man who captured the dragon

Понедельник начинается с катастрофы: 11 ноября в 8:45 утра на медиа Tattle Crime выходит расследование, посвященное ресторану «Чесапик». По сообщению анонимного источника, представившегося бывшим ресторанным критиком, с 2009 по 2011 года в штате «Чесапик» на должности кухонного работника числился серийный маньяк Эйбел Гидеон. Примерно в тот же период Гидеон убил и распотрошил девять человек. Как утверждает источник, Эйбел Гидеон проносил мясо жертв на кухню ресторана и готовил блюда из своих трофеев, а Ганнибал Лектер, хозяин «Чесапика», был в курсе происходящего и даже «… поддерживал Гидеона в пополнении меню эксклюзивным продуктом». И даже после ареста Гидеона в апреле 2011 года, в так называемом особом меню «Чесапика» остались блюда с человеческим мясом. 11 ноября в 9:15 утра расследование разлетается по всем крупным изданиям. Количество упоминаний Эйбела Гидеона в СМИ превышает 100 единиц. В 9:45 появляются первые комментарии об инциденте от частых гостей ресторана, зачастую сводящиеся к следующим репликам: «Не могу поверить», «Это невозможно» и «Неудивительно». 11 ноября, ровно 10 утра, и Ганнибал Лектер все еще не дает комментарий. В 10:03 вся редакция The Rad Print стоит на ушах. Джек Кроуфорд собирает экстренную планерку в опенспейсе, усаживая отдел моды и современного искусства на пол. Шеф-редактор требует от сонных сотрудников брейншторм, преследуя две очевидные причины: 1. Ганнибал Лектер является одним из главных лояльных источников The Rad Print: «В случае, если мы не сделаем ничего для защиты репутации Лектера, наша редакция рискует закрыться через неделю»; 2. Джеку Кроуфорду нужен эксклюзив. Операцией по спасению имиджа Ганнибала Лектера, по таким же очевидным причинам, занимаюсь я. В 10:03 я в четвертый раз перечитываю расследование Tattle Crime на телефоне, сидя в пальто на полу опенспейса. Параллельно на ноутбуке я ищу упоминания Эйбела Гидеона до 2012 года — одно из последних опубликовано на том же Tattle Crime с огромным красным заголовком: «ЧЕСАПИКСКИЙ ПОТРОШИТЕЛЬ СЕЛ НА ПОЖИЗНЕННОЕ». Эйбел Гидеон на смазанном фото идет по коридору Нью-Йоркского суда, скованный наручниками и компанией трех полицейских. У Чесапикского потрошителя бровки домиком и темный синяк под глазом, а у автора статьи говорящее имя — Фредди Лаундс. В 10:06 я слишком громко усмехаюсь, и Кроуфорду не нравится моя отрешенность от процесса. — Бэттерс, — шипит шеф. — Будь добра, присоединись к команде. Я демонстративно захлопываю ноутбук, встаю на ноги и громко прокашливаюсь, чтобы привлечь к себе внимание: — Сейчас все медиа в скандале с «Чесапиком», а комментария Лектера нет, — серьезным тоном говорю я. — Нам нужен инфоповод федерального масштаба, чтобы сбить внимание с этого ресторана. У кого-то что-то есть? — Комментарий Лектера должен появиться у нас, — произносит шеф-редактор, и я почти сразу его перебиваю: — Спасибо, Джек, — я смотрю на коллег. — Что, какие темы сейчас на слуху? Деньги, кино, срачи в «Твиттере»? — У меня есть кое-что, — крайне тихо произносит Джоуи, наш стажер в отделе лайфстайла. — Но я вообще не уверен. Я подхожу к сидящему за ноутбуком Джоуи и веду за собой весь штат. На экране — три фотографии, снятые на берегу озера Вильяррика в городе Пукон, Чили. В кадре широкоплечий мужчина 49 лет в темной рубашке ведет под руку скромную девушку с короткой стрижкой и в очках. Он — с оголенной грудью, будто бы греческий бог, она сошла прямиком с желтых старых страниц, исписанных тремя сестрами Бронте, но в частности Эмили. Вокруг ноутбука Джоуи собирается тридцать человек редакции The Rad Print и все мы думаем об одном и том же. — Это что, Педро Паскаль? — спрашивает Серджио, и Джоуи кивает. — В Лондоне премьера «Гладиатора 2» через четыре дня, — произносит Жюли, редактор отдела лайфстайл. — Это один из самых ожидаемых фильмов года. — А еще Педро Паскаль старается не светить отношениями на публике, — добавляет стажер. — Поэтому это потенциально взрывная тема. Мой взгляд уже сорок девятую секунду держится на спутнице Паскаля. Этой девушке 28 лет, и три года назад она защитила докторскую степень о мифологических мотивах в современной американской поэзии. Год назад она опубликовала свой первый сборник стихотворений с провокационным названием «Эрос» и посвящает его «Геркулесу». В моей голове складывается определенный паззл, о котором я однажды рассказу Серджио Кьезу в курилке, но Джоуи — и всей редакции — я говорю: — Я в это не верю, но публикуй. Сотрудники расходятся по местам, я забираю свой ноутбук и ухожу в свой кабинет. По пути меня преследует Джек, явно недовольный тем, что я перехватила его авторитет. — Нам нужен комментарий, Джин, — напоминает редактор. — Я поняла, Джек. — Джин, — повторяет Кроуфорд, заставляя меня остановиться и повернуться к нему лицом. — Нам нужен эксклюзивный комментарий. Наше издание имеет бо́льшую лояльность у Ганнибала Лектера, чем остальные. — Напомнить, почему? — спрашиваю я, понизив тон. Мы с Джеком долго смотрим в глаза друг друга, и через какое-то время шеф выбирает не спорить со мной после трехчасового сна. Я захожу в кабинет, ставлю ноутбук на стол и открываю его. Пока программы загружаются, я отрываю фиолетовый стикер и делаю небольшую пометку. Доносится звук уведомления, на экране — сообщение в мессенджере с неизвестного номера, и уже без короткого текста «Позвони мне» я понимаю, от кого оно. Я тут же закрываю ноутбук, перевожу телефон в беззвучный режим и выхожу из кабинета. 11 ноября, 10:43 утра. С понедельника по четверг ресторан «Чесапик» открывает свои двери в 11 часов, но у входа уже столпилась кучка журналистов. Есть предположение, что в этот день «Чесапик» закроется по техническим причинам, и сотрудники прессы не добьются очной встречи с представителем заведения. Все, кто понимает эту вероятность, выбирает план «Б»: едет на 55, Централ Парк, прямо к дому Ганнибала Лектера. Я обыгрываю оба пула и выбираю план «С» — ищу ближайшую от редакции телефонную будку. На выходе из офиса я ворую пятьдесят центов из общей копилки, закрываюсь в будке и набираю десять цифр неизвестного номера. Ровно два гудка, и на том проводе раздается уверенный, но слегка дрогнувший голос хозяина «Чесапика». — Майкл? — спрашивает Ганнибал Лектер. — Нет, Джин. — Прошу прощения, мисс Бэттерс, — прокашливается мужчина. — Старая привычка. Ганнибалу Лектеру можно простить все, даже обращение по имени отца — покойного уже как 10 лет. — Ничего, — спокойно говорю я. — Как вы?        В ответ Лектер горько усмехается, и я представляю его обворожительно-печальную улыбку. — Если забыть о толпах журналистов вокруг моего дома и явно пошатнувшемся кредите доверия, то, если честно, мисс Бэттерс, я так себе. И мне нужна ваша помощь. — Поэтому я здесь, — мой тон продолжает оставаться ровным и почти холодным. — Вы уже обращались к кому-то из изданий? — Нет, ждал вашего звонка. — Отлично. Мириам все еще ваш пресс-секретарь? — на том проводе Лектер утвердительно хмыкает, и я продолжаю: — Попросите ее составить текст для вашего публичного заявления и передайте его в The New York Times. — Почему не в ваше издание? Я устало вздыхаю, прежде чем ответить на его вопрос. — Знаете, Ганнибал, — в моем голосе проскальзывает легкая агрессия. — Мне насрать на свою работу, когда речь заходит о вашей репутации. И я бы не рекомендовала The Rad Print для ее восстановления. Вы можете передать нам эксклюзивный комментарий, но только после публикации в The New York Times. Лектер внимательно меня выслушивает, делает паузу и говорит: — Я понял вас. Я передам ваши указания Мириам, и в течение часа она направит вам комментарий на почту. Между нами возникает легкая заминка — неудобно прощаться. Ганнибал Лектер решается на героический шаг и бросает трубку первый: — Спасибо вам, Джин. Ваш отец гордился бы вами. 11 ноября, 12:38 после полудня. Имя Ганнибала Лектера сместилось с первого места в топе упоминаний на четвертое, а высшую строчку занимает первая публичная девушка Педро Паскаля. Пока заявление хозяина «Чесапика» готовится к публикации, я еду в Бруклин. В это время по всему Нью-Йорку жуткие пробки и добраться на метро проще и быстрее, но я выбираю такси. Пока мы пытаемся въехать на мост Костюшко, в эфире радио двое богом забытых ведущих обсуждают каннибализм и знаменитостей. — Директора нью-йоркского ресторана «Чесапик» Ганнибала Лектера обвиняют в соучастии в убийствах Эйбела Гидеона, — говорит один. — С таким именем — неудивительно, что он тоже маньяк! — с гоготом подхватывает второй. Никаких официальных обвинений в сторону Ганнибала Лектера еще не выдвинуто, и статья в Tattle Crime не является веским основанием для проверки правоохранительными органами. Радиоведущие вплетают в историю остров Эпштейна, судебный процесс над Арми Хаммером и другие скандалы вшивой давности, связанные лишь одним громким словом и отсутствием личной жизни. В 12:44 машина останавливается на 1295, Берген-стрит, и я выхожу из салона. Белые и коричневые трехэтажные дома залиты солнцем и походят на пряничные. На крыльце одного из них сидит тридцатилетняя девушка с короткой стрижкой — ресторанный критик и моя подруга Энн Прайс. Она ждет меня. Вместо приветствия я показываю сегодняшнее расследование на Tattle Crime на экране телефона. Девушка скользит по нему взглядом и сразу переводит его на меня. Ей стыдно. — Зачем ты это сделала? — спрашиваю я. — Прости меня, Джин. Конечно, я ее простила. Еще в редакции, на импровизированном брейншторме. Энн Прайс не может понять этого по моему бледному бессонному лицу, и говорить прямо мне тоже не хочется. Я лишь молча закуриваю. Ганнибал Лектер мог избежать публикации, если бы относился к рассылке угроз на личную почту серьезнее. Ему всего лишь стоило пригласить Энн Прайс на частный ужин. С каждым затягом и несказанным словом я превращаюсь в циничную сволочь, и вместо поддержки моя подруга слышит лишь сухое: — Сколько тебе заплатили? Энн растерянно поднимает взгляд. — Четыре тысячи. Несколько секунд я пытаюсь прикинуть, стоит ли доверие старого друга моей месячной зарплаты. Внутри щемит детская обида, когда совесть дает отрицательный ответ. На авансцену снова выходит токсичная тварь и говорит: — Сколько тебе нужно? Подруга недоуменно хмурится, пока я молча продолжаю курить. Мы обе пытаемся оценить репутацию Ганнибала Лектера и как много он готов за нее заплатить. Энн не называет мне никакую сумму, поэтому я перехожу к следующему пункту допроса: — Ладно, давай так — кто это был? — «Чилтон», — почти сразу раскалывается девушка. — Придурок. Примечание автора: Фредерик Чилтон — давний конкурент Ганнибала Лектера. Корни их вражды проросли еще в медицинском университете, на практике в психиатрической клинике для криминально осужденных в Балтиморе. Чилтон пытался повторить успех Лектера на терапевтическом поприще, но терпел крах долгие годы, пока в 2007 не занял пост главврача в месте студенческой практики. Чилтон считал это великим успехом, игнорируя тот факт, что получил эту должность после отказа Лектера. В 2009 году в Нью-Йорке открывается ресторан «Чесапик», а в 2015 заведение становится точкой притяжения первых личностей Америки. Имя Ганнибала Лектера вновь на слуху. В 2016 году Чилтон бежит из клиники в Нью-Йорк и открывает ресторан французской кухни в честь самого себя же. Его имя лишь в Google-картах — одно из тысячи затерянных на Адской кухне. На лирическом отступлении у меня заканчивается сигарета и, кажется, время обеда. Пряничные дома на Берген-стрит напоминают, что я не ела с прошлого вечера. Меня начинает тошнить от голода, переизбытка никотина и работы, и я пытаюсь выбить клин клином — закуриваю еще одну. — Знаешь, в чем проблема современной журналистики? — начинаю я очередное лирическое отступление, но уже вслух. Энн подхватывает после короткой паузы: — Все пишут только то, за что им заплатят? Энн права, но не абсолютно. Многим журналистам нравится, о чем они пишут, и они все еще получают за это деньги. Но повезло не всем и не всегда. — Твои статьи — это чертова реклама, — вновь говорит токсичная сволочь во мне. — А ты получаешь с нее копейки, потому что твой дерьмовый редактор требует очередной эксклюзив, хотя сам не представляет, что это значит, и дерется за каждый цент. И пишешь ты всякое дерьмо, лишь бы он тебя отстал. Мы с подругой в одной лодке, но есть нюанс: у нее только один дерьмовый материал, и тот стоил кучу денег. Мы обе прекрасно понимаем, в чьем портфолио то самое «всякое дерьмо» с себестоимостью меньше ста долларов. Недоумение не покидает лица Энн, и она спрашивает: — Почему ты не уйдешь из The Rad Print? Я долго молчу, но свой ответ знаю наизусть. Я репетирую его каждый нервный срыв в понедельник вечером, стоя в ванной перед зеркалом, после еженедельной планерки в редакции, очередного вызова на ковер и сплетен в курилке. Я повторяю процесс по пятницам, днем в субботу и после каждого ежемесячного отчета по переработкам — однажды даже сидя под столом в кабинете, когда на 96 час в квартале у меня начало закладывать уши. Я проговариваю ответ себе снова и снова, чтобы не забыть причины четвертого года одиночества, позорного списка бывших и свиданий по пятнадцать минут с пометкой «редакционное задание». Я достаточно репетировала ответ сама перед собой и, наконец, произношу его на публике, целому одному зрителю: — Потому что я никому не нужна. Энн сочувственно смотрит на меня, и я понимаю, что репетиции прошли даром. Реплика прозвучала не так пафосно, как в голове, она прозвучала жалко. — Это неправда, Джин, — девушка мотает головой. Так все говорят. Возможно, моя зрительница права, но меня резко перестает это волновать. Я медленно докуриваю вторую сигарету и думаю совершенно не об Энн Прайс и ее ложных обвинениях, и даже не о Ганнибале Лектере и порушившемся кредите доверия, соучастии в убийствах и игре слов. Я думаю, насколько ужасную ошибку я совершила, взявшись за материал о Красном Драконе. Я уже представляю его в списке того самого дерьма, перечисленного в моем портфолио из The Rad Print: эксклюзив с огромным заголовком «ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПОЙМАЛ ДРАКОНА» в стиле Tattle Crime, и единственным от героя в названии окажется двухстрочный комментарий и его фотография семилетней давности. Эксклюзив-обманка. Материал, который будет стоить мне месячной зарплаты. Статья-провокация, после которой я окажусь в списке ночных кошмаров бывшего профайлера на пару с Фрэнсисом Доллархайдом. Других вариантов не будет. Джеку Кроуфорду не нужен эксклюзив в самом деле, ему нужно только имя в заголовке. Ему не нужен Уилл Грэм на самом деле, ему нужна его недостижимость для прессы. От очередного лирического отступления начинает жечь глаза. Я выбрасываю сигарету в урну, интуитивно тянусь за третьей и возвращаюсь в циничный режим. — У тебя есть какие-то свидетельства того, что Чилтон купил у тебя провокационный материал? — я поджигаю еще одну сигарету. Энн тут же оживляется и достает телефон из кармана. Мгновение, и девушка демонстрирует мне целую папку компромата на Фредерика Чилтона и его комплекс Бога. — Скриншоты переписок, запись наших разговоров, банковские переводы, — перечисляет подруга так, будто предлагает купить платье в магазине. Я внимательно просматриваю тексты сообщений и второй раз за день одно имя пробивает на усмешку: — «Передайте публикацию через Фредди Лаундс»? — Энн вновь хмурится, и я объясняю: — Это уже восьмое дело о клевете в ее портфолио. Подруга пересылает мне все материалы по AirDrop и сразу же удаляет их со своего телефона. На всякий случай, я отправляю резервную копию в мессенджер в переписку с собой и на Google-диск. После технической заминки настает неловкая пауза — неудобно прощаться. Энн оттягивает момент расставания — все же, мы видимся раз в полгода, — и задает очередной вопрос: — Вы будете это публиковать? Я усмехаюсь, но уже без токсичной окраски. — Конечно, нет, — я прячу телефон в карман пальто и нащупываю что-то бумажное. — Лектер даст нам эксклюзивный комментарий, а я передам твои компроматы ему. Думаю, он предпочтет не доводить дело до суда. Мы с Энн долго смотрим друг на друга. Кажется, она первая, кто видит пугающий результат моего недосыпа и выходных истерик и честно не хочет сбежать. — Спасибо, Джин, — девушка улыбается, но я с легкостью распознаю тоску. Циничная часть меня порывается выпалить саркастичное «Не за что», но выбирает молчать. Девушка встает с крыльца и собирается зайти внутрь пряничного дома, но я ее останавливаю: — Еще кое-что. Я достаю из кармана шуршащий фиолетовый стикер и протягиваю подруге. Она разворачивает записку, пробегается по спешно написанным десяти цифрам номера телефона и доходит до имени обладателя. Недоумение перерастает в шок, и девушка смотрит на меня, пытаясь понять, есть ли подвох. — Извинись перед Лектером, — говорю я. Энн бледнеет от ужаса, хотя прекрасно понимает, что это очевидная часть нашей сделки по спасению ее жизни. Я лишь добавляю: — Он не станет тебя есть. Просто извинись. 11 ноября, 2:38 после полудня. Имя Ганнибала Лектера снова возвращается в новостные рейтинги на первое место, в этот раз — благодаря публикации The New York Times. В заметке Питта Уэллса от 11 ноября, 2:13, содержится следующая цитата директора ресторана «Чесапик»:       «На момент трудоустройства в марте 2009 года Эйбел Гидеон не вызывал никаких подозрений у меня, как у работодателя, и у других сотрудников моего заведения. Однако, как еще практикующий психиатр, я замечал в поведении Гидеона некоторые отклонения от общественной нормы, не относящиеся к особенностям характера, но я не счел их критичными.       Я не мог глубже исследовать девиации Эйбела Гидеона, так как он не был моим пациентом и никак не мог им стать: мы все еще оставались в позиции начальник-подчиненный, и с моей стороны было бы неэтично пользоваться данной властью. Тем не менее, я допускал некоторую «наглость» в отношении Гидеона и рекомендовал ему посетить терапевта, но эти замечания звучали лишь тогда, когда Гидеон сам признавался мне в некоторых своих недугах. Но и эти жалобы не были критичными и угрожающими обществу.       Мне действительно страшно от мысли о том, что мой бывший подчиненный оказался серийным убийцей и лишил жизни девять человек. Я долго задавался вопросом, почему я не смог своевременно сопоставить трагедии и девиации Эйбела Гидеона, и эта неразрешенность вызывала во мне иррациональное чувство моей некомпетентности как психиатра. Но, по прошествию лет, я должен признаться — всем вам и самому себе в первую очередь — в том, что сопоставление фактов и расследование убийств не является моей компетенцией. Давайте оставим это за теми, кто действительно в этом разбирается — за сотрудниками правоохранительных органов.       Я бы также хотел добавить, что обвинение в соучастии и поощрении поступков Гидеона, а также «каннибальской особенности» меню моего заведения является не только ложным, но и оскорбительным. Я никогда не требую извинений, но я также не позволяю посягать на свою честь. Поэтому я бы попросил автора статьи и анонимного источника связаться с моим пресс-секретарем для мирного решения вопроса. И я искренне надеюсь, что мы больше не будем поднимать данную тему». Количество упоминаний Ганнибала Лектера в связке с Эйбелом Гидеоном достигает 213 к 2:55 после полудня. В 58 материалах приводятся цитаты из заметки Питта Уэллса для The New York Times, 36 материалов заканчиваются предложением «… ожидает комментарий Ганнибала Лектера». 11 ноября, в 3:07 я нахожусь в десяти метрах от ресторана «Чесапик»: заведение закрыто по техническим причинам, у дверей все еще дежурят журналисты и пара зевак. В «Старбакс» напротив сидит Элиз Тейлор из Vogue и перечитывает свою же статью «Гид по любимым ресторанам Тейлор Свифт», выпущенную сегодня в 12:44. Вид у Элиз слегка потрепанный — этот материал она собирала почти на бегу. Даже Vogue нужно отвести глаза от скандала. В «Старбаксе» я заказываю фильтр — одна из самых дешевых позиций в барной карте, и даже его мне пробивают по скидке сотрудника. Бариста Эрна помнит меня еще со школы и восхищается каждым моим движением. Девушка делает комплимент моему хайлайтеру, а я думаю, насколько лестны эти комментарии в паре метров от Элиз Тейлор. В 3:13 после полудня я открываю ноутбук, автоматически подключаюсь к бесплатному вай-фаю и проверяю почту. Первое непрочитанное письмо — от Мириам Ласс, пресс-секретаря ресторана «Чесапик». В письме содержится шаблонный текст приветствия, контакты пресс-службы и прикрепленный документ Word с комментарием. Я сразу скидываю его Серджио Кьезу, оставленного за старшего в редакции. Он моментально читает сообщение и пишет ответ: «Мне согласовывать эту хрень с Джеком?»

«Боюсь, что придется»

«Он только что наорал на отдел культуры за то, что им нужно срочно выпустить итоги MTV EMA. Джин, возвращайся в офис скорее, мы сходим с ума» Я закрываю ноутбук с разрывающимся сердцем в тот самый момент, когда Эрна приносит мне кофе. За соседнем столиком сидят две студентки, едва достигнувшие возраста совершеннолетия, и потягивают пряный раф и ароматный латте. На столе стоит тарелка с недоеденным чизкейком, а рядом лежат мемуары Энн Рул о ее старом добром знакомом, маньяке Теде Банди. — Ты слушала новый выпуск Dateline NBC**? — спрашивает одна, наклоняясь ближе к подруге. — Нет, — вторая удивленно вскидывает бровь. — Про что там? — Про Френсиса Доллархайда, — первая сжимает кулачки и сдерживает визг. — Это тот самый Красный Дракон. — Правда? — вторая удивляется еще сильнее. — А что с судом, кстати? — Первое заседание назначено на 22 ноября. Они собирают показания с агентов ФБР. — Как думаешь, его переведут в лечебницу? — Надеюсь на это! — студентка оглядывается по сторонам и понижает голос до шепота: — Знаешь, тогда у него будет хоть какой-то шанс выйти на свободу. Мне его жалко. 11 ноября, 3:19 после полудня, и мой фильтр летит в мусорку. Элиз Тейлор сидит прямо у окна, красит губы бордовым Estee Lauder и созванивается с коллегами для обсуждения материала о черлидершах Dallas Cowboys. Несмотря на хаос вокруг, журналистка сияет на рабочем созвоне, а во время разговора ее глаза мерцают, как хрусталь. Кажется, она просто любит свою работу. 11 ноября, и я теряю счет времени. Я спускаюсь в метро, трачу час с лишним на две пересадки в пути домой, чтобы дойти до самых дверей и понять, что оставила зарядку от ноутбука в редакции. Я снова иду в метро, проделываю точно такой же путь обратно, без сил тащусь в редакцию и встречаю Джоуи в очереди в «МакДональдс». Стажер рассказывает, что новость о девушке Паскаля набрала рекордные 23 тысячи просмотров на сайте с момента публикации. Я рада, но не от всего сердца, и где Кьез, кстати. Парень говорит, что редактор моды сбежал из офиса еще час назад, не дождавшись моего возвращения. На экране над кассой — номер заказа Джоуи, и я вижу, что время близится к семи. Я оказываюсь в темном помещении редакции, прохожу мимо пустой кухни, заглядываю в залитый лунным светом опенспейс. Я открываю дверь своего кабинета, захожу внутрь и сажусь за стол. Зарядка брошена на полу, все еще воткнутая в удлинитель. Я смотрю на нее долго-долго и пытаюсь прикинуть, продержусь ли еще полтора часа без еды или лучше заказать такси. Я долго-долго думаю, пока не замечаю в дверях Джека. На моем лице — все признаки выгорания: бессонница, лопнувшие капилляры, заторможенная реакция. На лице Джека Кроуфорда — неприкрытое разочарование. — Нам нужен был эксклюзив, — сухо произносит шеф. — У нас был комментарий. — У нас должно было быть опровержение, — процеживает редактор. — То, что вышло в The New York Times. Почему оно вышло у них? — Потому что я не могу контролировать абсолютно все решения Ганнибала Лектера в вопросах прессы, Джек. Мы обмениваемся долгим вымученным взглядом, после чего Кроуфорд тяжело вздыхает. Редактор поправляет шляпу и, вместо прощания, потрошит мою бренную честь чудовищной фразой: — Отец бы тобой не гордился. Я долго смотрю на закрытую дверь. Джек уже давно вышел из офиса, сел в такси и уехал на встречу с молодой любовницей. У меня нет сил спускаться под стол за зарядкой, нет сил вставать со стула. Меня начинает резко тошнить, а в кармане, прямо в районе живота, внезапно вибрирует телефон. Я беру его в руки и вижу пропущенный — очередной спам. 11 ноября, 7:12 вечера. 241 непрочитанное сообщение, два из них — от Уилла Грэма. 11 ноября, в 10:51 утра профессор криминалистики отправляет мне следующее сообщение:        «Доброе утро, Джин Я оставил комментарии в документе. Из пресс-службы ФБР мне тоже ответили, текст согласовали. Но финальный просили тоже передать на вычитку». Джин Бэттерс не читает сообщение и не заходит в сеть следующие восемь часов. До полицейской академии наверняка доходят слухи о произошедшем, хотя она и находится на самом отшибе Нью-Йорка. Возможно, поэтому Уилл пишет второе сообщение уже в 4:58 вечера, пока я еду в метро: «Ты в порядке?» Уилл в сети. В 7:12 вечера оба его сообщения прочитаны, но ответ в стадии разработки. Я долго смотрю на оба текста, в особенности на тот, что покороче, провожу пальцем вправо, чтобы переслать самому же Грэму, и в 7:13 он получает следующее:

«Нет, Уилл. Я страшно устала».

Уилл Грэм забирает меня из редакции через 20 минут. Он спрашивает, голодна ли я и что хотела бы на ужин. Мне без разницы, я не ела почти сутки. Мужчина жмет на газ, и через 15 минут мы оказываемся на Бликер-стрит. Уилл живет в доме из красного кирпича, с красивыми окнами с черной решеткой и молочным обрамлением. Квартира экс-профайлера располагается на четвертом, самом верхнем этаже. Мы поднимаемся по лестнице и уже на втором слышим радостные завывания Уинстона. Мужчина открывает дверь, пропускает меня вперед, и, только мы оказываемся внутри, как наш хвостатый сын громко гавкает мне приветствие. — Уинстон, сидеть, — по-отцовски произносит Грэм, пока снимает куртку. Он вешает верхнюю одежду на крючок, наблюдая, как Уинстон выполняет приказ. Пес застывает на месте и покорно ждет следующей команды. Уилл подходит к хвостатому сыну, гладит по голове и подкармливает взявшейся из ниоткуда подушечкой «Пурина Петс». — Умница, — Уилл наклоняется ближе к мохнатому ушку. — Вы же уже знакомы с Джин, ты забыл? Джин — наш друг. Мужчина переводит взгляд на меня и жестом манит ближе: — Подай ему руку. Я тоже послушно выполняю приказы экс-профайлера и отрешенно принимаю мокрые обнюхивания от собаки. Меня клонит в обморочный сон, и я не замечаю, как Уилл оказывается за моей спиной и помогает снять пальто. — Садись, куда хочешь, — Уилл проходит в сторону кухни. — Я приготовил макароны по-флотски, хочешь? — Да, ужасно. Уилл Грэм живет в двухкомнатной квартире с объединенной кухней-гостиной. Со входа нужно пройти два шага вправо, чтобы открыть холодильник, и столько же, только по прямой, до дивана с журнальным столиком. Кажется, он не делал здесь ремонт «под себя»: старые бежевые обои, серый кухонный гарнитур, расходящийся паркет. При этом, в гостиной довольно уютно и тепло: у дивана стоит лампа с тканевым абажуром, на подоконнике лежит с десяток книг, а у дверей в спальню — клетчатая лежанка Уинстона. Я замечаю собачьи игрушки в разных углах комнаты: под холодильником, возле журнального столика и под батареей. Я сажусь на диван, и Уинстон запрыгивает следом. Пес кладет свою грустную мордочку на мои колени и жалостливо просит его потискать. — У тебя красивая квартира, — говорю я, пока Уилл накладывает пасту по тарелкам. — Ты давно здесь живешь? — Да, лет десять, — Грэм не оборачивается. — В прошлом году выкупил ее в ипотеку. Сегодня на Уилле Грэме черный шерстяной свитер и темные джинсы. Он ставит одну тарелку в микроволновку, сводит руки в замок за спиной и потягивается. Мышцы на его шее напрягаются, и даже в полуобморочном состоянии я способна на проблески сексуальных фантазий. — Это комната Уинстона, я правильно понимаю? — спрашиваю я, разглядывая собачьи игрушки. Мужчина усмехается: — Это его квартира, — пока одна порция греется, Уилл открывает холодильник. — Что ты будешь пить? Есть чай, кофе и кока-кола. — А цианида нет? — Нет, не успел купить. — Тогда колу. В этот момент как раз начинает пищать микроволновка, и от противного звука у меня выстреливает мигрень. Уилл достает две жестяные банки колы, забирает первую пасту из печи и следом отправляет туда вторую, а затем проходит к дивану. — Осторожно, тарелка горячая, — мужчина ставит порцию на журнальный столик, открывает банку и протягивает ее мне. — Сейчас полотенце и вилку принесу.        Вторая порция согревается быстрее, и в следующий момент Грэм уже сам садится с тарелкой. Он протягивает мне махровое полотенце под горячее, вилку и мои макароны. Себе он ничего не расстилает и ставит тарелку прямо на джинсы. Уинстон спрыгивает с дивана и оставляет приемных родителей наедине. Я с трудом набираю макароны с тушенкой на вилку, тяну еду к рту и пережевываю, пытаясь не застонать от боли. За сегодня в моих зубах побывало только кофе и тринадцать сигарет. — Я вспомнил, почему твое имя показалось мне знакомым, — вдруг говорит Уилл, отпивает колу и тянется к ноутбуку на столе. На экране появляются браузер с кучей включенных вкладок, и мужчина переключается с корпоративной почты на архив The New York Times. Наверху страницы значится жирным курсивом заголовок статьи от 13 марта 1993 года: «Кто живет в Гарлеме?», ниже — ксерокопия газетной вырезки и расшифровка текста с пленочными фотографиями. Прямо под заголовком, тоже жирным, указан автор материала — Майкл Бэттерс. — Старшие курсы читают эту статью, когда мы проходим курс «Криминальные умы», — объясняет Уилл и поворачивается ко мне с легкой улыбкой. К моей тошноте и боли прибавляется защемление в груди. — Мой отец написал ее в 26 лет, почти в моем возрасте, — я смотрю в тарелку и бездумно тыкаю вилкой по кускам мяса. После небольшой паузы меня пробивает на ностальгию: — Его трехмесячного подкинули в семью чернокожих в Гарлеме, и они воспитали его, как своего. В детстве его долго травили, а потом он что-то сделал и все его приняли. Но потом он поступил в университет и былой авторитет пришлось отвоевывать заново. Вот он и написал эту статью и сделал целый фоторепортаж. — Мне очень нравится его посыл в этой работе, — профессор академии бездумно тыкает по вкладкам в браузере и закрывает их. — Я придерживаюсь идеи — и учу этому студентов, — что все преступники, в первую очередь, люди. Я набираю макароны на вилку, но оставляю их в тарелке. К горлу подступает непонятный комок — меня либо вырвет, либо прорвет на слезы. — Да, он был классным журналистом, — с долей обиды говорю я. — А потом у него нашли аутоиммунное поражение мозга, и он умер в аварии. Внезапно на лице появляется едкая усмешка, и я, продолжая пялиться на макароны, добавляю: — Несчастный случай. Я замечаю на себе обеспокоенный взгляд Уилла. Он сидит, чуть сгорбившись, со все еще вытянутой к ноутбуку рукой. Мне становится стыдно. — Прости, — я опять смотрю в остывающую тарелку. Уилл тоже отводит глаза. Ему неловко. — Все нормально, — его голос становится тише. — Несчастный случай, говоришь? Мужчина выпрямляется и переводит взгляд на меня. Мне едва хватает сил, чтобы набраться смелости и посмотреть ему в глаза. Меня снова отбрасывает в то состояние наэлектризованности, которое я испытываю с ним, но в этот раз оно ощущается по-другому. — Да, он сел в машину, — у меня вздрагивают руки. — Сел в машину и врезался в грузовик. Ему нельзя было садиться за руль, вообще-то. У него от усталости и стресса тогда начинались галлюцинации. Я смотрю на Уилла, и у меня мокнут глаза от боли. Слез нет. Я смотрю на Уилла, и вспоминаю о том, что каждый раз после нашей встречи я думаю: «Ну, теперь он мне точно не напишет», хотя в который раз уже проносит. Но сейчас этой мысли не было. Я смотрю на Уилла и понимаю, что впервые за наше недолгое знакомство я чувствую страх его потерять. Хочется сбежать. Хочется поставить тарелку на стол, убрать полотенце с ног, встать с дивана, забрать пальто и выйти из квартиры. Но еще больше хочется, чтобы Уилл взял меня за руку и разрешил остаться. Уилл смотрит на меня, не отрываясь, уже больше минуты. Кажется, я выиграла джек-пот. По его голубым глазам не ясно, что он чувствует сейчас на самом деле — озадаченность, смятение, отвращение, тоску, желание уйти. У него приоткрыты губы — кажется, секунду-другую и прозвучит реплика: «Мне очень жаль». У него очень красивые глаза. Его лицо смазывается — кажется, я все-таки плачу. Уилл хочет оперативно среагировать и что-то сказать, но я перехватываю момент. Мой взгляд цепляется за открытую страницу Apple Podcasts на ноутбуке: я грубо стираю слезы с лица и спрашиваю: — Это что, The Magnus Archives***? Он оборачивается к ноутбуку в попытке понять, о чем я говорю. Уилл видит ту же вкладку с подкастом и смущенно усмехается: — Да, слушаю их, пока готовлю. Мне же не хватает реальных маньяков. Очевидно, Красного Дракона ему хватило. И других психопатов, которых он ловил еще пять лет до этого. Я вспоминаю дедлайн статьи и нервно всхлипываю. — Джин, что случилось? — Я потом доем, — я ставлю тарелку на стол, убираю полотенце и хватаюсь руками за голову. — Меня тошнит просто, понимаешь? — Малыш, иди ко мне. — У меня гастрит, а макароны очень вкусные, спасибо. Следующая секунда, и я захлебываюсь в слезах. Я поджимаю колени и пытаюсь спрятаться в своих же руках. Меня разрывает от обиды, злости и усталости. В носу столько соплей, что я не могу вдохнуть. Слезы капают на воротник лонгслива, и он моментально становится мокрым. Меня все еще тошнит. Следующая секунда, и Уилл Грэм прижимает меня к себе. Он садит меня боком, к себе на колени, обнимает обеими руками, кладет мою голову к себе на плечо. Я чувствую, как трется его щетина по моему лбу. Его губы утыкаются в мою макушку, и он меня целует. Периодически я слышу, как он шикает и напоминает о том, что все хорошо и он рядом. Не знаю, сколько еще следующих секунд проходит, пока мой плач не перерастает в панический приступ. Я начинаю задыхаться, сковываться сильнее и пытаться разодрать себе лицо. Уилл тут же реагирует и перехватывает мои руки. Я выпрямляюсь, а всхлипы продолжаются. Прозвучит ужасно, но я чувствую, будто бы мне тоже нанесли смертельную травму. Уилл берет мое лицо в ладони и пытается посмотреть в глаза. Теперь в этой игре в гляделки проигрывает он, и мне стыдно. Если честно, я бы всегда ему поддавалась, но только не сейчас. — Джин, ты вся горишь, — встревоженно произносит он и целует мой лоб. — У тебя кофта промокла. — Мне нужно домой. — Почему ты всегда сбегаешь? Действительно, Джин. Почему ты первая выходишь из машины, когда он довозит тебя до дома, но лишь один раз не понимает твоего идиотского флирта? Почему ты уходишь, когда он нежно целует твои губы, нос, уши и все лицо? Почему ты игнорируешь его сообщения, когда он пытается понять, что с тобой происходит? Почему ты все время хочешь сбежать от человека, который не пытается сбежать от тебя? — А почему ты этого не делаешь? — процеживаю я со всей злостью, непониманием и обидой, наполняющей меня. Меня вновь раздирает от слез. Так нечестно, Джин. Уилл Грэм не заслуживает ни одной из перечисленных эмоций. — Потому что я волнуюсь за тебя, — Уилл начинает тяжело дышать. — Я хочу быть с тобой, Джин, и мне бы хотелось быть тем, кому ты можешь доверять. Он отводит взгляд и смотрит на мои губы — его явно задела моя реплика. Я вижу это в его глазах. Уилл бережно убирает прилипшие волосы с моего лба, заводит челку за ухо и вытирает мои слезы. Мне нужно время, чтобы собраться с силами и ответить ему. Я составляю быстрый сценарий из своих жалких реплик, пытаюсь откопать в себе честность и мужество, но весь процесс ощущается так, будто я собственноручно вырываю себе сердце. — Я доверю тебе, Уилл, — я в очередной раз всхлипываю. — Я правда хочу. Но мне так страшно, потому что мне постоянно кажется, что ты меня отвергнешь, назовешь глупой и перестанешь писать. И я вообще не верила в то, что ты мне напишешь после той записки. Уилл вскидывает бровь и нежно улыбается. — Я никогда не назову тебя глупой, Джин. — Не загадывай наперед. Не знаю, мне просто так сложно пытаться кому-то довериться после того, как я вообще никому не доверяла. Я смотрю на Уилла впервые за долгое время, и у него очень серьезное лицо. Он продолжает держать свои ладони в районе моей шеи, и я чувствую их тепло. — Я понимаю, Джин, — почти шепотом произносит он. — Мне тоже сложно. Может, мы хотя бы попробуем и будем учиться друг у друга, как думаешь? Мы смотрим друг другу в глаза очень долго. Я чувствую, как меня сейчас разорвет, но я пытаюсь сохранить контроль. Я знаю, что мое согласие будет ложью. Невозможно доверять человеку, который пишет дерьмовую статью про твою травму и об этом молчит. Я перестаю думать о работе, редакторах, материалах, скандале, судебном процессе и прочем дерьме. Я думаю о том, сколько же мужества внутри Уилла Грэма после всего того, что с ним произошло, и сколько грязи в том, кому он пытается довериться. Меня хватает на медленный кивок, и Уилл облегченно вздыхает. Он прислоняется губами к моей щеке, и я ненавижу себя в этот момент. Мне снова хочется сбежать — желательно, от самой себя же. Уилл Грэм снова притягивает меня к себе и гладит по спине. Я не могу стать тем, кто вскроет его еще раз. Во вторник я снова возвращаюсь к подсчетам дат и времен, когда вспоминаю о дедлайне статьи. Я закрываю кабинет на ключ и прошу коллег из опенспейса поддерживать миф, будто бы я уехала на интервью. В это время я прячусь под столом за повторным исследованием всех упоминаний Уилла Грэма в СМИ до 2017 года. Я не вижу ничего нового. На экране — разоблачающие статьи на Tattle Crime еще с тех времен, когда издание относилось к категории желтой прессы. В 2019 году главного редактора Фрэдди Лаундс сместили с должности после коллективного письма пострадавших от ее клеветы, а на должность пришла британская журналистка Алекса Смит. Смит уже пять лет пытается отмыть Tattle Crime от желтизны: она отлично держится, но иногда из-за нехватки финансирования, ресурсов и кадров на первые полосы медиа залезают сплетни. На часах почти полдень, а я уже двадцать минут смотрю на снимок частного дома в Атланте, перемотанного желтыми лентами с надписью «МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ». Сотрудники ФБР в фирменных куртках обследуют каждый участок двора, а полиция отгоняет бешенную прессу. На крыльце стоят двое мужчин, один из них, в зеленой джинсовке — двадцативосьмилетний профайлер Уилл Грэм. У него еще нет усов, только легкая щетина и хронический недосып. На мне сегодня — розовая рубашка экс- профайлера, постиранная и выглаженная после нашего первого свидания. Прошлым вечером Уилл согласился отвезти меня домой с условием, что я переодену насквозь промокший лонгслив. «Не хватало еще, чтобы ты заболела», — так теперь для меня звучит эта рубашка. Плотная ткань пахнет свежестью «Тайда», но сохранила легкий отпечаток парфюма хозяина. Целуя меня на прощание, Уилл Грэм звучал кожей, бергамотом и ментолом. Кажется, Vilhelm Parfumerie и крем для бритья. Я прокручиваю в голове каждую реплику Уилла Грэма и его трепетные прикосновения, и у меня скручивает живот. Часы в правом углу экрана показывают 12:13 после полудня, и я вылезаю из-под стола. За остекленной стенкой кухни я вижу спину Серджио Кьеза и радуюсь. Рядом за столом сидит Джек Кроуфорд и сминает большими губами бутерброд. Радость моментально пропадает. Кьез обсуждает с Джеком материал, который планирует собрать в ближайшее время. На прошлой неделе в продажу поступила книга «Архивы Prada, 1998-2002» — сборник рекламных кампаний бренда, снятых немецким фотографом Норбертом Шорнером. Его перу принадлежит промо к шестому альбому Леди Гаги Chromatica, выпущенного в 2020 году. Сейчас Шорнер находился в Нью-Йорке, и Кьез договорился с ним об интервью. — Он остановился в Гарлеме, — произносит Кьез, глотая суп. — Поеду на этой неделе. Кроуфорд громко усмехается, и у него из рта летит кусок колбасы. — Никогда бы в жизни не поехал в Гарлем, — говорит редактор. На мое присутствие он не обращает внимание. Кажется, мы играем в молчанку: пойми, что ты сделал неправильно. Кто из нас виноватый, неочевидно. — Я живу в Гарлеме, — озадаченно произношу я, и коллеги поворачиваются ко мне. На лице Серджио — двухнедельная бессонница, абсолютно противоречивый энтузиазм и мольба о помощи. Кроуфорд смотрит в мою сторону, но избегает взгляда. — И как тебе, не страшно ходить по ночам? Редактор снова язвительно хихикает, на что я резко реагирую: — Гетто ушло из Гарлема еще лет десять назад, Джек. Наконец, шеф осмеливается поднять на меня глаза, полные презрения. Я знаю, почему Кроуфорду претит Гарлем — там его не любят. Парадоксально, конечно, получается: во-первых, Джек сам афроамериканец, а во-вторых, преступное клеймо удивительным образом обошло его стороной. Правда, с последним старички Гарлема поспорили бы. Редактор опускает взгляд в кружку и помешивает остывший чай пакетиком. Джек делает глоток и вновь возвращается ко мне. — Как там твоя статья? — с укором говорит шеф. — Напомню, у тебя дедлайн в пятницу. — Я знаю, Джек, — мое обращение по имени выводит его из себя. Я усмехаюсь и иду на повторный выстрел: — И ради нее хожу на свидания с Грэмом, если ты еще не в курсе. Серджио Кьез бросает суп на половине и подслушивает перепалку с интересом сплетницы из старших классов — кажется, он нашел тему для обсуждения в курилке. Конфликт между мной и руководством его давно не интересует: он знает весь сюжет наизусть. Зато сочетание «Грэм» и «свидания» вызывают в нем интригу. Кроуфорд лишь мрачнеет сильнее. Редактор перекидывает ногу и важно прокашливается: — Он уже рассказал что-нибудь о Драконе? — Ничего, что бы ты хотел знать. — Рекомендую поторопиться, — Джек упорно смотрит на меня исподлобья. Своей проницательностью Кроуфорд пытается показать несуществующий авторитет. Только для меня он ничего не значил — ни до смерти отца, ни после. — Может, твоя настойчивость дойдет до того, что я станцую на твоей свадьбе, — редактор ни с того ни с сего позволяет себе колкость и с натянутой улыбкой поворачивается к неморгающему Кьезу. Мне не смешно. Я тут же выпаливаю: — Прямо как на похоронах моего оцта, да, Джек? Это локальная шутка, и Серджио вряд ли ее понимает. Я молча ухожу с кухни, не дожидаясь лестных комментариев о моей резкости со стороны начальства. Примечание автора: Джек Кроуфорд не был на похоронах моего отца. Материал написан примерно на 0,23%: я придумала заголовок. Документ начинается с жирного курсива, шрифт Times New Roman, 14, текст следующий:

Мужчина, поймавший Дракона

Какой ужас, думаю я курсивом без жирного выделения, закрываю ноутбук и смотрю на экран телефона. 12 ноября, 6:34 вечера, и у меня остается три дня до дедлайна. Я смотрю на утреннюю переписку с Уиллом Грэмом в мессенджере и прикидываю, каковы шансы попасть в список заблокированных контактов, если расколоться перед ним прямо сейчас. Тогда рубашку придется возвращать, а я только получила карт-бланш на тактильный контакт. Значит, не сегодня. На телефон приходит уведомление из чата «Манхэтенские крысы» — пишет Мелани Тейлор. Подруга спрашивает, кто уже приехал на место, и я понимаю, что забыла о нашей встрече. У меня остается ровно 25 минут. Значит, со статьей придется повременить. В 7:15 вечера Дайен, Джейн и Мелани наперебой обсуждают азиатскую кухню, когда я подхожу к их столу. Энн Прайс снова нет на нашем внеочередном собрании любительниц обсудить секс и мужиков, и я догадываюсь, что ее времяпровождение мало чем отличалось от нашего — разве что, более интересной компанией. Мы находимся в «Чио» — маленьком ресторанчике азиатского стрит-фуда в самой гуще Адской кухни. Мало кто знает, но «Чио» — дочернее заведение от «Чесапика», которому директор любезно выделяет два часа в день и 30% своего бюджета. Лектер выкупил ресторанчик еще в 2007 году, пытаясь впечатлить женщину по имени Беделия Дю Морье, доктора психиатрии и страстную поклонницу том-ямов. Через год они поженились, а еще через пять лет Беделия Дю Морье, не сменившая фамилию, скончалась от рака груди. Это был единственный раз, когда я видела слезы на лице Ганнибала Лектера. Стены «Чио» пропитаны для меня тоской и ностальгией, так же, как и «Чесапик» надменностью и сатирой. Я вспоминаю о пропущенном вызове от Ганнибала в понедельник вечером, о непрочитанном с двух часов сегодня сообщении. Сколько я себя знаю, у Лектера была седина — даже на моей детской фотографии, где он, еще практикующий психиатр, одет в кожаную куртку и целует трехмесячную дочку своего друга. Мой отец рассказывал самые разные легенды об этом снимке. — Джин, будешь со мной кимпаб напополам? — спрашивает Джейн Хартман, толкая меня в плечо. — Я хочу новый вкус попробовать, но не буду все есть. Возле нашего стола стоит уставшая азиатка в фартуке официанта. Короткие черные волосы небрежно забраны крабом, а под глазами — смоки-айс из недосыпа. Но изнеможенность девушки придает ей лишь больший шарм. — Да, давай, — отмахиваюсь я от ответа и обращаюсь к сотруднице. — Мне сырный рамен и лимонад манго-маракуя. — Как скажете, мисс Бэттерс, — произносит официантка, щелкает ручкой и уносит со стола наше меню. На меня подозрительно косится вся компания, а я с мольбой смотрю вслед уходящей азиатке. — Моя знакомая, — я снова пытаюсь увильнуть от ответа. — Скидки не будет. Сразу после этого недоразумения Мелани с громким возмущением обращается к нам, и заседание объявляется открытым. В этот раз мы снимаем Ника Бронсона с проигрывателя — Джейн Хартман заблокировала его, как нашкодившего ребенка. Сегодня мы выносим на обсуждение более серьезные вещи. А именно — все еще не случившийся брак Мелани Тейлор. Если взять нашу компанию за выборку, то Мелани относилась к тем редким 20% современных женщин, ставящих свадьбу, семью и детей в свое целеполагание. 40% — Джейн и Энн — рассматривали брак как одну из возможных вариаций жизненного пути, но не считали это главной целью. 20% в лице Дайен было все равно. Я представляла те 20%, которые категорически отрицали возможность брака. Я — карьеристка в депрессии. В реальной жизни статистика гораздо шире, цифры явно не кратны двадцати, да и все резко обламывается о фактор «того самого человека». Пока уставшая официантка несла нам рамены по очереди, Мелани и Дайен бурно спорили «будущем муже» Тейлор. Тот совсем не торопился оправдывать статус. — Я не понимаю, что ему мешает, — у Мелани трясутся пальцы от раздражения. — Мы вместе уже два года. Я не молодею, я хочу родить как можно быстрее. — Но у вас квартира съемная, Мелани, — Дайен вкидывает контраргумент, и у еще не замужней подруги разрывается пламя ярости. — Можно взять ипотеку по льготе! — чуть ли не кричит девушка. — Я ему рассказывала в подробностях, как можно сделать. Мне кажется, он просто не хочет. Я просто не понимаю, чего он боится? Что, например, изменится? Вообще-то, пластинка о не происходящем замужестве Мелани тоже достаточно изъезженная. Я вижу потертости и царапины на ее метафорической поверхности, прямо рядом с пятнами от вина и ожогами от сигарет. — Ну, как минимум, у вас появится ребенок, — усмехается Дайен, и в Мелани просыпается дракон. Прежде, чем тот испепелит нас и нашу еду, я абсолютно рандомно выпаливаю: — А если он уже был женат и боится очередной неудачи? Джейн Хартман чуть ли не давится баббл-ти. Дайен хитро сводит брови к переносице. Официантка подносит нам тарелку с кимпабом и с нахмуренным лицом пытается уловить суть. Только Мелани застывает в состоянии полного потрясения. Я пытаюсь вернуть ее, ее ярость и ее дракона в стены «Чио» и объясняюсь: — Я просто предположила. Я ничего такого не знаю о Германе. — Он не был женат, — девушка мотает головой. — Я бы не стала встречаться с разведенкой. — Почему? Кажется, в моем вопросе прозвучало недоумение и отчаяние. Дайен с гибкостью змеи приближается к моему лицу и чуть ли не шипит: — Кажется, мистер Усики не настолько простой, как нам казалось. Дракон вновь разрывает грудь Мелани, и она извергает огонь любопытства, возмущения и ярости: — Он был женат?! Джин, бросай его! Джейн Хартман, самая болтливая из нас всех, молча попивает баббл-ти в сторонке. На ее лице довольная ухмылка — наконец-то все внимание приковано не к ее пластинке любовных неудач. Меня стискивают в жарком огне любопытства, шипении и жажде сплетен. Вообще-то, до сегодняшнего дня меня, в сущности, не волновал этот вопрос. Я умело проскакивала под 20% равнодушных, но это лживая статистика. Я вспоминаю сообщение Кэтрин Мартин, студентки полицейской академии, то самое «… ушла жена с ребенком», и пытаюсь пройти под те же самые 20%. Я представляю себя в белом платье под алтарем, держащая руки Уилла Грэма, и после моего «Я согласна» на свадебной церемонии появляется его бывшая жена — более умная, более красивая, более любимая. Она кричит: «Он бросил меня!» или, еще хуже, «Вернись ко мне, Уилл!», и тот сбегает из-под алтаря. Я смотрю в сторону старых-новых молодожен, и Уилл Грэм целуется со своей безликой женой. В нос пробивает чей-то мужской одеколон. Ганнибал Лектер аплодирует мне с первого ряда: он — единственный гость. — Я не знаю! — выпаливаю я и сдерживаюсь от того, чтобы вызвать такси и поехать без предупреждения на Бликер-стрит. — Я только слышала. Я не спрашивала. — А у вас что, — Джейн подтягивается к разговору, покусывая кимпаб. — Служебный роман? — Не знаю, контракта не было. — Так между вами что вообще? — недоуменно спрашивает Мелани. В ее тоне слышится отвращение: она не любит неопределенность. На мою защиту встает адвокат по делам несчастно влюбленных Дайен Гейтс: — Мелани, там все серьезно. Он трогал ее волосы.        Официантку вновь озадачивает характер нашей беседы, когда Дайен начинает поправлять длинные пряди на голове Джейн. — А еще мы целовались, — добавляю я, измученно отпивая лимонад. Мой адвокат вновь превращается в змею. — Вы целовались? — Да, я как раз уходила от тебя с Алексом, — начинаю рассказывать я. — Он живет рядом с вами. Он гулял с собакой, и я его встретила. — У него есть собака? — Мелани все еще щурится, но ее гнев понемногу улетучивается. — Да, — киваю я и понимаю, что некоторые вещи придется отрывать от сердца. Все-таки, я пытаюсь защитить авторитет своего возможно будущего парня перед подругами. — А вчера у меня был отвратительный день на работе, и он забрал меня к себе. И приготовил макароны по-флотски, накормил меня, и я… — Вы спали? Можете представить любую участницу разговора. — Нет, мы просто… — я проваливаюсь в воспоминания прошедшего вечера, и мне начинает скручивать живот. — Я так сильно расстроилась, что у меня случился нервный срыв. Я плакала весь вечер, а он меня успокаивал и… назвал «малышкой». Нет, поцелуй в подъезде пусть остается только между нами. Я смотрю на подруг, и их яростно-сплетнические лица исполнены умиления. Они как будто увидели щеночка, упавшего на спину. Дайен, уже не змея, а моя добрая подруга, протягивает ладонь, чтобы погладить меня по плечу. Я сдерживаюсь, чтобы не вырваться от тактильного контакта — у меня в таких вопросах есть определенная граница. — Я одобряю мистера Усики, — девушка улыбается мне, а вслед за ней — и две другие. Через полчаса на проигрывателе вновь стоит Ник Бронсон, и я тайком выхожу курить. Я направляюсь к заднему входу в ресторан и вижу уставшую официантку, тоже с сигаретой. Она ждала, когда я приду. — Господин Лектер просил передать вам, — начинает азиатка после того, как я подкурила. — Что приглашает вас на важный для него ужин в пятницу, в восемь вечера. Господин Лектер хотел бы пригласить вас лично, но вы, к сожалению, не отвечаете на его звонки. — Спасибо, Чио. Азиатка не отрывает от меня взгляда и продолжает говорить: — Господин Лектер также хочет узнать, есть ли у вас наряд для ужина. — Передай, что я приеду в платье с выпускного. Он помнит. — Господин Лектер сообщил, что заедет за вами в половину восьмого. — Лично? — С водителем. — Спасибо, Чио, — я стряхиваю пепел и выжидающе молчу. Больше девушка не говорит — значит, и у господина Лектера послания закончились. — Ты придешь? — Нет, он не приглашал меня на ужин. Сигарета удивительно быстро кончается, и уставшая официантка перестает испепелять меня взглядом. Я бросаю бычок в мусорку, она повторяет движение, и мы молча расходимся. Я оборачиваюсь посмотреть вслед, и девушка моментально ловит мой взгляд перед тем, как скрыться в подсобке. Официантка покорно застывает в дверях, пока я пытаюсь вспомнить, какую позицию она занимает в кадровых хитросплетениях Лектера. — Знаешь, Чио, — говорю я. — Я бы сама позвала тебя на ужин. — Но вы понимаете, что так нельзя, — почти равнодушно произносит девушка и исчезает. Вспомнила. Чио — менеджер по конфиденциальности. В пятницу, 15 ноября, в ресторане «Чесапик» проходил ужин чести. На него приглашены самые близкие гости заведения, не сомневавшиеся в репутации хозяина: лидеры общественных мнений и представители высшего класса, отказавшиеся давать уничижительные комментарии СМИ. Ужин чести стал масштабным инфоповодом, расползшимся по всем уголкам Нью-Йорка, как клубки с нитками. Каждый журналист пытался пройти на него конфиденциально. Миссия потенциально провальная: Ганнибал Лектер не дружит с представителями медиа, а вход на ужин проверяли по специальным приглашениям. В назначенное время — половину восьмого — я стояла на крыльце дома, затягиваясь «Чапманом». На мне — коричневое облегающее платье на бретелях, синий мужской пиджак и пальто. Образ прямиком со дня вручения дипломов о высшем образовании. К крыльцу подъезжает черный лакированный «Мерседес». Ганнибал Лектер выходит из машины, встает у ступеней и осматривает меня снизу-верх. На его серьезном лице приятное изумление, а тонкие губы растягиваются в улыбку. — Мисс Бэттерс, — произносит хозяин «Чесапика», поднимаясь по крыльцу. — Сегодня вы выглядите так, что я кажусь лишь неярким пятном на вашем фоне. Для ужина чести Лектер выбрал костюм-тройку в тон моему платью и синюю рубашку — в цвет моих глаз. — Не льстите мне, Ганнибал. Мужчина протягивает мне большую руку, и я покорно кладу в нее ладонь. Но прежде, чем мы сядем в автомобиль, Ганнибал смирно ждет, когда я докурю. В «Чесапике» ярко горят теплые желтые огни. Заведение сияет роскошью: столы, полные фуршета, чопорные официанты с подносами вина, дорогие платья и пижонские пиджаки, россыпи бриллиантов на шеях дам и кожаных ремешков часов на запястьях господ. Впервые за 15 лет работы ресторана Ганнибал Лектер, как бы иронизируя над своим новоиспеченным клеймом, подает вегетарианские блюда. Все внимание гостей приковано, как обычно, к фигуре хозяина, но никто не смеет увести его от девушки, которую он ведет под руку. Ганнибал Лектер представляет меня чуть ли не каждому гостю и сразу после имени и должности добавляет приписку — та, что спасла его жизнь. Ни разу не пафосно. — Не представляю, как вы вынесли такое оскорбление, мистер Лектер, — охает Андреа Палм, заместитель министра Департамента здравоохранения, и чуть ли не падает в обморок. Женщина хватается за жемчужные бусы на толстой шее. Видно, как сильно ее вымотали три встречи с активистами подряд. — Боюсь, без мисс Бэттерс я бы не справился, — голос Ганнибала возвращает ее чувства, но она не следует за его взглядом. Лектер то и дело обращается ко мне. Тусовке важных друзей Лектера мое имя мало что говорит. В их памяти едва-едва проскальзывают ассоциации с моим отцом: несколько человек уточняют, не прихожусь ли я дочерью покойному Майклу Бэттерсу, а после приносят свои соболезнования. — А чем занимается ваша мать, мисс Бэттерс? — спрашивает Макс Холлейн, генеральный директор Метрополитен-музея. «Лежит в гробу в метре от моего отца». — Она шила мужские костюмы, — сухо говорю я, избегая ненужного сарказма. — Один из них есть в коллекции мистера Лектера. Его слова сожаления — уже четвертые по счету за этот вечер. — Один из моих любимых, — кивает Ганнибал и снова смотрит на меня. — Я выхожу в нем только по особым случаям. Последний раз Ганнибал Лектер надевал его на мой выпускной в школе. Смерть отца не совпала с днем моего совершеннолетия, и Лектер осмелился оформить надо мной опекунство. Я жила в его доме, пока не поступила в университет. На ужине чести я выгляжу как молодая любовница Ганнибала, а его комплименты приобретают оттенки груминга. Я думаю об этом после очередной лести и чувствую омерзение. Я скомкано извиняюсь перед Ганнибалом и его гостями и сбегаю в дамскую комнату. По пути я замечаю Стивена Кляйна, фотографа громких реклам для Dolce & Gabbana, Louis Vuitton и других излюбленных брендов сегодняшних гостей. Шестидесятилетний галантный мужчина в черном лакированном костюме стоит в сопровождении слишком молодого компаньона. Образ его спутника состоит из яркого красного пиджака и длинных перчаток из кожи. Я знаю его имя — мы виделись сегодня в курилке. — Добрый вечер, мистер Кьез, — со всей присущей мне наглостью говорю я. — Представите меня своему другу? Серджио улыбается со всем присущим ему кокетством. — Господин Кляйн, — говорит редактор моды. — Это мисс Джин Бэттерс, журналистка глянцевого издания The Rad Print. Как жаль, что до понедельника два дня. Мне срочно нужна история, как мой коллега из медиа проник на вечер, где таких, как мы, не приветствуют. — Какая честь, — нарочито вежливо произносит легенда рекламной фотографии. — Вы не приходитесь… Да, прихожусь. — Ваш отец… Великий журналист. Соболезную вашей утере. — Помню, ваш отец написал статью… «Кто живет в Гарлеме?» для The New York Times. Невероятно смелая работа. Меня начинает тошнить. — Кем вы приходитесь мистеру Кьезу? — спрашивает Кляйн и переглядывается с молодым любовником. В метре от нас кружит официант с игристым. Я выхватываю бокал с подноса и говорю: — Жалкое пятно на его фоне. Следующая секунда — я на узком балконе «Чесапика». С четырнадцатого этажа открывается великолепный вид на серый паршивый Нью-Йорк, мигающий огнями фар и горящих окон. Я не вижу отсюда своего дома. Возможно, в Нью-Йорке у меня его вовсе нет. На балконе с десяток курящих гостей, перебрасывающихся пустыми фразами и передающих тонкие «Кисс» из одной руки в другую. Удивительно, как они не замечают Ганнибала Лектера, протискивающимся сквозь плечи своих дорогих знакомых и друзей. Директор «Чесапика» несет в руках коричневое пальто с черными лацканами, в котором прибыл сам. Мужчина молча накидывает его на мои плечи и становится рядом. Я вспоминаю о груминге, и мне щемит сердце от стыда. Ганнибал облокачивается о перила балкона и осматривает ночной Нью-Йорк. Он стоит в полуобороте ко мне и вытягивает шею. У него идеальный нордический профиль, естественный бронзовый загар и сосредоточенный мудрый взгляд. Первые зимние ветры сбивают пряди его волос, и до меня доносится привкус его насыщенного фужерного парфюма. Самое странное в образе Лектера, сегодняшнем и любом другом, — это его прошлое. Я помню Ганнибала, когда тот еще проходил ординатуру. Денег ни у кого не было, и он занимался контрабандой: провозил мясо, лекарства и алкоголь без пошлины. Он носил кожаную куртку, золотую коронку на первом зубе и почетное звание «дядя Ганни» от малолетней меня. Гарлем прозвал его «гурманом»: в нашем районе Лектер продавал экзотические продукты по дешевке. Эпоха контрабанды закончилась, когда я пошла в школу: Лектер резко переоделся в костюмы-тройки и превратился в джентльмена. Теперь его звали Ганнибал. Мы никогда это не обсуждали. — Знаете, Ганнибал, — я только открываю рот, и мужчина тут же оборачивается ко мне. — Каждый год есть одна неделя, когда я с вами совсем не общаюсь. Потому что в эту неделю я в вас влюблена. Мужчина скромно улыбается, а его взгляд становится заигрывающим. — Я польщен, мисс Бэттерс, — произносит Лектер. — Не желаете согласовать эту неделю с моим следующим отпуском? Скажем, во Флоренции. — Вы делаете все, чтобы продлить эту неделю до двух? Ганнибал долго изучает меня и прокашливается. — Думаю, сейчас мои действия абсолютно бесполезны, — мужчина задумчиво отводит глаза и берет паузу. Затем он вновь возвращается и видит, как его реплика заинтриговала меня. — Ведь вы уже отдали все недели Уиллу Грэму, не так ли? С моего лица не сползает кокетливая ухмылка. Кажется, гостям, уже пророчащим нам брак, стоило бы подглядеть за этим разговором. Иногда наш вежливо-комплиментарный флирт достигал точки накала, а потом резко сходил на нет. Как секс без оргазма. После недолгой паузы, продолжая доводить наш диалог до кипения, я говорю: — Как вам Энн Прайс? Ганнибал не отводит взгляда и смотрит в упор. У нас тоже есть своя игра в гляделки: проигрывает тот, кто первым потеряет контакт. — Не поверите, совершенно очаровательная особа, — улыбается Лектер. — У нас прошел прекрасный частный ужин. — Кажется, на десерт подавали Фредерика Чилтона? — Ну что за глупости, мисс Бэттерс, — в глазах Лектера появляется искра. — Фредерик Чилтон достоин лишь закуски. И в том числе благодаря ему и его всепоглощающей зависти мы находимся на ужине чести. Ганнибал Лектер пытался отмыть свое достоинство от лживого обвинения в каннибализме: любезно общался с гостями, подавал блюда из овощей, впускал избранных журналистов на разведку. Ганнибал Лектер вновь захватил новостной эфир, но в этот раз — только в положительном ключе. О Фредерике Чилтоне никто не писал: его причастность — это наш маленький секрет. — Так вы поступаете с предателями — подаете их на стол? — я продолжаю язвить, но после этого вопроса директор «Чесапика» наклоняется ко мне и понижает голос до шепота: — Если желаете отомстить обидчику — съешьте его. Мы обмениваемся друг с другом взглядами, полными интриги. Ганнибал продолжает держаться в приподнятом настроении, но что-то в этой реплике отторгает меня. Кажется, будто бы последнее его слово не было шуткой. Что, если тот, кого я защищала, действительно причастен? Лектер чувствует зародившееся сомнение и тут же переводит тему. — Я ведь не просто так говорил, что окажусь бледным пятном на вашем фоне, мисс Джин, — мужчина снова отводит взгляд — проиграл. Какое-то время он держит интригу и снова смотрит на меня. Этот трюк срабатывает из раза в раз, и я ведусь, как девчонка. — Я вижу, конечно, ваши проблемы со сном и здоровьем, но в ваших глазах наконец-то появилась страсть. Вместо интриги на моем лице лишь недоумение. Ганнибал поясняет: — Вы чувствуете, что вас наконец-то любят — не как один из вариантов, а как единственную. И, буду честным, сначала я сомневался в решении связывать вас с профессором Грэмом, но сейчас я совершенно об этом не жалею. Я долго смотрю на Лектера, и кокетство смывает как рукой. Кажется, он только что озвучил мои собственные мысли. Мой голос понижается до шепота: — Что вы можете о нем сказать? — Об Уилле? — Ганнибал вскидывает бровь и задумчиво щурится. — Дайте-ка подумать. Я хорошо помню его как профайлера Грэма. Я встретил его еще во время учебы, когда он проходил практику в Федеральном бюро Нью-Йорка. И профайлера Грэма бы я описал как загнанного и болезненного, но очень смелого юношу, пострадавшего от монстра. Но то было больше восьми лет назад. Мужчина чешет переносицу, пытаясь что-то вспомнить. — О профессоре Грэме я мало что могу сказать, я почти с ним не общался это время, — добавляет Лектер. — Но недавно я встретил его, выходящего из штаб-квартиры бюро. Если честно, сначала я его не узнал. Он стал мужчиной. До этой секунды я понятия не имела, каким образом Ганнибал Лектер и Уилл Грэм могли познакомиться. Психиатрическая практика Лектера часто вылетала из моей головы — как минимум, я слишком долго не видела его в белом халате. Теперь же все складывалось в единый паззл: раньше Ганнибал предоставлял консультации по составлению психологических портретов следователям ФБР. Но некоторые детали рассказа я сложить не могла. — Что он делал в штаб-квартире бюро? — я озадаченно туплю взгляд, спрашивая больше себя, чем своего собеседника. Я сразу же получаю ответ: — Кажется, занимался тем же, что и я — давал показания о вменяемости Фрэнсиса Доллархайда. Я поднимаю взгляд на Ганнибала, но продолжаю обращаться к самой себе: — Черт, суд. Лектер продолжает рассматривать мое резко побледневшее лицо. Зимний ветер снова задувает на балкон, и на мои глаза наваливается прядь челки. Я тут же поправляю волосы сама — увы, у Ганнибала нет карт-бланша на такой тактильный контакт. Тот лишь заинтригованно щурится и выносит предположение: — Судя по всему, вы все еще не говорили о Драконе. Я мысленно перебираю все желтушные материалы из архива Tattle Crime, громкие заголовки и последнее упоминание в СМИ. «Детектив ФБР, поймавший Красного Дракона, лежит в реанимации со смертельным ранением», — так называется последняя статья по делу Фрэнсиса Доллархайда. Вряд ли человек после смертельного ранения захочет обсуждать его на свидании. — Я не могу с ним об этом говорить, — со стыдом признаюсь я. — Мне кажется, он сразу все поймет. Я не смотрю на Ганнибала, но чувствую, что в его взгляде присутствует сожаление. — Но однажды вам придется затронуть эту тему, — твердо говорит он. — Как минимум, когда вы увидите его обнаженным. Мы снова встречаемся взглядами, но в моем — абсолютное недопонимание. Из 34 материалов с упоминанием Уилла Грэма я не нашла ни одного, в котором прописывается точное место нанесения смертельной травмы. От волнения меня начинает тошнить. В кармане пиджака, в районе живота, я чувствую легкую вибрацию — чье-то новое сообщение. Я достаю телефон — легок на помине. Я захожу в мессенджер, в диалог с Уиллом и вижу фотографию Уинстона. Тот лежит на диване с поникшей головой. Текст следующий: «Он по тебе скучает. Я тоже».        В груди начинается легкое покалывание, и я совсем забываю, где нахожусь. Я смотрю на Ганнибала, на его раскрывшиеся в приступе усмешки зубы. В эту секунду я начинаю чувствовать некое облегчение, детскую наивность, но Лектеру хватает одной реплики и перехода на более серьезный тон, чтобы моя минутная страсть провалилась в бездну: — Не хотел вас цитировать, но, кажется, в отношении Грэма вам тоже насрать на работу. В груди продолжается покалывание, но оно перерастает в треск. Мне до ужаса больно. — Так нечестно, — отрешенно произношу я и опять обращаюсь к себе. — Он этого не заслужил, разве нет? Я знаю ответ на свой вопрос, но хочу услышать его от Ганнибала. — Конечно, он не заслуживает вашего обмана, мисс Джин. Но что вы скажете Джеку? Мне нужно время, чтобы все обдумать. За три дня, за целых две недели мой материал так и не сдвинулся с мертвой точки. Дедлайн в пятницу, то есть сегодня, и я прекрасно о нем знаю. Уезжая из редакции в обеденный перерыв, увиливая от шеф-редактора, я знала, что не сдам материал. Но я так и не придумала, какую отговорку использовать, чтобы избежать увольнения. Кажется, вопрос Лектера — это тест на честность, но ответ мне нужно дать лишь самой себе. Мне нужно решить, что делать дальше и что для меня важнее. — Я скажу, — неуверенно говорю я. — Скажу, что мне нужно больше времени, и затяну срок сдачи к заседанию суда. Мой ответ все равно прозвучал больше, как вопрос. Отличный ход, Джин. Заседание суда — в следующую пятницу, 22 ноября. Шило на мыло. — А что, если Джек не согласится? — мягко произносит Ганнибал, но это уточнение нависает надо мной, как туча. Я выпаливаю молнией: — У него нет выбора. И, неожиданно для себя, добавляю: — У меня тоже. Мужчина осматривает ночной Нью-Йорк, и ветер ласково поглаживает его кожу. Морозные порывы внезапно теплеют, и с закрытыми глазами начинает мерещиться, будто бы лицо нежно обдувает горячее дыхание. Я вспоминаю, как горели мои глаза от слез в понедельник, и как Уилл трепетно их обдувал. Мой собеседник задает следующий, закономерный моим рассуждениям вопрос: — Так как вы поступите с материалом? — Я не знаю, Ганнибал, — мой голос совсем ослаб. Веки начинают подгорать. — Я не хочу писать очередное дерьмо для удовлетворения прихотей Джека. — Так напишите что-то стоящее, — Лектер громко прокашливается и смотрит мне в глаза. — Решать вам, но я бы рекомендовал поставить Грэма в известность. Мне нечего сказать, потому что Ганнибал прав. Но мне трудно признаться себе в этом. Цепочку лжи гораздо сложнее оборвать в середине, чем совсем ее не создавать. Я снова достаю телефон, смотрю на сообщение Уилла. Выхожу из диалога и ищу контакт своего шеф-редактора, чтобы отправить холодное и расчетливое: «Я сдам материал к 22 ноября». Я выключаю телефон — мне все равно, как и когда отреагирует Джек. Что написать Уиллу, я так и не придумала, хотя ответ очевидно очень простой. Лектер замечает мои внутренние терзания и вновь возвращается к флирту. Мужчина наклоняется чуть ближе, понижает тон и с хитрой улыбкой говорит: — Знаете, что точно заслужил Уилл Грэм? Увидеть вас в этом платье. Уилл Грэм не умеет делать изысканные комплименты, но по его лицу очевидно все. Он застревает в дверях, долго рассматривает мой наряд и улыбается так, что, кажется, у него сейчас щеки заболят. Перед входом в подъезд я поправляю макияж и крашу губы темно-коричневой помадой. — Что сегодня на ужин? — с ухмылкой спрашиваю я, прислоняясь к стене подъезда. — Надеюсь, макароны по-флотски. — Мне резко стало стыдно, что я тебя ими кормил, — усмехается Уилл и держит взгляд дольше обычного. Я протягиваю правую руку вверх — у меня с собой целый фуршет. — Сегодня за счет «Чесапика», — говорю я. — Ганнибал Лектер передает тебе пламенный привет. — Что там подают сегодня? Человеческую печень? На секунду мужчина морщится от своей же шутки, а я лишь кокетливо щурюсь: — Нет, всего лишь рыбу. Уилл пропускает меня внутрь квартиры и закрывает дверь. Я ставлю пакет с четырьмя контейнерами еды на тумбу прихожей и не успеваю опомниться, как Грэм по-джентельменски помогает снять мне пальто. Уинстон подходит поздороваться и без лая и лишних эмоций обнюхивает мне колено. Не похоже, что он скучал. — Так значит, ты в курсе скандала? — спрашиваю я, пока Уилл вешает мое пальто. Мужчина забирает пакет, и тот бряцает стеклом — белое сухое трехлетней выдержки. — Конечно, в курсе. За кого ты меня считаешь? Мы проходим на кухонную часть. Уилл достает тарелки из шкафа, а я помогаю распаковывать контейнеры с едой. — Значит, Эйбела Гидеона ты тоже знаешь? — я достаю бутылку и показываю ему. — Вино теплое, я поставлю в холодильник? Уилл кладет ладонь на стекло, кивает и показывает на морозилку. — Не сказал бы, — мужчина перекладывает в посуду форель синеватого оттенка с хвостиком во рту. Ганнибал сказал бы короче: по-эльзасски. — Гидеона ловили в то время, когда я проходил практику в нашем бюро. Про него много говорили, конечно, но я с делом не работал, а посреди процесса меня вообще отправили в Балтимор, уже на работу. Зацепок было достаточно мало, и поймали его, по-моему, по чистой случайности. И когда его заключили, федералы следили за тем, чтобы в СМИ не утекли особо пикантные подробности дела. Оно и так ударило по репутации Лектера. Грэм поливает рыбу консоме и протягивает первую порцию мне. Я ставлю ее в микроволновку. — Пытались спасти его честь? — прыскаю я. — Много он вам заплатил? — Нет, он же сотрудничал с нами, — объясняет Уилл. — Кажется, он изъездил все штаб-квартиры в качестве консультанта. Пока криминалист сервирует вторую тарелку и проваливается в ностальгию по ловле маньяков, я бесцеремонно разглядываю его обнаженные запястья. Левую руку обхватывает обруч коричневых кожаных часов, рукава рубашки цвета хаки закатаны до изгиба локтя, а верхние пуговицы вновь расстегнуты. Я замечаю свежую царапину на бритой щеке и легкое покраснение в районе шеи. На секунду я сама превращаюсь в детектива: пытаюсь вычислить, когда Уилл Грэм надел рубашку — сегодня утром или специально для меня. Расследование длится недолго — мне протягивают вторую тарелку. — Он собирается подавать в суд за клевету? — спрашивает Грэм и выкидывает контейнер. — Сомневаюсь, — я захлопываю дверцу микроволновки. — Думаю, не помешает хотя бы ради забавы. Статью передавали через Фрэдди Лаундс. Неожиданно, Уилл с насмешкой фыркает: — Через Фрэдди Лаундс? — Ты ее знаешь? — Конечно, — мужчина достает бокалы и поворачивается ко мне. — А что, ты разве не видела статью про меня, мой калоприемник и большой черный квадрат в районе моего паха? Я с изумлением щурюсь: — Нет? — Я думал, эта статья всплывает первая по запросу моего имени в Google, — профессор улыбается и жестом указывает на морозилку. — Достанешь вино? Ужин еще разогревается, и Уилл ищет штопор. От микроволновки исходит сильный жар, и капрон на 200 ден под легким платьем начинает неприятно натирать. — Ты не против, если колготки сниму? — с напускной невинностью уточняю я. — Душно как-то. — Да, конечно, — Грэм даже не ведет бровью. — Ванная там. Давай я проветрю? В небольшом санузле, слава богу, есть зеркало. Я мою руки, аккуратно снимаю натекший жир с лица и отчаянно поправляю скатившийся консилер под глазами. В отражении зеркала мой взгляд цепляется за крючок на двери и висящий на нем пиджак. Я долго смотрю на него, не отрываясь. В следующую секунду я снимаю вместе с колготками трусы. Сетчатые стринги черного цвета уходят в карман пиджака Уилла Грэма, и я молча выхожу из комнаты. В кухне-гостиной становится чуть прохладнее. Уилл сервирует стол и разливает вино по бокалам. Я закидываю колготки в сумку, сажусь на стул и снимаю свой пиджак. Взгляд Грэма перескакивает с поверхности бокала на мои оголившиеся плечи, а на его губах появляется скромная улыбка. — Что за история с калоприемником? — я бросаю ухищренный прищур, когда Уилл протягивает мне бокал. Мужчина садится за стол и долго смотрит в тарелку. — Это мое последнее дело в ФБР, — говорит он. — Тогда я ловил Красного Дракона — думаю, ты про него точно знаешь. После поимки я попал в больницу с поражением прямой кишки, и Лаундс пробралась в палату, чтобы сфотографировать мой калоприемник. И все остальное, по всей видимости. Я улыбаюсь так, будто услышала весточку о старой подруге. Фрэдди и не такое вытворяет ради сенсаций. — Ты подал на нее в суд? — Нет, сказал, что попрошу отдел информационной безопасности устроить DDOS-атаку на страницы Tattle Crime в самый неподходящий момент и удалить все ее материалы. Уилл снова возвращается к игре в не-гляделки, но я продолжаю смотреть ему прямо в лицо. Он держит ножку бокала в руке, а я почти беззвучно постукиваю пальцами по столу. К еде мы совсем не притрагиваемся. — Не беспокойся, — произношу я с легкой усмешкой. — Ее все равно уволили. Мужчина кивает: — Да, мне предлагали подписать коллективное письмо с просьбой сместить ее с должности главного редактора, но я его не подписал. Мне было все равно. Кажется, что вино сейчас выветрится нам назло, а форель выплюнет собственный хвост. Но мне не хочется прерывать Уилла — оказывается, говорить с ним легко и приятно. — Сейчас у них хороший редактор, Алекса Смит, — я зрительно переключаюсь на окружность бокала и вожу по нему пальцем. — Я ее знаю. Но у них мало денег и вечные проблемы с кадрами, поэтому они пропускают в печать всякую хрень. Как с Лектером, например. — Я редко их читаю, но после кадровых перестановок они действительно стали лучше. Причем Смит мне лично звонила и приносила извинения за старые публикации. В качестве примирения я консультировал их по нескольким статьям. — Да, я видела. — Я не удивлен. Я не сразу замечаю, как Уилл зрительно переключается с аппетитной тарелки на меня. От его взгляда мне становится неловко, и я поддаюсь в нашей игре. Мужчина прокашливается и встает из-за стола со словами: — Подожди. Я тоже хочу выглядеть официально. Уилл идет в сторону ванной. Внутрь комнаты он даже не заходит: просто открывает дверь и снимает пиджак с вешалки. Мое лицо спокойно, но внутри скручивает от ужаса и стыда, а колено начинает дрожать под столом. Уилл поправляет лацканы, не перепроверяет карманы — спасибо — и возвращается к столу. Грэм берет в руки бокал и протягивает его в мою сторону. Я снова перехожу на режим кокетства: — За что пьем? — За Ганнибала Лектера, — мужчина улыбается, но в его голосе чувствуется издевка. — Пусть его честь держится столько же, сколько и арест Эйбела Гидеона — то есть, пожизненно. Наконец-то мы переходим к самому ужину. Уилл искусно расправляется с форелью: одним движением снимает с нее кожуру, разрезает на куски и делает первую пробу. У меня с рыбой проблемы — я стараюсь к ней не притрагиваться и ем овощной гарнир, макая его в консоме. По моей голени проскальзывает мокрый след собачьего носа, и Уинстон запрыгивает на соседний стул. Хвостатый сын кладет морду на стол и жалостливо смотрит то на мою тарелку, то на меня. Я обмениваюсь с Уинстоном заискивающими фразами и предлагаю спросить «разрешения у папы», но ушастый мальчик только скулит в ответ. Папа с улыбкой наблюдает за нами. С моей подачи он разделывает форель из моей тарелки, и пару кусочков оказывается в миске Уинстона. Папа разрешил. Мы долгое время молчим, концентрируясь на трапезе и перебрасываясь, разве что, служебными фразами, но я чувствую, как мне спокойно. Уинстон возвращается и ложится под столом, и его горячее брюхо оказывается в районе моих стоп. Уилл наклоняется, чтобы зрительно проверить, понравилась ли рыба собаке, и бросает короткий смешок при виде пустой миски. Я смотрю на них обоих и думаю, что на столе может быть любое другое блюдо, на нас — любая другая одежда, но я хочу, чтобы пластинка с ужином всегда стояла на нашем проигрывателе. Тарелка Уилла быстро пустеет — остаются лишь косточки с кожурой и рыбья голова. Грэм берет салфетку и протирает рот от жира. Хотя он не любитель демонстрировать эмоции, его лицо светится от счастья. — Я так давно не ел настолько вкусную рыбу, — комментирует мужчина. — Кажется, с детства. В моей тарелке еще много форели — я уже наелась овощей. — И часто тебя кормили рыбой в детстве? Уилл ведет бровью с опущенным взглядом, пытаясь прикинуть примерное число. — Мой отец был рыбаком, — говорит он. — Мы часто переезжали с одной верфи на другую и, по-моему, изъездили все Атлантическое побережье. Он чинил лодки и учил меня ремеслу, чтобы я пошел по его стопам. Я так и хотел, но мне предложили поступить в академию ФБР. Я согласился. — Почему ты передумал? Грэм зарывается в очередную ностальгию, и я представляю, что он чувствует: дуновение бриза, вечно сырое покрытие пирсов, сон под шум прибоя. Страх перед штормом, вечное одиночество, каждый год — новая школа, контрзависимый тип привязанности. Уилл отпивает вино. — Мой отец пропал без вести, когда мне было пятнадцать, — заметно тише произносит он. — Я попал в интернат и хотел вырваться оттуда. И найти своего отца. Я вспоминаю о Зодиаке и фиксации юного Уилла на нем. Какое совпадение: детская мечта переросла в выбор травмы. Экс-профайлер отстраненно смотрит вдаль и горько усмехается: — Оказалось, что мое «дело» было ложным, — объясняет Уилл. — Мой отец покончил с собой, спрыгнув в реку, а его тело настолько деформировалось, что я не смог бы его опознать. Мне ничего не говорили целых три года. Мы случайно соприкасаемся подушечками пальцев — левая рука Уилла лежит на столе рядом с моей. Я непроизвольно тянусь к нему и беру его ладонь, глажу ее большим пальцем. От неожиданности мужчина дергается и переводит взгляд на наши руки, но не отстраняется. — Мне очень жаль, Уилл. — Ничего, это было двадцать лет назад. Пыльный бриз из окна задувает в кухню, и до меня вновь долетают отголоски ментола и свежего парфюма. Ладонь потеет, за столом становится жарко, горячее тело собаки покрывается чешуей, а из сопящих ноздрей вырывается огонь. Красный Дракон прокрадывается в нашу семейную идиллию и готовится нанести смертельное ранение нам обоим — я пинаю его ногой. Уилл наклоняет голову, и его опустошенные глаза колют мне сердце. Его рука продолжает смирно лежать под моей, но я чувствую, что он не здесь. Уилл в пучине океана, идет навстречу шторму — гордо, самоубийственно смело и в полном одиночестве. Я пытаюсь вернуть его обратно в квартиру на Бликер-стрит и провожу рукой по его костяшкам. — У меня тоже есть «дело», — с трудом начинаю я. — Правда, у меня даже нет улик. Трюк срабатывает: Грэм поворачивает голову в мою сторону, разве что, смотрит мимо меня. Но я понимаю, что он готов слушать. — Моя мама умерла, когда мне было тринадцать, — говорю я. — Она шла домой из ателье, в котором работала, и не вернулась. Папа поднял на уши всю полицию в Гарлеме в тот вечер, и ее нашли убитой в подворотне. А я ждала ее, потому что у меня пошли первые месячные, и я хотела ей рассказать, чтобы она сказала: «Теперь ты стала женщиной». Всем девочкам в школе так говорили. А она не вернулась. Мой рассказ возвращает в чувства Уилла, но меня вводит в пугающий транс. Теперь я оказываюсь в Гарлеме, в своей собственной квартире, в окружении полицейских, обезумевшего отца и страшного смрада. Я на диване, единственная девочка в доме, и подо мной растекается красное пятно крови. Этот вечер я проведу в доме №55 на Централ Парк, и о моих первых месячных первым узнает мужчина. Может, с тех пор на мне лежит древнее проклятие — я никогда не была и не буду привлекательна для противоположного пола? — Иногда, — говорю я за столом, но мысленно все еще на желтом промокшем диване в Гарлеме. Единственное, что меня возвращает на Бликер-стрит — это запах мужского парфюма. — Мне кажется, что из-за этого я навсегда осталась ребенком. Например, когда я разговариваю с Лектером — он был моим опекуном после смерти отца, — мне кажется, что я все еще ребенок, а наше общение — детская игра. Когда подруги рассказывают о замужестве и ипотеке, мне кажется, что это все так далеко от меня. И на самом деле, детство не закончилось, а превратилось в череду ужасных событий. И я просто не выросла. Я смотрю на стол, и вижу, как рука Уилла накрывает и крепко сжимает мою. Сонный Уинстон трется щекой о мою ногу. Я сижу на твердом деревяном стуле на кухне, и он, удивительно, сухой. Уилл явно не знает, что сказать, и я его прощаю. Я тоже не хотела бы слышать ответ на свой трактат. Мужчина поднимает на меня глаза и говорит: — Спасибо за ужин, Джин. Хочешь остаться на ночь? В груди бешено колотится сердце, а глаза начинают отчего-то мокреть. — Конечно. Уилл прихлопывает меня по ладони и встает из-за стола. — Отлично, сейчас принесу тебе футболку. Грэм удаляется в спальню, и от звука его шагов просыпается Уинстон. Собака подскакивает и бежит прямо за хозяином. Я остаюсь один на один с грязной посудой. Кажется, мужчина задерживается в поисках сменной одежды, и я решаю чуть-чуть прибраться. Уилл возвращается с серой футболкой в руках. Я как раз вываливаю остатки еды с тарелки и ставлю ее в раковину. — Домашних штанов у меня нет, к сожалению, — говорит он. — Но она длинная, так что ты можешь ходить только в ней. Я резко вспоминаю о пиджаке. Пальцы сжимают протянутую ткань, я застываю на месте с остекленевшими глазами. Экс-профайлер подозревает меня в очередном нервном приступе и взволнованно наклоняется вперед. — Ты в порядке? — спрашивает он. Я смотрю на Уилла долгим, неотрывным взглядом, а затем перевожу его вниз. Грэм следует вместе со мной. Я показываю пальцем на левый карман его пиджака, снова смотрю на него и встречаюсь с его озадаченным лицом. Мужчина молча засовывает руку в карман. Он не совсем понимает, что внутри, и пытается разглядеть издалека, но наружу не достает. Секунд десять спустя он, кажется, все осознает. Уилл молча вскидывает бровь и убирает руку. Проходит еще несколько секунд, прежде чем он посмотрит на меня. В кухне снова жарко, но ни Уинстона, ни Дракона рядом нет. Я замечаю в глазах Грэма что-то, чего не видела ранее — что-то между стальной уверенностью и разгорающейся опасностью. На его лице расплывается ухмылка хищника. Его руки обхватывают мою талию. В комнате не просто жарко, я сгораю. Мужчина близко наклоняется и в сантиметре от моих губ произносит: — Значит, платье с тебя снимаю я. Проходит почти час, и я возвращаюсь на кухню за футболкой и бельем. У меня дрожат ноги, а Уинстон даже ухом не ведет. Я одеваюсь по пути в спальню. На двухместной кровати обнаженный Уилл Грэм лежит, отстраненно осматривая потолок. Большое одеяло прикрывает его пах, но не закрывает обзор на длинный вертикальный шрам на животе. У Уилла бледная кожа, но этот рубец еще белее. След идет вверх вдоль позвоночника, начинается в районе таза и заканчивается под ребрами. Ранение зашито вместе с пупком. Даже думать не хочу, как выглядел шов сразу после операции. — Расскажи мне про этот шрам, — шепчу я и провожу пальцем по полосе. Я ложусь рядом с мужчиной, опирая голову о согнутую руку. Уилл чуть приобнимает меня, но в глаза, как обычно, не смотрит. — Ты ведь знаешь историю, — отрешенно произносит мужчина. — Но я хочу твою. Уилл тяжело вздыхает и бегло осматривает комнату. В свете луны его глаза холодные и блестят, как сталь. — Жил-был маньяк Красный Дракон, — с налетом сарказма начинает Грэм и вскидывает бровь. — Его настоящее имя было Фрэнсис Доллархайд. Он убил четыре семьи, в общей сложности, шестнадцать человек. Он собирался убить еще одну семью, но я успел его поймать. Мы встретились в доме следующих жертв, но хозяев не было. Мы заранее вычислили его планы, я связался с семьей и попросил их уехать из города. Доллархайд нужен был нам живым. Я выстрелил ему в ногу, но не попал. Тогда он напал на меня и вспорол живот. Экс-профайлер чуть морщится от своего рассказа, но героически доводит его до конца. Его взгляд бегает из стороны в сторону, а потом застывает в одной точке на потолке. — Я мог умереть, — совершенно спокойно произносит он. — Но Ганнибал Лектер нашел меня первым и оказал первую помощь. И, по сути, спас мне жизнь. Грэм сглатывает. Его живот напрягается. — Но я прочувствовал момент своей смерти. И в этот момент я жалел лишь о том, что не завел собаку. Уилл промаргивает, пытаясь отогнать травмы прошлого. Он нащупывает ткань футболки и переводит взгляд на меня. — Не плачь, Джин. Сейчас ведь все хорошо. Мужчина тянется рукой к моему лицу и собирает большим пальцем проступившие слезы. Я чувствую ужасное опустошение и не знаю, как с ним справиться. Мой взгляд бегает от шрама к стене, к потолку, к оголенным ключицам, голова пульсирует от переизбытка мыслей и болезненного ощущения обязанности что-то сказать, но нужных слов не находится. Видимо, Уилл не хочет их слышать. Он притягивает меня ближе к себе, я ложусь на его грудь и слушаю мерный стук его сердца. Впервые за полгода бессонницы я засыпаю почти сразу. Рано утром в субботу Уилл Грэм выгуливает Уинстона, пока я сплю. Они заходят в продуктовый и покупают яйца, кофе и зубную щетку. По пути домой ушастый сын останавливается, чтобы обнюхать витрину цветочного, и Уилл засматривается на белые розы в вазе. Магазин закрыт, и он решает не рисковать — я все равно не люблю розы. Когда они возвращаются, я стою у зеркала в ванной: смотрю, не остались ли синяки от укусов на шее. Я не смогла умыться своим дорогущим Dr. Jart+, и на моем лице тут же вышли первые высыпания. Меня раздражает тот факт, что следы карандаша стерлись с бровей, а я выгляжу не так красиво, как вчера. Интересно, Уилл передумает дарить мне цветы после этого? Он как раз стучится в дверь и протягивает мне новую щетку. Мы обмениваемся парой дежурных фраз, и, глядя на стандартную версию меня без макияжа, Грэм совершенно не меняется в лице. У стандартной версии Уилла Грэма недовольный вид. Мужчина выходит из ванной, вместо него забегает собака. Уинстон все еще с подозрением поглядывает на меня — привыкает к моему обществу, как маленький ребенок. Мы сидим на полу, и я глажу его по голове. Меня покалывает от тревоги и некого диссонанса, но эти скачки негативных эмоций начинают надоедать. Я встаю с холодного кафеля, выхожу из комнаты и зову с собой Уинстона. Его отец как раз жарит шакшуку на завтрак. Сегодня Уилл в новой для меня рубашке — черной в зеленую клетку-решетку, из мягкой ткани с примесью шерсти. Рубашка старая и, судя по всему, ее носят только дома: на подоле торчат нитки, на закатанных локтях заметны мелкие катышки, а из остатков шерсти на поверхности можно собрать новую собаку. Хорошо, что у меня нет аллергии, думаю я, пока Уилл зажимает меня у кухонного гарнитура и оставляет дорожку поцелуев на лице. Однажды я запишу все в старый девичий дневник, переведу его на язык Word, шрифт 12, Time New Roman, отправлю в издание в раздел эротической литературы, страшно разбогатею и уволюсь из The Rad Print. Я назову этот роман «[C]Экс-профайлер». Я сажусь за стол, Уилл накладывает мне порцию шакшуки прямо из сковородки. Рядом с тарелкой громко вибрирует телефон. Я пропускаю три гудка, прежде чем ответить Джеку Кроуфорду. Стоит мне поднести к уху экран, до меня долетают брызги слюней шеф-редактора. — Еще неделя? — Джек очень зол: даже Уинстон поднимает уши от его крика. — Ты обещала уложиться в две! Уилл хмурится, глядя мне в глаза. Экс-профайлер стоит рядом, держа в руках раскаленную сковородку, и эта картина придает мне большой уверенности. — Доброе утро, Джек! — в ответ редактор слышит лишь саркастический выпад. — Вы в курсе, что сегодня суббота? Или мы считаем это в мои переработки? На том проводе — отголоски рычания. После короткой паузы Джек шипит: — Этого разговора не было. Шеф сбрасывает трубку. — Твой босс? — Уилл проходит к раковине и оставляет сковородку. — Да, он тот еще козел, — легкомысленно объясняю я. — Хочет, чтобы я написала сложный материал за две недели, а я хочу, чтобы он оплачивал переработки в двойном окладе. — Про Джеймса Гамба? Мужчина садится за стол. У меня было целых две секунды, чтобы вспомнить, кто такой Джеймс Гамб, ужаснуться своей забывчивости и придумать достаточно правдоподобную отмазку. — Нет, с этой статьей проблемы на той стороне, — я пытаюсь скорчить озадаченное лицо и врать как можно убедительнее. — Кажется, он совсем не скоро выйдет. — А сейчас ты о чем пишешь? Я смотрю на Уилла, а он смотрит на меня. Впервые мне хочется, чтобы он отвел взгляд. О тебе, Уилл. — Про… Красного Дракона, — я сейчас вырву себе язык. — Ты слышал, наверное, что Netflix выкупил права на его историю. Джек хочет собрать интервью в большой лонгрид и успеть раньше суда, но это чисто физически не делается за две недели. Грэм сводит брови к переносице и продолжает смотреть на меня. Меня начинает тошнить от паники. — Если честно, мне вообще не нравится эта идея, — начинаю объясняться я прежде, чем меня выгонят из дома. — Но Джек хочет эксклюзив. По взгляду Уилла я понимаю, что его эта часть рассказа вообще не волнует. — Я не буду вставлять твои слова, Уилл. У меня дрожит голос. — Спасибо. Мы в другой одежде, на столе — другая еда, но эта трапеза мне совершенно не нравится. Разговор длится недолго, и шакшука стынет лишь в моей тарелке. Уинстон наблюдает за нами с дивана — кажется, я впервые вижу осуждение в глазах собаки. Мне нужно оправдаться перед Уиллом, но я не знаю, что еще сказать. Мужчина молча накладывает жаренные помидоры и перец на хлеб, как намазку, и его лицо мрачнеет с каждой секундой. — Тебе не кажется, что на Доллархайде зациклено слишком много внимания? — внезапно вырывается у меня, и Уилл моментально переводит пристальный взгляд на меня. — Как у всех маньяков. И так всегда было. Почему мы всегда говорим про убийц и преступников слишком много, снимаем про них фильмы и берем на роли слишком красивых актеров, как Киллиана Мерфи, например, но никто даже не знает, кто их ловил. Может, стоит больше говорить о работе детективов? — Они сами не хотят об этом говорить, — резко отрезает Грэм и возвращается к намазке. Я смотрю на Уилла, а он не смотрит на меня. Он снова выиграл. Я чувствую, как Красный Дракон подносит лезвие к моему животу.