Интернат для неудачников

POV Зигги Томпсон Меня доставили в Гротон в импровизированной смирительной рубашке, завязав рукава свитера за спиной и обездвижив ноги несколькими ремнями. Если бы мои предки знали, куда — а главное к кому — меня отдают, то подумали бы двести раз перед тем, как засунуть мое тело в багажник. Нет, они не изверги, не сумасшедшие и не извращенцы. Они родители конченного долбоеба, который в свои семнадцать перепробовал все — от героина до мефедрона и обратно. Они могли бы отдать меня в реабилитационную клинику, но если это не работало предыдущие четыре раза, то с чего бы чуду случиться на этот раз? Из этих соображений выбор пал на частный интернат для трудных подростков со своей «программой реабилитации от зависимых состояний» и полным пакетом услуг. Отчасти это было правильным решением, ведь когда мне перестали давать карманные деньги, заблокировали кредитку, а в ломбардах перестали принимать все то, что я таскал туда из дома, я начал промышлять отсосами за деньги или дозу. Молодые владельцы яхт-клубов, сынки магнатов и прочий элитный сброд, так густо населяющий самые престижные районы Лондона. Я уже и не помню всех их лиц и имен — менялись только члены, один, второй, десятый, двадцатый. «Эй, малыш, ты че как на измене? А, трубы горят? Ну понял, понял… Договоримся? Я твой ротик чутка испачкаю, а ты получишь то, что хочешь?» — примерно один и тот же заход всегда. Знал бы я, что когда прибуду в Гротон, то наркотиков в моей жизни больше не будет, зато рот мой будут пачкать знатно и с огромным энтузиазмом, да и не только рот. Я напиздел. Наркотики из моей жизни не ушли. Вернее, те, что были, ушли, но появился новый. Самый сильный и опасный, вызывающий молниеносное привыкание и регулярные передозы. Имя ему — Феликс Ран. Я видел, как он издевался над отбросами, как чернели его глаза за секунду до очередной драки. Я видел его беспочвенную жестокость, его искреннее желание сделать больно. Видел. Но еще я видел его протянутую руку со стаканом воды, когда меня ломало. Видел его силуэт, который не покидал меня несколько ночей подряд во время всех этапов ломки. «Тихо-тихо. Ты дыши давай, не сдохни нахуй», — шептал он, меняя влажную тряпку у меня на лбу. Он отвадил всех медиков и взялся меня выхаживать. Разговорами у него получалось отвлекать меня от приступов паники и агрессии куда-то в сторону. — Сука, достань мне немного эски или мефа, я умоляю тебя… — Завали и усни уже нахуй, или я тебя вырублю! — Захуй ты тогда тут сидишь!? — Мне уйти? — НЕТ! — Ну вот и заткни свой рот! Эй… ты че, придурок? Ты куда лезешь? — Дай отсосу, я знаешь как умею? — Да иди ты нахуй, пидорас! — Давай я тебе отсосу, а ты достанешь мне грамм, а? Пожалуйста, Феликс, я не могу так больше… — Зиг, ты кончай мне это. — Я мерзкий, да? — Сейчас да. — Из-за того, что сосал за наркоту? — Из-за того, что думаешь, будто я дам тебе на клык за наркоту. Ты че надулся? — Я не надулся. — Попизди мне еще. Да не мерзкий ты, всё, че как телка обижаешься? — Феликс… — Че? — Мне бы, правда, стало легче… — Еще раз заикнешься про меф, я клянусь, что вырублю тебя. — Да нет, я не про то. — А что тогда? Если не наркота, сделаю что смогу. — Трахни меня. — Я тебе руку сломаю. — Я серьезно, Ран. Я никому не скажу, клянусь чем хочешь. — Ты реально нарываешься, пидорас мелкий. — Ну, хочешь я на колени встану? Хочешь, в ногах валяться буду? Пожалуйста, один раз отымей меня умоляю… АЙ! — Это за то, что посчитал, что у меня встанет на тебя. А теперь вставай на колени и бери в рот, у меня стояк сейчас штаны порвет. Так я открыл для себя мир «великого и ужасного члена Феликса Рана». Оставшиеся дни ломки он регулярно прочищал мне горло (как он любил это называть), иногда даже помогая мне кончить. Я видел, как он смотрел на меня в те моменты, без толики отвращения — чистое желание и нежность. Да, я знаю. Феликс и нежность. Нет, мне не показалось. Но когда ломка прошла, и за мной больше не нужен был постоянный присмотр, он отдалился. Ран уже не рассказывал мне смешные и волнительные истории, не приносил мне еду, не сидел со мной ночи напролёт, и нежность в его глазах потухла. Последнее, что он сделал для меня — это настоял, что меня не стоит зачислять в отбросы. Но теперь я понимаю, что это было скорее из корыстных побуждений. Мы продолжали трахаться, только теперь он вёл себя намного жёстче. Я и сам не заметил, как старший перестал смотреть мне в глаза во время секса, сыпал оскорблениями, а вскоре в ход пошли пощёчины. Когда я пытался поговорить с ним, расспросить, почему он стал так себя вести, он заводился с пол-оборота и грозился «выбить зубы» — его короночка. Секс стал безликим, хоть и более страстным. Мне даже стало нравиться прогибаться под старшим, позволять ему унижать себя — это возбуждало, потому что я знал, что он не перейдёт границу. Я знаю — я идиот. Я бесхребетный больной извращенец, окей. Мне все равно. Я не знаю, люблю ли его, но если любовь — это позволять Феликсу делать с собой все, что ему захочется (буквально), то да — люблю. Вот уже месяц все шло по примерно одинаковому сценарию. Я наравне с остальными шестерками выполнял простые поручения до тех пор, пока у него в голове не щелкнет тумблер. Теперь, когда в Гротон пришла эта рыжая мелкая шалава, этот тумблер вовсе не выходит из положения «вкл». Что он только ни заставлял меня делать. Он трахал меня в рот по несколько раз на дню, чередуя это с лихими пощечинами. «Шлюха. Мразь. Глубже, тварь, давай сучка, ты же любишь мой хуй, докажи». Он заставлял меня вылизывать ему ноги и говорить «спасибо», приходить рано в его комнату и будить минетом, трахал насухую, потому что любил, когда я громко кричу, но потом всё же жалел меня и добавлял смазки. Все это не резало так больно, как те моменты, когда во время секса он называл меня Оливером. Накрыв мое лицо подушкой, он втрахивал меня в матрас своей кровати, повторяя его имя и накачивая меня новой порцией спермы. Самый пиздец произошёл на Хэллоуине. Теперь, когда я лежал в больничном крыле, эти воспоминания отзывались в каждом миллиметре тела тупой болью. Я стоял у стены с несколькими шестёрками и слушал их глупый трёп о том, что они будут делать после того, как покинут Гротон. Когда в поле зрения появился Феликс, их бубнёж отошёл на второй план. Он, словно огромная баржа, рассекал океан из массовки в виде учеников. Этот океан сам перед ним расступался. Я чётко уловил момент, когда глаза Рана загорелись. Раньше он смотрел так на меня, с лёгкой полуулыбкой и неподдельным желанием, заставляя меня без лишних слов припасть к его ширинке. Сейчас же объектом его внимания стал выскочка Оливер Янг. Я до зубного скрежета его ненавидел. Эта рыжая мелкая мышь строила из себя нетакусика, типа его жопы тут никто не достоин. Отхватил себе мечту всех интернатских мокрощелок — Нила Монтгомери — и думает, что ему всё можно. Феликс подошёл к рыжему и начал что-то нашёптывать, склонившись над его ухом. Внезапно жеманный дружок Оливера что-то сказал Рану, тот ответил, их третий коренастый друг занёс какую-то хрень, но Монтгомери его остановил. Я выдохнул. Обошлось без драки. Но потом меня накрыла новая волна паники. Если разборки не случилось, то понятно, на ком будет отыгрываться Феликс. Нил сказал ему что-то, от чего я увидел тот самый взгляд. Мой негласный хозяин стал продвигаться по направлению к выходу, а у меня всё сжалось внутри. Нет, это был не тот взгляд. Это было что-то новое, за полгода ни разу мне не встретившийся. Он сверкнул глазами в мою сторону и скрылся за дверями зала, а ватные ноги сами понесли меня за ним. — Феликс, — я шёл за ним, пытаясь прощупать почву, — что случилось? Он молчал и продолжал идти. По маршруту я понял, что направлялся старший к себе в комнату. — Что эти дебилы тебе сказали? Они того не стоят, слышишь? — я сам не знаю, чего добивался этими словами. — За мной иди, — плюнул старший, не поворачиваясь и продолжая следовать к себе. Мы зашли в комнату. Парень прошёл в середину помещения и развернулся ко мне. Я медленно прикрыл за собой дверь и остался стоять, обняв себя за плечи. — Чё ты пришел? — он глубоко дышал, все вены на его руках, ногах, шее и лице были напряжены до такой степени, что казалось, они вот-вот полопаются. — Ты меня сам позвал… — Чё ты сказал? — Феликс рванул вперёд и в два шага оказался рядом, возвышаясь горой надо мной. — Прости Фел… Удар. Куда-то в челюсть. Такой сильный, что я повалился с ног. Разлепил глаза и, помимо летающих звёздочек, увидел несколько алых капель на паркете. — Вставай, сука. — Он так со мной никогда не говорил. Да, оскорбления были, но там скорее превалировала пошлая доминантная интонация. Сейчас же Ран звучал так, будто бы собирался разделаться со мной, как он это делал в разборках. — Вставай или я убью тебя, пидор, блядь! — Я встал. — Еще раз спрашиваю, чё ты пришел? — Я хотел попросить отсосать, — раньше это действовало. Просто выводишь его накопившуюся агрессию в сексуальное русло, и всё хорошо. Я просто надеялся, что и на этот раз обойдётся. — Ну ты и шлюха, — он недобро усмехнулся и, нагнувшись надо мной, отдал приказ: — Ты шалава натуральная, слышишь? На колени встала. Руки за спину. Я, шмыгнув носом, встал на колени, не поднимая на него глаз. Ком в горле не давал издать и звука, а перед глазами поплыли картинки. Как он сидел возле моей кровати. Как слушал меня, как смеялся. Как делился самым личным, самым сокровенным. Старший сорвал свою набедренную повязку, служившую частью костюма варвара, и обнажил полувставший член. — Сосать, — дёрнул он бёдрами перед моим лицом. Я, убрав руки за спину, подхватил губами головку и стал насаживаться ртом на ствол. Зачем он так со мной? Он ведь прекрасно знал, что ему стоит только попросить, и я всё сделаю, всё, что он захочет. От осознания того, что ему доставляло удовольствие само причинения мне боли, ком в горле подобрался ещё выше, не давая взять член глубже. — Ты чё, мразь? — в его голосе окончательно пропали игривые нотки, остался только садизм, ненависть и боль. Последнее я не слышал, но знал, что она есть. Он сам о ней рассказывал, но, наверное, думал, что я забыл, когда валялся в приступах ломки. — Это разве отсос? Глубже. Я тебе зубы выбью. Странно, но последняя фраза меня будто немного успокоила. «Я тебе зубы выбью» — вот это Феликс, которого я знал. Тот Феликс, который говорил это в шутку или в порыве страсти. Тот, который ни за что не сделал бы мне больно всерьёз. — Вот так, хорошая соска, — он запрокинул голову, и я посмотрел на него. Всё стало как прежде, мы вроде как вернулись к привычному сценарию. Не считая удара, всё шло как обычно. — Давай работай, сучка, хуесоска ебаная. Я забыл одно. Нельзя смотреть ему в глаза. Я не знаю, почему, но это было под строжайшим запретом всегда. И сейчас Ран опустил голову, заставив наши взгляды встретиться. У меня всё упало внутри. — Чё ты смотришь так на меня?! Ответить я не успел. Удар пришёлся в то же место, что и первый. На несколько секунд всё почернело. Когда я открыл глаза, моя голова уже снова летела на паркет, а на затылке я чувствовал, как Феликс держал меня за волосы. Он чуть не проломил ветхие половицы, вбив моё лицо в них несколько раз. Я закричал, и он отпустил волосы. — Встал на колени обратно! — Перед глазами всё плыло, по щекам текли то ли слёзы, то ли кровь. Я попытался себя поднять, но снова рухнул на бок. — Не прикидывайся, на колени встал, сука! — Ран взял меня за волосы и подтащил к своему паху. Он силой засунул в мои распухшие губы член, держа обеими руками голову, начал насиловать моё горло. Я уже ничего не понимал и просто ждал, когда это кончится. — Заглатывай. Через минуту (может больше, я не знаю) он откинул мою голову, и я осел, ударившись ею об дверь. — Ты мне хуй кровью испачкал! Ты ахуел? Иди сюда, — с этими словами мой возлюбленный, держа меня за копну волос, потащил к кровати. — Прости меня, прос… прости… — я не знал, что нужно говорить такому Феликсу. Явно не это, потому как тот не остановился — наоборот, стал более жестоким. На каждый удар ногами приходилось красное словцо. Удар в живот — «Мразь!» Удар в грудь — «Ненавижу!» Из лёгких вырвался такой хрип, что я подумал, что умру вот прямо сейчас. В колено — «Ты…» В лицо — «Сдохнешь…» В живот — «Сука!» В живот — «Пидор!» Меня затошнило. В живот — «Шлюха!» В грудь — «Хуесос!» Снова подняв меня за волосы (я не знаю, осталось ли от них что-то на голове), он поставил меня раком, уложив мой корпус на кровать. Раздвинув мне ноги, так резко, что, кажется, порвал связки, он сдёрнул с меня брюки и вошел резко на всю длину, начав с остервенением сношать меня так, что искры из глаз посыпались. — Нравится, дырявый? Я знаю, что нравится, вафля ебаная. — Феликс, пожалуйста… Я не могу больше, — мне хотелось, чтобы он добил меня. Хотелось просто отключиться. — Завали ебало, сука! — Феликс, я сейчас сдохну. — Он продолжал вонзаться в меня, послышались хлюпающие звуки. Это была не смазка, он её не использовал. Это была кровь. — Феликс, я… ум…умоляю тебя, пожалуйста, ост… ано… вись, дай передохнуть… Я не могу… Я сознание потеряю с… сейчас. Он остановился. Заглянул в мое лицо. Взял за волосы, протащил до ванной и забросил мое тело на кафельный пол. — Приведи себя в порядок и продолжим. У тебя двадцать минут. Все потемнело.