Иримэ

Огромный лагерь растянулся по северной границе Дортониона, такой, какого не видывали даже не со времён Пятой Битвы — вообще никогда. Эльдар Валинора и Средиземья, эдайн трёх народов, вастаки племени Бора, гномы семи Колен, даже звери и птицы, даже меньшие майар, обитатели гор и заповедных чащоб, — все они собрались для последнего решающего сражения. Иримэ сидела в шатре и неспешно, с расстановкой начищала и полировала доспехи и оружие. Сегодня она не стала звать для этого оруженосца — незачем. Скучное монотонное занятие позволяло привести мысли в порядок, изгнать опасения и страхи, не позволить лишним надеждам затмевать разум. Война растянулась на десятилетия, и наконец силы Свободных Народов оказались ровно там же, где в прошлый раз. Над черными ядовитыми песками Ангфауглит, перед отчаянном рывком к Ангбанду. И снова все решит единственная битва. Одна сторона восторжествует, другая обратится в прах. Судьба оказалась непривычно милостивой — и дала второй шанс, и в этот шанс Иримэ вцепилась изо всех сил. Век назад у нее была великолепная тяжелая пехота Хитлума — ее радость, ее гордость и главное достижение. Благородные воины в сияющих доспехах, овеянные заслуженной славой. Несокрушимые в обороне и неудержимые в наступлении, отважные и стойкие, они сражались за свои земли, за родных, за мечту увидеть Белерианд свободным от Тьмы. Теперь же за годы войны Иримэ собрала себе другое войско. Некоторые скитались в глуши, лишившись крова, иные же бежали из плена и были изгнаны от собственного порога. Кто-то потерял все и жил одной лишь местью, кто-то и вовсе промышлял разбоем. Иримэ не спрашивала о прошлом. Она нуждалась в отчаянных, кого вела ненависть, кто ценил свою жизнь куда меньше возможности убивать Морготовых тварей. Многое изменилось за век. Не изменился только Враг — и единственный шанс на победу. Иримэ закрепила на стойке начищенный нагрудник и положила на чистую ткань свой меч. Взялась за губки и промасленные тряпицы, чтобы довести и клинок до зеркального блеска. Она принялась за работу — и вдруг поняла, что в шатре помимо нее кто-то есть. Иримэ встрепенулась и перехватила меч за рукоять. Ни человеку, ни эльда, ни твари Моргота уже давно не удавалось застать ее врасплох — но вот перед ней снова стояла высокая женщина с алыми волосами и окровавленными руками. И снова она торжествующе улыбалась. Торжествующе — и одновременно хищно и ласково. — Это дрянной клинок. Разве сможет он испить крови Моргота? — заговорила она. — Некогда у тебя был лучше. — Верно, — Иримэ опустила меч, но не отложила его, все еще не зная, друг перед ней или враг. — Брат того клинка, что испил его крови, остался в пыли Анфауглит. Иримэ не поняла, как в руках незнакомки оказался длинный сверток. Но та развернула его, обнажив другой меч. Сталь отблескивала алым, словно впитала в себя кровь. Недобрый блеск, недобрый клинок, будто бы выкованный из гнева и ненависти. — Он зовется Рут, — женщина протянула меч вперед, держа его на раскрытых ладонях. — Он пел в моих руках на заре времен, до того, как пробудилось твое племя. — Чем же я заслужила такой подарок? — недоверчиво спросила Иримэ. Незнакомка на это лишь рассмеялась, показав острые, будто бы подточенные зубы. — Обещанием, которое ты дашь мне. Иримэ промолчала, ожидая объяснения. — Мое имя Маэссэ, — наконец представилась незнакомка. — И я заберу тебя с собой. Супруг мой Макар собирает в свою свиту мужей, могучих и свирепых, а я — дев, подобных прекрасным цветам, растущим из злобы и ненависти. Завтра Рут споет победную песнь для тебя, но когда врагов не останется, у тебя будет лишь одна дорога. Клинок, наполненный силой, столь желанной и столь близкой сердцу, притягивал взгляд, будто звал, сам просился в руки. Иримэ отвела глаза. Дар этот был столь же драгоценен, сколь и оскорбителен. — Неужели думаешь, мою верность можно купить? — отчеканила Иримэ. — Я служу моему королю — и никому более. — Какому же из королей? — в голосе Мэассэ сквозила насмешка. — Мертвецу или мальчишке? Должно быть, твои отец и брат видят на гобеленах Вайрэ, как ты сжигала заживо людей, как потрошила и сдирала кожу, как за жестокость платила жестокостью вдвое большей. Видят — и проклинают тебя. Иримэ дернулась, как от пощечины. Маэссэ легко читала в ее сердце и повторяла ее собственные страхи. — А этот юноша в короне? Он слишком любит тебя, чтобы признать безумным чудовищем и прогнать прочь. Ты будешь стоять тенью за его троном, отравляя мирный край, что он построит. Такова твоя верность? Резкие слова едва не сорвались с языка, но рассыпались, лишились смысла, так и не произнесенные. Иримэ действительно и представить не могла, что ей делать, когда война закончится. Тьма отняла у нее все: дом, родичей и друзей, способность творить, честь и доброе имя. Остался ли в ее жизни хоть какой-то смысл, кроме как сражаться с Тьмой? Для чего она нужна, если Тьмы не станет? — Теперь ты понимаешь, — тон Маэссэ сделался мягче. — Тебе не под силу вернуться с войны — так не возвращайся. Оставь мир тем, для кого он предназначен, и иди со мной — туда, где кровопролитие есть доблесть. Она снова протянула Иримэ меч. — Возьми. Или однажды в отчаянии ты воззовешь ко мне. Но я не предлагаю дважды. Иримэ раздумывала несколько мгновений, а затем взялась за рукоять. Рут лег в ладонь так, будто всегда был ее оружием. Звенящий от злобы, кажущийся раскаленным от ярости и предвкушения грядущей битвы, он был в ее руке куда более уместен, чем светлые клинки, выходившие из нолдорских кузниц. Рут нашел новую хозяйку — и не собирался отпускать. — Благодарю тебя, Валиэ Мэассэ, — Иримэ не поклонилась, но медленно и почтительно кивнула. — И до скорой встречи.