Солнечные блики в твоих медовых глазах

Когда я оказался перед домом Амано во второй раз, я чувствовал себя гораздо свободнее, чем в первый. Потому что, ну, на этот раз я пришёл не без приглашения, к тому же, не напросился, а Рин пригласил меня сам. Поэтому я позвонил в дверной замок и ждал ответа, будучи невероятно воодушевленным. Как и в прошлый мой визит, меня поприветствовала Канья. Она выдала мне домашние тапочки и предложила сразу идти в комнату Рина, а сама удалилась. Я немного поколебался, потому что мне казалось не совсем правильным зайти, не поздоровавшись с госпожой Рёко, однако я вспомнил, что на лужайке не заметил автомобиль, так что сделал вывод, что скорее всего она уехала. Я поднялся по лестнице и, пока шёл по коридору к комнате Рина, сбавил шаг, чтобы по дороге лучше оглядеться. В прошлый раз я был слишком взволнован реакцией Амано на мой неожиданный визит, так что до пристального изучения дома мне не было дела. Однако хотелось узнать, что же ещё есть на втором этаже. Комнат в доме Амано много. В два, даже в три раза больше, чем в доме семьи Масуда. Многие из них были заперты, и к ним я не приближался, но в распахнутые двери осторожно заглядывал, не переступая порог. Так я понял, что на втором этаже располагались многочисленные спальни, которые наверняка пустовали и использовались как комнаты для гостей, огромная библиотека, гардеробная, ванная и даже прачечная. Честно говоря, я не знал, какие ещё комнаты, кроме перечисленных, могут понадобиться в жилом доме, и понятия не имел, для чего тут ещё и третий этаж. Дом действительно был огромный, особенно для семьи из двух человек. Даже если предположить, что Канья тоже здесь живёт, всё равно слишком много места. Я постучал в дверь и, дождавшись ответа, повернул ручку. — Привет. — Привет, — тут же послышался голос Рина. Он сидел за столом и печатал что-то на ноутбуке и поздоровался со мной, быстро обернувшись. — Проходи. Мы не виделись всего неделю, но Рин за это время заметно изменился. Вернее, он отстриг свои длинные волосы, и теперь они были короткие, совсем как на втором году средней школы. Этот факт меня не расстроил, скорее, несколько удивил, наверное, я просто привык к тому, как они касались его плеч и слегка загибались вверх. Но Рину и короткая стрижка неимоверно шла. Комната его была такой же, как и в прошлый раз: всё тот же лёгкий приятный беспорядок, наушники на прикроватной тумбе, банка колы в качестве пепельницы на подоконнике, только, кажется, пластинок стало ещё больше, а ещё отсутствовала одна деталь — со стены исчез тот самый постер Амано Рюсэя. Я не стал стоять столбом и аккуратно присел на краешек кровати. Рин продолжал печатать, делал он это долго, потому что пользовался только левой рукой. Тогда я снова вспомнил об истории с переломом. — Сейчас, я... — Рин коротко на меня взглянул и потянулся рукой к мышке, нажал пару раз, затем, подождав, закрыл крышку ноутбука. — Всё, я свободен. Он обернулся ко мне, прокрутившись в кресле. Выглядел он, к моей радости, отдохнувшим и безмятежным. Солнечный свет, падающий из окна, мягко очерчивал его тонкие черты, золотистыми бликами проходился по медовым радужкам. — Ну, что хочешь послушать? — спросил Рин, прервав молчание. Я немного встрепенулся и сначала не понял, что он имеет ввиду. Затем он встал с кресла и подошел к стеллажу с проигрывателем, тогда я вспомнил — он же говорил, чтобы я приходил послушать музыку на виниле. Рин принялся перебирать пластинки. Я подошел и устроился с противоположной стороны стеллажа, облокотившись о стену. — Давай что-нибудь на твой вкус. — Так...Ну, тогда эту. Он выудил из плотной стопки одну из пластинок. На обложке виднелась надпись Fleetwood Mac — Rumours. Я, словно завороженный, наблюдал за тем, как он вынимает диск из плотного картонного конверта, держит его за края, стараясь не касаться зеркальной поверхности, и аккуратно ставит его на поверхность проигрывателя, центральным отверстием устанавливая на шпинделе. Затем он, крайне сосредоточенный, покрутил регуляторы и взял маленькую щеточку, лежавшую рядом с проигрывателем. — Пыль может испортить звук, — объяснил он, бросив на меня мимолетный взгляд, и плавно провёл пару раз щеткой по канавкам. — А это, — продолжил он, указав на небольшой рычажок, торчавший над поверхностью проигрывателя, с тонкой иглой на конце. — Называется тонарм. А игла — это звукосниматель, он считывает звуковые дорожки на пластинке. Тонарм отвечает за то, чтобы игла правильно опускалась на пластинку и двигалась по ней, следуя звуковым канавкам. Проще говоря, это та часть проигрывателя, которая как бы читает музыку с пластинки. — Понятно, — улыбнулся я. Амано осторожно взял тонарм за его изогнутую часть и подвинул к краю пластинки. Затем, чуть подождав, он мягко отпустил его, и игла коснулась поверхности диска. Послышался щелчок, а за ним — тихий шорох. Рин покрутил один из регуляторов, должно быть, громкости, и тогда я услышал. Музыка наполнила комнату тягуче и неторопливо, так рассветное солнце заглядывает в комнату, заливаясь в щели между неплотно задернутыми занавесками. В музыке этой чувствовались тепло и жизнь. Не то, что бы наушники передавали меньше деталей — они просто делали это как-то иначе. Там звук как под увеличительным стеклом, чёткий, но холодный. А здесь — мягкий, шелковистый, и каждый щелчок, каждый шорох — словно его неотъемлемая часть, именно то, что делает его таким настоящим. Казалось, что негромкий нежный голос исполнительницы не проигрывается с пластинки, а звучит где-то совсем рядом, в двух шагах, и поёт она только для нас двоих. Каждый инструмент, казалось, занимает своё место в комнате. Гитара где-то справа, барабаны позади, а бас словно обволакивает всё вокруг. Я смотрел, как плавно вращается пластинка, слушал этот полный, чуть шероховатый звук, смотрел на улыбающегося Амано и думал, что ничего подобного раньше не испытывал. Даже рот открыть не мог — перебивать такое звучание казалось почти кощунством. Амано уселся прямо на пол, на ковер, прислонившись спиной к кровати, и я устроился рядом с ним. Некоторое время никто из нас не произносил ни слова, мы просто слушали музыку, в полной тишине. Мне было так уютно, хотелось провести вот так целую вечность, переслушать всю коллекцию пластинок Рина, сидя с ним бок о бок. Краем глаза я смотрел на него. Его рука покоилась на ковре, в такой опасной близости с моей. Я чувствовал исходящий от его тела легкий аромат свежести. И в этот самый момент я подумал, ни с того ни с сего, и это было, словно навязчивое желание прыгнуть под мчащийся поезд, желание, которое беспричинно появляется в голове, что-то из разряда а что если: что, если подвинусь ближе, совсем чуть-чуть, поверну голову и наклонюсь? Что если слегка подвину руку, чтобы сократить и так мизерное расстояние между нашими пальцами? От этого желания мне хотелось одновременно прыгать от счастья и застрелиться. Вместо этого я незаметно отодвинулся и стал рассматривать проигрыватель, стараясь сосредоточиться на музыке. Так прошло, наверное, около получаса. И, когда музыка стихла, я почувствовал тихий укол разочарования, не потому что мне не понравилось, а потому что это закончилось. Словно лопнул этот невидимый пузырь, в котором мы с Рином оказались. Снова слышался звук садового опрыскивателя, к нему прибавился отдаленный гул включенного пылесоса — должно быть, Канья занималась уборкой. Рин подошел к окну, распахнул его, впуская прохладный воздух, и вытащил из пачки две сигареты, протянул мне одну из них. Затем присел на подоконник, неуклюже опираясь на него здоровой рукой, я же прислонился к стене с другой стороны. — Не продует? — Я вопросительно поднял брови — сегодня впервые за последние несколько дней выглянуло солнце, но толку от этого было едва ли, а Рин в одной майке и домашних шортах. — Неа, — весело ответил он, стряхивая пепел в открытое окно. — Ну, как тебе? — Это было...удивительно, — честно ответил я. Рин гордо улыбнулся, довольный собой, будто собственноручно изобрел винил. — Я знал, что ты оценишь. Тачи, к примеру, такое вообще не понимает. За то время, пока мы слушали музыку, все мысли из моей головы выветрились, но при упоминании Тачибаны я мигом вспомнил, о чем хотел поговорить. Разговор казался мне сложным, я боялся, что подберу неправильные слова, поэтому от волнения у меня вспотели ладони. — Тачибана сказал, что к тебе приезжал отец, — начал я как бы невзначай. На Рина я старался не смотреть, вместо этого глядел в окно. Из комнаты открывался вид на ухоженную лужайку и бассейн. — А, да, — протянул Рин в ответ, краем глаза я видел, как он разглядывает тлеющую сигарету в руке. — Он погостил немного, мы с ним наведались в Фукуоку, и он улетел в Штаты сегодня утром. — В Штаты? — тупо переспросил я. — Ага, в Нью-Йорк. Он собирается открывать третий филиал своей студии там. Теперь живёт на три города. — Рин вдруг резко замолчал, и я невольно перевел взгляд на него. Выражение лица его мне показалось немного печальным. — Мы с ним очень редко видимся, поэтому я подумал, что если пропущу несколько дней, то ничего страшного. Меня почему-то терзала непонятная обида. Я пытался это скрыть, но она проскальзывала в моем голосе, и вопрос, который я ему задал, прямо-таки сочился ей: — А когда вы виделись в последний раз? — Ну, на летних каникулах, — чуть призадумавшись, ответил Рин. — Я тогда приезжал к нему в Токио. Я вскинул брови. Неужели не помнит, как совсем недавно, в этом же самом месте, солгал мне об Окинаве? Впрочем, едва ли для Рина имел значение тот разговор со мной, думал я, и это было больно осознавать. — Я думал, на каникулах ты был на Окинаве. На лице Рина отразилось небольшое замешательство, но он быстро нашёлся, что ответить: — Да. Я съездил с мамой на Окинаву, а потом к папе в Токио. А что? — На Окинаве ты сломал руку, верно? — Я все же не мог оставить попыток разобраться. Чувствовал, что, если не сделаю этого, между нами всегда будет какая-то непонятная пропасть. — В смысле? — часто заморгав, переспросил Рин тихим и настороженным тоном. — Ты говорил, что сломал руку, пока занимался сёрфингом на Окинаве. — Я так сказал? — Рин прикусил губу, удивленно приподнял брови. — Меня же сбила машина в Токио. Вылетела на пешеход, я едва успел отойти, задело руку, и вот. Что-то внутри меня ухнуло вниз. Я ведь точно знал, что именно он сказал. Ведь я ловлю каждое его слово, не могло быть такого, что я что-то услышал неправильно или забыл. А значит Рин явно мне лгал. Мне не оставалось ничего, кроме заставить себя произнести: — Понятно. Повисло молчание. Рин докурил и, выбросив окурок в банку, снова уселся на пол. Я сделал то же самое. — Всё в порядке? — спросил он, первым прервав тишину. Я хотел было ответить, что тема закрыта, что я, наверное, сам всё напутал, но не мог сдерживаться, поэтому выпалил: — В полном. Просто не понимаю, зачем ты сказал мне про Окинаву. — Я, наверное, пошутил, — коротко посмеявшись, ответил Рин. — Наверное, я просто слишком доверчивый, — посмотрев ему в глаза, сказал я. На это он ничего не ответил, лишь смотрел на меня в ответ. Тишина между нами стала тяжелой. Я не мог отвести взгляд, будто, сделав это, я бы проиграл окончательно. Ведь я знал, знал, что он лжёт! Вскоре Рину, похоже, эта игра в гляделки надоела, он опустил взгляд, глаза его забегали, а затем он вздохнул и сказал несколько пристыженно: — Ладно, я не был в Токио на каникулах. Я и вправду был на Окинаве. Я на миг растерялся — вот уж не ожидал. Я-то думал, он будет отрицать свою ложь до последнего. Услышав это, я почувствовал, как тугой узел в груди у меня заметно ослаб. — А зачем… — Я по другим обстоятельствам сломал руку, — перебил меня Рин. Брови у него были изогнуты, на лице виноватое выражение. — Не было никакого серфинга и меня не сбивала машина. Я вдруг почувствовал себя виноватым, словно силой вырвал из него это признание. Если так подумать, то кто я вообще для него, чтобы он вот так передо мной объяснялся? — Ты можешь не рассказывать, если не хочешь, это не моё дело... — Я...сам виноват, — сказал Рин, и тут он притронулся ко мне: положил руку на плечо, совсем легко, невесомо. — Не говори никому, ладно? Тачи и остальные не знают про Окинаву, думают, что это случилось в Токио. Я кивнул, и Амано убрал руку. От плеча по всему телу разлилось тепло, я хотел прикоснуться к нему, будто так мог прикоснуться к самому Рину. — И прости за то, что соврал, — добавил он. — У меня есть на это причина. — Спасибо, что сказал правду, — произнес я, стараясь вложить в свой голос всю благодарность, что испытывал к нему сейчас — за то, что признался, что не стал юлить дальше. — Если вдруг захочешь...Ну, если будешь готов, то я тебя выслушаю. — Хорошо, — произнеся это, Рин слабо улыбнулся. — Спасибо. Я чувствовал себя странно довольным. Вроде бы ответ на свой вопрос я не получил, но зато Рин открылся мне, вернее, то было почти обещание на то, что он откроется когда-нибудь, а мне и этого было достаточно. Это было так, словно мы только что заключили некий пакт. Напряжение между нами рассеялось, хоть и осталась недосказанность. Мы оба молчали. Рин подался чуть вперед и обнял себя рукой за колени, голову повернул и склонил в мою сторону. Его челка упала на глаза, мне хотелось прикоснуться к ней, пригладить, чтобы она ему не мешала. Не подумав — спасибо глупому языку, будто зажившему своей жизнью, я сказал: — Твои волосы. Я тут же подумал: вот идиот, просто придурок! Рин тут же отозвался, встрепенулся слегка, будто пребывал в глубокой задумчивости: — А? Нужно было что-то сказать, поэтому я выпалил первое, что пришло на ум: — Надоели длинные? — А, да. — Амано усмехнулся и коротко провел рукой по волосам, убирая назад челку. — Это был эксперимент. Кажется, мне такое не идёт. — Очень идёт, — выпалил я, потому что, ну, промолчать на это не мог. — Правда? Я лишь коротко кивнул, типа, ага. Рин выпрямился и, развернувшись ко мне всем корпусом, подвинулся ближе. От этого дыхание у меня перехватило, пальцы сами по себе вцепились в ворс ковра, а по спине пробежали мурашки. — Тогда, — тихо произнес он, и внутри у меня что-то болезненно сжалось. — Отращу снова. Я нервно сглотнул, потому что, то, как он это произнес, то, как смотрел на меня, заставило что-то внутри меня перевернуться. Невольно в памяти проскользнули все подобные моменты, связанные с Рином: когда он случайно коснулся моего колена под столом во время ужина в Юдзуке; когда на фестивале он склонился и почти что шептал мне на ухо; когда в прошлый раз мы курили у окна, и он склонился к зажигалке, а потом поднял взгляд, смотрел почти что исподлобья, долго и пронзительно... Что-то во всём этом было не так. Я не мог знать точно, придавал ли сам Амано этому значение, делал ли это намеренно или...может, у него такой стиль общения? Может, ему просто нравится наблюдать за реакцией? Может, он просто со мной играется? Наверное, заметил, как я реагирую еще тогда, когда Тачибана обнаружил в моем альбоме его портрет? Все эти размышления сводили меня с ума, потому что я не мог понять Амано, но одно знал точно: я реагирую ненормально. Смущаюсь, краснею, отвожу глаза, говорю вовсе не то, что хотел сказать. Словно какая-то девчонка. И сейчас я снова сказал вовсе не то, что хотел. А хотел я сказать, вернее, спросить, многое: понял ли ты, что я тогда нарисовал тебя? понял ли ты, почему я пришел к тебе? понял ли ты, что я испытываю? Смелости мне не хватило, поэтому я ограничился безопасным аккуратным переводом темы. — Поставь свой любимый альбом. Амано, однако, кивнул как ни в чем не бывало, поднялся и стал снова перебирать пластинки. А я сидел и тупо смотрел в его спину. К моему смущению подмешивалась злость: неужели снова делает вид, что ничего такого не произошло? зачем нужно было садиться так близко? — Люблю этот, — бросил Амано через плечо, показав альбом Viva La Vida от Coldplay. Снова зазвучала музыка. И на этот раз Рин не стал садиться на пол, вместо этого он неплотно задернул шторы, так что в комнате воцарился полумрак, а затем расслабленно плюхнулся на кровать. Я немного опешил, но продолжил сидеть. Рин раскинул руки, и его ладонь повисла на краю кровати. Теперь я разглядывал его длинные тонкие пальцы и сплетения линий на ладони. Свои сунул в карманы. Песни были приятные и спокойные. Пока я слушал, хотелось взяться за альбом, но вскоре у меня устал зад, а от сидения в такой позе болела спина. Я поерзал, пытаясь принять более удобную позу, затем решил просто встать и походить. Но, повернувшись, обнаружил парочку пристально наблюдающих за мной медовых радужек. — Иди сюда, — хрипло прошептал Рин, и от его голоса у меня просто сжалось сердце. Он подвинулся в кровати дальше к стене, освобождая место. — Что? — просипел я. Должно быть, вид у меня был самый дурацкий. Рин лишь повторил: — Иди сюда. Ложись рядом. Я своим ушам поверить не мог. Это уже слишком. Одно дело — сидеть с ним бок о бок, или же сидеть с ним бок о бок на его же кровати, но лежать в его кровати…Это уже совсем ни в какие ворота. Именно поэтому я послушался и лег рядом с ним, стараясь, конечно, не приближаться. Половина туловища у меня свисала с края кровати, и не свалился я только, потому что правая нога упиралась в пол. Хорошо, что в этот момент звучал особенно шумный припев, потому что сердце стучало так громко, что, казалось, даже Канья может его слышать. Краем глаза я взглянул на Рина — тот лежал, глядя в потолок из-под полуприкрытых век. Руку он закинул за голову. Вторая, как обычно, в гипсе, покоилась на мерно вздымающейся груди. Кажется, то, что мы лежим вот так рядом на его кровати, его не смущало ни капли. Я попытался расслабиться, и тут он медленно произнес: — Тебе со мной некомфортно? Я опешил и вперил в него недоумевающий взгляд. А Рин продолжил, как мне показалось, чуть нервно усмехнувшись: — Я иногда думаю, что навязываюсь. — С чего ты взял? — Ты будто не особо хочешь общаться, — протянул он. — Но и отказаться не можешь, будто не хочешь меня обижать. Я взглянул на него с откровенным недоверием. Серьезно? Странно было предполагать, что с ним вообще кто-либо не захочет общаться. С Амано Рином, черт возьми. — Это не так, — сказал я. — Наверное, я просто не привык. Ну, к вашей компании. Мне кажется, я им не очень нравлюсь. Особенно Тачи. — Послушай, Тачи иногда бывает просто невыносимым, — посмеявшись, ответил Амано. — Но можешь не волноваться, к тебе он относится нормально. Остальные не против. Юко, например, может казаться грубым, но он такой, какой есть, то же самое и про остальных. Они все...как бы сказать, настоящие, и за это я их ценю. Ты вот тоже такой. От этих слов мне захотелось рассмеяться. Не потому что я не поверил — всё-таки Рин дружит с этими парнями и наверняка знает их вдоль и поперек, и вовсе не потому что Тачи вовсе не казался мне искренним, ну, учитывая все его намёки и странные брошенные в мой адрес фразочки. А потому что Амано считает меня настоящим, каким я себя точно бы не назвал. — Просто они тоже не привыкли к тебе, — продолжал Рин. — Дай им время. Просто общайся с нами почаще, садись со мной на уроках, хорошо? Я согласно кивнул и очень некстати вспомнил о Мабучи. С тех пор, как я довольно грубо сделал ему замечание, тогда, из-за Аяно, мы не разговаривали, он только время от времени на меня поглядывал, но подходить не решался, думал, наверное, что я до сих пор злюсь. Но я, честно говоря, давно уже остыл. Просто было не до него. Наверное, он расстроится, что я буду все чаще проводить время с компанией Амано, но почему-то думал я об этом вяло, неохотно. После этого Амано сменил тему и стал рассказывать мне о проведенной с отцом неделе. Так я узнал, что они посетили храм Дайдзе-дзи, галерею Фукуоки, покатались на локах по реке Наканосэ. Я слушал Рина с упоением и заметил, что ни в одной из его историй никак не фигурировала госпожа Рёко. Спрашивать я об этом не решился. Закончив, Амано спросил, чем я был занят на прошлой неделе. Умолчав о свидании с Аяно, я рассказал ему о прошедших занятиях и о знакомстве с Хайтани. Мне было любопытно услышать мнение Рина о странном кураторе, поскольку сам я все никак не мог понять, как отношусь к нему. С одной стороны — я им в какой-то степени восхищался, а с другой — он меня настораживал. Когда я рассказал всё в красках, не забыв упомянуть о вырвиглазном образе Хайтани и о мазне Мурано, Рин рассмеялся. — Знаешь, — обстоятельно проговорил он, неуклюже садясь в кровати по-турецки. — Складывается впечатление, что претенциозный тут как раз таки он, а не ты. Он говорит много такого, над чем приходится ломать голову. Хочет произвести впечатление. Об этом и внешний вид говорит, не думаешь? Иначе почему он не объяснит тебе все простыми словами? Рин озвучил то, что, в принципе, и так было у меня на уме. Хайтани явно любил внимание к себе: это видно и в том, как он общался с классом — активно жестикулируя, говоря громко и с выражением, и в его кричащей стрижке и накрашенных глазах, и в том, как он объяснял мне, что не так с моей работой. Но делать выводы я не спешил. Это ведь не значит, что там, за такой яркой ширмой, ничего нет? — Да. Но, может быть, это такой способ преподавания? — возразил я с легким сомнением в голосе. — Типа я должен сам додуматься, а не просто следовать его указаниям. — Хочешь у отца спрошу? — пожав плечами, спросил Амано. Я подумал, что это шутка, и усмехнулся. — Я серьезно. Я бы тебя познакомил с ним. Вы бы нашли общий язык. Покажешь ему свои рисунки. — Правда? — Я удивленно вскинул брови. Познакомиться с Амано Рюсэем определенно было заманчиво. Он ведь сам выпускник факультета искусств Токийского университета, да еще и успешный художник, может быть, смог бы дать мне хороший совет. Амано активно закивал. — Да, почему нет? В следующий раз, когда он приедет, я вас обязательно познакомлю. — Ого, спасибо, — ошеломленно пробормотал я. Рин поднялся с кровати, подошел к шкафу и открыл его дверцы. — Да не за что. А по поводу этого Хайтани, — добавил он. — Если что-то не понимаешь, доставай его вопросами. Я приподнялся и сел в кровати, но брошенную фразу осмыслить не успел, потому что увидел в руках Рина джемпер и джинсы. О том, что мне стоит выйти, пока он переодевается, я тоже подумать не успел, поскольку Амано, стоя спиной ко мне, просто стянул с себя домашнюю футболку, а я замер, не в силах отвести взгляд. Позвонки, перекатывающиеся под гладкой светлой кожей, тонкая талия, полоска темного белья, выглядывающая из-под пояса шорт — я бы и дальше смотрел, если бы в чувство не привел накинутый поверх голого торса джемпер, а прозвучавший в следующую секунду шорох стягиваемых шорт был словно пощечина. Я тут же отвернулся, уставился на проигрыватель. Если бы я мог прожигать взглядом, то в этом несчастном проигрывателе давно зияла бы дыра — так часто я пялился на него, когда надо было куда-то девать глаза. — Ты уходишь? — спросил я, когда по звукам понял, что Амано снова одет. — Ага. Голос его прозвучал глухо, и я понял, что он был за стенкой — в его комнате была дверь, ведущая в ванную, которую я изначально не заметил. Я подумал, что надо бы начать собираться: раз он уходит, то и мне здесь делать нечего. Хотелось встать под холодный душ. Кожа была горячая, будто у меня жар, а голова гудела от напряжения и от всей гаммы чувств, что я сегодня испытал. — У меня свидание с Киритани, — объяснил Амано, вернувшись в комнату. Волосы у него были причесаны, а за ним тянулся легкий шлейф парфюма. — Ммм, — просто протянул я, одергивая на себе помявшуюся рубашку и приглаживая свои не менее помятые вихры. — Оставайся, — легко бросил Рин, даже не задумавшись. Он ходил по комнате туда-сюда, собирая всякую мелочь: со стола — телефон, со стеллажа — ключи, из кармана валявшегося на кровати рюкзака — деньги. — Канья готовит ужин, мама вот-вот вернется. Она будет рада, если ты составишь ей компанию. Перспектива поужинать с госпожой Рёко показалась мне не менее заманчивой, чем знакомство с господином Амано. Жаль, конечно, что Рин уходил, но мелькнула мысль: может, так удастся узнать больше о семье Амано и о том, что происходило внутри, в стенах этого идеального на первый взгляд дома? — Точно? Я не помешаю? — Конечно, нет, — тут же отозвался Рин и направился к двери. — Пока побудь тут. Ну или погуляй по дому. В общем, чувствуй себя, как дома. Я предупрежу Канью, чтобы она пригласила тебя к ужину. Я буду поздно. — Хорошо. Я чувствовал себя странно, сидя вот так на кровати Рина, пока он собирается и уходит, не выдворив меня предварительно. Словно все наоборот, и это моя комната и мой дом, а Рин — мой гость. Серьезно, какой подросток согласится оставить в своей комнате кого-то постороннего, даже если это друг? А вдруг я бы начал копаться в его вещах, залез в его компьютер? Я, конечно, лезть никуда не собирался, уж тем более в личные дела Рина, но причину такого абсолютного доверия не понимал. На пороге Рин вдруг помедлил, будто что-то вспомнив, и подошел ко мне. Встал очень близко, так что я смотрел на него снизу вверх. Затем сердце в который раз за день сбилось с ритма, а сам я невольно задержал дыхание, а пальцы стиснули ткань брюк. Потому что Амано дотронулся до моих волос, вернее, запустил пальцы в челку и отодвинул ее в сторону, пригладил несколько раз, и даже задержал руку чуть дольше, чем следовало. Я словно в замедленной съемке наблюдал за тем, как вокруг его глаз появляются морщинки, которые бывают, когда улыбаешься, как поползли вверх уголки его губ, видел их нежно-розовый цвет, чувствовал тепло его пальцев. Это длилось всего пару секунд, но по ощущениям вечность. — Тебе бы тоже подошли длинные волосы, — медленно произнес он и только тогда я понял, что его пальцы больше не притрагивались к моим волосам, они вернулись в карман джинсов, а их хозяин, улыбнувшись напоследок, ушел, оставив меня в полном недоумении.

***

Спустя примерно двадцать минут после того, как Рин ушёл, в комнату постучалась Канья и пригласила меня к ужину. Следуя за женщиной, я спустился на первый этаж и оказался в столовой. Канья усадила меня и принялась сервировать стол, а я стал осматриваться. Столовая была просторной, впрочем, как и, скорее всего, все остальные комнаты в этом доме. Стены были выкрашены в нежный кремовый оттенок, с высокого потолка свисала массивная люстра из хрусталя с мерцающими подвесками, большое панорамное окно выходило на лужайку. Больше всего места занимал длинный прямоугольный стол из тёмного массива дерева, отполированный до блеска. На нем был расстелен льняной белоснежный скатертный набор, в центре которого стояла низкая композиция из свежих цветов — должно быть, эти цветы Канья срезала с лужайки, а, может, покупала в городе. Хозяева дома вполне могут позволить себе и то, и другое — и лужайку, и цветочный сад, и покупные свежие цветы. От композиции исходил легкий приятный аромат. Я ей даже невольно залюбовался. Подобные штуки любила моя тетка, а я их считал бесполезными, думал, что они просто собирают пыль, но то были искусственные цветы, а тут — настоящие. Совершенно разные вещи. Госпожи Рёко пока не было, но из окна я видел заднюю часть темно-красного Lexus — значит, она приехала и вот-вот появится. Стол постепенно наполнялся едой: было много закусок, хлеба и салатов, но все было довольно необычное, совсем не похоже на то, что обычно готовила моя тетя. В конце Канья подала две миски с горячим супом. Он был густой, наваристый, кремообразный, насыщенного оранжевого цвета, посыпанный какими-то пряными травами. В желудке заурчало — хоть я и не знал, что это за еда такая, пахло аппетитно. Вскоре подошла госпожа Рёко, как и в прошлый раз, выглядевшая с иголочки. Она была в белом кашемировом джемпере и темно-синих брюках свободного кроя. Волосы распущены и аккуратно убраны за спину. Увидев ее, я встрепенулся, хотел было встать и поклониться. — Сиди, сиди, не вставай, — сказала она, мягко улыбнувшись, и устроилась на стул напротив меня. — Извини за опоздание. Пробки в городе — просто кошмар. — Здравствуйте, госпожа Рёко, — поздоровался я, сделав легкий поклон сидя. — Привет! — живо отозвалась она. — Рин написал мне, что ты останешься на ужин, и я поспешила вернуться домой. Очень рада, что ты здесь. — Извините, что доставил неудобства, — пробормотал я, страшно смущаясь. Я понимал, что извинение формальное, но все же не мог отделаться от ощущения, что оно странное. Словно она опоздала на ужин, устроенный мной в моем доме. — Ну что ты, дорогой, какие неудобства? — усмехнувшись, произнесла Реко. — Наоборот, мне приятно, что ты составил мне компанию. Рин... — Она сделала вид, что закатывает глаза. — Он предпочитает ужинать в своей комнате. Поэтому обычно я ем одна. — Вот как, — ответил я, не зная, что добавить. Рёко пододвинула миску с супом ближе ко мне, то же самое проделала с закусками, будто сама есть вовсе не собиралась. — Ешь, не стесняйся. Канья потрясающе готовит. — С этими словами она повернулась к домработнице, которая в этот момент наливала в стоящий перед Реко бокал белое вино. — Канья, милая, дальше мы сами. Я оставила в машине покупки, занеси их в дом, пожалуйста. Прозвучало это как оставь нас наедине. — Конечно, госпожа, — кивнув, ответила горничная и тут же ретировалась. Когда мы с госпожой Реко остались вдвоем, она аккуратно взяла ложку, предварительно присборив рукава джемпера, и принялась за суп. Я украдкой ее разглядывал и заметил у нее на запястьях тонкие золотые браслеты, а в ушах — маленькие, почти незаметные серьги. Украшения были неброские, я бы даже сказал, скромные, совсем не похожие на те, что носила моя тетка. Тетке — поярче да побольше, но что-то подсказывало мне, что одна пара крохотных серег Реко стоит дороже всего набора теткиной бижутерии. Я начал есть суп, предварительно понаблюдав за тем, как это делает Реко. Мало ли, вдруг способ употребления какой-то необычный? Однако она просто зачерпывала его ложкой. На вкус он оказался отменным, такого я еще никогда не пробовал. — Очень вкусно, — искренне сказал я, желая поделиться впечатлениями. К тому же, хотелось прервать наступившую тишину. — Это биск из лобстера, — пояснила Реко. — Это крем-суп, из французской кухни. Канья готовит его лучше, чем это делают во Франции. Впрочем, нет ни одного блюда, которое бы ей не удавалось. — Канья, наверное, давно с вами? — осторожно спросил я. — Чуть больше года. Мы наняли ее, когда переехали в Кайто. — Реко очень тепло улыбнулась и вздохнула. — Но я уже не представляю этот дом без нее. Канья прекрасная хозяйка, она умеет абсолютно все, не знаю, что бы я делала без нее. Да уж, действительно, без Каньи госпоже Реко пришлось бы непросто с таким огромным особняком и его территорией. — Она родом из Тайланда, но в Кайто живет уже много лет, можно сказать, здесь ее дом, — продолжала госпожа Реко. — В этом мы с ней похожи. Я ведь тоже отсюда. — Вы родом из Кайто? — удивленно переспросил я. — Да. Этот дом раньше принадлежал моим родителям, но они продали его, когда я уехала в Токио учиться. — Она немного помолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Рюсэй, мой супруг, купил его снова, когда мы вернулись. — Наверное, здорово снова оказаться дома. В ответ она кивнула. Я был ошарашен, потому что никогда бы не подумал, что кто-то вроде Реко-сан может происходить из подобного места и уж тем более желать вернуться сюда после Токио и…Франции, Штатов? Вообще из любого места, где она с легкостью может позволить себе жить. — Кайто прекрасный город, — сказала госпожа Реко, будто возражая всем моим нехорошим мыслям в отношении этого города. — Конечно, он не сравнится с Токио, но в нем есть свое очарование. Спокойствие, тишина. А ты как, тебе нравится здесь? Я пожал плечами. — Наверное. Но я хочу уехать в Токио. Поступить в университет. — Правда? — Ее глаза блеснули, и сама она подалась чуть вперед, будто разговор со мной действительное заинтересовал ее только сейчас. Миску с супом она легонько отодвинула и взялась за бокал вина. Я невольно подумал о том, что суп-то она зачерпнула ложкой от силы два раза. — В Токийский университет? — Да, на факультет искусств. Но пока мне нужно улучшить оценки, чтобы получить стипендию. — Я почувствовал, как становлюсь пунцовым, и поспешил добавить: — Я рисую. — Как интересно. — Реко чуть склонила голову, пристально глядя на меня. — Рин говорил мне о твоих рисунках. — А, да? — немного опешив, отозвался я. Странно было осознавать, что Рин говорил своей матери обо мне. Интересно, как это было? За этим же самым столом, во время ужина? Вряд ли, она ведь сказала, что Рин не ест вместе с ней. Тогда как? Сам ли он начал этот разговор или она поинтересовалась? И тогда она спросила: — И ты хочешь связать с этим свою жизнь? Тогда я впервые это почувствовал. Дело было даже не в вопросе. Скорее, в том, как именно Реко произнесла его. Я помню до сих пор то, как ее брови дернулись вверх, как легкая тень усмешки на миг коснулась ее идеально накрашенных губ и затаилась во взгляде, прежде чем спрятаться за заученной дружелюбностью улыбки. Я тогда этого не понял, лишь ощущение это зашевелилось где-то в глубине души, но Реко-сан казалась мне такой доброй, такой искренней, что я это проигнорировал. Понял я все многим позже, но в этот момент сердце наполнилось надеждой. Мне почему-то безумно хотелось получить ее поддержку. Тогда я думал, что в этом ничего такого нет, никакого потайного смысла, но на самом деле это дало бы мне возможность прикоснуться к ней, не к самой Амано Реко, и вовсе не в прямом смысле, скорее, коснуться этого мира, которому она принадлежала. Миру, который был недоступен мне. — Наверное, да. Я пока не уверен, но...да, думаю, хочу. — Сам того не ожидая, я вдруг выпалил: — Меня на это Рин надоумил. Вернее...Он меня подтолкнул. Если бы не он, я, наверное, не воспринимал бы рисование всерьез. Коротко я поведал Реко-сан историю про фестиваль, выставку и вступление в художественный кружок. — Вот как, — задумчиво проговорила госпожа Реко, подливая вино в бокал. — Полагаю, у вас с Рином сложились близкие отношения. Он редко кого-то приглашает. — Да, мы...хорошо ладим, — осторожно отозвался я. — А его друзья, Тачибана и Курамору, не бывают здесь? — Такаюки и Акайо? — переспросила она. — Раньше они были неразлучны, но в последнее время Рин почти их не приглашает. Надеюсь, он с ними не поссорился? Вопрос госпожа Реко задала аккуратно, вкрадчивым тоном, глядя мне в глаза, и я вдруг почувствовал большую ответственность за ответ, который дам. Было очевидно, что она пытается узнать у меня больше о Рине, должно быть, учитывая их натянутые отношения, он мало чем делится с матерью. — Нет, — ответил я. — Они все еще общаются. — Это хорошо. Рин всегда был душой компании, — сказала она задумчиво. — Люди к нему тянутся. Я согласно кивнул и подумал, что раз уж мы говорим о Рине, и госпожа Реко не кажется скрытной, то я мог бы аккуратно узнать у нее о нем больше. — Могу я спросить, Рёко-сан? Она встрепенулась и обратила на меня внимательный, хоть и чуточку расфокусированный взгляд. Бокал в ее руке по какой-то причине придал мне смелости. Какой это был по счету? Третий? Меня вдруг посетило смутное ощущение, что бокал вина за ужином для Реко нужен вовсе не для, как говорят, здоровья. — Все ли у Рина в порядке? — задав вопрос, я слегка прикусил губу, будто мне неловко, хотя на самом деле неловкость я едва ли испытывал, только жгучее любопытство. — Иногда мне…мне кажется, что у него что-то происходит, но он не рассказывает. Я подумал, что, может быть, что-то случилось дома... Мысленно я готовился к тому, что Реко ответит очень уклончиво или вовсе сменит тему, дав понять, что это, в общем-то, не мое дело. Это было бы печально, но попытка не пытка. Но вместо этого она отпила еще вина, словно дав себе время на раздумья, затем заговорила: — Видишь ли, у нас с супругом сейчас не самый лучший период. Мы находимся в процессе развода, и это, конечно же, отражается на Рине. Рюсэй очень занят, он постоянно в разъездах. Рин его очень любит и скучает. Несмотря на ее улыбку, я замечал, что время от времени она слегка хмурилась, а в глазах была заметна легкая грусть. — Вот как, — выдавил из себя я. — Простите, что спросил. — Перестань, дорогой, — поспешила успокоить меня госпожа Реко. — Ты ведь не знал. Рин пока не может жить с отцом, иначе ему придется постоянно менять школы. Мы с Рюсэем решили, что лучше ему закончить школу здесь, в Кайто. А потом он может поехать к отцу в Штаты. Я чуть было не поперхнулся и поспешил отпить уже подостывший чай. — В Штаты? — Да, Рин хочет продолжить образование в Америке. Я, конечно, настаиваю на учебе в Японии, но Рин должен принять решение сам, не заставлю ведь я его, — объяснила она, пожав плечами. — Понятно, — сдавленно произнес я. — Но это пока всего лишь разговоры, — добавила она с мягкой улыбкой, будто желая меня успокоить. — Скоро Канья принесет десерт, я надеюсь, ты любишь клафути? — Да, конечно, — машинально ответил я, хотя понятия не имел, что это такое. В голове эхом отозвалось: Штаты, Рин уедет в Штаты. И хоть до выпускного оставалась целая вечность, меня охватила гнетущая тоска. Он уедет. Он уедет, а я останусь здесь. — В любом случае, — сказала госпожа Реко, не заметив изменившегося у меня настроения. — Я рада, что рядом с Рином есть хорошие друзья. Это очень важно, особенно в таком юном возрасте. А, и еще, — добавила она чуть тише, словно Рин был в соседней комнате и мог услышать. — Думаю, он поделится с тобой, что у него на душе, только дай ему время, ладно? Просто будь рядом, хорошо? — Конечно, — заставив себя улыбнуться, ответил я. Вскоре Канья принесла десерт. Клафути оказалась запеканкой с ягодами, и я съел один кусок, хотя, казалось, от сытости вот-вот лопну. Остаток ужина прошел быстро: мы с госпожой Реко беседовали на разные темы и Рина больше не обсуждали. В конце она попросила меня в следующий раз принести и показать ей свои рисунки, а затем проводила, снова обойдясь без помощи Каньи, и вручила с собой целый пакет гостинцев. В общей сложности, ужин занял около двух часов, и я, честно говоря, неосознанно ждал, что вот-вот появится Рин и присоединится к нам, но он так и не пришел. Потоптавшись немного на улице, я все же решил поехать домой. Ужин с госпожой Реко казался мне легким и приятным, но только тогда. Я еще не знал всей правды, а еще искренне полагал, что госпожа Реко рада факту моей дружбы с Рином. Но в тот вечер я не мог думать больше ни о чем, кроме того, что Рин уедет в Штаты. Хотя Реко и сказала, что это пока не решено, факт оставался фактом: его отец по большей части жил там, а Рин захочет жить с ним. Это повергало меня в уныние. И наше с Рином сближение казалось надуманным. Да, мы теперь вроде как стали ближе, но до конца школы время пролетит незаметно. Однажды он уедет, оставив все позади, и меня в том числе. Должно быть, лет десять спустя даже и не вспомнит, как меня зовут.