man who captured the dragon

В понедельник утром разъяренный Джек Кроуфорд ищет меня по всей редакции. Ни один сотрудник не знает, где я. По горячим следам Серджио Кьез получает запоздалое предупреждение: я на интервью. Я нахожусь почти в 18 милях от редакции, на окраине Глен-Окс, Куинс, в приюте для бездомных животных «Волчья тропа». Постоянный волонтер приюта, Рив МакКлейн, проводит мне небольшую экскурсию по уличным вольерам. Пока мы ждем директора, из-за решеток меня изучает с десяток грустных глаз. Когда-то здесь держали и пушистого сына Уинстона. — У нас тут много собак, — рассказывает Рив. — Мы стараемся забрать тех, кто больше всего нуждается в помощи. Но всех не спасешь. Я смотрю на большого коричневого питбуля с бельмом на глазу. Табличка на решетке гласит: его зовут Харли. — Часто вы пристраиваете собак? — спрашиваю я, и вижу, как волонтер превращается в одну из своих грустноглазых подопечных. Ее зрачки обеспокоено бегают по решеткам, но взгляд всегда мимо. Рив — слабовидящая. Девушка кивает. — Знаете, есть люди, которые не могут забрать питомца домой, но становится опекунами в приюте, — рассказывает Рив. — Они занимаются с собаками, постоянно приезжают в приют, ухаживают. Оплачивают лечение, если нужно. — И много таких? — Сейчас человек десять. Есть у нас один мужчина, который уже занимается с собаками почти восемь лет. Он очень милый. — Уилл Грэм? Рив с улыбкой поворачивается ко мне. — Вы знакомы? — Да, он… — я сбиваюсь. — Он мой друг. Мы переходим к следующему вольеру — здесь содержится четыре собаки: австралийская овчарка, черный пудель, две дворняжки. За забором слышится тарахтение двигателя — приехал директор. — А сколько собак у Уилла Грэма? — спрашиваю я. — Я имею ввиду, в приюте. — Шесть, — почему-то волонтер смущается. — Вот овчарка, Макс, мистер Грэм ухаживает за ним уже три года. А за тем питбулем — почти пять. Я бегло осматриваю шесть уличных вольеров, покрытых первым ноябрьским снегом. У меня разрывается сердце. — Знаете, есть очень забавная вещь, — Рив растерянно улыбается. — Некоторые собаки слушаются только мистера Грэма. Они уже по звуку мотора понимают, что он приехал. Иногда из-за этого возникают трудности, потому что мистер Грэм бывает только раз в неделю, а собаки с нами каждый день. Но лично я рада, что собаки чувствуют любовь. — Вы думаете, Уилл Грэм любит своих собак? — Конечно! — лицо девушки краснеет. — Он говорит, что забрал бы всех, если бы была возможность. Но у него маленькая квартира. Я заглядываю в вольер к Максу — он обнюхивает мне руку. Я представляю, как Макс и Уинстон исследуют мусорки на Гринвич-Виллидж, а мы с Уиллом разговариваем о покупке большого дома. У нас будут все собаки, которых он содержит в «Волчьей тропе». Пока он не узнает о моей статье. — Доброе утро, — во дворе появляется женщина с тремя большими пакетами и проходит прямо к нам. — Вы из газеты? Меня зовут Эйлин Вогт, я директор приюта. Миссис Вогт ставит один пакет, снимает шерстяную перчатку и протягивает мне руку. Ладони у директора пересушенные и покрасневшие от холода, но сама женщина выглядит довольно опрятно, а ее пышные рыжие волосы убраны в тугой хвост. — Здравствуйте, — улыбаюсь я. — Я Джин Бэттерс из интернет-издания The Rad Print. Мы договаривались о встрече. — Напомните, о чем вы хотели поговорить? Очередная проходная статья: «Как стать волшебником в канун Рождества». В двадцатых числах декабря в «Фултон-центре» установят елку, украшенную не только игрушками, но и анкетами подопечных приюта «Волчья тропа». Слоган кампании следующий: «Сотвори рождественское чудо — возьми питомца из приюта». Этот проект предложил создать отдел лайфстайла The Rad Print: редактору направления Жюли эта идея пришла буквально во время обеда. Джек не особо верил в реализацию, но Жюли настолько заразила его своим агрессивным энтузиазмом и талантом питчинга, что шеф поддался. Я буквально вырвала статью из рук лайфстайлщиков — мне нужно была только «Волчья тропа» в названии. — О нашем рождественском проекте, — улыбаюсь я своим мерцающим недосыпом. — Я хотела бы задать вам несколько вопросов о «Хвостатой елке» и в целом поговорить о приюте. Вам помочь с разгрузкой пакетов? — Если это не часть интервью, — Эйлин заливается смехом и передает поручения слабовидящей помощнице. Приют «Волчья тропа» находится на пересечении Маркус-авеню и Нортерн-Стейт-Паркуэй, в начале лесополосы. За несколько минут ходьбы можно дойти до медицинского центра, водохранилища и кукурузного поля. Владения «Волчьей тропы» заняли бывшее офисное здание в один этаж и двор с вольерами, по площади превышающее дом. Приют закрыт от людей высоким металлическим забором, плотно поставленным в землю, чтобы никто не вырыл яму для побега. Кабинет Эйлин — небольшая комнатушка, забитая бумагами, фотографиями и мешками с кормом. Из десяти комнат приюта только три выделены для людей: в одной сидит директор, во второй обедают и спят ночные дежурные, в третьей — приемная для гостей. Миссис Вогт предлагает остаться в последней комнате, «более уютной», но я выбираю ее кабинет — животными пахнет везде одинаково. — Я очень благодарна вашей редакции, — директора «Волчьей тропы» разрывает от счастья: ее улыбка буквально светится. — Эта акция просто чудесная. Не верю, что наших хвостиков увидят в самом крупном торговом центре Нью-Йорка! Миссис Вогт измеряет кабинет шагами в поисках документов, а я сажусь на предложенный мне стул, тоже с бумагами. Если честно, мне претит беспорядок в помещении, но я стараюсь не подавать виду и даже перебарщиваю, вальяжно перекидывая ноги. — Вам стоит благодарить Жюли Кларк, это ведь ее идея, — усмехаюсь я. — Кстати, вы уже созванивались с «Фултон-центром» для обсуждения подробностей? Сколько анкет вы поместите на елку? — Да, мы с мисс Кларк и администрацией «Фултона» встречались на прошлой неделе, — миссис Вогт перебирает шкафчики в столе. — Мы повесим анкеты всех наших хвостиков. Сейчас их сорок шесть. — Уже представляете, что будете делать, если заберут всех? Эйлин громко хохочет: — Представляю, как буду радоваться, если заберут хотя бы одного, — говорит она. — Даже не знаю, как ответить вам. В Нью-Йорке еще много животных, которым нужна помощь. Даже если ньюйоркцы приютят всех хвостиков с елки, в «Волчьей тропе» появится место для новых воспитанников. Я задаю миссис Вогт еще несколько дежурных вопросов, ответы на которые могу написать сама: как давно работает приют (с августа 2014), сколько питомцев «выпустилось» из «Волчьей тропы» (67, из них 13 кошек и 54 собаки), как можно помочь питомцам хвостикам (перевести средства, купить корм и медикаменты, стать волонтером приюта и, наконец, забрать животное домой), какую миссию преследует «Волчья тропа» (помочь тем, кто не может помочь себе сам). Механика промоакции полностью на Жюли Кларк и отделе лайфстайла, поэтому задавать вопросы Эйлин о «Хвостатой елке» бесполезно: «Волчья тропа» — лишь лицо кампании. Да и я сама приехала далеко не за этим. Я предлагаю директору прогуляться по вольеру, предлог гениальный: «Хочу почувствовать себя волонтером приюта». Миссис Вогт только рада моей инициативе — рук совсем не хватает. Пока бедняга Рив отмывает клетки от мочи, мы с Эйлин разбрасываем корм по общим мискам. В моем кармане включен диктофон. — А вы бы хотели завести собаку, Джин? — все еще светясь от счастья, спрашивает женщина. На моем лице расплывается хитрая улыбка. Эйлин еще не понимает, как удачно ввязалась в мою игру. — Да, миссис Вогт, — говорю я и смотрю в ее горящие глаза. — Всегда мечтала. Мне даже приглянулся один хвостик в вашем приюте. Директор искрится, как барахлящая розетка, и я показываю на австралийскую овчарку. Женщина прижимает обе руки к груди и растрогано надувает губы. Я недоуменно вскидываю бровь. — Это Макс, наш давний подопечный, — Эйлин подзывает овчарку к себе, но тот не сразу ее слышит. — Не знаю, рассказывала ли вам Рив, но у нас есть так называемые опекуны. Они регулярно приезжают в приют и занимаются воспитанием собак. У Макса уже пять лет как есть опекун. — То есть, забрать Макса нельзя? — Нет, конечно, можно! — говорит миссис Вогт и теребит Макса по голове. — Но прежде вам стоит встретиться с его опекуном. Видите, Макс меня не совсем слушается? Он слушается только своего опекуна, Уилла. Он прекрасно разбирается в дрессировке и, так скажем, может переучить Макса с себя на вас. — Как, вы сказали, зовут опекуна Макса? — Уилл Грэм. — Уилл Грэм, — загадочно протягиваю я. — Что-то знакомое. Должно быть, это с ним я спала два дня назад. — Да, — Эйлин резко понижает тон и подходит ближе. — Вы слышали, наверное, о Красном Драконе? Мистер Грэм ловил его. — Ах, вот оно что, — задумчиво произношу я. — Уилл Грэм из ФБР? — Раньше там работал, — женщина подсыпает еще корма. — Пришел к нам после дела о Драконе. Мы даже сомневались, стоит ли его брать. — Почему это? Директор оглядывает стаю собак и гладит некоторых по голове — подкупает, лишь бы не подслушивали. Макса тоже, почесав за ушком, отправляют в компанию трапезничающих. На Рив она даже не обращает внимания. Эйлин чуть ли не вплотную прислоняется ко мне и говорит: — Понимаете, у Уилла Грэма были некоторые психологические проблемы после этого дела. Говорили, будто бы у него были припадки. Ну, знаете, неудивительно — столько лет ловить маньяков! Заговорщицкий тон директора вызывает у меня все меньше доверия. — Почему вы решили его взять? — хмурясь, спрашиваю я. Миссис Вогт жмет плечами — видимо, она сама не знает ответа. — Мы решили попробовать, — говорит женщина. — Посмотрели, как он будет вести себя с нашими хвостиками. До Рив здесь работала другая девочка, Элис — тоже полуслепая, к слову, — и та сказала, что Уиллу можно доверять. Сейчас мистер Грэм опекает шесть хвостиков в нашем приюте, и еще один у него живет. Ганнибал Лектер оставил психиатрическую практику еще в прошлом десятилетии, но рабочий кабинет сохранил при себе. Он располагался в пешей дальности от его собственной квартиры, в доме с видом на озеро в Центральном парке. Лектер не менял интерьер двухэтажного кабинета и не смог расстаться даже с лежачими кушетками. Здесь хозяин «Чесапика» проводил все то время, когда ему надоедал статус ресторатора. В редакцию я так и не вернулась, и в два часа дня, сухо ответив на угрозы Джека Кроуфорда, постучалась в дверь для пациентов. Ганнибал Лектер, облаченный в однотонную синюю тройку, тут же предстал передо мной. — Как я рад вас видеть, мисс Джин, — с изящной улыбкой произнес мужчина. Я знала: Лектер льстит. Буквально сутки назад, в излюбленном «Чесапике», я сорок минут нахваливала блюда из нового меню ресторана, находящегося в стадии разработки. Ганнибал Лектер лишь обворожительно кивал и три раза отказывался давать мне интервью об Уилле Грэме. На четвертый раз я перестала его жалеть и зашла с козырей: пообещала очередную рассылку угроз от Энн Прайс, у той наверняка остались письма на таймере. Я знала, что это, очевидно, слабый заход, но Ганнибала позабавил мой шантаж. В кабинете Лектера царила чистота и организованность: книги выставлены по цветам, на полках вдоль трех стен, мебель расположена в идеальной композиции с расстоянием в точности до миллиметров, а огонь в электрическом камине трещит в ритме классических мелодий. Здесь невозможно расслабиться. Мы садимся в дисциплинирующие кресла «Василий» Марселя Брёйера, и Ганнибал вальяжно перекидывает ноги. — Обойдемся без прелюдий? — сухо спрашиваю я, наклоняясь вперед. Напряжение душит меня. Лектер молча кивает. Я прокашливаюсь в кулак и включаю запись на телефоне. — Вы работали вместе с Уиллом Грэмом над делом о Красном Драконе, так? — Совершенно верно, мисс Бэттерс. — Чем вы занимались? — Консультировал поведенческий отдел ФБР и, в частности, Уилла Грэма в составлении психологического портрета преступника. — Почему поведенческий отдел обратился именно к вам? Ганнибал ведет бровью. — Случай Фрэнсиса Доллархайда оказался довольно необычным, — прокашливается он. — Ничего похожего не встречали ни в Вашингтоне, ни в Куантико. Глава отдела, агент Брайан Фуллер, пришел узнать мое мнение, так как я, на минуточку, считался одним из ведущих психиатров в стране и опубликовал несколько больших исследований о социопатических девиациях. Так меня и пригласили к делу. — Но консультировали вы в основном Грэма, правильно? — Да, он составлял психологический портрет преступника. Это было основным направлением его работы. — Вы помните, каким Грэм был во время работы над этим делом? Лектер задумчиво поднял глаза. — Потерянным, — Ганнибал постучал пальцами по колену. — Уставшим, перегруженным. Он страдал от бессонницы. Несколько раз у него случались приступы. Бывший психиатр осматривает открытый второй, где на множестве полок вдоль трех стен лежит с сотню досье людей, проходивших у него лечение. — А знаете, мисс Джин, — хитро улыбается доктор Лектер. — Где-то там, среди этих папок, есть мои записи об Уилле Грэме. Он, конечно, не был моим пациентом, но я не мог отказать себе в наблюдении за ним. Не хотите получить в качестве подарка? Внезапно мужчина оборачивается к своему столу и нарочито разводит руками. — Ах, что же это я, — Ганнибал забирает досье Уилла Грэма и садится обратно. — Я ведь приготовил его заранее. Могу предоставить вам эту непозволительную роскошь в виде психологического портрета вашего экс-профайлера, а мы отправимся гулять по Центральному парку и беседовать о чем-то более интересном. Но ваша совесть явно протестует, верно? Лектер протягивает папку прямо мне под нос. Я вижу знакомое имя, пометку с датой — 2017 год, прочерк в графе «Диагноз». Я перевожу взгляд на Ганнибала: — Перегруженным, вы сказали? Уилл расследовал еще какие-то дела? Доктор с ухмылкой кладет досье на столик рядом с креслом. — Нет, я имел ввиду немного другое, — Лектер сцепляет руки в замок и расслабленно откидывается на спинку кресла. — Это дело занимало все мысли Уилла. Оно преследовало его в ночных кошмарах. — Уилл рассказывал вам, что ему снилось? — Это врачебная тайна. — Вы никогда не лечили его. Бывший психиатр смеется. — Как же вы похожи, — говорит Ганнибал. — Вас обоих невозможно провести. Вы бы знали, сколько трудов мне стоило дозвониться до Уилла, чтобы попросить его об интервью с вами. Он взял только спустя три пропущенных и небольшой угрозы. Уилл ненавидит меня. — Почему вы так думаете? Лектер наклоняется ко мне и понижает тон: — Потому что я говорю ему правду о нем самом, которую он не хочет знать. Мужчина возвращается в расслабленное положение, заинтригованно выжидая, что произойдет дальше. Я совершенно не меняюсь в лице. — Вы знаете, почему Уилл ушел со службы в ФБР? — Ганнибал хищно улыбается. — Дело ведь далеко не в смертельном ранении. Лектер внимательно изучает мое лицо в надежде, что хоть одна морщинка дернется, но я продолжаю молчать. В кабинете становится душно. — Как, по-вашему, Уилл поймал стольких маньяков за шесть лет работы в бюро? Почему в академии он выбрал рассказывать о скучной механике преступлений, а не о том, как думает преступник? Почему Уилл избегает зрительного контакта? — здесь мужчина снова чуть наклоняется вперед. — И готовы ли вы сами услышать правду об Уилле Грэме прежде, чем еще раз войдете к нему в квартиру? — Только не говорите, что на самом деле Красный Дракон — это не Фрэнсис Доллархайд, а Уилл Грэм, — с издевкой выпаливаю я. Ганнибал загадочно ухмыляется. Его глаза, кажется, чернеют от удовольствия. — Все гораздо проще, мисс Джин, — произносит мужчина, поднося кулак к зубам. В кабинете зависает тишина пострашнее чистосердечного признания. Лектер сцепляет руки в замок и дьявольски тянет интригу. Меня наэлектризовывает от страха. — У Уилла расстройство эмпатии, — улыбается Ганнибал. — Одно из таких, похожих по симптоматике на заболевания аутистического спектра, но не являющихся таковыми. У вашего героя, мисс Джин, блестящий ум: он не только понимает мотивы убийц, но и наши с вами. Он распознает ваши эмоции лучше, чем это делаете вы сами. Но этот же ум губит его. Поэтому он страдает от кошмаров и с собаками ладит лучше, чем с людьми. Работа в академии — это его лицемерие в социализации, ведь он вещает на обезличенную аудиторию. И, скорее всего, он давно понял, что вы ему лжете, но каждый раз выбирает игнорировать это. Догадываетесь, почему? Ганнибал смотрит на меня, и я теряюсь в черноте его глаз. У меня все обрывается внутри. Все внутри наматывается на один скользкий, грязный клубок. Я снова под алтарем, в белом платье, и Уилл Грэм произносит мне свадебную клятву: «быть в горе и радости до конца наших дней». Я начинаю свою: «быть в постоянной лжи и предавать тебя каждый раз, когда ты открываешь мне душу». Я достаю нож и вспарываю его живот. Ганнибал Лектер аплодирует на первом ряду. Он — один из сотни гостей. — Что же вы скажете Уиллу, когда вернетесь домой? — снова спрашивает Лектер, возвращая меня в кабинет напротив Центрального парка. Я еще с минуту избегаю его взгляда, прежде чем встаю с кресла, выключаю диктофон и направляюсь ко второму выходу из кабинета. Я задерживаюсь возле стола, глядя на папку с досье — знакомое имя, знакомый почерк, прочерк на месте диагноза. Кажется, будто бы я узнала непозволительно много об человеке по имени Уилл Грэм, и в то же время понимаю, что никогда не узнаю его настоящего. Остановившись у дверей, все еще чувствуя пристальный взгляд Лектера, я оборачиваюсь и говорю: — Я не буду писать эту статью, Ганнибал. Пока я придумываю, кому слить статью за три дня до дедлайна, Софи Ворнер наносит голубые тени на мои веки. Серджио Кьез ищет свои огромные круглые очки в широкой черной оправе, а Жюли Кларк по телефону уговаривает Кроуфорда остаться с простудой дома. Сегодня меня снова зовут Эбигейл Хоббс, но в этот раз я молодой автор Tattle Crime. Джоуи находит старый пропуск с практики, печатает мою отретушированную фотографию размером 3×4 и клеит внутрь картонного документа-раскладушки. Софи натягивает мои волосы на плойку, и ни один из нас не задумывается, до чего же мы похожи на желтую прессу. Материал отменить можно, но интервью с Аланой Блум уже нет. Мы договорились встретиться в полдень в кофейне Partner’s, прямо в доме профессора психиатрии. Доктор Блум живет в Лонг-Айленде вместе с женой Марго и приемным сыном Мейсоном, и каждое утро ездит в академию на белом «Феррари». По вторникам в расписании профессора Блум лишь одна лекция вечером, все остальное время Алана проводила в кабинете за написанием новой статьи. В этот раз она сделала исключение для начинающей журналистки. Начинающая журналистка закрашивает синяки консилером в метро, набивает щеки одолженными румянами от MAC и собирает накрученные волосы крабиком. По пути от станции до кофейни Эбигейл позволяет себе три затяжки, надевает очки и прямо у входа поспешно снимает пальто. Внутри, за столиком посреди зала, ее уже ждет Алана Блум. На лице Эбигейл — широкая улыбка, фальшивая. Возрастные морщины удачно скрыты за широкой оправой очков. — Добрый день, мисс Блум, — девушка протягивает подрагивающую ладонь Алане. — Меня зовут Эбигейл, я из Tattle Crime. Большое спасибо, что согласились встретиться. Блум встает из-за стола, чтобы поприветствовать Хоббс. — Приятно познакомиться, — кивает доктор. — Можно просто Алана. Вы что-нибудь закажете? Я хотела взять вам латте, но подумала, что вам может не понравиться. — Спасибо! Сейчас вернусь. Эбигейл слишком взбудоражена встречей и нервно посмеивается. Она просит у бариста фильтр, оплачивает картой и садится за стол к Алане. У той уже стоит чашечка маккиато и круассан. Молодая журналистка обдувает покрасневшее лицо руками, достает из сумки розовый блокнот и поглядывает на взрослую собеседницу. — Простите, я очень волнуюсь, — вздыхает Эбигейл, и ей приносят стаканчик фильтра. — Спасибо! Доктор Блум кладет свою мягкую ладонь на ее локоть и улыбается. — Эбигейл, — кивает Алана. — Все хорошо. О чем вы хотели поговорить? — Да, простите, — девушка поправляет сбившийся локон. — Наше издание планирует сделать серию статей, посвященных людям, которые занимаются ловлей преступников. В том числе мы хотели бы написать о полицейской академии, в которой вы преподаете. Вы, насколько я знаю, один из профессоров курса криминологии? — Да, верно, — вновь кивает доктор Блум. — Но разработкой курса занимался другой профессор, Уилл Грэм. Вы могли бы побеседовать об этом с ним. — Да, я как раз планировала, — Эбигейл смущенно ведет плечом. — Но сейчас я бы хотела поговорить с вами. Руки юной журналистки продолжают подрагивать — то ли от волнения, то ли от недавнего нервного срыва. — Вы не против? — девушка включает диктофон на телефоне и показывает Алане. Та мотает головой. — Насколько я знаю, вы также консультировали ФБР по нескольким делам, поэтому у вас есть практический опыт в криминологии. — Я немного запуталась, Эбигейл, — доктор чуть наклоняется, обхватывая кружку маккиато ладонями. — О чем вы планируете свою статью? За улыбкой Блум — искренняя включенность в становление начинающей журналистки, но ее энтузиазм рискует перерасти в раздражение. Эбигейл чувствует это. — Так, сейчас соберусь, — девушка долго выдыхает и отводит взгляд. — Простите, я действительно вас запутала. Наша рубрика — о том, как ФБР и полиция ловит преступников. Мы хотим рассказать о людях в профессии, но в том числе будут полезны материалы, как, знаете, «гайды» от некоторых специалистов. Я пишу статью о том, как психиатры распознают маньяка, как строится его психологический портрет. Поэтому хотела бы поговорить с вами, как с экспертом. Алана внимательно выслушивает молодую собеседницу и заботливо берет ее руки. — Эбигейл, — мягко произносит женщина, отчего Хоббс снова краснеет. — Я без проблем могу ответить на ваши вопросы, но, как мне кажется, для это материала вам нужен более компетентный человек. Девушка поджимает скользящие от блеска губы и встревоженно смотрит на доктора. — О психологии преступников вам может хорошо рассказать профессор Уилл Грэм, — продолжает Алана. — Он несколько лет работал профайлером в ФБР и ловил серийных убийц. Хотите, я свяжу вас с ним? Эбигейл дрожащими ладонями поправляет прическу. — Да, простите, Алана, — девушка чуть ли не плачет. — Просто я боюсь Уилла Грэма, понимаете? Доктор Блум удивленно вскидывает брови: — Почему? — Ну, знаете, — журналистка бегает глазами по всей кофейне. — Меня пугает мистер Грэм из-за этого дела о Красном Драконе. Он ведь пришел работать в академию после него? А ведь Алана еще не знает, какой Уилл Грэм в постели. — Что именно вас беспокоит, Эбигейл? — доктор снова старается быть ближе к собеседнице. Ах, эта женская солидарность. Хоббс жмурится, будто прямо сейчас увидела монстра, а затем тревожно оглядывает посетителей заведения. Убедившись, что ее никто не подслушивает, девушка наклоняется к Блум и по-детски шепчет: — Просто, знаете, Уилл Грэм выглядит… мрачным. Мне кажется, все агенты ФБР такие, но он в особенности. И я слышала, что у него проблемы с агрессией, но это так, слухи. Эбигейл стыдливо отстраняется, а Алана по-матерински смеется. — Нет, Уилл очень милый, — улыбается доктор. — Вам не стоит его бояться. Блум тупит взгляд в свой маккиато и предается ностальгии. — Да, наверное, Уилл был мрачным, когда пришел работать в академию, — рассказывает женщина. — И у него действительно были некоторые проблемы с коммуникацией, но с агрессией — никогда. Даже не знаю, кто распространяет такие слухи. А что еще говорят про Уилла Грэма? На лице Аланы — усмешка, в глазах — искреннее сопереживание. Явно не за журналистку. — Знаете, я тоже не верю слухам, — нервно смеется Хоббс. — Но говорят, что Уилл Грэм бросил жену с детьми после дела о Красном Драконе. Это на материал, конечно, никак не повлияет, и на мое интервью с ним тоже, но это все равно вселяет какой-то страх. — «Жену с детьми»? — от ошеломления голос Блум чуть повышается. — Не припомню, чтобы у Уилла была жена. В любом случае, у него недавно появилась девушка — тоже журналистка, к слову. Так что он вряд ли будет ку… Алана замечает розовую рубашку на Эбигейл. Девушка отпивает фильтр из бумажного стаканчика, очки спускаются вниз по переносице, и, кажется, консилер с полугодовым недосыпом стекает по моему лицу. — Сколько вам лет, Эбигейл? — прищурившись, спрашивает женщина. Эбигейл с грохотом ставит стакан. — Двадцать два, — хрипло произносит журналистка — мои связки больше не выдерживают наигранного писка. Хоббс уверенно смотрит в глаза доктора Блум, но мои колени дрожат под столом. — Вы держитесь так, будто у вас гораздо больше опыта, — говорит Алана. — Да, я часто практикуюсь, — кивает Эбигейл. Женщина продолжает разглядывать рубашку, а в моей голове строится подробный маршрут побега из Partner’s и сценарий чистосердечного признания за нападение в общественном месте. — Тогда вам тем более не стоит бояться интервью с Уиллом Грэмом, — продолжает доктор Блум. — Я могу связать вас, и, если вам все же понадобится моя помощь, я дам вам комментарий. — Спасибо, Алана, — Эбигейл закрывает блокнот, выключает запись на диктофоне и собирает вещи. — Думаю, в редакции меня свяжут с Уиллом Грэмом. Но спасибо вам за помощь. Журналистка встает из-за стола, берет стаканчик с кофе и собирается уходить, не попрощавшись. Девушку окликает голос доктора Блум. — Эбигейл, — чуть настойчиво произносит женщина. Я оборачиваюсь на едва сгибающихся ногах. Алана Блум смотрит на меня так, будто впервые раскрыла преступника. — Красивая рубашка, — улыбается профессор. Я улыбаюсь ей в ответ. Мои губы дрожат от фальши. — Спасибо, доктор Блум. Я смываю подростковый макияж в раковине Alphabet Bar на 11-й улице, в Гринвич-Виллидж. За столиком у окна, на мягких креслах, меня ждет полный каст «Секса в большом городе»: Джейн Хартман, Мелани Тейлор, Дайен Гейтс и даже Энн Прайс. Четыре жительницы Нью-Йорка в районе тридцати собираются в излюбленном баре, чтобы отметить четвертый год дружбы и обсудить самые волнительные темы: работу, секс и мужиков. На улице резко холодает до 25°F, и под рубашку, сразу же после интервью с Аланой Блум, приходится надевать лонгслив, прямо в метро. Я снова засиживаюсь в редакции допоздна, игнорирую запись переработок и сообщения Джека и пытаюсь перевести аудиофайлы на язык текста. В баре работа продолжается: я загружаю запись из «Волчьей тропы» в RealSpeaker и перепроверяю расшифровку с доктором Блум на адекватность. На раздаче сегодня три лонг-айленда, мартини и кола со льдом, на виниле — классика: Хартман снова пишет сообщение Нику Бронсону, они снова спят, снова ссорятся. — Я бы надела ему на голову пакет! — чуть ли не кричит Джейн, размахивая руками. Проверять правильность расшифровки под мартини сложнее, чем мне казалось, и я возвращаюсь на RealSpeaker — процент загрузки файла составляет 54%. В Alphabet Bar, хоть и на семнадцатом этаже, ужасно ловит раздачу сети. — Да пошел он, Джейн. Взрослый мужик, а ведет себя как ребенок. Кстати, Герман… На экране моего ноутбука — 12 работающих вкладок Google, три документа Word, мессенджер и четыре рабочие папки. Я открываю браузер и, злясь на медленную передачу данных и сбивающиеся полоски интернета, пишу запрос: «расстройство эмпатии симптомы». — Я уже скинула ему размеры кольца, артикулы в интернет-магазине, проще уже самой заказать! Я не понимаю, чего он ждет? Расстройство эмпатии мало изучено в психиатрии. Большая часть материалов посвящена девиации, при которой человек «…не может проявлять эмпатию», «… не чувствует чужих эмоций», «…находится на грани психопатии», но примеры противоположной симптоматики практически не описаны. Медицины известны лишь редкие случаи, при которых человек мог «… прочувствовать чужие эмоции, как свои собственные», но таких пациентов относили к обладателям заболеваний аутистического спектра. — Энн, ты что, была на свидании и до сих пор молчишь?! Процент загрузки на RealSpeaker едва достигает 61%, и я продолжаю генерировать запросы в Google. На очереди — «что делать, если мой парень аутист». Я стираю последние три слова и пытаюсь узнать, как жить с аутистичным человеком. Количество вкладок подскакивает до 23, загрузка файла все еще на 61%. От советов на WikiHow до абсурдного хочется смеяться и плакать одновременно: я вижу и ту пресловутую «перегруженность», и панические атаки, и отсутствие зрительного контакта. «Флуоксетин» пьют от депрессии, булимии и тревожных расстройств. Я пытаюсь вспомнить, есть ли у моего партнера «стимуляции» — постоянно повторяющиеся действия, привычки, которые меня бесят, но ему нужно для снятия сенсорной нагрузки. — Джин, хватит работать уже. Прояви уважение. Ни одно из аутистических расстройств не подходит Уиллу Грэму, которого я знаю. Процент загрузки 63%, вкладок в Google — 28, все также три документа Word, мессенджер и четыре рабочие папки. На экране ноутбука — резюме с Конгресса центра психиатрии и неврологии США от 10 мая 2018 года: по поиску на странице «расстройство эмпатии» стоит в расстоянии двух строк от имени Ганнибала Лектера. Прежде чем я задумаюсь, не наврали ли мне насчет аутического спектра, Мелани стучит по экрану ноутбука. — Какая вам разница? Я все равно никогда не разговариваю. Я прикрываю крышку: на меня смотрят все четыре героини нашего «Секса в большом городе». Они явно недовольны моим поведением. — Я что-то не так сказала? — с недоумением, недосыпом и злостью спрашиваю я. Мелани Тейлор уже давно убрала руку, но я слышу, как ногти колотят по алюминиевой поверхности ноутбука. Это моя дрожащая рука. — Джин, побудь с нами, — произносит Дайен так, будто делает одолжение. — Мы давно не виделись с Энн. — Так я вас слушаю, в чем проблема? Меня начинает морозить: продувает промокший насквозь лонгслив. — Давай поговорим, Джин. Установить со мной связь пытается только Дайен Гейтс, остальные только ждут, как еще я могу испортить всем вечер. — Хорошо, давай. О чем? Подруга оглядывается на коллег по сцене, пропитывается их сомнением и с чересчур натянутой улыбкой произносит: — Как там мистер Усики? Процент загрузки я не знаю, черт возьми, сколько, потому что я моментально захлопываю ноутбук. Я улыбаюсь так, будто меня только что вытащили из-под капельницы седативных — слишком неправдоподобно. — Ты серьезно? — моя кожа покрывается холодной скользкой чешуей, а глаза краснеют от злости. — У меня полугодовой недосып, дерьмовая работа, все симптомы депрессивного эпизода и шрамы от попытки суицида в старшей школе, а ты спрашиваешь меня, как дела у мужика, с которым я трахаюсь? Алюминиевая поверхность ноутбука горит в моей руке, мигрень накаляется внутри черепной коробки, острота гнева обжигает язык. Позвоночник разламывает пополам, из-под лопаток вырываются, раздирая кожу, драконьи крылья. С каждым словом все сильнее жжет горло. — Не важно, когда мы собираемся и где, мы обсуждаем одно и то же — у кого в Нью-Йорке дольше всех стоит. Мы из раза в раз обсуждаем одно и то же одними и теми же словами. Вам самим это не надоело? На меня смотрят четыре героини «Секса в большом городе» и, кажется, все посетители бара. Я перестаю слышать музыку — возможно, я оглохла от бурлящей в мозгу крови. — Я так устала от этого дерьма, — мои губы шевелятся сами по себе. — Позвоните, когда найдете тему поинтереснее. Из Alphabet Bar я выхожу молча, всучив официантке двадцать баксов за мартини и недоеденный сэндвич. Я спускаюсь в лифте и понимаю, что лонгслив снова промок, и снимаю его в туалете на первом этаже. А затем, пройдя пять метров в сторону 3-й Авеню, делаю самую лицемерную вещь — звоню Уиллу Грэму. Мужчина берет трубку после первого гудка. — Привет, Уилл. — Привет, малыш. Между пальцев дрожит сигарета. В одной рубашке и пальто, если честно, прохладно. — Ты дома? — Да. Хочешь прийти? — А можно? — Конечно, можно. Где ты? — В двадцати минутах от тебя. — Тебя встретить? — Не надо. Мне надо прогуляться. Температура воздуха падает до 20°F, и от первого мороза покалывает в носу. — У тебя что-то случилось? — Нет, все хорошо. Хорошо, что он не видит моего лица. Я бы уже устала. — Мне нужно в душ, я быстро. Но я оставлю входную дверь открытой, заходи сразу, если что. Набери на домофоне код — двадцать четыре двадцать четыре цэ. — Хорошо, спасибо. — Жду тебя. — Уилл? — Что? Жжение давно прошло, и чешуя сползла. Осталось лишь липкое холодное отвращение к себе. Что я скажу ему, прежде чем пройти за порог квартиры? — Ничего. Я скоро приду. До Бликер-стрит я дохожу ровно за 20 минут. Еще за семь минут до этого Уилл присылает мне сообщение: он помылся и поставил вариться суп, так что, если я голодна, у него есть что-то помимо макарон по-флотски. Я набираю код на домофоне, поднимаюсь на четвертый этаж, но за ручку не дергаю. Я знаю, что дверь открыта, и слышу шипение воды, лай собаки. Кулак задерживается в сантиметре, чтобы постучать. Почему я всегда бегу сюда, когда мне плохо? Мысли о плаксивости и апатии начинают вызывать омерзение, и я экстренно ищу в рабочей сумке любую помаду — под руку попадается бордовая Estee Lauder. В два движения пигмент расходится по губам и векам, волосы волнами спадают на плечи, рубашка расстегнута на две верхние пуговицы и все еще пахнет хозяйским Vilhelm Parfumerie. Я стучусь в дверь и надеваю очки Серджио Кьеза. Этим вечером на пороге Уилла Грэма стоит самоуверенная, харизматичная и до жути сексуальная версия Джин Бэттерс — женщина, которой он очарован, женщина, в которую он влюблен. — Добрый вечер, профессор Грэм, — почти шепотом протягивает она, наклоняя оголенную шею под его внимательным взглядом. — Кажется, вы просили зайти после занятий. На Уилле Грэме только белая футболка и домашние клетчатые штаны, а его волосы, вьющиеся от влаги, спадают на лоб. Уилла из раза в раз потрясают выпады Джин Бэттерс, и на каждый из них он реагирует широкой улыбкой. Уиллу Грэму не нужно притворяться, чтобы Джин Бэттерс его полюбила, и это ломает всю ее актерскую игру. — Мисс Бэттерс, — профессор затаскивает гостью за порог. — Вы пропустили все лекции в этом семестре, не могли бы объяснить, почему? Джин Бэттерс смотрит на Грэма снизу-вверх. Он придерживает ее подбородок пальцем и внимательно изучает потерянный взгляд. Собака профессора обнюхивает ее ноги и чуть не запрыгивает на сумку. Его рука скользит по лицу, и мужчина проводит большим пальцем по губам своей «студентки». В ассорти ароматов из ментола и дорогого парфюма добавляется еще один, напоминающий Джин о детстве, родном доме и перестрелках за окном. — Почему от тебя пахнет порохом? — обеспокоенно спрашиваю я. Уилл подносит ладонь к носу. На подушечки пальца остался отпечаток помады. — Прости, — говорит он и идет к раковине. — У меня и моей коллеги Беверли по вторникам окно на два часа, и мы торчим в учебном тире. Она преподает огнестрельную борьбу, ну и мы тоже стреляем, когда нечем заняться. Стараюсь держать тонус. Мужчина тщательно промывает руки с мылом и насухо протирает их полотенцем, прежде чем вернуться ко мне. Он забирает мое пальто и сумку, а затем, почувствовав испуг, обхватывает талию и наклоняется к моему лицу. — Я не храню оружие дома, — тихо произносит он. — И надеюсь, что навык стрельбы мне больше не пригодится. Глаза Уилла пристально вглядываются в мои; я вижу в них штиль, и меня обдувает бриз с севера. Это море синее, глубокое, и уже в метре от суши можно затеряться в пучине вод. В этом море легко заблудиться, но невозможно утонуть — его волны бережно унесут на берег. Это море штормит, но лишь тогда, когда в его водах не качаются лодки. Никогда раньше я не была в этом море и не смотрела в него так непозволительно долго, и никогда я не чувствовала себя так спокойно. На плите звенит металл — это подпрыгивает крышка кастрюли. Уилл оставляет короткий поцелуй перед тем, как вернуться к бытовым действиям в нашем сценарии. Он уходит снимать накипь с бульона, а я оглядываю квартиру. Бессонница снова о себе знать — реакция на все заторможенная, а внезапное свечение вокруг сумки выглядит как галлюцинация. Рациональный ответ, все же, приходит: ноутбук все еще включен, а процент загрузки записей едва превысил 60%. Видимо, этот результат уже можно обнулить. Как и готовые расшифровки. — Где я могу поставить ноутбук на зарядку? Я трясущимися руками достаю технику из сумки — экран моментально потухает, так сказать, на прощание. — Возле обеденного стола есть розетка. По последним данным, количество вкладок в Google превышало — не помню точно — 25 единиц, большинство страниц были открыты по запросам, связанных с ментальными расстройствами. Три документа Word с расшифровками интервью подключены к аккаунту Microsoft, но не факт, что могли автоматически сохраниться. Запись разговора, сделанная в приюте, есть и на ноутбуке, и в мессенджере, и в телефоне, и ее можно отправить на повторную загрузку на RealSpeaker. Проделать работу повторно не сложно, но как же трясутся руки, пока глаза смотрят на приветственные заставки на экране. Если ничего не сохранилось, значит ли это, что я потратила время и свой кредит доверия к подругам впустую? Прогрузка рабочего стола — ни одной открытой вкладки. Я нажимаю на иконку браузера, припадочно восстанавливаю последний сеанс через историю поиска. Страшнее — те документы Word. Сидя на корточках, я нерешительно навожу курсор на один из них. Загрузка. Вздох облегчения — синяя панель слева предлагает восстановить мне последние версии всех трех документов. Я с умиротворением возвращаю ноутбук в режим сна, проверяю уведомления на телефоне. На экране высвечивается сообщение с неизвестного номера. Текст следующий: «Добрый день, прошу прощения, я не смогла взять трубку. Не могли бы вы мне перезвонить?» Это Кларисс Старлинг, специальный агент ФБР в Балтиморе, штат Мэриленд. И меня совершенно не интересует, как она ловила Буффало Билла. В метре от стола, под единственной горящей подсветкой в гарнитуре, кипит жирнеющий бульон, на соседней конфорке обжариваются лук и морковь. Уилл нарезает картофель полосками и сразу же бросает в бурлящую воду. Его руки уверенно управляют лезвием ножа, и я представляю, как с таким же хладнокровием и спокойствием они держат ствол. Правая ладонь мужчины оставляет нож и с легкостью приподнимает мой подбородок. Я стою рядом, спиной к гарнитуру, как декорация. Игра в la femme fatale закончилась, и возлюбленная Уилла снова превратилась в смертельно уставшую журналистку. — Где ты была? — обеспокоенно спрашивает он. Экс-профайлер разглядывает мое лицо так, будто изучает место преступления. — В баре с подругами. — Поссорились? Я смотрю прямо в его чертовски спокойные глаза, и меня передергивает от точности ответа. — Вроде того, — сухо произношу я. — Ничего серьезного. Я отстраняюсь и перевожу глаза в никуда. Уилл не возвращается к готовке и лишь твердо упирается кулаками в столешницу. Какое-то время мы молчим под пристальным взглядом профайлера. Шумит только масло на раскаленной сковородке. — Что-то произошло, Джин, — вздыхает мужчина. — Расскажи мне. Забираю свои слова назад — с Уиллом тоже тяжело разговаривать. Я знаю, что причина далеко не в нем. На кухне становится жарко, а языки пламени от плиты жгут мне спину. Ветер задувает через открытое окно, но дышать от этого не легче. Я встречаюсь со скучающим взглядом собаки. Я знаю, что нужно сказать. — У меня есть несколько вопросов, — говорю я. — Можешь ответить честно? — Конечно. Уинстон смотрит разочарованно. Я снова перепутала реплики. Я перевожу взгляд на экс-профайлера. Его глаза все такие же спокойные. — Что такое расстройство эмпатии? На лице Уилла появляется кривая ухмылка. — Что, Лектер не рассказал тебе? — с издевкой спрашивает он. — Я хочу твой ответ. Мужчина вновь вздыхает и смотрит в сторону. — Хорошо, я попытаюсь объяснить, — говорит он после короткой паузы. — Когда я работал в ФБР, я приходил на места преступлений и изучал, как они выглядят, улики и жертвы. И по ним я мог представить не только то, как происходило преступление, но и почему убийца его совершил, что он чувствовал в моменте. Эмоции — это одна из главных составляющих мотива. То есть, ощущается это так, будто бы я становлюсь другим человеком на какое-то время и смотрю на происходящее его глазами. — А с обычными людьми так получается? — Получается, но я этим не пользуюсь, — Уилл ведет бровью. — Не хотел бы, точнее. Это нельзя выключить, как свет в комнате, к сожалению. — И ты понимаешь, когда люди тебе врут? Экс-профайлер моментально переводит взгляд на меня. Я избегаю его глаз. — Иногда, — с налетом сомнения произносит Грэм. — Следующий вопрос? Я прыскаю, все также отстраненно пялясь вдаль. — Почему ты ненавидишь Ганнибала Лектера? — Я не могу ответить на этот вопрос, — Уилл уводит взгляд, и его привычное спокойствие перемешивается с отвращением. Он возвращается к готовке и со скрежетом перебрасывает нарезанный картофель с доски в бульон. — Почему? — Как минимум, он был твоим опекуном. Мужчина заражает меня саркастическим настроем, и я смотрю на него, глумливо сводя брови: — Я не воспринимаю Ганнибала Лектера как отцовскую фигуру, — усмехаюсь я. — А иногда вообще ощущаю себя его самой дорогой шлюхой, так что говори. Уилл оборачивается с таким выражением лица, будто бы собирается посоревноваться за озвученный титул. — Потому Ганнибал Лектер — психопат, — почти что шипит экс-профайлер. — И я никогда не понимаю, что он чувствует. И если он вдруг окажется серийной убийцей, я никогда не смогу этого доказать. А еще… Грэм внезапно обрывает речь, вглядываясь в меня: пытается понять, можно ли мне доверять. — Есть еще кое-что, —Уилл тупит взгляд. — Но мы оба пытаемся это забыть. Я впервые слышу настолько «лестный» отзыв о Ганнибале Лектере, однако он не вызывает у меня отторжения, да и внезапный диагноз совсем не удивляет. В какой-то степени я согласна с его мнением. Я вижу, как упоминание Лектера выводит Уилла из себя, и закрываю тему. — Последний вопрос, но не по значению, — мой голос снова приобретает оттенки усталости. — Ты был женат? Мужчина с легким изумлением вскидывает бровь. — Какое интересное интервью. — Да, жди публикацию на The Rad Print в понедельник, — прыскаю я. — Так какой ответ? Уилл долго смотрит на меня, прежде чем заговорить. — Нет, я не был женат, — твердо произносит он. — С чего ты взяла, что вообще был? — О, знаешь, ходят слухи, — я наигранно закатываю глаза. — Говорят, ты оставил жену с ребенком после дела о Красном Драконе. Последняя реплика звучит слишком легкомысленно, отчего Уилла теряется. Я вижу, как его это задело, и отвращение начинает выцарапывать обвинительный приговор в моей груди. — Нет, мы просто расстались, — голос мужчины становится заметно тише. — И мы не были женаты, просто встречались. У нее был ребенок от какого-то парня из колледжа. — И ты был его отчимом? — Не совсем. Просто мамин бойфренд. Мои вспотевшие ладони скользят по рубашке. Мне хочется прикоснуться к Уиллу, обернуть его в потуги нежности, но конечности онемевают. — Почему вы расстались? Уилл отрешенно смотрит в раковину за моим плечом. — Потому что она хотела стабильности, — тоскливо произносит он. — А я хотел побыть один какое-то время. Ничего сверхъестественного. Отвращение раздирает глотку, обвиняя во лжи и лицемерии. Глаза Уилла по-прежнему спокойные, хотя и вобрали в себя всю мирскую печаль. Я смотрю на Уинстона. — И ты завел собаку? Мужчина тоже оборачивается на него. Хвостатый сын с любопытством поднимает уши. — Не сразу, — на лице Грэма появляется легкая улыбка. — Сначала я стал волонтером в приюте. Экс-профайлер перемешивает овощи в воде и прикрывает кастрюлю крышкой. Он вытирает влажные руки полотенцем и собирает грязную посуду на пустой сковороде. Мы снова молчим. — Прости за допрос, Уилл. — Все нормально, Джин. Я знаю, почему тебя это волнует. Уилл выключает газ. Мужчина берет сковородку, разделочную доску, нож и лопатку и сбрасывает все в раковину. Грэм быстро моет посуду, снова вытирает руки и, покончив со списком дежурных действий, становится напротив меня. Уилл Грэм снова подносит правую ладонь и поднимает мое лицо. Мы смотрим друг другу в глаза, и я чувствую, как пальцы его левой руки скользят проводят по обнаженному плечу и медленно оттягивают лямку бюстгальтера. — Это все вопросы вашего интервью? — Грэм понижает тон. У меня снова приступ гипноза. Скребущее отвращение проваливается вниз, соскребает по телу остатки чувств и перевоплощается в вожделение, давящее в стенки живота. Я смотрю прямо на Уилла. Уинстон стыдливо отворачивается от приемных родителей. — Последний, — я делаю глубокий вдох. — Знаешь, что я сделаю, если ты захочешь завести вторую собаку? Уилл Грэм заинтригованно вскидывает бровь. Я провожу вспотевшими ладонями по широким плечам, скольжу вверх по крепкой груди и останавливаюсь в мгновении от его уха. Мои губы почти касаются ушной раковины. Мне не нужно расстройство эмпатии, чтобы понять, что Уилл Грэм возбужден. — Гав! — выдыхаю я и тут же отстраняюсь. Уилл успевает схватить меня за талию и не дает удариться головой об гарнитур. Меня пробивает на нервный смех: ощущение, будто я победила в школьной перепалке. На лице мужчины появляется улыбка — наконец-то я не плачу. — Не знаю насчет собаки, — говорит Уилл. — Но меня ты точно завела. Факт: Уиллу Грэму нравится, когда девушка контролирует процесс. В качестве подтверждения он громко стонет, когда я слезаю с его члена. В это же время его живот быстро поднимается и опускается, а бедра чуть подрагивают. Уилл долго и прерывисто дышит ртом, поэтому я добавляю накала и целую взасос, обхватив его напряженную шею пальцами. Я медленно отстраняюсь, вглядываюсь в его потерянный взгляд и говорю: — Хороший мальчик. Уилл смотрит на меня помутневшими от безумия глазами. — Я проработал семь лет в ФБР только ради этих слов, — с усмешкой произносит он. Грудь мужчины вздымается спокойнее, его белый шрам блестит от пота. Оказывается, на его левом плече тоже есть след ранения — от пули. Я спускаюсь с мужского тела и ложусь рядом, поглаживая его ключицы. — Может, ты и мужчина, который поймал дракона, — говорю я, подперев голову рукой. — Но тогда я — женщина, которая… убила… Экс-профайлер хмурит брови. — … насекомое. — Насекомое? — Да, таракана, — лепечу я. — Забрызгала его до смерти лаком для волос. — Так я что, получается, влюблен в преступницу? — улыбается Уилл. Я смущенно усмехаюсь. — А ты разве не видел грязные материалы о моих преступлениях на Tattle Crime? Грэм смеется, обнажая ровные зубы, но его задор сменяется растерянностью. Мужчина отводит взгляд в сторону, и я замечаю, как его глаза теряют фокус, когда он погружается в мысли. Он сглатывает, а затем спрашивает: — Ты не знаешь журналистку по имени Эбигейл Хоббс? Поздравляю, шутки кончились. Я слишком быстро реагирую и изображаю недоумение на лице. Интересно, откуда во мне столько актерского таланта и тяги к патологической лжи? — Не слышала, — я жму плечами. — А что? Уилл ведет бровью и продолжает не смотреть на меня. Он затягивает с ответом, и мои потеющие ладони вызывают слишком много подозрений. — Она сегодня брала интервью у моей коллеги Аланы, — хмыкает экс-профайлер. — И расспрашивала про меня. Не поверишь, Уилл, у меня есть аудиозапись. Грэм поворачивается в мою сторону, но все так же не смотрит. Его нижняя губа даже чуть вздрагивает. Я тянусь рукой к его лбу и убираю упавшую прядь челки, но Уилл будто бы не замечает меня. Интересно, где он сейчас — снова один, посреди собственного шторма? Плывут ли лодки в его мятежном море? — Знаешь, что забавно? — прыскает Уилл с привкусом горечи. — Я вспомнил свое первое дело в ФБР. В Балтиморе я ловил серийного убийцу-каннибала, Гаррета-Джейкоба Хоббса. Его жертвами были девочки-подростки, все с похожим типажом: темные волосы, светлые глаза. Мы подумали, что у него есть дочь того же возраста и внешности, так и оказалось. Мы нашли его по опилку металла на теле одной из жертв: пока проверяли документы в местной слесарской конторе, я заметил, что у одного сотрудника не заполнен адрес, только номер телефона. Мужчина говорит спокойно, и я с ужасом понимаю, что знаю продолжение. — Я попросил пробить его адрес по базе, — продолжает Грэм. — И мы с напарником выехали на место, как идиоты, на служебной машине, еще и подкрепление вызвали, на всякий случай. А тот слесарь быстро среагировал и зарезал свою жену. Когда мы зашли, он поднес нож к горлу своей дочери. Я в него выстрелил и попал в голову. Но он уже полоснул по горлу девчонки и задел сонную артерию. Ее звали… Ее звали Эбигейл Хоббс, и она умерла в 17 лет от артериального кровотечения в собственном доме. Она скончалась еще до приезда скорой. На похороны Эбигейл никто не пришел, и прах семьи Хоббсов развеяли на заднем дворе дома сотрудники полиции. Я читала эту историю в Washington Post, потому что ее писал мой отец. Дело Гаррета-Джейкоба Хоббса оказалось довольно скандальным и разошлось за пределы Балтимора, а моего отца, имевшего опыт в работе с преступниками, отправили в командировку. По просьбе следователей, в статье не упоминались имена агентов, ловивших убийцу, тем более новичков. И, как назло, именно имя Эбигейл выстрелило в моей голове, когда я создавала фейковый аккаунт абитуриентки, копая на бывшего профайлера ФБР. Какая же ты мерзкая, Джин Бэттерс. Я смотрю на Уилла, и у меня разрывается сердце. Я хочу сказать все прямо сейчас. Я хочу показать ему все расшифровки интервью, историю поиска в Google от 1 ноября, фотографию из его портфолио, переписки с подругами, мне больно, больно, больно. Я хочу перестать лгать, поэтому говорю: — Мне очень жаль, Уилл. Я ненавижу себя. Утром я просыпаюсь от звонка Джека Кроуфорда. Впервые за полгода я легла раньше полуночи и чувствую, что выспалась. Неудивительно — на часах 11:23 утра. Я проспала. Сегодня утром у Джека прошли симптомы простуды, и он решил приехать в редакцию. Конечно, больше всего он скучал по своей драгоценной журналистке Джин Бэттерс, которая не появлялась на рабочем месте уже третий день, и Кроуфорд, со всем шефским уважением, решил узнать, где же она. Джин не отвечала ему на сообщения с девяти утра, и тогда редактор перешел к крайним мерам — звонкам. Джин ответила с четвертого раза, и единственное, что она выпалила в трубку: — Я еду. Джин, конечно, еще никуда не ехала, лишь натягивала брюки на костлявые бедра. Я находилась в спальне одна — вероятно, Уилл выгуливал Уинстона или, что еще хуже, уехал в академию. Я панически оглядела комнату в поисках рубашки и вовремя скользнула глазами по экрану телефона. Девять минут назад Уилл оставил сообщение в мессенджере: «Привет, бандитка Розовая рубашка в стирке, надень любую другую, все в шкафу. Тебе во сколько на работу?» Времени на ответный флирт нет, как и на подбор гардероба. Я открываю небольшой шкаф у двери, хватаюсь за зеленый рукав и по пути за сумкой заказываю такси. Красный «Шевроле» застревает в двух минутах от Бликер-стрит, когда я сталкиваюсь с Уиллом и Уинстоном на улице. — Ты не простынешь? — спрашивает он, только увидев меня. На улице 35°F, а на мне даже нет шарфа. В Грэма летит встречный вопрос: — Не видел красную «Шевроле»? Ответ, очевидно, отрицательный. На улице только серый «Фольцваген». Я все еще запыхаюсь, и холодный воздух стреляет по гландам. Мужчина подносит теплую ладонь к шее и наклоняется за поцелуем. — Уилл, я опаздываю, — дергаюсь я, разыскивая красную машину. — Никто не умрет от твоего опоздания, Джин, — спокойно произносит Грэм. От его твердого взгляда становится чуть легче. «Шевроле» подъезжает, когда мы с Уиллом целуемся. Такси добирается до 10-й Авеню за восемь минут, и я врываюсь в поток очередей в «Макдональдс», снующих по лестницам клерков и гуляющих зевак. В редакции все шумят, смеются и ругаются матом, в отделе моды разговаривают на повышенных тонах, и я, со своей чертовски зудящей мигренью, пытаюсь прокрасться сквозь суматошных коллег. Я захожу в кабинет и не закрываю дверь — за мной моментально влетает Джек. — Ты время видела? — орет он вместо приветствия. — Ты серьезно, Джек? — выпаливаю я в ответ. — Я не ходила в отпуск два года. Кроуфорд, как обычно, не слышит. — Если так хочешь спать по утрам, трать на них свои переработки, — едко подмечает он. — Только я не буду оплачивать твои прогулы по двойной ставке. — Договорились, — фыркаю я. — Забери два часа из двадцати шести, которые я заработала в этом квартале. Джек нависает надо мной, как тень, и понижает тон. — А чем ты вообще занимаешься? — гневно допрашивает шеф. — Переработки есть, а статьи я так и не увидел. Или твой бойфренд не разрешает писать про него материал? Прямо сейчас у Кроуфорда есть шанс услышать шутку о своих любовницах, но он продолжает унизительный трактат. — Торчать в редакции допоздна — это не переработки, Бэттерс, — говорит редактор. — И репутация твоего отца, милая, не дает тебе поблажек в карьере. Ты все еще не лучше него. У Джека есть такая привычка: выдавать колкие фразы и сразу же бежать, как последний трус, не дожидаясь ответа. Сбежал он и сейчас, деловито хлопнув дверью. Его слова жестокие, но иногда ужасно правдивые, и от них меня тянет вниз, будто бы мне в сумку положили камней. Удивительно, но на самом деле ноша легкая. В ней нет ноутбука. Я пытаюсь представить, до чего же жалко будет выглядеть следующая сцена: я иду к Джеку в кабинет отпроситься домой, потому что забыла технику. Но я обязательно вернусь, мистер Кроуфорд! Вероятно, меня отпустят вместе с заявлением. В кармане вибрирует телефон, и я вспоминаю об утреннем поцелуе. Может быть, Уилл забросит мне компьютер по пути в академию? Кстати, а вот и он, легок на помине — пишет мне два сообщения с разницей в четыре минуты: «Ты ноутбук забыла, могу отправить доставкой» «Привет, Эбигейл» В редакции резко становится тихо. Шумит только моя мигрень, 28 вкладок Google и три восстановленных документа Word, явно открытых на рабочем столе. Я дрожащими пальцами набираю сообщение, отправляю и почти сразу получаю ответ.

«Я могу объяснить»

«Не надо». Вечером 21 ноября, в четверг, на моем столе лишь два предмета: открытый ноутбук и распечатанное заявление на увольнение. Я подписываю его синей ручкой, ставлю завтрашнюю дату, а затем иду в кабинет шеф-редактора. Ровно в шесть вечера в его дверь раздается два кротких стука, но никто не отвечает. Внутри пусто. Я заглядываю в отдел моды — Серджио, Жюли и Софи обсуждают распродажу в Zara. — А вы не видели Джека? — Нет, — Кьез мотает головой. — Он еще в четыре ушел. Заявление остается на столе Кроуфорда. Посмотрит завтра. Я возвращаюсь в свой кабинет. Перед глазами остается лишь один предмет — включенный ноутбук. На экране открыт документ Word на три страницы, 1458 слов. Текст начинается с заголовка, выровненного по левому краю, а не по центру, с жирным выделением, но без курсива: «Человек, поймавший Дракона» Количество упоминаний Фрэнсиса Доллархайда в данном тексте, в том числе его прозвища «Красный Дракон», составило 12 единиц, тогда как имя Уилла Грэма, а также названия его двух должностей и синонимичных слов, по количеству превышает в четыре раза. В материале автор фокусируется не на преступнике, а на человеке, который расследовал его дело, нашел его и чуть не лишился жизни при встрече с ним. Статья могла бы быть опубликована завтра, 22 ноября, в день первого заседания апелляционной комиссии об изменении условий приговора Фрэнсиса Доллархайда. Заседание начнется ровно в 11 часов, и в зале суда предстанут сотрудники ФБР, полиции и специалисты, причастные к делу Доллархайда, а также адвокат стороны защиты и лечащий врач-психиатр заключенного. Еще неизвестно, появится ли сам Доллархайд на заседании или вопрос его апелляции будут рассматривать без его участия. Вход журналистов не допускается, поэтому аккредитация на предстоящий цирк не требуется. Я нажимаю на кнопку сохранения и готовлюсь закрыть ноутбук. Джек уехал, и отправить статью на вычитку мне некому. У меня даже нет собственного редактора — я работаю вне отделов. Завтра у меня не будет ни того, ни другого, как и коллег, личного кабинета и поездки на Канны. Сегодня у меня нет всего лишь всего остального. Я закрываю крышку ноутбука и вижу Серджио, застывшего в дверях. В его лице впервые проскакивают оттенки тревоги. — Ты видела новости? — шокировано спрашивает он. Я молча мотаю головой. Кьез подходит к столу и показывает новостную заметку на CNN, вышедшую 12 минут назад. Я открываю ноутбук снова и панически запускаю браузер. По вбитому запросу еще с десяток ссылок на публикации от ведущих медиа США: Washington Post, Variety, USA Today и излюбленный The New York Times. Кьез молча наблюдает, оставшись за моей спиной. У меня начинают трястись руки. Я поворачиваюсь к коллеге лицом, блистаю полугодовым недосыпом и едва ли не загробным шепотом спрашиваю: — Где Джек? 20 ноября, в среду, в 3:48 после полудня, Уилл Грэм готовится к семинару по курсу «Криминальные умы», когда ему звонят на личный телефон. Этот номер не сохранен в контактах, но он знает эти десять цифр наизусть. Удивительно, но Грэм не дожидается трех пропущенных и отвечает почти сразу. На том проводе раздается голос человека, когда-то спасшего ему жизнь. — Добрый день, Уилл. Профессор не здоровается. — Очередное одолжение? — Всего лишь одно, — ровным тоном произносит доктор Лектер. — Поверьте, Уилл, оно вам понравится. 21 ноября, в четверг, в 5:30 вечера Уилл Грэм приезжает на 55, Централ Парк. На первом этаже его встречает консьерж и провожает до лифта. Уилл поднимается на восьмой этаж, проходит к квартире №410 и стучится в тяжелую дубовую дверь. Ганнибал Лектер открывает моментально, будто ждал у порога. — Добрый вечер, Уилл, — с улыбкой говорит он. — Вы замечательно выглядите сегодня. Уилл, впрочем, надевает то же, что и всегда: голубую рубашку, серый пиджак и черные брюки, а сверху — серое пальто. Шарф остался на переднем сидении «Фольцвагена». — Доктор Лектер, — здоровается Грэм ради приличия, но слова выходят сквозь зубы. — Проходите, Уилл. Экс-профайлер снимает пальто и сам вешает его в шкаф. В сопровождении хозяина квартиры он идет в большую кухню, где еще готовится ужин — тыквенная лазанья и рататуй. — Сегодня я выбрал вегетарианскую кухню, — рассказывает Лектер, доставая посуду из шкафа. — Помню, что мясные блюда на моем столе вызывали у вас подозрения. Хотел бы избежать их сегодня. — Кажется, в ближайшие полчаса я ваш единственный гость, доктор Лектер? — с раздражением подмечает Уилл, пропуская любезности Ганнибала мимо ушей. Хозяин квартиры кивает головой. — Джек Кроуфорд приедет к шести, — улыбается Лектер. — Сейчас бы я хотел кое о чем поговорить с вами, Уилл. Содержание дальнейшего диалога мне не передали. Впрочем, реплики выше тоже не особо точны — никто не ставил диктофон. Ровно в шесть в квартиру №410 стучатся два раза, и Ганнибал открывает дверь Джеку Кроуфорду, главному редактору издания The Rad Print. Для шефа знакомство с Лектером «честь»: эта реплика звучит с порога, и в ее достоверности можно не сомневаться. Шеф-редактора провожают в столовую. Его место за длинным столом находится почти во главе, по правую руку от хозяина. Прямо напротив расположился герой его сегодняшнего интервью — бывший профайлер ФБР Уилл Грэм, человек, поймавший серийного убийцу Фрэнсиса Доллархайда по прозвищу Красный Дракон. — Добрый вечер, мистер Грэм, — Джек любезно протягивает руку. — Я рад с вами встретиться. Меня зовут Джек Кроуфорд. Экс-профайлер будто бы не замечает протянутой руки и смотрит на Кроуфорда из-под стекол очков. Грэм выглядит так, будто сейчас покусает собеседника. В неловкую паузу врывается Ганнибал. — Прошу, Джек, — Лектер указывает на тарелку лазаньи и пустой бокал перед гостем. — Специально для этого вечера я приготовил ужин. Вы будете вино? — Конечно, мистер Лектер, — шеф-редактор издает короткий смешок, пытаясь разрядить обстановку. Если честно, Грэм ему не симпатизирует. Джеку кажется, что у профайлера слишком отстраненный взгляд, да и реагирует тот лишь на реплики Ганнибала. — Уилл? — хозяин квартиры указывает на бутылку вина. Грэм мотает головой: — Я за рулем, — объясняет он. По левую руку экс-профайлера стоит графин с домашним лимонадом, и гость наливает напиток себе сам. Лектер с улыбкой кивает и садится за стол. — Что же, мы можем приступить к делу, — Ганнибал оглядывает гостей по обе руки, а затем обращается к шеф-редактору: — Джек, если вы не против, я тоже хотел бы включить запись. Мне нравится слушать чужие разговоры. Кроуфорд кивает с нервной усмешкой — он не может оказать столь влиятельному человеку. Но с каждой секундой Джек все меньше верит, что третий участник ужина, сидящий напротив, когда-то задержал серийного убийцу. Лектер начинает запись на своем телефоне. Дальнейший текст является прямым цитированием диалога с художественным описанием действий, переданных со слов очевидцев. — Я хотел бы задать несколько вопросов вам, Джек, — начинает Уилл Грэм. Экс-профайлер снимает очки и кладет их на стол. Происходит какая-то магия, и с лица мужчины сползает былая растерянность. Уилл уверенно смотрит прямо на Кроуфорда, обнажая синяки под глазами — сегодня ему снова снились кошмары. Грэм выглядит так, будто в любой момент может застрелить любого из присутствующих в комнате. Джек дает согласие невнятным набором звуков. Лектеру стоит почистить динамик. — Как давно вы являетесь главным редактором The Rad Print? — сухо спрашивает Грэм. — С 2014 года. Первые ответы Кроуфорд произносит твердо. — Вас назначили на должность после смерти прошлого редактора, Анджел Харрис, верно? — Верно, мистер Грэм. — Но в качестве кандидатуры рассматривали и вашего коллегу, Майкла Бэттерса, верно? На этом моменте уверенность шефа сбивается. В гостиной повисает молчание. — Верно, мистер Грэм, — тяжело повторяет Кроуфорд. — Но Майкл Бэттерс ушел из жизни незадолго до назначения. — Вы помните, как именно он скончался? Очередная пауза. Грэм и Кроуфорд смотрят друг на друга, и взгляд профайлера настолько холодный и безразличный, что у редактора пробегают мурашки. — Майкл Бэттерс умер от аутоиммунного энцефалита, — говорит Джек, и его тут же перебивает Грэм: — Он скончался в автомобильной аварии 28 октября 2014 года, мистер Кроуфорд. Снова наступает тишина. Спустя 23 секунды слышится лязг металла от случайного касания рукой. Редактор громко прокашливается. Странный вопрос Лектера о возможности записи начинает обрастать догадками, и Джек старается как можно аккуратнее увильнуть от дальнейшего допроса. — Я не понимаю, к чему вы клоните, мистер Грэм. Уилл долго вглядывается в собеседника, а затем издевательски отводит глаза. Он берет лимонадом и делает несколько глотков. Очередная пауза. Грэм громко ставит стакан на стол и говорит: — 28 октября 2014 года, в 8:12 вечера на 10-й Авеню Майкл Бэттерс сел в свой автомобиль, серый «Мерседес», на водительское сидение, чтобы вернуться домой, — экс-профайлер снова смотрит на Кроуфорда. — Уже тогда врачи не рекомендовали ему водить машиной самостоятельно, так как у него обострялись галлюцинации и провалы в памяти. Но в день смерти он сел за руль — это зафиксировали камеры видеонаблюдения продуктового магазина «Таргет». И на видео, кажется, есть вы. — Мистер Грэм, — с нажимом произносит редактор. — Это дело давно закрыто за отсутствием состава преступления. — Верно, мистер Кроуфорд, закрыто, — в голосе Уилла слышится легкая издевка. — В этом деле отсутствуют улики, указывающие на состав преступления, в том числе и эта видеозапись. — Мистер Лектер, вы не могли бы выключить диктофон? — Прошу прощения, мистер Кроуфорд, не могу. Оба гостя оборачиваются на Ганнибала. Тот держит телефон на весу, динамиком к гостям. Ганнибал Лектер — настоящий сплетник. — Не беспокойтесь, мистер Кроуфорд, — бесстрастно продолжает Грэм, глядя на собеседника. — Это дело невозможно возбудить повторно. Я всего лишь хочу прояснить некоторые детали. — Я не буду отвечать на ваши вопросы, пока идет запись. — Тогда начинайте придумывать оправдания для своей жены, мистер Кроуфорд. Думаю, у нее появится достаточно вопросов, когда вскроется, сколько молодых девочек, иногда даже не совершеннолетних, вы трахаете в тайне от нее. На записи слышно, как один из участников диалога пытается скрыть смех. Он держит диктофон. — Прошу прощения? — недоуменно роняет Джек, и его снова перебивают: — У Беллы прощения проси, гандон, — говорит Уилл и, уверена, даже не ведет бровью. Ганнибал громко прыскает. Джек пытается встать из-за стола, на что Грэм саркастически парирует: — Рановато, Джек. Давайте договорим про Бэттерса, а потом я отвечу на ваши несчастные вопросы о Доллархайде. Видимо, компания за столом настолько выводит экс-профайлера из себя, что он начинает стрелять издевками: — Успеете написать материал к завтрашнему утру? Очевидцы за диктофоном признались: настолько безразличное лицо Уилла Грэма пугало гораздо сильнее, чем все преступления Фрэнсиса Доллархайда. На колкость экс-профайлера никто вербально не реагирует, и Уилл возвращается к основной теме разговора. — Так вот, Майкл Бэттерс, — прокашливается Грэм. — Сел за руль машины в вашем присутствии. Вы работали с Бэттерсом с открытия The Rad Print и имели близкие взаимоотношения, поэтому вы вполне могли знать как о заболевании, так и о рекомендации врачей. В тот вечер вы подпустили Бэттерса к водительскому сидению. Понимаю, вы, должно быть, пережили утрату, угрызения совести, винили себя в смерти друга. И именно поэтому не пришли на его похороны. Джек Кроуфорд продолжает молчать. Уилла устраивает такая форма диалога. — Но я предполагаю, мистер Кроуфорд, — экс-профайлер понижает тон и делает важную ремарку. — Заметьте: предполагаю, а не обвиняю. Как я предполагаю, вы не просто позволили Майклу Бэттерсу сесть за руль. Короткая пауза. Комментарий очевидца: Уилл Грэм мрачно ухмыляется. — Вы заставили его сесть, — говорит Грэм. На его слова реагируют лишь молчанием. Сцена пошла не по плану, и выжидающие взгляды устранены на Уилла, а не на человека напротив. Экс-профайлер прокашливается. Слышен скрежет металла — Грэм встает из-за стола. — Прошу простить, — холодно произносит он. — Выматывающий разговор. Мне нужно умыться. Запись длится еще секунд двадцать, а затем обрывается. В квартире раздается два громких стука во входную дверь, и Ганнибал, тоже извинившись перед гостем, удаляется в коридор. — Где Джек? — спрашиваю я трясущимся от злости голосом. Я не здороваюсь, не снимаю пальто. Лектер молча запускает меня внутрь и указывает в сторону столовой, и я стремительно иду туда. Ганнибал закрывает дверь и следует за мной. Джек сидит за столом и не здоровается со мной. Он не успевает ничего сказать: я встаю напротив в расстоянии столешницы и бросаю четыре листа бумаги с напечатанной статьей «Человек, поймавший Дракона». Кажется, от сегодняшних событий у шефа начинается мигрень. — Это то, что ты хотел? — срываюсь я. — Отлично. Только Доллархайд мертв. Кроуфорд поднимает округлившиеся глаза. — Доллархайда убили сегодня днем в его собственной камере, — продолжаю я. — Заседания не будет, дело закрыто. И этот материал не имеет абсолютно никакого значения, потому что, на самом деле, Джек, всем насрать, кто поймал Доллархайда, и никто не знает, что на волоске от смерти этот человек мечтал лишь завести собаку. Шеф-редактор держит распечатки под рукой, но не смотрит на них. — Но что меня волнует больше всего, — говорю я, и меня резко пробивает на дрожь. — Так это тот факт, что ради материала я испортила отношения с человеком, которого я по-настоящему полюбила. И сейчас он меня ненавидит, а этот текст даже не выйдет в печать. И я осталась, как всегда, ни с чем. Изнутри меня раздирает горечь, злость и обида, но я достойно сдерживаю слезы. Я ни за что не стану плакать перед шефом. — Я устала, Джек, — эти слова выходят из меня почти беззвучно. — Я увольняюсь. В столовой зависает молчание. Кроуфорд не отрывает от меня глаз весь монолог, но что-то заставляет его увести взгляд. На мое предплечье опускается крепкая рука Ганнибала — все это время он стоял за моей спиной. — Джин, — аккуратно шепчет Лектер, и я все понимаю. В этот момент столовую наполняет множество ароматов, но четко чувствуется только один — кожаный парфюм и ментоловый крем для бритья. На столе, рядом с недопитым лимонадом и нетронутой лазаньей, лежат очки в округлой оправе. На спинке стула висит серый пиджак. Окна в комнате открыты, но дышать просто нечем, а от недостатка кислорода немеют конечности. Я с трудом поворачиваю голову влево, прежде чем встретиться взглядом с Уиллом Грэмом. Электрический ток проходит всему телу, от кончиков пальцев, каждый сантиметр тела вздрагивает под пристальным взглядом этих голубых глаз. Трясет, бросает из крайности в крайность: я мысленно на единственном отпуске на море, с живыми родителями, я чувствую песок под ногтями и в волосах; следующая секунда — я в ночном Гарлеме, на 127-й улице, где никогда не работают фонари, а малосемейки делят бывшие уголовники; следующая секунда — кабинет №210, полицейская академия, только я, стол с распечатками и кричащий желтый блок стикеров; следующая секунда — меня нюхает собака на Гудзон-стрит; следующая секунда — гипнотический сеанс под куполом фресок, и меня берут за кончики пальцев; следующая секунда — постель на Бликер-стрит такая мягкая, как поцелуи, очерчивающие скользкую тропинку на моей шее; следующая секунда — в «Фольцвагене» наконец-то открывают окно. Следующая секунда — дом №55 на Централ-парк, и Уилл берет мою руку, обхватывает так крепко, что я чувствую реальность происходящего. — Прошу прощения, доктор Лектер, — дежурно произносит Уилл Грэм и не может оторвать от меня глаз. Ответная реплика Лектера пропадает где-то за спиной; следующая секунда — я и Уилл Грэм в темной гостиной с единственными источниками света в виде настольной лампы и отголосков уличных фонарей. Дверь закрывается, и я прибиваюсь к ней, как бездомная собака под прицелом. Уилл смотрит на меня, и я не понимаю, что он чувствует. Я перестаю контролировать процесс и начинаю рыдать. Мы оба знаем: теперь моя очередь говорить. — Я врала тебе, Уилл, — тяжело всхлипываю я. — Врала тебе каждую нашу встречу. Я не хотела, чтобы ты узнал меня лживую и лицемерную — в общем, какой я на самом деле являюсь. И каждый раз я говорила себе, что должна признаться тебе во всем, рассказать про эту гребанную статью, даже если не собираюсь ее писать, но я так боялась тебя ранить. И я знала, что однажды моя ложь ранит тебя гораздо сильнее, и ты возненавидишь меня и бросишь. С языка слетает истерический смех, слезы начинают жечь. — И это именно то, что я получила, — у меня начинает кружиться голова, и я медленно скатываюсь вниз по двери. Мужчина хватает меня за плечи и заводит вглубь гостиной. Он проводит ладонью по горящим щекам, и я нерешительно поднимаю голову в страхе увидеть в его глазах разочарование. Но Уилл смотрит на меня все так же спокойно, и первое, что он произносит вслух — самые нежные щемящие слова: — Я не ненавижу тебя. Он берет мою голову в свои мягкие руки. — Но я ненавижу, когда мне врут, — продолжает Уилл. — Но что я ненавижу больше, так это то, как чужие трагедии превращают в кричащие заголовки. Сегодня море Уилла Грэма определенно штормило, но он не подпустил никого даже к берегу. Воды волнуются, темнеют остатками досады, но позволяют к себе прикоснуться. — Ты собиралась рассказать мне об этом? — с напором спрашивает он. Я слишком активно качаю головой. — Не было никакой статьи с Red Print, — кажется, я задыхаюсь от количества несказанных слов. — И статьи про Netflix тоже не было. Все было только о тебе, Уилл. Мужчина неотрывно наблюдает за тем, как с каждой секундой ложь обхватывает почти каждую деталь наших разговоров. Вероятно, он прикидывает, настоящее ли у меня имя. Я продолжаю — лучше поздно, чем никогда: — Но я знала, что Джек хочет лишь твое имя в заголовке, но статью только о Красном Драконе. Я устала от этого дерьма, устала писать только то, что продается. Я хочу писать о людях, которые этого достойны. Уилл, ты спас столько жизней и получил только этот шрам. А мой отец написал столько важных текстов, а на его похороны пришло три человека. И я хочу быть, как ты или мой отец, но это всегда провал, потому что, на самом деле, я ничего не заслуживаю. Мое тело рефлекторно отстраняется и пятится назад. Мужчина снова меня хватает и возвращает к себе. Пока я заливаюсь слезами на его груди, Уилл наклоняет голову и снова пытается встретиться со мной взглядом. — Ты правда считаешь, что я достоин того, чтобы про меня писали статьи? — его голос становится тише, ровнее. В его море наступает штиль. Я поднимаю опухшие от слез глаза. — Уилл, — мой голос дрожит. — Ты почти пожертвовал собой, а пишут только про твой дерьмовый калоприемник. Он улыбается и убирает прилипшие пряди с мокрого лица. — Знаешь, я бы почитал о себе статью, — задумчиво произносит Уилл. — Например… в Variety, или, как минимум, в The New York Times. — Очень смешно, Уилл. Его взгляд становится максимально серьезным. — Я не шучу, Джин, — говорит он. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, что такие люди, как ты, не достойны печататься в The Rad Print, потому что они заслуживают гораздо большего. И если ты хочешь опубликовать обо мне статью, проси достойный чек. Уилл улыбается, и я никогда раньше не замечала столько уверенности в нем. — Ты вообще видела расценки на корм Уинстона? — мужчина вскидывает бровь. — Причем тут Уинстон? — Потому что ты хотела завести собаку. А я хотел найти мать для своей. Мы смотрим друг на друга, и в следующую секунду я все понимаю. Но Уилл все равно объясняет — на случай, если кому-то нужно официальное подтверждение. — Будь моей девушкой, Джин. 22 ноября, в пятницу утром, в офис на 10-й Авеню приезжает Энтони Харрис, учредитель редакции The Rad Print. Харрис появляется здесь раз в месяц, забирает пачку документов для бухгалтерии и показывает молодым журналиста фото своего бульдога. Мистеру Харрису уже за шестьдесят, он носит старые клетчатые рубашки и вязаные жилетки, ходит с тросточкой и собирает залысины воском. Мужчина заходит на кухню, трепещущую от сплетен отдела лайфстайла, и под радостные возгласы ставит на стол большой торт. Харриса любят в редакции, хотя он и далек от мира глянца. В два часа дня в редакцию приезжаю я. Харрис все еще в кабинете шеф-редактора, в четвертый раз перечитывает мое заявление на увольнение. Учредитель любезно просит меня зайти и закрыть за собой дверь. Мужчина указывает на свободный стул, и я сажусь, не снимая пальто. — Я не могу подписать это, мисс Бэттерс, — Харрис показывает заявление. — Нужно убрать имя Джека из шапки, да и дату другую поставить. Отговаривать вас не буду, по глазам вижу, что вы уже все для себя решили. В кабинет с предварительным стуком заглядывает стажер Джоуи. Парень протягивает Харрису лист бумаги и моментально исчезает, а учредитель передает лист мне вместе с ручкой. В новой версии заявление написано на Энтони Харриса, а на месте даты стоит прочерк. — Напишите… допустим, восьмое ноября. Попрошу в бухгалтерии выписать вам расчет до понедельника, — мужчина наблюдает за моей летящей рукой. — Жаль, конечно, мисс Бэттерс. Вы были чудесным автором. — Джек бы с этим поспорил, — я протягиваю подписанный документ. — Где он, кстати? Харрис смотрит на меня молча почти минуту, поджав губы кулаком. По его переносице скользят толстые очки, такие же, как у Кьеза, только квадратные. — А, Джек, — мужчина неожиданно дергается, опомнившись. — Подал в отставку сегодня утром. Его заявление тоже где-то здесь. Учредитель находит его среди кучи бумаг и перечитывает с видом, полным иронии. — А знаете, Джин, — горделиво замечает Харрис. — Об этом заявлении я совсем не жалею. Если бы я мог, то назначил бы главным редактором вашего отца. Мужчина кладет заявление, вскидывает бровь и переводит на меня взгляд. — Или вас, — добавляет Харрис. — Будь вы в то время немного старше. Уже бывшие коллеги помогают мне освободить кабинет, собрать вещи и провожают в новую жизнь долгими объятиями. Многих потрясло мое решение уйти, но, по мнению большинства, смена издания пойдет мне на пользу. Когда кабинет становится совершенно пуст, вся редакция The Rad Print придумывает, во что его превратить — в комнату отдыха или музей тщеславия, и я голосую за первый вариант. Спустя сорок минут генеральной уборки и прощальных слов я выхожу из офиса с видом победителя, но никто не знает, что эта победа досталась очередным нервным срывом и истерикой до четырех утра. Я выхожу из здания на 10-й Авеню с коробкой книг, грамот и рабочих бумаг; на парковке у «Макдональдса» меня ждет черный «Ланд Ровер» в сопровождении Ганнибала Лектера. Сегодня он в роли моего личного водителя. Мужчина ловко выхватывает коробку и открывает багажник. Груз внутри приводит в оцепенение нас обоих. — Это что, Джек? — озадаченно спрашиваю я, глядя на связанное по рукам и ногам тело шеф-редактора в машине Лектера. Мужчина лежал в неестественной позе без сознания. — Да, — Ганнибал тут же закрывает багажник. — Поставлю на заднее сидение. Мужчина ставит коробку на крышку и поворачивается ко мне лицом. Мы долго смотрим друг на друга, и я понимаю, что слова Уилла Грэма о диагнозе Лектера могут оказаться вполне правдивыми. Как и «ложное» обвинение Энн Прайс. — Так значит, Чесапикским потрошителем все это время был не Эйбел Гидеон, а вы, — говорю я, скрестив руки на груди. — А это ваше особое меню? На лице Ганнибала расплывается фальшивая улыбка, а глаза чернеют от накатившей крови. — Мисс Джин, — вкрадчиво произносит хозяин «Чесапика». — На вашей маленькой родине меня не зря прозвали гурманом. Увы, в вопросах деликатеса я довольно эгоистичен. Но могу с точностью сказать, что наивкуснейший плод есть самый запретный, и я нашел свой в контрабанде. Ветер задувает Лектеру в спину и сбивает пряди изящной укладки. Порыв доносит аромат его тяжелого парфюма, металлический запах крови и отголоски предсмертных воплей. — Помните, как в детстве вы спросили у отца, кто такой Ганнибал и куда подевался дядя Ганни? — с вычурной нежностью улыбается мужчина. — Некоторые наши желания заставляют нас менять жизнь, менять нашу личность. Скажите, в чью невиновность вы бы поверили больше: Ганнибала Лектера или дяди Ганни? — Я бы никогда не поверила, что дядя Ганни — убийца, — с уверенностью говорю я. — Его эмоции были настоящими, а не казались таковыми. Теперь Ганнибал Лектер кажется человеком, у которого нет лица, и нет ничего опаснее в его изящном костюме-броне. Но что пугает гораздо больше — это мое безразличие ко всему. — Оставаться в здравом уме в разгар болезни — особый дар, моя дорогая Джин, — Чесапикский потрошитель берет коробку в руки. — Вы с Уиллом Грэмом совершенно идентичны. Наконец-то вы сможете смотреть друг на друга, как в зеркало, и чувствовать отражающую любовь к себе. Садитесь в машину, пожалуйста, я отвезу вас домой. Лектер забрасывает мои вещи на заднее сидение, захлопывает дверь и смотрит на меня из-за крыши «Ланд Ровера». — И прошу вас об одолжении, — холодно ухмыляется Ганнибал. — Не рассказывайте своему избраннику. Трехкомнатная квартира на 129-й улице выглядит так, будто в ней уже давно никто не живет. Настоящих хозяев действительно нет, поэтому полы и мебель покрыты толстым слоем пыли, по подоконникам разбросаны самодельные пепельницы, в холодильнике лишь следы от потекшего соуса. Батареи работают, но внутри холодно. Здесь бывает лишь подобие жизни, приходящее на недолгий ночлег. Неудивительно, что эту квартиру никто не называет домом. Последний раз дома я была давно — в старшей школе, когда у моего отца еще не диагностировали энцефалит. Я прохожу по комнатам квартиры, будто это музей антиквариата, и пытаюсь найти отголоски заброшенной жизни. На подоконнике на кухне сижу трехлетняя я, а мой отец в шутку предлагает мне закурить. На том желтом диване в гостиной папа дает интервью в игрушечный микрофон, тоже мне, но уже семилетней. В спальне родителей стоит три книжных стеллажа с Моэмом, сестрами Бронте, Драйзером и Стефаном Цвейгом — любимые авторы мамы. В детской разрисованы плинтуса — это узоры моей школьной подруги Виолы. А на все той же кухне я когда-то стояла на обеденном столе — мама шила мне сарафан в первый класс. На холодильнике все еще висит полароид с моего первого юбилея. Мне пять лет, я в цветочном платье от мамы-кутюрье, смотрю на свечи на большом торте. Я смеюсь улыбкой без переднего зуба — выбила его на футбольном поле накануне. Мама смеется, и папа смеется, и папин друг-контрабандист, стоящий за кадром с раритетной камерой из Индонезии, тоже смеется. Мне двадцать семь, у меня все зубы целые, а я почему-то снова плачу. Зеркало в ванной тоже грязное и, удивительно, целое. Я выхожу из душа и смотрю на бледную унылую версию самой себя. Все тело испещрено зудящими высыпаниями, тазобедренные кости выпирают, как горные хребты, лицо и шея покрыта прыщами. Я провожу пальцами по набухшим от недосыпа глазам, из покрасневших белков вновь сбегаются слезы. — Только посмотри на себя, Джин, — говорю я голосом своей мамы. — Милая, что ты с собой сделала? Кто же полюбит тебя, кроме себя самой? Я открываю частную коллекцию уходовой косметики, когда-то подаренной подругами, и выбираю силиконовые патчи. Когда оттеки сходят, а зрение становится резче, меня начинает раздражать бардак в квартире. Я трачу целых два часа, собирая пыль, грязь и мусор по всем трем комнатам, и иду на свежий воздух — в продуктовый магазин. В семь вечера раздается звонок в дверь: я как раз перемешиваю в сковороде макароны с тушенкой и творожным сыром. За несколько минут до этого я немеющими пальцами пишу огромное сообщение в чат «Манхэттенские крысы». Текст следующий:

«Девочки, простите меня за слова в баре

Я вспылила, и мне ужасно стыдно. Я не хотела вас ранить. Я не думаю, что вы глупые, потому что говорите о том, что вас волнует. Просто мне всегда грустно, что я не могу поддержать диалог. А еще я просто ужасно чувствую себя весь этот месяц, и только вы, если честно, держали меня на плаву.

Еще мне кажется, что если я начну говорить о чем-то, что мне интересно, то не интересно будет вам. А я не хочу говорить просто ради галочки.

Я не хочу вас терять, может, просто попробуем это обсудить?

А еще у меня есть сплетня про мистера Усики»

Сообщение прочитывают моментально, но ответ приходит не сразу. Мелани Тейлор отправляет десять разбитых сердечек и «Прощаем!» капсом, а Дайен долго печатает текст: «Джин, все хорошо! Прости меня тоже! Я заметила, что ты чувствуешь себя плохо, но не знала, как поговорить об этом. И я не хотела тебя задеть вопросом про мистера Усики, я хотела позвать вас в гости на овощную запеканку. Но, если хочешь, приходи одна, потому что я жду только тебя!» Джейн Хартман лайкает все сообщения выше, прежде чем присылает свое: «Джин, дорогая моя, я после твоих слов все-таки удалила номер этого идиота, потому что его не спасет даже пакет. И пошел он в жопу окончательно и бесповоротно! Если я поеду к нему еще раз, просто ударь меня. Кстати, я купила «Монополию», давайте сыграем?» Энн Прайс умудряется найти свободную минуту на работе, чтобы влиться в поток любви, сожалений и чистосердечных признаний своих подруг: «Джин, любимая, да и все остальные, вы просто золото Я так соскучилась по твоим умным словам и рассказам, Джин, так что если ты в следующий раз устроишь TedTalk в баре, мы только за (но только при условии, что сплетню про мистера Усики ты тоже расскажешь)». Фестиваль милосердия продолжается, но уже без моего участия. Я открываю дверь свежим сплетням — на пороге стоит Уилл Грэм. Сегодня на экс-профайлере почти все черное — брюки, пиджак и пальто ниже колена, только рубашка темно-синяя. Он вальяжно прислоняется к подъездной стене и сжимает в руке пакет из ресторана азиатского стритфуда. — С увольнением, — почти шепотом произносит он. Я стою в дверях, запрокинув голову. Мы снова не можем оторвать друг от друга глаз. — Если бы я была серийной маньячкой, Уилл, я бы отымела тебя прямо здесь. Уилл устало усмехается. — А потом? Он заводит прядь за мое ухо, пока я придумываю ответ. — Не знаю, повторила бы. — Только не сегодня. Я не один, — мужчина оборачивается в сторону лестницы и чуть повышает голос: — Уинстон, ко мне! По ступенькам, прямо из гущи тьмы выбегает наш ушастый сын. Уинстон несется прямо в направлении дверей и врезается в ноги. На спине он с гордостью несет небольшой букет желтых тюльпанов, перевязанных лентой вокруг шлейки. Я сажусь на корточки, и Уинстон лижет мне щеку. Кажется, наша дружба восстановлена. — Привет, мой мальчик, — меня разрывает от нежности, пока я снимаю букет. — Кто тебе сказал, что это мои любимые цветы? — Кажется, ее зовут Дайен, — улыбается Уилл. — Если бы не она, я бы взял ужасные красные розы. Я недоуменно поднимаю глаза на экс-профайлера и в следующую секунду вспоминаю: моя подруга работает в маленьком цветочном ларьке в Гринвич-Виллидж. Желтые тюльпаны похожи на солнечные лучи, раннюю весну, тоску по дому и встречу после многолетней разлуки. Уинстон громко гавкает, пока его приемные родители долго целуются в дверях. Уилл ставит цветы в вазу и разворачивает коробки с лапшой, а я перерываю гардероб в поисках более официального образа. Когда я возвращаюсь, экс-профайлер разглядывает полароид на холодильнике, чуть наклонив голову. Он слышит, как я останавливаюсь за его спиной. — Какое у тебя наряд красивый, — говорит мужчина, не оборачиваясь. — Посмотри на этот. Грэм застывает, разглядывая шелковое платье глубокого синего цвета. Ровные линии декольте, открытой спины и свободных рукавов три четверти идеально очерчивают мое тело, а юбка-миди изящно струится по острым коленям. Я смотрю в очарованное лицо мужчины — кажется, я все-таки выиграла. — Я купила его с первой зарплаты в редакции, — рассказываю я, пытаясь разорвать гипноз. — Но так и не носила его. Не было повода. — Ты великолепно выглядишь, Джин. — Ты себя еще не видел. Мы с Уиллом вместе сервируем стол, садимся и снова совершенно забываем о еде. Мы разговариваем о каких-то пустяковых вещах: об увольнении, новостях, об азиатской кухне, о моем соседе Бобе — нарядить собаку в букет было его идеей. Уинстон присоединяется к нам и переводит любопытствующий взгляд с одного родителя на другого. В нашем проигрывателе стоит излюбленная пластинка — «ужин, на котором мы ничего не съели». Уилл Грэм рассказывает, как на позапрошлой неделе купил в супермаркете тушенку по акции, о том, как обожал макароны по-флотски в детстве, и смеется, глядя на меня. И я вспоминаю все то, о чем говорил Ганнибал Лектер в отношении Уилла. И если однажды меня спросят, почему я выбрала Уилла Грэма, я, конечно, отшучусь: потому что я ненавидела пасту болоньезе, а он всегда готовил макароны по-флотски. Но все гораздо проще — Уилл Грэм научил меня ценить себя. Я понимаю всю правильность своего выбора, когда в легкомысленном разговоре речь заходит о Драконе. Апелляционный суд отменил заседание, но причастных к делу пригласили для финального заключения. Уилл и его бывшие коллеги из ФБР дали показания против вменяемости Фрэнсиса Доллархайда, и суд постановил, что, будь обвиняемый еще жив, его апелляция не могла быть одобрена. — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я. Уилл выглядит слегка встревоженным. — Легче? — он кривит улыбку. — Я рад, что это все закончилось. Зато было приятно увидеть старых коллег из бюро. Мой бывший начальник, Брайан Фуллер из поведенческого отдела, спрашивал, не хочу ли я вернуться. Я сказал «нет». Экс-профайлер сглатывает, и я чувствую, что что-то не так. — Ты правда не хочешь? — Не хочу, Джин, — решительно произносит он. — Может, я и скучаю по оперативной работе и расследованиям, но жить нормально я тоже хочу. Тем более, тогда мне было нечего терять. А сейчас у меня есть то, что мне дорого. Уилл Грэм усмехается, бросив взгляд на собаку. Я улыбаюсь Уинстону, но в следующую секунду замечаю — Уилл смотрит на меня.