Рысь в мешке

— Все тематические взаимодействия, выходящие за рамки сессий, иными словами — вот самое полное и общее описание этого страшного слова. Не такого уж и страшного, на самом деле, особенно в дословном переводе. Ну, я думаю, все тут у нас англичане… — Лилия ведёт лекцию про лайфстайл, а я думаю, в каком бы уголке зала прикорнуть, чтоб никто не тормошил. Незаметно где-то прилечь, в идеале вообще сойти за часть интерьера… Так, не, в БДСМ-клубе лучше такими формулировками не разбрасываться, примут же за желание «столиком» побыть. Но кошмарно хочется спать, даже кофе нихера ничего в организме не разгоняет, только хуже от того, что стекает успокаивающим жаром по пищеводу. И жалею, что микрофоны у них появились — раньше хоть орали все с каким-никаким выражением, кратко старались, а сейчас, несмотря на то, что голос у женщины далеко не нудный, слушать спокойную размеренную речь концентрации не хватает. Только фрагменты в башку залетают, чудом просочившись сквозь пелену туманных образов. И флешбеки в универ на фоне этого всего, куда же без них. — …Основой, безусловно, является ДС. Прошу запомнить, ЛС — ДС, никакого другого сочетания букв лайфстайл не подразумевает! Остальные направления являются в данном случае вспомогательными элементами структуры, которую формирует исключительно передача власти. Будто утяжелители на ресницы повесили. Если бы не Даня, ни за что бы никуда не попёрся сегодня: полночи выбирал Алинке подарок — так и не выбрал, всё недостаточно масштабное для юбилея, в шесть вскочил от грохота упавшего на кондей снега с крыши, а потом до восьми слушал ор соседки на этих же ебанутых коммунальшиков, которые тротуар снизу только с одной стороны перегородили: зайти в опасную зону, где сугробом пришибёт, можно, выйти — нельзя. И в салоне после типичного январского затишья внезапный наплыв клиентов. Перед которыми ещё и крыльцо самому разгребать пришлось — даже пообедать не успел ничем, кроме кофе и бургера, которые Рысик заботливо купил сразу по пути с учёбы и привёз, сменив Леру на час раньше. Так что оставшуюся часть рабочего дня хотелось спать и трахаться, предвкушал уже, как поедем вместе домой и завалимся в кровать… Но сначала выяснилось, что у Дани охереть какой завал на учёбе, и что он вообще сомневается, сможет ли выкроить на сон больше пары часов, а затем, что ему ещё и Славика жалко стало, которого Саня заставил сюда топать, и тот проныл моему котёнку все уши. Ну и разумеется пришлось тащиться в качестве моральной поддержки смотреть перенесённые со вторника презентации и мастер-классы для неофитов. Ладно хоть от меня с иголками в итоге отъебались: одна согласная модель — та девчушка тридцатилетняя, которая не Лена, оказывается, а Таня, приболела, а второй просто слился… — Ещё чашечку? — Зифа сверкает белоснежной улыбкой и поправляет незаметный в кудрявых волосах тонкий обруч. — Не, спасибо, — бурчу и зеваю, прикрыв тыльной стороной ладони рот, а от тепла дыхания ещё сильнее мажет, — мне уже внутревенно надо… В БН народу тоже привалило — недаром вечер пятницы, аж випки все по часам расписаны. Так бы давно и без раздумий упал в бондажной на мат или какой-нибудь коврик… Даже потемачить, боюсь, организм уже сил не выделит, разве что связать Рысика и рядом положить. — Так как же мы с вами тогда отличим, как вы выразились, «лёгкий лайфстайл» от череды спонтанных сессий, для которых служат триггерами реальные события? — Лилия с хитрой улыбочкой задаёт кому-то вопрос, склонившись со сцены и сдув алыми губами светлую прядь чёлки. Не вижу, к кому обращается, но чувак подозрительно долго молчит — завис, походу, растерялся от обилия терминов. — Ну что вы, молодой человек? Ответ же кроется в самом слове! Всё просто: главную роль в данном случае играет обособление Темы от ключевых составляющих нашей жизни. Если весь ваш лайфстайл заключается в одной только порке по субботам — в этом ничего плохого нет, есть лишь вероятность, что это просто БД-шная порка по субботам. Понимаете? Молодой человек немного прихеревше тянет «нет», кто-то ржёт, кто-то шепчется, а я неожиданно для себя понимаю, что вот сам как раз уже понимаю. Даже разжиженными мозгами… Но новичкам, половина из которых тут вообще не ожидает в направлениях никакой глубокой отношенческой психологии, а вторая затирает что-то про дедушку Фрейда, надо объяснять языком попроще. Очухиваюсь, когда женщина уже заканчивает и стучит короткими лаковыми каблучками со сцены, а Рысик возвращается с диванчика — скамьи с подушками, точнее, которые в основном зале вместо нормальной мебели, куда Саня их усадил, чтоб поближе. Бодает меня в плечо: — Я устал… Устал он, блин! Вот и надо было сюда топать, ещё и по пробкам? Не съест тут Славика никто, был ведь уже, хоть и на днюхе, с половиной присутствующих перезнакомился… — А я тоже нихуя не понял. — как раз этот нытик подлетает с другой стороны. Подлетает и выжидающе уставляется на меня. И Рысик так же гипнотизировать начинает, прям кидает взгляд своих умных зелёных глазок на этого балбеса и копирует туповатое выражение лица. Пиздец! Прав был Саня, надо реально запретить им столько вместе тусить. — Ну попробуй подумать, я не знаю… — намереваюсь соскочить, хоть и предвижу — не выйдет. Почему я-то вообще разжёвывать должен? Видят же, что дремлю каждым глазом по-очереди. — Блять, ну ты же шаришь! Давно тут… С этими. — Саня больше шарит, — пытаюсь ещё раз, авось отвалится, — давай ты к нему прилипнешь? Замолкает и… кивает. Кивает, всего лишь недовольно зыркнув. Хер знает, таблетки на него так влияют или этот Дурдом, но прогресс реально на лицо. Только сбежать всё равно не удаётся. — Мне тоже интересно… — Рысик забирается на стул рядом, кладёт на тёмную гладкую столешницу барной стойки руки и скользит в моём направлении, пока не утыкается личиком в предплечье. Усиленно трётся о рукав носом, не иначе как надеется избавиться от веснушек, что и так без солнца побледнели, но вымурлыкивает прямо в процессе реальную причину своеобразного действия: — Чешется. Смешной такой, уютный. Вот гладил бы мне волосы сейчас в кровати, да хоть просто лежал бы под боком тёплым комочком, отдыхал перед своей ночной гулянкой по конспектам. — Что тебе интересно? — Про «лёгкий лайфстайл». Какие отличия от просто регулярных сессий? Если с одним человеком, там же всё равно получится, ну, какая-то такая связь… — Ну смотрите… — сдаюсь. — ДС-отношения в целом выглядят как одна большая непрерывная сессия… Так что там «лёгкость» не в меньшей серьёзности, а в количестве прав, которые один другому передаёт. И это вообще другая связь, там… Как это сказать? — пальцами в воздухе щёлкаю, вообще извилины не шевелятся… — Жизненные сферы? Которые в этой передаче задействованы… С ними Тема должна не просто регулярно переплетаться — это и так понятно, она как бы полностью туда встраивается, чуть ли не в основу, как система, по которой они начинают работать. И вот то, что она говорила про порку по субботам, это может и к лайфстайлу относиться, если имеет причину и цель в долгосрочной перспективе. Причём с обеих сторон. Даня кивает, подумав, а Славик хмурится и чешет бровь: — А прям совсем для тупых можно? — Блин, ну… Ты же в школе учился? — хотелось бы сказать, что я в этом не сомневаюсь, но… — Вот можно с этим сравнить, только ты добровольно и сознательно на всё подписываешься, на все, даже неприятные, обязательства, полный формат и… учителя. А сессии по этой аналогии — репетиторы и всякие дополнительные кружки, могут тоже хоть каждый день стоять, функционал похожий, но всё равно дополнительная часть. — Ага… Начинает как-то неловко переступать с ноги на ногу, облокачивается на стойку и принимается чересчур сосредоточенно отрывать голубоватые катышки со своей кофты. Озадаченно тру глаз ребром ладошки Рысика, который резкое изменение в парне тоже замечает и перестаёт ковырять пластмассовой ложечкой дно чашки, выводя на подсохших полупрозрачным глянцевым слоем остатках моего кофе какие-то узоры. Опираюсь щекой на наши переплетенные руки, так и пялимся оба в ожидании на этого белобрысого чудика. Тот делает вид, что похер, но затем вопросительно вскидывает подбородок, изображая абсолютное непонимание, чем вызвал интерес. Ничем делиться не собирается, походу… Или при Дане не хочет. — Саша? — а котёнок мой смекает, походу — вытаскивает свою ладонь и озирается по сторонам: на скамейки, на вновь стекающуюся к сцене публику. Кивает в сторону тёмного коридора к випкам, откинув этим движением вьющуюся прядь. — А туалет там? Точно смекает — кучу раз ведь здесь были, давно ориентируется. — Ага. — пытаюсь не улыбаться тому, какой он понимающий и как чувствует атмосферу, пока скатывается с высокого стула. Приземляется на пол, поправляет перекрутившийся синий лонг… И тут же хочется обратно его схапать — тепло рядом улетучивается, и это неприятно бодрит. — Давай поедем потом, не хочу Германа слушать. Кивает, хоть и понятия не имеет, о ком я, и убегает, а Славик ожидаемо активизируется: — Германа? — Вон тот лысый мужик, — мотаю головой в сторону, судя по всему, бывшего военного. Не по штанам камуфляжным читается, по выправке и повадкам. — Учит правильно людей пинать, обязательно отберёт у кого-нибудь обувь для примера и начнёт всех чуть ли не теми же пинками заманивать на сцену оттачивать технику на своём жутком манекене… Реально, блять, очень жутком — у него башка, как от какой-то восковой фигуры, ну из этих, знаешь, с выставок, где Гермиона, Ленин и Обама… Вот на смесь этих троих и похож. А вместо тела там мешок чем-то набитый. Чёрный. Снова зеваю, осматриваюсь и хочу реально прилечь… Не сочтут же за перепившего: в баре никакой алкашки в обычные дни не водится, а на таких мероприятиях вообще строго запрещено. — Бля, у меня фотка есть детская с таким Пушкиным, там прям видно, что он охуеть какой восковой, но при этом глаза от вспышки светятся. Фыркаю и достаю ложечку из чашки, чтоб сломать пополам и в палец острым краем потыкать — уже мушки перед глазами. Славик отодвигает второй стул подальше от меня и тоже садится, выискивая взглядом тёмно-зелёное пятно Саниного свитера. Тот стоит у края сцены и о чем-то переговаривается с Лилией, рядом ошивается Лесовик, а поодаль топчется, залипая в телефон, относительно новенький светленький парнишка. Зачем-то шумно двигает к себе пустую чашку, после секундного взгляда на которую продолжает прожигать моего друга взглядом. Приходится спрашивать самому: — Всё нормально у вас? — Вроде. — пожимает плечами. Не очень уверенно, хоть и не врёт. — Было недопонимание. — С Темой? — пробираюсь дальше. И получаю в ответ какое-то неопределённое подёргивание головой. И да, и нет, и не знаю, что ли? Как это расшифровать? — Ты спрашивай, если что-то с ним непонятно. Лучше у него же, конечно, но у меня тоже можно, сам ведь обещал доёбывать. — Мы без Темы пока… решили. — как-то очень понуро делится — то ли не хочет, то ли это и есть вся проблема. А потом думает-думает, выхватывает у меня вторую половинку ложки, чтоб тоже в руках теребить… И прорывает: — Блять, он всегда такой? — Какой? — Ну… Такой! — обречённо и с выражением. Сам бесится, что сформулировать не может. И от этого, видимо, окончательно взрывается, начинает невпопад всё и сразу, как радио перемкнувшее: — Я думал, ему так надо, а ему вообще нихуя не надо, но мне казалось… Короче, не ебу я, делает он вид просто или реально! И он теперь виноватым себя чувствует, а это же я тупой, хотя не говорит. Мне даже посмотреть, блять, как-то не так теперь страшно, даже когда орать хочется, меньше хочется сейчас, но всё равно… копится и копится, я же ёбнусь так, но если буду — он со мной ёбнется без Темы. Вот чё с этим делать? — и смотрит на меня опять! И я только ткнуть себя в мизинец посильнее белым пластиком успеваю, чтоб убедиться, что мне вот этот набор неоформленных жалоб не снится, как ещё и добавляет: — И не надо говорить, что у нас ничё не получается, я и так знаю. — Да я и не думал… — вообще, блять, ни мыслишки ещё не успело пролететь! Да и до этого подобных заключений как-то не возникало: они ж два сапога — пара, даже по Алинкиным нумерологическим расчётам. — Слав, я вообще не соображаю сейчас, но совет всё тот же: словами через рот. Он не кусается — у вас ты этим занимаешься, насколько я помню — и уверен, что если предложил без Темы, значит верит, что так лучше, и что ты справишься. И вряд ли его твои психи настолько беспокоят, так что в себе не держи. — Ты реально не думал? — О чём? — Что ничё не выйдет. — вглядывается с такой надеждой, что тушуюсь. Замечает и смущается, начиная тихо оправдываться: — Ну… Я же не могу в отношения вообще нихуя… — Но зачем-то ведь стараешься, переживаешь сейчас. — вздыхаю и понимаю, что лезть мне сейчас не надо — реально что-то серьёзное закручивается. Пусть разбираются сами. Но признаюсь честно: — Я думал, что вы друг друга прибьёте, но это как-то у меня в башке вообще не вело к тому, что ужиться не сможете. Скорее наоборот. — Логично, — слабо улыбается наконец-то, и кажется, будто даже бесячая светлая прядь сбоку немного расслабилась и торчит поменьше, — жмурики же сильно не выёбываются…

***

Перед глазами так и стоит, как на фарфоровой коже проявляются и стремительно темнеют пятна. Настолько стремительно, что издали создавалось впечатление, словно стек как минимум измазан краской, а как максимум — заколдован в какое-то страшное орудие, пробивающее кожу сразу до кровоподтеков. Но закованный в деревянные кандалы парнишка, перекинутый через толстую металлическую балку, не издал ни звука. Очень молодой парнишка, светленький такой, почти альбинос — чем объяснима такая эффектная реакция кожи, в меру пухловатый. Как античное дитя, прям ангелок гипсовый. Вроде двадцать один ему… Саня говорил. Лесовику тридцать девять, а может и сорок уже стукнуло, хер знает. Он из раздела «медведей» вылез, и вот издаваемые им не совсем человеческие звуки от того же шлёпающего резинового наконечника тоже словно в ушах застряли. На его пышной заднице от этой экзекуции ничего не видно было, так, очень локальный, рассыпанный точками лёгкий румянец, хотя ударов они с мальчишкой получили поровну, одной силы. По реакции я бы подумал даже, что его этот Дурдом сильнее лупил исходя из габаритов, но знаю, что такое исключено. Короче, пиздец удивительный контраст, и не зря мой друг их выбрал для примера индивидуальных реакций… Будто телами поменяли, переподключили эмоции от одного к другому. А мы не зря Германа перетерпели, отседевшись в углу, чтоб вкусить после столь необыкновенное зрелище. Аж спать расхотелось… Рысика тоже впечатлило: сжимал мою руку, когда мужчина под конец издавал что-то похожее на рыдания — короткие, оборванные всхлипом громкие звуки, шумно сглатывал, когда я шептал, что вряд ли ему настолько больно, что он вообще все эмоции будто целиком из груди выдирает: и хохочет в голос, и самым простым вещам театрально удивляется, охая. Даже прикол с природой у него отчасти с этим связан… Воображает, вроде как, что в глухом лесу его такого громкого никто не услышит и на помощь не придёт, ори не ори, одно эхо от вскриков будет щебечущих птиц распугивать. А вот беленький пацан явно просто стеснялся. Даже самого себя и своих рефлексов — свёл лопатки, когда ножкой дёрнул и случайно громко ударился колодкой от особенно болючего удара, опустил ниже голову и стоял так, трясся, почти до завершения. Да и там только сжался сильнее, когда Лесовик начал в голос заливаться бесконечным скачущим от животного рыка до девчачьего писка стоном. И вот когда пропищал таймер, Саня выписал мелкому последний лёгкий шлепок, спросил у обоих цвет, а затем подозвал народ подойти поближе — мы под шумок сбежали. И уплетаем в ресторанчике прямо напротив картошку по-деревенски, сидя у окна с противной жёлтой гирляндой-сеткой. То ли перегорает, то ли изначально такой неприятный цвет: не уютно-оранжевый, тёплый, а вот как у болтающейся тусклой лампочки в дедовом домике у Сани. Хотя улицу лицезреть тоже не сильно хочется — типичный конец января: остатки праздников втоптаны под слои снега, что постепенно становится коричневым не только вдоль проезжей части, превращаясь из ровных белоснежных волн в неоднородную рыхлую массу, а редкие прохожие, окончательно втянувшиеся в рабочие графики, угрюмо плетутся домой на такие незначительно-короткие после новогодних праздников обычные выходные. — Так тихо тут… — Даня наваливается на спинку плетёного стула и принимается оттирать пальчики от соли и зелени обычной салфеткой. — Только свет неприятный, у меня уже глаза устали. — Блин, я как раз об этом думал… — улыбаюсь, дожирая последнюю здоровую и чуть пригоревшую картофелину, нежно-жёлтый сырный соус со стенок баночки ей собираю. — Мы когда салон открыли, Лера с порога сказала, что для украшения лучше маленький и яркий свет добавлять в разных углах, локальный и акцентный типа, а не такой вот. Вовремя сказала, отменили установку ленты по периметру. — Да, так лучше. И удобно, когда можно только одно что-то включить… — поднимает блестящие глазки, сонно моргает и прекращает безуспешные попытки почистить руки. Косится в сторону туалета, где вход по чеку, который смятый в комок валяется на подносе, затем на свой рюкзак, прицепленный к низкому крючку напольной вешалки рядом со мной: — Дай салфетки, пожалуйста… В маленьком кармане. Тянусь, вжикаю молнией, стараясь своими жирными пальцами по-минимуму ко всему прикасаться, вытягиваю за самый краешек, острый и ребристый, зацепив и нечаянно уронив следом что-то ещё. Передаю пачку, не глядя, и тянусь поднять выскользнувший блестящий… Презерватив. Просто вот, сука, одиночный квадратик с выпуклыми очертаниями резинки, выпавший из кармашка и принятый мной в первую секунду за фантик, а затем за салфетку в индивидуальной упаковке, которые нам с расходниками в подарок целыми партиями пихают. Молча и немного подозрительно смотрю, держа находку меж двух пальцев, а Рысик поднимает глаза только после громкого скрипа липкой защитной плёнки, когда вытягивает случайно два пропитанных платочка вместо одного и хочет поделиться со мной. Так и замирает с вытянутой рукой, бледнеет сначала, а затем стремительно розовеет. — Это?.. — пытаюсь сдержать рвущийся неизвестно с чего смешок, щурюсь только. Не намёк же? И уж точно никакая не улика. — Ну… Там же были эти лотереи на входе, где стирать надо… — заикается и ужасно невинно отводит глаза. А меня распирает от смеха: Зифа опять со своими приколами! Я-то отмахнулся от этой бумажки, и так фигни дома навалом… — Славику брелок достался, мне… это. Можешь забрать. Вот теперь не выдерживаю, ржу вслух: — Ага, мне же он дохера где без тебя пригодится, прям полно идей. — забираю салфетку, вытираю и пальцы, и презик от своих фритюрных отпечатков, а затем сжаливаюсь над этим растерянным чудом, что врос уже глазами в поднос: — Рысь… Я верну на место, тебе, ты чаще с рюкзаком. Можем использовать, чтобы просто ничего не запачкать. Ну или как-нибудь по-другому, как ты захочешь. Если захочешь. Пойдём? Кивает и, пока я избавляюсь от мусора, со стуком толкнув подносом металлическую крышку бака, быстро одевается. Поднимает на меня глаза только на выходе, спрятав личико в своём большом шарфе, но даже секунды не выдерживает. Не понимаю, чему так смущается, вот хоть убейся! И именно смущается ведь, не боится, знает, что я настаивать на применении этой «взрослой штуки» по назначению не буду. Наручников и остальных игрушек же не шарахается… Может всё-таки хочет? От смазки тоже сначала в комок сворачивался, от одного вида, но привык: сам достаёт и приносит, негласно обозначает таким нехитрым способом, куда именно мне совать пальцы. С ума сводит, как ему фингеринг нравится. Как извивается, лёжа у меня на коленях, как живо и искренне реагирует на каждое осторожное движение ещё снаружи, а к тому, что я внутри, долго привыкает и горячо сопит, уткнувшись перед собой, сжимает постель или мою штанину. А как невероятно стонет потом, насаживается, сжимается, трётся о мои бёдра, впиваясь в ногу иногда так, что руки приходится заламывать… Очень радуюсь, что ему кайфово, и член мой тоже радуется, но пальцы им заменять… Нет у меня какого-то совсем уж нестерпимого желания. Так, фантазией иногда проскакивает, воплощать которую кажется прямо сейчас не лучшей идеей — и без того всё заебись, к чему лишние нервы? Но Дане, походу, нервы лишними не бывают: топчется у машины по-прежнему странно затихший, ждёт, когда открою, спину взглядом прожигает. И меня заражает своими переживаниями! Сигнализация коротко пищит, блокировка дверей слетает со щелчком, уже к ручке тянусь, а он с места не двигается — так и утромбовывает подошвами грязный снег. Вопросительно оборачиваюсь. — А ты… хочешь? — с такой интонацией выдаёт, будто сбежит сейчас независимо от моего ответа. Блять. Вот опять тот же таракан, никак не дохнет! Вздыхаю, захлапываю свою дверцу обратно и открываю заднюю, киваю туда, в темноту нашей «переговорной», чтоб сел. Сам обхожу с другой стороны, оглядываясь на противную гирлянду в окне кафешки теперь снаружи… Отсюда тоже не очень. — Котёнок, ну мы ведь уже говорили. — не могу скрыть лёгкого раздражения, хоть и сильно, блять, стараюсь. Рысика практически не видно, только тёмный силуэт на фоне этого светодиодного недоразумения позади, едва-едва блестящие глаза и губы, что бесконечно облизывает и кусает от волнения. Но отсутствие нормального освещения как раз помогает взять себя в руки и перестать сюсюкаться, не собираюсь я мусолить одно и то же хер знает по какому кругу — пора уже что-то делать с этой его… Вот слова даже подобрать не могу! Будто ответственность на меня скинуть хочет, чтоб не пришлось самому ничего решать. И ладно бы в каких-то пустяках так, можно поддаться, я и поддаюсь, но чтоб важные решения на меня вешать, не снабдив даже уверенностью во взаимном желании и интересе… — Ты сам что по этому поводу думаешь? Уверен, что скажет своё любимое. — Не знаю… — Вот именно. Я не это должен от тебя слышать, чтобы чего-то хотеть. — заканчиваю, чтобы не ругаться, и пересаживаюсь, хлопнув дверью, за руль. Но всё равно бесит! Понимаю, что такой он у меня неопределённый, восприимчивый и стеснительный, но подавить недовольство не выходит. Тяжело сдерживаться сейчас, когда невыспавшийся, уставший и злой — повезло ещё, что сытый. — У меня нет сейчас сил нормально разговаривать, я просто хочу, чтоб ты по-человечески объяснял свои хотелки и не оглядывался на меня. Понимаешь почему? — Понимаю. Надо же, ещё и обида в голосе проскакивает. Да, как с маленьким снова. Потому что ведёт себя как маленький! Но ничего, догадается, раз хочет по-взрослому, как на самом деле надо — не глупый. Так что давлю до конца: — Почему? — Чтобы я ради тебя не терпел. А теперь ещё и печаль горьким нотками пролетает между словами. И вот она задевает какую-то душевную струну, зубы сжимаю, когда завожу машину. — Почему ты не должен ради меня терпеть? — сжимаю, но продолжаю, пряча выдох в тарахтении двигателя. Бросаю взгляд в зеркало, выезжая с парковочного места, на то, как недовольную мордочку озаряет тёплым фонарным светом, а когда коротко оборачиваюсь, чтоб развернуться, замечаю, что ещё и морщится до складочки на лбу, пока скручивает в трубочку конец лямки своего синего рюкзака. Неприятно, конечно неприятно, что заставляю очевидное проговаривать… Как будто мне, блин, нравится, когда такое же спрашивает! — Даня? И подгоняю, как ребёнка. Пыхтит недовольно, затем вздыхает, замирает, настраивается и… — Потому что ты меня любишь? Чуть в соседнюю машину, сука, задом не влетаю — другое ожидал услышать. Но всё внутри оттаивает за секунду. — Да. — смотрю через плечо снова, так и перегородив по-диагонали узкий нечищеный проезд. Как в час пик по такой каше люди отсюда выбираются? Не разъехаться же, хоть вплотную прижмись… — Очень люблю, Рысь. И поэтому боюсь надавить разницей в опыте и вообще… в восприятии, хочу, чтобы она нам только помогала. Иди сюда. — жду, когда пересядет вперёд и пристегнётся, целую в щёчку и выруливаю наконец нормально. — Так у тебя есть что-то, что хочешь попробовать? Давай прямо, пожалуйста. И я не только про секс и Тему, а вообще. — Пока нет… — отзывается уже чуть веселее. — И мне… Мне иногда сложно самому понять, чего именно хочу и… правда ли хочу, пока ты сам не предложишь и не спросишь. Я только тогда задумываюсь, что это… Что по-настоящему можно. Ну вот. Другое дело: определённый ответ, понятная проблема. Всё ведь может, всё получается. — Я не против предлагать то, что мы с тобой уже примерно пробовали, в чём я уверен, — торможу, пока кто-то буксует на выезде, и смотрю, как снег, похожий на брызги, крупными хлопьями вылетает из-под чужих колёс. Поворачиваюсь на Рысика, который теперь в лучах фар этого бедняги виден очень хорошо: каждую веснушку и ресничку рассмотреть можно, каждый сухой лоскуток кожицы на губах и янтарные прожилки возле зрачков. — Но новое давай проговаривать по-нормальному, хорошо? — Ладно. — Тогда я начну: анальным сексом пока заниматься не будем? Или ты хочешь? — Н-нет. Пока нет. И выдыхает сразу так, что аура напряжения почти осязаемо спадает. Причём со всего вокруг: застрявшая тачка перед нами наконец справляется с сезонным дорожным безобразием, я за ней вообще без особых проблем выкатываюсь на трассу, а мигающие городские огоньки начинают завораживать, а не бесить. — Хорошо. — сам тоже окончательно успокаиваюсь. — Я тоже не хочу, если честно, меня и так сейчас всё очень-очень устраивает. Только скучаю уже по тебе невозможно. Даня кивает и кладёт руку мне на колено, гладит осторожно, чтоб не мешать следить за дорогой, но бабочкам в животе и этого хватает, чтобы вспорхнуть и начать биться крылышками о какие-то очень чувствительные органы. — Я тоже… — водит, блин, ноготками, даже сквозь джинсы щекотно. — Лучше бы домой поехали. К тебе. А со Славой вы поговорили или я зря руки полчаса мыл? — Поговорили немного, да. Он какого-то хера думал, что я тут сижу и гадаю, когда они разбегутся. — А у них… Что-то происходит? Он странный с того дня, как мы его сбили. Я думал это из-за антидепрессантов, или что там он пьёт?.. — Да я тоже пока не разобрался.

***

— Ну какой красавец, а… — девушка, ловко замаскировавшая желание полапать мои волосы под необходимость потренироваться на ком-то в причёсках, раз дочь родилась, пытается прохладными нежными руками ровно распределить остатки возле лица — те, что никогда не дорастают до длины, влезающей в резинку. Сдувает, смешно выпятив губу, свою тёмную прядь со лба и тыкает мне в мешок под глазом, чтобы к пальцу прилипла то ли соринка, то ли выпавшая бровинка. — Ты очень на маму похож, Даня фотки показывал. Он тоже больше в маму, нос отцовский одной мне достался. Поворачивается в профиль и проводит по своей горбинке таким же движением, каким учителя перечёркивают жирной красной ручкой неверные ответы. — Нормальный нос, аристократичный. — отпиваю ещё чай и радуюсь, что сильно она мне, наигравшись, хвост затянула — глаза так не закрываются. Снова жёстко рубит, не могу. Второе дыхание закончилось, когда проводил Даню до квартиры, в аккурат перед тёмно-серой входной дверью, но вот за ней вновь поджидала ловушка со шкафом и Эдиком: сначала новую опору подкладывали, чтоб ровно стоял на стареньком кривом паркете, а потом дверцу покосившуюся, до которой у Валеры руки не дошли — хотя вряд ли и собирались — перекручивали. — Аристократичный… — Диана закатывает уставшие зелёные глаза с полопавшимися капиллярами. — Это только вам, мужикам, благородства добавляет, у тебя вон как гармонично смотрится. И лицо правильное, длинное… — Любимая моя, у тебя тоже всё смотрится… — на кухню не заходит, а заплывает, покачиваясь из стороны в сторону, Эдик. Со спящей младеницей на руках, по обе стороны от одной из которых торчат кошмарно маленькие полукруглые ножки. Передаёт заботливой матери настолько бесшумно, медленно и осторожно, что я сам дышать перестаю, зависаю донышком чашки в сантиметре от поверхности стола. Едва слышно выдыхает, достаёт дреды из комка на голове, расправляет, оттягивая и укладывая назад, открывает один из волнистых шкафчиков и тянется вглубь, как вдруг, бросив случайный взгляд за окно, почти шёпотом восклицает: — Ниху-ху себе там замело… Пора мне выдвигаться. — Собирайся давай, конечно, чего ты ещё не одетый? Одиннадцатый час! — спохватывается Диана, покачиваясь с ребёнком тоже. Самому уже хочется от них шататься… Поворачивается ко мне, когда с едва слышным стуком всё же соединяю стеклянное донышко со столешницей, и с милой улыбочкой предлагает не терпящим возражений тоном: — Сашенька, а ты оставайся. Ага, оставайся. Дома же все, придётся на Даниной кровати скрючиваться — не выспиться так совсем, и без того собирается всю ночь батрачить: к семинару готовиться и хвосты-долги первого семестра закрывать. И я не высплюсь, а уже очень, блять, хочется. — Да я как-то не хочу вас стеснять… — тихо поднимаюсь с шатающейся табуретки, которую Эдик тут же помечает для себя взглядом, как новую жертву — и кран гудящий уже починил, и заедающую дверную ручку отремонтировал. — И сам стесняться. — Сок, спальня свободна. — парень кивает мне, хлопнув по плечу. — Я на квартиру к себе, остатки вещей надо упаковать и перевезти завтра до обеда, полы помыть — жильцы заедут… Там и заночую. Артём! — бросает взгляд мне за спину, где, обернувшись, сначала никого не вижу, а затем догоняю посмотреть вниз и встречаюсь с сонным тёмными пуговками тоже почему-то качающегося мелкого. Всех заразили, так до морской болезни недалеко. — Ты чего это не спишь? — А вы тоже не спите! — выдаёт громкую ответную претензию, встречая Дианино «шшш!». Моргает пару раз и тянет меня за штанину. — Саша, пр-р-ривет! — Привет. — Я красками испачкался, не оттирается тр-р-ряпочкой. — демонстрирует всем изумрудно-зелёные ладони. Конечно, уложили одного спать, а сами тут соб… Стоп, блять! Смотрю на ногу… Сука. Конечно, отпечатанная детская ладошка на джинсах. А Тёмычу вообще похер, зевает только: — Надо с мылом помыть… — Ну вот, и на Соке осьминожку поселил… — Эдик замечает, но не ругается. Я бы тоже не стал. — Вместе ведь договаривались завтра порисовать! — На соке?.. — Кидай в стирку, — Диана лишь устало фыркает, пока её муж уводит невдупляющего мелкого в ванную, — это гуашь — отмоется. Пол дома в «осьминожках» у нас, в садике научили эти отпечатки ставить… И в душ сразу иди, а то ждать потом замучаешься своей очереди: мне эту мадам, — кивает на Сашу, — тоже купать надо. Послушно киваю, поняв, что остаться и правда можно. Мелкая вообще у них в детской лучше спит — думали, дело в кроватке, меняли нормальную с той кошачьей переноской местами, но, походу, всё же ей импонирует именно комната. Так что Диана только рада Рысика со мной в свою спальню сплавить, одного иногда туда выгоняет, к Эдику, если совсем невыносимо. Да и на улице реально метёт… Соседнего дома почти не видно, как в тумане, за мельтешащими мелкими снежинками, а у меня перед глазами сейчас такие же. И хорошо тут с ними. С переездом Эдика стало ощущаться немного чужой территорией, но по-прежнему тепло, как дома. Быстро поливаюсь водой, чищу зубы давно уже заведённой в подставке-ракушке своей щёткой и целую в макушку корпящего в полумраке своей полу-детской над какими-то распечатками Рысика за компом. Который от них спешно отрывается, замечая в свечении экрана меня без штанов, неверяще улыбается и спрашивает одними глазами. — Да, я останусь. Меня немного покрасили… — кошусь в сторону уже сопящего Тём-тёмыча. — Ты спать так и не планируешь? — Мне так-то меньше осталось, чем думал… Но всё равно ещё дофига. — Тогда разбуди меня, когда придёшь, если сам не проснусь. Хочу в сознании пообниматься. Улыбается шире: — Ладно. Ладно. На свои мысли сил уже нет, так что слово отзывается в голове эхом, пока топаю до спальни, скидываю местные подаренные мне тапки с жёлтыми смайликами на размер меньше нужного, переворачиваю подушку и падаю на неё, прохладную, мягкую и пахнущую терпкими Дианиными духами, щекой. Моментально отключаюсь. Просыпаюсь от того, походу, что резко тихо стало: за приоткрытой дверью темнота, никто не щебечет тихими голосами, не шлёпает мимо по коридору. На экране телефона час сорок, а Дани рядом нет… И только думаю об этом, захлопнув глаза обратно, как пол за порогом осторожно поскрипывает. Слышу, как родная фигурка крадётся ближе, нащупывает на туалетном столике у входа выключатель, и тьма под опущенными веками тут же загорается, приобретая тёплый оттенок. Наблюдаю, щурясь, как Рысик приземляется на кровать, а мягкий матрас даже под ним прогибается с тихим треском, прокатываясь волной до моего тела. Устало выдыхает и затем чувствует мой взгляд, видимо — оборачивается так, словно зову вслух. — Прости, я разбудил? — тут же разглаживает сердитое на что-то личико, подсвеченное белым контуром от лампочек с зеркальца позади. Замечаю даже, как челюсть разжимает, как её острый уголок становится мягче, а светящиеся пушинки бровей расходятся вместе с морщинками в стороны от веснушчатой переносицы. Ровненькой и прямой. — Нет… — хриплю пересохшим горлом и поднимаюсь, усаживаюсь позади, передвигая ноги по обе стороны от его тела. Утыкаюсь носом в шею, вдыхаю любимый запах и впиваюсь глазами в наши отражения, которые в ответ пялятся из другого зеркала — на дверце того самого приведенного недавно в порядок шкафа, что прямо перед нами стоит. И вспоминаю, обняв крепче: — Хотя должен был, вообще-то, я же просил. Ты чего такой злой? — Нам пары отменили! — очень возмущенно повышает шёпот, даже головой мотает, щекоча мне щёку своими мягкими кудряшками. Это я спросонья совсем туго соображаю, или реально люди обычно такому радуются? — Барышкин забыл, блин, сказать, только вот в полночь Лизе написал! Старосте… — Так… — Я мог ничего не делать, не мучаться весь вечер! — А… — догоняю теперь. Реально обидно. — Ну тут не поспоришь, херово, что все у вас такие… ебанутые немного. — Да вообще пиздец! — ругается, уже совсем не стесняясь. Прямо мёд в уши… — Нам физру ещё перед этим тупым введением поставили… Первой парой! В субботу! Ржу в плечико, с которого футболка — моя из тех двух, что одинаковые купили — чуть скатилась: — Ладно, сильно ебанутые. Зато у тебя теперь и всё готово, и никуда не надо? — Да… Хочу отодвинуться и одеяло откинуть, чтоб нас обоих укрыть, но руки с талии убрать не позволяют. Накрывает своими лапками и прижимает обратно к тёплому животу, давит ещё, будто хочет посильнее прилепить, двигается назад, глубже в объятия. Смотрю перед собой и встречаю знакомую эмоцию. С чего сейчас-то поплыл, с отражения? Никогда, блин, не угадаешь! — Погладить тебя?.. Перед зеркалом? — озвучиваю вслух догадку и развожу Данины ноги своими, а затем, подумав, стаскиваю его штаны с бельём до самых лодыжек. Красиво сидит, возбуждённый и открытый, глаз не сводит с отражения моих больших ладоней на своих ляжках. И я тоже оторваться не могу. — Дань? Встречается со мной и пойманно вздрагивает, отмирает, пытается свести коленки обратно: — Я… Да, но я… Не могу так. — Как? — Когда ты смотришь, как я смотрю. Странно… — Ну что мне сделать, отвернуться? — смеюсь над нелепостью причины. Нет, вообще-то понять можно — видеть себя со стороны даже просто так непривычно, а во время подобных занятий, когда ебало вообще не контролируется… Но я же на тела смотреть предлагаю, на разницу эту охерительную обзор увеличить, а не в глаза друг другу таращиться. Рысик выпутывается из моей хватки так же рьяно, как влез, падает поперёк кровати на голубоватые простыни с восточным орнаментом и шебуршит чем-то на прикроватном столике в изголовье с другой стороны. Выползает обратно с… маской для сна. Атласной, глубокого синего цвета и в мелких белых звёздочках, явно Дианиной… Хотя я вообще-то ни разу ещё, сколько ни ночую, не видел, как загадочная хозяйка этого дома спит — всегда либо уже на ногах, либо ещё. Даня протягивает вещицу очень неуверенно, а я скептически осматриваю, верчу в руках, провожу по гладкой ткани с катышками на резинке. — Хорошо, я надену. — соглашаюсь, потому что на самом деле не нахожу никаких причин «против», кроме той, что маска чужая… Надо будет тоже как-нибудь незаметно в стирку закинуть, хоть лицо у меня и свежеумытое. Даня выдыхает, но рано радуется. — Только если ты у меня отбираешь возможность смотреть, я тебе запрещаю трогать. — откидываюсь в ту же сторону и беру со столика свою резинку-пружинку, не без помощи проворных рук сестры заменившую старую и родную тканевую. Сворачиваю восьмёркой и завожу запястья Рысика за спину: детский сад по сравнению даже с самыми хлипкими наручниками, потому и проговариваю запрет словами. А напоследок в ход идёт самое страшное, чем рискую сейчас либо всё обломать, либо сильнее разжечь. — И раз уж я не смогу следить за твоими реакциями, выбирай: либо ты обо всём меня просишь словами, либо сегодня не кончаешь. Да, безвыходное положение, и не очень честно учить его говорить прямо такими манипуляциями. Остаётся рассчитывать, что стыд в первом случае или запрет во втором вызовут больше удовольствия, чем недовольства. Возвращаю нас в прежнее положение и успеваю заметить только резко и очень положительно дрогнувший чужой член, прежде чем надеваю маску. Так, пока прикольно ему, уже хорошо. И мне прикольно, оказывается… Сразу раз в десять чётче чувствую Рысика, горячего и тяжело дышащего, грудью. Волны волос мягко касаются моей скулы, а ладошки в замке и спиралька резинки над ними — живота. Очень близко все его дрожащие сомнения. — Словами? — переспрашивает загнанно, когда и руки на место кладу, на бока, куда он хотел. Рёбра под пальцами движутся, а сердечко грохочет. — Ага. — ловлю мочку уха на ощупь, пройдясь поцелуями по всей раковине. Как же пахнет охуенно… И мурашится ещё весь опять. — Ничего не сделаю, пока ты не скажешь. Либо сделаю, но до конца приятно не будет. — Тогда я передумал. — шепчет чуть обиженно, но по прежнему горячо-горячо. — Лучше смотри. Ага, блин, интересный какой. Передумал он… И хоть сперва действительно хочется отступить, спросить ещё раз, всё же рискую второй раз за вечер. Дом я всё-таки, или кто? — Я не торгуюсь, котёнок, я позволяю тебе выбрать наказание за саму попытку меня ограничить. Можешь поразмышлять, — двигаюсь вместе с ним в сторону, поднимая одну ногу на кровать, пересаживаю туда же, — пока сосёшь. И не забывай на себя смотреть. Всё понятно? Всхлипывает, невразумительно и едва слышно мычит недовольное «да, Господин», вызывая новый порыв прерваться, но через пару секунд всё же бодает, побарахтавшись в постели, в бедро лбом и обжигает сквозь бельё дыханием. Вынимаю свой член, попадая сразу по влажным мягким губам головкой, и придерживаю Даню под челюстью — охереть неудобно ему, наверно, с руками за спиной. Чувствую, как поворачивает голову и насаживается щекой, той, что обращена к зеркалу. Реально наблюдает! Медленно двигается, заставляя пиздец как сладко утыкаться в горячую, гладкую и нежную, обволакивающую теплом поверхность. Ускоряется, очень старается без зубов, но в таком положении часто соскальзывает, пропуская глубже, чем хотелось бы, и непроизвольно цепляет. Сука… Не больно даже, только приятнее, острее в темноте — рот себе зажать хочется! Стены-то картонные… Блять-блять-блять… Не выношу долго просто сидеть, толкаюсь сам, сплетая ритмичные влажные звуки с глухим скрипом кровати, провожу по Даниной щеке, размазываю вязкие слюни и кончаю, чуть оттащив его за волосы, чтоб не в горло. Всё равно пару раз кашляет, скатываясь головой вниз и утыкаясь мне между ног лбом. Касается губами внутренней стороны бедра, игриво проводит языком по тонкой коже… И поднимается с бережным любопытством выше, скользя носом и горячим мокрым ртом туда, где еще не целовал, просто трётся лицом о мои яйца с такой странной нежностью, словно благодарит. Снимаю маску, приподнимаю его, осторожно удерживая за плечи, в вертикальное положение и целую сначала в щёчки с дорожками слёз, а затем в подозрительно довольную улыбку. Так. Неужели снова… Нет, не кончил. Значит действительно очень нравится смотреть. Или сосать. — Умница, — усаживаю вновь себе на колени. Пялюсь в зеркало, раз можно теперь, провожу по его ровному, блестящему члену, оттягиваю, чтобы шлёпнул по животу, глажу грудь, задрав футболку, сжимаю маленький затвердевший сосок под тихое умоляющее хныканье. — Выбрал? — Да. Господин… Второе. Блять, очень сладкий. Не ебу уже, что там второе, кое-как удаётся выловить в памяти… Кошмар! Настолько не хочет говорить, что даже разрядки лишиться не страшно! План-то был противоположный… Собирался уже подсказывать, сам произносить эти не созданные для нашего языка фразы, заставить повторять. — Правда? — может передумает? Собираю пальцем липкую капельку смазки, едва касаясь его очень, блять, крепкого стояка. — Останешься без оргазма? Делает вид, что не готов кончить от одного только прозвучавшего вопроса и придаёт розовой вспотевшей мордашке менее страдающий вид, чтобы прошептать: — Да, Господин. Так, надо выкручиваться. — Ты так хорошо старался сейчас, — провожу по шейке, невесомо обхватываю и смотрю в отражение, как у Рысика воздух из лёгких от этого жеста вышибает, — заслужил поблажку, тебе не кажется? — медленно освобождаю его руки, чтоб сообразить на ходу, какую — не заставлю же, блять, кончить наполовину, обратно не затолкаю. До мозгов уже дотекла эта охерительная слабость, от которой и кулак сжать не выходит… Это и рождает идею. Беру Данины подрагивающие пальцы и тяну к его же очень жаждущему органу: — Давай, я разрешаю, если сделаешь это сам. И я буду смотреть. Даже не кивает, похер уже на стеснение. Сжимает крепко, вцепившись так же в мою руку, и размеренно, явно сдерживаясь, дрочит, пока совсем несерьёзно придушиваю, целую в уголок челюсти и скольжу пальцами по языку. Очень жадно смотрит сквозь влажные реснички, а я лишь стараюсь запомнить каждое движение, чтобы в следующий раз сделать так же. Как ему нравится. Сдаётся желанию и окончательно перестаёт изображать красоту совсем скоро — морщится и соскальзывает впопыхах, не успеваю следить, выгибается рывками. Кончает так, что вот ему рот действительно приходится зажимать, шепча на ухо просьбы быть тише. И быстро откидываюсь назад, чтобы ни капли не скатилось на чужую постель. Выбираюсь из-под отлетевшего Дани по той же причине с невероятной осторожностью, так и укладывая его поперёк матраса со свесившимися ногами. И ни секунды не думая слизываю с живота белую лужицу под стремительно обретающим сознание, а вскоре просто охеревающим взглядом. — Саша! Ты… — хрипит, запоздало потянувшись к моим волосам — то ли оттащить, то ли придержать, чтоб не мешались. — Зачем?.. Такой… Без сил совсем, сразу и разнеженный, и заёбанный. — Не придумал, чем вытереть. — пожимаю плечами спустя неопределённое количество времени, залипнув под ласковыми руками и чуть не задремав носом в чужом пупке. — Могу салфетки принести, все равно попить надо… Не после этого, я давно хочу, как проснулся. Ты вкусный. — Ты тоже. И я тоже пить хочу… — Всё хорошо, не слишком было? — помогаю подняться, и сам чуть не отлетаю спиной в холодный шкаф. Только сейчас натягиваю трусы сначала на себя, а потом и на Рысика, у которого натурально коленки подкашиваются даже сидя. — Не хочешь стоп-слова для такого в следующий раз, ну, там… «светофор»? Мне показалось, что был пару раз «жёлтый». — Не знаю… Мне всё понравилось. Даже когда чуть-чуть не нравилось. А они наверно будут отвлекать, и ты… Ты и так останавливаешься, когда нужно. Но я сейчас думать не очень могу. — Ага… Я тоже. — и двигаться уже не могу — чуть не промахиваюсь поцелуем мимо губ. — Потом ещё обсудим.