Рысь в мешке

— Чё ты психуешь опять? — парень так и замирает одной рукой в рукаве колючего тёмно-красного свитера. — Щас ваще никуда не поедем, ремня давно не получал? Цветочный горшок с грохотом опускается на подоконник, даже земля вылетает крупными тёмными крошками. — Да пожалуйста, блять, пиздуй один! Я и дома попкорн пожру. Саня вздыхает, всё же пролезая головой в горловину, встаёт посреди комнаты и устремляет усталый взгляд тёмных глаз прямиком в обиженного неизвестно на что Славика: — Слушай, ну я понял, что ты не в настроении, но мою-то кукуху не ломай! — ругаться ему сегодня явно не хочется: не завершать же тупой ссорой день, когда Романыч нашёл подходящее помещение для кальянной и договорился на встречу с арендодателем менее чем через неделю, а приятный и тихий новогодний корпоратив в БН-е стал последним намёком на работу в уходящем году. — Как будто это я, блять, только и мечтал всю неделю, как бы сначала два часа одну хуйню смотреть, а потом часов восемь в очереди на фудкорте за другой твоей куриной хуйнёй стоять. Не хочешь — как хочешь, сидим дома значит, реально же есть где-то эта микроволновочная кукуруза… — Это ты не хочешь! — Слава вскакивет с дивана, на который только-только упал, будто бы отпружинивает с сильной задержкой. — Вообще нихуя! Сбегает из комнаты, чуть не вписавшись в дверной косяк, но в прихожей тормозит, шатается и ползком по стеночке движется на кухню. Опускается на стул, вцепившись в скользкую столешницу немеющими пальцами, проводит по короткому ёжику волос и прикрывает глаза… Сжимает переносицу. — Эй… — быстро подоспевший следом Саня опускается на корточки рядом, хлопает пару раз по чужой коленке. — Опять? Воды налить? — Нет. — Ты как вообще идти-то такой собирался? Ёбнулся бы посреди ТЦ-шки, не стрёмно? — Блять, ну мне чё теперь из дома до помойки только гулять?! Похуй мне на эти антипсихотики, упаду — обратно встану. Парень думает пару секунд, глядя на своего поникшего жильца, мотает головой и цокает: — Не, мне всё равно кажется, что это пиздец неадекватная побочка… — Да я всего неделю их пью, это привыкание такое! — Слава пытается посмотреть, но голова раскалывается от недостатка кислорода, а перед глазами всё пугающе резкое — каждая тёмная точка пробившейся щетины на лице хозяина квартиры, каждая шерстяная ниточка свитера. — Сказали, должно пройти… — Окей, сказали так сказали. Окно открыть? — В спальне открыто, сквозняк будет. — Пусть будет, не улетишь. Ненадолго, подышать… — Да не надо, блять! Возмущение рвётся само, без причины. Парень слышит, как фигура перед ним поднимается на ноги. Поднимется, но никуда не идёт — просто смотрит, а взгляд почти осязаемо прошивает тело насквозь. Неприятно. Решается открыть глаза вновь и глянуть в ответ, но лампочка люстры, светящаяся прямо над Саниным лицом, быстро заставляет передумать — слишком ярко. Получается ухватить только его скрещенные на груди руки, засученные, сборящиеся над локтями рукава и выступающий из-под свитера край белой футболки. Раздаётся очередной вздох: — Чё я не хочу-то по-твоему? Чего тебе опять мало? — Ничего, уйди, дай я просто спокойно посижу! — Сиди, я тебя плясать не заставляю. — Отстань от меня! — Я, блять, не пристаю! — Вот именно! Слава прикусывает язык — опять ляпнул то, что не должно было вылетать изо рта. Хочет встать и сбежать в свою комнату, но чужие руки не позволяют, а слабость после полу-обморока мешает сопротивляться — всё вокруг опасно плывёт от попыток вертеться и дёргаться, мелькает фрагментами ногтей, ткани, блестящих фантиков на столе и капелек воды на дне прозрачной стеклянной кружки. Саня останавливается, убедившись, что его сожитель никуда больше скакать с мутной головой не собирается, а потом только понимает смысл фразы. Усмехается немного обречённо: — Пиздец какой, тебе эти твои колёса ваще всю думалку там разъели? — постукивает ладошкой по белобрысой макушке, едва задевая, лишь приминая торчащие короткие волоски. Приобнимает за плечи, несмотря на то, что руку сразу же пытаются сбросить. — Ну боюсь я с тобой щас ебаться, вдруг ты в процессе отрубишься! Поэтому и не пристаю. Ты ходишь-то, блять, как сонный мух, еле ноги переставляешь… — Ладно. Славе становится неловко. Прописанные препараты действительно тормозят мозговую активность, иначе мог бы и догадаться, что парень и правда начал сторониться любой тактильности не внезапно, а после первого обморока, и даже тематическая составляющая их жизни все эти несколько дней заключается только в угрозах наказаниями, а не в них самих. И от этого опять становится очень горько. Мало одних разговоров, даже когда на остальное почти нет сил. Ни на что теперь нет сил, кроме психов и постоянных переживаний. Но и они должны отойти на второй план по мере лечения — в этом же и смысл, состояние выровняется… Когда-то. А сейчас всё раздражает, и отсутствие ресурса раздражаться раздражает в первую очередь. Ещё и Саня не унимается, роясь в холодильнике: — Ладно, потрахушки какие-нибудь организуем с нашатыркой рядом. Ещё чего не хватает тебе? — ставит на стол банку «Спрайта», которую Слава и сам захотел, услышав звук открывающейся дверцы, но ни за что бы не попросил. И на сердце становится только тяжелее, будто тикает что-то внутри. — Чтобы ты сейчас съебался. — Куда я тебе съебаться должен со своей кухни? Я жрать хочу… — парень достаёт вчерашние сырники и ставит в микроволновку. Невозмутимо выдавливает ягодный джем в маленькую цветастую соусницу, заливает пакетик уже подостывшей водой из единственного теперь электрочайника… — Кормить чем-нибудь особенным тебя, может, чтоб легче было? — Я, блять, хомяк заболевший, по-твоему? — Хомяки не болеют, они сразу дохнут. Не, я серьёзно… — вынимает разогретый ужин, не дождавшись три секунды до писка техники, потому что Славика в таком состоянии бесят звуки. По кухне разлетается густой аромат творожных биточков, пусть и не свежих, заставляет облизываться. — Давай лапшу твою острую купим, которая нихуя не острая, или крылышки эти закажем, поваляемся вместе. Я же не против. Не против. Это Славу и пугает, и манит, чем пугает ещё сильнее уже почти месяц. С каждым разом приходится всё больше и больше себя ломать, от чего попытки сойти с темы всё менее убедительны: — Она острая, это у тебя чё-то во рту сломано. И я не совсем овощ, сам пока в состоянии питаться… — Бля, это тут причём? Я вижу, что ты дееспособный, просто как-то порадовать хочу, чтоб совсем не стух до завтра. — Саню довод на этот раз совсем не впечатляет, он лишь двигает сырники на середину стола. — Жри давай, слюнями щас захлебнёшься. Забота ощущается невыносимо. Слава чувствует, как внутри горит что-то непривычно тёплое, как кровь приливает к лицу и возникает навязчивое желание улыбнуться, но тут же мысленно этот порыв прихлопывает. Хочется покричать и что-нибудь ударить, чтобы выместить эти переживания, вырвать и не позволить им пробраться глубже, но сил хватает лишь наконец встать и бросить через плечо: — Да иди ты нахуй… Шагать теперь получается более-менее ровно, в глазах не темнеет и облако мушек не застилает взор, однако тело всё равно ощущается ватным и каким-то чужим. Парень добирается до разложенного дивана в своей комнате, валится на него так резко, что фиолетовая неоновая лента по периметру потолка распадается перед глазами на кучу неровный линий и долго соединяется обратно в одну дрожащей струной. Одеяло, оказавшееся под коленями, бесит, но сбивать его пинками вниз бесит ещё больше — от отсутствия матраса сползает ещё и ни к чему не прикреплённая простыня. Слава утыкается носом в мягкую подушку, сжимает её и никак не может удобно улечься, когда за спиной раздаются шаги. Ком в горле мешает сглотнуть, складка футболки под боком и задранная почти до середины икры штанина выводят из себя настолько, что хочется содрать всю эту одежду и топтать ногами. Но сил нет. Матрас поскрипывает от чужого веса — за спиной ложатся. Молча притягивают к себе, обняв поперёк живота, дышат теплом в затылок. — Ты сам от своих психов не устал? — голос спокойный, а вопрос риторический, но сдержать резкий вымученный выдох в ответ не выходит. А объятия после него внезапно становятся крепче: — Ну чё опять не так-то, мелочь ты моя любимая? Слава замирает — внутри что-то вспыхивает и сердце будто замедляет ритм. Тело сковывает ужас, даже голос звучит не по-своему, глухо, когда вырывается такое страшное уточнение: — Любимая? — Самая любимая. — легко и просто кивает Саня, проезжаясь носом по чувствительному с такой длиной волос затылку, лениво чмокает пару раз. Зевает туда же: — И единственная. Других таких бешеных я не встречал больше, слава Богу… Вот теперь подступает паника. — Это… — паника и слёзы. Парень изо всех сил старается скрыть дрожь, а в мыслях звенит колоколом и воет сиреной один только страх, перекрывает все внятные идеи, как бы сбежать и не разреветься. Дверь ведь закрыта не на ключ? Просто схватить телефон… Телефон в другой комнате. Рвануть без него, куртку и ботинки прямо в руки, сбежать по тёмной лестнице… Одеться можно было бы в лифте, но его ведь придётся ждать! И куда идти на ночь глядя по морозу? Фраза необдуманно договаривается сама собой в попытке изобразить нормальное состояние, почти даже не скачущим тоном и с дрогнувшим смешком в конце: — Это типа признание? — Чё? — Саня, что голову своему сожителю начал теперь чесать, перестаёт это делать и явно хмурит тёмные брови. Привстаёт и бодает в висок кривоватой переносицей, каждый изгиб которой очень чётко ощущается кожей. — А… Да я вроде и не скрывал особо, чтоб признаваться. Не скрывал? Действительно не скрывал, показывал: и объятия за пределами постели были, и случайные поцелуи, и это непонятное желание просто так помочь. Даже о том, что парень у него единственный, сказал прямо. Страх перерастает в истерику. — Блять! Ты… — Слава кричит, но выходит плохо — нос отекает, а горло сводит. Слёзы душат. — Нет! Пытается одновременно стянуть с себя чужую ладонь, подняться и спрятаться опухшим лицом в подушку, вертясь, как уж на сковородке, тихо рыдает давящимися звуками. — Ёб твою мать… — хозяин квартиры, не ожидавший такой реакции на случайно озвученные чувства, пытается скрутить парня, закидывает на него ногу и сжимает всеми конечностями. Переворачивает к себе лицом, встречая очень яростное сопротивление — удаётся одержать победу только с четвёртой попытки. — Тихо! Тихо… Ты чего? — Не надо! — продолжает захлёбываться паникой Слава, тычется в чужую шею и пачкает влагой красный колючий свитер. Нос начинает противно чесаться. — Я не… — Чё не надо? Я как-то, знаешь, это не контролирую, оно само… — теряется Саня, нервно смеясь. Ему тоже не по себе — даже во время дропов похожего ни у кого не видел. Пальцы подрагивают, прижимая к себе тёплое трясущееся и часто-часто шмыгающее тело. — Так, дыши давай по-нормальному… Вдох… — проговаривает, но парень будто не слышит. Приходится отлеплять от себя руками и ловить взглядом зажмуренные глаза на опухшем и очень красном даже в фиолетовом свете лице. — Смотри на меня, блять. Вдох. Я сказал — вдох. Выдох… Успокоиться у Славы выходит с трудом — грудная клетка ещё долго вздрагивает по инерции, а лёгкие сжимаются не в том ритме, который нужен для нормального дыхания. Горло непроизвольно сдавливают новые приступы плача, хотя слёз уже почти нет. Рука, что гладит по голове, помогает… И пресекает первую же попытку выбраться: — Так, упал назад. — Мне умыться надо, — хрипит Слава, поднявшись на одном локте. Чужие пальцы на плече больно сжимаются, а тёмные глаза напротив внимательно смотрят, отражая светящуюся ленту. — Ебало чешется, пусти. — Хуй тебе, лёг обратно. Считаю до трёх. Раз. На «два» приходится повиноваться. Не от страха и даже не отсутствия желания и сил бороться — от самого этого направляющего тона. И это отсутствие выбора колет изнутри чем-то приятным: хочется даже, чтобы чужая ладонь не поглаживала в качестве похвалы, а сделала что-нибудь ещё. Сделала больно, воспользовалась разбитым немощным состоянием, наказала и помучала. Саня поднимается по шее, нежно трогает липкие дорожки влаги на щеке, и Слава не может удержаться — просит: — Ударь. Дважды повторять не приходится: увесистая, звонкая пощёчина до искр в глазах прилетает вспышкой, а боль начинает расползаться горячим пятном по раздражённой и без того коже с опозданием, спустя пару секунд. Искусанные губы сами шепчут «ещё», но за ударом следует только поцелуй. Слишком мягкий и осторожный, недолгий, чтобы не отбирать с трудом налаженное дыхание. — Это чё щас такое, нахуй, было, солнышко? — Саня обеспокоенно бегает взглядом, продолжая гладить большим пальцем по пострадавшей щеке. — Тоже побочка какая-то? И от обращения снова наворачиваются слёзы: — Я не могу так. С этим… — сипит Слава неопределённо. — С этими тупыми признаниями и ванильной хуетой, не надо. Саня удивлённо хмурится, до складки на лбу, а затем просто… смеётся. Снова смеётся! Тихо, сотрясаясь всем телом и в очередной раз утыкаясь лицом в светлую макушку. — Окей, щас щёлкну пальцами и забываем и мои слова, и твои. И живём без «ванильной хуеты» дальше. Забились? — Мои? — Ты ж мне первый тогда на кухне признался. Дыхание снова перехватывает. — Чего, блять? — Ты… Бля, чё реально нихуя не помнишь? — Когда?! — Когда кончал жопой. — ржёт Саня, превентивно прижимая к себе покрепче. — Ну… Ты когда сказал, что не было у тебя раньше такого, я кинул чё-то типа, что у неё, походу, особые чувства к моему члену, а ты в ответ два раза повторил, что не у неё, а у тебя. Ко мне. — Два раза? — горло пережимает новый накативший ужас вперемешку со стыдом — адская смесь. — Я первый не до конца расслашал, уши заложило. — Блять… — Слава, зажмурившись, вновь пытается оттолкнуть от себя тело в колючем свитере, выкрутиться. — Блять. Блять! Это не… не то! Мы просто трахаемся и всё! — Господи… — парень обречённо поднимает глаза к потолку, продолжая улыбаться в фиолетовом свечении. — Хорошо, ладно. Просто трахаемся. Просто спим в обнимку, чё б и не поспать, да, раз потрахались? И в кино пососаться можно, раз такая пляска, завтраки друг-другу поготовить, за ручки, — переплетает пальцы, — подержаться. Тебе можно и поорать, когда с балкона снимают, что только со мной ты в травму поедешь, туда же только с кем ебёшься пускают… — Такого не было! — побелев, шепчет Слава, потому что вспоминает — было. — Мне Лёлик кружок в Телеге скинул тогда с вопросом, не мой ли ты. Я долго ржал и реально хотел приехать. — Хули не приехал? — Перехватил тебя твой столичный пидорас, и ты решил меня до семи утра поигнорить… Сука, ещё раз хочется тебе ремня за это всыпать. Такой ты… Иди ко мне. Жопу подними. Рука хозяина очень аккуратно стаскивает штаны с парня вниз, стоит тому не задумываясь приподняться, долго и нежно гладит прижатый к животу член, доводя до более крепкой эрекции… Затем обхватывает и сразу наращивает темп под дрожащие прерывистые выдохи из солёных губ. — Стой… — Слава прерывает, ухватывая слабеющей рукой чужое запястье. — Блять. В глазах потемнело. — Бля, ну вот я же говорил! — Саня вскакивает и помогает усесться, придерживая за плечи и положив под спину подушку. Отходит и распахивает окно, впуская свежий морозный воздух, расправляет сбитое в комок одеяло и укрывает парня от холодного потока. Машет перед лицом рукой: — Нормально, видишь меня? — Да вижу, ты ещё сколько пальцев спроси! — Спрошу, когда в тебя засуну, поугадывешь. Газировку будешь свою? — Буду. — Ща принесу… — порывается пойти, но так и остаётся сидеть на коленях рядом. — Слав. Мы можем завтра к Соку не идти, дома отметить, если чё. — Не, я хочу со всеми. Меня Даня ещё звал перед этим в сушарню, им какие-то сертификаты выдали в универе. С Алинкой и… Как этого её бородатого чувака зовут? — Гоша? — Да. — Ладно, свалишься — напишешь. — Как я напишу-то, блять, если свалюсь? И чем ты мне поможешь, поржёшь просто? — Приеду. — Я сам доползу. Ну или дотащат втроём уж как-нибудь. — А я и дотащу, и пиздюлей ещё вставлю для профилактики. Не выёбывайся. И поцелую. И подрочу тебе, если хорошо вести себя будешь в последний день года. — А ты точно Дед Мороз? — фыркает Славик, в каком-то порыве обнимая парня за шею. Маскирует это под опору, конечно, но тот всё прекрасно понимает. — Ага, будешь плохим мальчиком — посох волшебный в жопе окажется.

***

— «в четыре        мама с папой срвзу к вам потом»        Кладу телефон возле стеклянной миски, где нарезанные кубиками огурцы ютятся в редком соседстве с яйцами, и возвращаюсь к своему занятию. Ритмичный стук ножа о дерево, бубнёж из динамиков ноутбука… Про маньяков что-то — вроде нарезки со стримерами включали, но автовоспроизведение довело до тру-крайма, и я даже понимаю теперь, почему Алинку это так затягивает: второй ролик про американских серийников смотрим, интересные от наших русских душегубов культурные отличия. И вот из-за культурного вырывается мысль, что как-то дохера всего резать на этот ёбаный оливье! Мозоли скоро натру, а ингредиенты всё не заканчиваются… Стряхиваю лезвием с доски мягкие розовые кусочки колбасы в ту же миску, отрезаю ещё один цельный тонкий ломтик и скармливаю Рысику. Рысику, который всё это время сидит у меня в ногах на коленях, как самый настоящий кот — коврик цветастый ещё из-под стола ему подложил, чтоб помягче. Сидит послушно и молча, радостно лопает всё, что протягиваю, прямо у меня из рук. Хотя своими пользоваться и разговаривать я ему не запрещал, запрещал только мне помогать: он и так утром вскочил ни свет ни заря, всю квартиру вылизал, пока я там раздуплялся, кофе мне сварил и даже новую подаренную матерью гирлянду в виде ракушек намотал на нашу небольшую искусственную ёлку в углу. А отдыхать ни в какую не хотел, под руку лез, никак на месте ему не сиделось, вот и пришлось идти на крайние меры — отшлёпал его ладошкой и посадил остывать, пока сам делами занимаюсь. А дела уже заебали… Ненавижу я салаты. Вот как съехал от родителей, так и перестал участвовать в этой предновогодней вакханалии, довольствуясь свободным предпраздничным днём и покупным оливье в прозрачном пластиковом контейнере из какой-нибудь доставки. Хотя отмечал или бежал сразу после полуночи всё-равно туда, к ним, где все психованные, но зато за таким столом, будто наш неизменный президент из телевизора перекусить вылезет… И статуэтка с символом года всегда в центре, и цветовая гамма всего от свечей до салфеток в соответствии с какими-то китайскими традициями подобрана, а жрачки в аккурат до Пасхи. Но с семьёй всё равно приятнее. Только в прошлом году праздновали вдвоём со Славиком, но тоже после курантов почти сразу разбежались, даже не потрахавшись — я к Сане, он к каким-то своим друзьям, а потом и к родне первым же автобусом второго января. И вот в этот раз какого-то хера все собираемся у меня. В душе не чаю, как это всё случилось: хотел с Даней встретить, а потом, может, к Алинке и прилетевшим родителям вместе заглянуть, но матери что-то взбрело… Сказала, площадь от меня недалеко — к большой городской ёлке можно будет пойти, а то всё во дворе да во дворе жжём эти бенгальские огни. А потом ещё Саня предложил вместе собраться, он вообще там со Славиком как-то одомашнился. Вот и припрутся все сегодня, так что настругать надо примерно таз. Хоть остальные кушанья принесут сами. Ещё и пиццу закажем… — А морковку можно? — Даня мяукает… Вот я вроде не любитель пет-плея, хватило уже «щенков», насмотрелся, а отделаться от этой ассоциации не могу. Похож он на бабушкину Муську, та тоже вот так под ногами вечно сидела и со стола выпрашивала. Так же смотрела — не требовательно, а с интересом. — Господин. — Морковку? — переспрашиваю, зачарованный этой странной уютной покорностью. — Блять, я про неё забыл… Есть у нас вообще? — Я вроде покупал. — Варить тоже надо… — открываю, ворча, дверцу холодильника в магнитиках, смотрю… Реально нахожу на нижней полке. Достаю, мою тщательно и начинаю чистить. — Нахера её вообще добавляют туда? Безвкусная же варёная… Вижу, как Рысик внизу пожимает плечами: — Диана говорит — для красоты. Оранжевые кусочки… — Может забить? — ныть уже начинаю… Ну не хочется больше мучаться! — Есть уже горошек, зелёные кружочки. Металлическая рукоятка в этот момент выскальзывает из мокрой руки и лезвие врезается в палец другой. Неглубоко и даже не до крови, кожу только подцепляет, но это ощущается последней каплей. Откладываю нож и поворачиваюсь с голой оранжевой морковкой в руке к Дане. — Не знаю… — он сочувствующе наклоняет голову, касаясь волнистыми волосами плеча. — Мне без разницы. Отвечает и мало того, что снова забивает на обращение, так ещё и требовательно щёлкает зубами! Но мне всё ещё плевать, я сам на Господина сейчас не тяну, так что просто сую ему этот овощ… — Морковь же овощ? — любуюсь с улыбкой, как звонко хрумкает, а мозг, походу, всеми способами пытается не возвращаться к салату, поэтому ебанутые вопросы и рождает. — Я даже гуглить не хочу, там всегда всё в итоге фрукт. Даня задумчиво хмурится, дожёвывая: — В ботанике вообще нет такого разделения… Там только плоды и корни. — Кстати про корни. — решаю проговорить, пока вспомнил, присаживаясь на край столешницы. — Маму мою ты уже видел… С ней советую не обсуждать учёбу, особенно мою, и витамины. Не спрашивай. А отца просто не бойся — он на вид только грозный. — Хорошо… Кивает немного скованно и выдавливает улыбку — уже волнуется. С матерью они только на пороге пересеклись, представил их в стиле «мама, это — Даня, Даня — это мама, тётя Лена», ничем кроме неловких приветствий обменяться не успели. Но она давно уже в курсе всего, никакого удивления по причине первого знакомства с «моим мальчиком», даже наедине ни одного лишнего вопроса… Это Алинка так почву подготовила. Она и должна предупредить, когда они там выедут. Отец вероятнее всего тоже проинформирован… И вот если мать благоразумно делает вид, что ей похер — лишь бы я ел и не болел, искренне старается понять и не лезть, аккуратно выпытывая всё у сестры, то вот он к моей ориентации относится… спорно. В буквальном смысле — вечно пытается мягко завести этот разговор и убедить меня от моей гейской натуры отречься: то в церковь сходить советует, то в стриптиз, и разгон от первого ко второму с каждым разом короче. Но это только если мы вдвоём с ним остаёмся. При других не лезет с тех пор, как Саню мне в пример поставил, не подозревая, что тот не только с той же фамилией, но и за ту же команду, а этот Дурдом сам свою голубую тайну и обнародовал, когда отсмеялся. — Рысь, — обхватываю поникшее личико с обеих сторон, направляя на себя взгляд, — не переживай, я тебя одного с ними постараюсь не оставлять. И помогу незаметно слиться, если тебе некомфортно будет. И Алина тоже, я её предупредил… Вы сколько примерно суши лопать планируете, кстати? Если в четыре пойдёте… К семи где-то вернётесь? — Не знаю… — ластится к моей ладошке щекой. — Смотря сколько людей там будет, мы потом ещё погулять хотели. Но по идее должны. — Ага… Ладно. — беру остатки моркови и засовываю этот яркий то ли плод, то ли корень в любимый маленький ротик, как-то даже не задумываясь. Просто чтоб доел. — Славика там постарайтесь сильно не заёбывать, а то Саня сказал, он теперь переодически отключается. — Да, — Рысик выпускает, причмокнув губами, так и не откусив, — я знаю. А затем вбирает обратно, медленно так обхватывает, скользит глубже, глядя исподлобья… Намёк более чем прозрачный, но меня пробивает на ржач: — Дань, я понимаю, что день сегодня нервный, но трахать тебя в рот морковью — даже для тридцать первого декабря слишком. Хихикает в ответ, всё-таки с сочным хрустом откусив, быстро-быстро прожевывает… И выпаливает с очень сладкой надеждой: — А пальцами можно? — Не-а, мне жутко теперь… — перевожу взгляд на оранжевые остатки в руке с неровными следами зубов, вспоминая откуда-то факт, что палец как раз с той же силой что морковь и прокусывается. — Вдруг так же будет. Причина отказа не в этом, разумеется — салат дорезать хочу, чтоб не отвлекаться потом и поиграть, как он любит, со всем вниманием. — А… не в рот? — Да как угодно, котёнок, потерпи немного… — наклоняюсь, целую в макушку. И замираю носом там, в волнистых прядках, набрав полные лёгкие свежих ноток шампуня. Охереть. Это же… Сука, это же мне же не послышалось? Складываюсь, сгибая ноги, опускаюсь на колени сам. — Ты правда хочешь?.. — уточняю, перебегая по чёрно-белым клеточкам ткани на его бёдрах, вопросительно жамкаю ягодицы… Нет, ну «не в рот» вроде вполне однозначно звучит, не так уж много в данном контексте других отверстий. Даня краснеет и кивает несколько раз. — Хорошо… Хорошо, давай попробуем. Встаю за смазкой — хер знает, как удаётся вспомнить сейчас поставленными на паузу мозгами, что есть в шкафчике с лекарствами. — Только… пальцы? — очень перепуганно интересуется, видя флакон в руках. — Только пальцы, туда морковь тоже не надо. — сам я тоже улыбаюсь какими-то рывками, уголки дёргаются. Ставлю белый бутылёк рядом с нами на пол. — Дань, я… Я на такое не смотрю, как на подготовку к… большему чему-то, если ты переживаешь. Это только для тебя. Понравится — хорошо, купим какие-нибудь игрушки, может, не понравится — тоже не страшно. Говорю вроде спокойно, но Рысик будто назад от меня отползает, распрямив затекшие ноги, даже на разноцветном коврике под ним появляется складочка. Ловлю за клетчатую штанину, за самый край, и продолжаю тянуть, намекая на полное избавление от этого предмета одежды. — Ты хочешь… — приподнимается с каким-то подозрением, падает на спину совсем, позволяя стянуть штаны с бёдер и зацепить резинку трусов тоже. Снимаю и их сразу, заодно, оставляя Даню в одной задранной футболке — моей, хотя у него, блин, есть точно такая же. — Сейчас? Притормаживаю, нахмурившись: — А ты не хочешь сейчас? — В смысле… здесь? Осматриваюсь. Ну да, не самое стандартное место, но и перемещаться никуда сейчас не хочется. — Ну не зря же тут кто-то полы намывал всё утро. Или тебе в кровати лучше? — Не знаю… Даня ёрзает и нервничает всё сильнее — сначала привстаёт, затем снова ложится целиком на колючий коврик, потом поднимается на локтях позади себя обратно, когда веду ногтями по внутренней стороне бедра и глажу низ живота. И всё это не прерывая зрительного контакта, кожа под пальцами такая… Стоп. Другая какая-то кожа, очень… Очень гладко. Везде гладко — не только чувствую, но и наблюдаю, спустив взгляд. Нежная розовая поверхность в пупырышках, пара порезов от бритвы в складках возле бедра и небольшое раздражение на лобке. Вот что он в ванной полчаса делал, пока я завтракал… Готовился, не просто сейчас придумал. И щёчки наверняка из-за этого так и пылают — в ожидании реакции. — Вау… — пробегаюсь одними подушечками ещё и ещё, обхватываю яички, где бритвой нереально убрать всё в ноль и оставшиеся миллиметры волосков приятно покалывают кожу. Телефон коротко вибрирует несколько раз, заставляя стеклянную миску дрожать, но сейчас не до этого. Развожу Данины ноги в стороны чуть сильнее, веду по открывшейся ложбинке между ягодицами. — Я, если что, совсем не против волос, но так тоже очень хорошо. Мне нравится. — Я подумал, они мешают… — Да не особо, для меня вообще не имеет значения. Лицо только колоть будет, когда отрастать начнут. Улыбаюсь, но вижу, что пора прекращать Рысика смущать разговорами — ни разу таким красным его не видел, пышет жаром, прям отсюда чувствую. Пора смущать действиями. — Лицо?.. — Ага. — провожу двумя пальцами от поджавшегося входа вверх, по члену — возбуждение, от волнения, походу, не очень уверенное. Потираю большим пальцем уздечку. — Тебе ведь понравилось языком? — Я не… Мне было очень… неловко. Переползаю, нависаю сверху и слегка придавливаю к полу своим весом. И разница в росте так вновь ощущается сполна — чувствую, как Данин член упирается мне куда-то в живот под пупком. А мой — в пол между его ногами. Но похер сейчас, что там не стыкуемся, главное что соприкасаемся теперь кончиками носов. И что могу везде поцеловать: и в веснушки, и в румянец, доползший уже до виска, и в ухо под волнистыми прядками. Всего его, горячего, занежить и заласкать. — Мне очень нравится, когда тебе неловко и немножко стыдно. — добираюсь до флакона смазки на ощупь, выдавливаю гель в руку и грею, растирая меж пальцами. Перекатываюсь на бок, касаюсь сжавшегося колечка мышц, пока только поглаживая снаружи и массируя. Рысик часто моргает и глубоко дышит. — Всё мне с тобой нравится, не стесняйся. И сейчас, вот так, — надавливаю одним пальцем, проникая лишь кончиком фаланги, разминаю, ввинчиваясь круговыми движениями по миллиметру, — и Тема нравится, и просто спать вместе. И слушать тебя очень люблю, — целую ещё и ещё, через слово, — и когда ты мой бубнёж вечно недовольный очень довольно слушаешь, и когда смотрим что-нибудь или бумажки Лерины разбираем. Готовить вместе люблю: и как сегодня, и по-нормальному. Когда кофе мне утром делаешь вообще тут же готов тебе отсосать… Так и буду делать теперь, пока ничего не мешает. Всё хорошо? Как ощущения? — Горячо… — Даня всхлипывает сквозь улыбку прямо мне в губы и сам толкается сильнее, а я сгибаю палец уже глубоко внутри, давлю на стенки. И новый, следующий за этим всхлип перерастает в стон. — И… М-м… так странно. Не знаю… — Ты умничка, не зажимаешься… Не больно? — Я не… Нет. Можешь второй?.. — Смазки добавлю? Выдавливаю скользкого геля ещё, медленно и без проблем проталкиваюсь… И вроде достаю, куда надо, не спешу пока, но Даня, походу, слишком в ахере — по лицу вообще ничего не разобрать. Просто загрузка крутится. — Расслабься, ты внутри тоже очень приятный. Чувствуешь? — шепчу, проезжаясь пальцами по волшебной железе, касаюсь губами мочки. Горячо от своего же дыхания. Даня снова кивает, даже действительно обмякает, попривыкнув, и тянется к моим губам. — Можешь себя гладить сам… Я второй рукой не дотянусь отсюда, а если встану, целоваться не получится. — Хочу целоваться… — даже хватает меня за шею, стискивает пальцы на вороте футболки, чтобы я наверняка никуда не сбежал. Даже к его члену, блин. Тянется туда сам, и чувствую, как скользит по мне своим локтем в том же медленном темпе, что и моя рука внутри. Так хорошо, будто его удовольствие плещется туда сюда, а в меня каждая брызга в виде стона, укуса или сжатия тоже прилетает и обдаёт чем-то невероятным. Звонок в дверь заставляет застыть. — Ну блять… — не скрываю разочарования. Вынимаю из Рысика пальцы, хватаю телефон и крадусь посмотреть в глазок, одёргивая футболку пониже… Родители, кто ещё. Мать, исказившись в полукруглой линзе, продолжает непрерывно мучать кнопку, трель от которой не только мои барабанные перепонки заставляет дрожать, но и всю прихожую — чуть ли не песок подпрыгивает на коврике. Оборачиваюсь на вскочившего следом и уже натянувшего обратно трусы и принявшегося за штаны Даню: — Времени сколько? Отпрыгивает на одной ноге назад, чтоб посмотреть на микроволновку. — Три почти. Кто там? — Родители приехали… Иди одевайся. В уличное уже, в смысле, отвезу тебя пораньше, чтоб без расспросов. — Отвезёшь? — В машине закончим. Краснеет, улыбается и убегает с топотом в спальню, а я наконец запускаю мать сразу вместе с руганью и уставшим батей. Читаю параллельно новое от Алинки:        — «блин мы пораньше вышлт        гоша освободился уже        они такси вызывают!!!        ТРЕВОГА        ЕДУТ!!!!!! ТРЕВОГА»

***

Хороший ребрендинг. Вместо неприметной, выцветшей из красного в розовый каллиграфии над крыльцом теперь светятся две лаконичные буквы из кириллицы. Глухая чёрная дверь с очень краткой, отпугивающей случайных людей, информацией о том, что это клуб для частных мероприятий и подробности можно узнать на сайте, куда ведёт qr-код снизу, украшена по периметру красной гирляндой. Как и затонированное окошко рядом, но над ним висят ещё и хвойные ветви, перетянутые красной нитью, как бондажом. Даже ёлку, блять, связали… Касаюсь плоской кнопочки звонка — обычно либо Зифа всех впускает, когда закрыто, либо худая светленькая девушка, имени которой до сих пор не знаю… Вот и в этот раз она. — Здравствуйте… — осматривает меня ярко подведёнными карими глазами с золотинками в уголках. Брови у неё тоже светлые, почти незаметные, но всё равно зачем-то крепко зачёсанные наверх, помада нюдовая — не понял бы, что губы вообще накрашены, если б сестры не было, а по остальному лицу явно искусственным брызгами мелькают веснушки. Смотрит подозрительно долго, начинаю уже неловко изучать ее розоватый пробор, по обе стороны от которого волосы тщательно прилизаны. — Вы… Сок? — Ага… — всё тяжелее мне оставаться серьёзным с таким погонялом, может реально в Александра переквалифицироваться? — Меня Лилия Ивановна ждёт. — Проходите. — Спасибо. Зал непривычно пустой… Не то чтобы обычно тут прям дохера народу — больше, чем на Санином ДР никогда не видел, но сейчас вообще никого. Кажется даже, что эхо от стен отскакивает, но это приглушенная музыка из глубины доносится, от бара… Рождественские мотивы. Ожидаю увидеть Лилию в одной из випок, как обычно, но девушка с неизвестным именем ведёт меня как раз в самое сердце клуба, к сцене. К сцене, где стоит и переливается огнями большая красивая ёлка в красных бантах, а под ней, среди бутафорских блестящих коробочек, лежит очень даже живой подарок — связанная красными же лентами голая женщина. Вижу только изящную спину и округлую задницу, но именно по этим частям узнаю в ней нижнюю, которая… Сука, ну вот зачем я тогда согласился на предложение Лилии посмотреть? Теперь так и идентифицирую — «девушка-которая-кончает-без-рук». Тоже имя бы узнать, но уже вряд ли поможет. А сама хозяйка сидит за баром, медленно тыкая в клавиши ноутбука и помешивая полосатой красно-белой трубочкой глинтвейн в бокале. Оборачивается, когда подходим ближе, лучезарно улыбается: — Добрый вечер, Сок. — кивает и переводит взгляд на мою сопровождающую. — Всё, Ксюнчик, спасибо, беги скорее. Три часа до курантов! Девушка удивлённо охает и действительно бежит к выходу, прихватив длинный стёганый пуховик с дивана. Ксюнчик. Надо запомнить. Делаю шаг к стойке, осматривая теперь женщину — в ней ничего праздничного, кроме свисающих почти до плеч блестящих серёжек, нет. Сам собой вырывается вопрос: — А вы здесь будете отмечать? — А куда ж мне ещё? Зря украшали, что ли? Витя с Сашенькой приедут, Зифа, Дамир заглянет… — Лилия достаёт из сумки папку и протягивает мне. — Вот, тут всё необходимое. Проконтролируй, пожалуйста, что он там мне понапишет! — Да он на меня всё целиком и спихнёт. — хмурюсь, пробегаясь глазами… Что я, Саню не знаю? В документах он сам только первые две строчки адекватно заполнить может, те, где ФИО. Если повезёт. — Тематические кальянки вообще не на каждом углу у нас, самому ещё надо поразбираться… Лилия поправляет привычную укладку, прищурившись: — Тогда я спокойна. Так, подарок тебе сейчас принесу. Ухожу из БН-а с коробкой конфет и набором тех самых интересных кубиков. Мелочь, а охереть приятно, вообще-то — будет чем с Даней заняться в наши каникулы. Добираюсь минут сорок чуть ли не дворами, чтоб обогнуть одну сплошную пробку спешащих к новогоднему столу людей… Матерю про себя этого Дурдома — снова просто с нихера меня отправил за своими бумажками, спохватившись, что до Рождества ни Лилия, ни клуб работать не будут, а ему, видите ли, надо пятого уже с арендодателем встречаться. Не протрезвеет же к пятому! Я вообще ебанусь тут скоро: третий раз уже домой еду, никак доехать не могу! Сначала Даню отвёз, поцеловались с ним на заднем, встав в укромном местечке возле их китайского ресторанчика, но больше ничего — и он из-за родителей моих перенервничал, и Алинка ему уже трезвонила. Как только высадил и почти до дома доехал, мать в их квартиру отправила, чтоб подарки для тётки оттуда забрал и отвёз. Потом на половине пути Лера в панике дёрнула в салон — паспорт свой там забыла, а сама уже на вокзале и полчаса до последней электрички. И вот когда уже заехал к Рысику, раз по дороге, отдал мелкому сладкий подарок и выпил с уставшими Эдиком чая, Саня меня за своего посыльного выдать решил. Лучше бы оливье дорезал… Выхожу из машины, и фамильная связь снова не подводит — вижу этого Дурдома у подъезда, по силуэту узнаю и оранжевому огоньку сигареты. — Здорово, — протягивает красную от мороза руку, выдыхая куда-то в сторону облако дыма, и вручает мне бутылку шампанского, — подержи, у меня пальцы задубели уже. — Так у нас есть вроде, — кручу из стороны в сторону, глядя, как по фольге бегают искорки фонарного света, — две штуки, мама принесла ещё. — Это нулёвка, — Саня вздыхает печально, туша бычок о ровную шапочку снега на одном из столбиков ограждения. Кидает в заметённую урну. — Ну, этому… Славику же нельзя щас нихуя из-за его таблетосов, так что я тоже за компанию закодированный. Хотя пиздец хочется щас нажраться. — Снова плохо прошло? Интересуюсь о встрече с родителем. И Саня отмахивается сначала, пытается выдавить кривую дрожащую улыбку, но не выдерживает: — Да я в душе не ебу, блять, какого хуя ему надо от меня… Просто приглашает переодически напомнить, что я позор семьи, что хуй мне, а не наследство, и что на общесемейных праздниках меня, пидораса, никто не ждёт. Я ж, блять, напрашиваюсь! Каких праздниках-то, сука? Какой семьи? Он дядю Толю на порог не пустил даже вещи забрать после смерти матери! Очень плохо прошло, походу. Заведённо трёт лицо, ероша брови над красными глазами, уставляется куда-то вдаль — на детские горки в глубине двора. А я леплю снежок и запускаю ему в плечо. — Сань, — вздыхаю, когда тут же немного очухивается и собирается мстить, но знаю, что своими негнущимися пальцами максимум, что сейчас сможет, это зачерпнуть из сугроба, как лопаткой. У меня самого уже зуб на зуб не попадает после машины на улице торчать, так что киваю на серую подъездную дверь: — Там тебя все ждут, мама даже интересовалась, заглянет ли её «любимый-почти-сын». Пойдём. — Бля, я ж цветы забыл купить твоей «моей-любимой-почти-маме»… Работают круглосуточные сёдня? — Да похер, сам сойдёшь за подарок. — прикладываю ключ и пропускаю моего Дурдома вперёд, держа дверь. На время посмотреть успеваю — почти одиннадцать, весь вечер прокатался! — От меня отвлечёшь внимание… — А ты чё, натворил чё-то? — Ага, котёнка подобрал. — ржу, оборачиваясь на пролёте. И прежде, чем успевает нахмуриться и открыть рот, шмыгнув кривым порозовевшим на морозе носом, добавляю: — Которого кое-кто в углу забыл. — А-а-а, — тянет с улыбкой, моментально догоняя, — познакомил уже? А чё боишься? Или он боится? Тётя Лена же не съест. — Понадкусывает. — реально за Рысика там переживаю, обещал же его с ними не бросать. — И есть ещё дядя Лёша. — О, батя у тебя прилетел?! Даже тормозит на ступеньке. Моему возвращению, блять, так не радовался! Но отец Саню тоже любит, вообще-то, хоть и не показывает — постоянно через кого-нибудь ненавязчиво интересуется, как там поживает некровный Соколов. Как-то очень живо его тихая упрямость стыкуется с агрессивной компромиссностью моего друга, каждое застолье в дебаты превращается. Улыбаюсь: — Сука, ну начинается… — Заебись отметим! — Ты его до ещё одного инсульта не доведи. — Не доведу, у меня есть уже один припадочный, хватит. Заходим в квартиру, где уже с порога чувствуется настоящий праздник: в телике заливается кто-то эстрадный, из диффузора на полке, которого у меня, сука, днём ещё не было, воняет химозными цитрусами, а с кухни доносятся голоса. Первым оттуда выскакивает Даня. И думаю, что встречать, но слышу «ой, Данечка, захвати ещё картошку!» от матери. — Да, сейчас! — кричит в ответ, быстро и молча обнимает меня, жмёт руку Сане и снова скрывается в звоне посуды за углом. Херею немного. — Так, я походу второй «любимый-почти-сын» теперь. — ржёт за спиной Дурдом. Следом, не здороваясь, пробегает Славик со стопкой тарелок. Оборачиваюсь: — Или третий. Нарядная Алинка с отцом, играющие в шашки, которых я тоже раньше у себя не наблюдал, обнаруживаются уже за столом в гостиной… Пиздец, они и стол с кухни сюда притащили! Я-то надеялся, что там как-нибудь все прижмёмся. — Алексей Семёныч, — Саня батю моего приветствует. — Как здоровье? Гоша, кивнув нам, методично пересчитывает ложки, водит пальцем в воздухе, воображая количество мест. А я просто стою. Необъятная миска доготовленного оливье вызывает какую-то неконтролируемую дёрганую улыбку — при всём желании рожу напрячь не выходит, а ананас в окружении ярких мандаринов разжигает внутри что-то… очень праздничное. Бенгальский огонёк в груди. Прямо каждой клеточкой ощущается эта сумбурная каша из суетливых приготовлений, когда ни за чем не успеваешь, но в этом и кайф. Просто растворяешься в общей беготне и ожидании чуда, которое вот прямо сейчас вокруг и происходит. — Ты поддаёшься! — сестра дуется в сторону отца — опять выиграла. Поправляет спущеное плечо синего велюрового топика и выискивает взглядом следующую жертву, только вот сейчас замечая моё присутствие: — Фуня-я-я! Давай с тобой! — С Саней вон поиграй, — мотаю головой в сторону уже очень оживлённой беседы этого Дурдома с моим освободившимся родителем, выуживаю мандарин за аппетитный оранжевый бочок и разворачиваюсь обратно, зацепив взглядом главное украшение комнаты в серебристых шарах. Киваю на него: — И ёлку включите в розетку, не додумался, что ли, никто? Даня прибегает с картофельными шариками в зелени и тут же разворачивается обратно, не успеваю поймать. Так что топаю широкими шагами за ним проверять обстановку на кухне. Странно тут, однако, без стола. Мама ещё что-то доколдовывает… Буквально, походу — не было у меня продуктов голубого цвета! Как и вообще в природе. — Тёть Лен, ну вы где такое нашли-то вообще? — Славик возле неё странное блюдо игнорирует, не про него спрашивает, а приближает что-то на телефонном экране. Коннекту не удивляюсь — этот балбес кому хочешь на уши подсядет, так что лишь подхожу и склоняюсь рядом тоже, чтоб разобрать… Схема беседки, которую мать давно хочет поставить в своём лавандовом поле. — Вот эти фиговины, — парень тычет пальцем куда-то в заборчик по периметру, — через год отвалятся, там либо поперечные крепления надо, либо вертикальные балки в блоки вмонтировать… — Саша? — Даня выныривает из-за их спин и дёргает меня за рукав с другой стороны. И оборачиваются, замолкая, снова все — мать-то тоже такое моё имя вряд ли помнит, этот белобрысый и подавно… — М? — не могу рот открыть, пытаюсь сдержать порыв смеха, глядя на них. Очень искренний порыв, не нервный. Поворачиваюсь на Рысика. — Я хотел… Не успевает договорить, как распахивает вдруг зелёные глаза в немом ужасе, мама напуганно ойкает, а я успеваю лишь поймать резкое движение боковым зрением… Славик падает! — Нор… Всё нормально. — вцепляется в край кухонной тумбы, тяжело дыша, когда эти двое его под обе руки удерживают. Ага, нормально! Совсем загоняли, походу. — Я таблетку выпил недавно… Душно тут ещё… Ща пройдёт. — Так, давай-ка полежишь лучше, — перехватываю, отмахиваясь от предложений матери заварить ему какую-то траву, — окно тебе открою в спальне. — Блять, второй день подряд… Отвожу и передаю Сане, который аж без раздумий от бати отлипает, провожаю, вручаю плед с зигзагами и хочу вернуться им обоим за чаем, но Рысик уже несёт и даже шоколадкой своей ореховой делится. Возвращаемся с ним к столу. Ёлку тут уже зажгли, переливается стоит разноцветными огнями на медленном режиме, свет выключили, стулья со всех комнат притащили: мой одёжный из угла для Рысика, компьютерный — для меня, Саня со Славиком на двух кухонных. Остальные на диване. Помогаем Гоше разложить наконец столовые приборы, когда мать приносит этот радиоактивный цезарь с голубым красителем в соусе, предупреждая вопросы доводом, что надо обязательно сегодня что-то голубое. Жду комментарии, но вспоминаю, оглядываясь, что главные шутники в спальне, а остальные заняты разговорами. Просто под нос себе хихикаю. И встречаю смеющиеся зелёные глаза напротив с отражением ёлочных огоньков. — Что ты хотел? — спрашиваю тихо, вспомнив. Обхожу стол и касаюсь Даниной тёплой руки, пробегаюсь по костяшкам. — Не сильно тебя тут мама эксплутирует? Даня осматривается и осторожно тянет меня в сторону, в коридор. — Нет, она… нравится мне. Вы с ней так похожи. — А с папой как? Не говорили? Мотает головой и косится в проход на моего залипшего в телик родителя, которому Алинка что-то непрерывно щебечет, хлопая завитыми ресничками… А нет, приклеенными — отлетает один пучок, а она ещё и пугается, приняв за паука, походу. — Я хотел… — Джейсевен, — Саня встревает, подкравшись сзади, — комп разблочь нам. — Нахера вам комп? — направляюсь в спальню за беспокойным другом, а Даня хвостиком за мной. Славик выглядит вроде получше, не белее снега уже, но всё равно даже лежит как-то вяло — будто как кинули на кровать, так и остался, неудобно съехав щекой на самый край подушки. Смотрит на нас всех осознанно, но незаинтересованно. Просто взглядом водит от одной фигуры к другой. Рождается догадка: — Тут встречать будете? Саня садится рядом с этим доходягой, когда тот пожимает плечами и кивает, окончательно съезжая лицом на простыню. Ласково гладит по руке и переводит с языка тела на русский: — Походу… Рысик сочувствующе вздыхает, нервно ползая рукой у меня по позвонкам, а я не менее сочувствующе предлагаю: — Может домой вас отвезти? — Да не, — Слава поднимает голову на секунду, но тут же роняет обратно, — мне ок. Сил просто нихуя и говорить ни с кем не хочу, башка сразу пухнет. Но не помираю. — Бля, да мы и не успеем уже домой… — Саня смотрит на время. — Полчаса осталось. Тут послушаем про трудный год, шампусик с бокалами просто нам выдайте. Даня тут же включается: — Я принесу! И дальше начинается новая канитель, как в конце той сказки про зайца с яблоками: все по-очереди забегают и заносят этим двоим чуть не половину стола, даже батя в конце неловко засовывает в дверной проём голову и руку с колечками ананаса на синем блюдце. Алинка щёлкает нас на фотик и по-одному, и парами, и всех вместе, склонившихся возле лежачего Славика. Ржём бесконечно над тем, что он реально тут как в хосписе — с новой причёской особенно, включаем Первый на мониторе, обнаруживая, что телик в гостиной эхом на пару секунд отстаёт… Начинается уже. Сестра убегает, чтоб Гошу там одного родителям на съедение не бросать, я за ней порываюсь, но передумываю. И она передумывает. Так и носимся оба туда сюда, скачаем, веселясь, пока всё менее воодушевляющая с каждым годом речь одной и той же башки с экрана не сменяется боем курантов… Сгребаю Даню в охапку и начинаю целовать в этом году, чтоб закончить в следующем. И заканчивать не хочется. Ни когда отовсюду — и из гостиной, и от соседей, и из окна — слышится восторженный визг и хлопки фейерверков, ни когда пробка шампанского с глухим чпоком вылетает, ни даже когда Саня по плечу хлопает. Целую, пока не отрывается сам. Запоздало чокаемся шипящим напитком в каком-то счастливом помутнении… От алкогольного вроде не сильно на вкус отличается. Кислое только. — Пиздец, с Новым годом… — вяло морщится Славик, когда допивает. — Люблю я вас, пидорасов… Обращается, вроде, ко всем, но смотрит только на Саню. Тот охеревше опускается на край кровати, шепчет ему что-то на ухо… Не успеваю поумиляться — гром гремит, земля трясётся, Алинка несётся по коридору. Хватаем с этим Дурдомом её за разные конечности, только всех по очереди обнять успевает, тащим обратно к родителям и на Гошу закидываем. Рысика тоже за руку за собой привожу. Мама целует его в щёку, отец сам наполняет ему бокал сразу после моего уже нормальным шампанским, и понимаю, что можно сейчас и обнять при всех. Хотя бы за плечи. — Саша, я хотел… — Всё, мы одеваться! — верещит Алинка, дрыгая ногами, чтоб на пол её поставили, и тянет нашего бородатого друга в прихожую. — А то опять все толпиться будем… Родители отвечают на телефонные звонки и звонят с поздравлениями сами, так что просто киваю. Сую Дане кусок пиццы и сам беру, вливая в себя залпом остатки из бокала — жрать хочется уже невозможно. — Что, Рысь? — Я… — Хорош просрочку жевать, погнали! — Саня закидывает на нас обоих по руке, изогнувшись от разницы в росте. И плещет мне в бокал ещё и коньяка со стола, который явно бате кто-то подарил, а он поставил: — Это за меня. Пью — сопротивляться себе дороже, смотрю, как Рысика этот Дурдом тоже споить пытается… Не позволяю, тяну в спальню за одеждой. — Вы чё меня тут бросите? — Славик возмущённо зыркает, устроившись теперь сидя и подложив под спину мою новую подушку. Оливье за обе щеки уплетает. Саня замирает и заметно сдувается: — Бля, ну посидишь часик. Или чё, — поворачивается ко мне, — я тут с этим страдальцем останусь, тогда? — Я вообще хотел тебя попросить развезти всех потом… — хмурюсь. — У меня с одного шампанского на пустой желудок уже всё пляшет, да и заебался я кататься, не могу. — Ваще без вопросов. Сорян, мелочь. — обращается к Славику. — Зажгу за тебя огонёк. А Рысик подвисает, когда кидаю ему его худи из шкафа. Мнёт в руках, смотрит на нас всех по очереди. — Я хотел… — Фунь, ну только вас ждём! — Алинка грозно заглядывает. — Я сырая уже вся! Даня быстро-быстро выпаливает, пока снова не перебили: — Я тоже останусь. — Бля, Дань, — Славик тянет ложку ото рта обратно, так и не засунув салат внутрь, — да мне норм одному, чё ты? Я так… Понимаю, что мозг у меня от этих незатыкаемых скоро лопнет, так что молча беру своего котёнка за руку и отвожу на кухню, которая реально уже немножко кружиться начинает — всего ничего же выпил! И целую там ещё, пока одни. Губы уже скоро сотрутся. — Чего ты? Не хочешь с нами? — Я устал просто… — утыкается мне лбом в грудь, бодается, а потом поднимает личико. — Правда. Хотел сказать, что хочу… Не знаю, один где-нибудь посидеть? Слишком много всего за день. — Хорошо. Иди сюда. — обнимаю, глажу по волнистым волосам и привычно чмокаю в макушку. — Извини, что я ре… — язык начинает заплетаться, надо было всё-таки сначала пожрать. — Что раньше не услышал по-нормальному. Ты же не против, если я со всеми пойду? — Нет. Зажги за меня тоже огонёк. — Да завтра вместе все пожжём, чего вы оба, будто реально не доживёте. Ты-то у меня не падаешь. — обхватываю за щёки ладошками. — Люблю тебя. С Новым годом. — И я теб… — Ну Фу-у-у-ня-я-я! Из коридора слышится новый вопль.