Солнечные блики в твоих медовых глазах

Амано все-таки оказался прав. Мы успели, вернувшись аккурат в тот момент, когда экскурсия завершилась, и из дверей замка хлынул поток учеников. Мы с Рином смешались с ним до того, как показались учителя, и улыбнулись друг другу — все прошло гладко. Отыскавший нас Курамору отчитал Рина за выключенный телефон, а меня — за то, что не отвечал на сообщения. Сакамото ворчал, что не позвали с собой и обрекли их на скучнейшую в миру экскурсию. Тачибана лишь ухмыльнулся, увидев нас вдвоем, но, к моему удивлению, от замечаний удержался. Амано подмигнул мне, улыбаясь, с выражением человека, только что провернувшего аферу века. Однако наше отсутствие все-таки не ускользнуло от внимания учителя Кусакабэ. Рин тут же взял всю вину на себя, солгав, что мы, на самом деле, никуда с территории замка не уходили. В итоге, выдуманной клаустрофобии Рина оказалось достаточно, чтобы учитель не стал придумывать для нас наказание. План чуть не потерпел крах, когда Курамору с Имаи, услышавшие о клаустрофобии, не сдержавшись, прыснули — Амано, который живет в громадном доме, но вечно торчит в одной только комнате с наглухо задернутыми занавесками, и клаустрофобия? Я едва сдерживал смех, наблюдая за тем, как Амано шикает на друзей в попытках заставить их замолчать. Ужин прошел в местном ресторане. К вечеру никто не изъявил желания вернуться в отель, несмотря на предоставленный учителями выбор — все рвались на улицу Шимотори, как и планировалось. По дороге Курамору терпеливо выполнял роль гида для Тачибаны. — Это как Сибуя, только поменьше, — объяснил он, и Тачибана активно закивал. Имаи, обернувшись, бросил Амано: — Рин, а как успехи с Хайтани? — Пока никаких, не представился случай, — пожав плечами, ответил тот. Имаи ухмыльнулся и вытянул шею, высматривая куратора. Найти того оказалось несложно — его вихрастая голова возвышалась над остальными. А рядом маячила темноволосая макушка учительницы Сато-сан. Мне вдруг стало любопытно: не устала ли женщина от постоянного сопровождения говорливого коллеги? Сумерки постепенно опускались на город, и улица Шимотори вскоре предстала перед нами, людная и шумная, залитая мягким светом уличных фонарей. Мерцали неоновые вывески кафе и магазинов. Я шумно втянул носом воздух — пахло чем-то вкусным: чувствовались сладкие нотки карамелизированных каштанов, аромат свежего теста и запах пряностей, исходящий от жарящегося мяса. Столпотворения школьников, включая нас, шумные компании студентов, парочки, что неспешно прогуливались вдоль торговых рядов, местные жители, наверняка вышедшие вечером за покупками — казалось, яблоку негде упасть. Всюду звучали разговоры, смех, среди всего этого гомона слышалось бренчание гитары — где-то выступали уличные музыканты. Жизнь била ключом. Запомнив слова Курамору, я представил, что нахожусь в Сибуе, и пообещал себе, что однажды обязательно побываю там. Курамору с Тачибаной потеряли голову от разнообразия уличной еды. Курамору, как и планировал, купил себе басаши. Я попробовать не рискнул — никогда не ел конину. Тачибана не мог определиться с тем, что же ему съесть. — Мы же только что поели, — мрачно заметил Имаи, наблюдая за тем, как Тачи, нахмурившись, разглядывает еду. На прилавке стояла тарелка с аккуратно разложенными на ней светло-желтыми нарезанными дольками. Я не понял, что это — больше всего походило на картофель, только с вырезанными в них отверстиями. — И? — Тачибана закатил глаза и обратился к продавцу. — Прошу прощения, а что это такое? — Караши-рэнкон, — громко, практически гордо заявил продавец — пожилой мужчина с густыми седыми усами. Должно быть, понял сразу, что мы не местные. — Корень лотоса, начиненный острой пастой из горчицы и мисо. — О, звучит вкусно! — Тачибана просиял и начал рыться в кармане в поисках кошелька. — Дайте два! Дождавшись Тачи, мы продолжили идти. Движение по улице было затруднительным из-за толпы, но не ощущалась никакой суеты. Атмосфера царила, скорее, праздничная, расслабленная. Помимо ларьков с едой, нам попадались магазины одежды и шумные идзакаи. Добрались до прилавков с сувенирами. Здесь продавались украшения, статуэтки, магниты, амулеты и прочая мелочь, в основном ручной работы. Но всеобщим вниманием завладел магазин, целиком и полностью посвященный Кумамону. Там-то и начался настоящий балаган. Всем хотелось купить что-нибудь на память о поездке. Ученики обступили прилавки так плотно, словно собирались скупить все. Курамору встал в очередь, чтобы успеть купить себе брелок с Кумамоном, пока все не разобрали. У Тачибаны пропало настроение — караши-рэнкон оказался горьким и несъедобным. Сжалившись над ним, Имаи даже не поленился купить для него дынную содовую, чтобы перебить вкус горчицы. Я бродил меж рядов, неспешно рассматривая продаваемые товары, пока не наткнулся на магазин, который будто обходили стороной — во всяком случае, его дверь не открывалась то и дело, как у остальных, а за витриной виднелся чистенький, приличный, но пустой, за исключением продавца и парочки посетителей, магазин. Подойдя ближе, я понял — это что-то вроде полноценного магазина сувениров, однако он не относился к тем, где продается разная мелочь. По аккуратной каллиграфическим витиеватым шрифтом выведенной надписи на латинице, которая красовалась на вывеске, и по тому, как держится продавец, я примерно понял, какие цифры можно увидеть на ценниках. Я не стал заходить, просто посмотрел через стекло — стало любопытно. Первым в глаза бросился набор для каллиграфии: старинная кисть с ручкой из резного чёрного дерева, свиток с изящной росписью, тонкий флакон с чернилами — все аккуратно уложено в обтянутый бархатом ложемент, помещенный внутрь деревянного ящика с золотыми уголками. Рядом — изящно раскрашенная шкатулка из древесины, с инкрустацией перламутром, с семью миниатюрными фигурками из слоновой кости. На табличке рядом надпись — «Окимоно, Семь богов счастья» И это еще не все — курильница для благовоний, портсигар с чернением и золотым вензелем, комплект старинных серебряных ложек. Но затем я заметил художественный набор. Его я увидел случайно. Когда взгляд скользнул по витрине в последний раз, в тот момент, когда я уже собирался уходить. В самом магазине, внутри большого стеклянного ящика, который запирается на ключ. Вопреки здравому смыслу, я вошел внутрь. Продавец, окинув меня коротким взглядом, тут же вернулся к своим делам. Вблизи набор выглядел невероятно. Чего только стоила коробка, выполненная из лакированного темного дерева — руки так и чесались провести ладонью по гладкой поверхности. Но содержимое восхищало не меньше. Набор пастели, каждая палочка которой обёрнута в тонкую бумагу тишью с мелкими надписями, обозначающими оттенки. Цвета редкие, такие не найти в обычных художественных магазинах — глубокий индиго, охристый песчаный, мягкий дымчатый серый, серебристый оттенок, напоминающий лунный свет. Рядом — старательно заточенные, графитовые карандаши разной степени твёрдости, с золотым тиснением на корпусах, деревянная ручка для туши с набором тончайших стальных перьев, акварельные краски в металлических кюветах и небольшой флакон с натуральным гуммиарабиком. Я рассматривал набор так, словно тот был из золота. Такое я только на картинках в интернете видел, даже не верилось, что вижу это собственными глазами. Такой набор, казалось, нельзя просто так купить, такое хранят в музее или, в лучшем случае, передают по наследству. — Вау, — тихо выдохнул я. — Это лимитированная коллекция, — повысив голос, заметил продавец, явно уловивший мое восхищение. — Шкатулка выполнена из лакированного палисандра. Пастель фирмы Sennelier. Ручка для туши из мадагаскарского эбена, очень плотная древесина, крайне устойчива к влажности. — А, вот как, — пробормотал я растерянно, так как и половины не понял. Палисандр, эбен? Я и слов-то таких не знал. — Прошу вас, не трогайте тут ничего руками! — воскликнул продавец. — Прошу прощения! Я вздрогнул от внезапно прозвучавшего рядом голоса. Это был Амано. Оказывается, вошел в магазин следом за мной, а я не заметил, увлекшись созерцанием набора. — Всё так красиво, что руки сами тянутся. — Амано отпрянул от витрины и состроил виноватую мину, от которой меня начало пробирать на смех. — Заслушался вас и потерял контроль, простите. Продавец недовольно хмыкнул, но все же продолжил разглагольствовать с крайне важным видом, словно всю жизнь ждал этого момента. — Сейчас лопнет от гордости, — прошептал Рин, закатывая глаза. Не знаю точно, услышал ли продавец, однако после этого он поутратил энтузиазм, а вскоре и вовсе умолк, принявшись за чистку фарфорового чайного сервиза. Скорее всего, услышал — вид у него стал весьма оскорбленный. — Пойдем отсюда, — бросив последний взгляд на витрину, предложил я и направился в сторону выхода. — Не трогайте руками! — передразнил продавца Рин, когда мы оказались на улице. — А что страшного случится? Мир рухнет? — Вещи в этом магазине явно не из дешевых, — объяснил ему я. — А этот парень, скорее всего, обычный продавец, а не владелец. Если что-то сломается, наверняка вычтут из его зарплаты. Рин фыркнул. — Да брось, этот набор заперт на ключ. Я бы не смог сломать его, даже если бы захотел. Этот парень. — Он показал пальцем через плечо. — Просто боялся, что мы запачкаем стекло. Будто вся его работа не заключается в том, чтобы это самое стекло полировать. — Забудем, — нахмурившись, отрезал я. Рин не стал продолжать, но, помолчав, вдруг спросил: — Тебе этот набор понравился? Еще бы. Вместо этого ответил уклончиво: — Ну, хорошая вещь. Вернувшись к остальным, мы остановились у киоска с украшениями ручной работы. Народу поубавилось. Рядом крутилась стайка девчонок с нашего класса. Амано подошел ко мне со спины, положил подбородок мне на плечо и сказал, вернее, даже прошептал мне на ухо: — Тогда почему ты расстроен? Женщина-продавец, показывавшая девочкам ассортимент, окинула нас с Рином заинтересованным взглядом. Я машинально повел плечом, мягко отстраняясь. — Вовсе нет. Но, конечно, я и вправду расстроился, хоть и старался держать свои чувства в узде. Амано снова читал меня как открытую книгу, и это раздражало так же, как и подогревало что-то внутри меня. — Расстроился, — словно передразнивая меня, повторил Рин. Я нахмурился — издевается, что ли? Но, взглянув ему в глаза, понял, что нет. В них я не увидел и намека на насмешку или что-то подобное, только внимательность. И еще молчаливая просьба. Ну же, скажи. — Он, наверное, стоит, как моя почка, — опустив взгляд, признался я. Рин открыл было рот, словно хотел что-то сказать, но не успел — Коидзуми, одна из одноклассниц, стоявших с другой стороны прилавка, увидев Рина, громко окликнула его. — Амано-кун! — крикнула она, взмахнув рукой в знак приветствия. — Выбираешь подарок для Асами? Девчонки захихикали в унисон, заставив меня невольно закатить глаза — чертов эффект Амано. — Ага, — улыбнулся тот и, понизив голос, обратился ко мне: — Кстати, а почему мы смотрим девчачьи цацки? Хочешь проколоть уши? Я в этот момент держал сережки — в виде миниатюрных серебристых полумесяцев в одной руке, и длинные серьги с фиолетовыми камушками в другой — и пытался понять, что из этого подойдет Аяно. — Вот эти попробуй, — ухмыльнулся Амано, протягивая мне смешные пластиковые серьги в виде ломтиков бекона. Я рассмеялся. — Они Тачи подойдут. — Подбираете что-то для девушки, молодой человек? — любезно поинтересовалась продавщица, и я кивнул. — Давайте я вам помогу. Она разложила передо мной несколько вариантов: разных цветов и форм. Вообще, от разнообразия у меня разбегались глаза. Недолго думая, я все же остановился на сережках в виде полумесяцев — они показались мне женственными и нежными, под стать самой Аяно. К тому же, какая, в самом деле, разница? Расплатившись, я поблагодарил продавщицу и сунул упаковку с серьгами в карман. Толпа, подгоняя, понесла нас дальше. Где-то впереди маячила макушка Курамору и слышалось ворчание Тачибаны, который до сих пор отплевывался от горечи съеденного рэнкона. Я улыбнулся, наблюдая за ними. Где-то за углом слышалась уличная музыка — бренчание гитары и чье-то пение тонули в шуме вечернего города. В воздухе витало ощущение чего-то лёгкого и мимолётного. Словно этот вечер, эта прогулка — всё это останется в памяти как тёплое пятно среди множества дней, заполненных рутиной, хлопотами и мыслями о будущем. Мне не хотелось возвращаться в отель. От ароматов, переполнявших улицу, и долгой прогулки разыгрался аппетит. — Может, поедим кастеллу? — предложил я, поворачиваясь к Амано. — Не хочется. — Тогда, может, данго? Рин отрицательно покачал головой. Из-за тени, отбрасываемой его волосами на глаза, я не мог понять их выражение, но что-то в его лице переменилось. Он тоже оглядывался по сторонам, но без особого интереса, словно ему все это наскучило. — Все в порядке? — обеспокоенно спросил я. Амано ответил без промедления: — Да, а что? — Теперь ты выглядишь расстроенным. Рин усмехнулся себе под нос, но ничего не ответил. Я начал нервничать и невольно мял руками упаковку с серьгами в кармане. Атмосфера вдруг резко изменилась. Несколькими минутами ранее Рин смеялся, казался воодушевленным, и пусть даже жаловался на продавца, зато не был таким молчаливо отрешенным. Может, ему что-то неприятное сообщили по телефону? Или что-то навеяло ему плохие воспоминания? — Что-то случилось? — Так эти серьги для Аяно? — вдруг спросил Рин. Я остановился, как вкопанный. Он тоже. Кто-то, кто шел позади, чуть не врезался в нас и обошел, чертыхнувшись на ходу. Так дело в этом? Неужели Рин… — Так…ты с ней теперь встречаешься? — спросил Рин и добавил, по-своему истолковав мое молчание. — Это ведь не такой сложный вопрос. Ему не терпелось услышать ответ — это читалось в его глазах, в его лице. Но, на самом деле, ответа я и сам не знал. После того поцелуя никакого разговора о статусе наших отношений не последовало. Аяно не называла меня своим парнем, я не называл ее своей девушкой. Я даже не думал о том, что такое нужно прояснять. Мы изредка виделись, гуляли по Кайто, а в конце прогулок она целовала меня на прощание. Иногда в щеку, но чаще в губы. Когда мы ходили в кино, она ложила свою голову мне на плечо и держала за руку, переплетая пальцы. Значило ли это, что мы встречаемся? Для взрослого это может быть очевидно, но для неопытного подростка, вроде тогдашнего меня — нет. Поэтому я и ответил, как подобает неопытному подростку, не смыслящему абсолютно ничего в подобных делах: — Вроде…Вроде да. Пауза. А затем Амано рассмеялся, но смех показался мне фальшивым. — Что значит вроде? Это как? — Я... — То есть, ты и сам не знаешь? Я отвел глаза, не выдержав его взгляд. Я не понимал, к чему ведет Рин. И разговор этот мне не нравился. — Мы просто не говорили об этом. — Так, значит, тебе все равно, — заключил Амано, отходя от меня на шаг. От этого и от холода, прозвучавшего в его голосе, меня вдруг пробрали мурашки. Как обычно, я не смог найти нужных слов, чтобы объясниться. Потому что не знал, за что, собственно, мне нужно объясняться, и потому что видел, что Амано собирается уходить. — Слушай, я пойду. — Тон у него снова стал будничным, он и сам не хотел продолжать этот разговор. — Куда ты? — Поймаю Хайтани. — Порывшись в кармане, Амано извлек что-то из него и вложил мне в руку. — Это тебе. — Давай я с тобой! — Не надо, — отрезал Амано и ушел, оставив меня там одного. Вложенной в мою руку вещью оказался маленький плюшевый брелок с Кумамоном. Я еще долго смотрел на него, пытаясь переварить произошедшее, и не сразу заметил, что за всей этой картиной с вопросительным выражением лица наблюдал продавец за прилавком с десертами. — Кастеллу, пожалуйста, — вздохнул я, доставая кошелек. — Одну порцию.

***

Старая деревянная дверь жалобно скрипнула, когда я, вернувшись в отель и ворвавшись в комнату, захлопнул ее со всей силы. Только, когда я оказался наедине с собой, смятение, копившееся внутри с момента ухода Амано, вылилось в злость и вырвалось наружу. В сердцах пнул ближайшую к себе кровать. Та сдвинулась с места, и рюкзак, что и так лежал на самом краю, с глухим стуком рухнул на пол. Я гулял по улице Шимотори еще около часа после того, как Рин ушел. То и дело мелькало знакомое лицо — раскрашенная физиономия Хайтани, все еще таскающегося хвостиком за Сато-сан. Амано я больше не видел. Либо они с Хайтани уже поговорили, либо на тот момент Рин его еще не нашел, либо… Тут я невольно нахмурился. Либо разговор с Хайтани стал всего лишь предлогом, чтобы уйти. Ворох бесконечных вопросов в моей голове — что происходит с Амано? Что за внезапные перемены? Что так заставило его перемениться в лице, едва между нами скользнуло упоминание Аяно? Что, черт возьми, происходит в его голове? Догадка, которую я не успел обработать в моменте, оформилась в запоздалую мысль — неужели ревнует? Это казалось невероятным. С чего вдруг Рину ревновать меня, да и к тому же открыто это демонстрировать? Я пытался убедить себя в том, что даже если это ревность, то разве что дружеская. Как, к примеру, Мабучи ревновал меня к компании Амано. Или Тачибана ревновал Амано ко мне. Однако... Несмотря на то, что я пытался отбросить эту мысль, она уже засела в голове. И что-то подсказывало мне, что то, что испытывали Тачи и Мабучи, чувство совершенно другого рода. И тогда я впервые допустил мысль, от которой почувствовал странную внутреннюю пустоту, а злость иссякла, сменившись усталостью. Я опустился на пол, стоять на ногах не оставалось сил. Сел рядом с кроватью, рядом с валяющимся рюкзаком. Рин чувствует ко мне то же самое? В вещах, что вывалились из полуоткрытого рюкзака, я узнал одежду Амано. Выходит, я пнул его кровать. Сам себе в этом не отдавая отчет. Сначала я правда хотел навести порядок, затолкать одежду обратно и вернуть рюкзак на место. Но, едва дотронулся до распластавшейся по полу темной ткани, как вдруг понял, что это футболка Амано, и, словно повинуясь неясному порыву, прижал ее в лицу. Ткань казалась слегка потрепанной — наверное, в этой футболке Рин спал. И, к счастью, ее он уже надевал, поскольку она пахла им. Это была смесь чего-то свежего, как остатки стирального порошка, и более глубокого, теплого аромата кожи. Ткань хранила в себе что-то еще — слабый след парфюма, уже впитавшегося в хлопок, и легкую солоноватую нотку, почти неуловимую, но почему-то пробирающую до мурашек. Запах Рина — такой знакомый и полюбившийся, тот самый, что я ощущал, когда он оказывался слишком близко. Я вдохнул его. И снова. Глубже. Словно пытался впитать его в себя, удержать как можно дольше. Закрыв глаза, представил, что прижимаю его к себе. Совсем недавно Рин обнимал меня. Недолго и так неожиданно, что я не смог этим как следует насладиться. Вдыхая его запах, я практически касался его, будто он находился рядом. Я почти чувствовал его теплое дыхание, щекочущее мое ухо, слышал стук его сердца, смешивающийся с моим собственным, представлял, как он подходит ко мне сзади, кладет подбородок на плечо, я поворачиваю голову, и он целует меня — нежно, медленно и долго. Я представлял это, забыв обо всем. Только фантазируя, я мог делать все это — наслаждаться Рином — совершенно безнаказанно. Я мог бы делать это и дальше, наверное, несколько часов к ряду. И, наверное, я бы ничего не заметил, если бы не громкий, почти что оглушающий звук хлопнувшей двери. Рин в моих объятиях рассыпался, как рассыпается зеркало, ударившееся об твердую поверхность, и мираж исчез. Исчез и пьянящий аромат, и пелена перед моими глазами, пропала заложенность в моих ушах. Остался только звук медленных шагов в мою сторону и до боли знакомый насмешливый голос: — Вот так сюрприз.