Так шепчет лёд

      Брат вернулся почти сразу после того происшествия в его библиотеке. Лакей, посланный за нами, сконфуженно застыл на пороге, глядя, как Владимир, стоя на одном колене, сжимает мои ладони и пытается заглянуть в мои покрасневшие глаза. Лакей явно прибыл не вовремя, но ослушаться императорского приказа было никак нельзя: слегка кашлянув, он привлёк наше внимание. Владимир тут же поднялся на ноги, выслушал поручение лакея и, без толики привычной ему надменности, вежливо сообщил, что мы скоро прибудем. На робкое предложение помощи он так же вежливо отказался. Юная княжна, о присутствии которой я благополучно забыл, наконец подала голос. — Дядя Дмитрий, ты снова заболел? — испуганно спросила она, глядя то на меня, то на Владимира.       Мне же казалось, что если я ещё что-нибудь ей скажу, то точно разражусь такими рыданиями, что будет слышно во всём Зимнем. — Ваше Императорское Высочество, — Владимир склонил голову в поклоне, обращаясь к Ольге, — не извольте беспокоиться, я позабочусь о вашем дядюшке. Мы прибудем по указанию Его Императорского Величества сию минуту.       Ольга отстраненно кивнула головой, бросив на меня обеспокоенный взгляд. Она учтиво поблагодарила Владимира и скрылась, оставляя нас вдвоём. Владимир шагнул ко мне и уже было собирался что-то мне сказать, как я выставил ладонь вперёд. — Я в порядке, — просипел я. Владимир нахмурился. — Я правда в порядке, — уже более настойчиво произнёс я и быстрым движением сунул подаренную Ольгой заколку за пазуху. — Тебе нужно отдыхать, — покачал головой Владимир. Мне же захотелось ударить его и накричать за чрезмерное беспокойство.       Я боролся со своими чувствами: между раздражением на чрезмерную заботу (хотя порой был не против) и желанием попросить увезти себя куда-нибудь подальше, даже дальше, чем Дальний Восток, чтобы уснуть в объятиях и проснуться уже в «своём» мире — а если не в том мире, то не проснуться уже никогда. — Я не хочу отдыхать, — огрызнулся я, но протянутую руку Владимира принял и поднялся. — Я сообщу брату, что не останусь на чаепитие, и поеду домой.       Мы покинули библиотеку: Владимир придерживал меня за пояс, а я тем не менее не сопротивлялся ему.       Его Императорское Величество, а по совместительству этого странного времени, мой брат, уведомил нас о том, что отлучался по военному докладу. Он сердечно попросил прощения и, как и докладывал ранее лакей, пригласил нас остаться на чаепитие. Я не изменил своему слову и отказался. Вместо этого мы кратко обменялись новостями, Владимир доложил какие-то сведения, которые я даже не слушал, и на этом мы распрощались.       Покидая Зимний, я чувствовал себя паршиво. О тяжёлой заколке, лежавшей во внутреннем кармане моего мундира, я подзабыл, гоняя в голове всё произошедшее ранее во дворце. Мне следовало быть осторожнее, следовало научиться контролировать свои эмоции. И даже если Ольга или кто-то из императорских детей, заметив меня в подобном состоянии, ничего бы не заподозрили, они обязательно рассказали бы старшим, и те старшие уже однозначно бы что-то заподозрили. И как Владимир до сих пор доверяет мне? Моё поведение наверняка отличалось от поведения настоящего Дмитрия. Будь я на месте Владимира, точно бы уже устроил какую-нибудь проверку. Но Владимира как будто ничего не смущало во мне. Или его в принципе ничего не смущало.       Он ещё раз упомянул отдых, совершенно игнорируя мои протесты, и настоял на том, что проводит. Возможно, так было лучше — кто знает, что еще может произойти со мной, когда я останусь в одиночестве. Говоря современным языком, я совершенно не вывозил происходящее тут ни физически, ни эмоционально и провалил всё, что только можно. Считаться больным, не имея возможности поделиться тем, что я знал, мне тоже порядком надоело.       Резные чугунные двери Зимнего дворца распахнулись перед нами, когда мы покидали территорию. Жандармы выстроились в ровные шеренги, пропуская нас вперёд. Владимир незаметно сжал мою замёрзшую руку в своей руке, в перчатках. Я же свои перчатки то ли где-то забыл, то ли упорно игнорировал. Я взглянул на Владимира, но не успел даже сфокусировать на нём взгляд, как меня резко развернуло на снегу.       Всё произошло молниеносно. Я увидел, как в нас полетел какой-то странный предмет, и в тот же миг Владимир закрыл меня собой. Краем уха я уловил глухой звук, напоминающий бьющееся стекло, а потом тут же раздался громкий выстрел, и меня оглушило. Я чувствовал, как меня крепко сжимают в объятиях, зажмурился то ли от страха, то ли машинально. Раздались крики жандармов. Когда я приоткрыл глаза, под ногами на снегу уродливым цветком растекалось ярко-красное пятно. Меня всё ещё сжимали в объятиях. В руке Владимира мелькнул пистолет. Над ухом я чувствовал тяжёлое дыхание, а под моими пальцами, сжимающими холодную ткань чужой офицерской шинели, чувствовалось глухое биение рвущегося из груди сердца.       Красное пятно под ногами растекалось сильнее, и понимание пришло запоздало. Я высвободил руки, хватая Владимира за шею. — Ты ранен?! — я громко закричал.       Владимир выглядел испуганно, растерянно, словно сам не понимал, где он находился. Он крепче сжал меня, всё ещё не выпуская пистолет из рук. — Мне не больно, — просипел он, уставившись на красное пятно за моей спиной.       Его пальцы стали обшаривать мою шинель, пытаясь рассмотреть наличие раны на мне. Я запоздало отметил, что никакой боли так же не ощущал. — Ваше Высочество… Ваша Светлость, — возле нас оказались жандармы, — Вы ранены?!       Бегающая вокруг нас охрана напоминала какой-то сюрреалистический цирковой хоровод. Мелькали мундиры, оружие, разносились крики. На площади стали толпиться зеваки. Я не чувствовал боли, жжения или чего-то подобного — я совсем не знал, каково это быть раненным, но раз я мог спокойно стоять, хоть меня и держали руки Владимира, то ранен я точно не был. — Это же тухлые помидоры, — услышал я голос одного жандарма, — и, похоже, краска.       Мы с Владимиром синхронно повернулись на голос. — Точно, — продолжал другой жандарм, — вот тут рядом осколки. Они бросались тухлыми помидорами. — Ваше Светлость, — обратился другой жандарм к Владимиру, — отряд отправлен на поиски преступника. Конвой для Вашего сопровождения готов и ожидает Вас.       Владимир, не убирая рук, развернул меня за талию и направился следом за жандармом, который вёл нас к экипажу. Из их краткой беседы, которая напоминала мне сухие доклады и указания, я понял, что Владимир отвезёт меня к себе на Большую Морскую и оставит до «дальнейшего уведомления». Что это за «уведомление», я так и не узнал.       Уже садясь в экипаж, Владимир пропустил меня первым, подальше от окон, а сам забрался следом. Окна экипажа были крепко зашторены, а выглядывать на улицу ни у меня, ни тем более у Владимира желания не было. Лицо моего спутника выглядело напряжённым и угрюмым. Я скользнул взглядом по его фигуре и заметил торчащую на поясе кобуру, в которой теперь покоился пистолет. — И давно ты… носишь его? — тихо спросил я, громко сглатывая. — С того самого дня, как эти чёртовы ублюдки собрались на площади, — отозвался Владимир, глядя перед собой. Между его бровей легла глубокая складка.       Я кивнул, всё ещё таращась на кобуру. Нечто подобное я мог видеть только в старых фильмах из девяностых годов. О том времени говорили мои родители, и порой я слышал такие истории, что волосы вставали дыбом от такого потока жестокости и беззакония. Иногда отец упоминал о каких-то своих то ли одноклассниках, то ли приятелях, которые не дожили даже до тридцатилетия из-за «бандитских связей». Я был ребёнком и очень плохо понимал, что это за связи и кто такие бандиты, но уяснил, что ничего хорошего в этом не было.       Сейчас, в далёком тысяча девятьсот четвёртом, никто не знал о девяностых, не знал даже о том, что будет через месяц, но вся сцена у Зимнего напоминала какой-то странный боевик. — Зачем они это сделали… — то ли спросил, то ли сказал я. — Что им было нужно от нас? — Мне плевать, что им было нужно, — процедил сквозь зубы Владимир, — мне лишь нужно, чтобы эта гнилая челядь не приближалась к императорским покоям даже на версту. — Его руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки. — И я сделаю всё, чтобы этого ублюдка нашли.       Он поправил шинель, и кобура с пистолетом скрылась под тканью. — А ты не боишься… замарать руки? — выдавил я.       Возможно, мой вопрос звучал наивно, потому что Владимир лишь усмехнулся на это. — Если мне нужно защитить тебя, я замараю их столько раз, сколько потребуется, — от его слов я вздрогнул.       Я открывал для себя новые стороны личности Владимира. И если поначалу я считал его довольно холодным и безэмоциональным, сейчас я думал совершенно иначе. Ни страсть, ни гнев, ни жестокость не были ему чужды. И как бы он ни старался спрятать этот вихрь под строгим ледяным покровом его почти прозрачных голубых глаз, когда весь этот вихрь вырывался наружу, меня буквально накрывало обжигающим пламенем.       Я поражался способности Владимира контролировать свои эмоции, особенно в чрезвычайных ситуациях. Мое желание заглянуть ему в душу и попробовать узнать, что он чувствует на самом деле, не утихало с самого первого дня моего пробуждения в чужой-моей спальне в ту январскую ночь. Всё внутри кричало, что я должен как-то поддержать его, должен что-то сказать и быть в кои-то веки сильным, сильнее, чем Владимир, чтобы тоже быть опорой для него. Чем больше я рассматривал его сосредоточенное выражение лица, тем больше я морально закапывался в своей неспособности быть настоящим офицером.       Когда наш экипаж остановился на Большой Морской, мы всё ещё молчали. Владимир так же молча вышел из экипажа, протягивая мне руку, а мне впервые стало стыдно брать её. Сегодняшний день как будто хотел доказать мне, что я не стою и крупицы Владимира, хотя он всячески демонстрировал свою любовь ко мне. Я изо всех сил прикусил щеку с внутренней стороны и проследовал в особняк.       Интерьеры в доме Владимира чем-то напомнили мне мои, но как будто выглядели строже. Планировка же очень походила на мой собственный дом (если резиденцию на набережной Мойки можно считать моей). Я предположил, что у всех дворян того периода меблировка и предметы декора были примерно одинаковы, как будто все заказывали всё на одной и той же фабрике, следуя моде.       Возможно, мне просто не хотелось разглядывать его дом из-за пережитых потрясений ранее. Единственное, что сразу бросилось мне в глаза, это тишина и ощутимое отсутствие слуг. Чуть позже я выяснил, что слуги были, в таком же количестве, что и у меня, но они словно стремились как можно реже попадаться ему на глаза. Неужели Владимир так ненавидел всех людей, кто был ниже его по сословию?       Как оказалось, никаких особых приказов «не показываться на глаза» Владимир не давал, просто слуги каким-то шестым чувством знали это негласное правило. Вопреки этому пугающему образу Владимира, он щедро оплачивал работу слуг и никогда никого особо не «штрафовал». Он не терпел лени и, будучи предельно строгим к себе, был строгим и к другим. Исключением был разве что я, его нерадивый бойфренд из будущего, который даже не мог называться этим современным словом в тысяча девятьсот четвертом году.       Одним их любопытных моих замечаний касательно жизни Владимира была его привычка принимать ванную каждый раз, когда он оказывался у себя дома, за исключением разве что коротких визитов. Поэтому стоило Владимиру переступить порог своего дома, как тут же начинались банные приготовления. Так как в этот раз мы прибыли вместе, в ванную пригласили и меня.       Ванная дворян разительно отличалась от современных тесных помещений в маленьких квартирах. Отличалась она главным образом тем, что, например, в такой дворянской ванне могли поместиться… двое. — Душа моя, что тебя беспокоит? — Владимир прошептал мне на ухо, посылая вдоль позвоночника приятные мурашки.       Его рука крепче обхватила меня поперёк груди. Я почувствовал прикосновение его губ к загривку. — То, что произошло сегодня… Я испугался. Я не хочу, чтобы оно повторилось снова… — начал я.       Владимир снова коснулся губами моей макушки. — Не повторится, — решительно ответил он. Я же нервно усмехнулся. — Я хочу верить тебе, но у меня не получается… Почему они стали преследовать нас?.. Как будто им нужны именно мы… — я прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться на тепле родного тела рядом. — Это всего лишь попытка запугать нас. У них не получится навредить Империи вот таким способом, можешь быть покойным, — Владимир прижался щекой к моей макушке и провёл кончиками пальцев по моей груди. От его слов легче, однако, не становилось. — Тебе пришлось стрелять, — злобно прошептал я и попытался повернуться, чтобы взглянуть в его глаза, но Владимир не дал мне этого сделать. — Я думал, они ранили тебя. — Этот чёртов ублюдок обязательно понесёт наказание. Жандармы продолжают поиски, и они не вернутся до тех пор, пока не найдут эту революционную сволочь.       При упоминании революции, меня снова покоробило. Собрав волю в кулак, я отогнал от себя мысли о фотоальбоме и тех снимках, которые показала мне Ольга и которые навсегда отпечатаются в моей памяти. — Владимир, — я повернул голову, всё же пытаясь заглянуть в глаза, — ты веришь в прорицателей и тех, кто может видеть будущее?       Чужие руки замерли на моей груди. Судя по всему, этого вопроса он не ожидал. Владимир считал таких провидцев ни кем иным, как шарлатанами. Сколько раз, проезжая мимо балаганов, он замечал толпы зевак, кучкующихся возле разноцветных шатров, судорожно пересчитывающих монеты, чтобы получить предсказание, которое, он был уверен, было заготовлено заранее. — Будущее создаётся настоящим, — уверенно заявил Владимир. — Что бы ни сказала гадалка, провидец или кто-то ещё, будущее наступает после определённых действий, которым предшествуют твои мотивы. И если есть тот, кто может как-то повлиять на будущее, это только ты сам. Я склонен сам вершить свою судьбу.       Я отстранил его руку от себя, обхватил её и поднёс ладонь к губам, оставляя на ней скромный поцелуй. Он всё же позволил мне развернуться в объятиях, и я, не говоря ни слова, уселся в ванне лицом к Владимиру, сразу же вовлекая его во влажный поцелуй.       В ту ночь я спал беспокойно. Весь мой сон состоял из коротких периодов беспокойного забытья, в которые я видел одни и те же картинки. В ушах звенел громкий выстрел, словно он раздавался где-то рядом, я видел красные пятна на снегу, вот только эти пятна теперь выглядели бордово-алыми, густо растекающимися по снегу. Я видел кровь. Настоящую, вязкую, с металлическим привкусом, и эта кровь неизменно принадлежала Владимиру. Он безуспешно зажимал рану где-то сбоку, смотрел на меня ледяным усталым взглядом и падал на снег. В эти моменты я просыпался.       Владимир лежал рядом, крепко обнимая меня. Я разглядывал его умиротворённое выражение лица, снова и снова, будто старался убедиться, что настоящий Владимир лежит здесь, а не где-то там на снегу, и что то, что я вижу и чувствую сейчас, не какой-то сон или галлюцинация. Я запоминал его лицо, смотрел на разгладившуюся во сне складку между бровей, на губы, которые оказались не такими тонкими, какими я их обычно видел, а намного полнее. Владимир как будто намеренно сжимал их в тонкую линию.       На рассвете я всё же заснул всего лишь на каких-то пару часов, но кровавые видения больше не преследовали меня. Надежду выспаться я окончательно потерял, когда на рассвете распахнул глаза вновь. Запоздало я подумал о наличии в этом времени снотворного: какое-нибудь средство точно должно быть. Я пообещал себе в следующий раз попросить о нём. Выдерживать подобные видения и спать всего пару-тройку часов после неудачного покушения на себя же было выше моих сил.       Лежащий рядом Владимир выглядел глубоко спящим. Даже его поза осталась неизменной. Я мог только поражаться его способности так легко забываться, независимо от того, что он переживал за день, и безусловно завидовать ему, потому что я не умел так же. Мне понадобились вся моя осторожность и изящность, чтобы аккуратно выбраться из-под чужой руки, приятной тяжестью лежавшей на моей груди. Владимир даже не пошевелился от моих действий, и я победно выскользнул из кровати, не заботясь о том, что полностью обнажён.       Его комната казалась мне знакомой, словно я уже видел её раньше в далёкой современности. Сейчас она представала передо мной впервые: я обвёл взглядом мебель, на которой, в отличие от той в моих покоях в резиденции, отсутствовали чрезмерные украшения. Древесина, из которой были выполнены предметы интерьера, выглядела, однако, очень дорого. Обивка из какой-то дорогой ткани, название которой я не знал, инкрустированные в мебель золотые узоры говорили о том, что эта комната принадлежала кому-то из высоких сословий. Книжные шкафы и камин с мраморными бюстами не узнанных мной людей я оглядел лишь мельком.       Я сделал шаг к рабочему столу недалеко от камина и всмотрелся в разложенные в идеальном порядке вещи. Даже стопка каких-то бумаг лежала в правом верхнем углу стола настолько ровно, словно кто-то укладывал эти листы по линейке. Хаос на моём рабочем столе у себя дома показался мне всё же привычнее и уютнее, хотя я не мог отрицать, что найти что-то нужное в идеальном порядке было в разы проще, чем в ворохе из газет, документов, писем и записок.       Ещё раз окинув взглядом спящего Владимира, я потянулся к задвинутым ящичкам стола. Мне хотелось как-то скоротать время, а разгуливать по чужой резиденции я не мог: несмотря на отсутствие слуг, я всё равно буду чувствовать на себе посторонние взгляды, тем более что эти люди были в курсе наших отношений. К Фёдору и остальным у себя дома я кое-как привык и уже так не напрягался.       По большей части ящички не представляли собой ничего интересного: документы, писчая бумага, печати, тщательно запакованные в конверты письма, разрезанные сбоку (даже печать на них не была повреждена), перья, письменные копии указов… Последний ящик привлёк моё внимание больше всего: на нём имелась скважина с вставленным в неё ключом. В комнате Владимира вряд ли кто-то бывал кроме него и разве что меня, поэтому, видимо, он решил, что прятать ключ необязательно. Я не мог знать, каким уровнем доверия пользовался настоящий Дмитрий, но просто так Владимир бы точно не пустил никого в свою комнату, а тем более в постель. Руководствуясь этой странной логикой, я повернул ключ в замочке, отпирая его с тихим скрипом.       Владимира звук никак не взволновал, и он не проснулся. Я же внутренне напрягся, выдумывая любые отговорки и готовый быть застуканным с поличным. В ящичке не оказалось ни драгоценностей, ни облигаций или каких-то важных указов. Внутри лежала аккуратная стопка сшитых документов. Без особого интереса пролистав несколько полностью исписанных мелким почерком страниц, я замер с широко распахнутыми глазами.       Передо мной лежало открытое личное дело Алексея. Я крепко зажмурился, стараясь отогнать это наваждение, принялся щипать себя за предплечье и даже укусил палец, едва ли не до крови, так быстро и резко я это сделал. Видение не пропадало, а значит, всё происходило наяву. Я видел личное дело Алексея. Того самого рабочего, которого по воле судьбы случайно сбил на Невском и с которым тайно виделся в Гостином дворе.       Поспешно зашелестели страницы. Личных дел оказалось несколько. Я не был знаком с теми людьми, но точно узнал какого-то седовласого мужчину преклонных лет и молчаливого угрюмого человека с сигаретой, с которыми сидел за одним столом в том кабачке в Гостином. Я шумно сглотнул. Я понятия не имел, что это значило, но оно не предвещало ничего хорошего. И я мог поспорить на свою руку или ногу, что Владимир мне ничего не скажет, даже если я буду умолять его. — Душа моя, ты совсем не спал сегодня… — сонный голос моего любовника прозвучал громче удара колоколов или пушечного выстрела. — Я бы отправил Марфу за успокаивающим отваром для тебя, — он словно прочитал мои мысли о снотворном. — Я выспался, — соврал я, разворачиваясь к Владимиру лицом и совершенно забывая о том, что стою перед ним полностью нагой. Бёдрами я придвинул ящик обратно, и он бесшумно закрылся.       Владимир окинул меня взглядом с головы до ног, что заставило мои щёки предательски заалеть. Наверное, я никогда не перестану его стесняться: пожалуй, даже публичная баня не смущала меня так, как моменты, когда мы оставались действительно вдвоём.       Мы играли в какую-то молчанку, которая казалась мне невыносимой. Выдерживать пристальный взгляд Владимира было трудно, особенно моём состоянии. Будь у меня больше опыта, может, я и сумел бы удерживать его ледяной взгляд… Впрочем, моего влечения это не убавляло: смотреть, как холодный до кончиков пальцев человек — а Владимир производил именно такое впечатление — практически плавится рядом с тобой и отдаёт тебе всю накопившуюся страсть, было не просто лестно, но и чертовски возбуждающе. И если я действительно так влияю на него, в чём я неоднократно убедился, значит в ответе на простой вопрос он мне отказать не должен. — Ты всегда был со мной честен, — начал я, глядя на одеяло и намеренно избегая чужого взгляда. — Хочу, чтобы ты был честен со мной и сейчас… — Ты открывал тот ящик? — Владимир спросил спокойным тоном, а я от неожиданности вскинул голову, сталкиваясь с ним взглядом. — И ты вспомнил…       Он не выглядел рассерженно, раздражённо и совсем не злился. Я же потерялся в догадках: оказывается, было что-то ещё, что я должен был вспомнить. Я ощутимо напрягся. — Ты знаешь, я всегда хотел и хочу защитить тебя, — проговорил Владимир с тяжёлым вздохом. — Скрывать от тебя воспоминания было бы бесчестно, и к тому же, какие-то вещи нужно никогда не забывать.       Я не совсем понимал, к чему он клонит. Неужели те личные дела принадлежат каким-то особо опасным личностям? Вспоминая Алексея и его товарищей, я не мог выделить в них каких-то отличительных черт, чтобы назвать их опасными. Его потрёпанная изношенная одежда, грязные ногти и руки в мозолях вполне соответствовали моему представлению о рабочем человеке. Я не разглядывал фотографии рабочих и тем более не был экспертом в том, как должен выглядеть рабочий времен начала двадцатого века. Сам Алексей производил впечатление темпераментного бойкого юноши, которого злила окружающая несправедливость. В голове мелькнула мысль о том, что Владимир и сам частенько боролся за справедливость, только своими методами и со своими «врагами». Однако сказать ему это я никогда не смогу. — Я благодарен тебе за то, что ты помогаешь мне вспоминать то, что когда-то было моей жизнью, — я улыбнулся ему уголком губ. — Я действительно многое забыл и стараюсь вспоминать…       Владимир слегка качнул головой, но на мои слова никак не отреагировал. — В том ящике… — он остановился, — лежат личные дела членов, предположительно, тайного общества социалистов. — Он посмотрел на меня в упор. — Они разыскиваются.       Меня словно окатило ледяной водой. Сердце замерло, а в кончиках пальцев начало неприятно зудеть. Я не мог совладать с эмоциями, и, наверняка, Владимир отметил, как изменилось моё лицо после сказанных им слов. Значит Алексей… — Они выдают себя за рабочий класс, хотя на самом деле сомневаюсь, что они им являются… — задумчиво продолжал Владимир, глядя куда-то в окно. — Один из них… Алексей Игнатиевич Гриневицкий.       Я не мог знать полное имя Алексея, не мог даже догадаться. Мне хотелось думать, что среди той толпы рабочих, которых я видел в Гостином дворе, было несколько Алексеев, и мой знакомый просто один из многих. Но чёрно-белая зернистая фотография в анфас выглядела более чем чётко и ясно отпечатывалась на подкорке моего сознания. Тот самый Алексей…       Едва ли мне хотелось верить в то, что меня обвели вокруг пальца, но ещё меньше хотелось верить в то, что Владимир лжёт. Я был уверен, что он говорит правду, тем более, я бы всё равно когда-нибудь вспомнил этих людей. — Значит, Алексей… Гриневицкий не рабочий, — эхом проговорил я. Произносить чужую фамилию было странно и отчего-то пугало. — Вовсе нет. Обычный подстрекатель, — Владимир пожал плечами. — К их поиску подключено Охранное отделение. Недавно им удалось арестовать одного из этих ублюдков, — Владимир не скупился на слова, когда речь заходила о предположительно государственных предателях. — Теперь они будут гнить в Акатуйской тюрьме. И в этом есть и твоя заслуга. Ведь именно ты, руководствуясь благими намерениями, вывел на свет этих людей.       Я машинально сглотнул тугой комок в горле. Я не мог не понимать, кто такие политические преступники — а речь шла именно о них, — но и не мог представить, что тот парень, которого я сбил, мог оказаться в какой-то суровой тюрьме, в которой он бы находился до конца жизни. Однако анализировать справедливость наказания преступников против Империи у меня не было времени. Я. Был. Причастен. Это я, а точнее Дмитрий вычленил этих людей среди обычных рабочих, отправил часть из них в тюрьму, а я… помогал им? — Ты выглядишь взволнованным, — Владимир ощутимо напрягся. — Я не хотел беспокоить тебя подобными сведениями, но, Дмитрий, — голос Владимира ощутимо потеплел, когда он произнёс моё имя, а у меня в этот момент что-то защемило в груди, — я лишь хочу, чтобы ты был в полной безопасности.

***

      После того неудачного покушения (или не покушения, я так и не смог разобраться, что это было наверняка) и ночёвки у Владимира мои бессонные ночи повторялись. Но в этот раз я видел уже не Владимира, истекающего кровью. Не слышал оглушающие выстрелы, из-за которых просыпался. Вместо этих сцен я наблюдал картину, как безликие жандармы вели под конвоем обессиленных грязных людей. На их шеях болтались петли из грубой верёвки, одежда была изодрана, на лицах — запёкшаяся кровь. Они проходили медленной шеренгой, будто специально, чтобы столпившиеся прохожие могли запоминать их лица. Среди этой толпы был и я: по крайней мере, я это понял по тому, что мои глаза наблюдали всю эту сцену.       Конвой всё шёл, поднимая клубы пыли над дорогой. Лица сливались в одно пятно ровно до того момента, как один из них, поравнявшись со мной, резко вскидывал голову, впивался в меня гневным взглядом воспалённых от усталости глаз. Я узнавал в этом лице Алексея. Сквозь гнев я видел его разочарование, как будто я лично был причастен к его участи — а я и был причастен, судя по тому, что рассказал мне Владимир. Губы Алексея шевелились, он что-то говорил мне, а когда из толпы раздалось громкое «Предатель», я просыпался в холодном поту.       Так продолжалось несколько ночей, и я никак не мог успокоиться. Мобильной связи в тысяча девятьсот четвёртом не было, отправить письма я не мог — я не знал конкретного адреса Алексея, а отправлять письмо на Гостиный двор было опрометчиво, особенно на гербовой бумаге с моими инициалами. Другой в моём доме просто не водилось, и я находил это абсурдным. Неужели в дворянских домах нельзя было найти простые чистые листы, или везде нужно подписываться своим именем с указанием всех чинов и заслуг? От этой «особенности» у меня дёргался глаз.       Когда мои метания свели меня с ума настолько, что я едва мог сомкнуть глаза, я решил действовать. Одолженное слугами пальто я успешно забрал себе, не забыв купить им новое. Фёдор и все остальные считали меня самым настоящим чудаком, когда видели, как я «перевоплощаюсь» в рабочего крестьянина. Однако слуги не могли мне ничего сказать. В конце концов желание барина для них было законом, и я впервые по-настоящему этому порадовался: любое моё чудачество останется при мне.       Накинув капюшон и плотнее закутавшись в пальто, я выскользнул из особняка через чёрную лестницу. Я проделывал это много раз, и никто так меня и не «раскрыл», а если и кому попадался, то по понятной причине все делали вид, что ничего не замечали. Мой путь лежал по знакомой дороге в сторону Гостиного двора. Я должен был убедиться, что с Алексеем всё в порядке, должен был попросить его быть осторожным, сказать, что его ищут… Осознавал ли я, что я делаю? Предавал ли я таким образом Владимира? Я не мог солгать никому из них, а получалось так, что врал обоим. Где-то в глубине души я успокаивался тем, что делал я это ради их же блага.       Тот самый кабак, режущая слух брань, стук тяжёлых пивных кружек. Я погрузился в эту какофонию звуков, как только переступил порог. Подойдя к уже знакомому столику, я нашёл того самого парня с сигаретой в зубах — он сидел на том же самом стуле, в той же самой шапке, словно и не двигался с места с того дня, как я впервые побывал здесь — а было это словно целую вечность назад. — Алексей… Как ты говоришь? — угрюмо пробасил он, — Гри… Гриневицкий? Не знаю таких, — он сплюнул себе под ноги. — Нет тут таких. И не было. Я бы запомнил.       Если с Алексеем что-то случилось, то теперь я был точно уверен: в этом была моя вина. Я отказался от предлагаемой выпивки, удивляясь, что его товарищи так спокойно реагировали на его отсутствие. Никто из них не знал, где находится Алексей. Я даже стал сомневаться, что это действительно его имя.       Из кабака я вышел в растерянных чувствах, кутаясь в крестьянское пальто. Его рукава были мне немного коротковаты, несмотря на то, что Фёдор, ранее носивший её, был немного выше меня ростом. На замёрзшие руки упало несколько снежинок. Я невольно посмотрел на тёмное петербургское небо далёкого тысяча девятьсот четвёртого. А я и забыл, что в марте тоже часто идёт снег.