Рысь в мешке

— Вы ещё по поводу лабрета что-то хотели уточнить? — А, да! — девушка с необычными волосами цвета, точь-в-точь как голубая ель за окном через дорогу, разворачивается, возвращает одну ногу, успевшую переступить порог, в моё маленькое помещение и тянет назад скрипучую дверь. Хлопает узкими карими глазами и напуганно прикрывает рот, забыв, походу, что мы его только что продырявили, с осторожностью, будто промакивая, сжимает губы с остатками тёмной матовой помады лишь в серединке нижней, в складках — по внутреннему контуру съелась, а сверху я для «медузы» стёр. Касается накрутки с чёрным камушком под ними и отвисает: — Я хочу кольцо с шариком сюда, и на восемь мне вроде нормально большую часть времени, но когда отекаю — жмёт, по утрам прямо до боли. А на десять велико и выглядит странно, рыбиной с крючком себя чувствую… — На девять попробуйте, — пожимаю плечами. — Нам в начале марта придёт несколько, если нужно пораньше — могу скинуть ссылки. Ну, либо сами поищите. — Я вроде искала… Они точно существуют? Нет, блять, я выдумываю! Первый случай в истории такой, уникальное явление, вызываю спецотряд пирсеров! — Существуют, просто не самые ходовые и в бюджетном сегменте реже встречаются, — вежливо улыбаюсь, и будто не глаз уже дёргается от этой нервотрёпки, а само пространство скачет, — поэтому на маркетплейсы не завозят. В специализированных магазинах должны быть. Девушка благодарит, прощается и шушукается с Лерой, вытягивая у неё на стойке валентинку со случайным промокодом из стеклянной, похожей на маленький аквариум, вазочки — это Рысик новую праздничную акцию придумал, — а я просто уже, сука, хочу под стол забраться, обнять коленки и качаться туда-сюда, бездумно обводя пальцем пятнышки на чёрно-белой плитке. Середина недели вроде, как и февраля: пасмурные и слякотные дни, серость и уныние… Какого хера всех будто в жопу ужалили? Сначала мать придумала на выходные прилететь на выставку каких-то витражей — просто вот из космоса сигналом идею поймала. Алинка так же с нихуя засобиралась с Гошей и собакой в Вену весной. Саня к своей кальянке решил присобачить велосипедную стоянку, а Лера перекраситься в свой натуральный. Ощущение, будто себе в вену чем-то попал! Никаких предпосылок ни к чему из перечисленного, ни одной — просто сходу начали меня доёбывать и просить помочь! И Даню тоже помешательство стороной не обошло: ходит через день с тем Вадимом, которого я в глаза до сих пор не видел, красить какие-то театральные декорации. Даже не платят им за это! Хоть завтра будем дома отмечать… С утра заберу подарки, после обеда — самого Рысика, и поедем в ту пиццерию, где я в рот ему тогда заглядывал. Надо только «медузу» ещё одну вечером на Марину скинуть. — Сок, — Лера заглядывает, а я замечаю, что стою напротив окна и сам себе головой мотаю да руками развожу. Пиздец! Один Славик сейчас адекватный — как бы странно это ни звучало — с котятами возится. Съездить, может, погладить для успокоения? Котят, разумеется, не его. — Со-о-ок! Там чувак спрашивает про антибровь, я записываю? Прямо машет перед лицом! — Скажи, что меня нет. — Ему надо в ближайшее время, а Марина такое не берёт! — На пятнадцатое тогда, только не на завтра. — Так завтра пятнадцатое. — Послезавтра пятнадцатое, — убираю весь мусор и заливаю раствором зажим в контейнере. — Тебя Анжела укусила? Девушка проводит по непривычно русым, зачесанным и залитым лаком волосам, делает шаг ко мне, встаёт на носочки и касается ладошкой моего лба, заезжая в нос толстой цепочкой браслета. — Александр Батькович, ты так не пугай. Я ж тебе валентинку дарила утром, перегрелся ты тут, что ли? — Чего? — Хмурюсь, беру телефон, чтобы посмотреть дату. — Сука! Может, глюки у меня? Каким, нахуй, образом? Зажмуриваюсь в надежде, что из двух маленьких циферок «один» и «четыре», что горят на экране прямо над узкими бликами лампы, вторая всё же изменит свои очертания. Согнётся как-нибудь, скруглится обратно в тройку. Но нихера. Сегодня, сегодня этот ёбаный Валентин! И в восемь вечера только об этом узнаю — уже настолько мозги свистят… — Сам ты сука! Вот я вроде больше бабка, чем ты — дед, но… — замолкает под моим сердитым взглядом. — Ладно, меня Стас в тир позвал, ты давай тут, не убивайся. Мне ж отмывать потом и всех перезаписывать. Никаких сообщений и звонков нет, кроме фотки, где Саня голову котёнка почти в рот запихивает. Надо вместо той, сигаретно-саблезубой, поставить…

— «привет

      

ты где?»

      

Пишу Рысику сам, пока завожу машину, убираю в рюкзак ключи. А дверь я вообще закрыл? Выхожу и бегу обратно, дёргаю, как дебил… Закрыл — не совсем всё плохо, шансы есть.        — «Дома»        Перебираю буквы взглядом и тут же выезжаю. Старенький лифт, где наконец навели чистоту и даже нарисовали возле кнопок маркером новые чёткие цифры, встречает привычным, заставляющим немного бояться за свою жизнь, прерывистым грохотом. Тонкая щель меж неплотно съезжающимися дверьми тухнет в промежутках меж этажами… Хотя, скорее, наоборот — загорается на тех, где нормальное освещение есть. Кабина останавливается и дрожит пару секунд, прежде чем выпустить, а звонок в серенькую дверь заставляет трястись уже меня самого. — Вечер… — Эдик перехватывает бокал вина в другую руку и жмёт мою, после чего вопросительно поднимает брови: — Даня что-нибудь забыл? — А он не тут? — Так он к тебе рванул сразу, как с учёбы вернулся. — Сука… Вот знал, что однажды эти «дома» перепутаю! Разворачиваюсь обратно и только в пару тяжёлых прыжков добираюсь до кнопки, как гудящий звук механизма где-то внизу оповещает, что я опоздал. Бегу пешком. Вот тоже бы винца бахнуть… Или покурить. Глаза сами несутся по вывескам в конце небольшого парка, где кроме парочки фастфудов только аптека выглядывает из-за угла красным мигающим плюсиком. На часах уже десятый час, а значит, и подарки уже не заберу — все ПВЗ закрылись. Купить бы хоть что-то… Да что, блять? Наггетсы и гематогенку? Нет, лучше типичного мужского набора из цветов и презиков, конечно… Тело само дёргается, стоит мыслям свернуть в этом направлении — мы ведь договаривались сегодня… попробовать. И не знаю, что хуже теперь: если он готовился и ждёт или если нет. Не в состоянии я сегодня быть внимательным и чутким. Подъезжаю к дому, и перед лицом сам собой показывается цветочный павильончик на остановке. Светится стоит, весь такой круглосуточный, сквозь витрины глазеют несколько жутко подвешенных мягких игрушек, а снизу к стеклу прижимают зелёные лапы-листья крупные растения в пластиковых горшках. Где-то за этим всем и сотни разноцветных бутонов на любой вкус разглядеть можно, но удержать внимание заставляет другое: кашпо или горшок в виде огромной чашки и с подставкой в виде блюдца. Глупый такой, с рандомными разного стиля картинками в виде реалистичного сиреневого букета с бантом по центру, графичных веточек и бабочек вокруг, которым акварельности хотели добавить, просто понизив прозрачность, а на фоне куча рандомных надписей на французском, кажется, и, разумеется, сразу несколькими самыми оригинальными шрифтами. И хер знает, теплотой в сердце отдаёт от того, что матери похожие настоящие наборы на день учителя раньше дарили, или от того, что в таком великанском размере эта чайная пара выглядит ещё тупее и роднее, но хочется сейчас это Рысику вручить. Проносится даже мысль, что отношения у нас именно такие — нескладный с виду сумбур, мало кому понятный и больше похожий на недоразумение, но при слове «дом» вспоминаешь всегда именно его: будто квинтэссенция всех фигурных подсвечников, пёстрых прихваток на духовке и домового с веником, только своя. Блять, да я уже эту дурацкую посудину всю жизнь вспоминать буду, если не куплю! Заезжаю во двор, ставлю машину и бегу к этому ларьку, стучу скучающей внутри женщине с, уверен, абсолютно маньяческой улыбочкой и прикладываю дрожащими руками карту. Терминал пищит, а гигантская чашка едва протискивается в залепленное открытками окошко. Даня встречает лохматый и сонный, смешно хлопает глазами, когда открывает дверь и видит перед лицом мой своеобразный подарок. Да, прямо в руках и несу. Хватается за деревянную полку шкафа. — Это мне? — Тебе. Только это не в честь Валентина. — А в честь чего? — В честь того, что я еблан, который до восьми вечера думал, что сегодня тринадцатое… — вздыхаю и тянусь целоваться. Немного колючий, вкусный, с горечью и интересной кислинкой на губах. Стоп. Отрываюсь, принюхиваюсь получше заложенным после улицы носом… — Ты без меня уже отмечать начал? Густой такой аромат, терпковатый и однозначно хмельной. Тоже винишко, походу. И не сонный он, а немного пьяный — вот почему стоит и за шкаф придерживается. — Я не… — Привет! — с кухни вываливается парень. Высокий, с густыми, торчащими вверх русыми волосами и заметным шрамом на щеке. Подходит ко мне, перехватывает чашку Рысика в своих руках из правой в левую и тянет освободившуюся конечность мне… Вглядывается и, видимо, читает на моём лице не очень доброжелательное замешательство, потому как представляется первым: — Вадим. — Сок. — Окей, я пойду, не буду тут вам мешать и тыры-пыры… — втюхивает замершему Дане чашку, поставив прям в новую огромную, подарочную, хмыкает и второпях тянется за курткой на крючке, заставляя отшатнуться. — Там вино ещё осталось, пейте, мне не жалко! Провожаю взглядом, а он ещё и рукой неловко машет перед тем, как захлопнуть дверь. Рысик подрывается, щёлкает внутренним замком, словно опасается, что его друг ворвётся обратно, и блестящими круглыми глазами уставляется на меня. Пошатывается немного, смешной… А я пытаюсь вспомнить, где я этого Вадима уже видел… Возле универа уже пересекались, может? Или в БН-е, раз он… Точно! Сука, это же Фисташка! И Саня был прав — он саб, сам же его и… Блять. Тогда к «натуральности» этого персонажа есть пара вопросов. Перевожу взгляд на моего топчущего грязь у порога котёнка: — Дань… — Я хотел предупредить! У него девушка не смогла сегодня приехать, она в другом городе, а он готовил что-то, расстроился и мне предложил сходить погулять, если я свободен, потому что все заняты, но я сказал, что я тоже занят, а потом вспомнил, что мне всё равно надо ему отдать флешку, позвал зайти ненадолго, а он вино принёс, и… — Рысь, всё хорошо, я не злюсь. — останавливаю, положив руки на плечи, чтоб не тараторил так, притормозил, и успокаивающе глажу по рукавам футболки, потому что… Реально не злюсь? Охереть странно вообще-то, что не злюсь: какой-то чувак, в которого с девяностодевятипроцентной вероятностью засовывал руки другой мужик — не с потолка же Фисташкой назвали, — припёрся к нам в десятом часу с бутылкой вина. Не к нам, к одному Рысику. Четырнадцатого февраля. Точно надо у Сани про него спросить, не убеждает меня наличие девушки… В другом городе, блять! Существует она вообще? — Не злишься? — Рысик выдыхает, с забавной аккуратностью убирая кашпо на полку, достав оттуда свою чашку. Приподнимает ещё, чтобы поровнее поставить, внимательно рассматривает отверстие на дне и чему-то кивает, пока я разуваюсь. — Я хотел его пораньше попросить уйти, когда ты написал, чтобы успеть кое-что сделать… Просто засиделись. Хотя вот остатки вина глаза всё равно мозолят. Выуживаю напиток из его рук и несу на кухню, оборачиваясь и придерживая, чтобы не отставал со своей очаровательной пьяненькой неуклюжестью: — Не злюсь, а он… Странный вопрос, наверно, но он никакой типа… гимнастикой не занимался? Или чем-то подобным? Даня задумчиво хмурится. — Занимался, наверно… — накреняется вправо, но успеваю подхватить. — Он иногда в нашем фитнесе студенческом ведёт какой-то пилатес или… что-то с растяжкой связанное. А что? — Ничего, просто я, кажется, видел его уже. Ладно, давай потом обсудим, — отмахиваюсь — не хочется тратить остатки дня на тупые размышления вникуда и необоснованную ревность. — Ты сам не злишься, что я ничего не подготовил? Хотя открытка у меня есть… Топаю обратно в прихожую, а Даня семенит за мной по пятам. Обнимает сзади, пока достаю купленную ещё вчера по пути с работы валентинку с котятами, и так и выглядывает из-за спины, когда касаюсь острыми картонными краями его пальцев в замочке на моём животе. — Спасибо… — трётся о мой бок щекой и тащит за руку в спальню. — У меня тоже есть. На кровати обнаруживается новая диванная подушка, перевязанная бантом, явно мягче предыдущей — подарочная лента врезается, перетягивает набитый прямоугольник, создаёт складки. Под атласной красной полоской и прячется маленькая самодельная открытка. — «Любимый», — читаю вслух название сока. Просто переднюю часть вырезал и приклеил на картонное сердечко с пожеланием. В носу внезапно щиплет, в обоих сразу глазах что-то мешается… Выдавливать ответ приходится с усилием, проглотив комок в горле и смахнув подступающий к лицу жар. — Ты тоже мой любимый, котёнок. Спасибо. Иди сюда… Переплетаю наши пальцы, глажу костяшки и только-только тянусь вперёд за поцелуем, как глаз цепляет блестящий синий камушек на тумбочке. Камушек в основании анальной пробки. Даня перехватывает мой взгляд и краснеет, шепчет, не смотря в глаза и стискивая край матраса, от чего серо-зелёная простыня морщится и расходится лучиками от его впившихся пальцев: — Вот это я хотел успеть сделать… А на кухне ещё тортик есть.

***

— Да пошла ты нахуй! — очень разборчиво раздаётся, хоть и глухо, после чего, если напрячь слух, удаётся поймать удаляющийся скрип снега. — Ты меня ещё посылаешь? Ты? Меня?! — а вот это менее чётко, крик кошки напоминает. И следом такой же звук мелких частых шагов — кажется, попытка догнать. — Забери розы свои ебаные! — Ты ебанутая? — Не трогай меня, пиздуй отсюда! Сука, оба бы уже куда-нибудь упиздовали… Вот по какой причине из всего нашего длинного дома орать по ночам останавливаются именно под моим окном? Акустика в этой части лучше? Крики пьяной парочки, у которых четырнадцатое февраля явно не задалось, настроения совсем не добавляют… Настроения, с которым у нас и так небольшой напряг. — Не знаю, почему так… — Рысик отчего-то виновато смотрит через плечо, одной из точек на котором я тут же касаюсь губами и подтягиваю повыше сползшее с его бедра тёмно-зелёное одеяло. От холодка, походу, гусиная кожа появляется, или от моего случайного прикосновения — хочется пробежаться пальцами, но… — Я правда хочу. Головой точно… Отворачивается, почти утыкается носом в подушку и туда же раздосадованно сопит. — Всё в порядке, не переживай так, — обнимаю, уложив ладонь плашмя на частые рёбра, чтобы чувствовать дыхание. — Просто перенервничал, наверно? Или винишка перепил… Начиналось всё хорошо, вообще-то — полчаса целовались, вставили в него эту штуку со стразиком, связали руки лентой от подушки и пошли так пить вино, раз уж оно появилось. Немного совсем, естественно, я вообще, считай, только пригубил, чтобы не терять концентрацию… Поговорили ещё раз, обсудили, точно ли оба хотим продолжать, вернулись в спальню уверенные и разгорячённые. И когда руки были стянуты уже за спиной, маленькие ягодицы с блестяшкой между ними разукрашены ладонью в аппетитно-розовый и зацелованы, а возбуждение заставляло Рысика нетерпеливо ёрзать по кровати, я заменил пробку своими пальцами, чтобы ещё немного его подготовить привычными ощущениями… И что-то пошло не так. Прямо подушечками чувствовал, как настроение падает, как начинаю доставлять уже дискомфорт и вынуждаю его болезненно зажиматься. Прекратили сразу же, вот и валяемся теперь — пытаемся собраться с мыслями. — Я не очень волнуюсь, просто… — нервно ведёт плечом, скругляясь, от чего уголок лопатки дёргается маленьким крылышком вместе со связанными руками. — Не знаю! Мне хотелось именно сегодня. — Может, в этом и причина? — мягко веду ниже, глажу по предплечью. — Чересчур сильно настраивался. Давай развяжу тебя… Тортик пойдём есть. — Не надо! Всё ещё упрямится. И сразу не дал, и сейчас — охереть же удобно со связанными за спиной запястьями на боку лежать! — Хорошо, пойдём так, с ложечки тебя покормлю. И реально перекатывается на бок и поднимается! Ну я же не серьёзно, блин, такого кинка у меня точно нет… Встаю, обхожу кровать и сажусь рядом. Отодвигаю его милую открытку подальше от края тумбочки, а флакон смазки кидаю обратно в ящик, за что следом получаю полный отчаяния взгляд. — Я всё ещё хочу попробовать! — выпаливает на одном дыхании в такой тревоге, будто я на улицу его за шкирку выкину, если не трахну! Ну что за фиксация, блять, на том, чтоб именно в этот тупорылый праздник я в него член засунул? И не больше десяти минут ведь прошло, как снова накрутил — как вообще эта маленькая головушка так быстро работает?! — Не уходи! Поправляю непослушное одеяло, что последовало за его бёдрами и почти сползло на пол, прижимаю Даню к себе, будто с целью обнять, но незаметно тяну лёгкие концы ленты, распуская простой узел. Гладкий материал поддаётся легко и позволяет выиграть время — Рысик в ужасе замирает и коротко втягивает воздух, когда путы уже спадают, быстрым поглаживанием проскальзывают по коже вниз. Но я не отпускаю, лишь заглядываю в лицо: — Ну куда я уйду, блин, по-твоему? В этот же момент тишину прерывает звонок, аж сам вскакиваю. Переводим оба взгляд на экран телефона с инициалами. — Кто это? — Даня даже отвисает немного. — Арендодатель наш… Предчувствие нехорошее — вряд ли просто поболтать вечером звонит. Сам растревожиться успеваю, пока тянусь и тыкаю на зелёный кружок с трубкой. — Здравствуйте… — «Доброй ночи! — бодренький голос мужчины заставляет даже на время ещё раз взглянуть, оторвавшись — реально ночь уже, без десяти двенадцать. — Извиняюсь, что в такой час, но вы там совсем забегались, похоже, салон закрыть забыли. Из бара напротив соседка звонила, заходите, говорит, люди добрые — нараспашку всё, ветер гуляет…» — Чего? — хмурюсь в абажур своего светильника, еле сдерживая «блять». Не может такого быть, я же, сука, бегал проверять! — Я последний уходил, но закрывал сто процентов, ещё возвращался. Точно помню. По камерам могу посмотреть… — «Ты посмотри-посмотри, проверь… Охрану, если что, сразу вызывай!» — Да, я Леру ещё спрошу, вдруг она что-нибудь забыла. Перезвоню вам потом, спасибо. Прощаюсь и сбрасываю, тру глаза с усилием до цветных мушек, чтоб пропало летающее зелёное пятно от света, сжимаю переносицу. Устало поворачиваюсь на Даню. — Что-то случилось? — Я сам нихера уже не понимаю. — быстро открываю диалог с Лерой, что как раз мне дописаться пытается и уже скинула скрин с камеры у входа — ей тоже кто-то из знакомых доложил. Реально, сука, дверь нараспашку! — Блять, надо ехать… Показываю Дане. — Можно я с тобой? Мотаю головой, даже не задумываясь. — Нет, Рысь… — несильно давлю на его плечи, укладывая на подушку, а затем прямо поднимаю за ноги и закидывю вторую половину тела на кровать тоже. Укрываю, наклоняюсь и целую в губы — коротко, но несколько раз. — Ты не голодный? — тихо мотает головой в ответ. Успокоился, вроде… Смотрит так участливо, серьёзно, глаза по-прежнему горят беспокойством, но и усталость уже прячется за отражением травинками ресничек в зелёных радужках. — Тогда спи. Отметим завтра всё по-нормальному, раз сегодня не задалось, хорошо? Позавтракаем тортиком, сходим куда-нибудь потом… Отдыхай. — Ладно. Кивает и даже пытается улыбнуться. Немного натянуто, правда, хоть и вижу, что искренне. Касаюсь его носа кончиком своего. — Дань? Извини, что я всё напутал. Правда. Я тоже хотел особенный день, но тоже, походу, так сильно настраивался, что всё в башке нахер сбилось. С самого утра всё по пизде, ничего сегодня не успеваю… — тянусь к выключателю, щёлкаю, и всё вокруг тут же проглатывает темнота, оставляя нетронутыми лишь светящийся экран телефона и дверной проём, виднеющийся конец коридора в котором озарен невыключенным светом с кухни. — Ложись, я туда и обратно, недолго… Люблю тебя. — Я тебя тоже. Сгребаю всё своё с тумбочки, беру новую подушку, одежду из шкафа и выхожу, прикрыв за собой дверь. Достаю документы на случай, если всё же придётся кого-нибудь вызывать, сую валентинку в паспорт, быстро запрыгиваю в штаны, окинув взглядом такой удобный теперь диван и принесённый недавно Рысиком кактус… Уютнее стало. Даже пустота в голове и ощущение дереализации от полуночных сборов это не перебивают. Ёжусь от холода уже в подъезде, а в машине, пока та не прогрелась, вообще каждые несколько секунд непроизвольно передёргивает от мороза и одного только вида безлюдной заснеженной улицы. Белые вспышки фонарей ни капли не отрезвляют — только подкрепляют, наоборот, это ощущение апокалипсиса, и кажется, будто солнце никогда и не взойдёт. Да и похер, с Рысиком согреюсь. Долетаю по полупустым дорогам быстро, паркуюсь, широкими скрипучими шагами добираюсь до нашей «Деформации», предвкушая настежь открытую дверь и занесённые внутрь, раскиданные метелью сугробы на пёстрой плитке. А там закрыто. Даже дёргаю снова. Заперто. Наглухо. Сука, кто вообще в этой ситуации ебанутый? Решаю все же сам посмотреть по камерам, своими глазами, прежде чем зайти и всё проверить: сначала ещё думал, что могло привидеться этой… Татьяне? Или как её там зовут-то, женщину из бара… Но Лера же… Ощущение, что меня просто разводят! Замечаю боковым зрением свет в окне. В нашем окне! Кто-то, блять, изнутри там закрылся и сидит! Причём ключами, походу — ручка же нажимается, не стулом подпёрли… А ключи только у меня, общие с Рысиком, у Леры и Марины. Ну и у Сани вроде тоже валялись, хотя не помню, от этой двери или старой ещё… Судорожно тыкаю в телефон в полной уверенности увидеть внутри кого-то из своих ебанутых друзей, и только изображение появляется, как на весь экран звонком высвечивается знакомая физиономия самого ебанутого — в тёмных очках и с сигаретами во рту… Чуть не подпрыгиваю! — «Добрый, сорян, если дрыхнешь уже, но к вам мой психотик не заглядывал? — Саня, как обычно, без предисловий. — Он заистерил опять и упиздовал куда-то, причём без вещей. Я думал — покурит, проветрится, но через полчаса догнал, что сиги у него в куртке, а куртка на вешалке…» Так, это не Саня. Марина наотмечалась и с катушек слетела? — Я не дома, но когда был — никого не было… Мне охереть сейчас некогда, напишу потом. Скидываю и наконец смотрю изображения с камер. И размышляю, звонить реально в охрану или психушку себе вызывать: на экране во всех помещениях светло и… пусто. Увеличиваю по очереди четыре трансляции, опасливо разглядываю, боясь, что кто-нибудь сейчас выпрыгнет скримером из угла, или что сам резко наткнусь глазами на чью-нибудь неподвижную стрёмную рожу, но реально никого. Если только… Фигура с чайником выходит из туалета. В голубоватом капюшоне фигура, донельзя знакомая — осматривается по углам, скрывается в служебке, а через секунду показывается уже с кружкой, направляясь к кулеру. Закатываю глаза и отпираю дверь, глядя, пусть и с задержкой, как Славик подскакивает на месте, услышав поворот ключа, и нервно вертит светлой башкой. Упираюсь в него глазами уже вживую, заставив молча замереть. За мебель сойти пытается? — Сука, вот как ты вообще сюда попал? — спрашиваю устало и почти без эмоций. Облегчение, что это не грабители или какие-нибудь незнакомые психи, ещё и дикую сонливость разблокировало. — У Сани ключи упёр? Парень так же просто признаётся, пожимая плечами: — Да. А ты чё тут ночью делаешь? — Птички напели, — тапаю по экрану снова, чтобы Дурдома обрадовать, — что кто-то тут бродит. — Блять, я дверь сначала забыл закрыть, так и знал, что заметит кто-нибудь и настучит! Прислоняю динамик к уху и слушаю от уже выехавшего друга дальнейшие инструкции, глядя, как Славик наполняет кружку. — Одевайся, поехали, — киваю на дверь. Повезу к себе, как раз одновременно с Саней доедем, сразу из рук в руки и передам. А потом вспоминаю, что одеваться ему, походу, не во что… — Ты сюда не пешком же шёл? — На такси, — кивает исподлобья и отхлёбывает воды с таким невозмутимым видом, будто совершенно ничего странного не происходит. Может, не первый раз тут ночью шкерится?.. — Куда поехали? У меня там чайник! — Ко мне, куда. Ключи отдай, — протягиваю ладонь, и маска невозмутимости на секунду слетает с чужих голубых глаз. — И чайник выключи. Из розетки. Удивительно, но повинуется без проблем — даже в машину добровольно садится и без напоминаний пристёгивается. — Ты меня ему уже сдал? — так же ровно спрашивает. А я не вижу смысла отмазываться — не набросится же на меня, не свернёт так же молча в какой-нибудь столб. Фыркаю, признаваясь: — Сразу же сдал на этот раз. — И он приедет? — Приедет. — Ну и заебись.

***

Сухое горло окутывает теплом и горечью, пощипывает немного, пока тело окатывает новой волной ледянющего ветра. Колючий холод пробирается под ворот кофты, залетает под штанины снизу, щекочет ноздри. Выпускаю облачко пара, перемешанного с табачным дымом, и затягиваюсь снова. — У них когти — пиздец, как иголки, — Саня с улыбкой прикрывает оконную раму, докурив, чтобы не дуло, и продолжает рассказывать про их пополнение. — В штанах теперь всегда по дому ходим, потому что иначе прям по коже лезут. Я весь, блять, уже в этих маленьких точках! Смеюсь тихо, прикрыв веки на новом выдохе, и вот нихера не прогоняют сонливость ни сигарета, ни дубак — глаза как слипались, так и слипаются! — Назвали уже как-то? — Не, до сих пор спорим. — Тупо же из-за двоих спорить. Одному ты придумывай, другому — он. — Так мы вот из-за этого как раз и воюем, кто кого называет. Они ещё кошки обе, девочки… У меня пока нет вариантов, кроме Мыши, но это ж тупо. — А для котов много было? — Дохуя угарных накопилось… Хотя мы их почти сутки Шуриком и Стасиком называли, пока нам точный пол не сказали — сами же не успели проверить наличие яиц, сразу в переноске в ветеринарку и повезли, как выловили. А морды мужиковатые, даже тётка там на ресепшене сказала. Случайно сдуваю пепел прямо на балконный пол, дрожу сразу и от холода, и от смеха — даже клички, сука, дали друг другу на вред! Славика я привёз в состоянии между истерикой и нервным срывом, вот прям чем ближе к дому подъезжали, тем сильнее его колотило, а от деланного спокойствия откалывались всё большие и большие куски. Саня припёрся чуть раньше и Рысика разбудил, трезвоня в дверь, потому что ссать ему, блять, приспичило! Пять минут меня с ключами подождать не мог! Пришлось и Даню по второму кругу приводить в чувства, пока эти двое на кухне говорили… Хотя не уверен, вообще-то, что говорили: когда уходил — сосаться начинали, когда вернулся — заканчивали. Тортик все вместе подъели, кусочек остался, почаевничали, и Саня дёрнул меня на балкон покурить, чтобы всё рассказать. Хотя история тоже вышла не сильно содержательная — белобрысый бесёныш впервые сказал три страшных слова, сам себя испугался и сбежал, как был. Конец. — А вы как отметили? — прерывает мои вялые мысли. — Не очень, но не страшно, — вздыхаю, вытягивая руку наружу, а холодинки тут же вцепляются в конечность тысячами иголочек, прошмыгнув теперь в рукав. И решаю спросить, пока в памяти очень кстати всплыло: — Слушай, ты же знаешь, как Фисташку зовут? Который гимнаст. — Нихуя себе ты вспомнил, — Саня шмыгает кривым красным носом. — Чё-то… То ли Владик, то ли Вадик? Ну точно на «В». А чё? Точно Вадик. — Он гей? — Не. Маз точно, и анал любил, но я в него только искусственные хуи и конечности засовывал… Хотя и так и этак бы только искусственные, но ему прям принципиально было, даже лапать нигде нельзя. И ушёл он, вроде, потому что девка какая-то на горизонте замаячила, причём из БН-а, но это со слов Зифы, я хуй знает, ваще сплетни не запоминаю. Выдыхаю и отмахиваюсь от вопросительного взгляда, тыкаю окурком в пушистую полосочку снега на бортике рамы и почти возвращаюсь в квартиру, но разворачиваюсь на белом балконном порожек обратно. Не хочу уходить — удалось наконец поймать какой-то дзен. — А батя у тебя как? — Да всё заебись, — Саня впервые, кажется, при упоминании родителя улыбается. — В Москву уже гонял на заседание какое-то, щас решил ещё немецкий учить заново, доёбывает меня всякими «интересными», — изображает пальцами кавычки, закатив тёмные глаза, — фактами и рассказами про ГДР. Всё как в детстве, короче. — Круто… — Ты чё такой тухлый-то? — Да я заебался… В отпуск хочу, чтобы вот недельку хотя бы вообще никто не трогал… — закрываю лицо руками, выдыхая в ладони и растирая по коже тёплый воздух. — Уже в числах путаюсь. — Так едь. — Куда? — Да куда-угодно, пока не в дурку, хоть в Анадырь свой. Закроешь гештальт. И Рысика забирай, он тоже у тебя дёрганый… — Куда «едь»? У меня запись уже чуть ли не до марта, консультаций новых привалило, Алинку с собакой надо за справками возить и мать скоро встречать. У Дани тоже учёба… — Бля, родной, ты вот сам щас звучишь как мать, интонации даже тёти-Ленины. Просто доделывайте быстро всю хуйню и перед двадцать третьим куда-нибудь сваливайте, оно ж как раз, вроде, на пятницу выпадает или на четверг. Мелкую твою я могу покатать. И мать встретить на правах «любимого-почти-сына». — Ага, — хмыкаю тому, как у него всегда всё просто. Но и я, справедливости ради, реально на ровном месте разнылся. — Доделаешь тут с вами… — Всё, мы тоже сваливаем! Второй час уже… — и реально шагает на кухню, вытягивает Славика из-за стола так, что тот прямо на ходу до последнего пытается умять остатки фруктового бисквита, вытянув руку с ложкой, и быстро складывает всё, не жуя, в рот. Вытягивает его в прихожую, запихивает в привезённый пуховик и захлопывает дверь, бросив фирменное: — Давайте, короче… Закрываю и приваливаюсь к стене с шершавыми серыми обоями, неожиданно больно врезаясь позвонками в середине спины. Уже нет сил даже прямо стоять… — Они ушли? — Рысик вытекает в прихожую следом, останавливается в шаге от меня и, когда киваю, просто падает вперёд, в объятия. Принюхивается недовольно… — Зачем ты куришь, если не куришь? — За компанию, — пожимаю плечами, обнимая. — Но мне тоже не нравится, как всё потом воняет, сейчас в стирку кину и зубы почищу… Пытаюсь тихонько отодвинуть, но Даня не позволяет — практически повисает на мне, обхватив шею, водит по ней же носом, давит на плечи. Выпавшие из хвоста волосы сдувает дыханием, мурашки щекотно бегут по телу вниз, а холодные руки медленно греются о проступающий сквозь его надетую задом наперёд футболку жар. Охереть, как приятно. — Славик позвал к ним в гости, — мурчит и мнёт меня лапками. Буквально — топчется ладошками по животу, по бокам, даже по спине, когда прижимается сильнее. — Смотреть котят. — Да, надо сходить, пока мелкие… Они быстро растут. — У тебя были котята? — Много у кого из родни были… Хотя один очень милый котёнок, — не могу уже не бегать поцелуями по личику, ловя губами мягкую шероховатую кожу и своё же табачное дыхание, — прямо сейчас у меня живёт. Такой красивый и ласковый котёнок, с интересными повадками… Зарываюсь в волосы, нежно пропуская меж пальцев шоколадного цвета волны, уже беззастенчиво всей пятернёй глажу поясницу всё ниже и ниже, медленно спускаюсь, прислонившись губами к губам, просто впитывая тяжёлое дыхание и глядя в забавно слившиеся с такого расстояния глаза с опущенными дрожащими ресницами. — Какими? — шепчет Даня скорее не для поддержания диалога, а для того, чтобы наконец ухватить поцелуй. — Ну… Например, он очень любит кусать мои пальцы… — обхватываю за подбородок и даю вместо губ поймать ртом большой в подтверждение своих слов. Сжимаю в этот же момент одну ягодицу, крепко и неспешно, от чего действительно немного прикусывает, давясь тихим стоном. — Или сходит с ума, когда из дома уходят все посторонние и мы остаёмся одни. Будто бы хочет как-то пометить, напомнить, как именно ему нужно уделять внимание… Краснеет, словно я рассекретил то, что нельзя было, но очевидная же закономерность! И я совсем не против. Да, заёбанный, с ног валюсь, но никогда не против. — Не знаю, я… — выдыхает уже громче, невнятно, когда прямо так, не вынимая пальца, позволяю обхватить свои губы и проникаю в рот языком. Подаётся вперёд, прижимается к бедру горячим и вполне уже уверенным возбуждением, цепляется за капюшон моей кофты. — Мне нравится, что ты мой. И можно тебя трогать. — Мне тоже это очень нравится, трогай побольше, — сам едва успеваю дышать, перебираясь, протискиваясь между нашими телами к его члену. Глажу всё так же медленно, не сжимая и не надавливая, прохожусь поцелуями теперь по шее. — Пойдём в кровать? — отлепляю на небольшое расстояние, не убирая руки, чтобы мог обработать вопрос, и понимаю, что улыбаюсь. Вот десять минут назад ныл, что всё заебало и не справляюсь, а теперь с улыбкой до ушей смотрю на такого же улыбающегося Рысика, который облизывается юрким кончиком языка, ползая по мне ладошками, и усиленно чему-то кивает. Без понятия уже, что спрашивал, но когда под одной рукой его жёсткое плечико, а под другой не менее жёсткое кое-что другое — хочется только одного: — Запрыгивай. Несу на руках, на ощупь, продолжая бесконечно целовать и тереться. Роняю на серо-зелёные простыни вместе с собой, а дальше кадры едва успевают меняться: вот я стягиваю с Дани штаны, он с меня — футболку, вот нечёткий отпечаток зубов на моей груди, на его — мои пальцы, шарики штанги перед глазами, ощущение их во рту, куча, нескончаемое количество рёбер, каждое из которых обязательно нужно поцеловать, милый пупок, отвлекающая взгляд дорожка колючих волос, по которой необходимо пройтись языком, а дальше только нежная горячая плоть, врезающаяся мне то в щёку, то в горло, то в ладонь, когда ныряю ниже и вылизываю везде. — Саша… — приводит в себя громкий, звонкий голос, и только в этот момент понимаю, как же сильно его пальцы тянут за волосы. — Я сейчас… Скоро… Хочу. Мечется по кровати, хотя я уже ничего не делаю — лишь сжимаю его член в кулаке. Долго пытаюсь понять хоть что-то, рассмотреть хоть одну мысль, слово или образ, и догоняю, только когда Рысик тянется к тумбочке, и его красивая тонкая рука, мелкие волоски на которой загораются тёпло-оранжевым под лампой, выдвигает ящик. Тугой дозатор, скользкий гель, переворачиваю его на живот, упругие мышцы, пальцы, горячие стенки, двигаюсь толчками, тяну и трахаю, заставляю скулить, сжимаю, не даю кончить… Следующий прилив сознания ловлю, обнаружив свой член меж его ягодиц. Блестящее колечко мышц соблазнительно сжимается, когда веду по нему сверху, от копчика, головкой, размазываю белесую капельку смазки по промежности и останавливаюсь. Тяну за бёдра, заставляя Даню их опустить, забираюсь сверху, придавливаю своим телом и отыскиваю в копне спутанных влажных волос лицо. Касаюсь губами ушка, шеи, щеки, вдыхаю полной грудью его охуенный запах и переплетаю наши пальцы, сжимая скомканное одеяло. — Хочешь дальше, Рысь? Сейчас нравится? — Да, — кивает с дрожащим выдохом, — очень… хорошо… — Хорошо… — поднимаюсь обратно, чмокнув один раз в приоткрытые, жадно вылавливающие кислород губы. Достаю трясущимися руками резинку, и от звука разорванной упаковки словно чем-то простреливает — всё становится острым, громким, настоящим и резким. Раскатываю, поскрипывая подушечками пальцев по основанию, выпускаю лишний воздух, растираю холодный гель сначала по своему члену, а затем ещё чуть-чуть, погрев, размазываю меж двух упругих половинок. Приподнимаю обратно, понимаю, что сейчас наша разница габаритов слегка мешает нормально пристроиться и беру старую подушку с дивана, удачно завалявшуюся именно тут, возле кровати. Ставлю Данины коленки на неё. Охуенная поза, но и под грудь так следует вторую подложить — мою. Перелезаю, помогаю, возвращаюсь… Провожу ногтями от передних рёбер до поясницы, заставляя этого котёнка нервно хихикнуть — разряжаю неловкую организационную паузу. Прикусываю какой-то позвонок, поглаживаю торчащие тазовые косточки, пару раз провожу по члену. — Говори, если будет очень неприятно, ладно? Не терпи. Я буду останавливаться. Даня прогибается в спине чуть сильнее, замирает и невнятно мурчит перед собой: — Угу… — Угу? — переспрашиваю громче, чтобы убедиться. Не хочется, чтобы сейчас передумал, но если передумал — надо знать. — Продолжаем? — Да. Вхожу медленно, ощущая себя пиздец каким большим — точно больше пробки. Останавливаюсь, когда проталкиваю только головку, жду… Продолжаю неспешно двигаться глубже, когда Рысик сам подаётся бёдрами мне навстречу. Но слишком увлекается: шипит от своего же резкого толчка, хнычет в подушку, сжимается так, что у меня самого чуть ли не слёзы из глаз. — Потише… Очень больно? — стараюсь просто замереть, осторожно поглаживая по ножке. — Постарайся расслабиться, станет легче. — Уже не так, просто… горячо. Очень горячо и странно. Но не плохо. А как… Как тебе? — Мне тоже больно, когда тебе больно. — Прости… Пытается обернуться, а затем снова морщится, напрягаясь. — Нет, всё хорошо, это ведь помогает, — пробегаюсь кончиками пальцев вдоль впалой линии позвоночника. — Чувствую тебя. Тебе удобно так, спинке нормально? — Не знаю… Сейчас вроде бы да, но почему-то кажется, что разогнуться не смогу. — Давай по-другому попробуем… Перемещаю нас обоих, падая своими лопатками на все собранные подушки, а Рысика укладываю сверху — спиной к своей груди. Добавляю лубриканта. И дальше всё идёт гладко: недовольно сопит от дискомфорта иногда, но не зажимается, контролирует глубину в такой позе сам, помогает попадать, куда надо. Подключаю руки, когда спустя время удаётся поймать нужный темп. Движения получаются равномерные, точные, медленно ускоряюсь и довожу нас обоих до оргазма почти одновременно — кончаю сам, когда Даня в процессе ритмично сжимается и весь целиком пульсирует. Помогаю ему слезть с меня и перебраться на кровать рядом, целую в прохладные, пересохшие от частого дыхания губы и вытираю салфетками. Стаскиваю презерватив, сжимаю вместе с ними в комок и отправляю всё прямо на пол. — Тебе понравилось? — Рысик хватает за руку. Отчего-то снова, блин, паникует! Смотрит круглыми-круглыми, красноватыми глазами, не моргая, очень внимательно ждёт ответа. — Дань, мне всё с тобой нравится. — вытаскиваю из-под него одеяло, укутывая теперь нас обоих. Понимаю, что не видно по мне — вымотанный скорее, чем довольный, да и понимал, что отпустить себя и наслаждаться не выйдет, но внутри действительно то тут, то там вспыхивают разные чувства. В основном очень приятные, даже гордость какая-то снова просыпается от преодоления такого рубежа. И радостное облегчение. — Я просто очень уставший и тоже переживал, не особо вышло расслабиться, но на меня вообще похер сейчас… Тебе как? Было хоть немного приятно? — Немного… — грустно признаётся, прячась носом в складке под моим локтём. Такой маленький, тёплый и домашний. — Это уже охереть, вообще-то, — достаю его мордочку обратно и зачем-то облизываю — провожу языком от уголка губы до уголка глаза, задев нижние реснички. Морщится и смеётся, заставляя меня улыбаться тоже. И зевает. — Рысь, мы ведь говорили — не всем с первого раза заходит, надо искать, как нравится, учиться расслабляться. Главное, что знаешь теперь ощущения, можешь представить и захотеть или не захотеть повторить. Всё хорошо. Спасибо, что решился попробовать со мной… Мне это… Такое, с тобой… Блин, мозги уже не варят, не знаю, как сформулировать. Быть с тобой близким? Мне это важнее удовольствия, особенно в таких вещах. — Мне тоже. Я думал, что такого никогда не будет. — Я тоже, если честно… У меня такой первый раз вообще тупо прошёл. — Расскажешь? — зевает и сам тянется к выключателю, а я выпинываю с кровати старый диванный кирпич и ногами же расправляю одеяло. — Расскажу. Мне было семнадцать, вроде…