В объективе страсти

В моём словаре нет слова «невозможно».

      От льда в моём айс-латте, который принесла Элиан после моего рассказа о произошедшем за последний час, не осталось и следа. За то время, что мы сидим в её студии, он уже успел растаять, добавив объёма остаткам напитка. Пить его больше нет смысла — сейчас любимый кофе едва ли принесёт мне хоть какое-то удовольствие, так что я просто слушаю, как подруга задумчиво стучит ручкой по деревянной поверхности стола.       Мои мысли витают где-то далеко, и я даже не думаю о предстоящей репетиции показа в Лувре. Хотя не то чтобы это было чем-то серьёзным — выслушав мои возмущения, смешанные с застывшими в глазах слезами, Вивьен тепло обняла меня и предупредила, что уже сегодня мы впервые увидим сцену, на которой будем дефилировать. Я имею в виду, действительно просто увидим, ну и, скорее всего — в чём я уверена почти на все сто, — примерим наряды.       Спасибо, что на показе мод они вообще будут.       В любой другой ситуации я бы с приятным трепетом в груди ждала примерки, но сейчас… сейчас я обессилена и лишена любых эмоций. Кажется, все они остались за закрытой дверью кабинета мадам Бенуа.       — Да уж, теперь Ноа — меньшая из проблем, — сочувственно вздыхает Элиан, не переставая постукивать ручкой по столу. — Слушай, а Вивьен не сказала, какую сумму вы должны будете оплатить в случае разрыва контракта? Может, мы всё-таки могли бы найти необходимые деньги? Я спрошу бабушку с дедушкой, если…       — Нет, — категорично отрезаю я.       Бабушка и дедушка Элиан взяли на себя ответственность за внучку, когда её легкомысленные родители отказались практически сразу после рождения от неё и покинули Париж. Я не могу их осуждать, потому как не уверена, что в шестнадцать лет сама смогла бы остаться с ребёнком, однако… хотя мы ни разу не виделись, отношение к ним у меня довольно неоднозначное.       Мадам и месье Делаж отдали воспитанию внучки всех себя и на моей памяти ни разу не отказали нам в покупке конфет даже в тот период, когда едва сводили концы с концами. Я не могу просить денег у людей, которые, будучи никак не связанными с моей семьёй, почти стали мне бабушкой и дедушкой.       В моей памяти надолго сохранились воспоминания о том, как мама с папой, уходя на работу в свою книжную лавку, без тени сомнения оставляли меня и Макса с бабушкой и дедушкой подруги. Они знали: в небогатой на тот момент квартире мы будем чувствовать себя комфортнее, где бы то ни было.       Элиан не спорит со мной — по её облегчённому вздоху понимаю, что это было отчаянное решение, к которому она не очень-то и хочет прибегать. И я ни на йоту не виню подругу, её желание позволить горячо любимым бабушке и дедушке жить без забот хотя бы сейчас совершенно очевидно.       Безнадёжно падаю головой на свои руки, лежащие на столе, и издаю протяжный стон.       — Надо было оставаться в Испании, — хнычу я и чувствую мягкие поглаживания подруги по волосам.       — Мы что-нибудь придумаем. Ты же знаешь, не бывает безвыходных ситуаций, — пытается она успокоить меня, но я, обычно придерживающаяся оптимистичных взглядов, в этот раз лишь отрицательно качаю головой.       В этой ситуации поможет лишь чудо, которое вряд ли произойдёт. Элиан продолжает предлагать варианты решения проблемы, однако на каждое из них я нахожу минимум по три причины, почему это не сработает, и в конечном итоге подруга, подобно мне, удручённо поджимает губы.       Оторвав голову от твёрдой поверхности, я дважды нажимаю на экран телефона и проверяю время. Скоро выходить, а мысли о том, что мне придётся предстать перед яркими вспышками без одеяния, всё не покидают голову.       Элиан, наконец, замолкает, позволяя тишине окутать уютное помещение. Знаю, как неловко ей сейчас, но ничего не могу с собой поделать. Я не виновата, что ей «повезло» находиться в небольшом числе тех людей, с которыми я могу быть сама собой. И, несмотря даже на то, что подруга всегда была и остаётся моей опорой и поддержкой, сейчас и ей не удаётся найти решения, которое действительно сработало бы.       Это конец.       Никогда не думала, что из-за уязвлённой гордости и принципиальности смогу возненавидеть любимую работу. Точнее, нет. Идиотского заказчика, который считает, что имеет право распоряжаться чужими телами так, как ему вздумается. Некоторые слишком высокого о себе мнения.       — Ты послезавтра к родителям? — спрашивает Элиан, похоже, стараясь перевести тему, и я киваю, помассировав виски.       Я совсем забыла.       Но негромкое постукивание по двери не даёт мне ответить подруге: Вивьен, аккуратно пройдя внутрь, здоровается с Элиан и обводит взглядом её наброски для новых нарядов. Делаж выпрямляет спину и горделиво улыбается, когда мадам Бенуа одобрительно кивает.       — Мона, пора, — она кладёт руку мне на плечо, заставляя с едва слышным шорохом встать из-за стола. — И Элиан, — менеджер переводит взгляд на мою подругу, — ты едешь с нами.       — Я? — растерянно переспрашивает она, заправив прядь каштановых волос за ухо. — Не думаю, что…       — То платье, эскиз которого ты нарисовала в прошлом месяце, одобрили на показ в Лувре. Я предлагала рассмотреть концепт твоей последней коллекции, но мадам Перрин сказала, что пока остановимся на одном платье. Но, мне кажется, это тоже неплохой результат.       Искренне счастье за успехи подруги наполняет меня изнутри и даже заставляет на минуту забыть о возникшей проблеме. Я радостно хлопаю в ладоши, с гордостью в глазах наблюдая за тем, как она открывает рот в попытке возразить, и заставляю её принять свою маленькую победу.       — Ты заслужила это, — шепчу ей на ухо с улыбкой.       — Она права, — подмигивает Вивьен и направляется в сторону выхода. — Выходим, девочки.       Всю дорогу до Лувра Элиан, по меньшей мере, сотню раз переспрашивает менеджера, правильно ли поняла её, но со временем даже терпеливая Вивьен устаёт отвечать на один и тот же вопрос. Мне нравятся горящие глаза подруги и то, с каким восхищением она представляет меня в платье, которое сама же и разработала, однако, что касается меня… Я правда пытаюсь продолжать радоваться за Элиан, но меня хватает не более чем на десять минут.       Десять минут — столько я смогла продержаться без мыслей о предстоящей фотосессии. Пока Элиан с придыханием воображает, как я буду выглядеть в придуманном ей образе, я думаю лишь о том, насколько открытой будет съёмка. Позволят ли мне хотя бы прикрыться руками или, быть может, шанс договориться всё ещё есть? Надеюсь, мы просто рассмотрели не все варианты, иначе… едва ли я хочу знать, что будет иначе.       Такси останавливается у подъезда со стороны улицы Риволи к величественному Лувру, очереди к которому сегодня совершенно нет: для подготовки к показу его закрыли на неделю, из-за чего руководство музея столкнулось с волной негодования граждан и туристов. И, наверное, я даже могу понять их недовольство, хотя и едва ли могу им как-то помочь. Сейчас я нахожусь по другую сторону баррикад.       Вивьен расплачивается с водителем и жестом приглашает нас выйти из машины. Летний воздух Парижа заполняет лёгкие, но жара тут же обрушивается волной, заставляя меня невольно задуматься о том, не жарко ли мадам Бенуа в её брючном костюме. Захлопнув двери авто, мы с Элиан выходим вслед за менеджером, однако продолжаем бесцельно стоять у проезжей части.       — Что-то не так? — спрашиваю я и опускаю с головы солнечные очки, закрывая ими глаза.       — Кое-кого ждём, — отвечает Вивьен, смотря не на меня, а в экран телефона.       Что ж, мне, честно говоря, без разницы, кого именно. И Элиан, похоже, тоже — она, в отличие от менеджера, которая лишь проверяет уведомления, активно стучит ногтями по поверхности телефона. Скорее всего, пишет бабушке с дедушкой, чтобы поделиться радостью, ведь лучшая подруга в моём лице сейчас совсем не выглядит так, будто готова испытывать искреннее счастье.       У Лувра, который впервые предстаёт передо мной без очередей, пахнет цветами и свободой. Наверняка в любой другой день я оценила бы это, но сегодня… сегодня моя голова забита другим. Я кладу руки на фигурные перила и, помассировав виски, прикрываю глаза. Знаю, что переживать о том, чего не могу решить в настоящий момент, бесполезно, но разве же это понимание может унять дрожь в кончиках пальцев?       «Ты у Лувра, — пытаюсь я успокоить сама себя. — У закрытого Лувра, если быть точнее. Забудь о том, что не касается сегодняшнего мероприятия».       Шумный мотор подъехавшей машины овладевает моими мыслями и заставляет поднять голову. Должно быть, его — или её — мы и ждём, и поначалу я собираюсь опустить голову обратно, однако Ноа, с ослепительной улыбкой вышедший навстречу ярким солнечным лучам, вновь перенимает всё моё внимание на себя.       Наверное, стоит признаться, что я… вдох-выдох, Мона, ты сможешь это сказать, особенно с учётом последних обстоятельств. Я не раздражена его появлением. Быть может, мне даже стало спокойнее. Раз уж нам в любом случае придётся так или иначе контактировать друг с другом, вдруг удастся отвлечься от навязчивых мыслей на наши шутливые перепалки? Элиан была права: Ноа теперь — меньшая из проблем.       — Всем привет, — смотря только на меня, здоровается он. — Добрый день, мадам Бенуа.       — Здравствуй, Ноа, — отвечает она, переведя взгляд с меня на него. Пытается понять мою реакцию? — Как доехал?       — Пробки, — пожимает он плечами. — Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго?       Я подавляю смешок, прикрыв рот рукой. Мартен определённо точно замечает мой жест, в отличие от стоявшей в стороне Элиан и ведущей диалог Вивьен. Однако я не озвучиваю свои мысли: пора переставать каждый раз напоминать об этом, и мне остаётся надеяться, что по моему молчанию Ноа это поймёт.       — Не переживай об этом, — улыбается Вивьен и легонько тянет на себя Элиан, взяв её за запястье. Едва ли подруга заметила бы появление Ноа, если бы не этот жест менеджера. — С Моной ты уже знаком, а это — Элиан Делаж, наша дизайнер. Она разработала то самое платье, о котором я тебе говорила.       Только сейчас, когда Вивьен одаривает её взглядом, присущим строгой учительнице, Элиан удосуживается поднять глаза, параллельно убирая телефон в задний карман джинсовых шорт. Она вовлечённо протягивает Ноа руку, и я предвкушающе прикусываю губу. Если учесть, что первая часть диалога пролетела у неё мимо ушей, могу поспорить: имя было благополучно прослушано.       — Ноа Мартен, — они обмениваются рукопожатиями, но приоткрытый рот Делаж заставляет его удивлённо приподнять бровь. — Всё в порядке?       — Да, я… — она прокашливается и переводит на меня взгляд. Вивьен делает то же самое, а я, ещё мгновение назад готовая закрыться от всего внешнего мира на замок, едва сдерживаю смех. Вот и познакомились. — Извините. Я просто… — очередное покашливание доносится до моих ушей. Элиан нечасто — то есть, почти никогда — смела в общении с незнакомцами, но я не представляла, что это может выглядеть настолько забавно. — Я просто не думала, что сегодня, помимо всего, встречусь с таким перспективным фотографом.       — Правда? — Ноа определённо доволен слышать подобное о себе и даже не скрывает этого. — Боюсь, Ваша коллега не согласится с Вами.       Вивьен только и успевает переводить взгляд с одного на другого, с изумлением наблюдая за неожиданным диалогом. Только бы Элиан не сказала лишнего.       — Подруга, — исправляет его Элиан. — Мона — прежде всего, моя подруга.       Не знаю, для чего было сделано это уточнение, но Вивьен, похоже, приходит в себя и успевает вовремя остановить Элиан. И я не шучу: волнуясь, она может наговорить такого… Вряд ли меня можно отнести к числу злопамятных людей, но есть, пожалуй, одна ситуация, которую я никогда не забуду.       Дело было в выпускном классе, когда я выкурила свою первую сигарету. Кашляя и задыхаясь от едкого дыма, к которому впоследствии, на удивление, привыкла, я думала лишь о том, чтобы мама с папой не узнали об этом. Так совпало, что именно в этот день Элиан должна была остаться у нас на ночь, и, как только мы переступили порог, родители почти сразу почувствовали запах никотина.       Она не продержалась и пяти минут! Сдалась на первых же трёх вопросах!       Меня наказали, запретив ходить куда-то помимо школы — хотя мама сжалилась надо мной уже через четыре дня, — а Элиан стала самым доверенным лицом из всего моего окружения.       Порой в подростковые годы, когда гормоны бушевали так, что хотелось биться головой о стену, я задумывалась о том, что, может быть, стоит подумать о прекращении общения. И, хотя мысли эти были до ужаса глупыми и необоснованными, я любила нашу дружбу и саму Элиан слишком сильно, чтобы действительно сделать это. Даже не представляю, что может породить подобные мысли в моей голове вновь.       — Я думаю, нам пора идти, — растерянно глядя на Ноа и Элиан, проговаривает Вивьен. Она не ждёт, пока мы отреагируем на её слова, а просто начинает движение вперёд.       Не знаю, как это происходит, но, когда цокот каблуков менеджера раздаётся по длинным витиеватым коридорам музея, мы с Ноа идём друг рядом с другом, отставая от подруги и Вивьен сильнее положенного. Только почему-то ни он, ни я не пытаемся это исправить.       — Милая у тебя подруга, — его слова мешаются со звоном каблуков, но он говорит достаточно громко, чтобы я услышала, и недостаточно, — чтобы Вивьен с Элиан.       — Что, понравилась? — спрашиваю я, пытаясь придать голосу лёгкую ироничность, но не уверена, что у меня это получилось.       Ноа слегка поворачивает голову в мою сторону, но я продолжаю упрямо смотреть вперёд, пытаясь разглядеть в полумраке что-то интересное.       — Я сказал, что она милая, — повторяет он. — Милые — не в моём вкусе. Ты, кстати, не милая.       Теперь и я поворачиваюсь к нему. Что за внезапный «обмен любезностями»? Стоит мне подумать, что мы можем общаться без всех этих подколов, Ноа в очередной раз доказывает, насколько я не права.       — Это оскорбление или намёк на то, что я в твоём вкусе? — шёпотом узнаю я. Слова Ноа не обижают меня, но не ответить в его же манере я не могла.       Он прожигает меня таким задумчивым взглядом, что на моих губах невольно появляется ухмылка. Как, оказывается, приятно подлавливать Ноа и видеть недоумение на его лице.       — А что бы ты хотела, кошка? — спрашивает он, приблизившись к моему лицу опасно близко. Почему я заметила маленькую родинку на его левой щеке только сейчас, в приглушённом свете?       Его голос звучит низко, почти интимно, и на моей коже появляются мурашки от приятной хрипотцы. Холодок пробегает по спине, и я спешу вернуть взгляду былую непроницаемость, что оказывается не так-то просто и удаётся не с первого раза.       — Выбор без выбора, mon cher, — отвечаю я и вновь устремляю взор вперёд. Кто знает, что ещё в ином случае я могу разглядеть на его лице? — Если скажу, что выбрала бы первое — а это не так, — выставлю себя в свете психически нездоровой. Кому захочется слышать оскорбления в свой адрес? А если скажу, что второе — а это тоже не так, — дам тебе ложную надежду.       Ноа негромко смеётся, но этого хватает, чтобы заинтересованные в беседе Элиан и Вивьен повернулись к нам. Ему приходится махнуть рукой, как бы говоря «ничего интересного», и только тогда они, пожав плечами, возвращаются к собственному диалогу. Однако перед тем, как повернуться, Элиан бросает на меня презрительный взгляд.       Я так понимаю, нас ждёт интересный разговор.       — Ложную надежду? — тише прежнего спрашивает он. — И на что же?       — Например, на то, что я могу хотеть быть в твоём вкусе, — я стараюсь продолжать сохранять уверенность в голосе, несмотря на то, что Ноа старательно пытается подкосить её.       — О нет, — он делано поджимает губы и хватается рукой за сердце. — Я думал, это действительно так.       — Бедняжка, — усмехаюсь я. — Как же ты это переживёшь?       — Уж не знаю, — вздыхает он, с преувеличенной драматичностью подняв глаза кверху и наигранно всхлипнув. Да ему бы в театр. — Не переживай за меня, я крепкий.       — Ты — может быть, а как насчёт гордости? — улыбка самодовольствия расплывается на моих губах. Я снова задела его. Почему мне так нравится этот факт?       — Пострадала, но не смертельно.       — Значит, то, что я не милая, всё-таки было признанием, а не оскорблением?       Не знаю, почему я так зацепилась за это. Ноа продолжает упрямо молчать, пробуждая во мне непреодолимое желание спрятаться после сказанных мной самой слов.       — Мне нравится твоя прямолинейность, — всё-таки произносит он.       Я хмыкаю, но ничего не отвечаю. Мы почти приходим в назначенное место, так что я даже не задумываюсь о том, что диалог может быть продолжен, когда Ноа вновь удивляет меня:       — Ладно, ты была права, — он привычно складывает руки в карманы и своим заявлением заставляет меня выгнуть бровь. — Я определённо не собирался оскорблять тебя. Но это ничего не значит, потому что…       — Мы пришли, — прерывает его Вивьен, и, несмотря на всё уважение к ней, сейчас я собираюсь испепелить её взглядом.       Продолжаю смотреть на Ноа, надеясь, что он продолжит мысль, но этого не происходит. Думаю, он знал, что мы почти на месте, поэтому специально сказал это именно в конце пути, чтобы у меня не было возможности отреагировать или начать расспрашивать. И не сомневайтесь: я бы действительно начала допрос с пристрастием, если бы не стеклянная пирамида, возникшая над нашими головами.       Невзирая на то, что Лувр сегодня закрыт — я имею в виду, для обычных посетителей, — внутри людей слишком много. По большей части они окружают сооружённый под прозрачной конструкцией подиум, похоже, проверяя его или что-то такое. Не знаю точно, меня это не особо интересует.       Куда более интересно то, о чём говорил Ноа. Что значит — я была права? Он имел в виду, что я в его вкусе? И самый главный вопрос — какого чёрта я продолжаю об этом думать?       Это уже второй раз, когда его прерывают на полуслове. Если так будет продолжаться и дальше, однажды я точно не сдержусь.       Лёгкое прикосновение кончиков ногтей заставляет меня невольно дрогнуть и повернуться. Передо мной возникает Камилла, чьи добрые голубые глаза я узнаю из тысячи. Она сразу же притягивает меня для объятий, и мне в нос бьёт приятный цветочный аромат, который хочется вдыхать без остановки.       — Привет, Ками! Как ты?       Я оглядываю её с ног до головы и понимаю, что за время моего отъезда коллега нисколько не изменилась. Блондинистые волосы уложены всё так же идеально, пухлые губы подведены бордовым карандашом, а в остальном на лице — минимум макияжа.       В мире, полном конкуренции, у меня всё ещё остаётся надежда на искреннюю доброту и дружелюбие, и её олицетворением, несомненно, является Камилла.       — Всё хорошо, — с улыбкой отвечает она, но улыбка эта быстро пропадает. — Я слышала, у тебя проблемы… ну, с «Élan». Прости, милая, ты знаешь, я не люблю слухи, но Габриэлла и этот её новый менеджер, как его…       Моё сердце, кажется, пропускает один удар от воспоминаний о предстоящей съёмке. Звучит как фантастика, но, похоже, наш диалог с Ноа действительно смог отвлечь меня. Пусть и ненадолго. Однако сейчас реальность обрушивается на мои плечи тяжёлым грузом, и я сомневаюсь, что мне удастся провернуть что-то подобное ещё раз.       — Реми?       — Ага, он. В общем, Габриэлла и Реми рассказывают всем в агентстве про это… — ей не нужно уточнять, что «это», чтобы я поняла. — Я хотела сказать, если ты не найдёшь решение проблемы, мы можем вместе пойти к мадам Перрин и поставить ультиматум.       Я по-доброму, но грустно улыбаюсь. Ками наивно полагает, что Барбара — мадам Перрин — действительно пожалеет о своём решении, если мы решим уйти. Жаль, но я знаю, что это не так.       — У тебя проблемы?       Да ну нет. Сколько времени Ноа стоял за моей спиной?       Похоже, я была так увлечена беседой с коллегой, что не заметила его присутствия. Мне остаётся лишь надеяться, что он не успел сделать какие-то свои выводы, потому что я не очень хочу, чтобы ещё большее количество людей знали о моей ситуации.       Выдохнув и посмотрев на Камиллу так, словно она — спасательный круг в открытом океане, я с непринуждённым видом поворачиваюсь к Ноа всем корпусом. Между его бровей пролегает едва заметная складка.       — Нет, — категорично отрезаю я. Как бы искренен ни был его интерес, я не могу показать ему, что не в силах что-то решить. Даже если это и так.       — Но я всё слышал, — спокойно произносит он.       — Оттого я тебе тем более ничего не расскажу, — парирую я, пытаясь сохранить остатки самообладания.       Мартен хмурится ещё больше и изучающе оглядывает меня. Что он пытается увидеть на моём лице, если я — надеюсь — умело скрыла эмоции за маской непроницаемости?       — Значит, проблемы всё-таки есть, — Ноа задумчиво делает какие-то свои выводы, наклоняя голову, но у меня нет сил и желания спорить с ним. Пусть думает, что хочет, а у меня больше нет желания говорить об этом.       Мне нужно выйти на воздух. Здесь слишком много людей, которые ненароком напоминают о том, о чём определённо не должны.       — Я отойду, — это звучит, скорее, как вопрос, а не утверждение, но, тем не менее, я дожидаюсь одобрительного кивка Камиллы. Ноа же продолжает стоять неподвижно, удерживая руки в карманах.       Не знаю зачем, но, когда я поднимаюсь по лестнице под стеклянной пирамидой, поворачиваю голову в его сторону и замечаю, что он продолжает с серьёзным выражением лица наблюдать за мной. Останавливает ли меня это? Разумеется, нет.       Десятки голосов, слитые в монотонный гам, вмиг исчезают и сменяются негромким плеском воды из фонтанов вокруг. Здесь не слышны ни гул машин, ни чужие разговоры, и я впервые за прошедший день выдыхаю полной грудью. Надеюсь, Вивьен не будет злиться, что я ушла без предупреждения. По крайней мере, она в курсе моего состояния сейчас.       Перевожу взгляд на музей, своим величием больше напоминающий замок, который словно купается в солнечных лучах. Вот, что мне нравится летом, — уже вечереет, но на улице по-прежнему светло.       Я прислоняюсь к холодным перилам и позволяю себе ненадолго прикрыть глаза, но не массирую их, как люблю это делать обычно. Даже если бы мне сильно захотелось, тушь, с усердием нанесённая на и без того выразительные ресницы, определённо не была бы рада такому исходу событий. Пачка сигарет из моей сумки становится успокоением на короткие мгновения. Я вынимаю из неё одну и закуриваю, с наслаждением выдыхая изо рта едкий дым.       Когда меня не окружают люди — неважно, посторонние или нет, — мысли в голове становятся гораздо яснее. И громче. Не уверена, что мне это нравится, но я продолжаю неподвижно стоять, развернувшись спиной к главному входу в Лувр.       Грудь болезненно сжимается, когда фантазия ещё чётче начинает рисовать картинки моих будущих фото. Я чувствую себя так, словно вся та опора, которую я выстраивала годами, вмиг рухнула, и теперь всё, что мне остаётся, — безостановочно падать на дно. Mon Dieu, если Макс узнает о подобных мыслях, он определённо стукнет меня чем-нибудь тяжёлым по голове. Да что там — я сама готова сделать это прямо сейчас.       Я терпеть не могу, когда люди только и делают, что жалуются, не пытаясь исправить положение. Знаю, что сейчас выгляжу точно так же, и ненавижу себя за это, готова рвать на себе волосы, ненароком спадающие на лицо и развевающиеся на ветру, но вместо этого лишь заламываю костяшки пальцев, и их хруст вперемешку со звонким пением птиц, пролетающих надо мной, кажется слишком громким.       Меня удручает тот факт, что кто-то, кто владеет большими деньгами, может так легко распоряжаться чужой судьбой. Для них это просто ещё один шанс лицезреть женское тело, которое в наше время так модно обесценивать, а для нас — публичное унижение, уязвлённая гордость, разрушенные принципы. Тупоголовые мужики даже не представляют, насколько это тяжело. Разумеется, им ведь не приходится раздеваться перед кем-то, кто мнит себя главным, и быть пушечным мясом.       Вот, что мы для них стоим.       Не подумайте, что я отношу себя к числу мужененавистниц, которые, оставшись в лесу, скорее, выберут компанию медведя, чем парня. Нет, в моей жизни достаточно примеров хороших мужчин. Я отношу себя к числу тех, кто устал от несправедливости. К числу тех, кто хочет работать на любимой работе и думать о том, в какую позу встать дальше, а не о том, как прикрыть грудь руками, чтобы её не раздевали похотливые взгляды.       Мы с моими коллегами как никто другой знаем, как измеряется ценность человеческого тела. Женского тела. Деньги, недвусмысленные взгляды и хвалебные комментарии, за которыми часто скрывается что-то более мерзкое, — всё, что может предложить подавляющее большинство мужчин, которых у меня, по правде сказать, даже не поворачивается язык так называть.       Может, просто сбежать? Плюну на всё, на этот идиотский контракт, уеду обратно в Испанию, где никто не знает моего имени, открою собственное агентство и сделаю так, что модели в конечном счёте будут чувствовать себя полноценными. Заберу с собой Макса, маму, папу и стану счастлива там, где меня не будут заставлять улыбаться, когда хочется плакать, или изображать уверенность, когда внутри всё рушится.       Вряд ли Элиан и Вивьен простят меня.       Я громко выдыхаю сквозь раздутые ноздри. Это не выход. Я всегда справлялась — справлюсь и сейчас. Если сдамся, буду горячо ненавидеть себя до конца жизни. Мне нужно взять себя в руки и что-то придумать.       Быть может, всё-таки попросить о помощи?       Негромкий шелест травы нарушает мои размышления, и я открываю глаза, почти сразу принимая оборонительную позу со сжатыми в кулаки ладонями.       — Эй-эй, спокойно, это просто я, — Ноа, садясь на нагретую каменную поверхность рядом со мной, примирительно поднимает руки, и я расслабляюсь. Это странно?       — Почему ты всё время ходишь за мной? — спрашиваю я с удивительной отстранённостью и поджимаю губы, заметив, что фильтр сигареты меж моими пальцами почти дотлел до конца.       — Почему ты всё время оказываешься там, куда иду я? — он тянется в задний карман своих шорт и вынимает оттуда пачку с теми же самыми сигаретами, что и у меня.       Удивительная череда совпадений.       — Ты видел, что я выхожу на улицу, и знал, что я здесь, — спокойно отвечаю я, наблюдая за тем, как Ноа, подобно мне, закуривает.       — Знал, — он даже не отрицает это — лишь нарочито равнодушно пожимает плечами и выдыхает облако густого дыма.       — Тогда зачем пришёл? — я выбрасываю окурок в рядом стоящую урну.       — Когда мы виделись в последний раз, ты, хоть и отвечала не то чтобы дружелюбно, но была с горящими глазами. Как только вернулась со встречи с Бенуа, на тебе лица нет.       Я вскидываю бровь и оборачиваюсь к Ноа со сложенными на груди руками. Он же продолжает смотреть вперёд, словно выискивая что-то в ухоженном саду перед нами. Какая ему вообще разница?       — И что теперь? — без каких-либо эмоций спрашиваю я. В моём голосе нет ни привычной колкости, ни иронии — просто вопрос, который меня искренне интересует.       Ноа немного молчит, обдумывая свой ответ, а я не могу оторваться от разглядывания его профиля. Холодный и непробиваемый взгляд карих глаз завораживает, хотя и направлен не на меня, и отчего-то действует подобно гипнозу.       Да ладно, этот парень умеет быть серьёзным вне работы? Или рядом со мной сейчас — месье Мартен? Что-то я совсем запуталась. Если буду думать об этом в подобном ключе, могу дойти до мысли, что у него раздвоение личности.       — У тебя проблемы, — констатирует он факт.       Спасибо за напоминание, mon cher.       — И дай угадаю: ты из тех людей, которые, скорее, оближут унитаз, чем расскажут о них?       Я закатываю глаза и чувствую, как былое раздражение возвращается. Почему он всегда — не специально, но всё же — попадает в самые болезненные точки?       — Ясно. Ага, я так и думал, — Ноа тушит остаток сигареты о пепельницу сверху урны и следом выбрасывает его. — Ты знаешь, что иногда в помощи нет ничего плохого?       — Ты так говоришь, как будто собрался мне помогать, — фыркаю я с нескрываемым сарказмом.       — Как же я могу тебе помочь, если ты даже не говоришь, в чём дело? — с иронией спрашивает он.       — Послушай, Ноа, то, что ты по невероятной случайности работаешь в одном месте со мной, не означает, что теперь… — уверенно проговариваю я, словно скороговорку, но он не даёт мне закончить:       — … что теперь я могу узнавать о тебе? — Мартен наконец поворачивается ко мне и замечает, что всё это время мой взгляд был прикован к нему, но ничего не говорит. Ухмылка, которая почти что стала частью его лица, вновь возвращается. — Ладно, я знаю, ты всё ещё злишься на меня, и, на самом деле… тогда, когда меня прервали, я хотел извиниться.       Я вскидываю бровь в ожидании, сложив руки на груди.       — Не люблю жить, зная, что кто-то затаил на меня обиду. Но дело не только в этом. Мне действительно стоило признать свою неправоту. Ты — прекрасный профессионал.       — Вау, — тихо проговариваю я, сощурив глаза и приподняв уголки губ. — Мне приятно, что ты всё же признал это, но не думаю, что тот момент сильно меня задел.       Не думает она, как же.       Однако в моей груди разливается неожиданное тепло от его слов, хотя я ни на секунду не сомневалась, что Ноа рано или поздно сдастся, признав свою неправоту.       — Не думай, что я такой злой, — усмехается он. — Просто порой строгость — лучший подход, чтобы выполнять работу быстро и качественно.       Я лишь прокашливаюсь и молчу. Не знаю, что ответить на это, ведь прямо говорить о том, что, хотя не согласна с этим заявлением, всё же после нашей фотосессии тоже считаю его профессионалом своего дела, было бы… слишком возвышенно? Наверное.       — Чего ты добиваешься? — наконец выпаливаю я, прервав возникшую между нами паузу.       Вопрос звучит резче, чем мне хотелось бы, но иного выхода нет. Пусть или говорит прямо, или уходит. Ноа издаёт смешок:       — Ты всегда такая мнительная или только со мной?       — Чего ты добиваешься? — серьёзно повторяю я. Он нагло нарушает моё личное пространство, и, даже несмотря на извинения, я всё равно испытываю возмущение этим.       Ноа складывает руки в замок, обхватывает ими голову сзади и издаёт протяжный вздох.       — Хочу узнать, что тебя гложет, — говорит он так обыденно и непринуждённо, словно мы обсуждаем утренний кофе.       — И что именно ты хочешь услышать? — с долей едкости спрашиваю я. — Что я и с десяток других моделей должны сняться в ню-фотосессии? Или что нас считают просто телом, ни на что не способным, кроме как позировать? — слова вырываются из меня прежде, чем я успеваю что-то осознать, и в конце собственной тирады лишь обессиленно опускаю взгляд, пнув невинный камешек под ногами.       Какого чёрта вообще происходит?       — Ну, доволен?       Ноа прокашливается и поднимает руку, но вдруг собирает пальцы вместе, образовывая кулак. Я чувствую, как глаза начинает неприятно пощипывать, и опускаю веки, чтобы не разрыдаться. Когда я произнесла это вслух, стало намного хуже.       — Это… это ужасно, — с намёком на понимание произносит он. — А вы не пробовали, не знаю… устроить забастовку или что-то типа того?       — Во-первых, я не знакома с другими моделями, которые должны будут сниматься. Во-вторых, забастовку, серьёзно? — кривлюсь я словно от кислого лимона. — Ничего глупее в жизни не слышала, — возможно, я груба, но это правда. Едва ли от подобного будет польза.       — Что же… я понял, — протягивает он, и эта невинная фраза вызывает во мне новый приступ ярости.       Как он может говорить, что понял, если никогда не был и не будет на моём месте?       Стыдно признавать, но на долю секунды я позволила себе надеяться, что Ноа сможет мне помочь. Как? Не знаю, но, похоже, за последние часы я отчаялась настолько.       Поднявшись на ноги, я возмущённо вскидываю руки. Знаю, как неправильно с моей стороны срываться на того, кто вовсе не причастен к происходящему, и обычно я не склонна поддаваться эмоциям, но сейчас, к сожалению, другой случай. Поэтому я и ушла, чтобы побыть наедине с собой, — боялась, что кто-то попадётся под горячую руку.       — Понял? Ничего ты не понял, Ноа! — восклицаю я. — Ничего, ясно? Ты почти вынудил меня рассказать об этом, а сейчас с сочувствующим видом говоришь, что понял, хотя это не так. Ты — фотограф, и твоё дело по другую сторону. Ты не можешь представить, что происходит со мной сейчас.       Знаю, в чём дело. Надежда, появившаяся так внезапно, разбилась столь же неожиданно. Его уговоры и попытки разузнать, что у меня случилось, выглядели так, словно он на сто процентов уверен в своих силах. Почему я вообще об этом подумала?       У меня есть только я. Только я должна помочь себе. Как Ноа мог бы решить мою проблему, если этого не могу сделать даже я?       Глупо. Безрассудно и глупо.       — Я сказал, что понял, потому что правда понимаю твои чувства, — всё так же спокойно произносит он, несмотря на мой повышенный голос. — Хотя ты и права: я никогда не был на твоём месте. Постой-ка… — Ноа, как и я, поднимается на ноги и начинает ходить кругами, словно на него снизошло озарение. — С кем у тебя заключён контракт?       Он выглядит слишком воодушевлённым для того, кто узнал о моём безвыходном положении.       Нет. Нетушки. Я не поведусь на это ещё раз. Я не…       — «Élan», — отвечаю прежде, чем успеваю передумать.       — Месье Жером? Так зовут заказчика? — покопавшись в каких-то отделах своей головы, спрашивает Ноа, и я недоверчиво киваю. — О. О… Похоже, я с ним знаком.       Что я там говорила про разбитую надежду? Забудьте. Я почти физически ощущаю кончиками пальцев, как она ощущается во мне вновь. Только с чего бы Ноа помогать мне?       — И это значит, что… — показываю жестом, чтобы он продолжал мысль.       — Что я попробую договориться.       Кажется, моё сердце готово исполнить кульбит. Я не могу стоять на месте.       — И что я должна буду взамен? — я давно усвоила, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, так что, хотя тело жаждет выражения радости, я не спешу её демонстрировать.       Ноа лишь пожимает плечами.       — Ничего.       Ничего?       Мой мозг не способен переварить эту информацию так быстро, а потому я с минуту молча стою, рассматривая лицо Ноа и стараясь найти на нём намёк на ложь или что-то такое. Впервые за последние несколько лет я чувствую себя так, словно нахожусь меж двух огней. Могу рискнуть и довериться ему, а потом, если ничего не выйдет, расстроиться ещё сильнее прежнего, или не позволять себе полагаться на кого-то, приняв неизбежную участь?       Неизбежная участь — не по мне.       — Если ты меня обманываешь, тебе конец. Я ещё не придумала, что сделаю с тобой в таком случае, но решение обязательно появится.       Негромкий смех Ноа позволяет мне немного расслабиться. Что же, я не уверена, если поступаю правильно и…       — Я обещаю, что приложу все силы, чтобы помочь тебе в этом, — он звучит убедительно, но это всё кажется слишком простым. Как будто события не могли совпасть настолько.       — Ты же понимаешь, что это не только моя проблема?       — Не переживай, другие модели в стороне не останутся. Если кому-то из них, конечно, не захочется сняться в этой фотосессии.       — Идиот, — я закатываю глаза и легонько пихаю его в бок, позволяя себе едва заметную улыбку. Может быть, ещё не всё потеряно?       — От меня сейчас зависит ваша дальнейшая судьба, так что я бы не был так груб на твоём месте, — он подмигивает мне и перехватывает мою руку за запястье, когда я — разумеется, не серьёзно — замахиваюсь вновь, просто чтобы посмотреть на его реакцию. — Не нужно, кошка.       Ноа заглядывает в мои глаза, удерживая запястье в своей руке и пресекая любые попытки вырваться. Это странно, но…       О боже. Я начинаю привыкать к нашим диалогам.       — Я не подставлю тебя. О-бе-ща-ю, — произносит он по слогам, заставляя меня судорожно сглотнуть.       — Хорошо, я… Я поверю тебе.       Не знаю, к чему всё это приведёт, но слова, сказанные мной так неуверенно, словно в меня вселилась Элиан, позволяют чему-то похожему на доверие медленно оттаивать в глубине души.       И это пугает больше, чем хотелось бы.       Ноа наконец отпускает моё запястье, и я неловко потираю его, чувствуя непонятный жар. Он схватил меня так сильно, или мне просто кажется?       — Да, кстати, — Мартен щёлкает пальцами, вспомнив что-то. — Скажи своему парню, чтобы в следующий раз парковался аккуратнее. Я не мог проехать.       — Моему… кому? — переспрашиваю я и вытаращиваю глаза, пытаясь осознать сказанное им.       — Ну, парню. Вы сегодня приехали вместе, а вчера он забрал тебя у Триумфальной арки.       Так вот, в чём дело.       Я прикрываю рот рукой, и мне приходится прикусить внутренние уголки губ, чтобы не засмеяться в голос.       — Ты имеешь в виду Макса? — спрашиваю я, не сдерживая улыбки.       — Наверное. Я не знаю, как его зовут.       Значит, не такой уж Ноа и наблюдательный.       Макс задохнётся от смеха, когда я расскажу ему об этом.       — Хорошо, я скажу ему. Только это мой брат.       Ноа принимает негласную эстафету — теперь его очередь удивлённо пялиться на меня. Кажется, я даже замечаю, как на его щеках проступает румянец. Да уж, неловко.       — О, брат. Понятно.       Не знаю, может быть, мне показалось и, на самом деле, это дорисовало моё глупое воображение, но я замечаю, как дрогнули уголки губ Ноа — так, словно он собирался улыбнуться, но вовремя одёрнул себя. Однажды я научусь понимать его так же легко, как и он — меня, но сомневаюсь, что это произойдёт сегодня.       И почему я так уверена в том, что это вообще произойдёт?