Рысь в мешке

— Оно тоже нормальное было! — закрываюсь с шелестом ткани по металлическому карнизу, избавляюсь от тяжёлого пальто и начинаю переодеваться. Обычно ровная, здорового цвета кожа с изъянами максимум в виде потемневшей венки под глазом, когда не высплюсь, или редкого раздражения от бритвы, в зеркале примерочной выглядит как страшное «до» в рекламных роликах любого чудо-средства для морды лица. И морщин в пять раз больше — в двадцать четыре-то года, — и чёрные точки с носа во все стороны разбегаются, а обветренные белые частички то тут, то там отваливаются, как у линяющей ящерицы. Ещё и красные пятна от холода на щеках — не румянец, правда, скорее что-то напоминающее химический ожог. Хоть худак нормально сидит: цвет приятный, серо-синий, есть шнурок в капюшоне, рукава подходящей мне длины — вообще редкость для этого размера. Это же элька? Пытаюсь, не снимая, вытащить ярлычок, щекотно врезающийся острыми краями в шейные позвонки, и убедиться… — А вот это лучше? — звонкий голос Леры приближается за шторкой позади, а затем отдаляется — явно крутится перед большим зеркалом между кабинками. — Картошкой в фольге себя чувствую, но хоть талия на талии… — Я вообще не разбираюсь, — следом доносится голос Рысика рядом, который, добрая душа, согласился увязавшейся с нами за компанию в кино девушке помочь выбрать платье на чей-то девичник. Согласился раньше, чем я вообще вник, вот и мучаемся — ищем нечто, способное из маленького коренастого гнома сделать подружку невесты. — Но тебе красиво… — Сочок! — Лера тыкает сквозь занавеску наугад, но попадает мне в бедро. — Посмотри тоже! Стараюсь как можно бесшумнее вздохнуть и вываливаюсь наружу. — Я же тоже не разбираюсь… И пытаюсь подавить ржач, маскируя под кашель и зачесавшийся нос. «Картошка в фольге» — описание в корне неверное, конечно. Скорее, домовёнок из мультика в ёлочный «дождик» замотался… Торчащие в стороны всё ещё рыжие — что странно — волосы, зелёные колготы или лосины, шерстяные носки с оленями, натянутые до середины голени, и огромные угги слегка мешают адекватно оценить серебристое платье-комбинацию… Подол которого на этой полторашке ровно до пушистых краешков обуви и упадёт, стоит только отпустить, а из-под тонких блестящих бретелек торчат массивные лямки спортивного топа. Фиолетового. — Всё, можешь ничё не говорить, я по лицу вижу! Это не беру… — Да нормально же в целом! — пытаюсь спорить, сжав губы, потому что хочется свалить. Уже себе вещь, превосходящую масштабы футболки, выбрал — это крайняя стадия! — Укоротить же можно… — Оно ещё и на спине висит! Хотя я в пиджаке же буду… — вертится, рассуждая, защипывает ткань по бокам и трясёт туда-сюда сверкающий материал, демонстрируя излишек пространства меж ним и телом. Затем трёт, хмурится и высматривает раскосыми глазами что-то под пальцами, нащупанное. — Ёпсель-мопсель, тут ещё и зацепка, ты посмотри! Не, это точно нет… Щас то синее поменьше попробую натянуть и пойдём. — По домам? — На второй этаж! — пытается рывком закрыть свою штору обратно, но широкие петли застревают на железном полукруге. Помогаю передвинуть, легко до них дотянувшись, под отчаянный довод: — Я без платья не уйду, а вы, товарищи, меня тут не бросите! — Так, надо тоже обратно переодеться… — бубню под нос, вспомнив, что стою в кофте с ценником. И замечаю, что Рысик тоже с какой-то шмоткой, помимо куртки, в руках к стенке приваливается. — Это твоё? — Угу… — демонстрирует, слегка расправив, обычный тёмно-серый лонгслив. Всё, двойная крайняя стадия! — Но мне лень раздеваться, он всё равно такой же, как старый, который в катышках каких-то. А тебе тоже красиво, — добавляет, оглядев меня с головы до ног и задержавшись где-то на уровне завязок, на ямке в основании шеи. Впервые за день не жалею, что футболку под низ влом было надевать и пошёл на работу так же, как ходил выкидывать мусор. — Может, всё-таки померяешь на всякий случай? — улыбаюсь и приглашаю в свою примерочную, кивнув. Даня хитро, будто уличающе, щурится. Да, интересует только часть между «снять» и «надеть», не скрываю. И нет, я вообще нихера не сторонник общественных мест в этом плане — хочу реально просто поглазеть. Ну, может, совсем чуть-чуть потрогать для общего развлечения, плечики поцеловать, обняться… Немного нам с недавних пор надо для ощущений, чуть ли не на сами зеркала встаёт. Но Рысик мнётся. И сначала мотает головой, а затем вроде и собирается кивнуть… — Блин, расстегните кто-нибудь, — рядом высовывается яркий затылок, а затем протискиваются, двигая штору, плечи по очереди, и девушка целиком выбирается наружу с вывернутыми за спину руками, — плиз. Даня всё же ныряет в мою кабинку, так что разбираться с маленькой хрупкой молнией под недовольное Лерино кряхтение приходится мне. Сука, очень понимаю ребёнка, который в другом конце непрерывно гундит, перебиваясь время от времени шарканьем разных болоневых штанов и тихой руганью мамаши — самому от духоты пыхтеть и ныть хочется. И пить. И прислониться к шершавой холодной стенке. Но прислоняюсь к тёплой Даниной спине, прошмыгнув к нему как раз в момент переодевания. Он замирает с просунутыми в рукава лапками перед собой, хлопает пару раз глазами, как будто не ожидал, но вскоре уже подставляет шею для поцелуев. И веки прикрывает, и в улыбке расплывается, дрожа ресничками. Даже в этом зеркале красивый, почему на него этот фильтр уродливости не накладывается? Просто кожа чуть сероватая, а так всё те же густые ровные брови, пупырышки под глазами, небольшой носик с выцветшими точками и влажные пухлые губы. И облизать бы их, но боюсь не затормозить, поэтому просто помогаю просунуть в вырез голову и удостовериться, что сидит реально привычным образом свободно. А когда тяну, чтобы снять обратно, Рысик внезапно покушается на почти уже мой худи в ответ. Поддаюсь, стягиваю, предоставляю себя для лапанья тоже… И этот котёнок, блин, отказавших тормозов вообще не боится: припадает губами и зубами туда, где, сука, вообще нигде, кроме постели, меня трогать нельзя — к груди прямо под ключицами, куда и заглядывался. Переступаю границу допустимого в ответ и, буквально вытряхнув его из потенциальной обновки, сжимаю шею, за неё же отодвигаю и припечатываю к стене напротив. Душу не сильно, но воздуха в тесном метр на метр пространстве и без того мало, поэтому уже скоро наблюдаю в отражении, как Рысик, несмотря на вкусную поволоку во взгляде, тянется к моим пальцам своей рукой… Рукой в куче неровных красных полос. Блять! Ещё и убирает её, спохватившись, походу, что я заметил. Отрываюсь от его горла, разумеется, тут же. Хватаю за запястье, разворачиваю к себе и многозначительно разглядываю повреждения. Не показалось. Отлично, сука, видно под яркими лампами не менее яркие царапины. — Объяснишь? — Потом… — вжимается в стенку теперь сам, без моей помощи. — Дома. Не ругать, главное, не ругать… Но как, блять, удержаться, если беспокойство у меня через злость выражается?! Стараюсь угомонить лишние мысли и спрашиваю, когда в груди медленно перестаёт кипеть и бурлить: — Сейчас всё в порядке? Хочешь, поедем? Мотает головой, наспех напяливая свою кофту обратно. Ну, конечно, разговаривать же мы не любим… — Влезла! — Лера беспардонно засовывает к нам рыжую башку, обводит взглядом Рысика, меня полуголого, хмыкает и протискивается внутрь. Даже посторониться ведь некуда! Вжимаюсь в своё пальто на вешалке, когда девушка пятится назад вместе с занавеской немного за пределы примерочной и щурится на своё отражение в свободном синем платье с широким поясом. И даже нам, не шарящим в фасонах и кроях, становится ясно — оно. — Нормуль же? Усиленно киваем. Первый вдох на улице ощущается так, словно не по магазинам до этого три часа таскали, а топили — ноздри сами жадно расширяются, запуская в лёгкие морозную свежесть, сознание проясняется. И при взгляде на Даню прилетает упущенная мысль о том, что царапины у него слишком яркие, чтоб сойти за старые. Ещё опухшие. Лера быстро прощается и чешет сквозь сугробы в сторону остановки, не принимая, как обычно, предложений подвезти, а я так и пялюсь в сторону плоских фонарей парковки и пытаюсь посильнее остыть. Рысик молчит. В машине, закинув на заднее пакеты, тянусь за водой — настолько хочется, что треск пластикового горлышка радует слух ещё до соприкосновения с губами. Передаю ему бутылку, сделав пару больших глотков, завожу машину, но не пьёт и слишком напряжённо молчит. Становится ясно, что до дома мы в такой колючей тишине не дотянем. — Рысь, царапки же свежие. — выходит утверждение вместо вопроса. — Ты когда успел? — Когда в кино были, и я выходил. Ага, в туалет выходил посреди фильма, и Лера даже думала, что потерялся — долго не было. А он там руки, блять, царапал! И вернулся ведь потом, как ни в чём не бывало, в плечо меня боднул и продолжил хрустеть попкорном. — Специально для этого? — Нет… Я не хотел, просто так получилось, — ёжится, кутается в свой пуховик посильнее, будто действительно мёрзнет. И добавляет совсем-совсем тихо: — Прости. Оправдывается, блин, как за разбитую чашку! Это же проблема, сука, важная проблема, а не проступок. Но не буду я сейчас играть роль родителя и талдычить банальные истины, нахер — хочет извиняться, пусть извиняется. Мне бы тоже следовало за эту дикость в примерочной. Тоже тормозов нет. — В чём причина, ты мне расскажешь? Даня с треском сжимает бутылку, так и не сделав ни глотка, ни попытки отвести расстроенный взгляд. — Это из-за мамы. — Из-за мамы? — переспрашиваю быстрее, чем соображаю, и дальше тоже не успеваю вовремя заткнуться — интонация выходит чересчур удивлённая. — Она же?.. — У неё вчера был день рождения. Ну… Мог бы быть. Я забыл. Первый раз. И вспомнил совсем случайно, когда просто время смотрел, — вздыхает, нечитаемо глянув вперёд, моргает и слегка трясёт головой, будто сбрасывая наваждение, а затем поворачивается на меня и почти бесшумно шмыгает. — И я хотел тебе сказать, правда, только дома. Чтобы… Не знаю, не портить вечер? Никому. Себе тоже. Я долбоёб. Чувство вины так быстро расползается и заполняет внутренности, что моё незнание всей ситуации в нём попросту тонет. И появляется стойкое мерзкое ощущение, будто я злюсь просто на то, что Дане плохо. Понимаю мозгом, что всё не так, но сука… — Извини. — выдыхаю в пушистые, наэлектризованные волосы, упустив момент, как вообще стянул с него шапку и прижал к себе. Слегка ослабляю под пуховиком шарф и касаюсь горячей шеи: — Особенно за это, не надо было. Не там. — Нет, мне хотелось. И понравилось. И ещё хочется… Тему, — отрывается и просяще заглядывает прямо в лицо. — Мне надо. Мотаю головой, прикрыв веки на пару секунд, чтоб не сдаться под глубокими зелёными глазами. Нужно отказать сейчас. Не мне, ему нужно. — Дань, нет. Сейчас не надо, не из-за такого. Ты сам головой должен понять, что ни в чём не виноват, а не через боль успокаиваться. Можем просто это обсудить. Сосудистая сеточка вокруг дрожащих зрачков краснеет, а под нижним веком стремительно накапливаются слёзы. Вот сейчас моргнёт и перельются через край. Блять… Забыл уже это щемящее в груди чувство. — Я виноват, — голос дрожит так же, как и влага в глазах. Тоже на грани срыва. — Я должен это помнить. — Не должен, не обязательно, — сжимаю его плечо — хотя скорее куртку, едва достаю до тела — и хочется просто подставить под глаза ладошки. — Ты как-то это… отмечал? — Я ездил. — голос проседает совсем, реснички наконец опускаются, мокнут, и по обе стороны от розового носа блестят следы двух маленьких капелек. Справа бежит быстрее, раньше добирается до моего пальца. — Ну… На кладбище. — Можем съездить сейчас? — Сейчас? — Хочешь? Расскажешь мне про неё. Предлагаю уверенно, даже не думаю. Плевать, что почти девять вечера и четверг, что за черту города, что минус семнадцать и холодно будет всего в двух слоях одежды. — Да… Давай. — Куда ехать, забьёшь сам? — открываю навигатор в телефоне и передаю в руки, чтобы отвлечь. Но будто бы не замечает, так и смотрит на меня. — Дань? — А… Угу. Беззвучно набирает трясущимися руками, а я наконец могу расслабить лицо. Или напрячь? Сложить в эмоцию, означающую смесь ахера и растерянности. Я же понятия не имею, как обычно поддерживают, если дело касается смерти… Да, был на похоронах двух бабушек и деда, но сначала мелкий, а потом уже в возрасте, когда просто это принять. Само собой всплывает, что тёти Светы, Саниной матери, не стало три года назад, но… Тоже совсем другой случай, во всех смыслах — даже не несчастный, все готовы были. Не имел я, блять, дела с внезапными потерями. — Рысь? — спрашиваю, как только выезжаем на трассу. Не только из-за тяжёлой тишины — из интереса тоже, из-за него даже больше. — Как её звали? — Ирина.

***

— Да, мамуль, срочное что-то? — останавливаюсь, чтоб не скрипеть снегом, и ровно отвечаю в трубку. Будто и ноги чувствую, и пальцы гнутся, и рожу не щиплет от этого ёбаного мороза. Терплю, чтоб не втянуть леденеющие сопли, а то опять начнётся. — Я не очень могу сейчас говорить… — «Ой, ну вот как не позвоню, всё ему некогда! Занятой какой сын у меня, а… — моя мать, как обычно, без приветствия, зато сразу с недовольной ноты. И нет, не из-за моего ответа — и так бы ворчать сходу начала, как будто не знаю. — Не узнать, не спросить, как дела там у тебя, у Данечки… Ночь на дворе! В салоне вашем опять засиживаешься, работаешь?» — Нет, блин, по кладбищу гуляю! Всё хорошо, мам, пока, я завтра перезвоню. Доброй ночи. Отключаюсь и смотрю на нервно хихикающего Рысика, что топчется с ноги на ногу возле чьей-то простенькой, едва выступающей из-под сугроба оградки. Небольшой мраморный памятник запорошило так, что даже имени под налипшим снегом не видно — только выгравированная фотография едва просвечивает. На скамеечке и одноногом столике рядом тоже уже слой сантиметров за пятнадцать перевалил. — Очень замёрз? — улыбаюсь сам, подойдя ближе. Всё надышанное, что замёрзло на капюшоне, обжигает щёки сыростью. Даня достаёт руки в сухих тёплых варежках из карманов, обхватывает мои и трёт, дышит на костяшки, поднося к обветренным губам и красному носу. — Ноги и лицо уже не чувствую, остальное нормально. — Блять, может, перелезем просто? — оборачиваюсь на этот нескончаемый, сука, забор! Центральный вход закрылся, сторож, если он тут и есть, явно куда-то упиздовал, а другие ворота нам мертвецы, походу, найти не дают, не объяснишь иначе! Должны быть прямо напротив основных, но на другом конце — даже на картах показываются, только вот прямой дороги нет, приходится петлять между секторами, и дойти по этому лабиринту мы никак не можем… Только на две боковые калитки с замками натыкались, которые вообще нигде не обозначены. — Не знаю… — Рысик уже зубами стучит! Нормально ему… — Я тоже думал, но туда обычно мусор скидывают весь подряд, вдруг какие-нибудь штыри? Единственный участок со старым ограждением, не украшенным острыми пиками по верхнему краю, выходит на какую-то жуткую тропинку и остатки от сгоревшего деревянного домика, где чудным образом одни наличники на окнах уцелели. Реально вообще не внушает доверия… Сука, и в телефоне, уверен, прошлый план указан — в прошлом году же только кладбище расширили и этот новый антивандальный частокол возвели, наверняка второго входа и нет теперь, духи за нос не водят… Тогда делать нечего. Окидываю взглядом остатки деревянного забора, всматриваюсь сквозь металлические прутья нового, поточнее определяя, что по ту сторону… — Я попробую, — киваю, — там вроде просто снега дохера и доски какие-то. — Может, не надо? — Ну а что ты предлагаешь? Не, там можно позвонить куда-нибудь, номера же висят на входе… Но мы тут насмерть с тобой замёрзнем, если сторож не в этом, — киваю на обглоданные пожаром брёвнышки, — домике живёт, сюда откуда угодно полчаса ехать. Я пошёл. — разворачиваюсь, но вовремя вспоминаю, что телефон из кармана пальто от этого вынужденного паркура может запросто вывалиться, и пропихиваю в карман очень сомневающемуся Рысику, прямо к его лапке в варежке. Его-то как раз снова сдох от холода. — Спасателей вызовешь, если чем-нибудь проткнусь… Добраться до препятствия через сугробы по колено оказывается сложнее, чем его перемахнуть, и приземляюсь тоже вроде удачно — на деревянный строительный поддон. А вот дальше скрытая снежными залежами горка с непредсказуемым рельефом, с которой не скатишься и не съедешь без риска провалиться на неопределённую глубину или напороться на гвоздь… Или крест какой-нибудь старый. Или разбитую лампадку, хер знает, что и когда сюда последний раз выбрасывали, не удивлюсь, если можно пластиковым стебелём цветка что-нибудь себе продырявить! Глаз цепляет относительно свежую насыпь каких-то зеленоватых камней в нескольких метрах, по которым спуститься должно быть безопаснее, так что шагаю аккуратно вдоль забора, то и дело зачерпывая полные ботинки снега, на пробу ступаю… И лечу, блять, вниз! Больно собираю коленями все неровности, чуть ебалом не торможу, успев упереться запястьями в жгучий снег. Поднимаюсь, морщась, отряхиваюсь. Живой и целый, ничего не отбил — просто эффектно спустился. Жаль, Рысик не видел… Не видел же? Забираюсь обратно уже уверенно, прохожу по своим следам и машу ему, высунувшись из-за забора. Жду, когда неуверенно подпрыгнет, со второй попытки перетягиваю на свою сторону, придерживаю на горке, чтоб не наебнулся так же, как и я… Через пять минут уже греемся в машине. Усиленно греемся — давно не было таких горячих поцелуев. — Саша?.. — Даня цепляется за мой шерстяной ворот в растаявших каплях, не отталкивая за него, чтобы позвать, а наоборот притягивая ближе к шершавым губам. — Я… Спасибо… Что поехал. Хоть и получилось… так. — Я совсем не жалею, — касаюсь ртом холодных румяных щёчек, не в силах оторваться, — крутой квест, надолго запомнится. И я рад был узнать о твоих родителях, поэтому тебе спасибо за… знакомство. Даня и правда оказался похож на маму — такую же небольшую, миловидную женщину в веснушках с фотографий, которые листали, вычистив маленький участок огрызком какой-то фанеры и воткнув в слепленный снежок завалявшуюся у него во внутреннем кармане со дня рождения Алинки розовую свечу, которые та всем по паре штук всучила, чтоб на улице куда-нибудь вставлять и фоткаться. На отца посмотреть из-за вырубившегося телефона не успели, но в чёрно-белом портрете памятника легко угадывались знакомые зелёные глаза и горбатый нос. Ещё бабушку потом отыскали… — Поедем домой? Спрашивает тихо, а сам перелезает ко мне на колени — еле успеваю кресло назад откатить, чтобы жопой на руль не приземлился. И рук не хватает по-нормальному его обнять в этом огромном пуховике, так что расстёгиваю молнию и забираюсь больно гудящими от согревания ладонями прямо под одежду. Прохожусь по жёстким бокам, по спине, оглаживаю шероховатый пояс джинсов, продевая в пустые шлёвки для ремня пальцы, подцепляю торчащую из-под него резинку белья и легко царапаю отдавленный неровной полосочкой след от неё на коже. Даня довольно мычит, улыбается мне в шею… Знаю, что чесать приятно эти отметинки, коварно пользуюсь. И кусать приятно: за ушко, за скулу, где просто скольжу зубами, потому как прихватить нечего, за всё ещё холодный подбородок. — Поедем, — сминаю одну ягодицу, но сам себя одёргиваю и возвращаюсь руку выше, пригладив джинсовый карман, — только на коленках не получится. Печально вздыхает и обнимает меня напоследок крепче, расстёгивает пуговицы пальто, которые достаёт, не скрытые своим телом, и второй раз за день проводит кончиком носа по моему слабому, блин, месту. Ногтями ещё проходится, вытянув одну из обвивших мою шею рук, опаляет горячим дыханием, и всё это, приправленное отголосками недавнего холода, прошивает насквозь с такой силой, что хочется вжать Рысика в себя целиком. — Ай! — мяукает, когда с силой сжимаю его задницу, не в состоянии сопротивляться словами. Отрывается от моей груди. — Ага, «ай». — передразниваю и, пользуясь моментом, отвожу наглые лапки подальше. — Рысь, я конечно очень тебя хочу даже ночью возле кладбища, но давай лучше реально до дома сначала доберёмся… Или тебе нравится, что мы именно здесь? — Нет, мне нравится именно с тобой. — отползает чуть назад, нагнувшись, чтобы не упираться верхушкой шапки в потолок, смотрит в окно, на большие чёрные ворота с крестами, мигающий фонарь рядом и просматриваемые сквозь остроконечное ограждение рядки разномастных могил. С другой стороны темнота, а впереди лишь подсвеченный фарами одинокий кустарник на пустыре от снесённого уже как пару лет другого деревянного домишки. — Блин, ты пока не сказал, не было так жутко… — Да, — фыркаю и помогаю этому котёнку перебраться на своё место. Сразу и ветер воет, и ощущается чей-то фантомный взгляд. Настраиваю кресло обратно и убавляю печку. — Ни одной живой души. Даня пристёгивается, запихивает в карман выпавшую рукавицу. И я только собираюсь выезжать, как поворачивается на меня и просит: — А ты можешь… связать мне руки? Снова. Как тогда. Хмурюсь и всматриваюсь в его уже немного побелевшее личико… Не тушуется и не мнётся, как обычно. Серьёзно настроен. — Могу, только зачем? — принимаюсь расстегивать пальто до конца, чтобы добраться до ремня. «Как тогда» означает, что с нашим общим физическим желанием просьба не связана, а это заставляет напрячься. — То есть… Я не против, просто хочу знать, что именно тебе это даст. Тебе снова хочется?.. Выдахаю, когда Рысик сразу же отвечает, даже не дав договорить: — Нет. Мне просто так спокойнее, и я… Не знаю, не буду думать лишнего? Меня это возвращает в реальность, вспоминаю, что я тут. С тобой. — Помогает не накручивать? — сворачиваю ремень необходимым образом и фиксирую на запястьях, на манжетах пуховика. Проверяю, могу ли просунуть палец — сильно затягивать даже так ни к чему. Даня кивает и смотрит на меня, когда заканчиваю, будто ещё чего-то ждёт. Целую его в нос — тоже, как тогда — и обозначаю сразу: — Постарайся себя не винить, пожалуйста. Не потому что я прошу, а потому что тебе это не нужно. То, что ты забыл, вообще ведь не значит, что тебе плевать — могут и те, кого видишь каждый день и с кем говоришь, из головы вылететь. А они… — киваю в сторону кладбища. — Я не разбираюсь, но, по-моему, здесь нормально, когда спустя время становится похер на даты и числа. Достаточно просто помнить. Выжидающе смотрю, пока Даня вновь не кивает, расслабившись, навалившись на спинку и утонув в своей необъятной куртке. Зевает, маленький и уставший, хочет прикрыть рот ладонью, но лишь дёргает скреплёнными запястьями вместе, вызывая невольную улыбку — уже забыл о ремне. — Я боюсь уснуть. — делится, когда уже доезжаем до оживлённой части города, вливаемся в свободный транспортный поток и останавливаемся на светофоре. Мне куча хаотично мигающих ночных огней наоборот мешает носом клевать, хотя вначале тоже рубило. — Ну не боюсь, в смысле, просто не хочу. Не люблю в дороге. — Почему? Многим вроде нравится обычно, Алинка у меня вообще специально перед долгими поездками не спит. Хотя она больше, чтоб не укачивало… — Не знаю, у меня голова болит потом… И сложнее в себя прийти, чем если просто где-то подремлю… в недвижущемся объекте. — Тогда я не знаю, чем тебе помочь, нам минут двадцать ещё. Можешь порассказывать мне что-нибудь. — Я могу либо говорить, либо думать… Что-то одно. — Тогда подумай, чем завтра займёмся. У тебя же одна пара только после обеда? — Угу. — У меня там тоже только лабрет в три часа… Сходим куда-нибудь, может? Или ты сегодня нагулялся? — Не знаю… — вздыхает и хочет, видимо, что-то почесать, вновь обнаружив перетянутые запястья. Недовольно хмурит бровки, поднимает руки к лицу и дотрагивается до лба, запихивая щекочущую прядь под шапку. — Неудобно? — Мне нравится… — смущается сразу под моим взглядом. — Что неудобно. — Хочешь, дома снова свяжу? Будешь так наливать нам чай, пока я с бумажками салонными разбираюсь. — А потом? С улыбочкой мурчит. Всё, походу, Морфей отъебался. Ни капли сонливости в голосе. — А потом в душ пойдём вместе отогреваться. Могу и там не развязывать, сам тебя мочалкой везде потру. — замечаю, как сдерживает громкий выдох и сглатывает от этого «везде». — И оближу. — Я тоже хочу. — Могу предложить пальцы. — Не только пальцы. — Если будешь умничкой. — включаюсь окончательно. Не хотел сегодня темачить, но такой вариант без боли и риска последующего дропа, почему нет? Спать точно будем как убитые. — Ты ведь будешь? — Да. — Тогда может скажешь это? — Я… Буду умничкой. Втягивает голову в пуховик и сопит от смущения. Такой уютный, ужасно жалею, что на очередном светофоре загорается зелёный. — Ничего добавить не надо? — Господин? — Да, теперь целиком. — Я буду умничкой, Господин… — И что ты будешь делать? — Слушаться. — Слушаться. — смакую слово. Вставляет похлеще любого обращения, язык прикусываю, чтобы свернуть, куда надо, на перекрёстке — в голову уже лезут очень интересные картинки… — А ошейник хочешь? — Д-да, Господин… — И ты будешь меня слушаться, пока не разрешу его снять? Задумываюсь, почему раньше о таком применении не задумывался. Отличный же способ разграничить игровое время от обычного, всем известный. Можно так безопасно расширить рамки: просто надевать в таких случаях, как сегодня, когда мне не особо нужно, а Дане — необходимо, использовать не только в качестве предупреждения или предложения, но и поддержки. Размышления перебивает нетерпеливый выдох: — Да… Да, Господин.

***

Кожа — нежный, натянутый бархат: волоски, даже те, что явно заметны ниже бёдер с почти невидимым, тонким покровом, ощущаются лишь «против шерсти», а ямочки целлюлита играют под пальцами волнистым рельефом. У женщин от природы такая поверхность? Тоньше, деликатнее, чем у любого, даже самого прилизанного мужика, будто гладь воды с мягким-мягким нагретым от солнца песочком соединили. И нам отсыпали потом всё, что отсеялось… Рысик испуганно отрывает руку от женских рёбер, что тоже почему-то напоминают мне теперь следы течения, а девушка выгибается, быстро обводит кончиком языка губы и растягивает их в короткой улыбке, словно видит его, охереть какого растерянного, сквозь маску. Её небольшая грудь с твёрдыми тёмно-розовыми сосками вздымается, покрывается мелкими шариками-мурашками, как и стройные ляжки, и плечи, когда я обвожу ногтями подколенную впадинку. — Не стесняйся… — вытягивает она руку в одном из кожаных, ни к чему не прикреплённых наручей, и ловит Данину ладошку. Кладёт прямо на правую сиську, давит, заставляет сжать. — Трогать можно везде. Зелёные глаза с таким ужасом уставляются на меня, что еле держусь, чтобы истерично вслух не заржать. Никогда, блин, не видел настолько огромного смятения! Хотя не уверен, что сам лучше — тоже раз третий-четвёртый в жизни женщину в таких местах трогаю и едва сохраняю невозмутимость, когда она изящной наманикюренной ручкой подцепляет свои трусики, стягивает с одного бедра и касается моего запястья на ощупь, чтоб помог избавиться от них совсем. Вновь обращаю взгляд на Рысика, ужас на лице которого от наблюдения за этим в геометрической прогрессии растёт — прям вот-вот зажмурится и замотает головой. И только хочу позвать к себе… — Доведёшь её до финиша? — за спиной показывается Лилия, так что в страхе одёргиваю руку от складки между бедром и… другими складками. В страхе от неожиданного появления женщины, а не от того, что лапаю её нижнюю — на это статная хозяйка клуба сама нас и уломала. А по лицу моему, походу, снова всё читается, потому как Домина одёргивает тёмно-зелёный вязаный жилет с глубоким треугольным вырезом и миролюбиво поднимает руки: — Мне всего лишь любопытно, выйдет ли у неё с тем, кто её не чувствует. Можете вместе со своим мальчиком попробовать, — плотоядно улыбается в сторону отпрянувшего совсем к стенке Дани, а затем убирает каштановую прядку с лица нижней, обращаясь уже к ней: — Ты что думаешь? — У меня и с Вами не всегда выходит, вы же знаете, — фыркает девушка в маске. Игриво ластится к знакомой руке щекой, по-кошачьи вытягиваясь и разводя ноги шире, почти опустив одну с диванчика на пол и поставив на носочек. — Но мне интересно. — Интересно! — Лилия несколько секунд заливается отрывистым басистым смехом, возвращаясь к нам. — Она месяц меня умоляла побыть для кого-нибудь «игрушкой, с которой не ясно, как играть». Ладно, я на пару минут убегаю… — делает широкий шаг к двери, а затем грозит пальцем неизвестно кому — девушка же не видит: — Словами подсказывать ей запрещено. Пробуйте. Сука, «пробуйте»! То есть у меня сейчас с одной стороны едва знакомая девушка без трусов, с другой — серобуромалиновый уже Рысик, и нам вот из этого надо как-то извлечь клиторальный оргазм. Охуеть задачка. — Главное, ничего в меня не засовывайте. — нижняя, имя которой почему-то, блять, никто не говорит, смеясь предупреждает. Устал я называть её «той-которая-кончает-без-рук»! — Ага, нам сразу запретили, — фыркаю в ответ. Так, начинать, походу, надо сейчас, пока хоть какой-то контакт налажен. — Тебе хоть немного нравится? — Вы вдвоём — не особо, — хмыкает, поправляя широкую чёрную маску. — Не конкретно вы, конечно, а ваш пол. Но в голове таки-и-ие сюжеты с участием одной конкретной женщины, что происходящее в целом меня более чем устраивает. Я и правда сама долго этого добивалась. — А про жесты эта «одна-конкретная-женщина» ничего не говорила? Ты ведь можешь показать?.. — Хитрые какие… Лёгкий тремор постепенно отпускает, так что маню Рысика к себе, как и хотел, когда девушка начинает демонстрировать нужные движения. Нечего в стороне отсиживаться, раз согласился — я ведь раза четыре спросил! Неслышно чмокаю в плечо и беру за руку. Словом «дрочка» происходящее назвать не выходит ровно до тех пор, пока тонкие пальчики не ускоряются. Так, что их количество сходу перестаёт быть различимо. Вторая рука при этом начинает небыстро водить вокруг входа, сохраняя какой-то конкретный угол и иногда надавливая. Как-то дохера всего надо делать… Но вроде понятно. Поворачиваюсь на вроде подуспокоившегося Даню, выражаю, мотнув головой, вопрос о готовности и получаю в ответ неуверенный кивок. Касаюсь руки девушки, чтобы остановить, неловко, быстро и вообще ни разу не чувственно — ощущение, словно в автобусе кого-то по плечу хлопаю, чтобы карту передали. Она мучительно медленно вытягивает свои пальцы, заставляя мои миллиметр за миллиметром опускаться на горячие, гладкие и немного влажные губы. Не медлю. Раздвигаю немного, как показывала, провожу средним от сочащегося отверстия выше… Головка клитора, скрытая небольшой складкой кожи, предстаёт перед взором сразу. Люди в глаза долбятся, что ли, как тут можно что-то искать? Начинаю движения, не оттягивая сверху, не открывая — вроде им так неприятно, чересчур остро… Девушка положительно выдыхает, приподнимает таз и напрягается. Всё пока правильно, походу. Тащу туда же ладонь Рысика, чтобы сменил меня, обнимаю его сзади, и в башке сразу всплывает, как учил держать старую тату-машинку с неудобной толстой ручкой. Точно так же сам гну и ставлю знакомые лапки в нужное положение, слежу, как несмело пытается повторять… — Только пальцами, Рысь, — шепчу на ухо, — не двигай всей рукой. Массирую большим пальцем ниже, легко надавливая, проваливаясь подушечкой в складки. — Господи, ты точно гей? — наша «подопытная» дышит всё тяжелее, сминая свою грудь одной рукой. — Хотя я… даже не знаю, какой ответ будет страннее. Это почти… Почти как надо. — Почти? — хмурюсь, потому как цель, походу, становится досягаемой, а от того разгорается странный азарт. — А что не так? — недовольное сопение в ответ напоминает про запрет, поэтому выкручиваюсь: — Так, ну раз невербально подсказывать можно, то кивай просто… Сильнее? — мотает головой, от чего рыжеватые волосы спадают с дивана. — Выше или ниже? — снова нет. — Слабее?.. Не выдерживает и просто хватает мою руку, кладёт чуть ниже проколотого пупка и принимается тереть нужным образом. Украшение с такими острыми лучиками вокруг камня не цепляется, интересно? Так и повредить же можно, одежду начнёшь снимать и… Сука, надо сконцентрироваться. Не из стороны в сторону надо, выходит, а по кругу? Не, не по кругу… Или по другу? По узкому овалу, надавливая чуть сильнее в нижней части. Пиздец. Но да, вообще-то — по головке члена, вроде, тоже примерно так и приятнее. Даня оборачивается через плечо на меня, ловит поцелуй в щёку, и вновь меняемся — теперь он кружит ниже, а я старательно воспроизвожу, что запомнил. Переглядываемся, когда девушка внезапно начинает стонать: я усмехаюсь, не прекращая движения, Рысик удивлённо приподнимает уголки губ. И только тянусь его поцеловать — почему бы и нет в этой ебанутой ситуации — как дверь хлопает, Лилия бесшумно заплывает в плоских туфлях на шнуровке, а её нижняя под нами выгибается и кончает. Кончает же? Конечно, кончает, чем ещё эти судороги объяснишь… Сжимается и разжимается — Рысик, кажется, чувствует сильнее у самых стенок. Зачарованно застывший. Как и я. Блять, а руку убирать уже можно или до конца ждать? — Браво, мальчики! — женщина вскидывает чёткие сероватые брови в радостном удивлении, расстёгивая верхнюю пуговицу блузки под жилетом. Со всем вниманием наблюдает за бьющейся удовольствии девушкой, прикусывает аккуратный квадратный ноготь указательного пальца и, очень по-свойски проведя по её талии, похлопывает, будто выражая похвалу. Та охает от касания пары широких колец на пальцах с выраженными синеватыми венами, заливисто смеётся. А Лилия смотрит исподлобья на нас. — Я в полном восхищении. — Спасибо, мы наверно пойдём… — хватаю Даню, что держит перепачканные естественной смазкой пальцы на расстоянии от себя и друг от друга, нечитаемо куда-то сквозь них уставившись. — Интересный экспириенс, надо немного обдумать. — Это мне следует благодарить! — девушка стягивает маску на лоб, явив свету большие карие глаза и красный отпечаток на переносице. Улыбается, обнажая ещё и зубы, хотя обнажений уже с головой хватает, закусывает до побеления губу. Стреляет взглядом в нас по-очереди. — Надеюсь, вам обоим было не очень мерзко. Рысик мотает головой, едва не прячась мне за спину, а я подтверждаю: — Нет, точно не мерзко. Скорее никак. Ну… в плане физических ощущений, если про эмоциональный опыт говорить — охереть впечатляюще. Как было тебе? Задерживаюсь у двери, пока Лилия приносит и заботливо накидывает на плечи своей подопечной мягкий клетчатый плед, а затем направляется к столику, чтобы наполнить гранёный стакан апельсиновым соком. — Это… Я вроде как абстрагировалась от того, что вы живые люди, и погрязла в воображении, так что вы для меня послужили чем-то вроде качественной фак-машины. — девушка переползает со скрипом по кожаному сиденью ниже, кутается. — Мужчины сильно тактильно отличаются? — Да, мы пожёстче. — пожимаю плечами и провожу Рысику по спине, обводя по кругу какой-то позвонок. Не демонстрирую, просто успокаиваю, чтобы потерпел ещё немного — знаю, что ему такой «первый раз» надо переварить. — Кожа другая… — А ты что думаешь? — карие глаза обращаются как раз к моему притихшему котёнку. Поддерживающе приобнимаю сильнее и поворачиваюсь на него следом. — Я забыла, как тебя зовут, прости… Даня? Даня вздрагивает, тихо лепечет: — Да. Мне пока просто странно и… я мало кого трогал, чтобы сравнить. — Я совсем не трогала мужчин, но теперь тоже хочется поучаствовать в чём-то подобном… Зовите, вдруг надумаете. Подмигивает ему, принимая напиток, а Лилия, прищурившись и чуть поразмыслив, кивает уже мне. — Ага, — усмехаюсь, потому что хер я кому отдам Рысика на растерзание, даже если вселенная куда-то не туда полетит и он сам попросит. Поворачиваю голову уже из коридора снаружи и решаюсь — невозможно ведь уже: — А… как тебя зовут я пропустил или это секретная информация? Лилия хмыкает, а девушка впервые за вечер краснеет. — Секретная, вообще-то — здесь никто не знает. Так что никому… — прикладывает палец к губам. — Я Анита. Покидаем випку и идём отмываться от впечатлений, заказав по пути у Зифы ещё чай. Людей в БН-е сегодня нет совсем, кроме попавшихся ранее Вити и, кажется, Саши — тех, что жираф и слон, да и сами мы заглянули чисто погреться после пешей прогулки, а не потемачить. Так и потягивали тут горячие напитки, гадали, был ли всё-таки второй выход вчера на кладбище и любовались крупными хлопьями снега за окном, пока хозяйка заведения не подкралась со своим интересным предложением… — Ты как, котёнок? Не жалеешь? Интересуюсь, стоя всё так же почти вплотную — не разойдёшься тут особо в тесной, выложенной красной плиткой комнатке с одним умывальником и двумя узкими кабинками. Ловлю родные зелёные глаза в круглом зеркале с подсветкой. — Не знаю… — прекращает оттирать по второму кругу пальцы, смывает пену, что закручивается вокруг сливного отверстия белыми пузырьками и откидывает на меня голову. — Наверно нет. Я как будто ничего страннее в жизни не видел. Но при этом ничего естественнее — тоже. Как будто приснилось. Задумчиво провожу носом по мягким вьющимся волосам и касаюсь макушки губами. — Я тоже для себя так описывал, — произношу туда же, — типа бред бредом, но как во сне кажется логичным и зачем-то нужным, в память ещё на всю жизнь врезается. — Ты обещал рассказать… — Про первую в моей жизни женщину? — фыркаю, а потом от пропавшего в рот волоса отплевываюсь под злорадное хихиканье. — Это года полтора назад было. Другая знакомая Домина свою нижнюю на пирсинг привела — не какой-то особенный, просто ухо, мочку — и заранее предупредила, что у той какой-то кинк и они там хотели бы в процессе поиграться с какой-то вибро-штукой в трусах. Я не возражал. И потом чисто из любопытства согласился эту девушку за сиськи полапать, интересно было посмотреть на свои эмоции, убедиться, что мне не нравится. И реально не понравилось, хотя и не «не понравилось» тоже — ничего особо неприятного, тогда ещё все одетые были. — А почему именно ты? — Хер знает. Говорили, что выгляжу безопасно? Что бы это ни значило. Ну и в ориентации дело, ясен хер, тяжело наверно где-то найти человека, который и знакомый, и гей, и согласен — там как в меме с переключателями: на один тыкаешь, два отлетают. Меня ещё примерно в том же году и тоже в салоне рандомный мужик спросил не из «этих» ли я, а я не скрываю, если прямо спрашивают, к скандалу уже приготовился… Он предложил тройничок с ним и его женой. При этом сам натурал. — В чём тогда смысл? — Чтоб женщину не ревновать, походу… — выдавливаю мыло из дозатора прямо так, не размыкая рук вокруг любимого тельца, набираю немного воды, чтоб распределить. — Ну это дурка, если кому-то нужно терпеть, хотя вот тут наверняка нашлись бы желающие. Эта… Анита? Она же хотела. Рысик поворачивает голову, смотря на меня не в отражении, а так, и целует в подбородок. Наклоняюсь и быстро ловлю его искусанные и потрескавшиеся после вчерашних морозов губы. — Мне очень сложно это понять… — признаётся, забираясь пальчиками между моих ладоней, тянет их к автоматическому крану и помогает смывать. — Я бы точно так не хотел. Быть на её месте. — Мы тебя никому и не отдадим.