Рысь в мешке

— То есть «щенков» снова не будет? — с явным облегчением спрашиваю — сам хотел слиться из-за жуткого недомогания. Откусываю пончик и морщусь, обжигая язык горячим кремом. Больно, блин… Бросаю осуждающий взгляд на Алинку — опять решила принесённые гостинцы в микроволновке погреть, и они как обычно нагрелись до состояния лавы внутри, а снаружи остались уличной температуры. Она очень заинтересованно глядит своими большими светлыми глазками, почти не моргает. В уголках блестяшки какие-то, ресницы паучьими лапками торчат. Думаю, отчего это так замерла… — Щенки?! — приближается рывком ко мне с очень выразительным шёпотом. Сука, аж за сердце хватаюсь, потом только суть вопроса доходит… Реально же про собак думает! Вот надо было ляпнуть… — Какие щенки? — «Не, там Лекс слёг с каким-то вирусом. Без него смысла нет. — Саня в телефоне тоже снова что-то жуёт, будто от скуки мне звонит всегда во время поглощения пищи — в остальное время как-то обходится сообщениями. Чаще, правда, голосовыми. В которых тоже чавкалка не выключается… Пытаюсь сестре жестами объяснить, чтоб отстала, пока вспоминаю, что Лекса — Саниного саба из «анонимок», который практически каждую сессию снимает в качестве контента на какие-то там платформы, я никогда, кажется, и не видел. По крайней мере, без маски — он и с этим моим Дурдомом случайно сработался, а раньше только в клубе на строго конфиденциальных встречах темачил, где они и познакомились. Очень осторожный. — Но можешь заехать, если чё, лампу забрать. После девяти только, у меня там пацан будет… Ну, тот, которого я забыл тогда в углу, как его… Рысик.» Рысик. В глазах от чего-то мутнеет — даже Алинкина блестящая рожица, что из стороны в сторону уже сама по-щенячьи наклоняется, теряет внятные черты. И про лампу совсем из головы вылетает, про кольцевую, хотя сам недавно просил вернуть: надобность снова появилась. Летом мало пользовались, вот и отдал Сане для каких-то доминаторских нужд, а сейчас света из окна снова перестало хватать для хороших кадров. — Ага, заеду. — бросаю трубку даже до того, как слышу коронное «давай, короче». Вздыхаю и кусаю ещё это явно переоценённое кулинарное изделие — надеюсь, что подостыло. Носом задеваю случайно и чувствую, что там разноцветная посыпка осталась… И сразу озноб неприятной волной пробегает, прям передёргивает меня всего: тоже, походу, с вирусной какой-то заразой мучаюсь — второй день температурю, башка раскалывается, но горло и нос в порядке. — У Сани есть щенки? — Алинка не унимается, тянется своим маленьким пальчиком, в первую секунду думаю, что в глаз, но нет — к кончику носа испачканному. Царапает ногтём, снимая всё прилипшее вместе с верхним слоем кожи, походу, иначе почему так больно?! Ещё и в рот себе тащит! — Я хочу посмотреть. Нет. Нет, блять, точно нет. — Да нет у него никого, он так называет… определённый типаж клиентов. — звучит прям дохера «убедительно», учитывая, что по легенде он финансовый консультант, на которого и учился три года… Ну и владелец табачки, это она знает… Короче, пусть сама придумает, фантазии ей не отнимать. А мне плохо. Во лбу жар, в висках — резь какая-то, глазами двигать больно. — Не спрашивай. — Ладно. Ты кушай-кушай… — заботу включает, смешная такая. Совсем как мать — и голос, и манера речи. Знаю, что специально её сейчас пародирует и сама же потешается, но сходство, ввиду родства, устрашающее. Жрать ещё заставляет… Не люблю я сладкое. — Быстрее. Я тебе ещё волосы хочу заплести! — Пожалуйста, не надо… — ною в дырку от пончика. Намеренно же распустил, даже слабый хвост сейчас давит и тянет. — Сама давай доедай и шуруй, я поспать хочу. — Таблетки не забудь выпить! — не орёт, но мне бьёт по ушам. — Лина, блин… Я выпил уже, выключай маму, а то ей и пожалуюсь. — Это я ей пожалуюсь, что ты болеешь! — Я молчу. Матери знать очень не обязательно. Звонить будет каждый час и днём и ночью, предлагать свои народные рецепты, одной ей из всего народа известные — заваривала уже ромашку, вымоченную в зверобое с солью. Хуже только витаминная смесь из сухофруктов с орехами и хер пойми какими специями, от которых эта субстанция четыре вкуса сразу имеет… А то и все пять. Шатаюсь в прихожую, закрываю за этим чудищем дверь со щелчком, которым мне мозги снова насквозь прошибает, и топаю в кровать. Почти сразу проваливаюсь — хорошо от холодной подушки, равновесие контролировать не надо — успеваю только понадеяться, что после «Нурофена» и сна полегчает… Но не легчает. Просыпаюсь от ощущения, что вместо будильника в телефоне на тумбочке у меня собственная черепушка жужжит, а когда рукой тянусь — понимаю, что ломит теперь все мышцы. И суставы, и кости, и что только можно. Сука… Хотя вот голове наоборот, вроде, не так херово теперь — боль из неё будто по всему телу распределилась. Не знаю, правда, насколько это лучше… Встаю, собираюсь очень неспешно, держась за стены с шершавыми серыми обоями… За рулём так ехать сомнительно и немного смертельно опасно, но проветриться в любом случае надо. И Рысик. Он все эти два дня вообще на связь не выходил… И повода особо не было, в принципе, смены там Анжела свои дорабатывает, мне он тоже ничего не должен ни по работе, ни вообще. Но неприятно. Что-то где-то скрежещет у меня после клуба, даже вспоминать особо не хочется. Странная колючая недосказанность. Одеваюсь, пью чай, от которого в башке чуть-чуть проясняется, и закидываю ещё одну таблетку. Собираю всё-таки волосы перед зеркалом, выхожу в подъезд, а затем на холодную промозглую улицу. Плетусь к машине. Доезжаю быстро и без пробок, нахожу свободное место прямо напротив Саниного подъезда, паркуюсь и смотрю на время — полдевятого ещё. Откидываю голову на спинку и закрываю глаза: слабость после сна, походу, накладывается на слабость от болезни, так что ощущаю себя дико вымотанным от этой дороги. И голова снова начинает гудеть… Когда вхожу в подъезд и тянусь к кнопке лифта, вижу, что тот уже спускается: красненькие цифры меняются в электронном окошке сверху, движутся к единице. Знаю почему-то, что это он — то ли так сильно надеюсь, до уверенности, то ли реально чувствую. Двери открываются, оповещая номер этажа электронным женским голосом. — Привет. — шепчет Рысик, не выходя, потому что я ненароком преграждаю путь. А я и не сразу догоняю, что отойти надо — смотрю на опухшую явно от слёз мордашку, в покрасневшие глаза заглядывваю… Сука, ну почему так? Даже не спокойный сейчас, не расслабленный, а забитый. Почти буквально — уверен, что личико его полностью отражает состояние задницы. Бесит, что сил совсем нет. Даже позлиться. — Привет. — реагирую, только когда двери лифта закрываться начинают: героически ставлю между ними ногу, останавливая, а потом двигаюсь в сторону и наконец выпускаю этого котёнка из кабины. Иду с ним обратно к выходу, останавливаемся оба после писка домофона по разные стороны порога, пока придерживаю плечом подъездную дверь: он — снаружи, а я внутри. Молча тянусь в карман, достаю брелок, и уже через секунду машина моя в темноте пиликает. — Иди садись. Поднимаюсь к Сане, в лифте понимая, что выгляжу сильно не ахти — точно наедет. И действительно выслушиваю от друга это же наблюдение, урывками, правда — бубнит, пока ходит за лампой. — Так нахуя ты приковылял? — заглядывает в мою болезную рожу, когда возвращается. Снизу вверх заглядывает, но я очень сильно сейчас ощущаю эту его особенность «нависать» морально, причём не только когда ворчит и отчитывает, а вообще. В упор не замечаю разницу в росте со дня нашего знакомства — а я уже в первом классе на пол головы был выше. — Мне тут, блять, кварцевать после тебя нечем! — Мне лампа нужна. — отвечаю серьёзно, но лицо само скукоживается от очередной волны жара с холодом. Кошмарно знобит. — Ты чё и где щас фоткать собрался, скажи мне? Я Лерке сам позвоню и предупрежу, что Джейсевен — бацилльный, на работу неделю не пускать, даже если будет драться, умолять и рыть подкоп. — мимо ушей пропускаю все нотации, но замечаю, что Саня тоже какой-то нетипично взвинченный. Громкость невыносимая… И табаком воняет, хотя курит обычно перед сессиями, а не после. — Пиздец, лампа ему нужна! Еле-еле душа в теле, ты до дома-то сам доберёшься, не наебнёшься нигде? — Доберусь, не ори… — зажмуриваюсь недовольно. И типа ненавязчиво интересуюсь: — Ты чего нервный такой? Сессия неудачная? — Да этого пацана дропнуло, походу, прямо во время… Куда-то не туда улетел, разревелся. А я чёт пересрался от этого, вроде не косячу с ним больше после того раза, но переживаю, что могу не долгядеть. — вздыхает. Вручает лампу мне, прямо так, без коробки, но вместе со своей рукой для прощания. — Ладно. Давай, короче, лечись. Не помри там. — Постараюсь. Спускаюсь обратно, не разбирая, мозги это у меня после этого Дурдома гудят или лифт такие звуки издаёт. Выхожу, в багажник светильник закидываю, сажусь и пристёгиваюсь. Рысик здесь. Не смотрит, поэтому поворачиваюсь сам: — Я тебя заразить боюсь. — говорю просто, что думаю. — Предложил бы назад отсесть, но вряд ли вирусы решат, что далековато туда лететь, и развернутся. — Я не боюсь заболеть. — понуро шмыгает носом. — Можно к тебе? Нет, блин, я просто в тачке посидеть позвал. Знает же, что всегда можно. Не реже, чем дома уже у меня ночует… Но зачем-то решаю уколоть ответным вопросом: — А если я скажу «нет», куда ты пойдёшь? Плечами так легко пожимает, будто про погоду спрашиваю: — Не знаю. Куда-нибудь. Опускаю веки… Надолго, прямо вот не хочу поднимать: херово и внутри теперь, и снаружи, не могу. Мелкий, сука, котёнок без мозгов, ну как так можно? — Дань. — вздыхаю. — Давай для тебя «куда-нибудь» и будет «ко мне», ладно? Даже если не пересечёмся и нигде тебя не выловлю — просто приходи сам. — Почему? Тоже, блять, нашёл, что спросить. Не знаю даже какую причину выбрать: разумнее так, безопаснее, спокойнее или банально теплее. Или ему так легче. Или мне так, когда он рядом, хорошо. — Потому что лучше у меня, чем неизвестно где. Тебе лучше. — объединяю всё в одно и пытаюсь улыбнуться. Не в той кондиции я сейчас для серьёзного разговора. — Договорились? — Ладно. — поднимает наконец на меня взгляд своих зелёных, которые в темноте скорее тёмно-болотные, почти карие. — Тебе очень плохо? Фыркаю даже — реально всегда так заметно, когда мне херово? Как мне мать-то тогда верила, когда я от батареи градусник нагревал? — Уже получше. Добираемся обратно ещё быстрее, чем сюда, поднимаемся по тускло освещённым ступенькам. Открываю дверь, скидываю, не расшнуровывая, кроссы и только думаю, что надо сразу достать ему постель и чайник поставить, как сам предлагает: — Я хочу чай заварить… Можно? — пытается куртку повесить, но крючки у меня тоже на моём великанском уровне — перехватываю и помогаю. — У тебя температура? — Походу. — тру лицо и в сторону спальни сразу разворачиваюсь. Пусть хозяйничает, раз хочет… — Небольшая, уже сбивал. Давай, сам там всё ищи, в холодильнике ройся, не стесняйся. Бельё и полотенца тоже знаешь, где лежат. — Да… — убегает осторожно на кухню, пока я всего шаг делаю в нужную сторону. — Спасибо. Переодеваюсь обратно в домашнее, ухожу помыть руки, слыша, как чайник бурлит, возвращаюсь и падаю на кровать, закрыв глаза. Как-то резко состояние меняется —башка всё ещё тяжёлая, даже лёжа, но боль не сильно отвлекает, а слабость просто внутри щекочет. Ощущаю себя какой-то большой раскалённой кляксой, каплей крема горячего из пончика. Чуть приподнимаюсь на звук тихих шагов… — Вот. — Рысик ставит чай на тумбочку рядом со мной. И губы сами снова растягиваются в улыбке, потому что на носу у него та же самая цветная посыпка, в которую и я днём вляпался. Признаётся как раз: — Я там ещё пончик доел… последний. Ты не собирался? — Нет… Иди сюда. — тяну к нему руки, чтоб вытереть, но понимает как-то не так — не просто ближе подходит, а целиком на меня падает, прямо в объятия забирается! А я не против, оказывается, гораздо больше, чем против: только отодвигаю оторопело чашку подальше от края… Спрашиваю, пока никуда не делся: — Дань, у тебя что дома происходит? С сестрой проблемы? — Нет, просто… Не с ней. Из-за меня. — отрывает лицо от моей груди, смотрит близко-близко, даже реснички все могу разглядеть и пупырышки под глазами. Прохожусь большим пальцем по его носику, пользуясь моментом, демонстрирую на немой вопрос разноцветные кондитерские шарики, а он… Слизывает. Быстро и очень просто. И моё дыхание сбивает сначала этим, а потом ещё и вопросом: — Можно с тобой поспать? — Я больной, — выдаю единственный слабый аргумент, зная уже, что не сработает, — и заразный, наверно. — Ну и что? Ну и ничего. Похер. Я реально больной, всё, сам за себя не отвечаю. И тело ломит, и температура толкает на всякие необдуманные поступки, так что сбрасываю его с себя на другую половину, переворачиваюсь и предлагаю: — Хорошо. Тогда твоя очередь спину мять. — Угу, — хихикает почти без звука и кладёт свои лапки мне на плечи. Не нажимает, просто прикасается, а уже приятно. — А чай ты не будешь?

***

Сука, невыносимо жарко. Еле глаза продираю — будто высохли, как и в носу всё, и во рту тоже ёбаная Сахара. Губы сжимаю шершавые и колючие, а воздух из меня выходит, как из раскалённой печи. А вдыхать обратно тяжело — лёгкие сводит и сил не хватает. Пиздец… Трогаю лоб, словно горячей ладонью могу что-то определить. Но действие бессмысленное даже не из-за этого, а потому что и так ясен хер, что снова температура подскочила — мозги будто запекаются, лихорадит. Тело вообще, как деревянное: с трудом руку обратно разгибаю. И кажется, начинаю бредить, когда чувствую шевеление рядом… Но вспоминаю. Даня. Копошится там что-то, явно тоже не спит и пытается подальше от меня отодвинуться, наверняка, чтоб не свариться у меня под боком… А я пытаюсь встать, но попытки одним намерением и заканчиваются — будто отрубает питание от перенапряжения, стоит только голову от подушки оторвать. Сразу в глазах темнеет. Блять. Без помощи, походу, не обойтись… Пытаюсь за руку поймать этот беспокойный комок рядом, но промахиваюсь — пальцы падают на неровную простыню… И снова перерыв в сознании, помехи в глазах и белый шум в ушах. Когда возвращаюсь и собираюсь с духом для второй попытки, чужая рука сама нащупывает мои пальцы: — Саша? — М-м?.. — решаю не тратиться на нормальный ответ и сконцентрироваться на смысле слов. — Тебе жарко со мной? Я могу уйти… — Не надо… — хоть и тихо отвечаю, но даже от такого перед глазами снова мушки пляшут. И кости пиздец как ломит от того, что я пальцы его сильнее от тревоги стискиваю… От тревоги? Сам не разбираю, от чего так сердце колотится. — Можешь мне… таблетку принести?.. Лучше две. — Да, сейчас… — спешно поднимается, а я его пальцы так и не выпускаю. Тормозит из-за этого. — От температуры? — Ага… Любые, там несколько лежит рядом с кувшином… на кухне… Блять, еле слова выговариваю — совсем плавит. Голову будто раздавят сейчас огромными раскалёнными железными щипцами. Херово, очень херово… Но руку всё ещё держу. — Я… Можно?.. — пытается вытащить, а я совсем дурею — поднимаю, к лицу тяну. Касаюсь губами тыльной стороны его ладони, трусь носом тоже по-кошачьи, как он делает, а потом ко лбу прикладываю в нелепой попытке сделать вид, что, блять, туда сразу и хотел, просто промахнулся сначала. А Даня не двигается, но шепчет: — Ты горячий. В смысле… Да. Очень горячий. Ага. Хочется поржать, что эти двусмысленные нотки уловил, но тогда точно откинусь… Молча разжимаю пальцы и слышу, как выпрыгивает за дверь. Возвращается, по моим сбитым ощущениям, секунд через пять — с таблетками и стаканом воды. Вижу это, правда, сквозь боль: тусклый луч прикроватного светильника сейчас вторым солнцем ощущается, боюсь, что глаза вытекут. Но благодарно выдыхаю: — Спасибо… Закидываю в рот две белые капсулы и даже без воды сразу проглатываю, потом только отпиваю… Прохладная. Легчает от мысли, что скоро должно полегчать. — Я посижу с тобой? — Даня приземляется на краешек с моей стороны. Смотрит так обеспокоенно, что у меня в груди от этого что-то сжимается… Инфаркт бы не поймать сейчас, от него таблеток нет. Киваю и тут же отлетаю обратно в сон. Прерывистый какой-то и неспокойный сон, с угасающим температурным бредом. Открываю переодически глаза, замечая, что с каждым разом веки всё легче. Даже переворачиваюсь иногда с боку на бок, довольно выдыхая, когда касаюсь ненагретого участка постели… А когда получается очнуться почти адекватным, замечаю, что Рысик так и сидит. С закрытыми глазами, правда, но тут же вздрагивает, чувствуя моё шевеление. — Сколько времени уже? Спрашиваю, потому что даже примерных ориентиров не ощущаю — может и часа не прошло, как я отрубился, а может и пролетели все восемь. — Шесть… — смотрит в телефон судорожно, будто жизнь моя от этого зависит. — Шесть тридцать два. — А жаропонижающим я во сколько закинулся? — В три сорок где-то. Нормально. Не много, не мало прошло — можно дальше спать. Выпить повторно уже потом, за завтраком, если такая же жуткая поднимется… Но утром обычно легче. Замечаю, что светильник не горит, но шторы приоткрыты — лучи пробираются явно рассветные. Ловлю на себе очень озабоченный взгляд Рысика в этом нежном свете и только сейчас догоняю, что он всё это время так и сидит, сидя дремлет. — Ты спать не хочешь? — спрашиваю, проводя по его спине. Подбирается сразу. — Я боюсь, что тебе станет хуже. — Не станет, сбилась же пока. — Я всё равно посижу. — Почему не полежишь? — Так я заснуть могу случайно. Тревожник, блин. Выдыхаю устало смешинку, не выдерживаю: — Ты и так можешь заснуть случайно и на меня свалиться. Или с кровати. Ложись давай… — Нет. «Нет», ага. Не «не знаю», не «наверно» — может же твёрдо и чётко, когда хочет. А мне настолько лучше, что даже возникает желание поспорить: — Мне как спать, когда ты тут над душой сидишь? — Не знаю… — теряется, но как-то всё ещё упрямо. С протестом. Но сдаётся и бурчит так недовольно-побеждённо: — Ладно… — Прохладно. — опять ни с того ни с сего гены матери просыпаются, пока он через мои ноги перелезает на свою половину. — Я дам знать, если снова помирать надумаю, не волнуйся… — Я не волнуюсь. — и отворачивается! Реально, сука, обиделся из-за того, что не даю ему сном ради меня жертвовать… Не понимаю — состояние не совсем здоровое играет или реально это мило до смешного. Забыл уже, что он такой ребёнок. — Дань… — переворачиваюсь на бок, радостно отмечая что ощущение, будто каждый сустав вывернули, тоже исчезло. — Мне правда лучше, но если что, я разбужу тебя. Ладно? Глажу по плечу, а цепкие маленькие пальчики снова мои ловят. Так и перекатывается лицом обратно, двигается подальше, чтобы руки наши сцепленные посреди кровати лежали. — Ладно. — Давай спать. Я попью ещё только… — Угу. — Мне рука нужна. — вытягиваю, а Рысик недовольно так зыркает, будто самое ценное отбирают. Успокаиваю сразу: — Потом верну. Или не верну, ибо когда поворачиваюсь — дрыхнет уже без задних ног. Улыбаюсь. И пусть на больную голову однозначно не стоит приходить к каким-то выводам, но мне внезапно кажется всё это правильным. Не могу пока понять, что у нас такое происходит, но доверие ведь уже растёт… И тупо же выбирать сорт плодов, когда дерево уже посажено, не этим надо заниматься. Поливать, удобрять и ждать. Разберёмся как-нибудь, он же садовод… А я… А я снова вырубаюсь, на этот раз основательно. Настолько, что просыпаюсь уже один, и не понимаю сначала, от чего… Пока рот не закрываю, чем лишаю себя кислорода — нос будто забетонировали… Весь забит, даже не хлюпает ничего при попытках втянуть воздух. Поднимаюсь осторожно: голова по-прежнему гудит, но куда меньше, чем вчера, а стакан с остатками воды так и стоит на тумбочке. Залпом в себя опрокидываю, чтоб не задохнуться, но радуюсь, что дискомфорт в горле прошёл: не больное, просто пересохшее. Хоть здесь пронесло… Топаю на кухню и пока не сильно соображаю в реальности. Всё по прежнему немного кружится и летает, но в сравнении с ночью — вообще не критично. Рысик бурлящий чайник гипнотизирует, а на столе стоит… Овсянка. Мне приготовил? Сам же, говорил, терпеть её не может… — Привет. — говорю гнусаво в нос, когда подхожу сзади. Вздрагивает, но чуть заторможенно… Вряд ли он выспался — сейчас девять только. Это мне, больному, достаточно урывками подремать, между ними же тоже ничего не делаю… А он валяться весь день не будет. Хотя воскресенье же… Может и поваляемся. — Ты недавно встал? — Не знаю… — на часы микроволновочные смотрит. — Полчаса назад. Я овсянку сварил, ты ведь её ешь?.. — Да. Спасибо. — открываю шкафчик и роюсь в лекарствах… Сука, реально старость — целая коробка таблеток уже. А от носа ничего нет… Ругаюсь вслух: — Блять. — А? — Рысик из-за шума закипающего чайника не слышит. Объясняю уже после щелчка: — Я умру от соплей. — У тебя ничего от них нет? — Только очень просроченные капли… — достаю старый полупрозрачный флакончик, разглядываю со всех сторон. — Их там как раз где-то две и осталось. — Я могу купить… Но мне домой надо. Не поваляемся. Ночевать он домой не пошёл, а утром надо! Но решаю не поднимать больную тему. — Я сестру могу попросить. Если торопишься. — говорю с паузами для воздуха. Беру телефон со стола и вижу, что Алинка как раз к десяти и собиралась заехать, снова подозрительно рано… Но тоже решаю не спрашивать — крепче спать буду. Прошу только купить молока. — Нет, я схожу! — Рысик почти моментально после моих слов упрыгивает в прихожую. Выползаю за ним. — Ты сам поел? — Нет… Но я дома поем! — Рысь… — подхожу ближе и… Оба замираем от странного ласкового сокращения. Как-то само вытекло. — Иди сюда. Теперь понимаем фразу одинаково: сам приглащающе раскрываю объятия, а он обвивает меня руками. Маленький и тёплый, жалею, что запаха его не чувствую. А Даня спрашивает, подняв лицо: — Такие же капли купить? — Не, лучше что-нибудь пшикающее. — Хорошо. — Хорошо. Захлопываю дверь — аптека почти во дворе, быстро сбегает — и ухожу завтракать. Отвечаю, пока жую, своему чудищу… Подъезжает уже. Пересекутся, наверное, но плевать. И каша хорошая. Уверен, хоть не могу аромат унюхать и довольствуюсь только пресным вкусом этих хлопьев.

***

— Сука, вы издеваетесь? — смотрю на два пакета у порога. Думал, от магнитиков мой холодильник треснет, но, походу, от продуктов — как полагается. — Я же всё это не сожру! Да сожру, вообще-то. Хер знает, ростом это обусловлено или быстрым метаболизмом, но какое бы богатое пиршество себе не устроил — через пару часов уже снова будто неделю во рту не держал ни крошки. — Так, пиздуй отсюда куда-нибудь и не дыши на меня! — Саня жестами меня отгоняет. Берёт пакеты и тащит на кухню, поясняя через плечо: — Мелкая сказала, что ты при смерти. Я щас бульон тебе сварю, обольюсь с ног до головы каким-нибудь санитайзером и к Эдику на днюху поеду. Ага, мелкая. Привезла мне тоже огромный мешок всего, где для меня только две бутылки молока, хлеб и макароны, а остальное — в качестве пополнения её продовольственных запасов в моей квартире. Реально отдельный шкафчик уже выделен под какие-то протеиновые батончики, вафли без сахара, крекеры без глютена… Я туда заглядывать уже боюсь, к этим продуктам из ничего. — От меня тоже передавай… — начинаю говорить, но тут же закашливаюсь и задыхаюсь сразу. — Не микробов, поздравления. — Уйди, блять, говорю! — полотенцем на меня замахивается, придурок. — Мне нельзя щас болеть, по башке дам, хоть одна твоя сопля на меня попадёт! — Соль помнишь где? — Да, в синей этой хуйне. — Тогда забудь! Постоянно пересаливаешь, — забираю солонку с собой в комнату, — лучше пресное похлебаю. — Э! — Саня хочет отобрать, но я предупреждающе шмыгаю носом. Сдаётся и отходит с поднятыми руками: — Я может влюблённый всегда просто. — В себя? — В жизнь! — кидает уже с безопасного расстояния, вооружившись полковником. — Ты ваще не жалуйся мне тут, а то, блять, тёте Лене позвоню, она варить примчится! — Так. Я тебе в ботинки накашляю! — предупреждаю, скрываясь за углом. Тётя Лена — мать моя — реально может примчаться… — Я спать. — Не захлебнись там своими соплями. Вспоминаю, когда ложусь, почему ненавижу болеть: раздражает меня повышенное внимание. То, что мужики от тридцати семи на градуснике уже гроб заказывают — чистая правда, но мне бы хотелось завещание писать в одиночестве! Постельный режим вообще покой подразумевает, а не бегать пол дня открывать двери и решать геометрические задачки по впихиванию четвёртого молока на полку… Но приятно, на самом деле, так же сильно, как и бесит. Особенно, что кормят: я не при смерти на самом деле, конечно, но с готовкой бы всё равно решил не запариваться и какой-нибудь бичпакет заварил — простуда неприятнее гастрита. Но поскорее бы все ушли… Саня сразу после Алинки пришёл, она — одновременно с Рысиком и спреем для носа. И по этой причине теперь абсолютно уверена, что мы тайно встречаемся. А я сам уже скоро начну так думать — спим вместе, обнимаемся, за ручки держимся. Только вот тайно пока, походу, даже для самих себя. А ещё есть Тема. И я в упор не понимаю размер её значимости как для нас обоих вместе, так и по-отдельности. И не могу утверждать, что Рысик меня воспринимает не как начинающего Дома, который просто с него решил начать самореализовываться в этом направлении — я же сказал ему на первой встрече, что не тематик, а потом взял и передумал. Или не передумал, не могу разобраться — может мне БДСМ этот до сих пор нахер не нужен от Дани в отдельности… А вот ему нужна боль. И боюсь, что он ждёт, когда я осмелею, разыграюсь и смогу ему её дать — я ведь не смогу. Хотя, с другой стороны, уже даю… Но это как спичечный коробок с дровницей сравнивать. Или контурную татушку на предплечье с блэкворком на шее. Или септум с хеликсом. Я же реально ни разу не садист — от страданий его кайфовать не буду. Мне контроль, по-моему, больше вкатывает, хочу ему эти ощущения давать. И спать с ним хочу… Не в смысле секса, что удивительно, а просто сейчас в кровати. Давно ни с кем не спал. Так — вообще никогда, наверное. Прикрываю глаза, и… — Рич, подъём! — Саня так барабанит по двери, что кажется, будто и в пол отдаёт, и в кровать, и сразу в голову. — Считай до ста, пока не уйду, и иди жрать моё варево. Я перца туда ёбнул, вышло охуенно! Услышал? — Перца?! — сиплю в ответ. Перечницу тоже отобрать надо было… — Я не буду это пробовать. — Да там не очень остро… — У тебя все рецепторы выжжены, ты кипяток, сука, из чайника сразу пьёшь и не морщишься! — выхожу за дверь, а этот Дурдом ботинки уже в прихожей надевает, нихера не слышит… Вздыхаю, когда подхожу: — Ладно… Спасибо, Сань. — На здоровье. Зацени, кстати… — кивает на большой подарочный пакет, который я сразу и не заметил. Заглядываю. Кальян… — Не шмыгай туда! Эдику подарю, он хотел же. — Мои с балкона может заберёшь в придачу? Пропадают. — Могу, но потом. Кому-нибудь втюхаю… Ты, кстати, блять, никакими новостями поделиться не хочешь? Алинка сказала, у тебя появился… — Выдумывает. — перебиваю и рукой машу слишком рано, этим и палюсь. — Он просто лекарства привёз. — Кто? А, так он не в курсе конкретно… — Конь в пальто. — рысь вообще-то. В тёмно-синей курточке. Но я до сих пор не хочу ни в чём признаваться, руку тяну под подозрительный тёмно-карий взгляд. — Иди уже, спасайся от моих микробов. — Бешеная твоя мелкая, — Саня быстро соображает, что тему лучше замять. — Про щенков ещё выпытывала, я не сразу сообразил даже! Такой поебени наплёл, сам не запомнил… Ну ладно, давай, короче… Ем нереально острый куриный бульон, после которого ощущение, что огнём дышу. А вот температуры нет… Даже измеряю на всякий случай: тридцать шесть и восемь. А когда снова ухожу в кровать — просто лежу и смотрю, как за окном, где только дождь перестал стучать, сначала розовеет, а потом синеет. Даже удаётся поймать момент, как фонарь включается: тускло мерцает сначала, а потом вспыхивает белым лучом света, и в каждой капельке на стекле появляется такая же белая точка. А сон не идёт. И телефон вспыхивает на тумбочке: — «Как ты?» Улыбаюсь, как идиот, когда замечаю рядом солонку… И понимаю, что мне тоже лучше ей сейчас не пользоваться — прямо вижу, как непрерывно минут пять в кастрюлю белый порошок вытряхиваю, отвлекшись на сообщения. От Рысика.

— «лучше намного, но заснуть не могу»

      

— «Из-за носа?» Стираю «из-за теб…» и набираю другое:

— «ага, всё ещё боюсь умереть от соплей

            

а ты как? нормально дома?»

      

— «Лучше        Валера уехал»

— «это кто?»

      

— «Муж Дианы»

— «ты с ним не ладишь?»

— «Нет        Просто        Мне не хочется им мешать        Чувствую себя лишним»

— «ты точно для неё не лишний

                              

спасибо за штуку для носа, хорошо помогает»

Ага, так хорошо, что несколькими сообщениями выше жалуюсь, что уснуть из-за насморка не могу… Своим же выдумкам, блять, не следую. — «Выздоравливай        Доброй ночи»

— «доброй ночи, Рысь»

Прижимаю телефон к груди… Сука, реально, как школьник. Были у меня в десятом классе отношения на расстроянии с парнишкой, которого на море встретил, но там столько эндорфинов от простых букв не вырабатывалось. Даже когда неловко секстились и дрочили по видеосвязи. Может то… Нет. Блять, нет, это снова от температуры колпак течёт, а крыша едет. От температуры, которой нет. Дистанционно что-то с ним пробовать — идея крайне хуёвая. Даже если просто… Пальцы по экрану бегают сами:

— «ты тоже спать уже идёшь?»

Полседьмого ещё… Хотя ему же ночью тоже явно не хватило. — «Нет        Я думал        Ты идешь»

— «я пока тоже нет

      

что ты делаешь?»

— «Ничего» Ну охереть, и как от этого диалог дальше вести?

— «вообще?»

— «Думаю        Что по учебе доделать        Но пока просто лежу»

— «ты один?»

Сука… Не сильно же с намёком вопрос? Просто из интереса такое вообще спрашивают? Чтоб не шло дальше «скинь жопу» или дикпик сразу без прилюдий. Мне вообще-то реально интересно, один ли он. И какой у него дом. И где он лежит не менее любопытно, чем где сидит и стоит. — «Да        А что?)» Вот этот вопрос и скобочку я вообще не могу без хитринки воспроизвести. Это он мою волну уловил или?.. Блять, нет. Нахер.

— «ничего, просто

      

у тебя же племянник мелкий?

      

с детьми в доме вообще реально в одиночестве остаться?»

— «Очень редко        Но они гулять уехали        Еще не вернулись»

— «у вас молоко случайно не закончилось?

      

мне все решили закинуть продуктов

      

четыре бутылки теперь, мне ванну делать из него?»

Блять, какой же бред… Какую нахер ванну?! Ещё представит это. Пиздец. — «Ахах Нет Я не люблю А у мелкого непереносимость Чего то Лактозы?»

— «тогда приходи манник печь»

— «Когда?»

— «когда хочешь»

Печатает что-то долго, перестаёт потом, снова печатает… Алинке отчитываюсь пока, что живой, поздравляю Эдика, Сане пишу, что в реанимации от его супа. Реально рот до сих пор горит! Иду воду пить. А когда возвращаюсь, вижу уведомления: — «Можешь сфоткать Руки… ?» А самих сообщений нет. Испугался и удалил, походу. Дышу через раз и сердце в таком же ебанутом ритме бьётся. Реально бы не задохнуться… И что, сука, с этим делать? Вежливо состроить вид, что ничего не видел, признаться, что видел, или уточнить ненавязчиво, мол, что-то там приходило, но не успел посмотреть? Кошусь на свои руки… Решаю идти напролом: открываю камеру. Фоткаю просто и быстро под лампой — с сестрой навык почти профессиональный — выбираю, где пальцы ровнее, и молча отправляю. Не могу сказать, насколько красиво… Стандартные, вроде, руки. Большие, как и я сам, вены не сильно выступают. Шершавые немного и с парой заусенцев, хотя стараюсь следить, стричь всё вовремя, кремом в холода мазать… Ничего примечательного, хотя Алинкина маникюрщица говорила, что ногтевое ложе у нас обоих красивое, вытянутое какое-то. А сообщения прочитаны. Пересчитываю от нервов пальцы: большой, указательный, средний… И переклинивает от осознания, что вот последние два были у него во рту. Прям моментально всё в штанах напрягается. Не я их туда засунул — он сам так хотел. Блять… Ему явно нравится, засматривается же постоянно… И по остаткам пончика на моём пальце он вчера явно не просто так языком прошёлся. — «Очень красивые» Пишет наконец, а я челюсть сильнее сжимать уже не могу — начинаю гладить себя, понимая, что он там тоже, походу, не просто любуется. И попросить бы что-то в ответ, но у меня-то не на конкретные части тела фетиши, а на всё целиком… И даже если выбирать, на что хотел бы сейчас посмотреть — в голову только глаза приходят, губы, волосы и плечи. Как-то… Неравноценно. И пощёлкать такое самостоятельно тяжело. Отвечаю просто, сразу от греха подальше прощаясь:

— «вспоминаю сейчас, что с тобой ими делал

доброй ночи)»