Рысь в мешке

— Ну и хуйня… — Славик рассматривает сколоченную нами с Саней каким-то летом кормушку для птиц. Решили повесить вот. — Некрасиво. — Мне тоже не нравится. — друг мой, еле сдерживая смех, встаёт рядом и закидывает этому белобрысому бесёнышу руку на плечо. Стоят, пародируют стариков из мема… — Не, ну… Если сверху смотреть… — нависаю над этим архитектурным недоразумением. Я только крышу покатую соорудил из кусков красной фанеры, и она адекватнее всего тут выглядит, ибо сам домик вообще из говна и палок — там и стул разобранный, и старая распиленная оконная рама с торчащими гвоздями, и просто разномастные палки из дровницы. — Да и птицам же похер, откуда жрать. — Блять, они в это, — Слава морщится в сторону поделки, — только помирать залетят. — трёт нос, а потом шмыгает от холода. Я тоже уже подмерзаю, никакого отопления в доме деда нашего Дурдома нет, разумеется, кроме печки, которую топить сейчас — только время отнимать… Поворачивается в сторону Сани: — Ты куда вообще этот морг повесить хочешь? — На рябину! — А, ну можно тогда на бухих воробьёв рассчитывать, забродивших ягод обожрутся… — усмехаюсь, пока перематываю крепление, за которое и будем вешать. Проволокой перематываю — её тут, медной, две огромные катушки, а вот ничего похожего на верёвку не нашлось, кроме старого кабеля. — Будет птичий вытрезвитель. А внутри интересно… В доме, не в кормушке. Приехали убраться к зиме и замки с проводкой проверить, как обычно, а я каждый раз, как первый, все рассматриваю. Здесь, внизу, даже со светом — одной болтающейся под потолком жёлтой лампочкой — жутковато, как-то не внушают доверия стены без отделки в паутине и хрустящий под ногами полосатый ковёр. Одно маленькое окошко у входа блестит, которое вместо глазка, походу, хотя в щели перекошенной, несовпадающей с проёмом двери и так прекрасно всё видно. Печка-буржуйка в углу возле неё, диван, будто из коридора областной поликлиники спизженный — страшненькие жёсткие кожаные сиденья и отдельная спинка, а рядом два старых пустых холодильника и советский стол-раскладушка. Всё. А, ну и ещё квадратик второго этажа в потолке светится, куда крутая тёмная лестница ведёт… Весь имеющийся уют наверху и концентрируется — там и окна большие, и балкончик, и даже обои на стенах. Книжные шкафы, кровать с кованой спинкой, которую Саня хотел себе перевезти по причине, что привязывать к ней удобно, старый письменный стол с бронзовыми кольцевыми ручками на ящичках… И торшер какой-то тоже винтажный. — Джейсевен, ты куда потом? — прямо под руку Саня лезет, чуть не откусываю себе вместо конца жёсткой металлической нити подушечку пальца! — Этого психотика надо на работу отвезти, а мне уже некогда… — Это куда-то рядом с универом Алинкиным? — вспоминаю. Даня же говорил, что Славик кофе там у них пьёт, или что-то такое… — Можно тогда, я как раз за этим чудищем… — Блять, да я сам доеду! — психотик психует. Топает, от чего пожилой палас под ногами совсем на крошки разлетается. — Тут же ходит какой-то автобус… — Он с мая по октябрь ходит, ёбик. — Саня поднимает кормушку — ладно, что-то отдалённо похожее — за проволочные петли. — Зимой только маршрутка в семь утра и в семь вечера. Ты чё опять истеришь? — Да мне вообще похуй! — с выражением орёт напоследок, прежде чем выбежать за дверь. — Сука, может к ней лапки куриные скрутить? — смотрю на наше творение, решив не заострять пока внимания на истериках. — Типа сказочная избушка… — Не, у меня тут соседских жутких бабок хватает, сбегутся ещё… Я одной реально пиздец шугаюсь, она мелкая такая, лет под сто на вид, зелёная уже вся и ссохлась, стоит молча и пялит через забор красными глазёнками навыкат, как я картошку копаю! Её внук, вроде, привозит, мужик тот с газонокосилкой пердящей… Говорил, слепая. — Это не она яблоки ворует? — Которая яблоки пиздит одноглазая… А, не! Одноглазая лопату украла, у неё ещё радио всегда с собой. С яблоками другая, плюётся и всех материт. — Интересный у вас квартал… — Ну лучше бабульки, чем пьяные бомжи. У деда друг в первом жил возле трассы, так они как-то дверь выломали и матрас его сожгли прямо, блять, в доме! Этих хоть на зиму увозят родню кошмарить… — Ага… — складываю инструменты обратно в ящик с фонариком, а то с этой лампочкой темнее, сука, чем без света. Вижу телефон Славика и Сане протягиваю. — А он опять не с той ноги проснулся? — Нет, я просто случайно узнал его страшную тайну. Бесится теперь и боится, походу, что тебе расскажу… Или что начну расспрашивать, хуй знает. — О чём? Саня громко шагает ко входу, выглядывает и прислушивается. Я тоже смотрю, как этот бешеный далеко у забора топчется и палкой какой-то скучающе по земле водит. А в воздухе снег уже пропархивает… — В общем, у него есть один кинк, который он почему-то скрывал, хотя это прям безобидная хуйня… — Так, я не уверен, что хочу это знать… — перебиваю, подняв руки, потому что… А нет, вообще-то любопытно — не могу вспомнить, чтобы у Славика были какие-то странные предпочтения, любил всегда просто немного грубо, все эксперименты на разных грубостях и заканчивались, кроме того несостоявшегося тройничка. — Да там реально ничё сверхъестественного, может ты в курсе уже! — Саня шёпотом. — Я реально спросить хотел, чё-то у него с этим случилось может или чё… Короче, он хочет во сне. — Чего? — не догоняю, первый раз такое слышу. — Типа… Лунатит? — Не, ну не прям во сне… Но чтоб началось всё, пока он спит. Типа одеяло откинуть и… — И всё? — Всё. И угадай как я, нахуй, об этом узнал? — Порнушку такую у него на компе нашёл? — ржу, отряхивая рукав от какой-то пыли. Всё, можно уходить. — Или он спал с голой жопой и открытой дверью? — Первое, блять! Я ноут его попросил… Реально попросил, не стащил, он добровольно поделился! А там открытая вкладка, прям вот последняя, будто специально… Ну как, сука, не посмотреть, на что он дрочит? И у него в избранном куча такой хуйни. И я бы подумал, что это намёк… — …Но Славик не умеет в намёки, ага. — заканчиваю эту всем известную мысль. Реально не умеет, даже не сомневаюсь, что действительно забыл закрыть или вообще не подумал. — Ты же не решил эту его фантазию тут же воплотить? — Естественно, блять, нет! Просто спросил… А он в отрицалово ещё пошёл, начал мне втирать, что картинка ему там нравится. Там почти всё домашнее, застиранные простыни и волосатые жопы, дай Бог на Айфон снято! Картинка! Эстет ёбаный… — Неёбаный в итоге? — Нет, наорал на меня, а я ему дал по жопе. Нихера себе. — У вас уже так? — Ага, я сам знатно охуел, когда он предложил такой… Сам предложил! Бля, я даже лайфстайлом это назвать не могу. Типа просто надо лупить его, когда выводит, чтоб совсем не охуевал и берега не путал. И он вообще не маз, ему реально неприятно, так что очень усиленно потом послекерю, чуть ли не с ложечки кормлю. Тащится от таких качелек, а мне чё? Мне несложно. И помогает ему, походу, дома прям паинькой стал. Паддла деревянного боится. — Охереть. Никогда бы не поверил, что он добровольно подставится… — реально очень удивляюсь. За три недели сожительства такие метаморфозы! — Я когда рукой шлёпал сильней, чем надо, он в ответ мог пиздануть. — Не, ну мне он тоже для приличия малясь сопротивляется, конечно, но напрямую ни разу не стопал. Хотя я и не перегибаю, там количество чисто символическое, пятнадцать-двадцать… Ему хватает. В последний раз — щас реально охуеешь — штаны сам снял от одних моих угроз и этого родительского «считаю до трёх». У него с предками тяжело? — Они из дома его в восемнадцать выперли, больше ничего не знаю. На праздники вроде ездит… — пожимаю плечами. — Ты куда, кстати, торопишься? — К нотариусу. С отцом. — вздыхает так, что остаётся только понимающе похлопать по плечу. Так, надо Славика предупредить, чтоб не лез вечером — Саня после встречи с этим родителем всегда злой и расстроенный. — Ладно. Погнали, надо ещё эту хуёвину повесить… Вооружаем на дерево и… Выглядит даже органично. Как будто птицы молоточек с гвоздями нашли и сами смастерили. Насыпаем туда смесь каких-то круп и кусок колбасы кладём — хер знает, кошаков местных задобрить, чтоб пернатых не пожрали, или синицы нынче всеядные… Довожу брюзжащего на всё подряд пассажира, высаживаю возле клумб этих мерзких рыжих цветочков рядом с офисом… Бархатцы, вроде. Ассоциируются со школой, прям от одного взгляда гнусавые песенки первоклассников в дешёвый микрофон по мозгам разлетаются. Ещё и цветут по полгода, с конца лета глаза мозолят — ноябрь уже, середина, минус пятнадцать ночью, а им хоть бы хны. Даже лаванда матери больше импонирует, что от луча не под тем углом дохнет. Как только возле универа торможу, понимаю, что моё сезонное обострение тоже началось… Сука. Перед глазами мушки пляшут, свет пасмурной улицы начинает мешать, виски пульсируют. И хочется уши руками зажать, когда Алинка залетает с привычным ором: — Фуня! — ставит свою сумку с повязанным вокруг ручки красным бантиком и обвесом из жемчужинок на сидение, а сама только наполовину засовывается. И меня окатывает каким-то удушающим шлейфом вишнёвого парфюма. — Даня говорит, что он некрасивый! И не хочет фоткаться! Ну скажи ему!!! — Чего? — морщусь, как обычно, и от звона собственного голоса дискомфорт в башке усиливается. И запах этот! И без того подташнивает начинает. — Лина, блин, сядь назад… — Нет! Раз ему теперь тоже можно, будем по-очереди! — Окей, но сегодня пусть будет его очередь, пожалуйста, у меня башка сейчас лопнет от духов твоих… — Да блин! — возмущается, но всматривается в меня потом и вздыхает. — Ладно… — И помолчи. Слушается даже, но через пару минут, когда Даня приходит, активизируется снова: — Даня! Ты очень красивый! — орёт ему и тычет меня в плечо так, что синяки наверняка останутся. А голова раскалывается сильнее… Даже не понимаю, в ушах это шумит, или сестра шипит на ухо: — Ну скажи ему! — Лин, ну правда, убавься! Я не могу… Давайте в тишине посидим. Тру закрытые глаза, сжимаю пальцами переносицу и даже волосы распускаю — резинка то ли фантомно давить начинает, то ли всегда так, просто до приступов мигрени не замечаю. С апреля такой херни не было… Хотя обычно к зиме и начинается: перепад температур, походу, в качестве основного триггера выступает — каждый раз, когда согреваюсь в машине или дома, запускается этот аттракцион. — Ты чё? У тебя опять? — прикосновения сестры сменяются на ласковые, гладит мне ладошкой по плечу. — У меня тоже недавно было… Когда мама у нас с тётей Светой была. Да, тут не позавидуешь. Если одну мать выдержать можно, то их двойную атаку со второй этой родственницей… Хочется моё чудище обнять и пожалеть. А болячка эта у нас, видимо, наследственная, хотя у неё приступы еще классе в пятом начались, а у меня на первом курсе. Врача нормального удалось найти только пару лет назад, вечно все списывали на стресс, блуждающий нерв или мифическую вегетососудистую дистонию… Блять, как же больно… Будто чужеродное что-то изнутри пинает. — У тебя таблеток нет? — просто чуть поворачиваюсь в сторону Алинки, а ощущение, словно петлю на американских горках пролетаю. — С собой нет… — хлопает теперь по спинке сидения, стуча колечками на пальцах. — Фуня, бедняга… Держись. Пить хочешь? — Воду? — «Липтон» зелёный. Холодный. — Не, не надо тогда… — У меня вода есть… — Рысик подаёт обеспокоенный голос. — Будешь? — Давай. Пью и выезжаю, когда легчает. Знаю, что ненадолго — волнами обычно накатывает, по половине дня может туда-сюда перекидывать. Но дома таблетки и сон, должно помочь… Высаживаю сестру у подъезда и вспоминаю, что обещал ещё зайти с матерью повидаться — уезжает утром, но решаю забить. Вчера виделись, гуляли, да и всё равно же скоро прилетит на Новый год… — Сильно болит? — шепчет Даня из темноты рядом. — Я могу домой поехать… Он всё-таки вернулся домой. Ну как, блин, вернулся… Почти и не уходил ведь, на три дня только, так что ничего не поменялось — иногда у меня, как и было, иногда там. И я теперь иногда там, вторую неделю, в качестве моральной поддержки. Помогаю Диане с этим двинутым Валерой разбираться, который совсем в запой, походу, ушёл… И чем больше узнаю подробностей, тем больше вопросов, почему она раньше его за дверь не выставила: пилил всех по поводу и без, даже не сомневаюсь, что Рысик из дома уходил именно тогда, когда тот приезжал. Орал и ругался бесконечно, хотя сам — реальный бытовой инвалид, только пить умел и в комп целыми днями после своих вахт рубиться, даже Тём-тёмыча из садика в соседнем дворе забрать не мог. Я уже забирал, хотя я-то в отцы ни разу не записывался! И пиздец боялся, хоть Диана предупредила там всех и фотку лица моего воспиталке скинула, предупредила, что смотреть надо будет вверх. Справился. Даже пюре картофельным потом смог мелкого накормить… Так, опять концентрация куда-то отлетает. Рысик же говорил что-то? Переспрашиваю: — А? — Ты как? — очень волнуется, вижу боковым зрением, как мельтешит там что-то руками по своему синему рюкзаку… — Получше немного. — поворачиваю голову, пока не кружится и могу себе позволить такие манёвры. Только сейчас догоняю, что он же не в курсе, что со мной… — Это мигрень. Сейчас полегчало, но дома точно снова накроет… Полежишь со мной в темноте и тишине? — Да. А ещё что-нибудь помогает? — Ну… Таблетки выпью. Если не хочешь со мной валяться, сам там хозяйничай, полдничай. — нахожу даже силы улыбнуться. Оглядываю его, растерянно-тревожного… — Рысь, не переживай так, я переживу. Или у тебя были какие-то планы? — Я… — закусывает губу, отворачивается. — Не знаю, мне кажется снова надо… Тему. Тревожно опять, и… — Хорошо. — очень просто соглашаюсь. Сам не знаю, отчего так спокойно реагирую: может просто уже режим энергосбережения врубился, а может обсуждения с Саней так подействовали — они с Рысиком решили, что он нам обоим на все вопросы отвечать будет, поможет разобраться, как сессии выстраивать для лучшего эффекта и с минимальным откатом. И я даже план уже примерный составил… — Попробуем вечером, если буду в состоянии, или завтра. Ладно? — Ладно. Можно тебя обнять? — Не спрашивай такое. — тянусь сам сквозь дискомфорт. — Всегда можно…

***

Ладно, накаркал, походу, когда сказал, что таблетки и сон помогают. Лёг относительно вменяемый, а теперь не знаю, как извернуться, чтоб не жарко и не больно… Даже Рысика выгнал, чтоб волчком тут по кровати крутиться, одеяло уже в какой-то комок невнятный сбил, над простынёй теперь издеваюсь. Пиздец. Будто стучит кто-то по мозгам с одной стороны, уже и в ухо, и в шею отдаёт… Кости ломит. И сухо слишком, хотя весь покрылся мерзкой холодной испариной… Хочется окно распахнуть, чтоб на меня подуло холодным влажным воздухом, там как раз крупный снег на мелкий дождик сменился по звуку, но, блять, светло ещё — штору не подвигешь, а для глаз сейчас даже красная лампочка удлинителя, словно лазерный луч. С универа таких жутких приступов не было. И сознание меня против воли переносит на три года назад: как сейчас помню преподшу по международному праву, Ирину Ивановну, тихий и монотонный бубнёж которой начал под конец пары резать уши, жёлтые длинные лампы под потолком гудеть и трещать ультразвуком, а жёсткая столешница, на которую я упал лицом, воняла деревом и какой-то канцелярией — то ли корректором ядрёным в бутыльке с кисточкой, то ли чернилами от ручки. И как желудок сводило, когда эта интеллегентная старушка меня по спине похлопала, а я чуть на её туфли бежевые с лаковыми бантиками не блеванул… И аура! Сука, хорошо хоть в этот раз нет этого радужного пятна по центру, а то совсем бы ебанулся… Жуткий звук слива в голубоватом умывальнике туалета тоже какого-то хера хорошо в память впечатался, как и размытые пятна синего снега и розоватых фонарей за туалетным же мутным окном, возле которого я стоял, чтоб запах курева не чувствовать, и смотрел, как эта блюрящая плёнка по краям отходит… А до дома — родительского, ближе было — добирался уже в полуобморочном состоянии пешком, по дворам и тёмным переулкам, чтоб поменьше шума. И в кровати потом, когда башку ломило сильнее, чем негнущиеся после мороза пальцы, хотелось рыдать от боли… Ещё и Алинка тогда неадекватная была, истерила над ухом… Из-за боулинга? Вроде на днюху ходила к кому-то из одноклассников… И про панд говорила тогда… Зачем я это помню? Только-только размышления теряют логику, как слышу тихие шаги. И от фокусировки внимания снова вспышка в правом виске! — Дань? — зову, не открывая глаз. Тишина. Может галлюцинации уже? Звуковые. — Я принёс воды… — отвечает, когда уже верить начинаю, что показалось. Это у меня восприятие времени какое-то странное, или он реально секунд сорок молчал? — И чай. Тебе не лучше? — Как-то не особо… — ловлю себя на том, что раздражает чужое присутствие. Даже его. Но головой понимаю, что забота приятная, хоть и не чувствую сейчас ничего, кроме этой мучительной пульсации. — Спасибо. — Алина написала, что ей помогает открытое окно и лавандовое масло… — Блин, не говори это слово… — только лаванды не хватало. Реально передёргивает, ассоциация сразу с палящим солнцем, руки фантомно чешутся от сухих травинок. — У тебя оно есть в аптечке. Надо намазать на виски, и… Могу погладить голову. Можно? — Ладно… — вздыхаю, но сдаюсь без боя. Не из-за того, что сил нет, просто не хочу с ним ругаться и спорить. — Я тогда открою окно? Там уже темно. — Давай. Улыбаюсь, реально впервые радуясь, что солнце рано садится… Хотя может и не рано, хер знает, сколько я тут мучаюсь. Даня топает в сторону, осторожно открывает штору и впускает в комнату свежий воздух с приглушенным уличным шумом. Потом уходит куда-то, но быстро возвращается. Переворачиваюсь на спину, двигаюсь немного ниже, согнув ноги, и прошу его сесть в изголовье, чтобы удобнее было — полный доступ к моей башке так, когда она меж его колен. Капает эту эфирную бурду куда-то, растирает между пальцами и начинает мне за ушами осторожно массировать. На шею спускается по бокам, едва касаясь, медленно водит сверху вниз подушечками пальцев… Приятно. Охереть приятно, оказывается, будто бы и правда легчает. Поднимается к вискам потом, как говорил, движется круговыми движениями сквозь волосы от них к затылку. Даже запах лаванды уже не душит, приятные сладковатые нотки в нос залетают вместе с порывом ветра, колышащим даже мои тяжёлые блэкауты. Открываю глаза, чтобы посмотреть на него так, вверх тормашками, но в темноте почти ничего не видно, даже фонари снаружи в эту комнату совсем не попадают — боковая сторона дома. Хотя Даня наверняка замечает отблеск моих глаз, потому как чуткие прикосновения замедляются, а затем переходят на лицо. Гладит мне щёки и скулы, проводит по переносице указательными пальцами разных рук, от чего улыбаюсь, движется по контуру челюсти. Касается губ, и мне взбредает в голову поймать и слегка прикусить. — Эй!.. — шепчет сверху, когда щекочу языком зажатую зубами подушечку. Смеётся, но вытаскивает, а я ощущаю горьковатый привкус масла. — Не кусайся… — Я не кусаюсь. Было интересно, как оно на вкус. — Угу. — хмыкает, но слышу, что сам же себе в рот тянет, причмокивая. — Не очень вкусно. — Масло не очень, да. А ты — более чем, дай какой-нибудь чистый палец… — похер уже на боль, хоть и не совсем угасла. Хочу так поиграться. Устало и сонно всё, но момент почему-то ужасно нравится. Даня чуть медлит, а затем неуверенно тянется к моему приоткрытому рту безымянным, вроде. Провожу языком и обхватываю губами. А потом вспоминаю что мне там Алинка в машине орала… — Вкусный и очень красивый. Чего вы там днём об этом спорили с моим чудищем? — Я на фотках всегда тупо получаюсь… — тихо вздыхает, начиная снова мне по лицу водить одной рукой, другой — в волосах копошиться. Очень нежно. — В жизни тоже не очень нравится… — А что не так тебе? В себе. — Не знаю… Волосы всегда лохматые, веснушки странные повсюду, как пятна от прыщей. Глаза непонятные и рост… Мне с ним вроде нормально, но часто говорят, что выше меня представляли по фоткам. — Мне наоборот говорят. Это вообще первое, что слышу обычно, когда с кем-то после интернета вживую вижусь. — Я тоже удивился, что ты такой… большой. — Так вкусно это произносит, что становится ясно — разница ему тоже очень даже заходит. — А какой у тебя рост точный? — Сто девяносто семь… Или восемь? Я не помню, года два назад на диспансеризации измеряли, после этого уже те же данные переписывали, чтоб не мучаться. А у тебя какой? — Метр семьдесят два… Вроде. — Ну и отлично. Не много, не мало. Слышишь всех и сверху, и снизу. — Хотелось бы побольше. Сантиметра на три… — Блин, у меня очень странное воспоминание разблокировалось… Как Алинка хотела в модельное в школе, классе в седьмом. Жрала только яйца, бобы и овощи, делала какую-то растяжку для позвоночника и через день мерялась, чтоб до ста семидесяти пяти дорасти… Со ста шестидесяти с чем-то. — Не помогло? — До ста семидесяти дотянула за полгода и сдалась. — фыркаю. — Но это, по-моему, отцовские гены ей больше помогли… Хотя сейчас может и ещё вытянулась, вы вроде одного роста примерно… До скольки там люди растут? — Не помню… Помню только, что Диана пыталась до двадцати пяти похудеть. — Килограмм или лет? — Лет… — выдыхает ответный смешок. — Взяла откуда-то, что дальше метаболизм уже замедляется. — А, значит мне тоже всего годик остался… — Тебе не надо худеть! — даже за волосы слегка тянет — от эмоций, походу. — Ты и так красивый… — Не, я наоборот жду, когда смогу хоть немного вес набирать… — успокаивающе глажу не свою руку на своём лице. — И ты тоже очень красивый, правда. И волосы твои я люблю, и, когда плечики целую, всегда в какую-нибудь веснушку целюсь. Крутые точки. Глазами твоими охеренными вообще с первой встречи любуюсь. — Я тоже твои волосы люблю… — мяукает сверху, ласково приглаживая пряди обеими руками. Но потом останавливается. — Я лягу с тобой? Ноги так затекли… — Можешь ещё окно закрыть обратно? Холодно уже, я надышался. И не болит уже ничего, только слабость жуткая осталась. Смотрю, как тёмный силуэт Рысика сползает с кровати, хлопает глухо пластиковой рамой и возвращается обратно, устраиваясь клубочком рядом со мной. Переворачиваюсь и подтягиваю его за живот ближе, лицом в шею утыкаюсь и целую в выступающий там же позвонок. — Ещё не прошло? — перекатывается ко мне лицом, поняв, что уже не так страдаю и с постелью драться не буду. Нос к носу теперь лежим, буквально кончиками соприкасаемся. — Прошло, походу… — киваю и… Кивается, да. Картинка на месте. — Спасибо. Это всё ты. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю. Вот и обменялись. Только думаю, что удивительно спокойно вышло… — Там чай уже остыл. — Рысик тут же судорожно переводит тему и хочет сбежать, но держу. Не могу перестать совсем по-идиотски улыбаться. — Я могу новый сделать… — Дань. — перебиваю в губы, трусь переносицей о его маленькую с милыми веснушками. И жалею, что без света. Даже резь бы эту ужасную потерпел, чтобы видеть сейчас любимое личико. — Очень люблю. Я… Пойдём вместе в душ? — Вместе? — Ага. Просто помыться, если ничего больше не хочешь. У меня сил вообще нихера… Но бесит, что весь липкий в этом холодном поту, весь чешусь. — надо бы бельё на постели ещё заранее поменять, хотя даже неделю не лежит, но неприятным ощущается такое перекрученное. — Ну и хочу на тебя, красивого, посмотреть. — Ладно. — гладит мне голову снова. — А волосы ты будешь мыть?.. — Так, судя по тону — ты этим хочешь заняться? — Угу… — смущённо хихикает и чмокает меня в подбородок. — И я не против чего-нибудь… кроме мыться. — А Тему ты ещё хочешь? Не сегодня, в смысле, конечно, просто… по состоянию. Как себя чувствуешь? — Сейчас хорошо… С тобой. Но потом будет не очень, я знаю. Нихера себе — он знает. Параллельная реальность какая-то. — Ладно. Я не пытаюсь отговорить, если что, и не надеюсь, что ты передумаешь. Я не против. — замолкаем оба, просто лежим. Слышу ровное дыхание, а за окном нарастают и так же быстро удаляются биты из какой-то тачки… Аж рама дрожит, но меня сейчас не бесит. И внезапно решаю проговорить ещё то, что с нашего того разговора на кухне перед пикником крутилось в голове, серьёзное, а теперь и на языке вертится: — Дань, я хотел предложить… Я не считаю, что тебе это необходимо, и если не захочешь, всё в порядке, но… ты не думал снова походить к врачу или типа того? — К психологу? — Ага. У меня есть парочка хороших знакомых и из универа ещё, и из БН-а, с которыми посвободнее можно… — крадусь по теме очень аккуратно, прям на носочках. — Я вообще не настаиваю и верю, что ты можешь сам разобраться, мы можем, просто… подумал, что иметь другие варианты — тоже неплохо. — Да. Хорошо… — кивает резко, чуть подумав. Даже в темноте улавливаю это движение. — Не знаю, я сам хотел, но… Да, я не против. Наверное. Выдыхаю. И горжусь, походу. Странное чувство такое, возникало уже, когда Алинка городскую олимпиаду по английскому, который ненавидит, выиграла и когда Саня на права сдал с первого раза, хотя теорию только с четвёртого осилил. Внезапный рывок вперёд и большой прогресс. — Хорошо. — улыбаюсь, щёки уже сводит. — А ещё хотел позвать тебя в зал вместе ходить. Это даже не в качестве альтернативы, просто круто было бы вместе. Мне там скучно, людей вообще нет, только мужик какой-то усатый иногда в это же время попадается… — Я хотел снова плавать. — Там бассейн есть тоже, хотя не очень большой… — Тогда давай. — Давай. — поднимаю нас обоих в сидячее положение. — Пойдём пока в ванне поныряем…

***

— Не болит больше? Спрашиваю, очень осторожно отодвигая Данины пальцы с завернутыми в кухонное полотенце кубиками льда от его же глаза… Не совсем глаза, точнее — верхней части скулы, прямо под нижним веком. На несколько миллиметров буквально пронесло… Пока что просто припухшее и красное, рельеф ткани квадратиками отпечатался, но завтра точно заплывёт фиолетовым. — Нет… Ну, немного, но уже не сильно. — улыбается, блин! Чай маленькими глотками отпивает. — Я думаю просто, как доказывать Диане, что ты меня не бьёшь… Не бью, блин, ага. Нет, в глаз не я ему дал, естественно, но… Сука, не могу сдержать смех! Лицом в стол падаю, когда непроизвольно вырывается. — Не бью… — поднимаюсь, чуть подуспокоившись. — В «упал в душе» не поверит? — Не знаю… — Рысик тоже хихикает со мной и тоже немного нервно. — Мне кажется, ворвётся к тебе в ванную и будет проводить следственный эксперимент. — И как мы ей объясним, почему ты держался за бортик и упал лицом в шампунь? Не рассказывать же, что неловкое намыливание друг друга гелем для душа перетекло-таки в Тему. Очень внезапно, но вполне себе органично — сели оба, потому что Даня реально хотел помыть мне волосы, а я потом поднялся за душевой лейкой и обнаружил его перед собой на коленях. А он, глядя снизу вверх, молча ручки за спину убрал, так и пошло-поехало… Ремень удачно обнаружился в моих джинсах, торчащих из корзины с грязным бельём, и сразу же оказался на запястьях Рысика, а мои пальцы — на его языке. Дело снова дошло до вкусных влажных пощёчин, вылизывания рта с запретами смыкать челюсти и добралось наконец до пары плевков… И в тот момент, когда он сглатывал мои слюни, заставляя шею под моей рукой дёргаться, я как никогда понимал ту нижнюю Лилии — готов был кончить просто, сука, от осознания, чем занимаюсь. Ощущения в теле, вроде затёкшего одного колена и приятно бьющей в спину воды, толкали с этой грани. Но Даня хотел ещё, пришлось держаться. Держаться, пока ласкал, сжимал и гладил его соски, наблюдая, как морщится от удовольствия сильно порозовевшее личико и дёргается блестящий от воды и выступившей смазки член. Пока набирал из умывальника в стаканчик из-под щёток ледяную воду и медленно лил на его грудь с перерывами, а худой живот поджимался и эрекция мучительно спадала, возвращаясь, когда я окатывал затем тёплым душем с сильным напором. Пока целовал, тянул за мокрые волосы, впитывая стоны, шлёпал по щекам ещё и сжимал шею, пока приказывал развернуться, чтобы помучить холодом ещё бёдра и стопы. Пока ощущал на себе восхищённо-умоляющий взгляд ярко-зелёных, мокрых, обрамлённых слипшимися ресницами глаз, когда Рысик обернулся через плечо и увидел меня с ремнём в руке. Достаточно было одного кивка на такой же немой вопрос в виде короткого взмаха этим инструментом и вопросительного взгляда. Во время порки терпеть невыносимое возбуждение не пришлось — стало не до того, стоило только начать разогревать маленькие светлые ягодицы ладонью. И отлетел окончательно я, кажется, когда принялся покрывать появившийся румянец яркими полосами, не видя — чувствуя, где Дане особенно больно, а где поменьше, и регулируя силу ударов так, чтобы воздействие было равномерным. Острым оно выходило и без усилий — мокрым ремнём по мокрой коже точно ощутимо обжигало даже с небольшим замахом… Когда Рысик захныкал где-то на тридцатом, начал поднимать правую ножку и вертеться, пришлось заставить его вытянуть руки, вцепившиеся в округлый угол бортик ванны, и опустить пониже плечи, целуя выступающие позвонки… Чтобы добить ещё столько же. Отхлестать по-настоящему, заставить вспухшие полосы слиться в одну большую, поиграться, чередуя совсем слабые и сильные шлепки, переходя на бёдра, заставить вскрикивать и выгибаться сильнее. И вот потом, после небольшого перерыва с вопросами о самочувствии, когда хотел дать ещё несколько финальных, этот котёнок решил в вертикальное положение подняться, чтоб поправить волосы и почесать лицо, опёрся о бортик руками, удерживая на них собственный вес… И соскользнул. Почти глазом, блять, в бутылку шампуня! — Ладно, это реально неправдоподобно звучит… — зевает Даня, а я лёд у него забираю, чтоб ещё и не переморозил там ничего. — Как ещё я мог бы так удариться? Такой милый сейчас, охерительно милый, не могу. Чмокаю и в жутко-холодный ушиб, и в висок, где волоски пахнут моим теперь шампунем — типично мужским восемь в одном с нотками «сила волка, свежесть медведя, энергия камня» — и в щёчку, которую мокрые концы остальных волнистых прядей щекочут. Хочется поднять на руки. — Давай завтра подумаем, может не сильно страшно будет? — подхватываю чуть не вместе со стулом и слышу ойканье, когда касаюсь, забывшись, пострадавшей маленькой задницы. Провожу по маленьким половинкам нежно, даже через ткань белья горячо до сих пор ощущаются. — Пойдём, «Пантенолом» намажу… И в кроватку. — Я пока не хочу спать… — А я ничего и не говорю про спать. — несу в спальню, а потом вспоминаю, что кровать там «голая»: — Сука, бельё же сменить хотел… Ладно, тогда на диван. Опускаю нас обоих, откидываюсь на мягкую серую спинку и очень медленно и нежно выцеловываю всё, до чего достаю. Даже двигаю большой ворот той моей-его зелёной футболки, чтобы потереться щекой и коснуться губами каждого плеча, подбородок своим же подбородком приподнимаю, тычусь ртом под челюстью и ловлю небольшой кадык. Даня гладит мою шею тоже, невесомо пробегаясь пальчиками, сжимает, когда сильно нравится, обнимает в попытках прижаться сильнее. Выгибает спину в ответ на то, что начинаю водить руками под одеждой по влажной тёплой коже и ласкать выступающие косточки. Очень хорошо так. Тёмная гостиная, мягкий коврик на полу стопы щекочет, а за окном и балконом сквозь полу-прозрачную штору мелькают огоньки и дорога шумит. Всё, кроме Рысика, кажется каким-то чужим, но тоже охереть приятным: серая тумба с теликом, что бесила обычно некрасивыми круглыми ручками на дверцах, сейчас глаз радует, шкаф-стеллаж со всякой всячиной на открытых полках — от фотоаппаратов до собранного из лего цветочного магазинчика — тоже вызывает тёплые чувства. Будто я в гостях, блин, у себя же, и мне очень тут уютно. Редко, походу, на диване сижу… Когда от желания уже все внутренности сводит и в штанах болит, пересаживаю Даню со своих колен и опускаюсь на пол перед ним, раздвигаю руками коленки и начинаю их целовать. Все ощущения смешиваются и ползут то ли из башки в тело, то ли наоборот, хер разберёт. Просто всё такое… Настоящее? Мурашки шершавые на его ляжках, напряжённые мышцы живота, упругая резинка трусов и горячая твёрдая выпуклость под ними. Поднимаюсь губами по внутренней стороне бедра прямо туда, упираюсь в край белья носом… — Саша… — Рысик моих рук касается, останавливая. Ещё глаза не поднимаю, но уже слышу тревогу. И вижу её же, когда смотрю. — Я… Мне не хочется. Отстраняюсь немного и накрываю его руки. — Не хочется так или вообще? — Не знаю… — растерянно бегает глазами по коврику рядом со мной, будто бы сам пока разобраться не может. — Не знаю, я… вообще не хочу, но не понимаю, почему. И всхлипывает опять. Тут же подскакиваю и сажусь рядом, заглядывая в глаза, которые он изо всех сил пытается отвести. — Всё хорошо, Рысь. Не хочешь — не будем, ты же знаешь. — Прости… — вытирает лицо ладонью. Всё-таки начинает реветь. — Ты хочешь, и я мог бы, но… Не знаю, что со мной не так. И что сейчас не так. — Всё с тобой в порядке. Просто дроп подкрался, похоже… — вздыхаю. Реально похоже. Резкий откат после интенсивных сессий — частое явление. А учитывая, что полетали мы сегодня высоко… — Как себя чувствуешь? Шмыгает несколько раз, думает… Выпутывает вторую ладонь из моей и подтягивает к себе колени. — Устало. — отвечает глухо, но поспокойнее. — И слабость. И хочу куда-нибудь уйти. — На улицу? Или просто одному побыть? — Не знаю. Это правда, как обычно… Но я думал, что с тобой не будет так. Как всегда. — Можешь одеться и на балконе подышать, если хочешь… Я пока заправлю постель и пойду что-нибудь готовить, не буду тебя трогать. Ладно? Кивает. Целую в макушку, приношу его худи со штанами и ухожу, когда скрывается за дверцей со стеклом… Даже не паникую. Мы ведь уже пиздец много сделали, справимся с откатом. И плевать мне на свой ноющий стояк, правда плевать. Не сильно расстраивают его отказы в этом смысле — скорее невозможность сделать приятно ему таким способом выбивает из колеи. И даже думаю, что если бы это наоборот он сейчас передумал мне сосать, то это встревожило бы намного меньше. Сейчас просто за состояние его переживаю. И стараюсь себя не винить: понимаю, что даже если бы не продолжили после этой душевой травмы, всё равно бы накрыло. Да даже если бы вообще не случилось этой спонтанной банной сессии сегодня… Случилась бы завтра. Он ведь сам просил. И план у меня был примерно такой же, даже ледышки те в формочках специально для температурных игр заморозил, просто был бы вместо ремня новенький тоуз, а вместо душа — мягкая «кошечка», которую взял, хоть он и не любит плетки, за неимением другой альтернативы. Охереть, конечно, я в Тему залетел… Три месяца прошло. На словах мало, а по ощущениям… Тоже мало, вообще-то. Тяжело в начале, да, но после свечей тогда на кухне, когда шарлотка подгорела, всё очень быстро закрутилось. И легче же не стало — те же самые трудности, это мы просто учимся их решать и всё лучше выходит. Совсем без них мне не надо. Не надо идеально, мне надо по-настоящему. И вот это у меня тоже, может, мазохисткое — наслаждение недостатками. Знаю, какие ещё у нас проблемы могут всплыть, как мне может надоесть из него по слову клещами вытягивать, а ему моя чрезмерная настырность, но жду с нетерпением. Хочу справляться хотя бы ради таких, как сегодняшний, дней. Сука, опять зависаю… Разглаживаю серо-голубую простыню с полосками от сгибов, заталкиваю подушки в такого же цвета наволочки и трясу одеяло, чтоб внутри тёмно-зелёного пододеяльника с квадратами расправилось. Топаю на кухню, цепляя взглядом смешной гномий силуэт на балконе — капюшон как колпачок торчит, отвечаю сестре про свою башку, а она фотку блинов скидывает, которыми их с Гошей мать напоследок побаловать решила… Звоню им всем по видеосвязи, чтоб попрощаться с родительницей, выслушиваю нравоучения по поводу своего здоровья… Шустро на похвалу сменяются, стоит только сказать, что лечусь теперь лавандой! И решаю испечь тоже. Даня обнимает меня сзади, со спины, когда уже пятый шипит на сковородке. Переворачиваю лопаткой, глажу костяшки на своём животе и выкладываю готовый румяный блин на тарелку, после чего оборачиваюсь и крепко прижимаю холодное после балкона тельце к себе. Стоим так под звуки шкварчащего масла… Спрашиваю тихо: — Получше? — Да. — перебивает треск сковородки и тянется ко мне носиком. Наклоняюсь и бодаю своим. — Спасибо… — За что? — Не знаю… Просто. За сегодня. Мне очень понравилось, всё было, как я хотел. До падения. Улыбается и жадно косится на наш ужин. — И тебе спасибо, Дань, ты очень много сегодня для меня сделал. Я это ценю. И мне тоже понравилось, от тебя такая охеренная отдача… Это очень много приносит и без секса, правда. Не переживай об этом, пожалуйста. — Мне кажется сложно, когда только ты мне… Когда я никак в этом не участвую. — Мы пока не переплетали это с Темой, ну, напрямую… Ты не хочешь так? Скажем, если я тебя свяжу, тогда будет ощущение, что ты тоже со мной в процессе? — Не знаю… Надо попробовать. — берётся за миску с тестом. — Можно я допеку?