Так шепчет лёд

      Я очень долго не спал и время от времени поглядывал в окно через плотную ткань тяжелых штор. Сначала я наблюдал странную картину, как тот самый старец избивал женщину прутом, что-то приговаривая, а потом целовал ее лицо и руки. Меня от такого начало немного подташнивать.       Потом я бежал по лестнице вниз, там снова заглянул в окно и увидел, что людей, слушающих сумасшедшего, стало только больше. Все они стояли на коленях, что-то заунывно напевали и едва ли не ноги целовали тому, кто стоял над ними. Как же мне в этот момент не хватало Владимира и его советов. Готов был спорить, что он бы мне точно ответил, что происходило в эту ночь за моим окном.       В один момент я подумал, что совсем перестал бояться, и вышел на улицу. Пение стало громче, кто-то даже рыдал, умолял, просил что-то. Я сделал несколько шагов по снегу, понял, что меня вполне могут услышать, а потому притаился за столбом ворот. Что я хотел узнать или увидеть, я еще не понимал, но такое представление раньше мне видеть не доводилось. Мне хотелось узнать, что это за странный человек и почему люди ему в рот заглядывают. В конечном итоге я замерз, зашел в дом и громко позвал прислугу.       На мой истошный крик отозвалась сонная Аграфена. Охала, ахала, прижимала ладони к лицу и пыталась осмотреть меня, чтобы убедиться, что все со мной в порядке. Как я ее ни убеждал, что помощь мне не нужна, она все равно настояла на том, чтобы пройти в столовую на поздний чай.       В столовой я тоже занавесил окна, но раз за разом поворачивал голову. Все не решался задать бедной женщине вопрос по поводу уличного представления. Но когда она в очередной раз спросила, все ли со мной хорошо, я взял в одну руку чашку, а другой — ухватил ее за локоть и повел к окну. Там приоткрыл небольшую щель и заставил смотреть.       Реакция Аграфены меня удивила не меньше безумного старика. Она восхищалась тем, что творилось на улице в столь поздний час, и говорила, что редко можно застать такое чудо, когда святой делает наставления простому люду. — Грушка, кто этот сумасшедший старик? — наконец спросил я ее и насилу задернул штору, чтобы она перестала с такой нескрываемой жадностью разглядывать группу людей. — Святой это, — с нажимом повторила она и кивнула, подтверждая сказанное. — Вы выйдите, не бойтесь, примите его у себя. Он вам точно не откажет. Говорят, что он чудеса творит с исцелением.       Мне порядком начинало надоедать, что меня все считают больным. В моем времени я бы посидел дома неделю, а потом бы меня без вопросов снова заставили ходить в университет или на работу. Если они считали, что моя потеря памяти — это болезнь, то и потери памяти как таковой у меня не было. Я все прекрасно помнил, помнил даже историю того времени, в котором оказался… только вот князя Дмитрия вспомнить никак не мог. — Но я не болен, — покачал я головой и отставил пустую чашку на ближайший столик. — Страшно мне такого чудака принимать у себя. Он прогнать меня пытался, рукой на меня махал. Уходи, говорит, нечисть, не место тебе здесь.       Мои размахивающие в воздухе руки хрупкая женщина быстро перехватила и сложила их у меня на груди. Я чувствовал ее сухие ладони и видел горящие, но чуть испуганные глаза. Она шикнула на меня, еще плотнее задернула шторы и заговорила заговорщическим шепотом. — Не чудак он вовсе, а прозорливец и целитель. Весь Петербург о нем уже говорит. Слухи ходят, что он из Тобольской губернии сюда объявился.       Я попытался напрячь память, но в голове звучало только одно слово «знает». Странный голос повторял его все настойчивее и громче. Он вкручивался в мое сознание, словно острый шуруп, и от него начинала болеть голова. В итоге я так сильно начал мотать головой, что мне сделалось дурно, а потому Грушка подхватила меня и усадила в стоящее между окон кресло. — Так что же, выходит, его весь город знает? — недоумевал я, рассуждая уже вслух       Грушка быстро подсуетилась и снова принесла мне чай, в котором плавала какая-то трава. Запах у него был отвратительный, а вот вкус очень даже ничего. Пока я осторожно отпивал из своей низкой чашки с тончайшей ручкой, женщина уселась на полу прямо у моих ног. — Точно, точно, — зашептала она, словно нас мог услышать тот безумный старец с улицы. — Говорят, он на горе Афон был, в Иерусалиме был, все святые места посетил и все-все знает.       Я только презрительно хмыкнул и украдкой посмотрел в щелку. — А меня не знает? Поэтому прогнать пытался? — Прогнать пытался? — искренне удивилась Грушка, а глаза ее округлились. — Может, Дмитрий Владимирович, бесы в вас?       На наивность этой женщины я без стеснения громко рассмеялся. — Да какие во мне могут быть бесы? Старик с ума сошел просто!       Она поднялась с пола, вытянулась передо мной во весь свой небольшой рост и демонстративно поставила руки на пояс. — Да какой же он старик? — возмутилась Аграфена. — Григорий Ефимович, по секрету говорят, всего лет так тридцать пять отжил. А старцем кличут, потому что мудрый он!       И тут из меня действительно полезли бесы. Полезли так, что не переваренным чаем и ужином я испортил ковры в столовой. Меня рвало так, что перед глазами начали летать блестящие мушки. В конце концов я упал на пол, хватался за голову, в которой гудело все то же «знает», после чего подбежавшие слуги подхватили меня, переложили на простыню и унесли в мои покои.       Кое-как я от них отделался, махал ногами и руками, лишь бы показать, что они мне больше не нужны, отказался от доктора и просто запер на бронзовый засов комнату. Когда мне стало лучше, я дополз до окна, хотел его открыть, чтобы не пропустить поздний рассвет, но так и застыл, глядя на улицу.       В длинной рясе, с растрепанными волосами, посреди моста стоял изначально не узнанный мной Григорий Ефимович и в упор смотрел на меня. Голос в голове стал громче, с закрытого окна потянуло ледяным сквозняком, а потом в нос ударил едкий запах медикаментов. Я даже подумал, что это слуги мои вернулись вместе с доктором и принесли целый чемодан ненужных мне лекарств. Но в комнате никого не оказалось. А когда я повернулся к окну, Распутин уже исчез, словно его и не было.

***

      Наутро мне доставили почту, и я даже сначала растерялся: всё-таки я не привык к доставке писем на дом, вспоминая ненавистную всеми Почту России с её очередями. В этом времени почта работала определённо лучше. Стопка конвертов: на некоторых из них были фамильные гербы, которые я видел впервые, некоторые содержали приглашения. Чтобы вконец не сойти с ума от такого потока писем — я столько даже в интернете в своём времени не получал, — я принялся их сортировать. К счастью, приглашений оказалось меньше, чем писем-ответов на что-то, что, вероятно, когда-то писал князь Дмитрий. Самым обидным оказалось то, что приглашения игнорировать было нельзя: я всё-таки надеялся, что в этом времени я сильно не задержусь, а портить жизнь другому человеку было как-то неправильно. Мысль о своей «задержке» в этом мире больно кольнула меня в грудь: а что если я вернусь в своё время так же внезапно, как и попал сюда, и больше не смогу увидеть Владимира? А вдруг это случится скоро, и он не успеет вернутся, а я не успею даже поцеловать его в последний раз…       С тяжёлым сердцем я перечитал одно из приглашений на светский вечер в Императорском Мариинском театре. А может быть, я всё-таки смогу сослаться на болезнь и не пойти? Ещё раз пробежав глазами по строчкам приглашения, в котором также осведомлялись о моём здоровье, я решил пойти. Оставаться наедине со слугами и слушать их байки о Распутине мне хотелось ещё меньше, чем мучить свою социальную батарейку. Мне нужно было отвлечься, а развлечения в этом времени и способы «отвлекаться» были также специфическими.       Сборы в театр прошли без приключений, не считая того, что я попросил Грушку и Фёдора помочь мне с мундиром и оружием: я никак не мог разобраться, как всё же надевается сабля. К счастью, слуги никак не комментировали мои странные просьбы и провалы, наверняка считая их «барскими причудами». Я же только радовался, что мне не задают никаких вопросов.       Приезд в театр также прошёл без приключений, но радоваться было рано. В Мариинском театре я бывал, но совершенно запамятовал, куда я должен садиться и в какую часть. Несколько минут я буквально топтался в холле, пока ко мне пулей не подлетел лакей и не провёл меня на моё место. Светские приличия я проигнорировал, из-за чего всю первую половину спектакля ловил чужие взгляды на себе. Жаль, что в этом времени я не умел испаряться или телепортироваться.       В антракте я предпочёл остаться на своём месте, считая это более безопасным, но просидел я недолго. Всё тот же лакей, встретивший меня в холле, попросил меня пройти в залу, где собрались какие-то люди. Лакей произнёс это на французском, которого я совсем не знал, и если я и мог что-то уловить из памяти того настоящего Дмитрия, то знания французского я так же уловить не мог. Пришлось просто следовать за лакеем. — Вот вы где, Дмитрий Владимирович, — окликнули меня бодро, и в моих руках тут же оказался бокал белого вина, — мы вас заждались. Слышал, вы идёте на поправку.       Я слегка склонил голову и выдавил из себя сдержанную улыбку. Рука, сжимавшая бокал, вспотела. — Благодарю вас, — глухо произнёс я, — мне действительно стало лучше. Однако моя память… всё ещё меня подводит. Прошу меня извинить за мои возможные ошибки.       Собравшиеся в зале задумчиво закивали, а я уже вовсю нахваливал себя за находчивость и быструю адаптацию. Фраза про здоровье отныне будет моей универсальной.       Из обрывков фраз я кое-как понял, что говорили о политике, а точнее, о предстоящей войне с Японией. И если в своё время я мог просто узнать это из новостей в интернете, то в этом времени мне, судя по всему, требовалось личное присутствие на таких вечерах. По обращениям друг к другу я даже чудом успел запомнить пару фамилий. — Вчера я получил частное письмо от господина Курино, — проговорил сидевший в кресле усатый господин, закуривающий сигару, — он заверял меня в искренних дружественных чувствах, но ослушаться приказа он не мог. — Насколько мне известно, в его обязанности входит и переговорная часть, — заметил другой господин, фон Плеве (его фамилию я тоже узнал из разговоров), — пока я вижу, что это они не пожелали продолжать переговоры… — Около недели назад на совете министров Его Императорское Величество не утвердили предложенный текст нашего предложения Японии, — заявил третий господин, моложе первых двух говоривших, его фамилию я не запомнил. — Могу смело заявить, что мы также не могли ослушаться приказа. — А что Вы думаете, Дмитрий Владимирович? — обратились вдруг ко мне.       Видимо, моё лицо вытянулось так красноречиво, что повергло всех говоривших в недоумение. — Вы… Вы имеете в виду войну? — пролепетал я.       Бокал почти выскользнул из моих рук, и я уцепился за него, как за последнюю соломинку. — Разве Вам не доложили последние результаты собрания? — Ламсдорф нахмурился. — Япония потребовала исполнения её требований по притязаниям на Корею и часть Маньчжурии, однако Его Императорское Величество Августейший Государь отказался от каких-либо территориальных уступок. — На этих словах молодой господин ухмыльнулся, но Ламсдорф не обратил на него внимания, продолжая сдержанно докладывать. — Япония разорвала дипломатические отношения с нами, а господин посол покинул страну. — Они… Объявили нам войну?       Я не был готов к этому моменту. Вернее, я бы и никогда не стал бы готов, но когда события разворачиваются прямо перед тобой, то готовым быть не получается. Я мог лишь стоять и хлопать глазами. К счастью, моих собеседников это не сильно беспокоило. — Боюсь, что их бесчестие переходит все границы, — с жаром заметил молодой господин. — Не думаю, что они сторонники объявления войны, такие, как они, нападают тайно и из-за спины. — Вы слишком их недооцениваете, — покачал головой Плеве. — То, что они сделали, очевидно, решительное действие. Уверен, что оно неоднократно обдумывалось в их министерстве иностранных дел. — Не зря они с самого начала называли переговоры беспочвенными, — хмыкнул молодой господин. Другие согласно закивали, продолжая молчать. — Постойте! — вдруг воскликнул я, перебивая говоривших. — Разве нельзя… Попытаться договориться с ними снова? — Все мои правила приличия канули в лету в одно мгновение. — Вы звучите слишком наивно, Дмитрий Владимирович… — устало произнёс Плеве, как будто объяснял мне прописные истины. — Если Россия пойдёт на уступки Японии, это пошатнёт авторитет Его Императорского Величества. Каждая держава будет сметь выдвигать России угрозы и игнорировать её интересы. Этого никак нельзя допустить.       Он изогнул бровь, явно ожидая от меня подтверждения. — Господа, спешу вас заверить в том, что господин Курино надеется, что перерыв в разрыве дипломатических отношений будет кратким, — вмешался Ламсдорф. — А вы… — Я тихо сглотнул, но неподдельный страх скрыть было невозможно, да и сил у меня больше не осталось. — Вы уверены, что Россия сможет выиграть эту войну? — Дмитрий Владимирович, ваши суждения происходят из-за вашего неполного ещё выздоровления… — Мне показалось, или господин Плеве звучал сильно раздражённо. В моей голове тут же мелькнул образ Владимира, и мой страх словно возрос в разы. — Мы были осведомлены о том, что с вами случилось, и мы очень вам сочувствуем, однако вы совершенно не правы. Российский флот достойно примет бой и одержит победу.       Собравшиеся одобрительно закивали, а у меня перехватило дыхание от мысли о том, что Владимир может уехать. Если я всё ещё считаюсь больным, то, скорее всего, я останусь здесь, а вот Владимир… Мне тут же захотелось убежать из этой чёртовой комнаты, чтобы не видеть эту кучу снобов с бокалами. — Мне нравится, как вы говорите, — воодушевился молодой господин и поднял вверх свой бокал, — предлагаю выпить за нашего Августейшего Государя и его непоколебимость.       Раздался звон бокалов где-то у меня над головой. Я тоже на автомате вытянул руку, чтобы не отставать от остальных, сам не понимая, как это сделал. Мои мысли были уже далеко. — Господа, не хочу прерывать нашу беседу, но на этой ноте предлагаю вернуться в зрительный зал, — подал голос кто-то из собравшихся, до этого молчавший, — пьеса вот-вот начнётся, не хочется пропустить, уже больно она занятна. — Вы правы, вы несомненно правы… — закивал Ламсдорф и тяжело поднялся с кресла.       На меня никто не обратил внимания, пока я собирался с мыслями, невидящими глазами глядя куда-то перед собой. Бокала в моей руке уже не было, он валялся на ковре, а остатки шампанского разливались по нему тёмным пятном. Спустя пару минут я остался совсем один.

***

      Я остро испытывал нехватку телефона и Владимира. Очень бы мне хотелось ему позвонить и уточнить, когда же он собирается возвращаться. Со дня на день должна была начаться война, а я понятия не имел, где он находится. И мне очень не хотелось думать, что он меня обманул и уехал на Дальний Восток.       Все так же сидя в своих покоях и разбирая бумаги, я еще раз проверил все конверты. Оказалось, я проглядел, что мне пришло приглашение посетить Александринский театр, а прислал мне его князь Феликс. Когда я еще не отошел от нашего предыдущего приключения, уже намечалось следующее. И я согласился, держа в голове мысль о том, что смогу расспросить Феликса о Распутине. Было очевидно, что простой люд мне ничего, кроме баек, не расскажет.       В театре давали «На дне» Горького. После спектакля мы познакомились с молодым актером, имя которого я не запомнил, да и вовсе с ним не общался. Он обещал показать нам, как живут настоящие петербургские нищие в Вяземской лавре. Где-то раздобыл одежду, в которой только что отыграли актеры, и вручил ее нам, прося одеваться.       Выглядели мы очень странно в этом тряпье и долго смеялись друг над другом, изображая пьяниц. В лавру мы отправились какими-то продуваемыми закоулками. Наш новый знакомый говорил, что так мы прячемся от городовых. Однако почему-то повел он нас мимо театра Комической оперы, где как раз был момент театрального разъезда.       Феликс быстро покинул нас, закутался в лохмотья и пополз на коленях к углу, чтобы протянуть руку в ожидании милостыни. Меня совершенно не удивило, что дамы в мехах и господа с сигарами проходили мимо и даже не глядели в его сторону. Он разозлился, почти скинул с себя то никчемное тряпье, но наш знакомый актер быстро подбежал и что-то зашептал на ухо. Я же продолжал стоять на одном месте и не понимал, что же мы дальше будем делать.       У дверей лавры актер просил нас молчать, чтобы не выдать себя, а сам принялся отыгрывать очередную роль. Он просил, чтобы нас впустили на ночлег, а у меня все внутренности холодели от осознания того, что я буду ночевать с бездомными. Хорошая моя одежда осталась в театре, так что мне оставалось только стоять и молчать.       В ночлежке мы заняли три койки, прикинулись спящими и тайком осматривали помещение. Зрелище было крайне отвратительным. Кругом человеческое отребье, а женщины и мужчины мало чем отличались друг от друга. Лежали вповалку, полуголые, грязные, пьяные. То и дело мы слышали, как выскакивала пробка из бутылки. И если сначала это было смешно, то потом уже стало любопытно, сколько эти люди еще смогут выпить. Оборванцы и пьяницы открывали бутылки, опорожняли их одним глотком и швыряли пустые склянки в стену. Там же ссорились, ругались, совокуплялись, блевали прямо на спящего соседа. Вонь стояла такая, что можно было повесить топор. Долго мы в такой ночлежке не продержались. Быстро поднялись и выбежали вон все втроем. — Меня теперь долго будут мучить кошмары, — пожаловался я, пока мы ехали на извозчике до театра, где оставили одежду. — Как можно было допустить, чтобы человеческие существа влачили столь жалкое существование? — Дмитрий, вас очень легко впечатлить, — лишь махнул мне князь Феликс. — Относитесь к этому проще, ведь этим должно заниматься правительство, а не вы. — Но оно не занимается… — Да, сейчас есть дела посерьезней, — кивнул он мне, и я понял, что он тоже знает о начинающихся военных действиях. — Скажи мне, — начал я, решив сменить тему, — а тебе что-нибудь известно о таком персонаже как Григорий Распутин? — Это что-то из постановки? — вмешался в наш разговор актер.       Я замотал головой и принялся активно жестикулировать, пытаясь описать безумного старца, который в общем-то старцем и не был. — Крестьяне называют его святым, прислуга моя говорит, что он провидец. Но я же знаю, что… точнее, мне не кажется он святым. А еще мне кажется, что он что-то от меня хочет. — Так подойди и спроси его, — посмеялся князь, толкая меня острым локтем в бок. — Пригрози ему, что ты что-то о нем знаешь, он и расскажет.       После его слов у меня начала развиваться паранойя, теперь мне уже казалось, что и Феликс про меня все знает. Интересно, а что было бы, если бы я всем рассказал, что я никакой не Дмитрий, а Артём из будущего? Вероятно, меня бы закрыли в сумасшедшем доме или вообще казнили бы. — Побаиваюсь я его… — честно сознался я и даже повесил голову.       Экипаж наш тем временем уже прибыл к Александринскому театру, и мы, как воры, забежали внутрь, пока нас еще кто-нибудь не увидел. — Я бы мог тебе помочь, — подмигнул мне князь, — если тебе не наскучили еще наши приключения.       Я смотрел на него и не мог поверить в то, что он настолько легкий на подъем. Мне даже не пришлось просить такого знатного человека. Он сам предлагал мне помощь, превращая все в игру. Мне страшно было за то, что он еще не знает, с кем он связывается. Но по-настоящему в ужасе я был от другого. Я смотрел на этого милого семнадцатилетнего мальчишку и не мог себе представить, как через каких-то двенадцать лет он жестоко убьет этого самого Распутина и даже глазом не моргнет.

***

      После очередного приключения с князем Феликсом, с которым мы, судя по всему, подружились, мне требовалась «перезагрузка». Но у истории были совсем другие планы. И хотя мне каждый раз косвенно напоминали о том, что я здесь всего лишь гость, я всё равно был вынужден проживать жизнь по какому-то определённому плану.       Мои опасения после светского вечера в Мариинском театре подтвердились очень быстро, а все страхи вмиг стали явью. Буквально в следующие дни стало известно об атаке японцев без объявления войны — всё, как и говорили те министры, как будто в воду глядели. В газетах печатали Высочайший манифест Императора. И если я до последнего надеялся на что-то хорошее, то теперь надеяться стало не на что, а опасность подкралась слишком близко.       В тот день, начитавшись газет, я не захотел выходить к завтраку, отказывался принимать кого-либо и игнорировал своих слуг, чем снова всех напугал. Видимо, судьба была ко мне благосклонна: ближе к обеду я получил срочную телеграмму от Владимира, в которой он сообщал, что вернётся со дня на день. После этого ко мне вернулся не только аппетит, но и в каком-то смысле желание жить в этом мире дальше. Владимир оставался для меня не только любимым человеком, но и какой-то надеждой на что-то хорошее.       Ободрившись, я решил нанести визит в Мариинскую больницу, где по моей вине находился человек. Когда я окончательно осознал, что в средствах я не был ограничен, то решил сполна искупить свою вину: я распорядился о регулярных передачах для Алексея, поручил докладывать мне о его здоровье и следить за состоянием его палаты. Отказать мне, конечно же, не могли. Сейчас пришло время навестить его лично. И когда я был у него в последний раз? Все события закручивались так быстро, что я даже не мог уследить за точной датой на календаре. — Царевич… — он широко улыбнулся, глядя на меня, входившего в палату, — я думал, что ты забыл обо мне. Рад, что ты вернулся.       Я подарил ему улыбку в ответ и прошагал к креслу, стоявшему возле его кровати. — А я рад, что ты так быстро поправляешься… — заметил я и слегка понизил голос. — Ещё раз прошу прощения за то, что тогда сбил тебя…       Алексей лишь отмахнулся. Было видно, что все мои приказы исполнялись беспрекословно: на столике в палате стояла ваза с фруктами, кофры были вычищены, помещение проветрено, а цветы, которые регулярно меняли, были свежими. Я довольно улыбнулся. — Да брось, Царевич, — Алексей уставился в мои глаза, — не держу я на тебя зла. — Он протянул мне руку для рукопожатия, а я пожал её, не колеблясь. — Совсем я выпал из этой жизни…       Мне хотелось сообщить ему, точнее, выкрикнуть о том, что произошло, но я вовремя обратил внимание на лежавшую на столике пачку газет. Печатные издания ему приносили так же регулярно. — Ты… Ты ведь слышал, что случилось? — глухо спросил я.       Алексей нахмурился и откинулся на подушки, глядя куда-то в потолок. Он закинул руки за голову. — Как же не слышать, — не без досады в голосе заметил он, — сёстры шепчутся сутками прямо у меня под дверью, как специально. Слухов много летает, и половина из них неправда.       Он звучал уверенно, но я похвастаться такой уверенностью не мог. В мыслях снова мелькнул Владимир и его телеграмма. — Всё стало слишком серьёзным… — прошептал я. — А знаешь, я ведь должен был сейчас находиться там, на Дальнем Востоке…       Алексей резко сел в кровати и уставился на меня, будто я превратился в какое-то привидение. — Да ну?! — не веря, воскликнул он. — Неужто откупился? — Совсем нет! — запротестовал я. Щёки предательски покраснели. Не хотелось бы мне выглядеть кем-то привилегированным на фоне остальных. Точнее, этим самым «привилегированным» я и был, но подчёркивать это вовсе не планировал. — Я вроде как… освобожден от службы на какое-то время из-за моей болезни.       Мне вдруг стало стыдно от моих же слов. А также стыдно и за то, что я мысленно желал, чтобы Владимир так же не ездил туда, оставаясь со мной. Тем самым я позорил не только себя, но и его. — Считай что тебе повезло, Царевич, — Алексей не заметил моих красных щёк, — нечего там делать таким честным людям, как ты.       Он демонстративно фыркнул. — Почему ты так говоришь? — Не понял я.       Я ожидал любого осуждения, но только не… поддержку? — Потому что всего этого можно было бы избежать, если бы Его Величество умерил бы пыл и не упрямился. — Алексей выделил интонацией «Величество» и скорчил гримасу. — Все эти буржуи одинаковые…       Интересно, если все «буржуи» это люди явно богатые, то я, выходит, такой же буржуй. Но задать мне этот вопрос не дали. — Скажи мне, Царевич, а тебя когда-нибудь заставляли делать что-то, чего ты ну совсем не хочешь? — Алексей вновь впился в меня пристальным взглядом. — Конечно, — уклончиво начал я, — но ведь некоторые вещи делать всё же нужно… — Но не умирать за чужие желания. Разве это честно? — Настойчиво продолжал он.       С моих губ сорвался тяжёлый вздох. Если Алексей хотел помучить меня на тему устройства этого мира, то я был точно неподходящим для этого человеком. Я бы и сам хотел, чтобы мне многое объяснили, и не только про «чужие желания». — Если ты имеешь в виду Его Императорское Величество, то не он начал эту войну, — начал объяснять я, вспоминая разговор министров в Мариинском, — Япония сама атаковала наш флот без предупреждения, и это абсолютно бесчестно!       Алексей почти подпрыгнул в кровати и развернулся ко мне. — Да неужели?! — Его брови снова сдвинулись к переносице, и он подался вперёд прямо на меня. — А зачем нужно было их злить, а? Не проще ли было договориться? Чёртовы буржуи хотят делать только то, что им вздумается, а потом мы идём сражаться за их же идеи по их же воле. А это по-твоему не бесчестно?!       Он сам не заметил, как перешёл на крик, а я лишь надеялся, что нас не могут слышать. Алексей явно не был дружелюбно настроен по отношению к Императору, а мне бы не хотелось, чтобы лишние уши могли как-то неправильно толковать наши разговоры. — Ты не знаешь… — прошептал я, — как оно на самом деле…       Мои руки, спокойно лежавшие на коленях, сжались в кулаки, и я не знал, как объяснить ему то, что я лично слышал своими же ушами. Те люди в театре были явно не последними людьми в государстве, и даже если они не были во всём правы, то им точно было известно больше, чем газетам и тем более Алексею. Вслух я этого, конечно, произнести не мог. — Не знаю. Может быть, — Алексей успокоился и отвернулся к окну, — но я знаю одно: Если бы Император не был таким самоуверенным, ничего бы не было. — Он не хотел этого… — проговорил я. — Честная ты душа, Царевич, — Алексей покачал головой, — но очень наивная. Ты бы понял меня, если бы хоть день прожил так, как живём мы…       И тут я вскочил с кресла. — Я понимаю тебя! — воскликнул я.       О, если бы ты только знал, как я тебя понимаю, ведь я никакой не дворянин и даже не офицер! И служба в армии мне знакома только по картинкам. — Отчего же? — с вызовом спросил Алексей, скрещивая руки на груди. — Как может тот, кто всю жизнь носит парадные мундиры, знать что-то о пролетариате?       От его слов мне захотелось выть. Если бы только Алексей знал, как я каждое утро пытаюсь надеть этот чёртов мундир, который даже не всегда могу сам застегнуть. — Впрочем, я не виню тебя… — Алексей вдруг присмирел и хитро прищурился. Я вспомнил, что князь Феликс, предлагая мне очередную авантюру, щурился почти так же. — Если ты когда-нибудь пожелаешь посмотреть, я тебе покажу… — Покажешь?.. — опешил я. — Как и где я живу, — закивал Алексей, разводя руки в стороны. — Это, конечно, не дворец, но… — Я не живу во дворце, — резко прервал его я, — и я намного ближе к тебе по социальному положению, чем ты думаешь, и я тебе докажу.       То ли он дразнил меня, то ли издевался, то ли хотел спровоцировать на какую-то откровенность, но мне это порядком надоело. Я мог бы быть кем угодно, но только не капризным барчонком из книг по классической литературе. — Отлично, — на губах Алексея расцвела широкая улыбка, — тогда, если ты захочешь посмотреть, приходи к Гостиному двору.