Так шепчет лёд

      Я всегда задавался вопросом, как люди жили раньше без смартфонов и возможности связаться со своими близкими и друзьями или просто отправить кому-то сообщение. Если бы на дворе был две тысячи двадцать четвёртый, я бы выбрал любой мессенджер, отправил бы сообщение-приглашение, и тот, кого я пригласил, пришёл бы к назначенному месту. В тысяча девятьсот четвёртом году такой возможности у меня не было.       Алексей, следуя всем правилам конспирации, которые, как я понял, были необходимы, договорился со мной о том, что оставит мне записку в назначенном месте, под каким-то камнем недалеко от моего дома. И хотя по таким улицам, как я узнал позднее, простые рабочие, как правило, не ходили, Алексею наверняка пришлось применить все свои хитрые навыки и доставить мне записку.       Спустя день-два после нашего разговора, я, особо ничем не занимавшийся (на самом деле я просто не мог ничем заниматься, сколько бы себя ни заставлял), нашёл-таки странную записку, написанную кривым почерком. Было позднее утро, и меня приглашали в Гостинку в тот же вечер.       В назначенный час я, закутавшись в пальто, стоял возле Гостиного двора. Спустя пару минут после моего прибытия, показался Алексей. — Заходи, — Алексей толкнул деревянную, влажную от дождя и сырости дверь, на которой виднелись следы то ли красной краски, то ли того, о чём я предпочитал не думать.       Он махнул мне рукой, приглашая войти, а я сильнее закутался в пальто. К счастью, я вовремя подумал об одежде, ведь появиться в таком месте в офицерском мундире равнялось сразу получить пулю в лоб. Всё это мне объяснил Алексей. Я перерыл все свои шкафы, находил новую дорогую одежду и выбрал самую непритязательную — если дворянская одежда могла быть таковой. Пальто же я выпросил у слуги Фёдора. Каково же было удивление этого парня, когда я на полном серьёзе попросил его одолжить мне рабоче-крестьянское пальто…       Пройдя внутрь, меня окатило гамом говоривших одновременно голосов. Всё помещение напоминало мне старое заведение, кажется, трактир, которые я видел в исторических фильмах. Если бы здесь оказались современные режиссёры, они бы точно провели какую-нибудь съёмку. В нос бил сильный кислый запах вперемешку с потом, перегаром и спиртным, повсюду раздавался вульгарный громкий смех и стук кружек с янтарной пенной жидкостью, напоминавшей пиво.       Пока я послушно следовал за Алексеем в дальний угол, меня несколько раз толкнули, но, к счастью, не признали: толкавшие были слишком пьяны. Мы следовали прямо к большому, стоявшему в углу круглому столу, за которым располагались несколько мужских фигур. Всё они ничем не отличались от остальных посетителей, отличался лишь стол, за которым они сидели. На коленях некоторых из них сидели женщины, по поведению которых можно было понять, чем они занимаются. Мужчины держали их за талии или за другие места, но я не придал этому значения. Разглядывая сидевших, я предположил, что эти люди некто наподобие местных «главных», но задать прямой вопрос Алексею не решался. Я вообще не решался открывать рта и решил молчать, пока меня ни о чём не спросят.       Когда мы подошли к столу, на моего спутника тут же налетел какой-то мужчина, вскочил со стула, сгреб его в охапку и крепко обнял. Я заметил у него что-то похожее на самокрутку, которую он сжимал зубами. — Алекс! Давненько ты к нам не захаживал. Мы волновались за тебя! — воскликнул незнакомец, налетевший на моего спутника с объятиями. — Где ты пропадал всё это время?       На его возглас обернулись несколько пар наполненных подозрением красных осоловелых глаз. Некоторые замахали руками, а женщины захлопали в ладоши. — Как видишь, жив-здоров, — смеялся мой спутник, хлопая собеседника по плечу. — Хочу представить вам моего спасителя, — Алексей указал на меня, и я забрал всё внимание на себя, — это Дмитрий, человек, который буквально спас мне жизнь.       Из-за стола послышался свист и гогот, но подозрение сидевших за столом никуда не делось. Приятель Алексея подошёл ко мне вплотную и окинул меня взглядом с головы до пят. Он недоверчиво посмотрел на мою одежду, внимательно вгляделся в моё лицо и с подозрением прищурился. — Больно чистая морда у него! — Он засмеялся, почти сплёвывая себе под ноги, а я внутренне сжался. — Неужто спас? Поди брешешь!       Алексей тут же поспешил прийти мне на помощь. — Отнюдь, — он положил руку мне на плечо, — он буквально вытащил меня с того света.       Алексей взглянул мне в глаза, кивая. А я только в тот момент понял, что был поражён всей обстановкой настолько, что всё это время молчал. — Я должен был помочь тому, кто в этом нуждался, — брякнул я, — в конце концов, ты оказался в такой ситуации частично из-за меня…       Но договорить мне не дали, да и Алексей поспешил прервать меня, пока я не сказал ничего лишнего. — Здешний честный это что-то новенькое, — присвистнул собеседник с самокруткой и выбросил свою руку вперёд для рукопожатия. Я протянул в ответ свою, ощущая, насколько она была грубой на ощупь. На концах его пальцев я заметил следы въевшейся грязи. — Иван. Алекс небось упоминал обо мне, а если нет, то будем знакомы.       Он одарил меня улыбкой, но в его взгляде всё ещё читалось некоторое недоверие. Я попытался улыбнуться в ответ. Сидевшие за столом с интересом разглядывали нашу троицу, притихнув. — Располагайся, — Алексей махнул на один из поставленных вокруг стола облезлых стульев, а сам небрежно скинул свою заношенную куртку. — Выпьешь? Местное пиво похлеще вашего германского будет, — засмеялся он и сделал знак рукой.       Через пару минут перед нами оказались две огромные кружки пива. Алексей тут же приложился к одной губами, проговорив что-то про «За счёт заведения». — И где же ты это откопал его?.. Пивом угощаешь, за стол приводишь, — обратился к Алексею один из сидевших.       Он был довольно высок, крепкого телосложения, на голове его была надета набок старая протёртая шапка. Грязная рубаха на его груди едва сходилась, а новую, видимо, он покупать не спешил. — Я считаю, что он близок к нашим взглядам, только и всего, — Алексей пожал плечами. — Уж не сомневаешься ли ты во мне, Данила? — На эти слова крупный мужчина нахмурился. — Или ты думаешь, что я могу привести предателя?       Данила нехотя покачал головой, скривившись. — Моё доверие сложно заслужить, ты это знаешь. Чужак есть чужак, — отрезал он, зыркнув на меня. — Не думаю, что такие, как он, что-то могут понимать. — Вы меня не знаете, чтобы так говорить. И вы ошибаетесь, если считаете, что я могу чего-то не понимать. — Мои слова прозвучали резче, чем мне хотелось, но открытого суждения над собой, тем более когда я сидел тут перед ним, я не вынес. К тому же, этот Данила не совсем понимает, кто я. — Что может понимать такой юнец? Выглядишь ты слишком… зелено. Не видал ты ещё бед-то, — Данила пожал плечами. — Алекс, ты зря привёл его.       Я хотел было возразить ему, но рука Алексея сильно сжала моё колено под столом. Я испуганно оглянулся на него. Он покачал головой и шепнул мне, что спорить лучше не следует, по крайней мере не сейчас.       Вскоре перед каждым на столе выросла огромная кружка пива, такая же, как и у нас с Алексеем, а чуть позже женщина в старом грязном переднике, покрытым масляными пятнами, поставила посреди стола тарелку с нарезкой хлеба и разнообразной колбасы — по крайней мере то, что она принесла, было похоже на современную колбасу. — Как же я люблю нашу, угличскую, — проговорил один из сидевших, — сразу дом мой вспоминается. И Настасья. Такую же покупала на рынке, бывало.       Говоривший с явным удовольствием откусил кусок колбасы, закусывая хлебом. — Неужто у вас работы в городе нету, Осип? Не поверю, — изумился второй. — Коль производите, значит работа должна быть. — Жалованье, Аким, мизерное, едва концы с концами свожу, вот приходится в столице пробовать-с, — покачал головой названный Осипом, — тут-то ведь на металлургических больше заплатят-с. А что ж я у нас-то по этим карточкам купить-то смогу? А тут всяко хватит и детей покормить. — А ты-то, зелень, откуда будешь? Коли чист, значит, небось, у вас-то проблем таких не бывает, али случаются? — В этот раз точно обратились ко мне. Все вдруг уставились на меня. — Одежонка-то на тебе добротная-с.       Я оглядел это сборище, потом взглянул на Алексея, который так же ждал моего ответа. Судя по всему, меня приняли за такого же рабочего, а мне ничего не оставалось, кроме как вжиться в роль и начать импровизировать. Если бы я ещё знал что-нибудь о рабочих… — Если вы хотите знать про нашу зарплату… — Я окинул взглядом сидевших. Никто мне не возразил, и я продолжил. — У нас… Нам выдают одежду, — начал я осторожно. — Ба! Одежда! — воскликнул Аким. — Вот же ж будто барские причуды! Аль неужто выдают? Где ж это? — Ты же знаешь, что всё зависит от управляющего, — подал голос Алексей, глядя на Акима, — и среди господ, как видишь, бывает справедливость. А скоро этой справедливости станет ещё больше.       Аким фыркнул. Алексей же вовремя останавливал меня, как только разговор заходил в тупик. Ни на каком заводе выдавать одежду, конечно же, не могли. Неужели мне так легко поверили? Если действительно поверили, то благодарить за это мне нужно все высшие силы этого мира. — Впервые слышу такое, — продолжал он, — небось и кормят-то у вас на заводе-то по-барски?       Сидящие за столом тихо захихикали. Я же изобразил небрежный вид, потянулся за куском колбасы и смело откусил под взгляды всех сидящих. — У вас вкуснее, — вынес свой вердикт я, а сидевшие громко загалдели снова. Алексей одобрительно похлопал меня по плечу.       То ли мой комментарий так подействовал, то ли после еды все расслабились, но дальше никаких нападок на себя я не ощутил. Больше никто не задавал мне никаких вопросов. Скорее всего, сыграл авторитет Алексея. Если бы не мой мундир, оставленный у меня в доме на Мойке, то я бы мог сказать, что вписывался во всю эту обстановку, да и вся эта трапеза напомнила мне дружеский ужин с ребятами из университета.       Но каждый раз, стоило кому-то потянуться за кружкой пива или за закуской, я видел заскорузлые пятна грязи на чужих рубашках и въевшуюся под ногтями грязь. Мои руки же совсем не выглядели как руки рабочего. Алексей сидел рядом со мной и всё это время лишь одобрительно кивал мне и подмигивал. Вечер проходил даже лучше, чем я мог предположить, но всё бывает обманчиво.       Девица, которая до этого времени сидела на коленях одного из друзей (если я мог так их называть) Алексея, жарко поцеловала своего спутника и, вскочив с его колен, потянула его за руку. Я решил не спрашивать, куда она направляется, уже зная ответ, но толпа, вместо того чтобы остаться равнодушными, одобрительно заулюлюкала. Сколько прошло времени, я не понял, но нам снова принесли по кружке пива, несмотря на мои возражения. На мой вкус пиво не было особенно крепким, но если я выпью еще немного, то точно захмелею, решил я.       Вдруг толпа взорвалась хохотом и аплодисментами. На стойку прилавка, напоминавшую мне барную (едва ли тут использовали это слово), вскочила уже знакомая всем переодетая в мужское платье и парик девица, а вместе с ней и её спутник. На мужчине были наклеены декоративные небрежные усы, а общее одеяние напоминало парадный костюм какого-нибудь чиновника, наподобие тех, что я видел в театре. Девица поправила парик, который оказался мужским, и вульгарно вильнула бёдрами под бурные аплодисменты. — Что они собираются делать? — Я наклонился к смеющемуся Алексею. — Это будет пародия. Обычная история здесь, — ответил он с улыбкой, — это будет весело! Может быть, лица покажутся тебе знакомыми… — Он заговорщически подмигнул мне, но я так ничего и не понял.       Возможно, мужское одеяние на девице мне померещилось. Она, видимо, играла какую-то роль, но я так и не понял кого. К тому же, её поведение на сцене мало отличалось от её ужимок за столом. Судя по её действиям, она соблазняла того чиновника с усами. И хотя я не был моралистом или ханжой, но даже мне какие-то движения показались слишком — по крайней мере я бы не стал демонстрировать такое публично.       Когда «чиновник» прижался грудью к спине девицы, демонстративно оттопырившей зад, и схватил её за бёдра, я поморщился. — Что они пытаются этим показать? — скептически спросил я Алексея, который, судя по его виду, просто умирал со смеху. — Царевич, ты поражаешь меня, — Алексей сделал вид, что утирает слёзы смеха, или он их действительно утёр, — неужели ты не узнаешь нашего министра?       По моей спине пробежал холодок. Я медленно покачал головой, всё ещё боясь понимать и осознавать то, что видел перед глазами, пусть и в такой извращённой форме. — А дело в том, Царевич, — продолжал Алексей, растягивая слова, — что наш министр-то… да, тот самый, тот самый, который недавно мелькал в газете… На самом деле мужеложец!       В моих ушах пронзительно зазвенело, и в этот же момент в толпе раздался свист. Я снова взглянул на сцену, замечая, как недавно сидевшие за нашим столом начали изображать на этом подобии сцены самый настоящий мужской секс. И хотя я не узнал этого «министра», потому что для меня всё ещё все эти люди выглядели похожими, а близко знаком я с ними не был, мне казалось, будто этот самый министр изображал и меня тоже. Я не мог понять, почему всех так это смешило, не хотел думать о том, что сам недавно делал, и не хотел думать о том, с кем я это делал. Алексей продолжал громко хохотать, но его голос тонул в гуле разных гогочущих голосов. — Вы смеетесь над тем, что он муж… любит парней? — решил прояснить я.       Алексей небрежно хлопнул меня по плечу. — Понимаешь, Царевич, — медленно начал он, — такие, как он, могут делать всё, что им вздумается… Пока мы считаем оплату нашего труда, он развлекается с понравившимися ему мальчишками, которых сам же выписывает себе из какой-нибудь далёкой страны… — Алексей говорил загадками, и я частично был благодарен ему за сокрытие этих деталей, которые знать вовсе не хотел, — а потом вот этими руками… — Алексей указал на сцену, где актер, изображавший «министра», стягивал штаны со своей партнёрши, изображавшей мальчика, — он будет прикасаться к святым крестам.       Каждое слово Алексея пробивало во мне дыру. Я не мог возразить, не мог поспорить, не мог ничего сказать, боясь выдать себя. Они показывали не узнанного мною министра, хотя сами знали его фамилию (спасибо, что они не сказали её мне, иначе я бы точно сошёл с ума), а я чувствовал, как будто они смеялись надо мной. Все мои ранние планы рушились на глазах, но вместо того, чтобы оскорбиться, я испугался. Испугался до такой степени, что готов был разрыдаться прямо там. — Неужели тебе не смешно, Царевич? Неужто ты не знал? — Алексей взглянул на меня поверх своей кружки пива.       Я лишь покачал головой. — Я прошу прощения, но… мне нужно идти, — кое-как выговорил я, перекрикивая шум толпы, — завтра у меня ранний визит.       Я не знал, как эта отмазка прозвучала для Алексея, но он как будто не обратил на нее внимания. Отставив кружку пива, он придвинулся ко мне. Взял мою руку в свои, раскрыл пальцы, положил мне на ладонь что-то небольшое и сжал мои пальцы снова. — На удачу, — подмигнул он мне. — Береги себя, Царевич.       Он произнёс это низко, почти мне на ухо, чтобы слышал только я — хотя вряд ли кто-то мог услышать наш разговор в этом шуме. Я тихо поблагодарил его в ответ. — Заходи ещё, буду ждать, — хихикнул он и напоследок хлопнул меня по плечу.       На остатках своего самообладания я поднялся из-за стола, протиснулся сквозь толпу и кое-как отыскал своё пальто, на котором красовалось несколько янтарных пятен — кто-то всё же пролил на него пиво, — и поспешил скрыться из этого злачного места, провожаемый взглядом Алексея.       Когда я оказался на улице, я наконец-то разжал руку, которая уже начинала леденеть: я пожалел, что не взял свои офицерские перчатки. На моей ладони лежала небольшая деревянная иконка-краснушка, самая простая, с изображением Христа. Я снова обернулся на трактир, на тяжёлую деревянную дверь, и, закутавшись в рабочее пальто, поспешил в сторону Мойки.

***

      Я жил, как на пороховой бочке, и мне очень не хватало телефона. Постоянные чувства беспомощности и долгого ожидания доводили меня почти до состояния панической атаки. Рука все еще помнила, как в ней лежал телефон, пальцы помнили, как набирали сообщения. А потом я смотрел на свою руку, видел отглаженные манжеты, золотые запонки, блестящие пуговицы… и это все не мое. И только Богу известно, с каким нетерпением я ждал Владимира.       Начиная с двадцать седьмого января, я начал получать телеграммы из первых рук. Я писал прошение дублировать мне новости с фронта, и статный паренек каждое утро носил мне телеграммы. К таким новостям невозможно привыкнуть ни в этом времени, ни в будущем. Сегодня ночью японские суда бомбардировали Порт-Артур. Повреждения получили аж четыре наших корабля. Не знаю, на что я надеялся, прекрасно зная, чем закончится эта война, но жутко переживал.       Ближе к вечеру я вышел на улицу. Погода становилась теплой, и как будто чувствовалось приближение весны, хотя до нее оставался еще целый месяц. Государем сегодня был дан Высочайший манифест. Люди что-то оживленно обсуждали, ходили большими группами, зачитывали друг другу речи с карманных книжонок и всякий раз хотели зазвать незнакомца в свой небольшой кружок по интересам.       Со всех сторон были слышны крики: «Ура!», смех, шум, радостный гомон голосов. Даже я почувствовал трогательное проявление единодушного подъема духа и негодование против дерзости японцев.       На следующий день не было ни одной новости. Владимира тоже все еще не было. Я начал думать, что новости вместе с Владимиром где-то затерялись и не могут найти дорогу домой. Мне срочно нужна была связь, потому что я откровенно начинал сходить с ума. Я думал, что случилось что-то настолько ужасное, что об этом нельзя было говорить, поэтому не было новостей. Но, как оказалось, я был слишком мнительным. Новостей просто не было.       По городу начали ползти самые разные слухи. Особенно меня поразил один — о поражении японцев. Во мне даже затеплилась надежда, что история начала меняться. А потом я испугался, что действительно могу что-то изменить. С одной стороны, я не хотел повторения истории, а с другой — я сам в ней находился и должен был пройти через все последующие ужасы, до которых оставался всего лишь год. А вдруг случится так, что история изменится настолько, что тот настоящий Артём просто не родится?       Я перебрал все телеграммы от Владимира рано утром двадцать девятого числа, сопоставил даты и тогда занервничал по-настоящему. Он давно должен был вернуться. Он мог бы написать мне даже из поезда и сказать, что уже в пути, однако почему-то не сделал этого.       К обеду принесли дурные новости: минный транспорт «Енисей» на Талиенванском рейде натолкнулся на плавательную мину и в итоге был взорван. Новость говорила мне, что погибло много человек. Командир, капитан II ранга, три офицера и аж девяносто два матроса. Меня ужаснули эти цифры, и тогда я побежал в штаб, чтобы узнать фамилии погибших. Я до слез не хотел верить, что увижу среди них фамилию Владимира. Не хотел верить, что он меня обманул и поехал не к отцу, а воевать. Я почему-то был уверен, что он бы мог так сделать.       Тридцатого числа я выбрался на улицу, чтобы просто погулять. На приключения меня не звали, а дома сидеть наскучило. Даже, как оказалось, служба обходила меня стороной. Но из дома меня погнала не только скука, а еще и голоса с улицы. Дойдя до дворцовой площади, которую я и так отлично видел из окна своего дома, я ужаснулся, когда понял, что в толпе людей нет даже намека на просвет.       Студенты шли к Зимнему Дворцу, и только я знал, что шествие это очень скоро закончится. Толпа пестрела чумазыми рабочими, даже босоногими детьми и немолодыми женщинами, одетыми в откровенное тряпье. Я стоял среди них и чувствовал себя странно. С одной стороны я принадлежал их классу, а с другой — был офицером и родственником царя. Что из этого было настоящим мной, понять было уже сложно.       Там же я увидел тех, с кем недавно был на Гостином дворе. Они хорошо держались в толпе, что-то кричали, но в основном тихо шептались между собой. Я не был уверен, что мне позволено подойти и поздороваться с ними, а потому я чувствовал себя крайне неловко. Они вроде бы считали меня другом, приняли в свое окружение, а я сторонился их, словно чумных.       Мне было не место в этой толпе, и нужно было срочно убираться подальше. Но куда? Я знал этот город наизусть… и совершенно не знал его таким. Где Владимир со своими советами, от кого нужно держаться подальше, в чью сторону даже не смотреть и не дышать, а кому можно протянуть руку? В одном Распутин оказался прав — мне здесь точно не место. Но как он мог об этом знать? Или что он вообще имел в виду?       В эту же минуту, окруженный толпой зевак, показался и сам Распутин. Я боялся на него смотреть и даже мыслить рядом с ним. Мне начало казаться, будто он читает мои мысли, когда смотрит на меня. Вот и в этот раз старец не долго искал меня в толпе. Нашел и уставился. Глаза его были, словно пустые черные дыры.       Мне от этого взгляда сделалось дурно, а ноги, как и в прошлый раз, совсем перестали держать. Сквозь толпу я бросился обратно в сторону Мойки, перед каким-то экипажем перебежал Певческий мост, едва не угодив под копыта лошади, забежал за ворота и прижался к ним спиной. Мне уже думалось, что Распутин за мной следит. Но что ему сделал конкретно я? Или что ему сделал князь Дмитрий?       Я твердо решил больше не показываться на улице до тех пор, пока не вернется Владимир. А если он не вернется никогда, то так тому и быть. Дома все равно спокойнее. А то я, не дай Бог, еще начну менять историю не в свою пользу и ускорю во второй раз свой конец.       Так я сидел до вечера и с ужасом поглядывал на улицу, где все еще было черным-черно от людей в мрачных крестьянских одеждах. Стемнело быстро, а я так и не включил свет. Заперся в комнате и велел никого ко мне не впускать. Что бы ни случилось, я останусь под замком своей комнаты и даже не пойду на ужин. Меня одолела смесь апатии и испуга.       Ближе к ночи я услышал голоса в доме. Один был робким и испуганным, другой — почти шепчущим и умоляющим, а третий — твердым, уверенным и громким. Голос казался мне до боли знакомым. Через минуту голоса стихли, и послышались тяжелые шаги. Они становились все громче и ближе, а я в ужасе вжимался в спинку кресла и почти не дышал. Все представлял тот большой коридор и считал, сколько нужно шагов, чтобы дойти до двери моих покоев.       По моим скромным подсчетам, кто-то стоял за моей дверью, но за этим кем-то следовали легкие и частые шаги. Только потом я разобрал за топотом голос Аграфены. — Дмитрий Владимирович никого не принимает, — почти визжала она и тоже остановилась у двери, — он настоятельно просил никого к нему не пускать. Ночь на дворе уже, Ваша Светлость, подождите до белого дня.       И тут дверь открылась, а я подорвался с кресла, будучи одетым в одежду для сна. Весь заснеженный, с чуть покрасневшим от мороза лицом, на пороге стоял Владимир и пытался отыскать меня глазами. За ним я видел скукожившуюся в комочек прислугу, нервно потирающую пальцы. — Все в порядке, Грушка, — произнес я, а сам уже несся навстречу своему счастью.       Сначала я думал, что вполне мог уснуть в кресле, что мне снится сон. Потом я ощутил его руки, почувствовал запах и холод кожи, стряхнул снег с волос, заглянул в глаза и только после этого опомнился. Снова увидел стоящую сзади женщину и отпрянул на шаг. — Ему можно, — промямлил я, но договорить не успел.       Владимир недобро глянул на прислугу, потом на меня и улыбнулся, кладя холодные ладони на мои щеки. Я смотрел только на него и забывал, что же нужно вообще делать в такой ситуации. — А это… можно ли? Увидят же нас…       Я даже не успел свою мысль дополнить в голове, как Владимир одним махом захлопнул дверь, толкнув ее ногой, прямо перед носом испуганной женщины. Его губы коснулись моих губ, а я машинально обнял его и целовал в ответ, едва не плача от счастья. — Да к дьяволу их, — улыбнулся Владимир в поцелуй, — если расскажут, то будут спать под мостом.       На миг мне стало жалко тех людей, которые действительно в обносках спят под мостом, пытаются заработать несчастные копейки, чтобы поесть не самых качественных продуктов. Я хотел попросить его быть чуть мягче и терпимее к людям, но что-то подсказывало мне, что это, если не бесполезно, то где-то около того.       Какое-то время мы целовались и пытались оба осознать, что снова находимся рядом. Я не спрашивал ничего о начавшейся войне, и Владимир тоже не поднимал эту тему. Он лишь ненавязчиво забирался руками под мою одежду, гладил кожу, а иногда даже сжимал, что очень кстати приводило меня в чувства. — Любовь моя, тебя что-то тревожит, — обратился ко мне Владимир и мягко подвел к кровати, чтобы помочь сесть. — Ты печалишься на меня, или дело совсем в другом? С тобой что-то произошло?       Я бы очень хотел рассказать ему, что со мной произошло, хотел задать много вопросов и получить на них ответы. Сейчас я просто был рад, что он стоит передо мной, смотрит мне в глаза и касается меня своими руками. И вдруг меня накрыло удушливой волной безысходности. Я вдруг явно понял одно — в моем времени его давно уже нет. Я тревожился за жизнь человека, зная, что его уже давно нет. И я больше не хотел быть в том времени, где его нет. Он держал меня здесь. А еще, я был жив именно здесь. В том времени даже меня уже нет. — Я люблю тебя, — прошептал я и, едва сдерживая слезы, обхватил шею Владимира.       Не знаю, говорил ли такое настоящий Дмитрий, но мне почему-то сложно было удержать в себе эти слова. Я целовал и целовал его. Я хотел его. Я чувствовал, как мое тело сходит по нему с ума. В доме, полном прислуги, которая в этот час точно не спит, я позволил себе быть очень громким. Потому что я скучал. Я боялся. И даже в такие моменты невероятной близости по щекам моим катились слезы.       Первую половину ночи мы пролежали в кровати и даже не одевались. Я трогал его тело, водил по нему пальцами и изредка заглядывал в глаза, улыбаясь. Казалось в тот момент, что между моим временем и этим нет никакой разницы. Если бы я только мог вернуться обратно. Но не один. А вместе с ним. Я бы точно не стал скрывать свои отношения. — Ты даже не представляешь, как я боялся, что больше не коснусь тебя, — произнес я и крепче прижался к теплому боку всем телом.       Владимир пригладил мои волосы и мягко коснулся губами лба. Я прикрыл глаза и поглубже вдохнул его запах. Отличный от всех тех людей, которых я встречал. — Неужели ты сомневался в моём обещании вернуться? Я же дал тебе слово офицера.       Это звучало наивно, но я все равно улыбнулся. Мне было приятно, но в то же время складывалось впечатление, что меня держали едва ли не за ребенка. — Как бы я хотел, чтобы всё это оказалось сном… — размечтался я, обводя комнату взглядом. — Всё, что вокруг нас. Мы бы проснулись в этой кровати, и ничего бы не было.       Взяв мою руку горячими пальцами, Владимир поднес ее к губам и осторожно поцеловал. Жест этот был милый, но очень меня смущал. В современном мире так делали только девушкам. — Ты же знаешь, что вернуться в прошлое невозможно, — зашептал Владимир так тихо, что мне пришлось прижаться к нему ближе и перестать даже дышать. — Некоторые решения зависят не от нас. Раз уж сейчас у нас есть немного времени поговорить… Расскажи, что ты делал, пока меня не было?       Как бы я хотел ему сказать, что перемещение в прошлое очень даже возможно. Вот он я, тот, который не должен быть здесь. Лежу в почти что царских покоях и обнимаю человека, которого мог бы видеть только на старых фото. Ужинал с рабочими, творил несусветную ерунду с богатейшим человеком Российской империи, в панике бежал от Распутина и едва не был им же разоблачен.       В голове у меня раздался звон, который постепенно нарастал. Становился прерывистым, затем снова долгим, превращающимся в ультразвук. Когда я прикрыл глаза, то звук стал похож на капающую из крана воду. Будто она падала в полную чашку. Все вокруг замолчало, а я услышал мужской голос: «он здесь».       Придя в себя, я повернулся к Владимиру, погладил его пальцем по лицу. Обрисовал контур губ, красивого носа, потрогал брови и скулы, после чего позволил себе поцеловать его. — Пока тебя не было… Я иногда ездил на рынок, в рестораны, заехал к брату несколько раз, — я прервался и вдруг понял, что назвал братом самого императора. Я не думал об этом, слово просто вырвалось само, будто и говорил вовсе не я. — Ещё я пару раз ходил в театр с князем Феликсом.       Владимир заметно нахмурился и пристально посмотрел на меня. — Что? Тебе не нравится Феликс?       Он просто покачал головой и расслабился. Но я чувствовал напряжение, будто это было напускное спокойствие. — Он бывает чересчур легкомысленным в силу своего юного возраста… — сдержанно ответил Владимир, — а ещё он склонен говорить разные вещи, и нельзя понять, говорит ли он правду или сущую чепуху. — Что ты имеешь в виду?       Владимир прервал меня одним мягким движением — мазнул пальцем по моим губам. Я замолчал и замер, не рискнув даже посмотреть в глаза. — Любовь моя, почему мы говорим о Феликсе в нашей постели? — и голос его казался тверже обычного. — Потому что… — замялся я и чуть кашлянул, — потому что тебе явно не понравилось, что я гулял с ним пару раз. — Гулял?       Да, слово в этом времени было не совсем уместным. Я даже внутренне сжался, но решил себя не поправлять. — Князь Феликс сам приглашал меня, отказать ему было бы невежливо. Я не мог спросить у тебя, могу ли я позволить себе встречу, ведь ты уехал, а я при этом не получал от тебя никаких вестей!       Я понял, что наговорил лишнего, когда Владимир молча сел в кровати. Я не посмел до него дотронуться и даже положить ладонь на голое плечо. Нелепо прикрывшись перьевым одеялом, я тоже присел и только сейчас понял, что у меня все плыло перед глазами. — Потому что я должен был быстрее разобраться с делами и вернуться к тебе как можно скорее… — сказал Владимир, четко проговаривая каждое слово, и только потом повернулся ко мне через плечо.       Совершенно не желая этого, я вскочил с кровати, будто меня с нее кто-то столкнул. Все так же прикрывал грудь одеялом, словно стеснялся кого-то, и стал расхаживать по комнате. Во мне что-то закипало, какие-то новые чувства, похожие на обиду или даже злость. — Но я не мог ждать тебя, сидя в доме, это же ужасно! — воскликнул я. — Да, чёрт возьми, здесь ужасно просто всё! Сначала идейные революционеры хотели напасть на нас у театра, потом началась война, сегодня утром возле Зимнего была толпа незнакомых людей. Сотни, тысячи людей. Я даже не смог проехать к брату и… — едва не ляпнув про Алексея, я вовремя прикусил язык и подошел к окну, чтобы перевести дух. — Ты всё это время молчишь, а я ещё и виноват в том, что поехал куда-то с князем Феликсом!       В этот момент он тоже вскочил с кровати и смахнул подушку на пол. Я повернулся, даже испугался, но решил не показывать вида, что боюсь. — Потому что я пытаюсь защитить тебя! — выкрикнул Владимир, от чего у меня даже зазвенело в ушах. — Заперев меня дома и заставив ждать тебя в кровати?!       Слова прозвучали, как выстрел, и в комнате вдруг стало тихо. Владимир тяжело вздохнул и сделал несколько шагов в мою сторону.Я дал себе слово, что не прогоню его и ни за что не буду на него кричать. — Душа моя… Зачем ты говоришь такие вещи? — Потому что мне страшно. Страшно, блин! — не выдержал я и сорвался. Но я был не зол, а скорее напуган. — И каждый раз, когда я пытаюсь поговорить хоть с кем-то, все молчат! А когда хотя бы кто-то мне что-то рассказывает, то он сразу становится плохим! Скажи мне, а вот те революционеры, может быть, с ними нужно было просто поговорить?! Может быть, нужно просто всем успокоиться и поговорить? Или это слишком для нас сложно?! В таком случае, может быть, этой никчемной войны и не было бы!       Я мог бы поклясться, что слышал, как от злобы скрипели его зубы. Я не хотел. Я просто был трусливым мальчишкой, который мечтал все изменить. — Ты ничего не знаешь об этой войне! — сквозь зубы процедил Владимир, а я машинально посторонился его и неуклюже уселся прямо в одеяле в свое рабочее кресло перед столом. — Ну конечно! — воскликнул я, взмахивая руками. — Я же вечный больной Князь Дмитрий! Единственный, кому я могу задать вопросы, это лекарь!       Владимир мне не отвечал. Прикрытый простыней, он стоял возле окна, и свет одинокого газового фонаря окрашивал его лицо почему-то в серый цвет. Вероятно, что снова пошел снег. Тогда я покосился на стол и заметил ту самую иконку, которую дал мне Алексей. Возможно, я не чувствовал в ней силы, так как никогда не был верующим. Но что-то в ней было такое загадочное, что заставило меня схватить ее и зажать в ладони.       Когда Владимир заговорил, я весь обратился в слух. Поднялся со своего места, все еще сжимая иконку, и подошел к нему сзади, чтобы просто быть ближе. Мне крайне не нравилась наша бестолковая ссора. — Вчера вечером, во время атаки, я потерял одного из своих наставников, друзей отца, капитана Степанова, когда их корабль налетел на чертову мину, — тихо говорил он. — Среди погибших были люди, которых я хорошо знал, и даже дружил с ними. Они могли бы жить, если бы этот идиот Плеве не наплёл Его Императорскому Величеству о «маленькой победоносной войне», чтобы задобрить эту проклятую челядь, которой вдруг захотелось зрелищ. Я ни о чём не буду разговаривать с этими людьми.       Казалось, что от маленькой дешевой иконки мою ладонь стало жечь. Я сжал ее сильнее и даже пустил слезу. Никак я не мог смириться с тем, что Владимир так ужасно о них отзывается. Мне было жаль этих рабочих, мне было жаль Владимира и его друзей, но, наверное, тут я был бессилен. Я просто скинул с себя одеяло, потащил простыню с плеч Владимира и обнял его. — И ты говоришь, что я ничего не знаю об этой войне…       Слезы катились сначала по моим щекам, затем по плечам и рукам Владимира. А я все сжимал в ладони скромный подарок — наверное, самый важный — обыкновенного рабочего, который тоже хочет жить, как нормальный человек.