Солнечные блики в твоих медовых глазах

Первое, что я заметил, когда вышел из автобуса в Такэру, так это приятную, благостную тишину, царившую в этом районе. Он находился в некотором отдалении от центра Кайто, и здесь не было широких магистралей, бесконечного потока проезжающих машин, и было тут как-то непривычно безлюдно. Импровизированная остановка в виде одиноко стоящей вдоль дороги скамьи, на которой я вышел, говорила о том, что автобусы здесь особенным спросом не пользовались, до центра Кайто ходил всего один маршрут. Должно быть, местные жители добирались сюда преимущественно на собственных автомобилях. Аккуратные асфальтированные дорожки вели вверх по склону, к не менее аккуратным улочкам, по бокам от которых высились дома. Я шел, внимательно разглядывая их, в особенности приклеенные на них таблички. Пятый дом, шестой дом, седьмой. До двадцать третьего еще идти да идти. Дома в этом районе разительно отличались от тех, что были в моем районе, на улице Такешита. Многие из них были по-настоящему огромными, трехэтажными, четырехэтажными, с окружавшим их высоким ограждением. Некоторые казались немного странными, квадратными, с высоченными стеклянными окнами длиной во всю стену, в общем, ультрасовременными. Пока я поднимался вверх по улице, я не встретил ни одной живой души, только мимо почти бесшумно проехала чья-то блестящая серебристая иномарка. Чем ближе я подходил к пункту назначения, тем хуже себя чувствовал. От долгой дороги и ходьбы я очень устал. Еще я оделся не совсем по погоде, день выдался жарковатый, а я зачем-то напялил поверх футболки свою клетчатую рубашку. Снять я ее теперь точно не мог, потому что, ну, вспотел, и это было бы видно, поэтому приходилось потеть дальше. Еще по дороге я купил апельсины, подумал, что с пустыми руками приходить невежливо, тем более, Рин болел, пусть даже не простудой, но все же. Витамины ведь, как никак. Ну и, конечно, мучительное ожидание грядущей встречи действовало мне на нервы. Наконец я добрался до дома номер двадцать три. На этом куске длинной улицы коттедж семьи Тачибана особо не выделялся, то есть, он, как остальные, оказался большим и с высоким забором, и ничто не указывало на то, что в том или ином соседнем от него доме живет семья Амано, поэтому я решил действовать наугад. И как-то так вышло, что первый дом, в который я позвонил, номер двадцать пять, оказался тем самым. Я нажал кнопку на домофоне и замер в ожидании ответа. — Да? — спустя полминуты прозвучал женский голос. Я, прокашлявшись, поздоровался, представился и обозначил цель визита. Дверь спустя пару секунд отворилась, и я впервые ступил на территорию семьи Амано. Вымощенная булыжником подъездная дорожка вела прямо к крыльцу величественного особняка, возвышавшегося надо мной тремя этажами. Дом был потрясающий: в современном европейском стиле, с кипенно-белой облицовкой, гигантскими окнами и просторной верандой, на которой я увидел столик, стулья и слегка покачивающееся подвесное кресло из ротанга. Сам участок не уступал в размерах. У семьи Амано имелся свой бассейн, с рядом расположившимися шезлонгами, с одной стороны, и многочисленные цветущие клумбы, с другой. На задней части лужайки я заметил припаркованный темно-красный вычищенный до блеска Lexus, вроде бы модель RX 350. В авто я сильно не разбирался, но много раз замечал, как дядя пускал слюни на проезжающие мимо машины этой модели. Готов поспорить, за такую тачку дядя бы убил. Я и сам глядел, открыв рот и мысленно прикидывал, кем же нужно работать, чтобы позволить себе такую машину да еще и такое жилище. Быстро осмотревшись, я перевел взгляд на крыльцо и заметил стоящую в дверях женщину. Она поманила меня рукой и я, улыбнувшись, подошел ближе. Женщина, однако, матерью Рина не была, это я понял сразу. Она была старенькой и морщинистой, смуглой, с большими выпуклыми глазами, в простой неприметной одежде. Сначала я подумал, что это бабушка Рина, но потом женщина заговорила, и я понял, что она вообще не японка. — Добрый день! — произнесла она с легким акцентом и слегка поклонилась, и я поклонился в ответ. — Проходите в гостиную, я пока предупрежу господина Амано и госпожу Амано о вашем прибытии. Я немного опешил, но все же последовал за женщиной. В прихожей я разулся. Пока я шел за ней по коридору в гостиную, я ощутил, как вспотели мои ладони, а в горле вставал ком. Слегка тошнило. Хотелось заземлиться, найти точку опоры. Я решил заговорить с женщиной. — Простите, а вы...кто? Женщина вежливо улыбнулась, приглашая меня пройти в гостиную. — Зовите меня Канья. Я помощница госпожи Амано. С этими словами женщина ретировалась. Значит, у семьи Амано есть горничная. И моя догадка оказалась верной — она не была японкой, имя было странным и непривычным для слуха. Открытие о том, что у Амано есть горничная, мало меня удивило, я знал, что они богаты, но, наверное, все же вбил себе в голову, что дверь мне откроет именно мать Амано, потому и удивился появлению неизвестной мне женщины. Гостиная оказалась потрясающей. То есть, она действительно потрясла меня до глубины души. До сего момента я считал, что гостиную в доме семьи Масуда можно назвать эталоном изысканности, но она меркла по сравнению со здешним убранством. Это была прямоугольная комната, находившаяся на солнечной стороне, светлая, просторная и теплая. Мягкая мебель — диван и кресла — были обтянуты светло-серой однотонной тканью, на них покоились симпатичные пухлые подушки с красивой вышивкой в синих и серебристых тонах. На кофейном столике перед диваном стояли многочисленные рамки с фотографиями, которые я еще не успел рассмотреть, и маленькая кофейная чашка, поставленная поверх глянцевого журнала — должно быть, госпожа Амано читала его за утренним кофе. На противоположной от дивана стене висел внушительного размера плазменный телевизор (за такой дядя Йошинори тоже бы убил), под ним стоял низкий стеллаж с установленным на нем видеопроигрывателем, полки стеллажа забиты бесчисленным количеством компакт-дисков. У окна я заметил музыкальный центр. На выкрашенных в приятный серый цвет стенах висело несколько картин с достаточно абстрактными изображениями, я тогда подумал, что это просто декор. Деревянный пол устлан добротного вида ковром, я, если, честно боялся на него ступить, несмотря на то, что Канья выдала мне домашние тапочки. В гостиной, как и во всем доме, как и на всей территории участка, царила умиротворяющая тишина, слышался только шум садового опрыскивателя. В гостиной не было других дверей, кроме входной, а значит другие комнаты можно было найти, лишь пройдя дальше по длинному коридору, но я даже шелохнуться не смел, не то что бы идти и исследовать без разрешения чужой дом. Пока я ждал возвращения Каньи или прибытия хозяев дома, я мялся на месте и чувствовал себя очень нехорошо. Дом Амано — хоть я видел пока еще только гостиную — казался мне невозможно идеальным, и я чувствовал себя тут совершенно неуместным. Я, потный, запыхавшийся, в своей старой заношенной одежде, и неловко зажатым в руке пакетом с апельсинами, этакий уродец, словно досадное пятно на белоснежной скатерти, которое портит весь вид. Канья так и не вернулась, вместо нее в гостиную вошла женщина. И я тогда подумал: точная копия Амано, только в женской версии. Высокая, стройная, пышущая жизнью Амано Рёко. Я тогда не знал, что ей на тот момент было сорок восемь лет, до того моложавой она выглядела, на вид ей можно было дать максимум тридцать пять. Одета она была по-домашнему уютно, в кофту и брюки, поверх которых накинуто легкое муслиновое домашнее кимоно в современном стиле. Блестящие черные волосы, такие же шелковистые, как у Рина, аккуратно собраны в низкий хвост. — Добрый день, — произнесла она, глядя на меня своими медово-золотистыми (прямо как у Рина) глазами. Голос у нее был мелодичный и приятный, а тон подчеркнуто вежливый, и я чувствовал, как она удивлена моему визиту. Я невольно подумал о Тачибане: удивлялась ли она точно так же, когда сюда приходил он? Были ли здесь Имаи, Сакамото, Курамору? — Добрый день, госпожа Амано, — поздоровался я. Я тогда еще не знал ее имя, оттого и повторил обращение к хозяйке дома словами горничной Каньи. Я представился и сообщил ей, что являюсь одноклассником Амано. — Я принес ему апельсины, — сказал я, приподняв в руке пакет, будто этим я хотел сгладить неловкость своего неожиданного вторжения. Госпожа Амано тепло и даже как-то сочувственно улыбнулась мне. Должно быть, именно в этот момент она впервые подумала о том, какой же я хороший пай-мальчик. — Меня зовут Амано Рёко, я мама Рина. Мне очень жаль, но у него аллергия на апельсины. Я замялся, чувствуя себя идиотом, однако протянул пакет ей. — Тогда это вам. — Ничего лучше я придумать не смог, а она после этих слов снова одарила меня улыбкой, приняв презент. — Спасибо, — сказала она. — Рин сейчас немного занят, но как только освободится, ты сможешь зайти к нему. Канья передала ему, что ты пришел. Присаживайся пока, а я попрошу ее подать нам напитки, хорошо? Что ты будешь — сок, лимонад, может, чай? — Лимонад, — кивнул я. — Спасибо. Прежде, чем уйти, Рёко усадила меня на диван, и, оказавшись на нем, я наконец смог вдохнуть полной грудью и немного перевести дух. Потихоньку я успокаивался. Меня не выставили за дверь — это уже хорошо. Более того, меня встретили так радушно и тепло, чего я совершенно не ожидал. И мать Амано оказалась такой приятной женщиной. Мое воображение рисовало образ холодной, властной и высокомерной хозяйки, однако эта картинка рассыпалась, стоило Рёко со мной заговорить. Радовало и то, что совсем скоро я увижу Рина, после почти что месяца разлуки. Сидя на диване, я рассматривал стоящие на кофейном столике фотографии в рамках. Они все запечатлевали счастливые моменты семьи Амано: вот госпожа Рёко, еще более молодая, чем сейчас, с маленьким Рином на руках, улыбается в камеру, а рядом стоящий рослый широкоплечий мужчина с каштановыми волосами и такого же цвета густыми усами обнимает ее за талию; вот маленький Рин с рюкзаком наперевес широко улыбается в камеру, у него нет передних молочных зубов — наверняка фото было сделано, когда он только пошел в школу; вот они — образцовая счастливая семья — стоят на фоне водопада и машут рукой фотографу, тут Рину примерно десять-двенадцать лет. Ни на одной из фотографий я не заметил кого-то еще, поэтому пришел к выводу, что у Рина нет братьев и сестер. Я улыбался, когда рассматривал эти фотографии, хоть и почувствовал, как внутри шевельнулась грусть. — А вот и я! — Послышался веселый голос госпожи Рёко, и через миг она устроилась в кресле напротив дивана. Следом за ней зашла, семеня, Канья с подносом. Она разложила на столике перед нами все, что принесла на подносе — два стакана с лимонадом, тарелку с печеньем и блюдце с нарезанным дольками апельсином — и ушла. Мы остались одни, и я, честно говоря, не знал, что сказать, поэтому лишь сдержанно улыбался и пил свой лимонад. Однако Рёко молчать не планировала. Она очень внимательно посмотрела на меня. — Давно вы с Рином дружите? — достаточно осторожным тоном поинтересовалась она, гостеприимно пододвигая ко мне тарелку с печеньем. Я решил, что врать матери Рина не стоит, поэтому отвечал честно. Ну, насколько это было возможно. — Мы…не так часто общаемся в школе, но все же мы в хороших отношениях. — Ответ был уклончивый, однако Рёко понимающе кивнула, и тут же завалила меня вопросами обо мне самом, о моей семье. Я чувствовал себя неловко, отвечая, но ее вопросы мне не казались странным — она все-таки мать, конечно, ей хочется знать, какие люди окружают ее единственного сына. Более того, ее внимание, то, как в ее красивых раскосых глазах горел живой интерес, то, как она кивала и внимательно меня слушала, все это мне даже льстило. На все вопросы госпожи Рёко я отвечал так же уклончиво, стараясь, однако, не казаться замкнутым и скрытным. То есть, лаконично упомянул, что рано потерял родителей, и моя добродушная тетушка усыновила меня, и теперь я член семьи Масуда, что не совсем соответствовало действительности (я был скорее ненужным придатком, а не членом семьи). Но вываливать подробности своей несчастной жизни я не хотел, тем более на такого человека, как Амано Рёко. — Твои тетя и дядя хорошие люди, — заключила Рёко с теплотой в голосе, когда я кратко поведал ей о них, без нелицеприятных деталей, конечно. — Да, это точно, — просто кивнул я, невольно вспоминая, как ощущается дядин кулак на моей скуле. — Они заботливые и делают все, чтобы я ни в чем не нуждался. Я хотел было как-то замять эту тему, ну, не хотел больше отвечать на вопросы о себе, поэтому думал, что бы такого спросить, и взгляд мой упал на фотографию у водопада. — Простите, госпожа Амано, мне стало интересно, а где было сделано это фото? — спросил я. Она опешила, но, проследив за моим взглядом, поняла, о чем я спрашиваю. На миг уголки ее губ дернулись, будто бы опускаясь, а в глазах промелькнуло какое-то выражение, словно она вспомнила что-то не очень приятное. Но она снова улыбнулась и взяла рамку с фотографией в руки, ласково провела пальцами по поверхности. Рамка была резная, ручной работы, дорогая и увесистая, и прекрасно смотрелась в ее женственных, ухоженных руках с красным маникюром. — Это Ниагарский водопад, мы с супругом и Рином посетили его, когда были в Штатах, — объяснила она. — Это было два года назад. И я внезапно понял, что в доме Амано, кроме фотографий, казалось, не было никаких признаков присутствия отца Рина. Я вспомнил о припаркованном рядом Lexus, но у меня сложилось отчетливое впечатление, что машину водила именно сама Амано Рёко. Учитывая явный достаток семьи Амано, было очевидно, что автомобиль у них мог быть не один. Вполне возможно, что отец Рина просто был на работе, но заметил я еще кое-что странное. То, как госпожа Амано произнесла слово супруг, с неким нажимом. А еще этот ее странный взгляд. Но времени размышлять об этом у меня не было, поскольку вошедшая в гостиную Канья сообщила, что Рин освободился. — Если что-то понадобится, позовите Канью, — сказала мне напоследок Рёко, я кивнул и позволил горничной увести себя наверх. Канья, судя по всему, сама по себе разговорчивостью не отличалась, поэтому путь от гостиной до комнаты Амано мы проделали в полной тишине. Я мог беспрепятственно оглядываться и пришел к выводу, что весь дом, помимо гостиной, был идеален. Все в светлых тонах, ни одной портящей вид детали и, ко всему прочему, безупречно чисто. Здесь угадывались общие усилия двух женщин — чувство вкуса и финансовые возможности госпожи Рёко и кропотливость и трудолюбие отвечающей за порядок Каньи. Находиться тут было до безумия приятно. Комната Амано находилась в конце коридора на втором этаже. Канья, улыбнувшись мне напоследок, молча удалилась, так и не подсказав растерянному мне, стоит ли мне сразу войти или предварительно постучать. Все-таки я решил постучать и с замиранием сердца услышал в ответ за дверью приглушенное: — Входи. Комната Рина понравилась мне сразу, даже больше, чем все то, что я уже видел по пути сюда. Во-первых, она была просторной, в два, даже в три раза больше моей. Во-вторых, в отличие от интерьера других частей дома, она была в более темных тонах: стены, ковер, занавески на окнах — все это было в антрацитовом цвете. На покрывале широкой кровати лежал раскрытый ноутбук, сама постель показалась мне поспешно заправленной, будто в ней только что лежали. На прикроватной тумбе я заметил пустой стакан и массивные черные наушники. У противоположной стены стоял небольшой стеллаж, на котором я увидел компактный виниловый проигрыватель и целую коллекцию пластинок. Рядом с проигрывателем примостился маленький горшочек с миниатюрным кактусом. У дальней стены, рядом с окном, стоял рабочий стол с горой книг и тетрадей, а рядом — кресло на колесиках, на спинку которого небрежно накинута джинсовая куртка. Я огляделся, не скрывая своего восхищения, и даже на миг забыл, что нервничал еще секунду назад. Комната Рина была уютной, в ней царил легкий беспорядок, а еще она не казалась стерильной и неживой, наоборот, в каждой детали я видел отражение его характера. Было заметно невооруженным глазом, что интерьер Рин продумывал сам, и это была его личная территория, его уголок. Я почувствовал себя счастливым от того, что мне удалось оказаться здесь, так я словно стал к Рину чуточку ближе. Сам Рин стоял посреди комнаты и подошел ко мне чуть ближе. Я жадно впитывал каждую деталь его облика. Он, казалось, немного вытянулся за каникулы, а его волосы стали еще длиннее. Одет он был, как обычно, со вкусом, хоть и находился дома: белая футболка, темные спортивные штаны. Прибавилась еще одна, несколько огорчающая, деталь: гипс на левой руке. Когда он подошел ближе, и я увидел, как по его шее стекает капля воды, от Рина доносился едва уловимый запах свежести. Выходит, он принимал душ, когда я пришел. — Привет, — произнес я, желая нарушить неловкое молчание и поскорее объясниться. — Тачибана дал мне твой адрес, сказал, что ты болеешь, вот я и решил навестить тебя. — Под его внимательным взглядом я невольно зарделся, но говорить продолжил: — Ну, вдруг тебе скучно или…Ну, в общем, хотел убедиться, что все нормально. Знаю, мы не друзья, но…Просто мы ведь одноклассники. Если я помешал, то могу уйти. Прости, что без приглашения…Я просто…Я… По-хорошему надо было заткнуться, а не позорить себя, заикаясь, как редкостный идиот, но я не мог. Меня несло, слова сами лились изо рта. Я чувствовал острую необходимость объясниться максимально, так, чтобы Амано точно меня правильно понял. Чтобы не понял превратно. Но чем больше я говорил, тем больше меня поглощало чувство стыда и никчемности, и я уже жалел, что вообще на это решился. Надо было развернуться и уйти, еще тогда, как только из дверей дома показалась Канья. Надо было уйти и не дать этой ошибке свершиться. Я почти кожей ощущал, как недоволен Амано, как он сейчас выскажет все, что думает обо мне, думает, что я какой-то беспардонный и наглый. Однако он тихо усмехнулся и поманил меня к себе, а сам подошел к окну, отодвинул левой рукой занавески, впуская больше света, и открыл окно. — Давай покурим, — предложил он, и я просто обомлел. — Но, — пролепетал я. — Дома ведь твоя мама. И еще Канья. — И что? — Амано пожал плечами, и я впервые увидел у него такой равнодушный взгляд. — Будешь? Отказать ему я не мог, хоть меня и беспокоила мысль о том, что я буду курить в доме госпожи Амано, когда она находится внизу, буквально этажом ниже, и наверняка может войти сюда в любой момент. — Они сюда без стука не заходят, — сказал Амано, увидев, как я бросаю на дверь боязливый взгляд. — Так что забей. Не поможешь? У меня тут с подвижностью проблемки. Он усмехнулся, протягивая мне пачку своих любимых Mild Seven здоровой рукой. Я вытащил из пачки две сигареты, одну протянул Амано, тот зажал ее в зубах. Щелкнул зажигалкой и хотел было поднести ее к его сигарете, но он опередил меня, поскольку чуть подался вперед сам и погрузил ее кончик в подрагивающее пламя. Расстояние между нами сократилось стремительно, я видел, как он подкуривает, придерживая здоровой рукой свои волосы, чтобы они не коснулись огня, видел его длинные ресницы, а затем, когда он поднял глаза на меня, смотрел в его потрясающие медовые радужки, так близко, как никогда в жизни. Легкий запах свежести снова окутал мои ноздри — наверняка Амано пользовался дорогим качественным шампунем, с ментолом, к примеру. И за эти доли секунд, что я смотрел на него, пока держал зажигалку, пока вдыхал аромат, исходящий от его волос, от его тела, в голове звучал один вопрос: зачем, черт возьми, он так делает?! Амано вскоре отстранился, чуть повернулся к окну и выдохнул в раскрытые створки густой сизый дым. Я тоже закурил, стараясь не спалиться на том, что у меня подрагивают руки и надеясь, что выкуренная сигарета подавит мое волнение. — Как…Как твоя рука? — спросил несмело. — В норме. В гипсе еще месяца три ходить, правда. — Он бесцеремонно стряхнул пепел в открытое окно. — Это я серфил на каникулах, в Окинаве, был там с мамой. Неудачно приземлился на доску, и вот. При этих словах он чуть приподнял загипсованную руку с грустным выражением лица. Я сочувственно посмотрел на его гипс. — А как твои каникулы прошли? — внезапно спросил он, но, кажется, особого интереса в его голосе не было. — Ну, я работал. — Точно, мы же виделись. — Ага. На минуту воцарилось молчание. Но оно уже не казалось напряженным. Амано вроде не злился, что я так внезапно к нему пришел, но и никак мои объяснения не прокомментировал. Меня так и подмывало спросить его об этом в лоб. Пока мы молчали, Амано курил в открытое окно и задумчиво глядел вдаль. Я наблюдал за ним украдкой, и мне показалось, что в нем едва уловимо проскальзывала некая усталость, в его виде, в его голосе, такая же, как тогда, когда он выпроводил на улицу Тачибану и попросил меня дать ему пачку сигарет. С чем это связано, я не знал, оттого мне было немного грустно — даже несмотря на то, что я вроде как сблизился с ним, оставались вещи, которые мне были недоступны. Я не знал, о чем думает Амано, что происходит в его жизни, почему он выглядит и звучит таким вымотанным. Мы оба докурили и выбросили окурки в стоящую на подоконнике жестяную банку из-под колы, которую Амано использовал как пепельницу. Судя по тому, что она там стояла, курить из окна своей комнаты для него было привычным. — Классная рубашка, — внезапно произнес он, мельком меня оглядев. — Эм, она старая, — тут же возразил я, немного стушевавшись под его взглядом. — И дешевая. Так и было. Рубашку эту я купил в секонд-хенде. — Ну и что? — Амано пожал плечами и уселся на край кровати, жестом пригласил сесть рядом. — Все равно классная. Ценник не имеет значения, если тебе самому нравится. А что ты слушаешь? Я сначала опешил, но потом понял, что Амано задал этот вопрос, увидев торчащие из моего кармана проводки наушников. Вытащил телефон и несмело присел рядом с ним. Протянул ему наушники. К моему удивлению, он взял только один и воткнул в ухо. Я сделал то же самое со вторым. — Ну, сегодня я слушал этот альбом. На маленьком дисплее отобразилась обложка дебютного одноименного альбома The Smiths. Я нажал Play, и зазвучала бодрая и зажигательная What Difference Does It Make? Амано улыбнулся, и начал отбивать ногой ритм, а я песню даже и не слышал, потому, ну, мы сидели совсем рядом, на его кровати, в его комнате, и думать я мог только об этом. — У тебя хороший вкус, — констатировал он, когда песня завершилась. — Мне эта группа нравится, но именно этот альбом я не слушал как следует. — Ты любишь музыку. — Я посмотрел на виниловый проигрыватель. Даже не вопрос, а утверждение, потому, ну, невозможно иметь виниловый проигрыватель и такую богатую коллекцию пластинок и при этом не быть любителем музыки. Амано кивнул. — Да, я очень хотел именно этот, отец привез из Штатов. Так, получается, папа Рина часто бывал в Америке, но все еще многое оставалось неясным: жил ли он здесь, с женой и сыном, да и вообще, я пока ничего о нем не знал. Поэтому, раз уж зашла речь, я решил спросить осторожно. — А чем занимаются твои родители? При этом я внимательно следил за реакцией Амано, готовый вот-вот извиниться, если вдруг вопрос покажется ему чересчур личным. Но он ответил просто, словно отвечал на этот вопрос сотни раз. Скорее всего, так и было. — Ну, мать не работает, — говорил он несколько скучающим тоном. — У папы своя студия в Токио и еще есть филиал в Лос-Анджелесе, поэтому он, ну, то здесь, то там. Он продает всякие картины, скульптуры, выставки организовывает. О, кстати, — с этими словами Амано кивнул на противоположную стену. На ней висел небольшой постер в деревянной раме, который я сначала не заметил, с каким-то абстрактным геометрическим рисунком. — Он сам художник, это его работа. Амано Рюсэй, ты наверно, про него что-нибудь слышал. Я про Амано Рюсэя никогда не слышал, но мне было приятно осознавать, что отец Рина человек творческий и связан с миром искусства. Потому что, ну, я ведь тоже рисовал, и я думал, что, наверное, теперь у нас с Амано станет больше связывающих моментов. — Не слышал, если честно, но теперь хочу узнать больше, — честно ответил я. Он ничего ответить не успел, потому что раздался стук в дверь, и стоящая за дверью госпожа Амано спросила, можно ли ей войти. Я немного засуетился, потому что в комнате явно пахло сигаретами, но вошедшая Рёко будто этого не заметила. Пройдя к столу, она опустила на него поднос. — Я принесла вам десерт, — почти что пропела она. — Угощайтесь. — Канья тоже могла бы принести его. — Я заметил, что Амано при виде матери весь словно ощетинился, хоть в голосе у него не прозвучало и намека на грубость. На Рёко напрямую он не смотрел, все еще изучал отцовскую картину на стене. — Канья готовит ужин, я не стала ее беспокоить по мелочам. — Тон Рёко был самым миролюбивым, а на замечание сына она и бровью не повела. Немного помолчав, она спросила, переводя взгляд с меня на сына и обратно: — У вас все хорошо? Брови Амано поползли вверх. — Да, — с нажимом ответил, будто она спрашивала самую очевидную вещь на свете. — Это всё? — В общем-то, да, — ответила Рёко слегка поникшим голосом. — Ну, тогда, веселитесь. Я пойду. — Спасибо, — небрежно бросил Амано. Я чувствовал себя очень неловко. Несмотря на то, что этот короткий разговор произошел на спокойных тонах и с самыми доброжелательными выражениями лиц — что матери, что сына — меня не покидало ощущение, что я невольно стал свидетелем ссоры, которую не должен был наблюдать. — Угощайся, — как ни в чем ни бывало предложил Амано, неопределенно взмахнув в сторону подноса. Я поднялся, но к подносу не подошел. Я решил, что уже итак прилично задержался, и подумал, что лучше бы мне уйти до того, как я совсем бы его утомил. — Спасибо, но, думаю, мне пора. — Уже? Я был готов поклясться, что в его тоне прозвучало разочарование, но я свалил это на столь свойственную ему вежливость. Я не мог поверить, что ему действительно хочется, чтобы я остался еще. — Ладно, — произнес он и вдруг вытащил свой мобильник. За время каникул его привычная серебристая раскладушка сменилась на компактный белый айфон, вроде бы недавно вышедший, четвертый. — Скажи мне свой номер. Я был, честно говоря, в легком шоке, когда диктовал ему цифры, потому что я вообще никак не ожидал, что дело обернется таким образом. А когда сам записывал номер Амано в свою телефонную книжку, невольно думал: получается, теперь я могу ему писать? И он будет писать мне? Серьезно? — Вот и отлично. — Амано заблокировал телефон и убрал его в карман, когда мы обменялись номерами. — В следующий раз перед тем, как прийти ко мне, ты можешь мне позвонить или написать, хорошо? — Хорошо, — ответил я машинально. В следующий раз. То есть, я могу прийти к нему еще раз. Мысль об этом заставила меня улыбнуться. — Я начну ходить в школу с понедельника, — продолжал он. — Вообще-то, и так могу, но мама настаивает, чтобы я немного отлежался дома. — Я могу приносить тебе домашнее задание, — выпалил я прежде, чем успел подумать. — Не стоит, мне Тачи приносит, он тут живет, напротив. Я кивнул, прикусив язык, и побрел к выходу. Ну кто меня заставлял это говорить? — Кстати, — окликнул меня Амано, когда я уже взялся за ручку. — Я тут думал кое о чем. Скоро ведь фестиваль. Не хочешь порисовать портреты? — Что? — опешил я. Он пожал плечами. — Ты ведь классно рисуешь. И люди у тебя хорошо получаются. — Амано лучезарно улыбнулся, должно быть, собственная идея показалась ему блестящей. — Вроде наш класс собирается устроить кафе, но, честно, это так заезженно. Ты бы мог побыть в роли талантливого художника. Будешь сидеть в кафе, а посетители будут заказывать у тебя свои портреты. Так будет интереснее, и мы точно привлечем к себе кучу народа. Ну, что скажешь? Идея эта казалась мне ужасающей. Ну, потому что, рисовал я обычно только то, что сам хотел. Да и пристрастие к рисованию я ото всех прятал. Наверное, боялся резких слов о своих навыках. Попроси меня об этом кто угодно, я бы наотрез отказался. Но просил-то Амано. Именно поэтому я согласился, и его улыбка, которая стала еще шире, того стоила. — Отлично! Тогда увидимся в школе. — Увидимся в школе. Эту фразу Амано уже мне говорил. А теперь мы произнесли ее синхронно и засмеялись, потому что это было забавно. — И спасибо, что навестил, — напоследок сказал Амано, слабо улыбнувшись. Амано Рёко сама, не привлекая Канью, проводила меня до ворот, предварительно вручив мне с собой целый пакет со сладостями и фруктами, пожелала мне хорошего дня и искренне и тепло поблагодарила за то, что я навестил Рина. Когда мы прощались, она показалась мне немного взвинченной, совсем чуть-чуть, и я подумал, что, возможно, дело было в том самом разговоре, произошедшем между ней и Рином в его комнате. Пока я ехал домой, я был глубоко погружен в свои мысли. Думал я о том, что такого произошло между Амано и его мамой — обычная ссора по мелочи или что-то большее? Но то, что я увидел сегодня, намекало на второе. Будь Рин как-то раздражен или зол на мать, это еще можно было списать, например, на подростковое бунтарство. Но он был холоден с ней, и это выглядело так, словно подобная атмосфера между ними воцарилась давно. Еще я думал об отце Амано. Я планировал вернуться домой и поискать информацию о нем в интернете, вот только я сомневался, что найду там ответ на вопрос, почему у Рёко при упоминании мужа был такой странный взгляд. Тогда я подумал вот о чем: фасад идеальной жизни семьи Амано явно скрывал что-то не очень хорошее. Что именно не так, я не мог знать и сомневался, что мне вообще стоит в это лезть. Поэтому отложил размышления об этом в долгий ящик. Затем я вспомнил, как нервничал на пути к Амано, как кровь застывала в жилах, когда я осознавал, что творю. Теперь это чувство исчезло. Я был спокоен и удовлетворен. И даже горд собой, ведь я, кажется, впервые в жизни совершил что-то импульсивное и рискованное. Оказалось, спонтанные поступки — это не страшно. Я чувствовал, что с Рином мы хоть чуточку, но сблизились, и это грело мое сердце, как и мысли о предстоящем фестивале и о том, что в понедельник я снова увижу Рина в школе.