Рысь в мешке

— У тебя тоже есть собака?! — Алинка впивается в салфетку на столе, дырявя ногтями тонкую бумажную материю, чтоб не вцепиться прямо в девушку. Смотрит такими дикими глазами, будто не владельца животного встретила, а кого-то с таким же, как у себя, редким диагнозом. — Да, у нас шпиц… — Ксюша, которую я запомнил, как Ксюнчика, а теперь узнал как девушку Вадима и пытаюсь это в башке уместить, осторожно роется в маленькой сумочке на коленях. И только думаю, что пронесло, как выдаёт: — Тошка, маленький ещё. Недавно к ветеринару возили, потому что резко перестал кушать. Пять тыщ отдали, чтоб узнать, что щенячий корм просто был мельче, а точно такой же крупный ему жевать лень. А если перемешать их — за обе щёки уплетает! — Так, минутку! Ой, извини… — Вадим случайно смахивает локтём, но тут же ловит Гошин футляр от очков, пока тот протирает стёкла специальной салфеткой с зубчатым краем. Стол тесный, еле впихнулись тут вшестером. — Кто что пить будет? — Тут сидр очень вкусный, который с лимончиком! — сестра тыкает пальцем куда-то в меню. — И глинтвейн… — О, — Ксюша поворачивает голову под нужным углом, чтобы прочесть, и убирает за ухо светлую прядь, — тоже хотела предложить глинтвейн, давно его хочу! Здесь как раз можно попросить без корицы, у меня на неё аллергия. — Я тоже не против… — Гоша надевает свои окуляры. — По пиву потом ещё можно. — Обязательно, — Вадим расплывается в улыбке, уже намереваясь встать и сделать заказ. — Сок, ты тоже будешь? — Да, только тоже без корицы тогда. — И у тебя аллергия? — Ксюша с интересом вскидывает бесцветные зачёсанные брови. — Нет, — фыркаю, — не люблю просто, слишком пряное с ней всё. — Так, кого ещё не спросил… — парень чешет шрам на щеке и обводит стол взглядом. — Даня! Рысик заминается. Бросает на меня быстрый взгляд, а потом, поняв, что все на него смотрят, быстро кивает: — Да, я тоже буду. Чуть виновато опускает голову, когда Вадим уходит, и прячется в экран. Чувствует же, как я смотрю. Как очень хорошо вижу его вынужденное решение ослушаться, сидя прямо напротив — рядом приземлиться не вышло, уступили диванчик девочкам, а Гоше нужно было место поближе к розетке, чтобы зарядить телефон.       

— «тупо одному отказываться, я понимаю

      

накажу не сильно»

      

Отправляю сообщения и смотрю, как мой котёнок очаровательно пытается сохранить невозмутимое выражение лица. Совершенно случайно, вообще, мы решились на такую «выездную» сессию… Тупо сидели, завтракали вместе утром, и мне пришло напоминание оценить заказ от онлайн-магазина, где я ещё на недавнего Валентина по приколу купил паддл с сердечком. Поугорали над отзывами вместе, над ответами продавца по типу «попробуйте подкачаться» на жалобы, что сердечко при ударе не отпечатывается и следы слабые, или «тогда бейте сразу наверняка, вдруг им понравится» на доводы, что это больше мухобойка, чем инструмент для порки. Начали другие рекомендованные штуки разглядывать, наткнулись на пару вибраторов с дистанционным управлением, и выяснили, что сами вибраторы нас пока не интересуют, а вот «дистанционное» — очень даже да. Идея воплотить фантазию в жизнь на общих посиделках, которые организовал вездесущий Вадим, показалась изначально сомнительной, но затем подумалось, что просто вдвоём будет скучно — не разбежишься особо в приказах и правилах. Слишком просто. И вот сейчас вижу, что охереть не зря мы такое придумали: Даня и без алкоголя — который ему пить я, как раз, и запретил — выглядит разогретым, включённым и таким… Со сладкой обречённостью во взгляде, будто я поймал его и держу, не собираюсь отпускать.        — «Я могу не пить»             

— «придётся пить, раз уж взял»

       Смотрю на него с весёлой ухмылкой, как забавно хмурится, отрываясь от телефона, и тоже двигает к себе салфетку. Теребит, складывает во что-то, отрывает краешек. Вадим возвращается с двумя нашими пиццами, которые явно не вместятся обе на маленький круглый столик, и сообщает, что напитки подадут через пять-десять минут. Отсоединяет кусок Пепперони сначала Ксюше, а я помогаю ножом разорвать нить тянущегося сыра и накладываю остальным, чтобы никто не толкался, после чего ставим в первый опустевший поднос второй — с Маргаритой. — Фунь, а Славик чё не пошёл? — Алинка дует на горячее тесто с утонувшими в нём кружочками салями. И объясняет уже Ксюше: — Это тоже наш общий друг. И немного его, — кивает на меня, — бывший, но встречается теперь с Саней, про которого я рассказывала. — Который тоже Соколов? — щурится девушка. — Я его, кажется, знаю… Он же работает в… Выдыхаю, когда Вадим как бы невзначай перебивает и что-то шепчет ей на ухо, кажется даже читаю по губам — «не в Теме». Та удивлённо моргает, прикрывает рот и кивает. — У него работа, — вру про Славика по той же причине — на самом деле он там под домашним арестом после каких-то отмечаний с друзьями. — А Саня кальянку к официальному открытию готовит. — Ой, надо будет заглянуть, — Ксюша вскидывает подбородок, кладёт недоеденный кусок в тарелку и поправляет пучок на голове. В этот раз не такой прилизанный, как в новогоднюю ночь, небрежный и почти домашний. Поворачивается на своего подвисшего парня: — Сто лет уже кальяны не курили. — Это да… Вадим прячет неловкость в очередном укусе, но успеваю заметить это лёгкое замешательство. То отводит глаза странного орехового цвета, то на меня изучающе поглядывает — не хочет, походу, про Саню. А я «Ксюнчика» незаметно так же сканирую: пытаюсь разобрать, реально ли она не в курсе или просто специально дразнит его. Может, не у нас одних тут небольшой скрытый тематический перформанс? Даня сидит притихший, поэтому решаю и его в диалог затянуть, и Алинку переключить: — Ему теперь нужен рекламный план. Реально нужен — как тематиков заманить уже дохриллион идей, а о простых смертных как-то не подумали. — Прям полный? — чудище моё аж жевать перестаёт. — А для проекта можно взять? — Это не ко мне, у Сани и спрашивай. Он точно не против вас с Даней запрячь, даже платить согласен не по-семейному, а нормально. — Мы там уже набросали, — кивает Рысик. — Но я не против тебе отдать, если надо. — Давай тогда посмотрим потом, когда вы вернётесь. Вы какого вернётесь? Пицца охереть вкусная — что та, что эта. В первой колбаса удивительно мягкая даже по краям, вообще можно не жевать, а во вторую в кои-то веки нормальное количество томатной пасты бахнули. Сыр горячий и нежный, корочки хрустящие… И компания приятная, хоть ещё и не притёрлись. Ксюша мне давно по какой-то причине импонирует — она в БН-е вроде бухгалтера, но, как и Зифа, помогает с организацией всего подряд. Не всем, правда, а только Лилии. И, хоть мы совсем коротко и нечасто пересекались, девушка всегда внушала мне уважение: серьёзная, ответственная и даже сейчас, с такой неидеальной причёской, выглядит деловой, но при этом улыбается чужим шуткам и не страдает излишним прагматизмом. Спокойная и открытая — у меня-то таких сбалансированных в окружении дефицит. Да и Вадим, в целом, ничего. Видно, что бывший театрал по рвению всех организовать и какой-то особенной, заметной свободе самовыражения. Будто вынужденной местами, но не искусственной, а скорее до автоматизма привычной — видно, как в секунду меняется лицом, стоит кому-то на него посмотреть или заговорить, а затем снова украдкой вздыхает, горбится и пару секунд залипает вникуда, восстанавливая социальную батарейку. Наверняка поэтому и ушёл — утомляет эта вечная раскрепощённость… А по Гоше я просто успел соскучиться, хоть он сидит и не отсвечивает, поддакивая изредка Алинке и иногда вставляя пару слов исключительно по делу. Всю жизнь удивляет его умение присутствовать в диалоге молча. Возвращаюсь к Рысику.       

— «смотри на меня»

      

Беззастенчиво и прямо любуюсь, когда поднимает свои невероятные глаза. Интересный сейчас, другой. В просторном свитере с горлом, под которым прячется ошейник, в свободных чёрных джинсах. Сидит, уложив ногу на ногу и держит тонкими пальцами, большим и указательным, кусок пиццы. Такой… взрослый.       

— «очень красивый

      

убери волосы за уши»

      

Слушается с забавной расторопностью, чуть в глаз себе не тычет. Волнистые прядки отрасли и не выскальзывают, открывают контуры лица — едва впалые скулы, небольшой точеный подбородок, пухловатые, влажные и покрасневшие от горячего губы с парой прилипших крошек…       

— «пиздец как хочу тебя поцеловать»

       — Пожалуйста, это без корицы, — отвлекает от его краснеющих щёчек официантка, что ставит два больших бокала с ароматным напитком. К стеклянному бортику на две маленькие красные прищепки, той же формы, что бельевые, прицеплены долька какого-то румяного цитруса и бирка с названием заведения. Отцепляю, чтобы не мешали пить, и, сделав пару глотков, прямо кожей ощущаю взгляд зелёных глаз напротив. А прищепки довольно крепкие, деревянные, хоть и миниатюрные… — О! — восклицает чудище, тоже их заметив, когда приносят остальные с торчащими из янтарно-красной жидкости рыхлыми палочками корицы. — Прикольные такие, а можно их забрать, как думаете? — Я в прошлый раз стащила, — заговорчески шепчет Ксюша. — Мы фотографии на них к гирлянде прицепили… — Мне кажется, они одноразовые. Индивидуальные, в смысле. И тоже, кстати, нужно чем-то приделать гирлянду к шторе… — сгребаю свою пару прищепок со стола в ладонь, переглянувшись с Алинкой, которая тут же злодейски хихикает и так же тырит со своего бокала в сумочку под смешок Гоши. А я передаю Дане: — Положи к себе, пожалуйста, мне некуда. — Угу… — тот протягивает подрагивающую ладонь. И явно догадывается, где они на самом деле должны оказаться… Хотя я, вообще-то, даже не придумываю: ещё когда ёлку разобрали, решили повесить ту гирлянду с ракушками, что мать подарила, рядом с окном — длина как раз от карниза до пола, но теперь этот сверкающий провод вечно заползает за край моих блекаутов от любого их передвижения. Выжидаю пару минут и даже вливаюсь в обсуждение путешествий. Мы всё-таки собираемся на четыре дня в Сочи и еще два после погулять по Москве, через которую и будем добираться и туда, и обратно — от нас прямых рейсов нет. Так что впитываю, куда там сходить в столице и что посмотреть за такое короткое время — Ксюша, оказывается, часто гоняет в Зеленоград… И вот когда Алина начинает затирать что-то про Австрию и тыкать Гошу, чтоб тот пересказывал свои путевые заметки, возвращаю к себе Данино внимание долгим взглядом. Он чувствует срузу, прекращает водить по прищепкам на своём бокале подушечкой пальца. Коротко улыбается и сглатывает, когда я чуть закатываю рукава и вновь берусь за телефон.

            

— «знаешь, куда нужно прицепить эти штучки?»

             — «Да        Господин»             

— «тогда выйди и сделай это

      

сейчас

      

покажи мне»

       Закусывает губу, теребит рукав — сомневается. Коротко киваю ему, переключаясь на какой-то вопрос сестры, и уже через несколько секунд слышу тихий шорох и движение: — Можно?.. — Рысик протискивается из-за стола, просит Вадима отодвинуться. — Я сейчас… Нога нервно трясётся, пока жду. Отпиваю маленькими глотками глинтвейн, плавающая в котором размокшая звёздочка гвоздики всё норовит проскользнуть в рот, гипнотизирую экран. — Ой, какие у тебя ноготочки… — Ксюша промакивает губы салфеткой и рассматривает Алинкины наманикюренные чем-то серебристым и местами объёмным пальцы. — Где делаешь? — У Ани… Блин, я не помню инсту, но могу потом скинуть! — Там пешеходные маршруты с мая открывают, — Гоша что-то своё, походное, Вадиму объясняет, — но идти лучше в конце июня или в начале сентября, чтоб по погоде… Телефон наконец жужжит. Молниеносно тыкаю по экрану, чуть его не выронив, и тоже кладу ногу на ногу — организм, сука, реагирует быстрее мозга. Даже дыхание задерживаю, рассматривая с убавленной яркостью фотографии. Свитер Рысик стащил полностью. Ошейник на тонкой, нежной шейке, острые ключицы и маленькие, розовые соски, сдавленные этими яркими мини-прищепками. Хочется задеть, специально отвести в стороны, посмотреть, слетят ли… Линия пресса ниже, напряжённый живот — на первом изображении мелькает только до пупка, а на втором и резинку белья видно, выпирающие тазовые косточки по бокам. Их хочется потрогать зубами. И понюхать его хочется. И облизать. Блять, какого хера я сам уже превращаюсь в собаку?       

— «хорошо

      

снимай и возвращайся»

       — У меня мама разводит суккуленты, хоть десять штук могу привезти, — Вадим теперь обращается к Алинке, у которой, походу, тоже гены матери проснулись — всю неделю ноет, что хочет домой какую-нибудь зелень. — Хотя у нас в квартире они не выживают, почему-то… — Да-а, я вот не знаю, они будто ни у кого не растут по одному, — кивает Ксюша, — у всех либо тропический сад из этих Эхеверей, либо одна чахлая полгода за жизнь цепляется и в итоге или засыхает, или гниёт, как ни ухаживай. От комнатного климата, видимо, зависит… Даня возвращается смущённый и неловкий, загнанно на меня смотрит, усаживаясь на место. Убирает за ушко один локон — не до конца, правда, так и остаётся пара волосин поперёк личика, — и отпивает ещё глинтвейна, отшатываясь от прищепок так, точно они током бьются.

      

— «ты умница»

      

Заставляю краснеть сильнее и дёрганно улыбаться, пока остальные и его затаскивают в тему цветочков.

            

— «всё в порядке?»

      

— На свет им пофиг, там от температуры и влажности больше зависит… — прерывается на секунду и начинает быстро печатать, продолжая. — И лучше в грунт для кактусов пересаживать.        — «Да, Господин»

***

— Сейчас ещё одно наказание заработаешь, — шепчу, притянув к себе за ошейник. За окном снегопад, который, вкупе с запотевшими в заведённой машине окнами, делает мир снаружи едва различимым: все огни и силуэты прохожих расплываются кляксами. Где-то поярче, где-то совсем невнятными и тёмными… Рысик недовольно сводит бровки, а его расстёгнутый до груди пуховик задевает зубчатыми краями молнии моё запястье. Тяну руку вверх, приподнимая тыльной стороной ладони его подбородок, и прохладная полоска искусственной кожи под пальцами создаёт такой контраст с настоящей, что та кажется обжигающей. — Что нужно делать, когда я говорю? — Смотреть. Одно из правил на сегодня: смотреть на меня, даже если слова адресованы другим. — Смотреть, — киваю, перемещая ладонь на шею целиком поверх ошейника. Давлю и касаюсь губ большим пальцем: — Открой. Сложно даже себе объяснить, как плевок в рот может ощущаться правильным, но сейчас выходит именно так — нужное действие в нужный момент. Грязно настолько же, насколько интимно. Рысик загорается, во взгляде появляется вкусная, тягучая покорность и сладкое смирение. А я продолжаю: — Ещё раз — отшлёпаю прямо здесь. — уже не ясно, предупреждение это или руководство к действию. Застёгиваю ошейник на одно отверстие туже и приближаюсь к губам с фруктовым ароматом глинтвейна почти вплотную — даже ловлю нотки корицы, которая сейчас невероятно привлекает. — Поцелуй. Ловит меня без раздумий, тут же, рывком, будто только и ждал команды. Скользит горячим языком по верхней, затем по нижней и тянет руки, чтобы обнять, но запрещаю. Сейчас можно только ртом — трогать меня тоже запрещено и непонятно, блин, кому от этого хуже. Отвечаю один раз глубоко и напористо, долго, лишая остатков кислорода. Отстраняюсь под сбитый улыбкой шёпот: — Спасибо, Господин… — Лапки связать? — обхватываю запястья вместе. Кивает, сомкнув губы явно с целью подавить стон, и точно хочет прижаться ближе — старается продлить каждое прикосновение моих пальцев, пока затягиваю ремень. Награждаю объятием в конце, сам не выдерживаю долго его такого тёплого и желанного на расстоянии. — Так хорошо? — Да, Господин. Охереть, как хорошо. Сам от себя не ожидал, что всё пойдёт настолько гладко, как по маслу. Представлял, что буду весь вечер трястись без перерывов, как треморный невротик, бояться, что перегнул или, наоборот, что не дотягиваю, что заметят. Что не удастся найти золотую середину, поймать волну, на которой мы в итоге каким-то образом уже половину дня держимся — я даже напоминать себе мысленными подзатыльниками про нашу игру не забываю, слежу за общим состоянием без перебоев. У Дани неожиданно жужжит телефон, когда до дома остаётся пара кварталов. Замечаю боковым зрением вопросительный взгляд. — Сможешь так ответить? Или остановиться, развязать? Начинаю выискивать глазами, где можно притормозить… — Смогу, кажется… — Рысик достаёт телефон из кармана обеими кистями сразу и так же подносит к лицу, подсвечивая носик пяточком. — Это Диана. Говорит недолго, коротко угукает несколько раз, в конце печально с чем-то соглашаясь. Сбрасывает и тяжело вздыхает, глядя в окно на переливающуюся красными огоньками автомобильную цепочку перед нами, в которой мы, одним из звеньев, зависли на долгом светофоре. Под каждым источником света мельтешат крупные хлопья снега и словно растворяются, исчезая в том месте, где обрывается луч. — Всё нормально? — Надо мелкого из садика забрать и посидеть с ним до восьми… — отвечает, залипая в экран. — Эдика на работу вызвали, а Диана с Сашей в больницу поедут и потом ещё к его маме. — То есть к тебе разворачиваемся? — Угу… По-прежнему не смотрит. Заворачиваю в ближайший двор, чтобы поменять маршрут, не доезжая до конца квартала, и торможу в тёмном безлюдном переулке, зацепив взглядом цифры на экране: Тёмыча забирать только через сорок минут, времени с запасом — успеем отсюда даже по пробкам. Выхожу и открываю дверь со стороны Рысика, затем заднюю. — Садись сюда. Захлопываю, когда он, непонимающе взмахивая ресничками, перебирается. Сажусь с другой стороны, передвигаюсь в середину, сразу же роняю его животом к себе на колени… Задираю пуховик и шлёпаю сквозь джинсы, от чего Даня дёргается, испугавшись больше громкого звука, чем самого хлопка. Даже охает. — Я… — пытается повернуть на меня голову, но хватаю за волосы, аккуратно стянув его вязаную шапку. — Я думал, мы… — Ты сам согласился продолжить, — новый удар, посильнее, но всё ещё вряд ли болезненный и от того более стыдный. Крепко сминаю ягодицу, забравшись пальцами в джинсовый карман, и приподнимаю его голову за тёмные отросшие пряди выше, натягиваю… — Мне ещё раз напомнить, как ты должен себя вести? — Нет, — мяукает и даже пытается помотать головой, а затем, когда отпускаю, добавляет, уткнувшись носиком в серую обивку сиденья: — Простите, Господин… — Поднимись. Стаскиваю с него штаны сразу вместе с бельём ровно настолько, чтобы края упирались в нижнюю часть ягодиц, приподнимая их, поддерживая, делая ещё более округлыми и вкусными. С силой отпускаю ладонь уже с другим, высоким щёлкающим звуком. — Ай! — из Рысика вырывается возмущённый писк. Покапризничать с чего-то решил, не поверю, что настолько больно — моя горящая ладонь ведь то же самое ощущает. Ладонь, от которой на бледной ранее половинке проступает потрясающе чёткий розовый след — каждый мой палец видно даже с таким херовым освещением. — Охуенный отпечаток… — провожу одной подушечкой, чтобы никак его не нарушить, словно тот нарисованный, как Тёмкины осьминожки, и размажется. Как продолжать-то теперь, если не хочется портить такую красоту? Дую на вспухшую кожу, оглаживая вокруг, а над башкой вспыхивает воображаемая лампочка с очевидной идеей. — Рысь, я поснимаю немного? На твой, сам потом скинешь, если понравится, или удалишь. Тут реально очень вау… — Ладно… — оборачивается, насколько позволяет поза. — Он там остался. Достаю телефон с переднего сидения и сначала фоткаю пару раз со вспышкой, со своей рукой на одной булочке и просто так, а затем переключаю на видео и глажу, очень собственнически мну, подсвечивая ярким фонариком, шлёпаю снова, запечатлевая, как контуры ладони расплываются, обрастая новым покраснением. Убираю на место и устраиваюсь поудобнее. Приятно упираюсь нерабочей рукой в край мягкого, дутого пуховика, раздвигаю симпатичные ягодицы и глажу между, облизав пальцы. Надавливаю на колечко входа с целью просто подразнить, хмыкаю про себя, когда Даня тут же напрягается… — Теперь считай вслух, хорошо? — Да, Господин… — всхлипывает после первого удара, втягивая румяные половинки в попытке уйти, трётся стояком о мои бёдра. — Один! Два, три, четыре… Хлещу ладошкой почти без перерыва, наслаждаясь обжигающим теплом. Делаю паузу после десяти, от чего Рысик, походу, думает, что всё, закончили, и выдыхает неожиданное «одиннадцать» почти обиженно, с забавной укоризной в голосе — знает, что я на десятках обычно заканчиваю и терпеть ещё минимум столько же. — Что такое, не нравится? — спрашиваю с небольшой издёвкой в ответ на шипение после четырнадцатого, вновь потянув за волосы. — Будешь слушаться? — Да! — вскрикивает от очередного шлепка покрепче, которым и меня прошибает — прямо впечатываюсь рукой в напряжённую мышцу, на секунду прилипнув к горячей коже. — Пятнадцать… Да… — Скажи полностью. — Я буду… буду слушаться, Господин! Шестнадцать! Вертится под моей рукой, елозит всё активнее, уворачивается, подгибая ножки, а на девятнадцатом вдруг сильно вздрагивает и замирает, уткнувшись лбом в замок своих рук. Начинает мелко трястись, вытягивает носки, стукнувшись ботинками о дверцу… Кончает. Даже не знаю, рассмеяться или надавать по заднице ещё. Ну что это, сука, такое? Наказание, блин… Нет, ясен хер, я помню, что он любит такую порку, в том и был смысл — завести сильнее и ничего не дать! Рассчитать просто не вышло. Ласково вожу по пояснице, пробравшись под пуховик и край худи, по волосам, пока пытается отдышаться, и жду, когда перестанет дрожать. Такой удивительный. Так остро чувствует, так ему нравится… Охуенный просто, никогда не привыкну. И вот надо сейчас как-то перебороть желание занежить его, успокаивающегося, и вместо этого поругать. — Очень, очень плохой котёнок, — шлёпаю ещё пару раз, и теперь в болезненное сопение верю — теперь наверняка просто горит и щиплет, не отзывается ничем приятным по телу и внизу живота. Пора уже выезжать. — Дома ещё раз отшлёпаю и в угол поставлю. — М-м… — мурлычет с очень неубедительным притворным недовольством. — И кончить сегодня больше не дам, раз так нравится получать по попе. Ничего, кроме пальцев, сосать не будешь, разрешу только подставить язык и всё проглотить. Ага, угрожаю одним «пряником» вместо другого — от запретов же тоже кайфует. Но и хочу ведь, чтоб кайфовал… Помогаю подняться и вытираю салфетками, хотя хер знает, есть ли в этом смысл — большая часть впиталась мокрым пятном в бельё. Вижу, когда мимо проползает по неровной дороге машина, заливая салон неярким светом, как Даня морщит от стеснения покрасневший носик с веснушками и сжимает искусанные губы. Целую в них. Целую, помогаю натянуть шапку обратно и выпускаю на улицу, осмотревшись, чтобы перелез вперёд. Густое, плотное возбуждение не отпускает до самого дома, засев где-то глубоко-глубоко внутри и вцепившись во все остальные приятные чувства. Даже когда застёгиваю Рысику пуховик до конца, растекается в животе так, словно скрепляю наручи. И только вспоминаю про ремень на его запястьях, как к машине приближается, отставив пустую коляску, Диана… Охереть быстро приближается — ни то что размотать, даже рюкзак с заднего сиденья сверху закинуть не успеваю! Блять! — О, вы как раз вовремя! — открывает дверь, засовывая внутрь сначала пышный серый помпон на шапке, а затем и всю голову. Пронесёт, может, не заметит? — Думала уже, ждать вас придётся, Даня опять ключи заб… Упирается лицом прямо в широкую полосу кожи. И я, сука, почти уверен, что мне не чудится, как её зелёные глаза стремительно чернеют. — Это… — Рысик проглатывает слова, так ни одного больше и не произнеся. Дёргает руками. А девушка втыкает в меня взгляд почти осязаемо, вот просто насаживает на его невидимую траекторию, не позволяя даже шелохнуться. Пиздец, что говорить-то в таких ситуациях? — Саша, можно тебя на секунду? — милую улыбку делает совсем жутким доброжелательный тон сквозь зубы. Так и выхожу, ощущая себя как под снайперским прицелом — хочется даже руки поднять. Отходим к подъезду, где я с опаской кошусь на свисающие с покатой крыши подвального спуска здоровые сосулины, тут же вспомнив факт про «идеальное орудие убийства», который кажется сейчас охуеть каким достоверным. Где тут камеры? Надо хотя бы встать под камеры! — Я… — прочищаю горло, глядя Диане прямо в потемневшие глаза. Ну не убьёт же, реально, сама за тематика замуж вышла! Должна как минимум терпимо отнестись, я же Сане говорил, что она понимающая! — Я не знаю, что именно ты хочешь спросить, но… — Я не собираюсь ничего спрашивать, — перебивает, отчеканив серьёзно и холодно. — Если ты посмел втянуть ребёнка в это, — рывком приближается, заставляя меня отшатнуться, — то веры моей тебе больше нет. Уедешь сейчас домой и ни на шаг больше к нему не подойдёшь, ясно? Никакого вам Сочи! Нихера себе предъява. Хотя вот скажи она это в сентябре, я бы без раздумий кивнул, вжал голову в плечи и молча уехал куда-нибудь в другой конец страны, но вот сейчас… Сейчас слова про ребёнка воспринимаются в штыки, вдоль и поперёк уже я эту мысль обмусолил, по второму кругу не буду! — Нет. — делаю уверенный шаг вперёд, а Диана даже не думает пятиться. Остаётся близко-близко и не менее уверенно дышит мне в грудь с испепеляющим взглядом исподлобья, словно реально умеет лазеры из зрачков пускать. — И я готов подробно объяснить, почему, если ты спокойно выслушаешь. Дверь позади пиликает, и из подъезда выплывает Эдик с люлькой-переноской, в которой Саша так закутана, что ни одной части тела не разглядишь — просто лиловый надутый кулёк. Подходит к нам, тянет мне руку, а затем поднимает брови, заметив встревоженную жену. — Приключилось что-то опять? — Он, — Диана тычет в меня пальцем, но не жалуясь, а будто предупреждая, за что сожрёт, — затащил Даню в эту вашу… Тему! Выплёвывает последнее слово. — Так, милая… — парень протягивает мне ребёнка, лишь прикрыв большие веки в ответ на убийственный взгляд девушки. — Мы этот вопрос уже поднимали, ты ведь знаешь, как это устроено. Всё добровольно. Давайте разберёмся… — Я не буду ни в чём разбираться! Добровольно… — тянет, подняв глаза с густо прокрашенными ресницами наверх, туда, где крупные снежинки всё реже пропархивают в белом свете фонаря. — Да он на что угодно согласится, он головой думать ещё не умеет! Набираю морозного воздуха в лёгкие — вот и первый семейный скандал. Но не психую. Просто стою охеревше, сжимая корзинку со спящим младенцем в руках, и думаю, что Даня там так и сидит связанный в машине… А он не сидит! Освободился как-то — зубами, походу, других вариантов не вижу — и топает по снегу, по свежим следам к нам. Уведомляет, нахмурившись: — За Тёмой уже пора, я пойду. — Подожди, — отвечаем все хором как-то чересчур резко и осуждающе переглядываемся. — Чего ждать? — разворачивается с притворным спокойствием — вижу, как варежки свои в карманах мнёт. — Он же плакать там опять будет, если всех раньше заберут. Эдик легко и просто чему-то улыбается — будто на транквилизаторах, блять, сидит, Диана сводит брови, а из меня вырывается нервный смешок. И оклик, когда Рысик действительно делает шаг в обратном направлении: — Дань, правда, подожди минутку, пожалуйста, — беру себя в руки. — Давайте хотя бы договоримся, что потом все вместе всё обсудим. По-хорошему. — Что обсудим? — пытается и дальше делать вид, что ничего не случилось, однако быстро сдаётся, вздыхает и приваливается ко мне сзади так неожиданно, что еле удерживаюсь на ногах, стискивая мягкие лямки этой переносной штуки — сейчас бы ещё ребёнка уронить. Обнимает поперёк живота и выглядывает из-за спины: — Ладно. Так в ожидании и смотрит на сестру, будто готовится, что она его от меня отдерёт. Эдик, на торчащих из-под ушанки дредах которого скапливаются и медленно становятся прозрачными снежинки, спокойно предлагает: — Я, пожалуй, отменю сеанс и сам за Артёмом схожу, а вы пока поговорите. И педиатра перенесём, — приобнимает Диану за плечо, обращаясь уже к ней, — договорились? Девушка с очень похожим на Данин вздохом сдаётся: — Ладно.

***

Размеренное гудение стиральной машинки в ванной сменяется чередой недлинных, грохочущих звуков — режим отжима включился, походу. Скрип шкафчика с мутным волнистым стеклом, шорох ложки в сахарнице-клубнике, журчание кипятка из носика прозрачного чайника и звон посуды в перерывах сбивают неоформленные мысли, которые я по-очереди вытаскиваю из одной части башки, облачаю в обёртку из слов, фраз, иногда даже нескольких предложений, если сильно увлекаюсь, и перенаправляю в какое-то другое мозговое хранилище. Уже по инерции — разговор-то закончился, озвучивать ничего не надо. Диана кутается в синий халат и непрерывно суетится то тут, то там, придумывая, пока переваривает, уже какие-то несуществующие дела — типа кухонную тряпку постирать или сложить ровной стопкой подаренные коробки конфет на подоконнике. Я пью вторую кружку сладкого чая, чтобы башка от углеводов работала. Эдик уехал к матери, настояв на том, чтобы я остался, а мелкие все дрыхнут — даже Рысик ушёл, не выдержал. Но я уверен, что он не спит. Просто лёг, чтобы быть не здесь, напереживался: весь вечер у него руки тряслись и голос скакал. До последнего изображал, будто всё в порядке, будто совсем его не колышут плохо скрытые ото всех угрозы Дианы меня выгнать, предварительно на всякий случай разорвав на мелкие-мелкие кусочки. — Он ужинал? — подаёт голос Диана, судорожно пробегая взглядом по кухне в поиске новых занятий. Семейка тревожников, блин… Приятно, что тоже про него думает. — Мы пиццу ели с моей сестрой и его друзьями, — выдыхаю устало. — Давно уже, правда… Мозги хоть и усиленно пашут до сих пор на какой-то резервной батарейке, подзаправленной сахарным топливом, но только они — даже облокотившись на стенку сидеть не могу, хочется упасть лицом в чистый стол с дугообразными разводами от тряпки. Которые Диана тоже замечает и проходится ещё сухой салфеткой из рулона. Ну это невозможно! Накрываю её руку, встаю и отбираю бумажное полотенце просто под предлогом помочь, тщательно прохожусь по гладкой столешнице сам. Девушка скептически оглядывает результат моих стараний, заняв беспокойные пальцы теперь сооружением новой гульки на голове, но не находит, видимо, к чему придраться — выдаёт, поджав губы: — Спасибо, я сама бы справилась. — Знаю, просто я тоже не могу уже сидеть. Сделаю Дане чай, можно? — Если кипятком в него плескать не будешь. Сука, ну пятьсот раз уже всё обсудили — и принципы этого ёбаного БДСМ-а, и склонность Рысика к селфхарму, и в чём тут взаимосвязь, а её никак не отпускает! И хуже всего, что я понимаю, почему. Меня бы тоже не отпускало. Так что не реагирую на этот выпад, только молча вздыхаю и отыскиваю в коробочке с остатками всех чаёв этого дома пакетик просто зелёного, без жасмина, мелиссы и других добавок. Заливаю уже подостывшей водой из чайника — пар всё ещё идёт, но уже почти прозрачный, тающий. — Спасибо. Бурчу тихо, сам не знаю зачем и за что. Само выходит. — Ну ты же понимаешь, что мне сложно! — Диана очень резко, со звоном кидает вымытую и вытертую чайную ложку в ящик к остальным. — Он до этого лета был простым тихим мальчиком, а с июня началось: скрытничать стал, шляться непонятно где, ночевать не дома! Я знала, что у него кто-то появился, что этот «кто-то» — вряд ли девушка, но он… Он не должен был из-за тебя становиться таким! — Он не из-за меня стал таким, мы только в конце августа встретились. Двадцать восьмого, — уточняю зачем-то, вспомнив. — И меня тоже очень пугало, что Даня… такой. Я же прекрасно видел, что он ребёнок, хотел помочь. До октября просто пускал ночевать у себя на диване, потому что он не хотел идти сюда. А дальше… Дальше он сам делал все первые шаги. Диана застывает, сверля взглядом открытый ящик, а затем вдруг мотает головой и всхлипывает. — Значит, это я виновата… Ну ёб вашу мать, все Рысины такие? — Да никто, никто не виноват! — хватаю её за плечи, еле-еле переборов порыв хорошенько потрясти. — Ну всё хорошо же сейчас… — То есть он начал этим заниматься без тебя? — Диане «сейчас» вообще по барабану, у неё там своя цепочка складывается. — В клуб этот ходил, про который Эдик рассказывал? — Он… с другим человеком оттуда практиковал. Со знающим. — Саню решаю не выдавать, хватает мне угроз расправой. Отхожу на шаг и помешиваю заваренный чай, глядя на слипшиеся в центре пузырьки. — И я очень рад, что он не наткнулся на какого-нибудь… — чем там зацензурить слово «долбоёба»?.. — Неадеквата без мозгов и тормозов. Диану вроде не стесняюсь, просто не хочется даже в речи быть грубым. — Ему нужно к психологу! А не… — она хочет вытереть слёзы, и я сам отрываю ещё одну салфетку и протягиваю. — Не это! — Он недавно записался на консультацию, на днях уже созвонятся, — киваю. — С марта начнут, если всё хорошо пройдёт. Мы это ещё перед Новым годом обсуждали, выбирали вместе. Сложно сейчас найти, с кем можно… не шифроваться, даже если не с отношениями запрос связан. Диана, кажется, оттаивает. Расслабляет плечи, трёт покрасневший нос с горбинкой и выкидывает скомканную салфетку в мусор будто бы вместе со своим тремором. — Ладно. Может, я правда слишком резко реагирую… — отворачивается к столу и, не глядя, добавляет: — Прости. Не успеваю возмутиться, как ещё и тянется к моей немытой чашке! — Ну куда, блин? Я сам уберу, — глаза уже закатить хочется, жаль, дёргаются они оба, — хватит! И не надо извиняться, я бы тоже на твоём месте себя убил. В смысле… Не себя, меня. Если бы… Ты поняла. Фыркает от смеха наконец и впихивает липкую от сладкого чая посудину мне в руки. А потом снова вдруг серьёзнеет: — То есть ты садист? — Чего? — Ну, тебе же… — заминается, не зная, походу, как сформулировать, — крутит длинными тонкими пальцами перед собой. — Мне не нравится никому причинять боль, если ты об этом… Там немножко по-другому всё работает. — Прости, это, наверно, личное… Ну, ваше с ним… Мне не нужно знать. — Нет, спрашивай, я могу объяснить без… подробностей, — предлагаю, хотя немного не догоняю… Эдик совсем от дел отошёл, что ли? Что они там обсуждали, про клуб ещё, если она нихера не знает? Нет, понятно, что с рождением ребёнка Тема, наверно, на последнем в списке последних мест, но прям совсем в теорию не углублялись? У него на груди, сука, женщина в шибари! А Диана молчит, явно выражая готовность слушать и без всяких вопросов. — Ну… В Теме же много разных направлений. Не во все садизм и мазохизм входят, и никого из нас двоих настоящая боль не привлекает. И вообще ничего из того, что может быть связано с реальными повреждениями, как физическими, так и каким-то серьёзным психологическим давлением… Всё очень взаимно и больше для удовольствия, помогает нам обоим сбросить напряжение, чтобы оно не выливалось в другие более нездоровые вещи. Так спокойнее? — Да. — Диана отводит заплаканные глаза, явно смутившись. — Господи, почему я теперь чувствую себя дурой? Просто влезла в чужую постель! Мотаю головой: — Не, не в этом плане «сбросить напряжение», это не обязательно связано с постелью. С Са… — блять, язык бы тебе прикусить! Тупо делаю вид, что кашляю, отпиваю чай для Рысика. — С соблюдением, — выдаю первое попавшееся слово на «С», — анонимности этим часто занимаются, исключая вообще физическую близость. Ну и вот с тем, другим человеком, у Дани ничего не было, так что… Хоть это и остаётся личным, ты имеешь право переживать. Я тоже тогда переживал. Выкрутился. И Дурдома не запалил, и не наврал ничего, и мысль до конца довёл. Чудеса. — Хорошо, — Диана выдыхает, зажмурившись. — Правда, спасибо, что… разжевал, — улыбается наконец. — Пойду спать, не могу уже… Ещё Саню кормить. Тру глаза. — Если завтра надо с чем-то помочь, мне не сложно. Могу завтрак приготовить, мелкого собрать или… отвезти, там, куда надо, если Эдик не сможет. Девушка довольно качает головой, от чего пучок на макушке переваливается из стороны в сторону: — И вот тебя я чуть не слопала… Блинчиков сможешь на всех нажарить? Киваю и расслабляюсь, стоит хозяйке дома скрыться, ровно на секунду — почти сразу вспоминаю про чай. Тихонько крадусь с ним в спальню, чтобы не топотом Рысика разбудить, если всё же спит, а как-нибудь осторожно. Одиннадцатый час ведь только, а ужинали мы реально давно — пусть хоть орешков со сгущёнкой погрызёт. Даня лежит калачиком, уткнувшись в подушку, только пушистые кудряшки и видно — правда отрубился, похоже. Не шевелится, даже когда пружинистый матрас от моего приземления прогибается и идёт волной. Тихонько ставлю чашку на столик рядом и глажу сквозь натянутое чуть ли не до носа белое в серых точках одеяло по плечику: — Эй… Рысёночек? — наклоняюсь пониже, а он вроде начинает возиться, но только глубже в подушку мордочкой зарывается. Перебираю волосы, легонько расталкивая. — Я чай принёс, хочешь? Попей… Там ещё шоколадка и оре… — прерываюсь, потому что слышу всхлип. Сука. Может, мерещится уже? Просто вздохнул как-нибудь резко или сопливит, как мелкий… Разворачиваю к себе увереннее, и нет, блять, не мерещится — реально тоже рыдает! Пиздец, мне самому уже начинать? Со всеми за компанию! — Даня, блин, ну чего ты? — Всё из-за меня снова, — выдавливает и пытается отвернуться обратно в серую наволочку с мокрыми тёмными пятнышками от слёз. — Иди сюда, — прошу, хотя и отдираю от подушки, которую ни в какую не хочет отпускать, и поднимаю вместе с ней же сам. — Что из-за тебя? Никто не ругается, мы же поговорили, всё в порядке. Шмыгает снова, мокрый весь, липкий, солёный. Касаюсь раздражённой щеки губами и облизываюсь — очень солёный. — Прости. Вот серьёзно самому уже выть хочется от этого слова! Прикусываю щёки изнутри и представляю, как душа вылетает из тела, отряхивается и возвращается. Хер знает зачем — что заёбанный насахаренный мозг выдаёт, то и воображаю. — Это ты прости… — вижу, что хочет перебить, и сам перебиваю коротким поцелуем. — Я не буду говорить, что слишком увлёкся, мне так не кажется. Но я должен был тебя развязать сначала пораньше, а потом сразу. Извини, что тебе самому пришлось выбираться, и что не побыл с тобой сейчас. — Нет, прости, что я тебя с ней бросил! Я просто… Не знаю, не мог ничего сказать по-нормальному, это тупо! Но я должен был сам всё объяснить, и… — Даня, блять, ну я же догадываюсь, наверно, что тяжеловато мысли собрать, когда тебя в тачке на заднем сидении до оргазма отшлёпали! После такого дня. — повышаю шёпот, не выдерживаю. Кто бы, нахер, выдержал тут вообще? — Ты должен был отдыхать и ушёл отдыхать, умница, всё. Чмокаю в нос, ставя точку. И это, как ни странно, работает. — Там орешки есть? — Принести?