Рысь в мешке

Нет, я не верю, что это человек. Пухлая сплющенная рожица странного цвета и размером с мою ладонь торчит из молочного цвета кулька с принтом каких-то тюльпанов… Чуть больше буханки хлеба! И шевелится. Жутко шевелится — будто все венки пульсируют под полупрозрачной кожей, маленькие липкие веки сжимаются-разжимаются, рот причмокивает что-то, выпуская пузырьки слюней… Даже смотреть на это существо вблизи страшно, что уж говорить про касания. Зато Алинка прямо в щеку тычет своим малиновым ноготком, хочется прямо за руку оттащить! Но я в ступоре. Просто наблюдаю, как это круглое без внятных черт лицо морщится и открывает на пару секунд глазёнки, что будто и без зрачков, просто глухие серо-голубые круги. Издаёт звук — что-то среднее между икотой, кашлем и смехом… — Мама, а я собрал тр-р-рактор! — Тёма перебивает неловкое любование страшненьким младенцем, тянет Диану за руку… Девушка беспечно вручает свёрток моей бешеной сестре и отходит, что-то устало бормоча мелкому, а я уже готов этого трёхдневного человеческого головастика от лап моего чудища спасать — встаю для страховки рядом. — Фунь, ну смотри! Какая она шла-а-а-аденькая… — Алина чуть ли не облизывается, блин, как на плюшку с посыпкой… Хотя реально ведь похоже. — Привет-приве-е-ет… Меня тоже хотели Сашей назвать. Точнее, Шурой… Диана возвращается с монстром-франкенштейном из лего и других конструкторов — не помню уже, как мы эти цветные детальки разного размера с несовпадающими пазами друг к другу пришпандорили, и выменивает на него младенца у Алинки обратно. — А это не одно и то же? — Одно так-то, но вот дедуля… Начинает рассказывать нашу семейную историю, уходя за хозяйкой дома на кухню. А я так и не отвисаю. Окидываю взглядом такого же охеревшего Эдика, который с нечитаемым выражением лица держит в руке новенький микроскопического размера костюмчик и глядит не в окно, а в даль, сквозь многоэтажку напротив. Он Диану из роддома и забрал, чтоб всё-таки дозвонившийся и приглашённый посмотреть на дочь Валера там сильно не развыёбывался. Стоит теперь в такой задумчивости, будто ему это чудо выращивать, качать ночами напролёт и кормить из бутылочки… Это мне больше волноваться надо — я тут, походу, за отца теперь буду, раз мать вернулась. Но решаю не мешать медитировать и оставляю его одного. — Данечка, у нас же в жизни такой чистоты не было! Ты хоть спал тут? — Диана удивлённо-подозрительно оглядывает чистенькие кухонные шкафчики с окошками, блестящие плиту и мойку, где на первой уже появилась пара желтоватых капель масла после завтрака, а на второй — свежие разводы от воды. — Когда успевал убираться-то? — Это Саша! — снова мелкий вклинивается, прыгая возле холодильника, отрывается от перемещения букв-магнитиков, сложенных до этого в слово «МУР» около примагниченного с помощью «К» и «О» за лапы плюшевого кота. В жуткой какой-то распятой позе примагниченного, хотя у меня ассоциации не с библейским, а с БДСМ-ным… — Мы вместе мыли кр-р-ран! — А я случайно йогурт пролила и чёт увлеклась, когда вытирала… Лекцию слушала ещё к экзамену. — Алинка, что девушку сегодня видит только второй раз, неловко ковыряет скол на керамическом краешке чашки. — Короче, даже холодильник теперь у вас чистый. — Молодцы какие… Вернувшаяся хозяйка продолжает озираться, прижимая трёхдневную Сашу к груди, а чудище с мелким под тихую музыку из телика берётся пританцовывать, поднимая его за руки и практически отрывая от пола. Даня какой-то… смурной. То ли так растерян появлением нового члена семьи, то ли просто уставший — с консультации приехал, сессия у них завтра начнётся. Сидит на табуретке, подняв на неё же целиком одну ногу и уместив остренький подбородок на коленке, натянуто улыбается какой-то ещё Дианиной похвале. А мне нормально. Хорошо даже, кажется. Какое-то второе дыхание открылось или привык просто, хотя беготни всё больше и больше: в салоне предновогодние акции оформляем и собираемся вешать на крыльце восьмиметровую уличную гирлянду, дома подарки всем потихоньку присматриваю и часть уже жду, заказанные, ищу матери билеты всю неделю, потому что определиться не может, брать отца с собой или нет — он вроде окончательно восстановился и врачи летать разрешили, но она всё равно переживает. И вот домашний быт под слоями всех этих дел уже автоматизировался до незаметного, не задумываясь теперь и готовлю, и убираю. Задумываться-то некогда. Было некогда… — Фунь, ты же меня отвезёшь? — Алинка отвлекает, прямо в ухо жужжит. И Рысик следом за ней, встрепенувшись, вопросительно хлопает ресницами. К Диане на все праздники скольки-то-там-юродная сестра приедет — и отмечать, и помогать с новорожденной, так что нам с ним типа отпуск выдали. Точнее, меня эта молодая мать вообще насильно отдыхать выгнала, после того как часа полтора благодорила словами и причитала, что больше благодарить нечем… Сошлись на поощрении в виде борща. — Отвезу, — отвечаю, — мы ведь домой тоже. — А с экзамена завтра заберёшь? Пожа-а-алуйста… — ноет уже заранее, я ведь даже не отказал! И предсказывает родившийся вопрос: — Гоша не может, у него корпоратив. — Во сколько? — Я откуда, блин, знаю? У нас там препод на замене тоже на замене… С десяти перенесли на двенадцать, но ещё по группам разделили, я во второй, значит к полвторому пойду… Короче, к трём где-то приезжай. — А у тебя во сколько? — поворачиваюсь к Дане. — У нас всё так же… Тоже перенесли и я тоже во второй. — Ладно, постараюсь. Мне к Сане ещё надо, а он в два только вернётся… Разобраться, на кого из нас долг пришёл — опять где-то перепутались. — Перепутались? — сонно включается Диана. Поясняю со вздохом: — Мы оба Соколовы А. А. — Ужас какой… Прощаюсь со всеми, чуть ли не силой Алинку с Тёмой разнимаю, везу её домой. А потом решаем с Рысиком не заезжать в магазин и сразу к себе во двор заворачиваем… На улице даже после заката светло. И опасно — дождь вчера прошёл, покрыл все поверхности блестящей, отражающей любые возможные огни ледяной коркой, а сегодня жалкие полторы снежинки сверху упало. Красиво переливается, конечно, всё будто в маленьких кристалликах, но вот риска поломать, поскользнувшись, конечности эта красота как-то нихера не убавляет. Хорошо хоть у подъезда порубили и посыпали… Хотя песком, не реагентами, и даже мелькает мысль, что лучше с риском эти три метра пропозлти, чем дома потом всё это вымывать. Поднимаемся ко мне, как обычно, по лестнице, разбредаемся по разным комнатам и доделываем свои дела: Даня готовится к экзамену и параллельно дописывает какой-то свой рекламный заказ, я тоже про вторую работу вспоминаю и документы по шаблонам раскидываю, составляю список, какие и где заключения для суда клиенту собирать… Встречаемся на кухне уже в десять и обнаруживаем отсутствие зелёного чая, поэтому чёрный Рысику посильнее разбавляю — с шоколадкой ореховой пойдёт. Сидим в тишине и синем полумраке, только светильник-полукруг над плитой подсвечивает контуры тел и каёмки посуды. Задумчиво смотрю на моего прекрасного юношу: вялый до сих пор, молчаливый и тоже как будто о чём-то размышляющий. Из-за учёбы, может, переживает? Первая сессия всё-таки, я сам, помню, пиздец нервничал… Как вчера было. — Даня, — тяну к нему руки, но реакции полный ноль. Так и грызёт печенье, прожилки на деревянной столешнице считает. — Дань? Медленно поднимает личико, фокусируется на мне сонно: — М? — Ты спать хочешь? — уточняю неизвестно зачем. Видно же даже с недостатком освещения, как глаза зелёные слипаются. — Пойдём, может? — Угу… — У вас после завтрашнего сколько ещё экзаменов до Нового года? — Один ещё… Двадцать девятого. Остальные после. — Хорошо, неделю можно отдыхать. Ты как вообще? — Не знаю… Странно. — неопределённо смотрит перед собой теперь, куда-то сквозь пространство, сквозь синюю солонку с красной перечницей и сквозь меня. — А ты? — Нормально… — пожимаю плечами. Тоже охереть уставший, но в остальном, походу, всё сейчас и правда заебись. Приятно. Наконец получается плыть по этому течению, бурному и естественному, и не переворачиваться на первом же маленьком порожке лишь по причине его внезапности или незнакомости… Хотя кучу всего ещё точно надо в спокойной обстановке попереваривать, чтоб понять наверняка, так что добавляю: — Наверно. Надо поваляться немного. Даня понимающе кивает и опускается щекой на свои же локотки, сложенные на столе. Глядит на меня, по-кошачьи медленно моргая, скользит одним рукавом лонгслива по гладкой поверхности и тянет в рот последний кусочек раскрошившегося песочного печенья из коробки. Нести его до спальни, что ли? Не дойдёт же. — Можно тебе массаж сделать? — тихо спрашивает, зевая. Зажмуриваюсь на пару секунд… Чего? Просьба уже привычная, но… Сука, ну какой массаж? Я сижу еле-еле, а он и этого уже не может! — Ага, — выдыхаю смешок, — полежишь на мне огромным тёплым камнем? Ты же прям тут сейчас отрубишься, Дань. — Хочу что-нибудь тебе… Приятное. — Мне очень приятно будет, если ты вот сейчас пойдёшь в душ, завернёшься потом в одеялко и продрыхнешь как минимум восемь часов. Иди. Киваю в сторону, а тон на последнем слове вырывается какой-то строгий, тот, который во время экшенов не выходит… Хотя я и не пытаюсь. Думаю догнать и поцеловать, когда послушно выполняет то, что должно было быть не приказом и даже не просьбой, а советом — не хочу я его режим контролировать, сам не маленький, но будто примагничиваюсь к своему родному стулу. Да и всё равно ведь ляжем вместе. Лере пишу, вспомнив, что надо завтра иглы забрать, мою по новой привычке посуду, хотя раньше всегда забивал и оставлял на утро… Как-то даже радуюсь этой выработавшейся дисциплине — полезно, надо только перенаправить в какое-то нужное русло потом, не запустить в праздники. — Саша… — Даня босиком шлёпает в одном полотенце на бёдрах, в капельках весь и с мокрыми торчащими в разные стороны кончиками волос. Останавливается передо мной в проходе. — Я… Ты тоже в душ пойдёшь? — Пойду. — Можно с тобой? — Можно, но не нужно. — чмокаю в сырой лоб этого неугомонного котёнка. — Рысь, ну правда, иди спи. Я быстро ополоснусь и тоже лягу. Сам шагаю в ванную. Реально просто обливаюсь водой, глядя на своё перекошенное отражение в душевой лейке, чищу зубы прям там, не вылезая, и наскоро обтираюсь большим белым махровым полотенцем с вышитой по периметру лавандой… Иду свет везде выключать, дверь проверяю и наконец добираюсь до спальни, радостно плюхаясь на кровать так, что повернутая ко мне спиной фигурка на второй половине подлетает. Почему-то полностью голая, сука, фигурка! Замечаю, когда кусочек зелёного одеяла с неё от моего приземления спадает… — Не замёрзнешь так, котёнок? — сминаю одну маленькую ягодичку, упираясь улыбкой во влажную шею. И обратно одеяло на нас обоих накидываю — охереть соблазнительный, конечно, вид, но сон сейчас явно важнее. Об этом и говорю: — Я бы с удовольствием тебя ещё где-нибудь потрогал, но давай лучше выспимся, ладно? Тыкаю лампу на тумбочке, и остатки энергии будто выключаются вместе со светом. — Ладно… — Даня жмётся ко мне ближе всем телом, выгибается и явно специально пытается задеть пониже. Ну что это такое, блин? Сейчас вот ему приспичило, когда оба еле шевелимся? Охереть непредсказуемое либидо… Но проворонить его редкие приставания я никак не могу: сдаюсь и сам веду ладонью по жёсткому боку вниз, сжимаю, когда рёбра заканчиваются, царапаю тазовую косточку, глажу тёплое бедро, где среди мягких волосков прячутся мурашки. Меняю траекторию и пытаюсь пролезть к животу, целуя и покусывая плечико в бледных, невидимых в темноте точках, но Рысик перехватывает мою руку и тянет выше. Выше так выше… Я совсем не против погладить напряжённый пресс, пересчитать ещё раз неровности грудной клетки, поиграть с чувствительными сосками. Штангу недавно заменили на поменьше, очень красиво, но особо увлекаться по-прежнему не стоит, так что сжимаю между подушечками в основном левый… И что-то не так. Реакция слабая: сопит только, будто расслабиться не может. Слишком уставший, может? Или кажется просто. Мне-то приятно, разумеется, давно уже всё в штанах стоит… Хотя скорее лежит, удобно устроившись прямо меж его двух половинок. Двигаю бёдрами — просто трусь, прижимаясь, снова бегу пальцами по любимому тельцу ниже… И опять ловит! Не пускает. Не понимаю, играется или нет? Вытягиваю кое-как вторую руку, на которой, согнутой под головой, всё это время лежал, просовываю под чужую шею и перехватываю ей Данину непослушную кисть, переплетая пальцы. Не вырывается. Значит так и хотел, походу. Продолжаю касаться губами шейных позвонков, тереться носом и только собираюсь добраться уже, блин, наконец до его члена, как снова отвлекает — возится, пропихивая под собой свободную конечность назад, чуть отстраняется и обхватывает мой стояк. Одновременно как-то ещё не пробовали, самое время — быстрее выйдет, но… Сука, не запутаться бы тут. Сложная какая-то поза… И не видно ещё нихера! Пытаюсь на ощупь сориентироваться, в голове картинку прикинуть: это мы лежим друг за дружкой на боку, он нижнюю лапку назад вывернул и меня гладит, а я свою под голову ему просунул и вторую его держу… Чёрт ногу сломит. — Дань, повернись… — прошу, потому что самому двигаться или его двигать страшно — потяну ещё что-нибудь случайно. — Мне так нормально. — отвечает совсем обычным голосом и сжимает мой член сильнее, заставляя шумно выдохнуть в его плечо. Начинает двигаться тем быстрее, чем моя ладонь к его паху подбирается… Так, нет, что-то тут, блять, точно не так! — Стой-стой-стой, — торможу скорее стонами, а не словами. Закидываю ногу на него, чтоб не рыпался, и уже не ползу по телу, а просто и прямо запускаю руку ему между ног. А там нихера. Нет, член его симпатичный никуда не испарился, разумеется, но вот никаким возбуждением и не пахнет! Мягко, сухо и чувствительно, Рысик от моей ладони ещё и уйти пытается… Даже оставляет попытки мне подрочить. Так и лежим, обхватив очень, блять, разные состояния друг друга. Молчим. — Саша… — мяукает первым, тихо-тихо. — Я не… — Ты не хочешь, — не спрашиваю, констатирую факт. — Тогда зачем? — Ты хочешь. — Даня, блин… — распутываю наши тела, вытягиваю все свои руки и перекатываю Рысика к себе, оказавшись на самом краю кровати. — Я всегда хочу, но мне важно, чтоб ты тоже… И мы уже это обсуждали, какого хера вообще? — Я просто… Не знаю… — тушуется, голос даже подрагивает от моего закипания. — Давай спать. — Нет, никакого «спать» теперь, пока не объяснишь. — Я не хочу объяснять. Ну охереть! Опять осознанно в эту ловушку затягивает, где я ничего не могу против его «не хочу». — Хорошо. — пытаюсь успокоиться. И бью его же оружием: — Я тоже не хочу, чтобы ты так делал. Ну или хотя бы спрашивай в следующий раз, я не знаю, предупреждай как-то о своём… желании без желания. — Ладно. — Ладно. — вздыхаю и щупаю тумбочку в поиске выключателя. Зажигаю свет и целую эту расстроенную непонятно чем мордочку — и щёки, и нос, даже бровь. Выбираюсь из постели: — Я пойду попью… Тебе налить? — Можешь одежду из ванной принести? — Холодно всё-таки? — Нет… — Рысик закусывает губу, заметно краснея. — Непривычно просто. И неловко. Хмурюсь, залезаю обратно и вновь сдёргиваю с него одеяло. Прохожусь по талии с нажимом, осматривая от макушки до пяток… Уголки губ от зрелища сами расползаются в стороны: — Я очень не против вот эту всю красоту увидеть утром, не стесняйся. Могу тоже раздеться, хочешь? — Давай.

***

— Да Тема у них не самая пугающая часть биографии, там у любого похлеще найдётся дурь. Не, серьёзно, с сабами водиться — это всегда кот в мешке… — Ага. — фыркаю прямо в чай, и кипяточная пенка паутинкой по чёрной глянцевой глади разлетается. — Или рысь… — Чё? — Саня застывает с пакетиком перед своим ровным лицом, не догоняя. Но отвисает, проморгавшись, и отправляет его в стеклянную кружку, уронив туда же нитку с бумажной биркой. — А, бля, ты про Рысика… Много у него заёбов? — Да как-то… — вспоминаю вчерашнюю ночь. Так и не понял, что это такое было, но вот утро прошло хорошо — помимо приятных голых обжиманий и последующих неуклюжих одеваний друг друга, он потом снова уютно устроился у меня на коленках за завтраком. Обсуждали рандомный нетфликсовский сериал, который на фоне смотрим, и его предстоящий экзамен по социологии. Темы билетов мне перессказывал, пока йогурт жевал и запивал моим не очень крепким чаем. Улыбаюсь этому всему. — Не особо. Он вообще по-моему из вас всех самый адекватный. — Всё. Началось. — Что? Друг уличающе тычет в меня пальцем: — Вот это вот! Ща… — шагает куда-то очень деловито, развязав лямки своего фартука с пальмами только на поясе — за одну шею держится, болтается огромным таким специфическим галстуком. Возвращается через несколько секунд с… зеркалом. — Смотри. Смотрю. Соринку с носа убираю, обнаруживаю и смахиваю какую-то крошку над губой, приглаживаю собранные волосы. Круги под глазами осознанно игнорирую — пройдут за праздники. — Ага, спасибо. — ржу в ответ на очень внимательный и серьёзный выжидающий взгляд. Что я увидеть-то там должен? Третий глаз не вырос, старые тоже оба на месте. — Я и без тебя знаю, что красивый. Мне в «Пятёрочке» на днях какая-то женщина предлагала для бренда рубашек посниматься. Когда помидоры выбирал. — Блять, да все в курсе, что ты карьеру фотомодельную просираешь, я не про это! Рожа у тебя светится. — Ещё бы не светилась, она мне опять какую-то шнягу принесла за два косаря почти… — Кто? — Алинка, кто. Тупит, так и сидя передо мной с круглым на ножке зеркалом. А потом тяжело так вздыхает, как бы намекая на безнадежность случая, падает с кортанов назад, на жопу, и наваливается на серую дверцу кухонного гарнитура: — Да тьфу на тебя. Я к тому, что довольный ходишь, как накуренный! И я понять не могу, тормозить тебя или нет, но даже если б надо было… — От чего? Настороженно обвожу знакомую фигуру взглядом, а Саня прямо в глаза мне пялится своими чёрными угольками. Прикидывает, походу, есть ли смысл объяснять, склонив на бок голову, но через несколько секунд начинает разжёвывать: — Родной. Ты пару месяцев назад хотел в Анадырь съебаться! А щас у тебя, считай, двое пиздюков… Хотя не, третий же теперь и случайная уставшая женщина, из которой он вылез. И ебало при этом, — снова тычет зеркалом, — от счастья трещит! Ладно Эдик с этим спонтанным браком, у него от старости фляга свистит, накрыло кризисом этого… Средних лет! Но тебе-то двадцать пять! Или двадцать четыре?.. Не, я ваще не осуждаю, если тебе реально в кайф это всё, просто… Ну, переживаю малясь. Убедиться хочу, что ты понимаешь, куда летишь. Выгибает бровь вопросительно на мой хмурый взгляд, а потом тянется рукой вверх и не глядя выключает засвистевший чайник на плите… Встаёт, чтобы заварить себе тоже. А я, наблюдая, как рывками вылавливает намокший язычок пакетика из кипятка, выдаю вместо ответа давно мучивший вопрос: — Нахера тебе два чайника? — Да я сам не ебу… Прошлый электрический когда сдох, достал вот, — указывает на тот, что на конфорке, — потом купил новый, а убирать лень. Чередую по настроению, пока этот, — так и не перешли они, походу, к именам со Славиком, — к родне свалил. Уберу потом, его бесит. Хмыкаю, смотрю зачем-то в свою кружку, потом в Санину, чтоб понять, есть ли какие-то визуальные отличия… Мне раньше с плиты казалось вкуснее. И щелчок, похожий на чайник, в башке раздаётся, когда этот Дурдом садится обратно на пол с кружкой, а сказанное им до конца прогружается. — Погоди, какой брак у Эдика? Он вдруг напуганно застывает, предусмотрительно ставит посуду на пол, а затем… — Ой, бля-я-я… — ноет в ладони, трёт лицо и страдальчески запрокидывает голову. — Всё-таки пропизделся. Похуй, — отмахивается сам себе, — и так бы рассказал… Короче, они с этой… Как её, Диана? Расписались ещё в ноябре. Он поэтому на днюхе у меня не был. — Чего, блять? — а я всё-таки давлюсь своим напитком. Пытался успеть проглотить, но жидкость в горле со мной за компанию застывает. — А от меня вы это какого хера скрываете? — Да не от тебя — от Рысика! — закатывает глаза. — Она его… Эдика-уже-вряд-ли-педика просила тебе не говорить, чтобы ты ему не сказал. Сами хотят потом… Так что молчи! — Пиздец. Только и могу выдавить, когда всё встаёт на свои места. Мог бы догадаться… — Ещё какой! Ладно, собирайся давай, Добрый, я тоже ща пойду… Гляжу на время: реально пора. Оставляю в раковине кружку, тяну отрицающему существование стульев другу руку, чтоб сразу и поднять его, и попрощаться. — Сань… — оборачиваюсь уже в прихожей, накинув капюшон худи, пока шарф наматываю. Снимаю с вешалки своё огромное чёрное пальто… Сука, удивляюсь ещё, что фоткаться предлагают. Надо пуховик купить. — Хер знает, куда я лечу, но мне пока нормально. Даже хорошо. Правда. Накроет — приду, знаешь же. — Знаю, всё, я спокоен. Давай, короче… Лифт занят, поэтому сбегаю пешком. Выхожу и минут десять в машине жду, когда прогреется — совсем зима: минус двадцать почти, снегопад нормальный зарядил с ночи, дороги от сугробов сузились и всё вокруг искрится. К Новому году в самый раз погодка, десять дней осталось. Вот бы ещё после него это всё сразу растаяло, а то до апреля же, сука, мучаться… Движение из-за осадков и гололёда под ними замедляется даже вне пробок, так что вместо двадцати минут добираюсь до универа все сорок. Даня с Алиной, укутанные с ног до головы, уже ждут. Смешно по кругу бегают, разбираясь, кто куда сегодня садится, на цу-е-фа решают зарубиться, и чудище моё, походу, проигрывает — залетает назад, недовольно пыхтя. — Лина, блин… — вяло возмущаюсь. — А ногами постучать? Рысик, слыша это, застывает, разворачивается и отряхивает ботинки, а сестра только отмахивается рукой в полосатой перчатке-варежке: — У меня не налипло! Блин!!! — всё-таки открывает дверцу и пищит, выскакивая наружу: — Ключ сдать забыла, я щас! Вздыхаю. Смотрю на Даню. Нахмуренный какой-то сидит, хоть и тоже поворачивается. Брови с ресницами оттаивают от инея, поблескивая от влаги, и могу не поймать пальцем капельку. В рот зачем-то тяну. — Рысь? — зову по-привычке, хотя зелёные глаза прямо перед лицом светятся. — Во-первых ты сейчас охерительно красивый, щёчки особенно. Розовые. — тыкаю пальцем в одну, холодную, и вижу слабенькую улыбку. — Во-вторых… Ты не против, если мы сейчас приедем, пожрём и завалимся что-нибудь смотреть до вечера? Я не могу больше функционировать. Обещал ему дотворк показать и научить, даже кожу нормальную купил… — Да, хорошо. Я тоже устал. — берёт меня за руку и пересчитывает костяшки, касаясь каждой по-очереди. Поднимает взгляд, когда убеждается, что всё на месте: — Ты тоже красивый… Как будто светишься. Сука, опять! Вроде с витамином С эта сыворотка для «природного сияния», не с фосфором… Ну неужели у меня действительно настолько ебало внутреннее состояние отражает? Даже сквозь слой усталости видно радость. Радость, что уже взял Дане ноут на день рождения, который в начале января. И остальные подарки почти все забрал и дома попрятал, сижу, едва ли ладошки не потираю… Хочется прямо сегодня что-нибудь вручить. — Всё, поехали! — чудище громко возвращается. Стягивает с кистей эти полосатые гибриды на пуговицах, зелёную шапку снимает, поправляет побелевшие от дыхания на морозе волосы возле румяного лица. — Даня, у вас же тоже подменяла… Как её там, которая с карешкой рыжей? Она к вам уходила? — Наверно… Алла Егоровна? — Алла, да! У нас вроде лысый должен был быть, который у третьего курса семинары ведёт… Он, по-моему, ногу сломал. Тараторит что-то и маячит туда-сюда, отвлекает мельтишением в зеркале. Высаживаю во дворе, напоминаю, чтоб матери отзвонилась и про билеты узнала, Гоше привет передаю… Непривычно теперь к себе домой отсюда ехать. Перестройка у меня началась: и дома чуть вторую кашу поменьше не заварил случайно, в магазине едва пачку мармелада мелкому не взял, уже на кассе понял… И Лера интересовалась, где он — в салон брал на неделе пару раз, играла с ним там во что-то, давала свои татуихи тенями для глаз раскрашивать. Но не сильно это ощущение сбивает, даже наоборот. Жизнь так чувствуется. Заходим в квартиру, и Рысик опять чудит — набрасывается сразу, обнимает крепко-крепко, всем телом прижимается, будто хочет, чтоб мы срослись. Руки шуршат по его тёмно-серому пуховику, где мокрые пятна от снега прямо на глазах светлеют, подсыхая, а нос и губы утыкаются в вязаную синюю шапку. Вдыхаю с упоением запах сырой шерсти, хоть и знаю, что от ниток потом отплёвываться придётся. Внутри — и в груди, и в квартире — очень тепло, мурашки по телу волнами пробегаются, покалывают согревающиеся кисти. Лампочка ещё перегорела в двойном светильнике у двери, но и это, блять, радует: уставшим глазам так в самый раз. — Чего ты, котёнок? — спрашиваю, когда после первой же моей попытки оторваться он тянется обратно. Нет, я не против так в обнимку прям до воскресенья проходить, но не в пальто же… — Ничего. — отходит и молча раздевается, сканируя меня взглядом. Снова какой-то загадочный. — А ты чай зелёный купил? Явно отвлекает внимание. Знает же, я же фотку, сука, из супермаркета кидал, чтоб он выбрал. Но поддаюсь: — Купил. Ты чайник поставь, кстати, я в душ пока. Что на ужин хочешь? — Не знаю… Мне без разницы. Могу картошку пожарить, если ты сильно устал. — Давай. — чмокаю в макушку. — Я думал пельмени сварить, но реально сил уже нет… Заворачиваю в ванную, даже не взяв чистые шмотки, раздеваюсь и настраиваю воду, разглядывая отскакивающие от моей руки брызги. Встаю прямо под душ. Волосы тяжелеют от воды, расправляются и темнеют, а я прочёсываю их пальцами, чтоб намокли целиком и шампунь лучше пенился, выдавливаю его в ладонь… — Саша? Сука, чуть не поскальзываюсь — за стену хватаюсь этой же рукой и вся мыльная жижа с запахом мужицкой свежести разлетается ошмётками по акриловым бортикам ванны. — Блять! — ругаюсь, выглядывая из-за шторки, но нахмуренные брови сами возвращаются на место, когда вижу этого котёнка: топчется, ручки к груди поднял и теребит, смотрит такими большими зелёными глазами, как… Вот он на кота из «Шрека» похож, даже не стараясь! — Не пугай так. Ты чего? — Прости… Можно к тебе? Вспоминаю, что вчера просился… До сих пор хочет? — Залезай. — на всякий случай убираю все банки с бортика, пока стягивает уже домашнюю одежду, а когда забирается — прижимаю его сухое тельце к своему мокрому и разворачиваю под струи воды тоже. — Не горячо? — смотрю, как понуро мотает головой и растираю плечи руками. Нет, явно он не полапаться пришёл. — Рысь, что-то случилось? — Картошки нет. Ага. Вот из-за этого такой потерянный, страдает от отсутствия в доме страшненьких земельных плодов. Глаза хочется закатить, знаю же, что он прекрасно понял вопрос. — Похер, что-нибудь другое найдём. — глажу по голове, где на волнистые волосы редкие капельки прилетают и остаются, нанизываются как бисеренки. Но с темы всё же не даю соскочить: — А грустишь почему? — Я не грущу, просто… — смотрит в глаза, но выдерживает всего пару секунд: отворачивается и начинает водить по моей груди пальцем и расталкивать стекающие с волос прозрачные струйки. — Не знаю. Ты так много делаешь и… я не знаю, как бы справился вообще, если бы мы не… Я ничего не могу тебе дать. Сука, ну опять двадцать пять! Хоть понимаю теперь, в кого он такой — сестра его тоже помощь принимает со скрипом. Рысины, блин. Связался на свою голову… Ну и вчерашнее теперь на место встаёт: — И ты поэтому пытаешься предложить… себя? — Да. И мне плохо, что ты… ты так устаёшь, хотя тебе вообще не обязательно было со мной… Помогать мне. И столько всего делать сразу. И я понимаю, что я в комплекте иду со всем этим, со всеми проблемами, и что если ты не хочешь больше в этом быть, то и со мной не хочешь… — Так, стоп. — перебиваю и заставляю поднять лицо, прямо рукой на себя направляю, чтоб посмотрел. Как-то меня выбешивает уже это всеобщее переживание, что я не потяну. — Дань, я в состоянии пока оценивать свои силы и решать, готов ли взваливать на себя чужие проблемы. Не надо за меня делать выводы. Ты с чего вообще взял, что я не хочу? — Не знаю, ты… Ты так радуешься всегда, что мы сюда едем. Что больше не надо хотя бы несколько дней делать всё, что должен делать на самом деле я. — Да я не этому радуюсь! Ты дурак, блин, мелкий… — силы реально на исходе, так что опускаюсь на дно ванны, потянув Рысика за собой, скольжу со скрипом назад и усаживаю нас обоих так, чтоб вода лилась на ноги. Мои согнутые и его вытянутые. — Я правда устаю сейчас каждый день, но мне… нравится. Это первая зима со школы, наверно, когда с ноября в лютую апатию не проваливаюсь. Мне надо, походу, немного заёбываться, и не хватало вот этого… — кручу рукой в воздухе, вспоминая слово… Но мозг тоже отказывает, так что формулирую своими словами: — Заботиться о ком-то. И мне хорошо сейчас. Не из-за того, что удалось взять перерыв, а из-за того, что это всего лишь перерыв. Ещё и такой приятный — с тобой. Вода шумит, и этот звук почему-то делает моё признание более отчётливым, чем если бы оно прозвучало в тишине. Да и признание больше самому себе — не хотел до последнего доставать эту тоску по… детству? По подростковым годам, скорее. Когда и мозги уже какие-никакие появились, и сестра уже относительной самостоятельностью обзавелась. Нравилось мне её из школы со второй смены забирать, с горки катать и макаронами кормить с котлетами, как Тёму недавно — она такая же тихая была и не вредная лет до двенадцати. — Диана, по-моему, с Эдиком всё-таки встречается… — выдаёт Даня спустя пару минут молчания. Изо всех сил пытаюсь не заржать: — Ага, скажи ещё — замуж вышла… — Что? — Что? Мойся давай, раз пришёл. — тянусь за шампунем, переставленным на угловую полку, и натыкаюсь взглядом на не очень крепкий, но отчетливый чужой стояк… Нахер эти банные процедуры. Провожу совсем рядом по мокрому животу, спускаюсь на бедро, заглядывая в поплывшее личико. Не могу сдержаться, смеюсь на ушко: — Вот сейчас я очень не против получить какую-нибудь благодарность за свои труды… — слышу рваный выдох. Прямо на глазах подрагивает и твердеет от моих слов, так что пробегаюсь двумя пальцами по нежной плоти, сдвигаю вниз медленно, обнажая головку полностью, обвожу все венки. — А вообще потемачить хочется... Что думаешь? Рысик улыбается: — А свечи остались? — Остались. И появились ещё верёвочки и наручники, хотел на Новый год тебе подарить… бонусом. — К чему? — К чему-то. — сжимаю крепче и начинаю двигаться, пока неспешно. Ужасно хочется отнести его в кровать прямо так, не вытираясь, чтобы слизывать с тела все капельки, пока медленно и долго ласкаю, а новые бы в процессе щекотали, срываясь с волос… И внезапно догоняю, что мне, вообще-то, ничего и не мешает — мы наконец-то дома только вдвоём. Так что останавливаюсь и руку убираю. — Не скажу пока. И по шкафам не ройся! — По шкафам? Поднимаюсь, тяну любимое тельце следом и вплотную прижимаю к себе, чтобы снова развернуться — тесно, иначе не разойдёшься. Выключаю душ, параллельно рассказывая: — Я так в детстве всё проверял, когда нашёл у матери в пакете с работы чек от железной дороги, которую мне, оказывается, нихера не Дед Мороз подарил. — выбираюсь из ванны и сам цепляю его лапки за свои плечи, чтобы поднять на руки. — Мне лет шесть было. Начал что-то подозревать и на следующий год чудом сотрясение не заработал, когда хотел на антресоли порыскать — родители всегда туда подарки для родни клали, стулья друг на друга поставил… И реально нашёл набор с черепашками ниндзя, про который писал в письме этому волшебному деду.

***

— Ай… — Даня тихо пищит в подушку, когда затягиваю верёвку. Она, продетая в карабины ремешков на лодыжках, растягивает ровные ножки в стороны слишком сильно — мышцы снова дрожат от напряжения в попытках не выпрямлять колени, пальцы сжимаются. — Сейчас ослаблю чуть-чуть. — целую в пятку, от чего вздрагивает всем телом сразу и последние, не высохшие ещё капли воды на спине блестят от движения. — Больно? — Да, немного… — Вот так лучше? — увеличиваю петлю немного и сдвигаю узел ниже к концу, но Рысик положения не меняет, опасаясь, походу, новой рези в связках. Успокаивающе глажу по жёсткой икре, но устаю уже с этим возиться… Так что следом похлопываю: — Расслабь лапки, блин! Слушается, вытягивает ноги и пытается свести… Вот теперь всё как надо. Пятнадцать минут почти ушло! Кто вообще, сука, знал, что к кровати нормально привязать — чтоб и не слабо, и не больно зафиксировать в открытой позе — так сложно? — Теперь нормально… — утверждает работу, продолжая слабо чертыхаться. То ли убедиться хочет, то ли прочувствовать ограничение и покайфовать. И только собираюсь наконец разогнуться, как добавляет: — Вроде. Выдыхаю сквозь зубы, падаю рядом с ним на край и быстро собираю волнистые шоколадного цвета волосы в кулак, чтоб оторвать за них его личико от постели: — Так «нормально» или «вроде»? — шепчу раздражённо — надо было распорку вместо верёвок покупать! Всё равно на качественные долгие обвязки терпения у меня не хватит, походу… Привстаю на локте, перехватываю согнутой рукой за шею и выпускаю пряди из другой ладони, скользя ей с макушки вниз, меж лопаток и по позвонкам, спускаюсь до ямочек на пояснице. Шлёпаю по заднице, едва дотянувшись, и чувствую, как под пальцами на горле прокатывается маленький твёрдый кадык. — Определяйся давай. Продолжать будем? И потерянное настроение снова у обоих зажигается, вспыхивает на той же жаркой ноте, на которой и потухло. — Да… — Рысик сдавленно шепчет и бегает по мне всё менее осознанным с каждой секундой взглядом, а затем и вовсе его отводит. Облизывает пересохшие розовые губы, когда отпускаю шею, и открывает рот сначала почти без звука, но потом… — Господин. Едва слышно. Тихо и себе под нос произносит, а я так и застываю пятёрнёй у него на копчике — охереваю. Долго охереваю. И хочется сначала сказать, что не обязательно, сука, так — меня вообще от этого слова обычно корёжит… Но густое, вязкое и горячее возбуждение, которое в ступоре застыло и застряло где-то в животе, ни с того ни с сего начинает обжигающе там же плескаться. Невыносимо, как-то даже пугающе сильно заходит мне такое из его уст. Пиздец как пошло звучит, но не наигранно. — Тебе нравится с обращениями? — решаю всё же уточнить, когда отвисаю. И в голосе мой лёгкий ахер тоже проскакивает, Даня краснеет — по крайней мере ушки, лицо не вижу. Кивает куда-то в кровать и сжимает зелёное в тёмных отпечатках мокрого тела одеяло. Хочу услышать ещё, подползаю снова выше и поворачиваю розовую мордашку к себе за подбородок: — Ручки тоже связать? Сжимает губы, не решаясь произнести настолько лично. Умоляюще смотрит потемневшими, болотными глазами, загнанно быстро дышит и ждёт чего-то. Пробует просто кивнуть, после чего прикрывает глаза на пару секунд и с очень сладким отчаянием поднимает веки, осознавая, что нихера не прокатило: я продолжаю испытующе смотреть, ещё и наслаждаюсь этими метаниями. Сжаливаюсь, осознавая, что длинная пауза ему только усложняет задачу, помогаю вопросительным «м?»… — Д-да, Господин. — произносит на этот раз прямо в глаза. Блять. Слишком вкусно. Реально хочется на этом вот и закончить, просто покусать его тихонечко за особо аппетитные места, расцеловать повсюду, каждую веснушку, и заставить кончить. Связываю руки за спиной той же чёрной верёвкой, раз уж кожаные регулируемые наручники на ногах, опускаюсь на корточки возле кровати и рассматриваю. Вид охерительный. Круче, чем в голове представлялось: Рысик лежит на животе, не может даже голову без труда повернуть в другую сторону — приподняться выйдет за счёт одного только пресса, не обопрёшься. И ножки не сведёшь, даже колени. И его тоже явно от этого ведёт, заметно. Вроде просто спокойно лежит, но куча маленьких вещей выдаёт: от дыхания до рельефа мышц, который непроизвольно проступает от натяжения этих пут. Намеренного натяжения. Блять, обязательно надо купить распорку! Чтобы просто так иногда связывать, когда захочется — перед сном любоваться, например. И волны волос ещё снова ему мешаются, падают на лицо и на блестящие глазки, никак не убрать. Помогаю сам и наконец целую в этой неудобной позе, склонив параллельно кровати голову. — Свечи или ремень? — даю выбор не практики, а последовательности. Долго обрабатывает, уже всё, реально от одних верёвочек улетает… Да я и сам уже лишь одной ногой в реальности. Даже ведь не трогаю его ещё, сука, просто смотрю! — Ремень… — выдыхает и расслабляет шею, бухаясь щекой на одеяло. Весь обмякает, приготовившись, но вспоминает потом то, что у меня самого уже из головы вылетело: — Господин… Поднимаюсь на ноги, беру и пропихиваю ему под бёдра свою подушку — хотел вообще-то с дивана притащить, но не до того. Оборачиваюсь. И понимаю, что ремень-то в моих штанах… А штаны в ванной. А ванная сейчас как-то непозволительно далеко, даже думать, блять, не хочу о том, что надо преодолеть эти несколько метров. Хорошо хоть свечи и зажигалку с кухни заранее принёс… И полотенца с ножницами. Взгляд с них скачет на шкаф, и заторможенные мозги доводят до мысли про тоуз… Так ни разу и не пользовались ни им, ни плёткой. Чем не ремень? Достаю. Глажу раздвоенным кожаным языком по бледным ягодицам, оставляю на них и заглядываю в лицо снова: — Посчитаешь? — Да, Гос… — совсем заторможенный — секунд через пять только замечает, что я близко, распахивает от неожиданности стеклянные глаза. — Господин… И вскоре уже с каким-то невозможным полу-стоном выдыхает «один», а мой член наливается кровью так же стремительно, как и красная полоса от удара. Сука… Вот вроде попросил посчитать, чтобы в спейс мы оба не ушли, а теперь боюсь от возбуждения концентрацию потерять. Правда боюсь, так что добиваю до пяти и… — Перерыв. — выдыхаю и перебираюсь в изголовье кровати полностью, ставлю колени по обе стороны от его головы, радуясь, что он ближе к нижней спинке и места тут достаточно — перевязывать не придётся. Рысик непонимающе наблюдает, но не может из такого положения посмотреть высоко, в лицо… Да и до члена так не достанет, руки развязать надо всё-таки. — Сделай мне приятно. Стонет довольно, когда освобождаю запястья лишь для того, чтоб дать возможность приподняться на локтях до уровня головки, обхватывает её с нетерпением сразу. И я от такого рвения в полном восторге — не хочу даже никаких игр с пощёчинами и плевками, просто, чтоб быстро мне отсосал, проглотил всё и продолжил вскрикивать от шлепков уже без счёта, когда вновь свяжу и отберу возможность даже вытереть рот. Да и горящие ягодицы ему сейчас явно ощущений и так добавляют… Кончаю, когда упрямо пытается насадиться глубже и несильно давится пару раз… Забираю свои слова по поводу этих звуков обратно — целиком пробирает. Выдавливаю последние капли ему на язык, порнушно стучу по губам и размазываю перемешанную со слюнями сперму. Ноги подкашиваются… Вроде физическая разрядка есть, но какой-то ебанутый вихрь внутри так и не унимается, лишь замедляется немного. — Умница, — глажу по голове и спускаюсь обратно на пол, чтобы… Хотел поцеловать, но скорее облизываю его опухшие губы и проникаю языком в рот. Быстро перетягиваю запястья снова, беру тоуз, что конрастной чёрной полосой лежит на разведенных Даниных бёдрах, опускаю без замаха. — Продолжим? — Да… Больше не Господин я, походу, но решаю забить — вообще не принципиально. И обозначаю на всякий случай: — Можешь не считать. Звук от удара кожи о кожу завораживает. Всё завораживает: резкие громкие выдохи, всхлипы, сжимающиеся в замок пальцы и непроизвольные рывки ногами, вспухающий на маленьких упругих половинках румянец. Всё красиво. Красиво и неизвестно сколько продолжается — прихожу в себя, когда Даня практически перестаёт вздрагивать и все его оханья звучат одинаково. Летает. Шлёпаю ещё некоторое время слабо и ритмично, чтобы дать ему подольше побыть в этом трансе, щекочу раздвоенным концом, а вернуть его с небес на землю решаю чисто-символическим хлопком по яичкам. Очень уж соблазнительно лежат на полосатой наволочке под бёдрами, не могу удержаться. Обхватываю их ладонью, отложив инструмент, ныряю глубже и глажу умеренно твёрдый член. А Рысик… кончает. Незапланированно, блять, берёт и кончает — выгибается, вжимаясь в мою руку и подушку, втягивает, напрягая, равномерно красные ягодицы, стонет и задыхается. Потрясающий котёнок, просто пиздец! Не могу смотреть. Наклоняюсь и целую везде, сам за собой не успевая — собственные же волосы в рот лезут, поднимаюсь губами от попы до веснушек на плечах, прикусываю шейку сзади. — Охуенный просто… — только и могу выдохнуть на ухо, выискав его в волнистых спутанных прядях, будто сам второй оргазм ловлю. — Слышишь? Безумно красивый, так тебя люблю… Рысь? Нормально? — Да… — прячет, какого-то хера, довольное личико в одеяле, когда в щёки губами не глядя тычусь. Бубнит туда неразборчиво: — Хорошо… — Хорошо. Добиваюсь всё-таки одного внятного поцелуя в губы, хотя сам свои от улыбки тоже расслабить никак не могу, развязываю запястья, а верёвку в ногах просто разрезаю, зацепив взглядом свечи рядом с ножницами. — А ещё хочешь? — показываю ему, перевернувшемуся на спину, красный столбик. И уверен, что у нас обоих рисуется та картинка, которую я описывал, когда видос ему снимал: как лью горячий воск, а он сам подставляется. Даня задумчиво мнёт мою руку со свечой, рассматривает её и хмурится. Пойму, если не захочет — сейчас острее ощущаться будет, больнее, наверно, сразу после… — Да. — очень однозначно соглашается, даже кивает. Добавляет всё ещё стеснительно и снизив громкость: — Господин. И действительно тоже всё помнит: подхватывает себя под коленки, почти пополам складывается, подставляя заднюю поверхность бёдер. Поджигаю фитиль и, пока греется, долго глажу нежную кожу там, где собираюсь жалить горячими каплями. Выходит всё как-то… чувственно. Не как в первый раз, по-другому. Очень доверительно: висим оба на грани, где один реакции выдаёт, а второй их читает, не боимся никуда сорваться. Командная работа, взаимная. Даже трогательная. Отвожу свечу выше в последний раз, стоит только Рысику зашипеть, капаю издалека на почти застывшую полу-прозрачной плёнкой лужицу воска среди десятка других — дарю просто приятное тепло. И задуваю. — Блин, подушку новую купить теперь легче… — кидаю взгляд на полосатую поверхность с мокрым пятном в окружении теперь ещё и въевшихся в ткань красных кружочков. И облизываюсь на открывшийся вид… Не бедной наволочки. Дани. В прямом смысле открывшийся: подушка под поясницей, согнутые ножки раздвинуты, блестящий полу-вставший член и ложбинка между пылающими ягодицами очень манят. — Прости… — наклоняется и смотрит сбоку, распознавая… — Я не заметил, что это твоя. Встречается со мной взглядом и отчего-то заливается краской ещё сильнее, хотя куда уже, без того раскраснелся… Хочет свести коленки, но ловлю, не позволяя: — Ты-то чего? Я же сам положил. — шепчу уже в мурашки на бёдрах, двигаюсь куда-то… Куда-то. Пахнет так же охерительно, как выглядит, не могу определиться, отлизать хочу, отсосать или всё сразу. И волнительно немного — я с ним до сих пор обходился только руками, как-то не доходило больше с того неудачного раза до оральных ласк. Даня смотрит немного напуганно, приподняв голову, но сопротивляться уже явно не хочет и вряд ли может. — Расслабься, — целую набухшие яички, упираясь кончиком носа в короткие тёмные волоски, — мне пиздец как нравится, очень сильно, ты такой сладкий. Хочу везде тебя поцеловать. Послушно откидывается назад и зажмуривается, приготовившись, даже смешок пытаюсь сдержать… Но не до смешков становится, когда укладываю его так, смущённо-вомущённого, ещё несколько раз и за руки держу, стоит только скользнуть языком к поджавшемуся отверстию. Успеваю лишь размашисто провести и покружить рядом — вырывается, блин, зажимается от этого своего стыда непроизвольно, так что решаю не мучать. Возвращаюсь к мошонке… Вбираю в рот, вылизываю, втягивая эластичную кожу, целую неровный шов и поднимаюсь к основанию члена. Рукой начинаю помогать, массируя яички, дразню кончиком языка отверстие уретры, от чего Рысик в очередной раз неконтролируемо дёргается, обхватываю губами. Вкусный. Ритм выходит рваный, хоть и пытаюсь как-то контролировать; отрываюсь, когда в пряди на затылке впиваются чужие пальцы и будто бы пытаются оттащить, но, когда смотрю, выдыхаю — от удовольствия он решил меня за волосы подёргать. Ближе к финалу спускаюсь снова ниже, работая только рукой, выцеловываю колечко мышц под новый тревожный писк и довожу дело до конца, наблюдая с улыбкой, как Даня изливается себе на живот, как жадно вздымается его грудная клетка и ловят воздух приоткрытые губы… Целую их снова. Снова и снова, и хочу ещё много-много раз поцеловать. Достаю из-под него подушку, придерживая, чтоб никуда больше не стекло, снимаю наволочку и вытираю результат своих стараний. Расстёгиваю кожаные манжеты с остатками верёвки на ногах… Падаю рядом, наконец вытягиваясь во весь рост, перекатываюсь на бок и обнимаю. Котёнка моего хватает только носом уткнуться мне в плечо и позвать, почти не шевеля губами: — Саша… — М? — Ты говорил про пельмени? — Кушать хочешь? — фыркаю, пытаюсь покрепче к себе прижать, но тоже, оказывается, нихерово так вымотался… И тоже голодный. — Угу. И спать. И спать тоже хочу, но реально ужин бы организовать. И подушку какую-нибудь чистую найти — наволочка эту спасла не сильно… Придётся взять Алинкину ортопедическую, походу, другой нет, Саня со Славиком всегда на этом кирпиче с дивана как-то высыпаются. — Засыпай, если хочешь, — чмокаю в волнистую макушку, — я сварю и тебя разбужу. — Нет… — мотает головой уже почти отрубившись. — Я с то… бой… Ты же… — Ага. Выбираюсь из объятий, укрываю это спящее чудо половиной одеяла — на второй ведь лежит, и просто сижу рядом. Волосы шоколадные до сих пор влажные, темнеют на концах слипшимися закорючками… Как после моря. Надо будет съездить вместе. В феврале, раз на Новый год уже не успеваем.