Солнечные блики в твоих медовых глазах

Аяно ответила практически сразу, но времени на встречу у нее не нашлось — после уроков она посещала дополнительные занятия, а на выходные уже построила планы с подругами, поэтому мы договорились, что будем на связи и встретимся на неделе. В понедельник я с досадой обнаружил, что Амано не пришел. Сакамото сидел с Курамору. Тачибана занял место рядом с Имаи, а я, хоть и немного поколебавшись, устроился позади них. Увидевшие меня ребята поздоровались, вполне дружелюбно, а значит, отсутствие Амано не означало, что я не могу к ним присоединиться, так заключил я для себя. В соседнем ряду я увидел Мабучи, он встрепенулся, будто хотел окликнуть меня, но осекся, потому что взгляд я отвел и тут же заговорил с Тачибаной. — А Амано где? — поинтересовался я, стараясь звучать как можно более непринужденно. Тачибана не стал поворачиваться всем корпусом, только бросил через плечо: — У него семейные обстоятельства. Еще пару дней точно его не будет. Семейные обстоятельства? Что такого могло произойти? Я вдруг вспомнил о явно натянутых отношениях Амано с матерью, об Амано Рюсэе и сказанной в тот раз фразе там все не так просто. Тачибана ведь, судя по всему, ближе всех к Рину, наверняка он в курсе, поэтому я решил аккуратно это выяснить. — А…что именно? — Тон осторожный — это ведь все-таки Тачибана. Лучше бы я спросил, конечно, у Курамору, но что сделано, то сделано. — Что-то случилось? Тачи, однако, просто пожал плечами. — Ну, его отец приехал, они же не виделись с поездки Рина в Токио на каникулах, и… — начал было он, но вдруг осекся, будто сболтнул лишнего. — Слушай, я точно не знаю, спроси его сам, ладно? Я мотнул головой, а Тачи отвернулся. Выходит, Амано сейчас проводит время с отцом, поэтому решил пропустить занятия. Это вполне объяснимо и понятно, учитывая тот факт, что Рюсэй, судя по всему, не живет с семьей, и видятся они с сыном очень редко. Я обрадовался тому, что, по крайней мере, не случилось ничего страшного, и Рин в порядке. Но, когда я, едва успокоившись, открыл учебник и принялся писать конспект, сказанное Тачибаной красной строкой пробежало в голове, и я кое-что вспомнил. — Тачи, — окликнул я его снова, понизив голос, тот обернулся во второй раз. — Ты сказал, Токио? Разве он провёл каникулы не на Окинаве? Тачибана устремил в меня озадаченный взгляд и призадумался. — Окинава? С чего ты взял? Не было необходимости напрягать память: я слишком хорошо помнил, как в мой первый визит в дом Амано Рин приподнял руку, запечатанную в гипс, и объяснил, при каких обстоятельствах ее сломал. — Он же провёл каникулы на Окинаве и сломал там руку, — пояснил я. — Ну, пока занимался серфингом. — Ты ничего не путаешь? — Тачибана изогнул бровь. — Его сбила тачка в Токио. Ну, как сбила...Задела так нехило. И тут до меня дошло, что Амано, судя по всему, лгал кому-то из нас об обстоятельствах перелома — либо мне, либо Тачи. А, может, нам обоим. Поэтому, чтобы не подставлять его, я сделал вид, что меня осенило, и выпалил: — Да, точно! Я что-то напутал. Про Окинаву мне, кажется, кто-то другой говорил. Извини. Тачибана только усмехнулся и вроде подозрительного ничего не заметил. Все уроки я просидел позади компашки, обедал тоже вместе с ними, и тема эта больше не всплывала, хотя я сам то и дело мысленно к ней возвращался. Можно было предположить, что Амано на каникулах был и в Токио, и на Окинаве — такой вариант казался вполне реалистичным. Но не мог же он одну и ту же руку сломать дважды в разных местах. Или забыть, где именно он ее сломал. Зачем лгать кому-то из нас — Тачибане про Токио или мне про Окинаву? Наверное, правду можно было найти где-то посередине — неважно где, но произошло что-то, о чем Рин не хотел говорить никому, а потому и придумал эти две истории. Вот только не учел, что нужно бы их как-то согласовать, ну, чтобы вот так глупо не попасться на лжи. Я на него не злился, только был несколько обескуражен и взволнован. Поэтому для себя я решил, что выясню правду, как только увижусь с Рином. После уроков я остался в школе, потому что был вторник, а это означало, что впереди первое занятие в художественном кружке. До него оставался час, поэтому я снова отправился в закуток под крышей, устроился там на ступеньках, и, пока курил, написал Амано. Я долго думал над содержанием сообщения, не хотел, чтобы оно звучало навязчиво, и в конце концов нацарапал следующее: «Привет, тебя не было в школе. Все в порядке?» Я не знал точно, но чувствовал, что у Амано что-то происходит, и это что-то связано с его семьей. Все сходилось: вранье о поездке на каникулах, реакция Реко-сан на упоминание о супруге, долгое отсутствие Амано Рюсэя дома, отношения Рина с матерью. Что-то было не так, и мне не терпелось узнать. Однако ответа не было. Я целый час то и дело проверял телефон, а затем все-таки решился позвонить, но номер был недоступен. Поэтому я решил: если Амано не ответит до конца дня, я съезжу к нему, в Такэру, ну а если семейства Амано не окажется дома, то не беда, можно будет поинтересоваться о них у Каньи. А пока я отправился в класс, пытаясь подавить беспокойство. Кабинет, в котором проходили занятия, находился в новом крыле, на солнечной стороне. Это было вытянутое прямоугольной формы помещение, несколько заставленное и пропитавшееся запахом краски. В углу напротив входа толпились мольберты на любой вкус и цвет — деревянные и металлические; большие и маленькие; новенькие, начищенные и старые, дряхлые, с разболтавшимися креплениями. Там же располагались холсты — и изрисованные, и пустые. На широком подоконнике, тянувшемся вдоль окон, весь художественный скарб: краски, банки с кистями, растушевки, мастихины, палитры и прочая мелочь. На первый взгляд — чья-то мастерская, если бы не кривоватые ряды парт и висящая на дальней стене меловая доска. Откуда-то ненавязчиво звучала негромкая музыка — приглядевшись, я понял, что источником звука была стоящая на подоконнике портативная колонка. В кабинете было пусто, по крайней мере, пока я не прошел вглубь и не увидел, как кто-то восседает на стуле у доски, закинув ноги на вроде как учительский стол. Подойдя ближе, я увидел, что это был парень, который на школьника не походил, на вид лет двадцати пяти. Про таких, как он, обычно говорят нехитрое не от мира сего или просто крутят пальцем у виска, по крайней мере, в таких мелких городках, как Кайто. Потому что выглядел он необычно. На голове у него была какая-то абсолютно дикая ассиметричная стрижка, с торчащими тут и там прядями, выкрашенными в синий и зеленый цвета. В ушах, на крыльях носа и губе виднелись серебристые украшения. Прикид был, я бы сказал, неопрятно-изысканный — черная хлопковая рубашка с ярким принтом в виде огнедышащего дракона, черная футболка, невозможно мешковатые, наверняка ультра-модные штаны и массивные кожаные ботинки с цепями. Пальцы сплошь в кольцах разных форм и размеров. На шее толстая серебряная цепь, волной спускающаяся к животу, а ногти на руках выкрашены в антрацитовый цвет. Не хватало только жуткого грима на лице и электрогитары в руках. Вид, мягко говоря, впечатляющий. Рядом с ним я даже почувствовал себя еще серее и невзрачнее, чем обычно. Парень держал в руках скетчбук и усердно что-то в нем рисовал, не обратив на мое появление никакого внимания. — Ты Хайтани? — осторожно спросил я — он выглядел таким увлеченным, что я боялся, как бы ненароком не сбить его настрой. — Ага, — отозвался он, не поднимая глаз и продолжая рисовать. Заметил, значит, все-таки. — А ты, должно быть, тот претенциозный молодой рисовака, что забабахал выставку на фестивале в этом году? Кусакабэ-сан о тебе говорил. Я нахмурился, сжимая на плече лямку рюкзака. — Да, это был я, но я вовсе не претенциозный. В ответ Хайтани поднял на меня глаза, и я смог разглядеть его — веки подведены черным карандашом, лицо вытянутое и скуластое, а нос тонкий и ровный. Он буквально оглядел меня с ног до головы, и делал он это демонстративно. Я даже невольно поежился, а он вдруг расхохотался. — Я...что-то не то сказал? — произнес я с нажимом, на что тот покачал головой. — Забей, — легко бросил он и жестом указал на ближайший стул, мол, присаживайся. Я уселся, и с минуту этот странный парень просто меня рассматривал, слегка улыбаясь. Меня это начало порядком раздражать, поэтому я выпалил: — Я думал, что ты учишься в старшей школе, но раньше я тебя не видел. Выходит, ты учитель? Как мне к тебе обращаться? — Я не учитель, я тут подрабатываю, курирую художественный клуб, просто помогаю творческим ребяткам раскрыть свой потенциал. Зови, как тебе угодно, — буднично ответил Хайтани, повертев в руках угольный карандаш, а затем взглянул на висевшие на стене часы. — Кстати, о ребятках, что-то они задерживаются. — Понятно. — Ну а ты тут зачем? — вдруг спросил он, вернувшись вновь к своему скетчбуку, и продолжил рисовать, неторопливыми движениями выводя штрихи. Вопрос показался мне странным. Для чего еще приходят в художественный кружок — в нарды играть? — Ну, я...рисую. — Рисую — звучит скромно, — живо отозвался Хайтани. — А что именно ты рисуешь? — Ну, разное. Людей, природу иногда. Хайтани ухмыльнулся и приподнял брови, будто уже сделал обо мне выводы. — Хм, звучит как ответ человека, который еще не решил, кто он такой. — Он вздохнул, затем отложил в сторону свой рисунок и карандаш. — Ладно, покажи. — Показать что? — Свои рисунки. Я завозился, выуживая из рюкзака альбом, хотя не очень понимал, зачем это нужно. Раз Хайтани видел выставку, он наверняка понимал, на что я способен. Альбом не хотелось показывать по еще одной причине — полноценных рисунков там не было, так, наброски. Хайтани поднялся с места, подошел ко мне, звякая цепями на своих ботинках, и цепкими пальцами выхватил мой альбом, принялся листать. Пару минут он просто разглядывал страницы, глаза у него блестели, а сам он слегка высунул язык, будто был невероятно увлечен, время от времени произнося что-то, вроде ооо, ага, понятно. Я терпеливо ждал, какой вердикт он вынесет, и немного нервничал. Наконец он оторвал взгляд от альбома, вернул его мне и, уставившись на меня своими накрашенными глазами, заключил несколько снисходительно: — Симпатично. Я незаметно выдохнул. Потому что, честно говоря, готовился к шквалу критики. Хайтани выглядел и вел себя, как человек, который мог запросто полить дерьмом все мое творчество и меня самого в придачу. — Спасибо, — пробормотал я в ответ. — И тебе этого достаточно? — В темных глазах напротив скользнула тень сомнения. — В каком смысле? — Тебе достаточно того, что они симпатичные? — На это я не знал, что ответить, поэтому промолчал, ожидая пояснений. — Знаешь, что с ними не так? Они слишком аккуратные. Каждая линия вылизанная, выверенная, будто ты проводишь математические расчеты перед тем, как начать рисовать. Тут он коротко посмеялся и уселся прямо на учительский стол. — Я ничего такого не делаю. — Я вдруг почувствовал потребность оправдаться. — Просто хочу, чтобы выглядело хорошо. Хайтани уставился на меня так, будто я сказал самую очевидную и самую глупую вещь на свете. — В этом-то и проблема, — рассудительным тоном пояснил он. — Гонишься за идеальностью и прячешься за аккуратностью. В твоих рисунках нет души. Они просто хорошие. Но хорошо — это не про искусство. Понимаешь? Я, честно говоря, нихрена не понял, но что-то подсказывало, что объяснения будут еще более запутанными и туманными, поэтому молча моргнул и кивнул, будто понял. — Скажи, — снова заговорил Хайтани, заглядывая прямо мне в глаза. — Ты сюда просто помалевать пришел? Или хочешь стать художником? — Хочу стать художником, — выпалил я и густо покраснел, наверное, потому что впервые признался в этом и, тем более, вслух. Хайтани же, с видом человека, только что произнесшего воодушевляющую речь, довольно улыбнулся. — Отлично. Если хочешь этого добиться, — сказал он. — Тогда рисуй, а не черти схемы. Что-то в его тоне и словах меня задело, но не в том смысле, что мне стало обидно или что-то вроде того. Скорее, возникло желание доказать, что я могу лучше, что я могу не просто симпатично. — Остаешься? Я с готовностью кивнул. — Тогда тащи сюда мольберт и садись за него. Вскоре подтянулись другие члены клуба. Всего собралось двенадцать человек. Были ученики с классов младше, старшеклассники и несколько ребят с моей параллели. Хайтани представил меня членам клуба, а после дал задание нарисовать автопортрет. Отодвинув парты, мы расположились в центре кабинета с мольбертами. Пока мы рисовали, Хайтани неспешно прогуливался вокруг нас, подходил по очереди к каждому и сыпал комментариями. Чувствовал я себя немного странно. Во-первых, никогда раньше я не рисовал самого себя, поэтому провозился ощутимо дольше обычного, даже незаметно доставал телефон, чтобы поглядеть на себя в отражении экрана, насколько позволял размер миниатюрной раскладушки. Во-вторых, я напрягался каждый раз, стоило Хайтани взглянуть на мою работу. Потому что я слышал, какие комментарии он давал другим, и это было что-то вроде отлично или не мельчи, рисуй крупнее, а в мой адрес Хайтани не произносил вообще ничего, только молча хмыкал и уходил. Так прошло полтора часа, под конец занятия Хайтани выбрал лучшие работы и показал классу. Среди них — впрочем, вполне ожидаемо — моей не оказалось. Это меня задело, потому что, ну, мой портрет, думал я, объективно неплох. Я постарался на славу и, глядя на рисунок, можно было без труда узнать меня. Самым лучшим Хайтани провозгласил рисунок старшеклассницы по имени Мурано. Он поставил его на мольберт, повернул к нам и гордо преподнес, словно нарисовал его сам: — Вот что такое автопортрет! — воскликнул он, несколько театральным жестом обведя холст. Все одобрительно закивали, некоторые даже захлопали, кто-то подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть, а я не сдвинулся с места. Потому что прекрасно всё видел: небрежные, будто наспех сделанные угольно-черные мазки, которые вроде как должны складываться в локоны; угловатые штрихи — не то линия челюсти, не то ключицы; бежевая, желтая и розовая краска, бледными подтеками стекающая по холсту вниз. В общем и в целом, я понял, что изображена девушка, но черты лица не угадывались, выражение лица — тем более. Грубо говоря, это была абсолютно непонятная мне мазня. Я вспомнил, в какое замешательство меня вогнали работы Амано Рюсэя — все эти абстрактные линии, квадраты и круги, которые вроде как должны мне о чем-то говорить, но не говорят. Сейчас я ощущал примерно то же самое. Когда занятие закончилось и ребята стали расходиться, я немного задержался, потому что решил поближе подойти к портрету Мурано и попытаться понять его. Хайтани стоял у входа, выпроваживая учеников, с каждым перекидывался словами и смеялся. Свой портрет я снял с мольберта и поставил в углу к остальным — никто, естественно, не забирал холсты с собой. — Ты чего? — В опустевшем кабинете эхом разнесся голос Хайтани. Он подошел ко мне и встал рядом. Ростом он был выше и смотрел на меня сверху вниз. — Не понимаю. — Я хмурился, глядя на портрет Мурано. Хайтани скрестил руки на груди и вздохнул. — Хочешь знать, почему я ничего не сказал о твоей работе? Я кивнул, и Хайтани широко и хитро улыбнулся, мол, так и знал. Во рту у него, на уздечке, блеснуло еще одно украшение. — Все очень просто, ты снова чертил схему, а не рисовал. Я же сказал, у нас тут не класс черчения. — Я все равно не понимаю, — повторил я, чувствуя себя, словно капризный ребенок, которому не дали конфету. Хайтани отошел к стене, туда, где я оставил свой рисунок, и притащил его обратно. Развернув его ко мне, он спросил: — Посмотри на свой портрет, а теперь посмотри на портрет Мурано. Что ты видишь? Я сделал, как он сказал. Вглядывался я долго, шарил глазами по каждой детали, будто где-то среди буйства красок затаился правильный ответ. — Я вижу свое лицо. А тут. — Я кивнул на рисунок Мурано. — Каракули. Хайтани звонко рассмеялся. — А ты за словом в карман не полезешь. А знаешь, — Он поднял мой холст выше. — Я тоже вижу твое лицо. Точную копию твоего лица. При этом он как-то сочувствующе улыбнулся, будто говоря, не быть тебе художником. Но я не сдавался, пытаясь докопаться. — Не в этом ли смысл автопортрета? — Конечно, нет, — воскликнул Хайтани и вернул холст на место, только предварительно, к моей досаде, перевернув его лицевой стороной к стене. — Для этого с таким же успехом можно воспользоваться фотоаппаратом. Я вдруг почувствовал себя очень жалким. А Хайтани схватил рисунок Мурано и протянул его мне, словно трофей. — А вот это — в разы интереснее. Да, Мурано здесь узнать можно едва ли, но это она. Ее внутренний мир, ее чувства, то, какой она видит себя — вот что такое автопортрет. Понимаешь? Я неуверенно покивал, потому что до меня, словно до жирафа, никак не доходило, что все это вообще значит, и как Мурано может видеть саму себя в такой страшной белиберде красок. — Вижу, пока не очень понимаешь, — заключил Хайтани, наверное, сделал вывод по моему растерянному выражению лица. — Ничего страшного, я тоже этого раньше не понимал. Но все приходит с опытом. Просто продолжай...эм, приходить, рисуй и слушай меня, ладно? Я не придумал ничего лучшего, кроме как согласно кивнуть и ответить: — Хорошо. Распрощавшись с Хайтани, я покинул кабинет в самом странном за последнее время состоянии, с разболевшейся от вопросов головой и с удручающим чувством, что все вокруг все понимают, а я, дурачок, не понимаю ни черта. Я собирался отправиться в Такэру, но, выйдя из школы, обнаружил, что Амано ответил на мое сообщение еще полчаса назад, а я не заметил. «Привет. Все хорошо. Я буду на следующей неделе.» Возникло сильное, жгучее желание позвонить ему. Теперь, когда он на связи, он точно возьмет трубку. И тогда я мог бы...рассказать ему о кружке, о Хайтани, может быть, спросить совета, да просто поболтать. Спросить про руку, в конце концов, узнать, что у него происходит. Однако, когда я набрал его номер, он снова был недоступен.

***

В субботу в пять часов вечера я стоял у входа в парк Саюри и нервно поглядывал в экран своего телефона, не зная, куда себя деть, в ожидании Аяно. Она отправила мне смс о том, что немного задержится, но это немного длилось уже двадцать минут, и я не мог отрицать то, что это меня раздражало. Я чувствовал, что напрасно трачу время. Осень постепенно наступала на Кайто, вот-вот должен был нагрянуть октябрь, потому теплых и ясных дней становилось все меньше и меньше, все чаще по городку проходились мелкие моросящие дожди, а небо было затянуто тучами. Я посильнее запахнул свою куртку, потому что порывистый ветер забирался под одежду и противно холодил кожу. Пока я ждал Аяно, я неспешно прогуливался вдоль ворот туда-сюда, наблюдая за окружающей обстановкой. Район был шумный и оживленный, по дорогам сновали авто, а по тротуарам и пешеходам — потоки прохожих. Парк Саюри был большим и зеленым, внутри — переплетения тропинок, скамейки, беседки. Даже со входа я видел, что в парке народу много, даже несмотря на погоду: взявшиеся за руки парочки, собачники, мамаши с детьми. В этой части Кайто, северной, я бывал часто, но мест, куда можно пойти с девчонкой, не знал, поэтому оглядывался в поисках такового. Через улицу стоял любимый магазин Мабучи, где продавались комиксы, манга, диски и прочее. Но Аяно вроде не похожа на задротку. Рядом выстроились ателье, обувная мастерская, аптека, комиссионный магазин — ничто из этого, естественно, не подходило. Я попытался вспомнить, на пересечении каких улиц находится Юдзука, но оставил эту затею, когда вспомнил, сколько стоит там одна несчастная чашка рамена. Деньги у меня имелись, но мне пришлось бы оставить там все свои немногочисленные сбережения. В общем, я слонялся туда-сюда, но так ничего и не придумал, решил действовать по ситуации. Вскоре за спиной раздался голос Аяно. Я повернулся и просто стоял, ждал, пока она подойдет ближе. Аяно была в бордовой кожаной куртке, цветастой блузе, короткой черной юбке и туфлях на каблуке, в руках она сжимала маленькую сумочку в цвет куртки. Волосы у нее были пышные, аккуратно уложенные, словно она не один час провозилась с прической, а на лице красовался аккуратный и в меру яркий макияж. Когда она подошла, я почувствовал, как приятно от нее пахнет — у нее был сладковатый парфюм с вишневыми нотками. Плюс ко всему, она держалась уверенно, шла с прямой спиной и высоко поднятой головой. — Привет. Классно…выглядишь, — пробормотал я, потому что, ну, это было действительно так, и во всем ее облике угадывались старания. — Привет! Спасибо. — Она просияла и скользнула по мне взглядом, с головы до ног. — Ты тоже. Меня кольнула совесть, потому что, ну, я-то вообще не старался. Напялил привычные джинсы, футболку, куртку и кроссовки. Максимум моей подготовки к этой встрече — это то, что я пригладил торчащие волосы старательнее обычного. Я даже одеколоном не пользовался, потому что у меня его не было. Я был чистоплотный, мылся регулярно и никогда не вонял, но особо за собой не следил. Рядом с такой девушкой, ухоженной и выглядящей как с обложки, я вдруг почувствовал себя каким-то первоклашкой. Она же словно не заметила мой простоватый вид, по крайней мере, никак его не прокомментировала. Только улыбалась, будто действительно рада меня видеть, и выжидающе смотрела. Глаза у нее блестели. С минуту мы молчали. А потом я спросил: — Куда хочешь пойти? Она отозвалась незамедлительно: — А ты? — Я не знаю. Давай туда, куда ты хочешь. — Ладно. Тупее диалога я не слыхал. Аяно продолжила, оглядываясь по сторонам: — Давай прогуляемся в парке, а потом где-нибудь перекусим. Как тебе такой план? — Тут она снова ослепительно улыбнулась. Я кивнул, и мы отправились претворять этот план в жизнь. Пока мы шли по тропинке, оба молчали. Наверное, Аяно ждала, что я заговорю первым, а я просто не знал, что надо говорить. И вообще я весь стал неловкий, еще больше, чем обычно, не знал, куда деть руки, порой даже казалось, что иду как-то странно. Что говорить? О том, что она выглядит хорошо, я уже сказал. Спросить, как дела? Глупый вопрос, из тех, что задают, когда не находят темы для разговора. Именно поэтому я задал еще более глупый: — Как тебе погода? — Ничего так, — тут же отозвалась Аяно, явно обрадованная тем, что я вообще открыл рот. — Прохладно, конечно, но после жары, что была летом, самое то, верно? Погода на самом деле была отвратительной. Вчера прошелся дождь, поэтому все вокруг было мокрым и сырым, скамейки в парке в том числе, так что даже не присесть. Небо было грязного серого цвета. В воздухе прямо таки витало ощущение приближающейся грозы. А я еще, как назло, не взял зонт. — Как у тебя дела в школе? — вдруг спросила Аяно. — Ты же заканчиваешь среднюю школу? — Да, — ответил я. — Все нормально, вроде. А у тебя? Аяно вздохнула, тихонько посмеялась. — Ну, у меня подготовка к выпускным экзаменам полным ходом. Только и делаем, что зубрим. — Хм, точно. Разговор об учебе, неплохо, подумал я, и решился спросить: — Куда собираешься поступать? Уже решила? — В Университет Кюсю, на информационные технологии, — гордо ответила Аяно. — Это же в Фукуоке? — Ага. Не хочу уезжать слишком далеко, у меня тут семья и друзья. Буду приезжать на каникулы. — Понятно. За тучами едва-едва выглянуло бледное холодное солнце. Мы уже сделали полукруг по парку, дошли до беседок. Мимо проходили люди, и я невольно вглядывался в них, ища знакомые черты. Парк Саюри — популярное место, шанс встретить кого-то из школы высок, а мне почему-то было очень стремно столкнуться с кем-то. Особенно с кем-то из компании Амано. Неосознанно я даже стал идти быстрее. — А ты? — прервав молчание, заговорила Аяно. — Уже думал об универе? — Ну, да, немного, — неуверенно протянул я. — И куда хотел бы поступить? — Сага. Уже второй раз я лгал о Саге, ничего толком о нем не зная, и подумал, что надо бы, наверное, на днях немного про него почитать. Аяно, однако, приподняла бровь в удивлении. — Сага? А я думала, что ты выбрал бы...ну, что-то более творческое. С этими словами Аяно хитро улыбнулась и легонько пихнула меня в бок. Прикосновение ничем не отозвалось, хотя было очевидно, что сделала она это специально. Я только натянуто улыбнулся в ответ. — Пока еще ничего не решено. Просто...эм, домашние настаивают на чем-то более приземленном. — Это я произнес медленно и с расстановкой, потому что придумывал на ходу. — Ну ничего, времени еще много, — ободряюще ответила Аяно. Разговор наш постепенно затих. Я не знал, что еще спросить, поэтому шел молча, сунув руки в карманы. Аяно тоже молчала, запахивала сильнее свою куртку, видимо мерзла, и изредка бросала на меня взгляды. В голову мне вообще ничего не шло, будто все вопросы, которые люди обычно задают друг другу при общении, испарились. И я вдруг подумал о том, как же проходило первое свидание Амано с Киритани — было ли оно таким же провальным или нет? Скорее всего, нет. Амано ведь не такой как я, смог бы поддерживать беседу без тупых разговоров о погоде. Мысли снова возвращались к нему. После того ответного смс Амано я больше не писал и не звонил, и он мне тоже. Я каждый день по несколько раз проверял его страничку в Mixi, но новых записей там не появлялось. Что он сейчас делает? Проводит время с отцом? Может, вообще уехал с ним в Токио? А, может, Рюсэй уже уехал, и Рин сейчас дома. Руки чесались, так и подмывало написать ему и спросить, чем он занят. Однако навязываться я не хотел, да и обижать Аяно тоже. Ей и так явно было неловко. Пока мы шли и молчали, она, наверное, придумывала какой-то предлог, чтобы смыться, а потом заблокировать меня и рассказывать подругам, что потратила субботний вечер на скучнейшего в мире парня. В принципе, я был к этому готов. Однако все пошло по-другому сценарию. Вскоре тропинка у нас под ногами начала покрываться мокрыми пятнышками, и на лоб мне стали изредка падать дождевые капли. Вдалеке разнесся раскат грома. Вот тебе и свидание. — Блин, — пробормотал я. — Сейчас ливанет. — У тебя есть зонт? — с надеждой спросила Аяно, хотя было очевидно, что зонта у меня нет, и я покачал головой. — Тут рядом есть кафе, побежали? Не успел я ничего сказать, как она подхватила меня под локоть и начала стремительно идти к выходу с территории парка, на ходу потихоньку переходя на бег. Я не отставал и думал, как она вообще умудряется бегать в таких туфлях, это же пиздец неудобно, и надеялся, что она не подвернет ногу. Дождь тем временем усиливался. К сожалению, добежать до кафе сухими мы не успели, и пока, добравшись, не юркнули под козырек, оба насквозь промокли. Волосы у меня были влажные и липли к лицу, как и футболка, я неприятно поморщился, а вот Аяно, похоже, ситуация совсем не расстроила. Она заливисто смеялась, пока стряхивала капли воды с лица и приглаживала челку. — Постоянно забываю взять зонт, — сказала она, разведя руки в стороны. — Мама меня постоянно за это отчитывает. Я потянул на себя стеклянную дверь кафе, пропуская Аяно вперед. Это была небольшая кофейня-кондитерская, совсем крохотная. Места было мало, так что, помимо прилавка, тут было только два маленьких круглых столика. Мы устроились за одним из них, и девушка-бариста со скучающим видом приняла наш заказ. Аяно попросила подать ей кофе и тирамису, а я заказал только кофе. Аяно хотела было расплатиться, но я не позволил. Как-то это было бы совсем неправильно. Когда девушка-бариста отвернулась к кофеварке, Аяно отлучилась в уборную, а я сидел и думал. Вот мы пришли в кафе, и что дальше? Что вообще нужно делать? Я бы, если честно, продолжал гулять под дождем, лишь бы не сидеть вот так друг напротив друга и разговаривать. Во время прогулки хотя бы не нужно все время смотреть в лицо, можно пялиться на прохожих, на свои кроссы, на дорогу перед собой, в конце концов. Нормально ли это, что я почти ничего из себя выдавить не могу? Что в голове не рождается ни один адекватный вопрос? Что разговор Аяно ведет сама и ее это будто бы совсем не смущает? А еще я думал о том, что двигало мной, когда я решился все-таки ответить на ее приглашение согласием. До этого я игнорировал ее, все оттягивал момент. Если бы хотел, наверное, ответил бы без раздумий? А потом взял и набрал сообщение... Ответ в голову пришел сам по себе: я это сделал сразу после того, как Амано ушел, сказав, что идет в кино с Киритани. Я чувствовал себя так, словно всю радость из меня выкачали, внутри поднималась злость, и я сделал то, что казалось правильным в тот момент. Не значило ли это, что я вроде как использовал Аяно, чтобы отвлечься? От этой мысли мне становилось совестно перед ней. Она-то вообще ни при чем, о моих необычных чувствах к Амано ведь вовсе не подозревает. И пока ее не было, у меня созрел некий план. Обходиться с Аяно вот так я не мог. Мне было стыдно. Поэтому я решил, что после встречи аккуратно сведу все на нет, ну, то есть, не буду проявлять инициативу (будто я проявлял ее хоть раз до этого), не буду отвечать на ее сообщения (если, конечно, она вообще мне еще хоть раз напишет) и уж точно не допущу еще одной встречи. По хорошему, было бы здорово, как говорят, остаться друзьями, ну, чтобы не осталось никаких обид и неловкости. Вскоре Аяно вернулась. Нам принесли заказ. Я почти в один присест выхлебал весь свой кофе, ну, потому что не знал, чем себя еще занять. Смотрел я то на поверхность стола, то в окно, то мельком на саму Аяно, пока она ела свой десерт. — Ну и денёк, да? — посмеялась она, глянув в окно. Погода совсем разошлась, по стеклу стекали потоки воды, так что улица была едва видна. — Честно, я думала, что всё будет... ну, как в романтических фильмах. Солнечный парк, милые беседы. А тут мы, промокшие до нитки. — Ну, бывает. — Я пожал плечами. — Думаю, ливень быстро закончится. Аяно отложила в сторону десерт, отодвинула тарелочку и наклонилась вперед, подперев подбородок руками и вперив в меня заинтересованный взгляд. — А ты как думал? Каким это свидание должно быть? Я, если честно, вообще об этом не думал. Думал, что, ну, прогуляемся, перекусим, может быть, сходим в кино. Но ожиданий каких-то не строил. Времени придумывать не было, и я ответил честно: — Эм...Ну, я...особо не думал. Думал, просто погуляем. Аяно засмеялась, взглянула на меня с шутливым укором. — Гуляем! Ты прям мастер планирования. Я смущенно улыбнулся. — Да уж. Аяно приподняла бровь, я видел, как слегка дернулись ее губы, покрытые розовым блеском. В уголке ее рта было крошечное пятнышко от крема, и мне захотелось дать ей салфетку. — А ты часто гуляешь? Ну, с друзьями, может, куда-то выбираетесь? — Иногда. Играем в автоматы. — А я вот недавно с подругами ходила в караоке, — с упоением начала рассказывать она. — Это был полный провал! Я ужасно пою, но девчонки не отставали, пока я не взялась за микрофон. В итоге они смеялись над моим исполнением, а я хотела провалиться сквозь землю. Я улыбнулся: — Ну, звучит весело. — Весело для них, да. А ты когда-нибудь пробовал караоке? — Нет, я не пою. Аяно округлила глаза. — Правда? Мне кажется, что тебе многое дается. — Почему? — Ну, я говорила, что ты талантливый. — Аяно улыбнулась очень тепло. — А еще милый. Я, к своей досаде, покраснел и смущенно отвел глаза, принялся нервно теребить пальцами край мокрой рубашки. — Да я больше ничего, кроме рисования, не умею. Тем более, петь. — Знаешь, это не главное, — с воодушевлением продолжала она. — Я имею ввиду, когда поешь. Важнее драйв. Я повел плечом. Заметил, что шов на подоле слегка разошелся. Надо будет потом зашить. — Да, наверное. Снова воцарилось молчание, нарушаемое только шумом дождя за окном и тихим потрескиванием музыки из наушников девушки-баристы. Хорошо, что она не подслушивает. Я бы сгорел от стыда, если бы у этого дурацкого неловкого разговора были еще свидетели, кроме меня и моей спутницы. — Ты всегда такой молчаливый? — спросила Аяно. Она все еще улыбалась, но улыбка была несколько натянутой и даже вымученной. Примерно вот так выглядела Нориаки на фестивале, когда Мабучи трещал у нее под ухом, не затыкаясь. Я взглянул на Аяно, и мне снова стало чертовски стыдно, поэтому я выпалил: — Да, наверное, извини. — Почему ты извиняешься? Это ведь не плохо. — Ну, я, наверное, показался тебе скучным. — Нет, что ты! — Она лучезарно улыбнулась и даже потянулась ко мне, чтобы ободряюще погладить плечо. На миг наши колени под столом соприкоснулись, но я увел их в сторону. — Я могу говорить за двоих, ничего страшного. Я улыбнулся в ответ и заставил себя спросить, чем она увлекается. Аяно рассказала, что играет в теннис, а в свободное время любит ходить с подругами по магазинам, затем перешла к рассказу о последней просмотренной дораме, и говорила она очень долго, увлекательно, так что я сам невольно втянулся. Я почти ничего не говорил, только внимательно слушал и вставлял какие-то фразочки, только и всего. Я чувствовал, что Аяно вовсе не болтушка, просто поняла, что слова из меня не вытянешь, и стойко это приняла. Вскоре дождь закончился, и мы засобирались домой. Я предложил Аяно проводить ее, но она отказалась, сказала, что ей по дороге еще нужно куда-то зайти, а я понял, что, наверное, ей не хотелось еще и по дороге домой тянуть разговор на себе. Придя домой, я лег в постель. Чувствовал я себя так, словно весь день таскал тяжелые мешки, а не сходил на свидание с красоткой. Навалилось чувство вины — Аяно наверняка была расстроена, хоть и не подала виду. И поэтому я написал ей смс. «Ты нормально добралась?» Отправив сообщение, я стал бездумно крутить раскладушку в руках, пялясь в стену. Ответ пришел незамедлительно. «Да, все хорошо :) Спасибо, что спросил» Мне вдруг захотелось еще раз извиниться, и я набрал: «Прости, что я был такой скучный. Я раньше не был на свиданиях» Аяно написала в ответ: «Это нормально, не переживай. Мне было с тобой комфортно :)» Соврала, ну и ладно. Больше ничего писать я не стал. Ежу было понятно, что это была наша первая и последняя встреча. Вспоминая то, каким я был сегодня, я хотел застрелиться. Впрочем, застрелил бы меня Мабучи, если бы я рассказал ему о том, каким придурком был. Желая отвлечься от этих мыслей и жгучего чувства вины, я взялся за альбом. Второе занятие в кружке было в пятницу, и ничего особенного не произошло, но меня все еще терзали слова Хайтани. Я чувствовал, что чего-то не понимаю и недостаточно хорош, поэтому старался тренироваться и рисовать чаще, в любую свободную минуту. Рисовал я снова свой портрет, только на этот раз старался, как сказал Хайтани, рисовать, а не чертить схемы. Хоть и не очень понимал, что это, черт возьми, значит. Даже попытался повторить мазню Мурано, но результат мне вообще не понравился. Во втором часу ночи рука начала болеть, а глаза стали слипаться. Я рухнул в постель и почти провалился в сон, как вдруг на телефон пришло сообщение. Писал Амано. «Привет. Приходи ко мне завтра.» Уснул я в ту ночь с улыбкой на лице.