Солнечные блики в твоих медовых глазах

Последний день перед каникулами я пропустил, оставшись дома. По двум причинам. Во-первых — я действительно заболел. Во-вторых — не хотел сталкиваться с Амано. После того, что я сделал той ночью, отрицать очевидное стало невозможно. Догадка, посетившая меня еще тогда, летом, после нашей с Амано встречи в комбини, оказалась единственно верной. Я влюбился в него. Я так долго пытался убедить себя, что это не любовь. Ведь никогда прежде я не испытывал ничего подобного и просто не знал, с чем сравнить. Пока половину каникул проводил в постели, изнемогая от лихорадки, я гнал от себя назойливые мысли о том, что все это может оказаться правдой. Однако, стоило болезни отступить, а голове — проясниться, я проснулся и просто понял: это правда. Первый раз, когда я его увидел. Когда хотел заговорить, но не мог, словно его окружал какой-то невидимый барьер. Как караулил его в гардеробной, сам не зная, зачем. Как чуть не свалился в обморок, стоило ему повернуться ко мне, чтобы попросить ручку. То, каким счастливым я почувствовал себя, когда понял, что он знает мое имя. Или то, как хорошо мне было, когда мы сидели в его комнате и слушали Fleetwood Mac. И то, как я представлял, как ласкаю его и как он ласкает меня. Паззл сложился. Это осознание раздавило меня. Несколько дней я лежал в своей комнате с задернутыми наглухо занавесками. Поднимался только, чтобы сходить в туалет или попить воды. Когда стало чуть лучше, я начал понемногу есть. Все остальное время слонялся по дому, смотрел телевизор в гостиной или курил в саду — благо тетка с дядей, прихватив детей, уехали отдыхать на новогодние каникулы. Поэтому я остался в полном одиночестве, наедине с пожирающими меня мыслями. Когда стало совсем невмоготу, я вернулся к рисованию. Вернее, сначала я достал все спрятанные портреты Амано и принялся их рассматривать. Теперь, когда я осознал свою любовь к нему, портреты казались мне прекраснее во сто крат. И когда я сидел, окруженный сотней нарисованных Амано Ринов, я думал: каким же идиотом надо быть, чтобы не понять очевидное. Моя любовь к нему виднелась в каждом портрете, в каждой линии, в каждом выбранном ракурсе. Не просто восхищение, симпатия — мое сердце билось быстрее, стоило мне прикоснуться к любому из рисунков, провести ладонью по нарисованному лицу. Тогда я, подготовив чистый лист, начал рисовать его снова. И, хоть я и делал это сотню раз, ощущалось это совершенно по-другому. Я, словно завороженный, выводил его черты, с особой нежностью и трепетом. Проводил рукой по поверхности бумаги и почти что чувствовал, как прикасаюсь к его теплой щеке, к его наверняка мягким губам, представлял, как касаюсь его волос. В тот момент я словно сошел с ума. Меня переполняли эйфория и возбуждение. На глазах даже выступили слезы. Но стоило мне закончить портрет, эти чувства исчезли, а их место заняли тоска и ощущение безысходности моего положения. Поэтому я, собрав все портреты, сложил их в папку и снова спрятал. Тогда, утром, после того, как я уехал к себе, Амано мне позвонил, но я не ответил. Ограничился коротким сообщением о том, что слегка приболел и в школу не приду. Рин в ответ предложил приехать, привезти лекарств, но я отказался. В день Рождества он позвонил снова — пригласил домой на ужин, сказал, что госпожа Рёко будет мне рада. Я отказался снова, сославшись на то, что не хочу кого-нибудь заразить, хотя это было правдой только наполовину. В канун нового года мы списались и обменялись поздравлениями. После этого Рин писал мне несколько раз: спрашивал, как мое самочувствие, поделился песней, спросил, не хочу ли я сходить в кино. Мне стоило огромных усилий ему не отвечать. Ведь вместе с осознанием чувств ко мне пришло и понимание того, что они безнадежны и безответны. По правде, я не знал, как мне теперь себя вести. Раньше было проще — я обманывал себя, называл это чем угодно, но не любовью. Надеялся, что эти странные чувства к Рину пройдут. Но стало ясно: этого не будет, пока мы близки. Мне казалось, что стоит мне посмотреть ему в глаза хоть на секунду, он все поймет. Прочитает даже в мимолетном взгляде. Самым логичным решением мне казалось свести наше общение на нет. Логичным, но практически неосуществимым. Если бы это решил сделать Рин, я бы как-нибудь смирился. Но сам я не мог. Снова держаться поодаль, наблюдать издалека, после того, как мы стали близки — мне становилось плохо от одной только мысли об этом. Но, пока я его игнорировал, во мне теплилась малодушная надежда на то, что Рин вычеркнет меня из своего круга, приняв напускное равнодушие за истинное. Надеялся, что он просто утратит интерес. У него ведь куча друзей. Помимо привычной компании в лице Тачибаны и остальных, Амано был в приятельских отношениях со всеми. Ему точно не составит труда завести еще пару-тройку друзей. Вряд ли я ему необходим. Так я думал. И, так как оборвать связь с Амано самостоятельно я не мог, я решил, что если при следующей встрече — после длинной дистанции, образовавшейся между нами во время каникул — Рин подойдет сам, то я останусь рядом с ним, независимо от того, как мне будет тяжело. Но если нет — я не стану и настаивать, это будет означать, что мое присутствие рядом с ним ему вовсе необязательно. То есть, по сути я решил пустить все на самотек. А еще где-то в глубине души хотел проверить, важен ли я для него вообще. Конечно, сейчас, вспоминая это решение, я смеюсь над самим собой. Нелепая попытка слабого человека сбросить с себя ответственность. Но я никогда не был сильным. Рин — самая главная моя слабость. Единственный важный для меня человек. Я целиком и полностью в его власти, с самой первой встречи. И моя зависимость от него усилилась, когда я в полной мере осознал природу своих чувств.

***

В начале января Кайто просто утопал в снегу. Там бывали особенно снежные зимы, но в тот год погода превзошла саму себя. Округу замело так, что городские службы едва справлялись. На дорогах образовывались немыслимые пробки. Поэтому в первый день нового триместра я простоял на автобусной остановке добрые полчаса, а когда добрался до школы, пропустил почти весь первый урок. Врываться в класс в конце, когда до звонка от силы минут двадцать, не стал. Решил, что дождусь звонка в гардеробной. На телефон пришло сообщение. Мабучи написал, что о моем прогуле сообщили учителю Кусакабэ. Я смотрел в экран мобильника и мрачно думал о том, что учитель, наверное, уже позвонил тетке. Или позвонит в ближайшее время. Снова придется выслушивать. Первый день не задался с утра. Волнение поднималось в груди. Не только из-за грядущего нагоняя. Но и из-за того, что скоро я увижу Рина. В последние дни мы не разговаривали вообще. Остальные, к слову, тоже меня не искали. Ни Тачибана, ни Курамору. Я чувствовал по этому поводу одновременно и разочарование, и облегчение. Я думал, что все идет так, как я ожидал — все они на меня забили. Несмотря на этот печальный факт, я был в какой-то степени воодушевлен. Я никогда не боялся остаться один. Если бы не прилипший ко мне Мабучи, я бы так и остался одиночкой. И в своем будущем одиночестве я видел плюсы: полностью сосредоточусь на учебе и рисовании, если будет время, устроюсь куда-нибудь на полставки, продолжу откладывать деньги, вернусь к своему плану по побегу из Кайто, который вынашивал с двенадцати лет. Все не так страшно, успокаивал я себя. Остался один триместр средней школы и три года старшей. Кто знает, что может произойти за это время? Может, Амано переедет? Или случится чудо, и перееду я? Ну, вдруг тетка взбесится и сдаст меня в детский дом или в какой-нибудь интернат? Мысль об этом веселила, но не могла унять переживания. Страшно хотелось курить. Я снова потянулся к мобильнику в кармане, чтобы проверить время — уж больно долго тянулись эти двадцать минут — как вдруг услышал звук шагов, где-то за рядами заваленных верхней одеждой вешалок. Пронеслась мысль: нет, это не он. Но все равно я почему-то замер, словно так мог стать невидимым, хотя прекрасно понимал, что тот, кто находился за вешалками, мог быть кем угодно, необязательно Амано. Однако это был он. Наконец он появился в проеме между вешалками, повернулся и зашагал ко мне, на ходу стряхивая снег с волос. Щеки и кончик носа у него розовели, и это особенно сильно выделялось на его бледной коже. И несмотря на то, что он выглядел, как обычно, с иголочки, одетый в выглаженные черные брюки и дорогой с виду темно-серый джемпер, в целом, у него был довольно измотанный вид. В ушах виднелись наушники, но я и так понял, что он слушал музыку — по едва слышному потрескиванию, раздававшемуся в тишине гардеробной. Меня в тот момент, пока я наблюдал за ним, посетило ощущение дежавю. Все это ведь случалось раньше — и опоздание, и гардеробная, и встреча с ним. Казалось, я вижу все наперед: вот Амано закончит поправлять свои волосы, дойдет до выхода и уйдет, мельком взглянув в мою сторону. Я был готов к этому. Однако я ошибся. Амано поднял взгляд на меня и резко остановился. Явно не ожидал, что столкнемся. Он снял наушники и вдруг улыбнулся — тепло, радостно и даже с некоторым...облегчением. А затем в несколько шагов преодолел разделявшее нас расстояние и заключил меня в объятия. — Ты пришел! — сказал он, хлопнув меня по спине. — А Тачи уже написал мне, что тебя нет. — А, да, опоздал. — Я глухо говорил ему в плечо. От неожиданности я неловко попытался отстраниться, но в итоге отдавил ему ногу. — Прости. — Да ничего, — смущенно пробормотал Рин, отпуская меня. — Ну, я...в общем-то, тоже прилично опоздал. Выглядел он немного виноватым. Наверное, не ожидал такой реакции. В этом, на самом деле, ничего такого нет — просто дружеское объятие. Однако сердце забилось так часто, словно я пробежал стометровку. Я скользнул взглядом по лицу Рина, невольно задержавшись на губах. На них виднелись маленькие, красноватые ранки — он их часто кусал, например, когда нервничал или над чем-то раздумывал. И тогда, глядя на меня, он снова их кусал. Стоило огромных усилий смотреть ему в глаза. — Как...Как самочувствие? — осторожно произнес Рин, прерывая молчание. При этом его голос слегка дрожал. Тогда я подумал, не послышалось ли мне. — Я в норме, — ответил я, стараясь звучать непринужденно. — Как каникулы? Рин открыл было рот, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Затем устроился рядом, присев на подоконник. Я разглядывал собственные ботинки, руки, плитку на полу. По телу разливалось странное чувство нервозности. Словно не знаешь, куда себя деть. Думал о том, почему именно сейчас время идет так долго. Вскоре Амано ответил. —Да ничего особенного, — говорил он безучастным тоном, практически скучающим, словно ему больше всего на свете не хотелось обсуждать каникулы. — Ты лучше скажи, куда пропал. Я же тебе столько писал... — Я просто... Я запнулся, не определившись с ответом. Не то что бы я не думал о возможности такого вопроса со стороны Амано. Я перебирал их все в голове, вот только в момент разговора с ним они казались глупыми отговорками. Впрочем, так ведь оно и было. Сказать, что был занят? Бред, Рин ведь не дурак, нацарапать смс в ответ — дело пяти секунд. Не увидел сообщение? Забыл ответить? Глупости. — И звонил тоже, — продолжал он. — Ты что, меня избегаешь? — Хах, что? Нет, конечно. С чего ты взял? Жаль, что лгать я особо не умел. И сказанное так и сочилось фальшью. Амано это понял. Я чувствовал это в его взгляде, словно прожигающем меня насквозь. — Скоро звонок. — Я закинул сумку на плечо и хотел было развернуться к выходу. Хотел поскорее оказаться в прохладном просторном коридоре. В гардеробной вдруг стало нечем дышать. — Давай пойдем в класс, не хочу опоздать и на следующий урок. Но и шагу не смог ступить — Рин преградил мне путь. Просто встал впереди, скрестив руки на груди. — Звонок только через десять минут, — тихо произнес он. И что-то в его взгляде, в его голосе настораживало. Что-то подсказывало мне, что просто так, не ответив, я не уйду. — Подышать хочу, — выпалил я, шагнул вперед, думал, он отойдет в сторону. Но Рин не пропустил меня. Я только сократил расстояние между нами. А затем он приблизился. Я отступил назад и врезался в подоконник. — Осторожнее, — прошептал он, взяв меня за предплечье. Его голос тогда прозвучал так...нежно? Таким же было и прикосновение. Что-то внутри меня болезненно сжалось. Мысли путались. Я не понимал, что происходит. Понимал только то, что происходит что-то странное. Что Рин ведет себя не так, как характерно ему. Происходит что-то, что просто не могло быть между ним и мной. — Так...ты ответишь? — спросил он. — Что? — переспросил я. Думать получалось только о том, что его рука все еще покоилась на моем предплечье. Рин терпеливо повторил свой вопрос: — Почему ты мне не отвечал? Потому что люблю тебя, мгновенно подумал я, но в жизни в этом не признаюсь. Пришлось лгать напропалую, что я так ненавидел. Придумывать на ходу. — У меня...У меня что-то с телефоном было. Какая-то поломка... Но Рин тут же меня перебил. — Врешь. Тихий голос, у самого уха. Словно шелест. А после — меня словно ударили под дых, до того перехватило дыхание, и по телу пробежало стадо мурашек. Потому что в следующую же секунду я оказался прижат к стене. Ну, если быть точнее, Рин уперся обеими руками в стену за моей спиной, таким образом отрезая мне пути к отступлению. Меня он не касался, но был невообразимо близко. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего — так, что я чувствовал его дыхание. Если бы я подался чуть вперед, смог бы прижаться к нему всем телом. Поэтому я вжался в стену настолько, насколько это было возможно. — Ну так что? — произнес он с вызовом и слабо улыбнулся. Сухая кожа на его губах натянулась, еще немного — и из недавно запекшейся ранки начнет сочиться кровь. — Теперь могу рассчитывать на честный ответ? Вот оно что. А я ведь на миг — самую малость — подумал, что он хочет меня поцеловать. Тут же мысленно упрекнул себя. С чего вдруг? Да еще и в школе, в гардеробной, куда может заявиться вообще кто угодно. Но в голове зазвенело колокольчиком — но и прижимать своего друга к стене не совсем нормально? Никто же так не делает со своими друзьями, так ведь? Но Рин вовсе не собирался этого делать. И больше не приближался. Просто навис надо мной и улыбался, явно наслаждаясь сложившейся ситуацией. — Это был честный ответ, — ответил я. Получилось не совсем убедительно. Но я вряд ли бы смог оставаться убедительным, будучи в такой близости с ним. Это была чертова пытка. — А мне так не кажется. — Рин склонился ко мне сильнее, заставляя смотреть в глаза. — Ты такой с того дня. Ну, помнишь, когда ты у меня ночевал... Воспоминания о той ночи пронеслись в голове. Вспоминать стыдно, а говорить об этом с Рином — и подавно. Вдруг он что-то услышал? Я вдруг понял, что если останусь тут еще дольше, станет тесно в штанах. — Это здесь вообще ни при чем, — запротестовал я, стараясь не выдать панику в голосе. — Слушай, не понимаю, к чему это все. Я же сказал, что сломался телефон, вот и все. Я хотел было выбраться из ловушки, созданной Рином, однако необходимость в этом пропала. Он сам меня отпустил. Присев на подоконник, он сунул руки в карманы и молча за мной наблюдал. А я направился к выходу. Я благодарил Бога, вселенную, вообще все на свете за то, что в тот день надел более длинную рубашку — за ней пряталось все то, что надо было скрыть любой ценой. Костяшки на пальцах белели — до того крепко я сжал лямку сумки. Лишь бы Рин не заметил, что пальцы дрожат. И что всего меня колотит мелкая дрожь. — Ты идешь? — спросил я, обернувшись. Что и следовало ожидать, он тут же беззаботно улыбнулся. Свой фирменной улыбкой. Словно не зажимал меня только что, словно девчонку. Словно только что снова натянул на себя излюбленную маску вежливого сдержанного парня. Зайди сюда Тачи или кто-то еще, ни за что бы не догадался, что тут происходило минуту назад. И голос у него переменился. Не дрожал, не был слишком тихим. Он снова говорил как обычно. — Неа, ты иди. Я догоню. — Ладно, — бросил я и развернулся. Вдогонку донеслось: — Это из-за той шутки, да? — Ты о чем? Я и так прекрасно понял, о какой шутке идет речь. Но раз уж играть дурачка, то до конца. Не за чем Рину знать, что я тогда воспринял все всерьез. Что я вообще все воспринимаю всерьез. — Ты же понял, — устало возразил он. Я отвернулся к двери — щеки снова предательски горели. — Я же тогда пошу... — Это тоже тут вообще не при чем, — перебил его я. Рин в ответ закатил глаза. — А мне кажется, что ты снова врешь. Все ты понимаешь. Я ушел прежде, чем он успел сказать что-то еще. Не мог больше это выносить. Я несся по коридору, пытаясь вспомнить свое расписание, пытаясь сосредоточиться на предстоящих занятиях — совсем не время ведь отвлекаться. В класс я пришел первым — перемены одноклассники коротали в кафетерии или в коридорах — устроился за первой партой и уткнулся в учебник. Так я провел все уроки в тот день. Упрямо не позволял лишним мыслям меня отвлекать. Дома все-таки получил нагоняй от тетки за пропуск первого урока. Затем принялся за домашнее задание, с которым просидел допоздна. И только, когда ночью в попытках уснуть пялился в потолок, позволил себе подумать: Что это, нахрен, было?

***

Все последующие дни с Амано мы не пересекались. Вернее, не разговаривали и не оставались наедине. Я завел привычку садиться за первой партой — так лучше получалось учиться, к тому же так у меня получалось не смотреть на него. Ничего не отвлекало. Тогда я на какое-то время позабыл о своем решении. Я имею ввиду, то, что после каникул Рин подошел ко мне первым. Это ведь означало, что я не буду прерывать наше общение. Но то, что произошло между нами в гардеробной, провело некую черту. Между нами тогда появилось что-то незримое, неясное. Я вспоминал все совместные моменты и думал, было ли раньше такое? И, на самом деле, многое приходило на ум. Но чем больше я размышлял, тем сильнее запутывался. Тогда я впервые злился на него. На уроках, когда он сидел сзади, отчего-то мне казалось, что он смеется надо мной. Шепчется со своими друзьями, рассказывает им о том, как я мямлил и краснел, прижатый к стене гардеробной. Я знал, что скорее всего это не так, во мне лишь говорила моя неуверенность. Если я слышал, что кто-то за спиной смеется, думал, что смеются надо мной. Это происходило само по себе. Время от времени я смотрел на него украдкой, и меня бесило его спокойствие. То, каким невозмутимым он был, выводило из себя. Я был уверен — подойди я к нему поговорить, он сделает вид, что ничего такого не произошло. Но одно я понял давно: Амано Рина так просто не прочитать. Между нами воцарилось долгое молчание. Я, как и следовало ожидать, остался один. Я ходил на уроки, продолжал посещать художественный кружок, взялся с новыми силами за учебу. Сидел за домашним заданием допоздна, а все свободное время уделял рисованию. В общем, был так занят, что на время мои размышления об Амано отступали. Размышления, но, конечно, не чувства. На последнем занятии в художественном кружке Хайтани снова позволил выбрать тему рисунка самостоятельно. — Полная свобода! — провозгласил он в начале занятия и уселся за свое излюбленное место. В кабинете стояла тишина, прерываемая лишь тихо звучащей из колонки музыкой, чьим-то редким покашливанием и звуком перелистываемых страниц — это Хайтани, по обыкновению закинув ноги в ботинках на стол, листал какой-то художественный журнал. Перед тем, как приступить к делу, я осмотрелся — хотел узнать, что рисуют остальные. Кимура, парень на год младше меня, в очках и с мышиного цвета волосами, аккуратно ставил разметки на холсте — как я понял, он собирался рисовать натюрморт. Танизаки, девушка-старшеклассница, что постоянно строила глазки Хайтани, со скучающим видом точила карандаш, то и дело бросая заинтересованные взгляды в сторону куратора. Эта девчонка появилась недавно, особого рвения в ней я не заметил, но что-то подсказывало мне, что она тут вовсе не ради рисования. Мурано, ничего не наметив предварительно на холсте, просто размазывала по нему краски, впрочем, не изменяя себе. Больше никого не было. В последнее время членов кружка стало катастрофически мало. Я связывал это с увеличившейся учебной нагрузкой. Как бы то ни было, мне было все равно. Меньше людей значит больше персонального внимания от куратора к каждому ученику. Вот только Хайтани будто и сам утратил интерес. Практически на каждом занятии мы сами выбирали тему рисунка. Хайтани все это время листал журналы или смотрел в экран смартфона. Он также активно комментировал наши рисунки, но все же что-то было не так. Наверняка, думал я, расстроен, что нас осталось так мало. Вздохнув, я вернулся к своему все еще пустому холсту. Никаких идей в голову не приходило. И я принялся за то, что любил больше всего. Очень скоро я закончил портрет. Отстранившись, я рассмотрел его. Изображенный на бумаге узнавался невооруженным взглядом: живо блестящие миндалевидные глаза, ровный нос и слегка проступающие очертания скуловых костей, чуть приоткрытый рот, прилично отросшие пряди черных волос, обрамляющие лицо, широкие плечи и ключицы, выглядывающие из-за ворота рубашки. Мне захотелось рассмеяться. Сам не заметил, как нарисовал очередной его портрет. Уже наверное сотый по счету. Хотя изначально этого не планировал. Амано смотрел на меня с холста серьезно, чуть исподлобья, прямо как тогда, в гардеробной. В реальность меня вернул Хайтани. Хлопнув в ладоши, он привлек внимание нас четверых к себе. Занятие подходило к концу, а значит куратор собирался пройтись и посмотреть работы. По спине пробежал холодок — я вдруг вспомнил, что Хайтани-то с Амано знаком. Точно узнает. Пока Хайтани комментировал работу Кимуры, я, схватив ластик, поспешно стер лицо с портрета — глаза, брови, нос, рот. Все остальное трогать не стал. Это было досадно — черты лица вышли почти что идеальными. К тому моменту, когда Хайтани подошел ко мне и склонился к моему рисунку, вместо лица у Амано зияла пустота. Выглядело это одновременно устрашающе и завораживающе. По большей части, странно. Я думал, что Хайтани раскритикует получившееся в пух и прах. — Ого, — вдруг воскликнул он и внезапно ободряюще хлопнул меня по плечу. — Наконец-то ты уловил суть. Я бросил на куратора непонимающий взгляд. Он пояснил: — Я так и думал, что ты возьмешься за автопортрет. В прошлый раз ты мне его так и не сдал. — Не позволив мне вставить и слова, он продолжил: — Отличная работа, парень! Сказав это, Хайтани улыбнулся — тепло и с гордостью — хлопнул меня по плечу еще раз и последовал к старшекласснице. Она все это время выжидающе смотрела на нас, накручивая локон на палец. Сначала я ничего не понял. Но, когда снова взглянул на свой рисунок, стало очевидно: лица-то нет, спутать с Амано можно даже меня. Тем более, у нас у обоих были одинаковые прически. С тех пор, как Рин сказал, что длинные волосы подошли бы мне тоже, я перестал их стричь, и волосы быстро отросли до плеч. Мы с Амано были почти одного роста. Он был ненамного крупнее меня. Если так подумать, нас с ним можно было легко спутать, например, со спины. Сначала я хотел признаться Хайтани, что вообще-то рисовал не автопортрет, но передумал. Меня не смутило даже то, что по сути я сдал эту тему по ошибке и случайно обманул куратора. Я просто не хотел это менять. Осознание того, что хоть в чем-то мы с Рином похожи, согревало меня. Поэтому Хайтани правду так и не узнал. Вскоре занятия закончились, все стали расходиться. Хайтани удалился самым первым, напоследок поручив мне закрыть кабинет. А я остался, чтобы еще порисовать. Еще я хотел раскрасить портрет. Когда я закончил, уже стемнело. Собравшись, перед тем, как подняться с места, я бросил взгляд на дверной проем, словно там вот-вот кто-то должен был появиться. Какая-то странная надежда. Что, если... Но, конечно же, там никого не было.