Иримэ

С самого начала дня Сильвирин, один из самых младших в отряде, вел себя странно. Постоянно крутился рядом с Иримэ, будто бы пытался улучить момент для чего-то важного, но смущался. Иногда отходил в сторону и копался в своих вещах, затем снова оказывался поблизости. А ведь обычно молодой воин за словом в карман не лез. — Сильвирин, ты чего-то хотел? — наконец спросила Иримэ. Адан подошел, держа в руках две перевязанные бечевкой дощечки, между которыми лежала сложенная в несколько раз бумага. — Да, кано. Я хотел тебе отдать… — он потянул нолдэ ту самую карту и быстро пояснил. — Я нашел ее на развалинах Старой Кре… то есть Эйтель Сирион, лазил туда года три назад. Наверное, мне не стоило брать, но как-то руки сами потянулись. Это карта, но она порвана, и вряд ли имеет ценность, вот я и взял. А сейчас выпала из сумки, и я про нее вспомнил. Иримэ взяла дощечки, но завязанную узлом бечевку развязывать не спешила. — И почему ты решил отдать ее мне? — мягко спросила она. — Она… немного необычная, как мне показалось. Вдруг это все не случайность? — Сильвирин понимал, что его слова звучат донельзя глупо, и уставился в пол. — К тому же, я нашел ее в главной цитадели, и вот подумал, что она могла принадлежать тебе или кому-то, кого ты знала, кано. Иримэ, не торопясь, распустила узел и, убрав дощечки развернула старую карту Дортониона — точнее, ее западную треть. — Ты оказался прав, друг мой, — ответила она, разглаживая бумагу у себя на коленях, и все так же мягко улыбнулась ему, только взгляд у нолдэ стал каким-то странным, будто она смотрела куда-то сквозь хитлумца. — Я действительно помню эту карту и благодарю тебя за то, что ты мне ее принес. — Почему она такая…странная? — Сильвирин не сразу подобрал подходящее слово, чтобы описать свои ощущения. — Тронешь — и на душе становится так горько и больно, и в то же время легко. Будто оборвалось что-то, и больше ничего не держит. Иримэ не обернулась к нему, все так же рассматривая карту. Обозначения были сделаны аккуратными, мелкими тенгвами, чуть сильнее, чем обычно наклоненными вправо, а огласовки вытянутые и удлиненные, так что иногда можно спутать «е» и «о». Она ответила не сразу, предавшись воспоминаниям. Крепость стала серой. Конечно, камень и раньше потерял белый цвет от черного дыма и копоти, но заметно это стало только сейчас. Стены как будто стали ниже и казалось, если бы могли прогнуться под непосильным грузом, они бы это сделали. Из крепости словно вынули душу, и теперь она, растерянная и покинутая, не знала, что делать дальше, хотя все ее обитатели и защитники были на своих местах, сохраняя видимость порядка и даже боевого духа. Не доставало лишь одного — ее властителя. Нолофинвэ просто порвал карту, не закончив делать пометки, поднялся и вышел прочь. Он все решил, и никто не мог остановить его. Иримэ мерила шагами просторный кабинет, какой-то частью сознания отмечая, что теперь почему-то даже подражает манере брата держать руку у пояса и в задумчивости постукивать пальцами по серебряным накладкам на перевязи. Оруженосец брата застыл в углу кабинета и неотрывно смотрел светлыми, расширенными от ужаса и отчаяния глазами, следя за ее перемещениями. Она понимала, что если не займет юного адана каким-нибудь делом, тот простоит здесь еще неизвестно сколько, словно приросший к полу истукан. — Карту перерисуй, — бросила она через плечо, нарезая очередной круг от окна до двери. Адан медленно подошел к столу и поднял брошенное на него перо, под которым растеклась чернильная клякса. Но чистую бумагу он не взял, а вместо того протянул ей этот самый обрывок. — А эту… куда? Иримэ хотела объяснить ему в столь любимых эдайн выражениях, куда именно ее засунуть, но сдержалась. Если она сейчас позволит себе беситься, то разнесет кабинет ко всем раугам, а юноша будет выискивать выбитые зубы среди обломков мебели, а он-то здесь ни при чем. Она вообще не имела сейчас права ни на что, кроме ледяного спокойствия, иначе — все. Конец. Действительно конец. Но неужели во всей Барад Эйтель король не сумел найти себе кого-нибудь поумнее, способного без подсказки разобраться, куда деть бесполезный обрывок карты? Впрочем, адан просто растерялся. У него такое право есть, вот он им и пользуется. — Убери куда-нибудь, — ровным тоном отозвалась Иримэ, сама не зная, почему не сказала выкинуть. Оруженосец положил перо обратно и так же медленно, словно во сне, понес обрывок куда-то из кабинета. — Вещи хранят память о тех, кто их создал, — наконец заговорила Иримэ. — Нет, в них нет настоящей жизни, но какая-то часть души хозяина или создателя отпечатывается и остается навсегда. Иногда по ним можно понять, что тот думал и чувствовал. А эльда, который оставил эти надписи на карте… — она помолчала еще немного, подбирая слова, — потерял все то, что создавал долгие годы, на что потребовались огромные усилия ума и воли, немало отваги и много жертв. Можно сказать, мир для него рухнул, оставив последнюю, невероятную надежду все вернуть. И прикасаясь к карте, ты чувствуешь отголоски его мыслей, поэтому она такая странная. — А кто ее нарисовал? Король Нолдофинвэ? В именах на языке эльфов Запада Сильвирин совершенно не разбирался. Слышал что-то урывками, но изрядно путался. Однако считал, что имена на квенья звучат красивей и торжественней. — Нолофинвэ, — машинально поправила Иримэ. — Да. А потом нашелся один дурак, который был слишком сентиментален, чтобы выкинуть ее как мусор. Ну а теперь, — она невесело усмехнулась, — по-другому начинаешь относиться к вещам, когда от твоего дома остались одни развалины. Даже к бесполезным клочкам бумаги. Тут нолдэ заметила, что дважды произнесенное имя заставило эдайн вытянуть шеи в попытке разглядеть карту. Рассказывать невеселую историю не хотелось, так что Иримэ сложила бумагу и снова закрепила бечевкой между двумя дощечками, а затем убрала в сумку. Теперь, когда прошлое лежало в руинах, обрывок карты казался куда более уместным сувениром.