man who captured the dragon

Встреча с Уиллом Грэмом назначена на вторник, 2:35 после полудня: в это время у него заканчивается лекция для первокурсников и есть целых два окна для разговора со мной. Полицейская академия расположена в Колледж Поинте, и чтобы приехать вовремя, мне пришлось сбежать из редакции в 12:40. Я еду с двумя пересадками на метро и с одной — на автобусе, и за часовую поездку успеваю подслушать ссору двух пьянчуг, заказать новый крем для лица и договориться с Дайен о походе в кино. На входе в академию я случайно сталкиваюсь с Беверли Кац, отчего она роняет ключи от машины, а я до ужаса по-детски извиняюсь. Беверли оказывается очень милой и даже гладит меня по плечу в попытке успокоить, но я уже представляю, как она застрелит меня из «Глок-21». В 2:28 я стою у поста охраны, и усатый мужчина, похожий на слишком постаревшего Чарли Свона, проверяет мою аккредитацию. — Значит, вы из журнала про преступников? — спрашивает он, в четвертый раз сверяя фото на удостоверении журналиста, фото в паспорте и мое реальное лицо. Я вздыхаю. Постаревший Чарли Свон не первый, кто задает этот вопрос. — Нет, это Red Print. Я из глянца. Охранник хмурится ровно в 2:30. Он достает бумажный журнал для записи, с изыском записывает мое имя и протягивает для подписи. Когда в строке напротив появляется мой кривой автограф и охранник нажимает на кнопку разблокировки турникета, секундная стрелка его наручных часов стремительно приближается к 12. Я чувствую, как по лбу стекает капля пота. — Проходите в аудиторию № 210, — мужчина показывает пальцем на турникет. — Поднимитесь по вон той лестнице. Пальто можете оставить в гардеробе, он чуть дальше. Я нервно улыбаюсь и мысленно благодарю его за отсутствие вопросов в стиле «Что глянцу нужно от бывшего агента ФБР?». Предложение снять пальто пришлось отвергнуть по двум причинам: у меня мало времени, а еще я выгляжу в нем лучше, чем без. Я поднимаюсь по лестнице и трачу последние четыре минуты на поиск нужной аудитории — оказывается, инфраструктура академии еще сложнее, чем путь до нее из Манхэттена. Ровно в 2:35 в заведении раздается звонок, и двери кабинетов открываются, как по команде. Юные блюстители порядка выходят из аудиторий едва ли не колоннами, и я распознаю в них старшекурсников. Мой взгляд цепляется на совершенно безобразную толпу озорников, хулиганов и хороших девочек — явно из аудитории № 210. Я подхожу к открытым дверям кабинета и вижу его. Профессор криминалистики Уилл Грэм стоит, облокачиваясь об стол, задумчиво слушает вопрос студентки и избегает зрительного контакта с ней. Сегодня на нем голубая рубашка из жесткого хлопка, черные брюки с широким ремнем и серый пиджак с примесью шерсти. Уилл Грэм не любит удушающие галстуки и предпочитает расстегивать верхние пуговицы, а еще носит очки в округлой оправе, но только на работе. Во-первых, по шкале сексуальности я ставлю его усам 11 баллов. Во-вторых, мне кажется, что я теряю сознание от волнения. Грэм кивает, улыбается любознательной студентке и все так же избегает ее глаз, после чего девушка идет прямо в направлении к выходу. Профессор провожает ее взглядом, доходит до дверей и видит меня. Он недоуменно хмурится, но мгновение спустя вспоминает о звонке старого коллеги-приятеля-друга в субботу вечером. — Здравствуйте, — выпаливаю я (слишком эмоционально), прежде чем Грэм попытается вспомнить мое имя. — Я Джин Бэттерс, из The Rad Print. Мы договаривались встретиться. Я решительно иду в аудиторию, и мы инерционно обмениваемся рукопожатиями. Уилл улыбается мне, на секунду задерживает взгляд на моем лице, и, в-третьих, у него чертовски красивые глаза. — Добрый день, мисс Бэттерс, — говорит Грэм и снова смотрит в никуда. — Если честно, я не знаю, что меня заинтриговало больше: ваша идея или человек, который назначил эту встречу. Я знаю, что правильнее связываться с героями материалов самостоятельно. Но имя Ганнибала Лектера в таких вопросах имеет больший вес. — Рада, что вы согласились встретиться, — я нервно улыбаюсь и понимаю, что мне тоже трудно смотреть ему в глаза. Грэм встает во весь рост — он выше меня аж на шесть дюймов — и проходит за свой стол. Рядом с его креслом стоит еще одно, видимо, для ассистента, и он жестом указывает на него: — Прошу, садитесь. Вам не жарко в пальто? Я отмахиваюсь, как бы имея ввиду — я ненадолго. Мое подсознание знает, что я вру, и подбрасывает на язык легкомысленное: — Нет, а вам? Грэм с недоумением хмурится, и я разрешаю себе сесть — иначе провалюсь от стыда. — Простите. Уилл отводит взгляд и, как настоящий мужчина, выводит нас в более прогрессивную беседу. — Итак, — прокашлялся профессор и закинул ногу на колено. — Доктор Лектер вкратце описал мне идею вашего материала. Расскажете подробнее? Один из самых смешных казусов журналистики: любое интервью начинается с того, что сначала интервьюируют тебя. Будущий герой хочет понять, кто, где и когда его напечатает, чтобы не попасться на крючок желтой прессы. Зачастую это показатель того, что перед тобой адекватный герой — его волнует будущее. А еще это показатель того, насколько ты хороший специалист. Простой и абсурдный лайфак от человека в профессии: накидайте список предполагаемых вопросов. Уделите десять минут, чтобы стать гадалкой. И еще двадцать, чтобы придумать ответы. Я трачу больше и пишу целый сценарий с реакцией, мимикой и жестами героев. И, конечно, выучите свои реплики наизусть — поверьте, они вам пригодятся. — Конечно, — я улыбаюсь и нервно потираю колени — ощущение, будто я на экзамене (смешно, Грэм тоже преподаватель). — Мы планируем совместный материал с криминальным медиа Red Print. Возможно, вы слышали, что Дэвид Финчер заявил о разработке нового проекта для Netflix, в основе которого — история маньяка Буффало Билла, или же Джеймса Гамба. Насколько я знаю, вы консультировали ФБР по этому делу пять лет назад. По моему сценарию, Уилл Грэм оценивающе кивает, жмет мне руку и называет лучшей журналисткой, которую он когда-либо видел. Но пока рано: Грэм задумчиво щурится, осматривая пустую аудиторию, и говорит: — Да, но непосредственно расследованием занималась моя бывшая студентка Кларисс Старлинг. Может, вам стоило бы связаться с ней. Я в курсе этой истории — и у меня есть немного ироничный ответ: — Если бы она жила в Нью-Йорке, без проблем. Я двенадцать секунд смотрю в оторванный взгляд Грэма в надежде на то, что он забудет про Zoom и остальные прелести дистанционного интервью. Потому что профессиональной отмазки у меня нет. Мужчина лишь вскидывает бровь и спрашивает: — Что именно вас интересует в Джеймсе Гамбе? Спасибо, профессор Грэм! — Насколько я знаю, — я наклоняюсь чуть ближе. Примечание: «насколько я знаю» — хорошая реплика для тех случаев, когда реально нужны подробности, но с ней лучше не перебарщивать. А мы продолжаем: — Джеймс Гамб убил двух девушек и собирался убить еще одну, чтобы сшить из их тел «костюм». Судебно-психиатрическая экспертиза доказала, что у Гамба была гендерная дисфория, но суд признал его вменяемым. Не знаю, какой сеттинг заложит Финчер, но мне кажется, история Гамба — это толчок к обсуждению, может ли женщина быть костюмом. Последние слова я произнесла едва ли не шепотом, чтобы зацепить внимание собеседника. Это сработало: после реплики о дисфории Грэм перевел взгляд с пустых стульев на меня и улыбнулся уголком губ. Профессор выжидающе помолчал, а затем — как мне показалось, игриво, — произнес: — Не боитесь сесть за такой материал? Я усмехнулась: — Ну, Буффало Билл, очевидно, маньяк. Мы не говорим про других… людей. Важное примечание: закрывайте за собой двери. Пока мы с Уиллом Грэмом разглядываем друг в друге потенциальный срок, к нашему разговору присоединяется третий человек. После звонкого стука каблуков мы синхронно поворачиваем головы и видим профессора психоанализа Алану Блум. Блум узнать достаточно легко — она ничем не отличается от своих фотографий в соцсетях. На ее аватарке в «Фейсбук»* стоит снимок из корпоративной фотосессии, остальные сделаны на публичных мероприятиях, выступлениях и награждениях. Личных фото и селфи мало. Алана, как в соцсетях, так и в жизни, выглядит серьезно и сдержано, и самое дерзкое в ней — алая помада. — Добрый день, — не слишком эмоционально здороваюсь я, только увидев ее. — Здравствуйте, — Алана Блум даже чуть улыбается мне, а затем переключается на Грэма: — Уилл, ты не пойдешь? — Прости, не сегодня, — мужчина мотает головой. — Возьму что-нибудь перекусить. Блум понимающе кивает, не дает дополнительных реплик и уходит. Грэм вновь возвращается ко мне, чуть нервно потирает висок и все еще не называет меня лучшей журналисткой США. — Прошу прощения, — чуть растеряно произносит он. — О чем мы говорили? — Вы почти согласились дать мне интервью. Уилл усмехается: — Почти? Грэм промывает горло, снова уводит взгляд — но сохраняет приподнятыми уголки губ — и зрительно проверяет порядок на рабочем месте. Стол профессора достаточно минималистичен: старый ноутбук с включенным приложением Power Point, пульт от проектора, конспект лекции, стакан с канцелярией и блок стикеров для заметок. Предметов ровно столько, сколько можно собрать в охапку при пожарной тревоге. Сами вещи такие, о краже которых Грэм вряд ли будет переживать. — Мне бы хотелось понять, — говорит мужчина с неким сомнением. — Какая помощь от меня требуется. В моих руках — четыре страницы газетных вырезок о Буффало Билле, переведенных на язык Word, шрифт 12, Times New Roman. — Я изучала дело Гамба в СМИ, — четыре страницы вырезок переходят из моих в руки Уилла Грэма. — К сожалению, в сети мало информации об этом, и я сомневаюсь в ее достоверности. Официальных данных в свободном доступе нет, и пресс-служба ФБР вероятнее всего отвергнет мой запрос. Мне нужно, чтобы вы проверили достоверность моих материалов, а также дали комментарии по нескольким вопросам. Я могу выслать вам копию на электронную почту, если вам будет так удобнее. Уилл быстро, но с вниманием просматривает распечатки. Он спрашивает: — А вопросы?.. — На последней странице, — говорю я, и профессор моментально их находит. Я вижу, как он вскидывает бровь. — Думаю, вам нужно будет время, чтобы на них ответить. Можете отправить мне комментарии ответом на электронное письмо или оставить их прямо в документе, также на почте. Грэму нужно полминуты, чтобы уловить суть моего запроса и мысленно прикинуть реальность его исполнения. — Да, вы правы, — мужчина кивает, так и не отрываясь от текста. — Мне нужно кое-что перепроверить. Какой у вас срок сдачи? — Среда, следующая неделя. Получится дать ответ к пятнице? Уилл возвращается к первой странице и снова пробегается по тексту. — Конечно, — говорит он. — А вы успеете собрать материал? — Я уже профессионал в этом вопросе. На шутку профессор никак не реагирует, потому что не может оторваться от распечаток. К моему горлу подступает комок тревоги, и я мысленно перебираю, не могла ли я взять какой-то невероятный абсурд. От панической атаки спасает размеренный голос Грэма: — Вы не редактировали эти выдержки? Тревожность не уходит, я нервно сглатываю, но решаю не юлить: — Да, я делала рерайт некоторых фрагментов. Просто мне не очень нравится стиль The New York Times. Я вижу, как Уилл улыбается, скрываясь за распечатками. — Мне нравится ваш слог, — говорит он. Комок застревает где-то в груди, улыбка инстинктивно расплывается на лице, и я чувствую, как щеки слегка подгорают. Мне самой хочется спрятаться за бумагами, но я не могу вырывать их из чужих рук. Уилл снова прокашливается и кладет распечатки на стол. Профессор тянется к стакану с канцелярией, и я замечаю часы на его левой руке. Я вдруг понимаю, что с начала нашего разговора Грэм ни разу не проверил время, и почему-то эта мысль вызывает необъяснимый трепет внутри. Я молча наблюдаю, как Уилл Грэм старательно выводит набор букв на желтом клейком стикере. — Давайте поступим так, — произносит Уилл, и от его бархатного голоса у меня подрагивают кончики пальцев. — Отправьте мне документ на этот адрес, и я оставлю комментарии прямо в нем. Постараюсь к вечеру четверга. Мужчина вручает мне заметку, и я моментально ее выхватываю. На желтом стикере — адрес его электронной почты, личной, а не университетской. Уилл собирает распечатки и тоже их протягивает, но я мотаю головой: — Можете оставить себе. Грэм кладет бумаги обратно. Затем профессор встает с кресла и, поправляя пиджак, спрашивает: — У вас еще остались вопросы? — Думаю, они появятся вечером в четверг. Мужчина кивает, и я — растерянно — добавляю: — Спасибо за сотрудничество. Профессор Грэм, нависнув надо мной огромной тенью, деликатно улыбается: — Не за что. Клянусь, я сейчас потеряю сознание. — Но я все же настаиваю, чтобы вы связались со Старлинг, — говорит он и задвигает кресло. — Могу передать ее контакты. — Буду признательна. Уилл уходит в сторону подсобки и бросает мне в след: — Я вас провожу. Кажется, охрана забыла выдать вам гостевой бейдж. Пространство кабинета какое-то время находится в неведении профессора, и в мою голову приходит безумная идея. Я хватаю ручку, блок самоклеящихся стикеров и второпях оставляю послание. Я вырываю заметку из блока и наклеиваю ее на последнюю страницу распечаток, прямо под списком вопросов, а затем лихорадочно привожу место преступления в порядок. В эту же секунду Грэм выходит из подсобки, идет к столу и забирает копии с собой. Мы выходим из аудитории, и я жду, когда профессор закроет ее на ключ. Раздается звонок, толпы студентов рассасываются по кабинетам, прячутся на лестничных клетках, и коридор вмиг становится пустым. Мы остаемся одни, и кажется, я впервые в жизни чувствую агорафобию. Мы направляемся к выходу тем же маршрутом, что я пришла — вниз по лестнице. Уилл бросает ключи в карман пиджака, поправляет очки и крепко держит распечатки в руке. Я борюсь с желанием вырвать их и сбежать. — Далеко вам до редакции? Грэм поворачивает голову в мою сторону, но в глаза не смотрит. Желания бежать все больше. — Да, на Манхэттен. — Вас подвезти? «Только если к вам домой!» — Не стоит, — я нервно усмехаюсь и не отрываю взгляд от бумаг. — У нас корпоративное такси. У нас нет корпоративного такси. — Я и так оторвала вас от обеда, — виновато говорю я, на что Грэм отмахивается: — Не переживайте. Я не сильно голоден. Я улыбаюсь и решаю совершить еще один безумный поступок — пошутить: — В этот момент у вас должен заурчать живот. Уилл Грэм смеется и робко склоняет голову, пытаясь спрятать свою искренность. Вокруг его глаз собираются возрастные морщинки, от которых я очарованно не могу оторвать глаз. Проходит секунда-другая, мы с Грэмом пересекаемся взглядами, и меня всю буквально наэлектризовывает. — Вы сценаристом подрабатываете? — спрашивает он. — Хуже, — отвечаю я. — Кинокритиком. Еще секунда — мы снова не смотрим друг на друга. Мы доходим до поста охраны, Уилл сканирует свой бейдж и пропускает меня через турникет. Сканирует еще раз и выходит сам. Я останавливаюсь прямо перед ним, поднимаю голову и снова встречаюсь с его глазами. Грэм не сводит их с меня через секунду, две, три, и этот зрительный контакт — как счастливый лотерейный билет. Вкус победы настолько ошеломляет, что прощальные реплики чуть не вылетают из моей головы. — Спасибо еще раз за сотрудничество, — я выдавливаю из себя всю напускную уверенность. — Я отправлю документ в течение часа. И сразу после меня ждет провал — Уилл Грэм переводит взгляд на мой затылок. Я сдерживаю разочарованный вздох и говорю: — До свида… — Стойте. В этот момент происходит нечто безумное: Уилл поднимает руку и поправляет выбившуюся прядь волос. На моей голове. Я чувствовала каждую секунду касания его пальцев об мои волосы, о кожу моей головы, я почувствовала, как его большой палец задел мое ухо, а затем — мою щеку, я клянусь, я не придумала. Я смотрю в глаза Уиллу Грэму и не понимаю, осознает ли он силу своей привлекательности или нет. Задело ли его током, полностью накалившим меня, или нет? Уилл Грэм, впрочем, дает мне запасной билет в лотерею — смотрит в ответ и улыбается: — До свидания, мисс Бэттерс. Меня пробивало током до самого вечера. В редакцию я даже не вернулась, на взбудораженные сообщения и звонки Джека я тоже не отвечала. Я выключила уведомления на все чаты в мессенджере после того, как Дайен похвасталась курицей в панировке, Мелани поссорилась с будущим мужем, а Джейн Хартман в очередной раз навестила Ника Бронсона. Ганнибал Лектер имел привычку не общаться со мной по пустякам, но в тот вечер решил узнать, как прошла встреча. Я стыдливо игнорировала его пару часов. На это нашлась вполне здравая причина — волнение охватило меня настолько сильно, что я не могла печатать. В попытке отвлечься я включила старые выпуски Actors on Actors. Пока Джоди Фостер и Роберт Дауни-младший ностальгировали по молодости в «Домой на праздники», я типично по-ромкомовски заедала стресс банкой мороженного. Во-первых, есть холодное, когда тебя и так трясет — идея так себе. Во-вторых, мороженное, особенно в банках, вряд ли спасет тебя от стресса, если оно приобретено на последние четыре доллара до зарплаты. В-третьих, обращаюсь к стилисту Джоди Фостер: поправьте ей укладку. Третий вывод ассоциативным монтажом перенес меня в пять-часов-назад, и я захлопнула ноутбук. Телефон завибрировал, электрический ток вновь загудел по венам, я взяла телефон — «Инстаграм»*: «Пользователь Джиллиан Андерсон поделилась новыми фотографиями». «Инстаграм»* больше не присылает мне уведомления. Я выбрала быть счастливой. Следующий этап борьбы с паникой — молча наворачивать круги по квартире. Помогает, если первый круг заканчивается перекуром. Я скуриваю сразу две сигареты в надежде, что телефон в спальне сломается. На сервис Gmail устроят массовую кибератаку. Уилл Грэм выбросит копии сразу после нашей встречи и никогда не найдет проклятый желтый стикер. Третью сигарету я посвящаю небольшому фичеру. Представляю вам выдержки из моего исследования на тему «Самый страшный и реальный исход событий в случае, если Уилл Грэм найдет мою записку»: «Самый-самый страшный исход — это, конечно же, если он подумает, что Джин Бэттерс дура. И что все интервью было подстроено с корыстной целью затащить спикера в постель. Уилл Грэм не дурак, и понимает, что его усы должны быть на обложке следующего номера The People с заголовком «Самый сексуальный мужчина в мире». The People футболят Уилла Грэма уже седьмой год подряд, потому что знают: у него нет достойных конкурентов». В следующем абзаце (на середине сигареты), Джин Бэттерс переводит свою истерично-вожделенную форму обсессии в аналитику своих действий. Она пишет: «Какой безрассудностью надо обладать, чтобы написать эксперту интервью, человеку, поймавшего одного из опаснейших серийных убийц США… это?». Под конец автор фичера уходит в тернии собственного разума, исследует свои травмы, но возвращается в текст с довольно животрепещущим выводом. «Если он проигнорирует это, значит, пошел он нахер», — на этой ноте Бэттерс завершает исследование и уходит с балкона. Ее стало трясти не только от паники, но и от холода. Когда Джин — я — возвращается в спальню, на экране ее телефона ровно 0 новых уведомлений. Я изнеможенно падаю на кровать, смотрю в потолок и заставляю себя проверить почту. Я тянусь к ноутбуку — вспоминаю про Джоди Фостер — я тянусь к телефону, открываю приложение Gmail и обнаруживаю, что письмо… отправлено пять часов назад. Я трясущимися пальцами беру желтую записку, сверяю каждую букву в адресах и в тринадцатый раз убеждаюсь, что в will.graham1988@gmail.com нет ни единой ошибки. Я иду на героический поступок и проверяю историю изменений присланного google-документа. Результат меня разочаровывает, и я настраиваю себя на другой подвиг. Я захожу в мессенджер. Последнее сообщение — в чате «Манхэтенские крысы» от Мелани. Голосовое. Я больше не захожу в мессенджер. Перенасыщение героизмом доводит до того, что у меня урчит живот. Я еле отдираю себя с кровати, захватываю ведро с мороженным и иду на кухню. Гастрономический шик от Ганнибала Лектера закончился еще в субботу, поэтому приходилось побираться столовским лоском. В холодильнике стояла банка тушенки и почти пустая бутылка масла, но не хватало хлеба и яиц. Я была слишком вымотана, чтобы идти на очередной подвиг, и решилась на сделку с дьяволом — заказать доставку. Через одиннадцать минут я лежала на столе и думала о голодной смерти. Я представляла, как курьер найдет мое бездыханное тело на полу, и в одной руке я буду держать банку тушенки. Вместо крови под моими плечами растекутся крылья масленой лужи. Курьер позвонит в скорую, истошно завопит и начнет просить у моего трупа прощение. Курьер сойдет с ума, ведь всю жизнь ему будет сниться один и тот же кошмар — он опоздал с доставкой на три минуты. Страх голодной смерти покидает меня со звонком в дверь. На пороге стоит до смерти уставший парнишка с зеленым рюкзаком и протягивает мне пакет. Я проверяю содержимое — яйца и хлеб на месте — и отпускаю мученика домой. В этот момент приходит уведомление — вероятно, текст следующий: «Заказ доставлен! Оцените качество сервиса». Через три минуты я вспоминаю о голодной смерти, пока отдираю подгоревшую тушенку от сковороды. Благо, к двадцати семи я научилась жарить хотя бы яичницу, если игнорировать существование соли. Ганнибал Лектер, надеюсь, не в курсе моих кулинарных способностей, ведь я даже не представляю, какой могла бы быть его реакция. Я сажусь за стол со сгоревшей яичницей, открываю банку колы и интуитивно собираюсь листать «ТикТок». На экране высвечивается новое смс-сообщение с неизвестного номера. Текст следующий: «Добрый вечер, Джин. Это Уилл Грэм. Спасибо за вашу записку, она меня очень насмешила. Может, сходим в кино в четверг?». Уилл Грэм ждал меня у кинотеатра Village East вечером в 8:45. Он предложил забрать меня с работы, но я вежливо отказалась, используя отговорку «Мне недалеко, буквально пять минут ходьбы». Пять минут ходьбы до станции, еще шестнадцать — на метро с пересадкой, еще две — до места назначения. Но подробности прелюдии ему знать не обязательно. В последний раз я ходила на свидание полтора года назад по редакционному заданию. Я писала статью о перспективах знакомства в онлайн, исследуя любые способы сойтись с потенциальным ухажером в сети, от «Тиндера» до сообществ по интересам. В заключении автор текста пришел к следующему выводу: «Вероятность встретить любовь в интернете не слишком высокая и скорее исключение, чем правило». Статья так и не увидела свет — Джек отверг мою работу. Я знала, что мой шеф-редактор регулярно ходит на свидания с девушками в два раза моложе него. Поэтому статью пришлось продать за сто баксов в конкурирующее издание под псевдонимом. Коллеги из опенспейса сразу просекли, в чем дело. Редактор отдела моды Серджио Кьез, сошедший с солнечных кадров Луки Гуаданьино в грязный суматошный Нью-Йорк, с хитрым прищуром осмотрел мой образ с клетчатой мини-юбкой и коричневой помадой. — Кто сегодняшний счастливец? — кокетливо прошептал Кьез за запоздалым утренним кофе. Редактор с еще более хитрым взглядом оценил фото Уилла Грэма для портфолио. Серджио еще не знал историю моего опального флирта, но услышит ее завтра в курилке. — Красавец, — это была его высшая похвала. Думаю, Кьез бы одобрил и сегодняшний образ Уилла Грэма. На профессоре криминалистики все также рубашка из жесткого хлопка, но в смелом — для мужчины — пудрово-розовом оттенке. Ноябрь еще не такой холодный, поэтому поверх Грэм накинул лишь любимый пиджак и пальто, без шарфа и перчаток. Уилл стоит у входа в кинотеатр, прямо под вывеской с программой. Сегодня на экранах Village East — ретроперспектива Дэвида Финчера. — В девять будет «Зодиак» и «Исчезнувшая», — говорит сотрудница кинотеатра, проверяя расписание на компьютере. — На какой вы желаете пойти? — На какой вы желаете пойти? — повторяю я, глядя на Уилла. Он задумчиво вскидывает бровь: — Вы смотрели «Зодиака»? Я смотрела. Два раза. «Исчезнувшую» я пересматриваю чаще, и каждый раз хочу провернуть тот же трюк, что и Розамунд Пайк с Беном Аффлеком. Но Уиллу Грэму я говорю: — Нет. Посмотрим его? Грэм протягивает сотруднице 43 доллара наличными, а я вспоминаю, почему перестала ходить в кино. Мужчина забирает два печатных билета, и мы заходим внутрь. Нас встречают две винтовые лестницы вверх, красные ковровые ступени и мозаичные потолки с изогнутыми люстрами. Если бы не стойка с фудкортом, я бы подумала, что мы на свидании в венецианской церкви. Привкус античности усиливается, когда мы поднимаемся наверх. Уилл перепроверяет билеты и ведет меня в зал, но перед этим — небольшая заминка в гардеробе. Пока мужчина достает из карманов пальто так называемые «ценные вещи» (телефон, ключи от машины и бумажник), я отрешенно рассматриваю позолоченные узоры на плинтусах. Кажется, со стороны я выглядела как жертва гипноза — еще чуть-чуть, и гардеробщица позвонила бы экзорцисту. Из транса меня выводит нежный голос Уилла Грэма: — Джин, — щелчок: и я смотрю на его мягкую улыбку. — Вам помочь? Его глаза гипнотизируют меня еще сильнее: сегодня он без очков. Я не успеваю ответить, и он подходит ближе, чтобы снять с меня верхнюю одежду. Уилл складывает мое пальто на локоть, но прежде, чем отдать его на растерзание гардеробщицы, спрашивает меня: — Ничего не забыли? Я перепроверяю карманы и нащупываю две самые ценные вещи — айфон и сигареты. Я неуверенно смотрю на Грэма и достаю только телефон. Мы заходим в зал без пяти минут, и половина мест уже занята. Среди зрителей — парочки, молодые и взрослые, есть даже милые пожилые супруги, а еще куча студентов и одиноких мужчин под сорок, так называемых «ценителей». У таких обычно нет отношений, и они компенсируют это качественным эскапизмом. Я тоже из их круга, но не сегодня. Сегодня я «не такая, как все».     «Зодиака» показывали в самом большом зале Village East с двухъярусным амфитеатром, и очень зря. Пространство ослепило нас, как только мы зашли: зрительские места находились под грандиозным куполом с трехсотлетней лепниной, а огромная люстра вырастала из мозаичной звезды в золотых и бирюзовых оттенках. Телеэкран находился на сцене в обрамлении металлического ажура, а по бокам расположились два балкона, напоминающие вход в египетские гробницы. Очередной гипноз охватил меня. Я не могла избавиться от ощущения, будто бы нахожусь в едва уловимом соприкосновении с некой невероятной силой, которая доказывает, что человек, хоть и обречен на быструю кончину, но память о нем навсегда остается в переплетении строк бесконечности. Я заметила, что сижу в кресле, только когда свет в зале погас, а на экране стали мерцать вступительные титры. Я перевела взгляд на сидевшего рядом Уилла. Он уже надел очки и смиренно ждал, когда я перестану разглядывать фрески так, будто увидела их впервые. — Извините, — прошептала я, глядя Грэму в глаза. Он лишь чутко улыбается: — Вы замечательно выглядите сегодня. Большинство зрителей выходит из зала с привкусом разочарования — они точно смотрели «Зодиака» впервые. Мы с Грэмом покидаем амфитеатр молча и также молча отправляемся к гардеробу. Между нами висит недосказанность, ровно такая же, как в финале детектива. Пока журналисты и следователи тщетно пытались раскрыть личность маньяка, я увлеклась своим расследованием. В ходе показа я периодически поглядывала на спутника: он внимательно следил за происходящим на экране, сложив подбородок на ладонь, и не отрывал глаз от фильма. И в какой-то момент я почувствовала ревность. Финчер завел нас в тупик: он не нашел разгадку Зодиака, а я так и не узнала больше об Уилле Грэме. Мы стоим в очереди к гардеробу, и мне уже не так интересно разглядывать пыльную мозаику на плинтусах. Я замечаю настенные часы — уже почти полночь, и метро скоро закроется. Уилл будто бы считывает мысли с моего встревоженного лица и говорит: — Я подвезу вас. Мне на другой конец Манхэттена, прямиком в Гарлем. Поездка на машине займет примерно полчаса без пробок. У Уилла Грэма еще есть шанс отказаться, но он лишь вскидывает бровь, пока изучает маршрут. Надеюсь, в этот раз он не голоден. — Давно живете в Гарлеме? — спрашивает он, заводя серую «Фольцваген». — С рождения, — говорю я. — Мой отец родился и вырос здесь, поэтому в худшие времена мы сошли за своих. Гарлем и Южный Бронкс перестали пугать жителей остального Нью-Йорка еще лет 15 назад, и криминальные гетто модифицировались в районы с бурной ночной жизнью, свободными улицами и громкими высказываниями. Последнее преступление в Гарлеме, о котором я точно читала в городских новостях, произошло в 2018 году. Но я помню, как до шестого класса ходила в школу строго в сопровождении отца. В преступном Гарлеме он когда-то заработал авторитет. Развивать семейную тему мне не хотелось, поэтому я легкомысленно перевела ее на главного серийного маньяка в США 20-го столетия: — Как вам фильм? Уилл Грэм, не отрывая взгляда от дороги, сказал: — Мне нравится этот фильм. Я смотрел его впервые пару лет назад. — Правда? Профессор улыбается в ожидании «зеленого». Как только нужный цвет отражается в его голубых радужках, он жмет на газ. — Когда мне было десять, я смотрел с отцом «Детектив Нэш Бриджерс» по телевизору, — рассказывает Уилл. — Я любил этот сериал, но, когда они показали выпуск про Зодиака, я чуть не сошел с ума. Я помню, как искал старые газеты про него, пытался разгадать шифр и читал его письма. Учителя были в ужасе от моего увлечения, но отец меня поддерживал. Собственно, так я и стал профайлером. Кажется, от семьи мы далеко не уедем. — А как вам «Зодиак»? — дежурно спрашивает Грэм. — Хороший. Мне нравится, как Финчер показывает, что опаснее самого маньяка — это одержимость им. Мужчина продолжает улыбаться, но не отрывает глаз от дороги. Я даже не рассчитываю на лотерейный билет — видимо, растратила его под куполом амфитеатра. Уилл выезжает на федеральную трассу, и мы едем вдоль Ист-Ривер. В полночь с четверга на пятницу на прибережье «греются» разве что бездомные, ожидающие развозки по приютам от блюстителей закона. За леденеющим приливом простирается такой же холодный Лонг-Айленд, который я знаю лишь по горькому послевкусию коктейля. Ист-Ривер шумит в ушах, и я вспоминаю о единственном морском отпуске своих родителей: восточный ветер, сбивающий с ног, пляжный песок на волосах, пальцах и во рту, соль на языке. И я понимаю: в «Фольце» слишком жарко. Но никто не решается открыть окно. Поездка по побережью заканчивается довольно быстро, и я даже не замечаю, как пролив сменяется красным кирпичом многоэтажек. Добро пожаловать в Гарлем — район, который можно увидеть на заглавной странице в Википедии по определению «Гетто». По запросу «Гарлем» Google выдаст фотографии преступников и музыкантов, маргиналов и пижонов. Но главное, что вы можете услышать о Гарлеме — это чисто афроамериканский район. К слову, уже 12 лет как ложь. Пожалуй, главный артефакт бывшего гетто Нью-Йорка — это «Великий день в Гарлеме», снимок, сделанный 12 августа 1958 года фотографом-фрилансером Артом Кейном. На нем изображены 57 известных джазменов, а позже Арт Кейн опубликовал его в журнале Esquire. Про это фото даже сняли одноименный фильм в 1994 году, а Том Хэнкс в «Терминале» Стивена Спилберга собирает автографы всех артистов с «Великого дня». Черно-белая копия размером 10х15 висела в моей спальне, прибитая гвоздем к стене — мой отец использовал ее в качестве оберега. Я родилась 12 августа 1997 года, в тридцать девятую годовщину Великого дня. В полночь Гарлем больше похож на то, что описывают поисковики и городские легенды. Мы заезжаем на 135-ю улицу под громкую оркестровую музыку — кажется, будто бы она доносится отовсюду. Возле продуктового стоит компания парней с дредами и афро-косами, потягивающими «Мальборо». На них легкие джинсовые куртки и полосатые майки: солнечный Гарлем греет их даже по ночам. Дальше, на школьной спортплощадке, черные мужчины играют в баскетбол. Завтра выпадет снег, а они продолжат прыгать с мячом по ночам. Уилл сворачивает на Адам Клейтон-бульвар, проезжает несколько улиц, сворачивает на 129-ю, и я дома. Благо, здесь почти нет машин, и Грэм паркует «Фольцваген» прямо напротив подъезда. Мы обмениваемся взглядами и неловко улыбаемся друг другу. — Спасибо, что подвезли, — почти шепотом произношу я. — Надеюсь, я не оторвала вас от ужина. Уилл усмехается. — Кстати, об этом, — говорит он, и у меня останавливается сердце. Мужчина отводит глаза и проводит рукой по рулю. Я пристально наблюдаю за его движениями, медленно перемещаюсь от кончиков пальцев к складкам пальто и дохожу до вновь расстегнутого воротника. На улице слишком холодно, чтобы открывать шею и уж тем более обнажать ключицы, и Уилл Грэм совершает страшное преступление, не надев шарф на свидание со мной. Я молюсь, чтобы профессор заговорил как можно быстрее — иначе я никогда не прекращу безнаказанно пялиться на его кадык в иступленном желании его поцеловать. Это точно я сказала? — Я обещал вам отправить материал к вечеру четверга, но, как видите, — Грэм прыскает, не договаривает и продолжает держать взгляд на руле. — Я отправил запрос в ФБР с уточнением, какую информацию можно распространять в СМИ, а какую нет, и они постараются ответить к утру понедельника. И, как только они ответят, я отправлю все вам. Вас это устроит? Уилл поднимает глаза на меня. Скорее всего, он понимает, что в данный момент мне все равно. Наверное, это так странно: сейчас в его машине сидит двадцатисемилетняя журналистка с вымывшимся темно-русым цветом волос и глазами, грустными, как у всех собак в приюте, где он проводит каждое воскресенье. Еще в субботу он впервые услышал ее имя, во вторник она брала у него пародийное интервью, а уже сегодня он оплатил ей билеты в кино. Интересно, что значила вся эта история для него? У него тоже редакционное задание? Я перестаю считать секунды после его слов, но понимаю, что пауза держится уже слишком долго. Меня хватает лишь на кивок — такой, будто бы все мое тело обездвижили, пробили шприцом с анестезией. Мои конечности вновь наэлектризовало так, что Грэму стоит открыть окно, и мы подорвемся и взлетим. Но в салоне все еще смертельно душно. Окно никто не открывает, и воздуха становится все меньше. По моей спине начинает стекать пот. Кажется, мы попросту задохнемся. Уилл Грэм — со своим непростительно гипнотизирующим взглядом — вскидывает бровь и спрашивает: — Вы в порядке? Нет! Нет, Уилл Грэм, я не буду «в порядке», пока вы не перестанете на меня смотреть, не перестанете со мной говорить, не перестанете носить рубашки, не застегивая первые две пуговицы — но, ради Бога, не переставайте. Мое волнение, тревога, флирт, подсознание, овуляция и легкое женское помешательство — все сразу — выпаливают из меня следующее: — А вы поправите сегодня мои волосы? В замедленной съемке я наблюдаю, как Уилл Грэм не понял мою шутку. Сначала он хмурится сильнее, пристально смотрит секунды три, но без презрения, слегка встревоженно. Затем на его неприлично красивом лице проступают очертания улыбки, но все с таким же недоумением. Мимо нас проезжает машина с горящими фарами, и Грэм замечает, сколько же страха позора в моих глазах. Он снова поступает как настоящий мужчина и говорит: — Но у вас сегодня идеальная укладка. Он забыл. Я молча киваю, забираю сумку с заднего сидения и дергаю за ручку двери с абсолютно сухим: — Спасибо за вечер, мистер Грэм. «Фольц» не уезжает до тех пор, пока я не зайду внутрь дома, но и ее водитель не произносит ничего вслед. На сегодня он оправдан: флирт у меня, если честно, отталкивающий. Я поднимаюсь к дверям подъезда. На крыльце меня поджидает Боб, мой сосед и когда-то друг детства. Он коренной гарлемец, выросший по правилам гетто, но познавший культуру модификации, закона и порядка. Боб по-пацански здоровается рукопожатием и, перебрасывая четки, спрашивает: — Это плохой мужик или гурман? — Ни тот, ни другой, — говорю я, открывая дверь. — Просто случайный парень. С тех пор я ежегодно называю 7 ноября днем разбитых сердец. «Пятница всегда проходит быстро, особенно, если начинать с курилки», — к такому выводу мы пришли с Серджио Кьезом. Сегодня он планировал вычитать пять материалов о праздничных кампейнах, выбить аккредитацию на British Fashion Awards и по-тихому созвониться с редактором Vogue для продюсирования съемки. И все до четырех часов. В пять в графике Кьеза уже стояло свидание в ресторане французской кухни «Чилтон», которое редактор моды планировал перевести на язык собеседования. Кьез элегантно затягивается вишневым «Чапманом», подстреленный из моей пачки, и лукаво подстреливает меня взглядом из-под имиджевых очков с широкой круглой оправой. Сегодня он вновь герой Гуданьино, и я даже знаю фильм — еще не вышедший «Квир» с Дэниелом Крейгом. — Как прошло твое свидание? — говорит Серджио с улыбкой, и его кудри разлетаются на ветру. Со стороны мы выглядим довольно странно. В моем кежуал-гардеробе — несменная бессонница в обрамлении блесток, единственные постиранные джинсы и жирные от лака волосы. Гуданьино точно стер бы меня с задворок своего облизанного кино и переклеил бы мою фотографию в гангстерский фильм категории «B». На вопрос коллеги я деликатно фыркаю, отчего темные брови Кьеза удивленно взлетают. — Никак, — осипшим голосом произношу я, и Серджио, как школьная сплетница, вздыхает: — Боже, только не говори, что он импотент. Следующие три минуты — и еще по одной сигарете — мы с Кьезом тратим на пересказ моей истории знакомства с Уиллом Грэмом. По классике, начинаем с экспозиции, на обеде в «Лагуне», проводим линию завязки в момент, когда я оставляю записку, а основной бюджет тратим на поход в кинотеатр. Концовка весьма удручающая: Уилл Грэм не оценил мой флирт. Серджио внимательно выслушивает каждое слово и мысленно собирает костюмеров на экранизацию. На середине фильма в его глазах разжегся огонь энтузиазма, и, кажется, он уже запланировал себе свидание с другом-продюсером. Но финал тоже разбил его горячее итальянское сердце. Редактор моды понимающе кивает и пытается меня ободрить: — Ну, Джин, прости его. Такие, как он, не понимает наш милениальский флирт. — Такие, как он? — я с недоумением хмурюсь. Кьез кивает: — Ну… папочки. Впервые за сутки меня пробивает на смех, и именно в этот момент на лестничной клетке курилки появляется Софи. Девушка руководит направлением современного искусства в The Rad и, возможно, у нее самый ответственный отдел в редакции. — Привет, — Софи смущенно улыбается. — Джин, тебя ищет Джек. Над 10-й Авеню вновь сгущаются грозы. Имя шеф-редактора не предвещает ничего хорошего. Я, Серджио и Софи поднимаемся в лифте и максимально оттягиваем чудное мгновение встречи. Кроуфорд ждет меня в своем кабинете, с очень серьезным лицом раскладывая пасьянс на рабочем компьютере. На его столе — три неоплаченных счета, вибрирующий от сообщений юриста телефон и фотография жены в рамочке. По слезливой просьбе Серджио остается ждать меня в коридоре. Я захожу в кабинет шефа и закрываю дверь. Джек важно приспускает очки. — Говорят, ты уже ходишь с Грэмом в кино, — мрачно произносит он. В ответ Кроуфорд видит лишь мое уставшее лицо и считывает это как согласие. — На качество материала это не повлияет, надеюсь? — продолжает шеф, и я тут же выпаливаю: — Ты искал меня, чтобы посплетничать? — Посплетничать? — его голос вздрагивает от накатывающейся ярости. — Не забывай, что, в первую очередь, ты на работе, а Грэм — твое редакционное задание. После статьи можешь делать с ним, что хочешь. — Может, я сама разберусь? Джек перебивает меня и говорит: — Тебе напомнить случай твоего отца? Клянусь, это самая неудачная манипуляция в его коллекции. Каждый раз, когда я становлюсь слишком близка к профессиональному провалу, Кроуфорд рассказывает мне одну и ту же историю. И это — история знакомства моих родителей. — Случай, когда мой отец прошел на Met Gala без аккредитации, разговорился с журналисткой под прикрытием, а потом его выперли и он не смог написать материал? — на моем лице расплывается саркастичный оскал. — Спасибо, я в курсе. После этого случая родилась я. — Рад, что это вызывает у тебя приятные ассоциации, — фыркает шеф. — Но этот материал стоил твоему отцу месячной зарплаты. — Во-первых, Джек, — настала очередь моей пассивной агрессии. — Это произошло за пять лет до создания The Rad Print. Во-вторых, мой отец писал это для самого стремного издания в Америке, которое обанкротилось через год после этой истории. У них не было даже регистрации СМИ для нормальной аккредитации. В-третьих, как это, по-твоему, связано с Уиллом Грэмом? Шеф-редактор прожигает меня взглядом из-за потертых очков. Его губы сердито сжимаются, и я слышу, как в его голове грохочут молнии. — Я понимаю, — жутким шепотом произносит Джек. — Что тебе хочется побыстрее устроить свою личную жизнь, но, будь добра, не ценой собственной работы. Мне не хочется рисковать репутацией издания ради твоей минутной слабости. Меня наэлектризовывает от накатывающейся злости. Конечности немеют, а мысли застывают в предвкушении бури. — Не рекомендую рисковать, — добавляет шеф. — Твой отец выкрутился, а ты справишься? В ответ Кроуфорд видит лишь мое ошарашенное лицо и считывает это как ему самому удобно. — Жду материал к следующей пятнице. Я выхожу из кабинета молча. Кьез, явно недоуменный, ждет объяснений. Единственное, на что меня хватает — лишь риторический вопрос: — Ты когда-нибудь задумывался, что все, что делаешь — неправильно? Алекс обходит с пылесосом всю площадь двухкомнатной квартиры на Гринвич-Виллидж, перемывает гору посуды, ставит запекаться картофель с грибами и ссорится с котом Львом. Сегодня Алекс в роли Золушки — благодаря своей самоуверенности и зависимости. Он поспорил с Дайен, что бросит курить за неделю, а через два дня она увидела его, потягивающим «Айкос». «Дайен, это не то, о чем ты думаешь» переросло в субботнюю генеральную уборку. Под шум пылесоса и ругань Алекса мы с Дайен напряженно решали, какой фильм на Netflix идеально подойдет для картофеля с грибами. Я настаивала на прошлогоднем «Убийце» Финчера, Дайен — на более свежем «Май декабрь» Тодда Хейнса. Моя подруга воспользовалась отвлекающим маневром и спросила: — Как там мистер Усики? Свист пылесборника затих, и на кухне начался оркестр грохочущей керамики и железа. Алекс начал мыть посуду. Дайен внимательно подслушивала действия своего бойфренда, глядя мне в глаза. Я рассказывала краткую и не слишком яркую выжимку из неудавшегося интервью, пока девушка переключала карточки с премьерами и искала «Й» на экранной клавиатуре. Интервью дошло до кульминации, и в квартире на Гринвич-Виллидж прозвучал удивленный возглас — от такого Алекс даже выключил кран: — Он трогал твои волосы? В гостиной появился невысокий парень в спортивных штанах и стряхивает воду с рук. За ним бежит белый пятнистый Лев. — Тише, дамы, — говорит Алекс. — Кто вас так раздраконил? Я усмехаюсь: — Человек, который поймал Красного Дракона. — Того самого? — парень обескураженно вскидывает брови. — Джин, да ты отхватила легенду. — А ведь ты еще не видел его усов! — Дайен важно виляет указательным пальцем. Алекс стал пятым человеком, увидевшим потрет Уилла Грэма для портфолио. Я уже в пятый раз задаюсь вопросом, для какого именно портфолио создавался этот снимок — в полицейскую академию или модельное агентство. Дайен под шумок включает «Май декабрь», и через пятнадцать минут перед нами появляется стеклянная форма, полная горячего картофеля и грибов. Пока Натали Портман и Джулианна Мур собирают цветочную композицию в горшочках, мы бурно дискутируем о растущих ставках на ипотеку. Я понимаю лишь 10% реплик Алекса и Дайен и надеюсь никогда в них не разобраться. В отличие от моих друзей, я уже двадцать семь лет живу в одной и той же квартире, купленной еще приемными родителями моего отца в 1962 году. За пять лет отношений Дайен и Алекс объездили почти весь Нью-Йорк в поисках идеальной съемной квартиры. В прошлом году они целых семь месяцев прожили в Гарлеме, и мы часто ходили друг другу в гости, пока в их ванной не обвалился потолок. Пару недель моим друзьям пришлось перекантоваться в квартирке-подвальчике, но зато в Лонг-Айленде. Остановка в Гринвич-Виллидж оказалась самой длительной: парочка снимала квартиру уже год и два месяца. — Смотри, какой у них дом красивый, — мечтательно произносит Дайен, показывая на коттедж Джулианны Мур. — И у нас такой будет, — кивает Алекс. — На пенсии? Квартирный вопрос резко сходит на нет, когда моя подруга замечает Чарльза Мелтона. Тот целуется с шестидесятилетней Джулианной Мур, и Дайен с легким шоком возглашает: — Это чел из «Ривердейла»? — Да, он самый, — говорю я, пережевывая картошку. — На моего двоюродного брата похож, — девушка щурится, всматриваясь в лицо Мелтона. Несколько минут мы молча наблюдаем за семейной идиллией Мур и Мелтона. Сцена достаточно короткая, и в кадре появляется Натали Портман, разглядывающая снимки Мелтона-ребенка и забеременевшей от него Джулианны. Пока Портман потягивает кислород из маски для астматиков, я тоже пытаюсь не задохнуться в напряженном воздухе на Гринвич-Виллидж. Благо, его быстро развевает Дайен: — Это же ужасно. К разговору подключается Алекс: — Что именно? — Ну, то, что они замутили, когда ему было тринадцать. — Да, это преступление, и она отсидела за него. — И ты думаешь, у них все нормально? — Ну, они делают вид. Дайен и Алекса сидят по обе стороны от меня. На моих коленках лежит тарелка недоеденных грибов. Напряжение никуда не уходит, и эта мизансцена навевает мне ностальгию по детству. Сейчас за окном раздастся выстрел из пневмата, и Дайен начнет допрашивать Алекса, когда мы уже переедем из Гарлема. — Я вообще не верю в отношения с такой разницей в возрасте, — задумчиво подытоживает девушка. — Это ненормально. — А какой для тебя максимум? — спрашивает ее парень с разницей в три года. Дайен жмет плечами: — Не знаю. Десять? Между мной и Уиллом Грэмом — девять лет разницы. — Ну, представь, — продолжает девушка. — Ты еще молодой, а уже знаешь правила первой помощи при инсульте. Тебе нормально? — Согласен, так себе. Я пытаюсь представить, какую первую помощь придется учить мне, учитывая «Флуоксетин» и предполагаемые проблемы с агрессией. Возможно, у него посттравматический синдром с паническими атаками и припадками. Уже пора гуглить признаки эпилепсии? Я вспоминаю о произошедшем в машине. Он никогда мне не позвонит. До легендарной сцены, в которой Мур красит Портман по своему подобию, мы доходим с максимально скучающим видом. Самое интересное, что происходит за эти двадцать минут — это Лев, постигший недра моей сумки. Мы снимаем очередное видео в коллекцию с этим моментом, как будто Лев не залезает в сумку каждый раз, когда я прихожу в гости. Сцена с котом напоминает мне о том, что стоит возвращаться домой. Я благодарю Алекса за великолепную картошку и предлагаю ему выкурить на прощание, прекрасно зная, что спор с Дайен продолжается. Парень с ухмылкой отказывается, и мы втроем думаем про себя — картошка была последней. На Гудзон-стрит людно даже поздним вечером, и идти по улице одной не так уж и страшно. В Гринвич-Виллидж стоят милые кирпичные дома, окна горят теплыми огоньками, а облетевшие деревья медленно обрастают праздничной мишурой. Иногда мне даже не верится, что это часть сумасшедшего и яркого Манхэттена, наполненного дорогим удовольствием и дешевыми знакомствами. На месте Элизабет (с ударением на е́), я бы ностальгировала по Британии именно здесь. Гудзон-стрит тоже наталкивает на меня тоску о прошлом, во время приблизительно пару дней назад — в день зарплаты. От полученных полторы тысяч остались несчастные 500 долларов и расписание трат на ближайшие две недели. Я точно знаю, что посыплюсь через три дня и буду занимать у всех своих подруг. Но сегодня я выбираю экономию — и иду через Перри-стрит в направлении к метро. По улице я иду быстро и даже не замечаю, как людей становится все меньше. В одной руке я нервно держу сигарету у рта, в другой — телефон у уха, выслушивая список сплетен от Серджио Кьеза за прошедшую неделю. Одна из главных — в аккредитации на British Fashion Awards ему отказали, и Джек лишь сочувственно повел плечами. С Кьезом мы точно сходились в одном мнении: Джек — козел. — Но есть и хорошая новость, — воодушевленно рассказывает редактор моды. — На мое письмо ответил Джулиан Клауснер. И мы договорились на интервью для Vogue! Страсти Серджио к работе можно было только позавидовать. Никто не знал, сколько часов в сутки он спит и как совмещает работу в самом дерьмовом глянце в США с кучей проектов в узнаваемых изданиях. Кьез шутит, что в его сутках тридцать часов. Я думаю, что все сорок пять. Пока в моем ухе овации Серджио самому себе, к моей ноге неожиданно цепляется собака. Я останавливаюсь, смотрю вниз и вижу беспородного пса с шрамом на носу. Я долго вглядываюсь в его большеглазую мордочку, и с моих губ срывается тихое неуверенное: — Привет, Уинстон. — Привет, Джин. Я поднимаю глаза и вижу Уилла Грэма. Сегодня на бывшем профайлере — короткая куртка, перчатки и поясная сумка с кормом. В правой руке он держит рулетку с поводком и готовится надеть его на собаку. На лице Уилла Грэма — нежная улыбка. — Здравствуйте, мистер… Грэм. — Прекратите формальничать, — говорит мужчина. — Можно просто Уилл. Грэм садится на корточки и подзывает Уинстона к себе. Пока хозяин надевает поводок на собаку, я пуляю окурок в мусорку у подъезда — то есть, примерно в трех метрах от себя. Никотиновая пуля угодила прямо в чьи-то засохшие кусты. — Вижу, вы уже познакомились, — Уилл встает и наблюдает за тем, как Уинстон ластится к моим ногам. — Что ты делаешь в Гринвич-Виллидже? — Иду домой. — Тебя подвезти? — Нет, спасибо. Набор самых ненавистных качеств снова берет над моим разумом верх, и я превращаюсь в наивную, заторможенную пятнадцатилетку, впервые увидевшую мужчину. Учитывая позорный список моих бывших, утверждение недалеко от истины. Мы с Уиллом начинаем инерционно идти вперед, и, благо, в нужную мне сторону. — Давно у тебя собака? — спрашиваю я, глядя на него, но не надеясь на встречный взгляд. Уинстон бежит впереди нас, обнюхивая каждую решетку забора. — Уже три года, — Грэм улыбается. — Я взял его в приюте. Мы ездим туда каждое воскресенье. Я знаю. — Навещаете старых друзей? Мужчину пробивает на короткий смешок: — Можно и так сказать. Уинстон натыкается на решетку с засохшим шиповником, обнюхивает колкое растение и чихает. Мы с Грэмом молча наблюдаем за ним так, будто бы это наш маленький сын. — Ты здесь живешь? — я пытаюсь поддержать диалог, как настоящая журналистка и обманщица. Суть в том, что я заведомо знаю ответ на вопрос. Уилл крепко держит натянутую ленту с нашим пушистым сыном. Тот, виляя хвостом, перебегает к участку с деревом и исследует мусорку. — Да, я живу на Бликер-стрит, — спокойно отвечает мужчина, но резко переключается на легкую родительскую ругань: хвостатый сын тащит из мусорки торчащую картонку. — Уинстон! Пес сразу отстраняется от находки и побегает к хозяину. Грэм снимает перчатки, достает из поясной сумки пару сухарей и протягивает лакомство питомцу. Хороший мальчик, думаю я про обоих. Пока Уинстон слизывает крошки с правой ладони Уилла, я замечаю у нашего ребенка шрам на носу. Какой отец, такие и дети. — От кого ему досталось? — спрашиваю я, указывая на его морду. Хозяин выпрямляется и отпускает собаку в путь, также придерживая за поводок. — От детей, — Грэм задумчиво вскидывает бровь. — Прошлая семья Уинстона переезжала из одного дома в другой и оставила его на улице. Там какие-то ребята зацепили его ножом и сломали лапу. Так он попал в приют. Я возил его к ветеринару, пару месяцев выхаживал и забрал домой. — Ужас какой. Наш приемный сын останавливается у очередного забора, и его глаза мне кажутся грустнее, чем до этого. — Зато он точно знает, что его больше никто не тронет, — произносит Уилл, и сначала я не совсем понимаю, кого он на самом деле имеет ввиду. — Я бы тоже хотела собаку. Грэм неожиданно бросает на меня любопытствующий взгляд: — Правда? — Да. Мне нравятся собаки. Раньше у моего друга была собака, и я часто с ней гуляла. — Хочешь прогуляться с Уинстоном? Мужчина протягивает мне рулетку. Я неуверенно беру ее, немного задерживаясь, чтобы прочувствовать момент соприкосновения моих голых пальцев с кожей его перчаток. — Не бойся, — Уилл улыбается. — Уинстон послушный. Поначалу Уинстон оправдывает слова своего хозяина. Мы медленно продвигаемся по Перри-стрит, исследуя каждую пылинку на дороге. Хвостатый сын застревает на крыльце, украшенном искусственной омелой, а его отец рассказывает мне о других постояльцах «Волчьей тропы». На Перри-стрит безлюдно, и я не замечаю этого, пока на пути не появляется еще один собачник. Мужчина в большом пальто тревожно прижимает к себе поводок с лабрадором, и не понятно, кто кого выгуливает. Огромный белый пес видит Уинстона и приветственно гавкает. Наш ребенок слишком рад собеседнику и тут же рвется вперед — настолько резко, что я почти падаю. — Уинстон! — прикрикивает Уилл и хватает поводок. Уинстон натягивает ленту и эмоционально гавкает лабрадору, пока большое пальто пытается скрыться за поворотом. Как только большой друг исчезает с наших глаз, явно расстроенный Уинстон возвращается к кустам. Сейчас будет подробный разбор сцены. В момент, когда Уинстон начинает гавкать, лента натягивается так сильно, что я чуть не валюсь с ног. Грэм оперативно реагирует, обхватывает меня правой рукой, а левой берется за поводок. Я цепляюсь в рулетку обеими руками, и Уилл крепко держится за них своей ладонью. Я чувствую, как его щетина чуть щекочет мне кончик уха. Так проходит почти полминуты. Затем, после исчезновения лабрадора, мужчина отстраняется от меня и говорит: — Прости, он редко так реагирует. Давай я поведу. — Но мне понравилось. Я все еще держу рулетку одной рукой, а Уилл — мою руку. Моя левая ладонь зависает где-то в воздухе, его правая — в районе моей талии. Я смотрю на него с чуть приподнятой головой, и Уилл Грэм, впервые в жизни, не отрывает от меня глаз. Он снова, снова с недоумением хмурится, и я готовлюсь к очередному провалу, побегу — кажется, у меня сейчас потекут слезы. В следующую секунду Уилл Грэм все осознает. Его левая рука скользит по моему локтю, а правая — под пальто. В следующую секунду он прижимает меня к себе, тянется ко мне, закрывая глаза, и я повторяю за ним. В следующую секунду Уилл Грэм целует мои губы. Секунд двадцать внутри меня бушует полный спектр эмоций, и я вспоминаю каждый фанфик, прочитанный в подростковом возрасте. Я чувствую, как кончик его носа соприкасается с моей щекой, как его левая ладонь скользит по моей шее, как он проводит пальцами по моим волосам. Его правая рука скользит все выше и очерчивает мои лопатки. Я жмусь сильнее к его груди, чтобы почувствовать (или выдумать, что чувствую), как бьется его сердце. Следующая секунда — и мыслей больше нет. Мне нравится и безумно хочется еще, но тревога возвращается снова. Все внутренности сгрызают острые зубы сомнения и страха. От каждого прикосновения все тяжелее дышать, и Уилл медленно отстраняется. — А это тебе понравилось? — шепчет он, не отрываясь от моих губ далеко. Я мычу что-то в ответ, и Уилл заводит прядь моей отросшей челки за ухо. Уинстону надоедают кусты, и он вертится вокруг нас, связывая лентой наши голени. Уилл продолжает целовать мое лицо — кончик губ, кончик носа, лоб. Меня раздирает паника, тело наэлектризовывает необъяснимым волнением, а в голове появляются субтитры из реплик Джека — «Мне не хочется рисковать репутацией издания ради твоей минутной слабости». Уилл прикасается губами к моему уху, а я дрожащим голосом, едва-едва сдерживая плач, говорю: — Мне пора. Грэм провожает меня до следующего поворота, и я разоряюсь на такси. В час ночи, пытаясь вылечить себя от тревоги всеми привычными способами — мороженным и ретроперспективой «Гражданина Кейна», — я сморкаюсь в одиннадцатый бумажный платок, точно зная, что Уилл Грэм мне больше никогда не перезвонит.