепятствовать работе другой стороны, а не блинчики. Что насчет… Ради всего святого, ты же теперь Великий Герцог Ада! — Титул отдает горечью на языке, но он все равно старается сохранять вежливость.              Кроули хмурится.              — …Ага. Я — Великий Герцог. А ты — Верховный Архангел…              «В процессе обучения».              — …что, вообще-то, довольно впечатляющий титул, если подумать. — Кроули шмыгает носом, переминаясь с ноги на ногу. И признается: — Все еще думаю, что ты поступил просто по-свински, согласившись. Для протокола. Но если уж Великому Герцогу полагалось встретиться с кем-то на равных, то это должен был быть Верховный Архангел, не так ли?              Азирафель игнорирует первую часть его заявления.              — Ну. Только это… это немного глупо, не так ли?              — Глупо?              На этот раз слабый смешок Азирафеля не совсем натужный.              — Все эти годы мы думали, что ангелу и демону запрещено брататься. А теперь мы возглавляем их всех, и наши штаб-квартиры поощряют нас общаться друг с другом. Это просто… просто глупо. Повелитель Демонов, Верховный Архангел.              Кроули фыркает.              — Такое уже случалось, не так ли?              Азирафель не понимает, что он имеет в виду, — поначалу — поскольку это еще одна тема, которую он старательно пытался не поднимать в своих мыслях. Гавриил и Вельзевул. «Они» во множественном числе. «Теперь есть прецедент», — нарочно не говорит Азирафель.              — Разве? — уклончиво спрашивает он. — Не припоминаю.              Кроули испускает вздох — долгий, страдальческий и выходящий далеко за рамки всех попыток непринужденности, которые он безуспешно пытался продемонстрировать.              — Четыре года, Азирафель, — устало произносит он. Не «ангел» — обращение, которое он произносил тысячей разных способов, но и не Верховный Архангел Азирафель. Уже прогресс. — Я не видел тебя четыре года. Я хочу… Давай просто, не знаю, прогуляемся до Кеннингтона или еще куда-нибудь. Много времени прошло.              — Много времени? Мы могли столетиями не видеться, — вынужден возразить Азирафель.              — И все же, — начинает Кроули, но тут же закрывает рот. Его плечи понуряются, когда он отворачивается от Азирафеля и упирается взглядом в землю, поджав губы в тонкую плотную линию. Его профиль по краям полыхает золотом увядающего солнца.              Азирафель открывает рот, чтобы что-то сказать, но Кроули продолжает:       — Я не собираюсь умолять. — Как будто он намеренно игнорирует последние несколько минут, когда фактически умолял. — Просто… послушай, я не собираюсь искушать тебя прогуляться со мной или… или убеждать тебя в этом. Это просто «да» или «нет», хорошо? Если ты наложишь мне швы, я каждый раз буду их срывать, не так ли? Либо спаси конечность, либо отрежь ее.              Всемогущая хотела, чтобы Азирафель оказался здесь, на этой скамейке, в это время, обмениваясь вялыми подколками и ведя натянутый разговор с представителем самого Ада. С его лучшим другом, хотя они оба притворялись, что не были таковыми на протяжении шести тысяч лет. С Кроули. Наверняка в Ее планы не входит бесцельная вечерняя прогулка по Лондону.              И все же. И все же.              Азирафель тоже встает, морщась от мозолей в туфлях.              — Просто прогулка, да? — говорит он с многозначительным взглядом, одергивая жилет.              Кроули вздыхает и, поморщившись, засовывает обе руки в плотно прилегающие к телу карманы. Он словно просто неспособен носить одежду, которая не была бы до неприличия тесной.              — Конечно, — пренебрежительно бросает он, снова напуская на себя холодный и равнодушный вид. — Что же еще?              — Совершенно верно, — слишком быстро отвечает Азирафель. — Веди. ***              — Господи Иисусе! — выдыхает Азирафель, надсадно кашляя дымом на недавно устланный коврами пол книжного магазина, словно пытаясь выдохнуть легкое. — Что теперь в них кладут?              Мюриэль осторожно берет у него свернутую сигарету и делает затяжку. Она умело держит дым в груди, сосредоточенно нахмурив брови, и выпускает ровной струйкой из носа. Затем она одаривает Азирафеля гордой ухмылкой.              — Марихуану, в основном, — сообщает она ему. — Индийскую коноплю. — Есть разные виды, но я воспользовалась своими обширными знаниями в этой области, чтобы дать вам индийский сорт, потому что он хорош для расслабления. Хотя вы можете проголодаться.              «Какой ужас», — думает Азирафель, ни на минуту не переставая чувствовать голод.              Теперь, когда книжный магазин закрыт, а основное освещение выключено, находиться внутри стало менее раздражающе, менее ошеломляюще. Мюриэль превратила боковую кладовку в хранилище для запасных экземпляров бестселлеров («Тех, что раскупаются быстрее всего», — сказала она ему, вынудив Азирафеля пробормотать ругательство в ладонь), и они оба сидят на ящиках бок о бок при слабом свете, передавая друг другу… косяк. Ну, Мюриэль протягивает, и он принимает.              — Знаешь, — говорит Азирафель, — когда я спросил, есть ли у тебя что-нибудь покурить, я думал, что обычно под этим понимается табак.              — Ой, блин, простите! — тут же извиняется Мюриэль и снова тянется за сигаретой.              Азирафель отмахивается от нее и делает еще одну затяжку, на этот раз гораздо более осторожную. Он позволяет дыму обжечь легкие на несколько секунд, прежде чем слишком быстро его выпускает, кашлянув при этом. Мюриэль с тревогой наблюдает за ним.              — Правда, мистер Азирафель, у меня целая коллекция, уверена, что смогу…              — Нет, нет, — рассеянно возражает он и, как только восстанавливает дыхание, тут же делает еще одну небольшую затяжку, которая на этот раз проходит гораздо мягче. Он тяжело опирается на стену позади себя, чувствуя, как восхитительно кружится голова, и возвращает сигарету Мюриэль. — Я и так уже тебя напряг. Я привыкну к этому. Кстати, где, черт возьми, ты достала марихуану?              — Как я уже сказала, у меня целая коллекция, — говорит она ему, высыпая пепел в старую чайную чашку — одну из его старых чайных чашек. — В Сохо такая богатая история продажи всех видов наркотиков, как я узнала. Наркотические вещества, галлюциногены, даже такие забавные вещи, которые и наркотиками-то не назовешь, вроде спрея для волос. Какие люди умные, да? Я слышала, что к опьянению они подходят так же изобретательно, но… я не люблю пить.              Азирафель многозначительно смотрит на импровизированную пепельницу.              — Пить алкоголь, ты имеешь в виду?              Она хмурится.              — Нет, в смысле пить, как пить. Лично я так и не поняла, в чем там удовольствие. И с едой тоже. Вообще-то, у меня есть и продукты с каннабисом, если они вам больше нравятся.              — Значит, после почти четырех лет жизни на Земле ты все еще не пьешь чай и ничего не ешь, — говорит Азирафель, недоуменно прищурившись, — но, с другой стороны, ты стала ценителем запрещенных веществ.              — Разве это не потрясающе?              Азирафель не знает, завидовать ли ему, что последние несколько лет она развлекалась гораздо больше, чем он, или беспокоиться за здоровье ее материальной оболочки. В конце концов, у этих тел есть пределы прочности. Но он также знает, что не ему критиковать ангела за то, что тот приобщается к человеческим удовольствиям, так что он лишь неопределенно хмыкает в знак согласия и продолжает курить, позволяя невесомому спокойствию распространяться по всем своим конечностям.              Впрочем, это не имеет значения. Теперь, когда тревога улеглась, он решает воспользоваться этим временным облегчением.              — Послушай, — говорит Азирафель, наклоняясь к Мюриэль и опираясь локтями на бедра. — Пока я не забылся, у меня есть вопрос. Как часто… мистер Кроули приходит сюда?       — О, никогда, — решительно отвечает Мюриэль, словно сама размышляла на эту тему. Она делает еще одну затяжку, на этот раз более задумчиво, явно усиленно размышляя. — Он крутился поблизости первые пару месяцев. Был очень зол, мне кажется. Очень пьян. Потом однажды он сказал мне, что «заляжет на дно ненадолго», и… ну, после этого он больше не возвращался. Я решила, что он решил лечь спать.              Азирафель думает о том, что, когда посетил Землю в тот единственный раз, тоже предположил, что Кроули спал. Ключевое слово здесь «дно», думает он, чуть не закатывая глаза.              — Да, конечно. Ты умеешь пользоваться мобильным телефоном?              — Да, он у меня есть! — говорит Мюриэль, роясь в карманах и доставая блестящий телефон, который выглядит так, словно его экран все еще покрыт пластиковой пленкой, практически нетронутый. — Ужасно недолговечный, мне постоянно приходится заряжать его чудом. Впрочем, это легко: я просто говорю ему позвонить кому-нибудь, и он подключается ко всему, что может издавать звук поблизости.              — Именно, — отвечает Азирафель, поскольку тоже только так и умеет пользоваться этими дурацкими штуками.              Мюриэль продолжает:       — По моему опыту, это очень пугает людей, затрудняя заказ вещей. Например, книг. И наркотиков. Поставщики наркотиков, в общем-то, не особо против, но поставщики книг, скажу я вам…              — Мюриэль, — раздраженно перебивает Азирафель, внезапно почувствовав, что ему прямо сейчас нужно съесть что-то с каннабисом, если, конечно, это облегчит разговор. — Пожалуйста. Если Кроули вернется сюда в ближайшее время, я хочу, чтобы ты позвонила мне и сообщила об этом. Можешь сделать это для меня?              — Л-ладно, — неуверенно произносит Мюриэль. — Эм. Это не проблема? Наверное? Но только…              — Что?              Она вздрагивает.              — Мистер Кроули сказал мне сделать то же самое, если вы появитесь. Много лет назад. Я вообще-то собиралась так и поступить ранее, но потом забыла. Еще одно… человеческое качество, которое я переняла. — Она нервно смеется.              Азирафель зажмуривает глаза, словно от боли: ему и вправду больно. Он ощущает бездонные недра раскаленной боли, которую подавлял где-то примерно от трех до шести тысяч лет и которая теперь отчаянно хочет, чтобы ее наконец почувствовали, а не сублимировали в музыку, изысканные блюда, вино, книги. Опосредованные эмоции. Подавление библейского масштаба.              — Как вы думаете, это нивелирует обе ваши просьбы? — спрашивает его Мюриэль. — Если вы оба придете, я просто позвоню вам обоим?              — Если мы оба придем, дорогая, — медленно, терпеливо поясняет Азирафель, начиная чувствовать себя совсем плохо, — тогда тебе не нужно будет звонить никому из нас.              — Ну да, — укоряет она себя. — Очевидно.              Значит, у Кроули хватило ума сказать Мюриэль, чтобы она связалась с ним, если Азирафель появится, но не хватило, чтобы велеть ей не продавать книги? Достаточно ума, чтобы сказать ей, в буквальном смысле, делать прямо противоположное. Говнюк. Настоящий изверг. Азирафелю гораздо лучше без него, на самом деле. Сердцебиение вновь учащается.              Ему нужно убраться оттуда. Его взгляд мечется по крошечной комнате и через дверной проем — по затемненному магазину, судорожно ища что-то, чего еще не уловил его мозг, как вдруг его глаза задерживаются на рекламном листке на доске объявлений рядом с коллекцией японской манги. Как будто кто-то притянул их туда — что-то, недоступное его пониманию. Он хмурится, поднимается на нетвердых ногах и смаргивает черные пятна перед глазами. От флайера словно исходит метафизическое тепло, аура, которую он не в силах игнорировать. Его тянет к ней, как мотылька к золотистому пламени.              И снова киты.              Под изображением кита он может разобрать слова «Смерть неизбежна. Рождение детей — нет». Больше никакой информации. Нижняя часть листа странно разорвана, как будто там были вкладки с контактной информацией, но их все оторвали.              — Что случилось? — бормочет он себе под нос, не получая ответа ни от Мюриэль, ни от Самой Всемогущей.              До того как он покинул Землю, здесь не было флайеров с китами, и они уж точно не светились. Здесь не было запаха смерти, отступающей воды прудов, столь малого количества людей на улицах. Март в Лондоне еще никогда не заставлял его потеть. Он никогда не был так голоден. Земля так сильно изменилась за время его отсутствия, словно была ограничена во времени и ожидала возвращения Азирафеля, чтобы кто-то умудрился впихнуть в нее как можно больше запустения до его прибытия.              «Вот почему Всемогущая выбрала именно тебя, — сказал ему Метатрон несколько лет назад, отругав за посещение Земли. — Потому что ты нужен нам здесь».              Ему надо убраться оттуда. Ему надо…              — Куда ты дела лестницу?              — Я… что? — спрашивает Мюриэль.              — Лестница в мою квартиру! — кричит он, не в силах контролировать громкость своего голоса, потому что борется с приступом паники, который назревал с момента его божественного видения и который угрожал ему где-то с 1940-х годов. Он считает себя выше надоедливых человеческих панических атак, и поэтому не совсем понимает, что с ним происходит в данный момент. В конце концов, не может же он чудом избавиться от всего этого, если не знает, что с ним происходит.              Насколько ему известно, он, возможно, умирает. Вероятно, так оно и есть.              — Мистер Кроули забаррикадировал лестницу и сказал, чтобы я никогда туда не поднималась, — ошеломленно говорит Мюриэль. Ее зрачки просто огромные. — Я даже составила список того, что там может находиться: настоящая ванная, второй книжный магазин или картина Дориана Грея — вот было бы забавно.              Это маленькое благословение должно принести утешение, однако Азирафелю становится еще хуже.              Лестницу он находит довольно легко: она засунута в неиспользуемую кладовку в углу между поваренными книгами и двумя десятками экземпляров «Камасутры». Он, пошатываясь, поднимается по узким ступеням (под кайфом это прямо-таки акробатический подвиг) и хотя редко пользовался своей квартирой на протяжении более двух столетий, но, добравшись до верха, едва не падает на колени от ощущения привычности. Стопки нераспроданных романов. Стоящие на стойке чайные чашки. Многочисленные предметы с клеточным узором. Даже пыль на всех поверхностях, клетки кожи и волос, оставшиеся от тела, которое было до того, как Адам вновь даровал ему материальную форму — от тела, которое не спасло мир, не научилось танцевать, не… испытывало поцелуя, настоящего поцелуя. Ни с кем. И уж точно не с тем, кого он постоянно хотел поцеловать с разной степенью остроты с той грозовой ночи в земле Уц и еще более грозовой — в Иерусалиме.              Взмах руки — и все лампы загораются. Азирафель надеется, что это прольет свет и на него самого, но ничего такого не происходит.              Он, спотыкаясь, вваливается в спальню и падает на пол, не дойдя до кровати, ударившись спиной о край матраса и рамы. Из его груди вырываются ужасные хрипящие звуки, от которых даже кости трещат, и он испытывает необъяснимое желание подтянуть колени к груди. Он так и делает. Дышать становится еще труднее, но и не то чтобы раньше ему это хорошо удавалось. Темная комната перед ним странно расплывается, звуки из горла становятся все хуже и хуже, и он чувствует все с такой силой, что ему остается только болезненно прижать голову к коленям и наконец, наконец, позволить себе развалиться на части.              Впервые в жизни Азирафель по-настоящему рыдает. Он надеется, что слезы хотя бы частично заполнят ту дыру в груди, которая образовалась после разговора с Кроули.              Но этого не происходит. Они просто дают ему время продержаться немного на воде, прежде чем он утонет окончательно. ***       — Раньше было веселее, — небрежно замечает Кроули.              Они в ленивом темпе пересекают Ламбетский мост под почти уже закатившимся за горизонт солнцем. Азирафель мог бы увидеть подсвеченный Лондонский глаз, проплывающие по мутной Темзе лодки, Биг-Бен, но целенаправленно смотрит вперед.              — Веселее? В каком смысле? — спрашивает он, хотя уже соглашается.              Взмахнув рукой на воду, Кроули говорит:       — Ну… просто, я имею в виду, как мы можем по-настоящему наслаждаться ночной прогулкой, когда вокруг все воняет крестовыми походами.              Слава богу, наконец-то кто-то еще это признает.              — Да, что это за запах?              Кроули пожимает плечами.              — Без понятия. Я все это время был внизу. Не то чтобы там пахло лучше, но… — Он поднимает подбородок и вдыхает запах, просунув кончик языка между зубами. Морщит нос. — Что-то… адское. Я знал, что Второе Пришествие потребует немного чумы и опустошения перед главным событием, так что просто предположил, что это ты приказал.              — Что ты предположил? — недоверчиво спрашивает Азирафель. — Ты подумал, что я приказал вернуть Землю в Темные века в плане запахов? Ты вообще меня знаешь?       В ответ Кроули бормочет что-то вульгарное себе под нос. У Азирафеля хватает такта сделать вид, что он его не расслышал.              Ночь лишь немного прохладнее дня, и от усилий, которые приходится прилагать при ходьбе в условиях повышенной влажности, Азирафель потеет. Он проводит рукой по волосам, чтобы откинуть со лба локоны, которые так и норовят слипнуться. Кроули наблюдает за ним с нечитаемым выражением на лице.              — Немного забавно, — говорит он.              В этой ситуации нет ничего забавного.              — Что именно? — спрашивает Азирафель.              — Мы с тобой. Новая одежда, новые прически. Для меня это обычное дело, а для тебя… — Кроули отступает на шаг и лениво, оценивающе оглядывает его с ног до головы. Пауза затягивается, прежде чем он иронично продолжает: — Можно было бы просто посетить портного, захоти мы что-то изменить.              Азирафель закатывает глаза — ему трудно сохранять серьезность.              — В самом деле, Кроули…              — Я лишь хочу сказать, что нам не нужно было использовать повышение в должности в качестве оправдания. — Азирафель хмыкает в знак согласия. — Избавило бы нас от хлопот, сдается мне.              Он чувствует, как Кроули косится на него, и сам незаметно переводит взгляд обратно на него. Кроули издает горловой звук, похожий на что-то среднее между ржанием лошади и скрежетом измельчителя отходов, и этого оказывается достаточно, чтобы они оба загоготали.              Ладно, возможно, немного забавно.              — Ты похож на адвоката из девятнадцатого века, — хрипит Кроули.              Азирафель издает удивленный смешок.              — О, кто бы говорил. На тебе деловой костюм, а ведь я думал, что ты бросил попытки изображать Джеймса Бонда несколько десятилетий назад…              — Если бы ты был адвокатом, то, наверное, постоянно случайно отправлял бы своих клиентов на виселицу, — продолжает Кроули, прежде чем выпрямляется и заявляет, подражая тону голоса Азирафеля — чопорному, с отчетливым произношением: — Мне очень жаль, я составлял заключительное слово для своего клиента, когда меня отвлекли самым восхитительным тирамису, который я когда-либо пробовал…              — Тирамису даже не был изобретен до… о, боже, до середины двадцатого века, не так ли? — Азирафель делает вид, что вспоминает. — Гораздо вероятнее, что в 1800-х годах меня бы отвлек малиновый пирог. Разные желе. Бисквитные торты.              Кроули ухмыляется.              — Ну, тебе ли не знать, да? Сколько клиентов было убито из-за твоих познаний в десертах?              — Прекрати… — Азирафель истерично машет на него рукой, прижимая другую к животу. Он слегка заваливается влево, и Кроули — тоже, сохраняя прежнее расстояние между ними, то есть находясь слишком далеко.              Они не прикасались друг к другу с тех пор. С тех пор. Они вращаются друг вокруг друга, как магниты с одинаковыми полюсами, словно ни один из них больше не может подойти к другому ближе чем на полметра.              Кроули вытирает слезу из-под очков, и, когда линзы сдвигаются, Азирафель едва не ловит вспышку золотистых глаз, но в итоге видит лишь нижний завиток ресниц. Это несколько отрезвляет его.              — Я позабочусь о том, чтобы одеться посовременнее, — говорит Азирафель. — В следующий раз, когда мы встретимся.              Кроули замедляет шаг, пока совсем не останавливается на тротуаре. Азирафель тоже прекращает идти, и остатки смеха застревают у него в горле.              — Следующего раза не будет, — осторожно отвечает Кроули.              Поначалу Азирафель просто предпочитает его не слышать.              — Прости?              Все тело Кроули сразу же становится натянутым, как тетива, напряженным, словно он весь вечер ожидал этого разговора, только не знал, когда именно он состоится.              — Ну, — говорит он натянуто, — мы должны были встретиться для переговоров, и… просто… После этого нам нет смысла больше встречаться. Все вернется на круги своя, и ты сделаешь то, чего хочет от тебя Рай, это… так и должно быть. В конце концов, все эти годы тебя это вполне устраивало.              Последняя часть добавлена с горечью, отчего Азирафель ощетинивается.              — Значит, ты злишься на меня за то, что я ушел, — медленно и немного агрессивно произносит он. — И ты решил… что? В свою очередь оставить меня и показать, каково это? Какой в этом смысл?              Кроули гримасничает, словно попробовал что-то кислое.              — Ой, отвали, Азирафель, это не месть, и ты это знаешь. Тебе не идет притворяться дураком.              Гнев, всегда дремлющий в нем, наконец вырывается на поверхность. Азирафель наслаждается этим чувством, позволяя ему посылать электрические разряды по кровеносной системе до кончиков пальцев.              — Тогда, пожалуйста, просвети меня.              — Может, я и демон, жадный до наказания, вместе с остальными шестью веселыми грехами, но… я тебя умоляю, — он очень отчетливо выговаривает слова, с властными интонациями в голосе, но при этом делает это как-то странно отстраненно, словно в десятый раз подряд укоряет непослушного ребенка. — Позволь мне сохранить хоть каплю… самосохранения. Если я не могу получить ничего другого.              — Что значит «каплю»? — Азирафель активно жестикулирует, неопределенно указывая куда-то вниз. — Похоже, ты прекрасно «сохранялся» тут в мое отсутствие, Повелитель Демонов Кр…              — Не…              — Но ты же можешь обращаться ко мне моим титулом, так почему мне не позволено…              — Потому что ты меня бросил! — наконец взрывается Кроули, прежде чем плотно сжимает челюсти. Он окидывает полупустые улицы и умирающую траву невидящим взглядом, поднимает руки и после паузы неловко проводит ими по волосам на висках, словно намереваясь уткнуться основаниями ладоней в глаза, прежде чем вспоминает, что на нем очки. Момент ужасно затягивается. Он больше ничего не добавляет.              Азирафелю кажется, что его тело вот-вот распадется, как будто оно уже слишком велико для него.              — Кроули…              — Заткнись. Мы не станем это обсуждать.              Кроули знает. Он должен знать.              — Я никогда не бросал тебя, — тихо, но настойчиво утверждает Азирафель; таящаяся в его словах сила делает их резкими. — Я даже не мог… не мог стоять у дурацкого окна и не думать о том, как выглядело бы твое отражение, если бы ты находился по ту сторону. Я… — «Я видел тебя, — лихорадочно бьется у него в мозгу. — Я слышал тебя. Я разговаривал с тобой».              — Нет, абсолютно нет, — говорит Кроули, отступая на шаг назад, еще дальше от него, оскалив зубы, как раненый зверь. — Ты серьезно? Ты не можешь проявлять… дипломатичность. Не можешь хитро выкрутиться за счет каких-то формальностей. Ты оставил меня. Тут нечего обсуждать.              Азирафель делает шаг к нему, возражая:       — Я оставил Землю…              — Как так получилось, что прошло уже четыре чертовых года, а ты до сих пор не понял? — Если бы все было иначе — возможно, нормально — Кроули схватил бы его за плечи. Сейчас же его руки упрямо свисают вдоль боков, ладони сжаты в кулаки. — Я, Земля — мы одно и то же.              Вокруг становится тихо — слишком тихо. Обычно мир — это какофония птичьего пения, гудков машин, рева реактивных самолетов, плача младенцев: скопление сотен раздражителей, которые сплетаются в гобелен, сшитый из сотканных Всемогущей линий и нитей, соединяющих все Ее творение воедино. Азирафелю нужны громкие звуки, нужно хоть что-то, что отвлекло бы его от раздирающей грудь боли, от лезвий, впивающихся в кожу, отчего остатки его защиты вытекают наружу. Не зря он никогда осознанно не думал о Кроули в Раю. Не зря он мучается от голода.              — Я ухожу, — спокойно заявляет Кроули нейтральным тоном. — Мне не следовало приходить, надо было просто послать Шакс или кого-нибудь еще. Одного из одноразовых.              — Но мы еще не в Кеннингтоне, — решительно протестует Азирафель. — Ты же мне обещал.              Кроули пристально смотрит на него, грозно сведя брови над очками.              — А что случилось с «я не голоден»? — тихо спрашивает он. — Или с «чего еще ты от меня хочешь»?              «Я солгал, — не говорит Азирафель. — Я так сильно по тебе скучал. Больше, чем когда-либо позволял себе скучать по чему-либо. Больше, чем слова имеют право утверждать».              В конце концов, ему и не нужно этого говорить. Кроули знает его лучше, чем он сам — заметив выражение на его лице, он отшатывается.              — Это… это была ужасная идея. Одна из худших, по правде говоря, а у меня за все время существования было несколько чертовски ужасных идей, например… — Он снова смотрит на Азирафеля, раздвинув губы в безмолвной гримасе, прежде чем отрывает от него взгляд. — Мне не нужно рассказывать. Ты и так их знаешь.              Внезапно Азирафель осознает, что ему не удастся убедить Кроули остаться. Не так, как раньше, не так, как почти четыре года назад, когда он разорвал себя на куски и оставил их позади. Он чувствует, как губы начинают дрожать, и плотно сжимает их.              — Ты можешь хотя бы сказать, когда мы… — Азирафель чувствует себя отчаявшимся и навязчивым, но все равно не может не спросить. Он никогда не умел ограничивать себя. Раньше было гораздо хуже. Он должен знать ответ, чтобы подстроить под него все свои действия в ближайшие дни. — Мы увидимся снова? До конца света?              — Имеешь в виду конец света, который ты приказал начать? — Кроули фыркает, состроив какую-то сложную гримасу. — Нет, если это будет зависеть от меня.              Азирафель чуть не поддается инстинкту подавить в себе эти чувства, кивнуть и сказать «Хорошо, как пожелаешь. Приятного вечера», но сомневается, что сможет. Часть его души протестует, и вряд ли у него получится запереть ее — не сейчас. Больше нет.              Он смотрит на пустые улицы Лондона. Делает глубокий вдох прогорклого воздуха, который ужасно царапает горло.              — Все изменилось, не так ли? Непоправимо? — Он сомневается, что ответ ему понравится, но ему все равно нужно его услышать. — Есть ли… есть ли между нами хоть что-то, что могло бы это пережить?              — Твои глаза, — мягко отвечает Кроули. — Думал, они станут совсем фиолетовыми, но… это единственное, что осталось неизменным.              — И твои тоже? — жалобно спрашивает Азирафель. — Остались прежними?              Кроули тут же отвергает эту невысказанную просьбу.              — Нет, — грубо отвечает он. — Они так ужасно изменились. На месте глаз зияют дыры. Или… пасти. В каждом по ряду клыков. Они съедят тебя живьем, если я выпущу их на свободу. Обратят тебя в камень.              Оставшаяся защита Азирафеля превращается в прах, и он чувствует, как лицо распадается на части, словно разлом под поверхностью океана. Он делает шаг вперед, но тут Кроули щелкает пальцами и исчезает.              После этого, полагает Азирафель, ему ничего другого не остается, кроме как посетить книжный магазин.              Только дойдя до Уикбер-стрит, он осознает, что мозоли на ногах чудесным образом исчезли. Рукав его рубашки больше не порван. А из-за краски на стенах книжного магазина и непроницаемой дымки в голове Азирафель забывает, какого именно оттенка желтые глаза Кроули.              После этого все становится немного размытым. ***       На рассвете Азирафель все еще сидит на полу в своей спальне, откинув голову на край бугристого матраса. Большую часть ночи он не отрываясь смотрел в угол потолка. Все его тело болит.              В дверь робко стучат.              — Мистер Азирафель, сэр? — раздается нерешительный голос Мюриэль.              Ему требуется больше времени, чем обычно, чтобы найти ту часть мозга, которая управляет речью.              — Я здесь, — отвечает он в конце концов хриплым голосом.              — Э-э…              — Входи.              Дверь медленно открывается, так громко скрипя петлями, что это похоже на болезненные стоны. Свет в квартире не горит, и в темноте спальни силуэт Мюриэль совершенно черный, если не считать слегка размытого ореола пушистых волос. Азирафель возвращает голову в прежнее положение и снова смотрит на пятно в углу потолка, по форме удивительно напоминающее «Крик» Мунка.              Мюриэль осторожно начинает:       — Я хотела сообщить вам, что… книжный магазин открывается через тридцать минут. Я поняла, что вам не очень… э-э… нравится находиться среди людей? Так что, — она прочищает горло, — эм… я просто хотела вас предупредить.              Азирафель закрывает глаза, и это приносит ему некоторое облегчение, так что он тут же открывает их снова.              — Спасибо, — искренне говорит он и больше ничего не добавляет.       — Что вы… — Она сглатывает и нервно переминается с ноги на ногу. Скрипят половицы. — Простите, если это секретное задание Верховного Архангела, но… что вы собираетесь делать? Остаться, уйти, использовать эту комнату, чтобы еще поплакать, или?..              — Я собираюсь остановить Второе Пришествие, — признается Азирафель, потому что если он не может рассказать об этом предполагаемому соучастнику своего (не вполне) преступления, то, по крайней мере, должен выговориться. Вытравить это из себя. Изгнать, словно демона.              Мюриэль издает в ответ нечто похожее на писк.              Азирафель продолжает:       — Всемогущая дала мне инструкции, которые прямо противоречат приказам Метатрона. Рай уже пытался убить меня за гораздо меньшее, и они могут сделать то же самое с каждым, кого сочтут моим помощником. И все же… — Он наклоняет голову в сторону и устало смотрит в широко распахнутые глаза Мюриэль. — Ты поможешь мне?              Она замирает, ее глаза чуть ли не вылезают из орбит.              — Вы имеете в виду… помочь вам…              — Выступить против воли Рая, — заканчивает он за нее, внимательно наблюдая за ней. — В частности, против Метатрона. Остановить Второе Пришествие. Найти способ спасти планету в процессе.              Он знает, что это жестоко. Учитывая его положение, Мюриэль вряд ли сможет отказать ему. Какая-то часть его хочет совсем не по-ангельски воспользоваться этим, заставить ее подвергнуть свою жизнь риску, лишь бы это означало, что ему не придется в одиночку двигаться навстречу собственному уничтожению. Но он также знает, что Мюриэль могла бы рассказать Раю о многих вещах, но не сделала этого. Могла немедленно сбежать вниз при его словах, позвонить Метатрону и смотреть, как его утащат прочь.              Но она этого не сделала.              Потому что вот что происходит, когда такие существа, как они двое, осмеливаются жить на Земле — осмеливаются позволить Аду коснуться себя, вытравить небесную любовь из их тел. Заменить ее чем-то другим, чем-то большим, чем они сами. Чем-то… неисповедимым. Чем-то привязанным к материальному, что выбирает любить, а не делает это по необходимости. Вот что от них остается.              И часть его доверяет Мюриэль настолько, что рискнет всем, если ему предоставят выбор. Остается только надеяться, что та часть ее, которая доверяет ему, больше прочих.              — Думаю, тебе здесь нравится, — мягко говорит он ей. — Причем в том смысле, который другие ангелы никогда не поймут. Я уже пытался объяснить им, но ничего не вышло. — Он по многим причинам отгоняет воспоминания об Армагеддоне. — Ты должна знать, что я не могу тебя ни к чему принудить. Не могу предложить ничего, кроме обещания, что если мы это сделаем — действительно сделаем, — то человечество выживет. Это единственная гарантированная награда. Смею предположить, что Всемогущая тоже заинтересована в том, чтобы планета выжила.              «Даже если мне выжить не удастся». Об этом он намеренно не думал, но сейчас не может игнорировать, учитывая обстоятельства.              Мюриэль по-прежнему не двигается с места, только ее рука, лежащая на ручке двери, заметно дрожит. Он полагает, что она будет молчать нечеловечески долго. Или отвергнет его предложение с таким количеством недомолвок, что он не сможет разобрать, соглашается она или отказывает. А еще он боится, что она все равно расскажет обо всем Метатрону, и его отправят в адское пекло — на этот раз точно его, а не его двойника.              Но, к его удивлению, уже через секунду она делает полшага вперед в спальню.              — Я сделала то, чего… не должна была делать, в Раю. Раньше. Помогла тому, кто нуждался в моей помощи. — Мюриэль нервно оглядывает интерьер спальни Азирафеля и расстроенно морщится, словно готовясь разрыдаться, но потом шмыгает носом и встает чуть прямее. — Я… Все сложилось не так уж плохо. В конце концов. — Азирафель решает счесть это знаком согласия. ***

Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.

Евангелие от Иоанна 16:33