man who captured the dragon

Однажды одна британская журналистка вырвалась из отчего гнезда и переехала в город своей давней мечты — Нью-Йорк. Ее звали Элизабет, недавно ей исполнилось тридцать два, и она произносила свое имя со строгим ударением на е́. Элизабе́т работала в одном из изданий Condé Nast и носила гордый след легкого рукопожатия с Анной Винтур, произошедшего в Лондоне в 2021 году. Уже тогда Элизабе́т познала состояние грандиозного счастья, но в Нью-Йорке ее ждало совсем другое — Тим. Тим был представителем высшего среднего класса и владел независимой юридической конторой в центре Нью-Йорка. Они встретились с Элизабе́т на открытии картинной галереи: она влюбилась в его яркие голубые глаза, а он — в ее звучный британский акцент. Уже через две недели они играли в гольф, ужинали в ресторанах и занимались просто потрясающим сексом. Тим снимал квартиру, но давно задумывался о покупке загородного дома — маленького, но уютного, и сквозящего ностальгией Элизабе́т по ее тихой Англии. Тим пригласил Элизабе́т на встречу с риелтором, и на вопрос «У вас есть дети?» отшутился: «Пока нет», и свел очарованную британку с ума. Через неделю после инцидента Тим пропал. Он не отвечал на звонки, не писал сообщения, игнорировал даже электронную почту. Элизабе́т думала, что он умер, пока не застукала Тима в его же кабинете с другой британо-говорящей красоткой. Элизабе́т была в ужасе. Эту историю Элизабе́т рассказала мне за обедом как раз в тот момент, когда мой редактор Джек Кроуфорд строчил мне уже одиннадцатое сообщение за последние пять минут. Над Нью-Йорком нависала очередная гроза скандала, которую я предпочитала игнорировать: моей информационной свободы и так едва хватало на пятнадцать каналов-первоисточников, в том числе — моих верных подруг, и распыляться дальше я не планировала. Отвечать Джеку следующие тридцать шесть минут я тоже не собиралась — у меня обед. — Понимаешь, Джин, в Лондоне, когда двое людей смотрят дом, это уже что-то значит, — Элизабе́т подтирала слезы тканевым носовым платком, а я думала: «Боже, в каком веке она живет». Бедняга Элизабе́т, с отпечатком пальцев Анны Винтур на правой ладони, тысячью долларов в кошельке и в туфлях от «Джимми Чу», рыдала по какому-то придурку с явно придурковатым именем в мишленовском ресторане Манхэттена. А я думала, что у таких парней, как Тим, скорее всего сильно взлетает чувство напыщенной гордости каждый раз, когда такая девушка, как Элизабе́т, проливает из-за них хоть одну слезу. Мой редактор Джек был едва ли другого типажа — его самооценку поднимало каждое сообщение, написанное в мой обеденный перерыв. — Еще вина? — молодой официант элегантно навис над рыдающей британкой, когда наш стол затрясся от вибрации: Джек перешел к звонкам. Элизабе́т выхватила бутылку из рук парнишки, наполнила бокал и тут же его осушила. Она тоже была на обеденном перерыве. Я отказалась. А еще убрала телефон в сумку, ближе к полу, в надежде, что от следующего звонка в Манхэттене начнется землетрясение. — Кто там тебе звонит? — Элизабе́т высморкалась в свой платок, и я увидела, как ее румяна «Шанель» расползлись по всему лицу. Я махнула рукой, и с моего позволения Элизабе́т поставила пластинку «Тим & Я» на повтор. И в этот момент я поняла, как сильно мне надоела Элизабе́т. Услышав, как затряслись каблуки ее белых «Джимми Чу», я деликатно извинилась, оставила двадцать долларов на столе, схватила сумку и выбежала из ресторана под грозные крики своего редактора. И я еще никогда не была так счастлива. Добро пожаловать в The Rad Print — независимое глянцевое издание, созданное в 2001 году журналистом Энтони Харрисом, но, если быть точнее, его женой Анджел. Территориально редакция размещалась по адресу 593, 10-я Авеню, в нескольких минутах ходьбы от побережья Нью-Джерси, но наши уши и наши голоса охватывали весь Нью-Йорк и его окраины. В нашем штате состояло меньше 30 сотрудников, в том числе технический специалист и бухгалтер. Казалось бы, такая скромная редакция не ровня гигантам из Condé Nast. В разговорах ньюйоркцев The Rad Print явно шел после пресловутых Vogue и Variety, наши авторы донашивали ботинки с поза-поза-позапрошлого сезона, а доходы с рекламы едва ли превышали зарплату всей редакции Vanity Fair. Но в нас было что-то, что заставляло главного редактора Vogue трепетать перед покойной Анджел Харрис и ее детищем. И это «что-то» — связи. Офис редакции The Rad Print освещается солнцем со всех сторон. Утро начинается с отдела моды, день — на кухне и в кабинете шеф-редактора Джека Кроуфорда, а прощание со светом проходит в отделах культуры и лайфстайла. Культурщики и авторы лайфа делят между собой один опенспейс, очередь на печать и кондиционер, и в обеденный перерыв проходят мимо единственного кабинета в павильоне. Здесь, в комнате с красными стенами, в окружении постеров и книг по искусству, работает автор самых паршивых материалов The Rad Print — Джин Бэттерс. Приятно познакомиться. Джин Бэттерс возвращается с обеда из «Лагуны», где оставила двадцатку на чаевые, так как ее бывшая одноклассница Элиза Уильямс обещала заплатить. Джин идет на офисную кухню, так как на обед выпила лишь эспрессо с британскими слезами (их было больше, чем кофеина) и скурила три сигареты по пути. Джин Бэттерс с совсем не показательной агрессией захлопывает дверцу микроволновки, разогревая сырный суп из «Старбакс» и мысленно представляя, как ест десять баксов с привкусом голодной смерти — до зарплаты еще шесть дней. Авторы из фэшн и редакторы из лайфа за полуденным кофе обсуждают одно и то же — очередную американскую трагедию. Сегодня, в семь часов утра, нью-йоркский суд заявил о рассмотрении апелляции в отношении серийного маньяка Фрэнсиса Доллархайда, более известного как Красный Дракон. Доллархайд вырезал четыре семьи и был быстро пойман за хвост семь лет назад в Нью-Йорке. Адвокат Доллархайда потребовал перевести клиента в психиатрическую клинику, но веских доказательств невменяемости пока не представил. Скандал раздулся такой, что Netflix выкупил права на экранизацию, а все кинофанские медиа стали подбирать каст на роль Красного Дракона. Я предпочла бы знать ноль подробностей этой истории, если бы не обеденная истерика Джека Кроуфорда. Примерно с одиннадцати утра он мечтал урвать Дракона за хвост и написать блистательный материал-интервью-эксклюзив. Джек держал в руках совершенную идею, которую мог воплотить только The Rad Print — с помощью его главных преимуществ. И этим преимуществом обладала я. Через остекленные двери я заметила, как Джек буквально летит до кухни, и от его ускоренного шага парят копии счетов. Разговорчивые лайфстайлщики и модники стеснились в уголке, как только вошел Джек. В этот момент мой слишком буржуазный суп согрелся, и микроволновка запищала. Кроуфорд подошел сзади, открыл рот, но право первого слова перехватило его «преимущество»: — Еще один звонок во время моего ланча, Джек, и я натравлю на тебя трудовую инспекцию. Однажды Кроуфорд сказал, что главное преимущество The Rad Print — это именно мои связи. Через три дня он пожалел о сказанном: его «преимущество» потребовало отдельный кабинет (получила), повышение (в процессе) и полное покрытие расходов на следующий Каннский фестиваль (в планах). За меня дрались главные V Нью-Йорка — Vogue, Variety и Vanity Fair, и дурочка Элизабет не только закрыла гештальт на обеде со мной, но и с треском провалилась на редакционном задании. Но я оставалась верна Джеку. Никто не мог оставаться под моим гнетом так долго, как он. — Джин, это сенсация, — мой шеф-редактор едва дышал. Пробежка по офису достаточно выматывает, когда тебе за пятьдесят. Я делаю дерьмовый офисный эспрессо-тоник и со всем уважением стою к начальнику спиной. У меня ни капли жалости к тем, кто отрывает меня от обеда. — Ну и в чем ее суть? — Ты что, не читала новости? — усмехается Кроуфорд. — Красного Дракона хотят перевести в психушку. — Это только апелляция, — микроволновка вновь начинает пищать, и я совсем непоказательно бью по кнопке. Я чувствую, как улыбка Джека сползает с лица. — Ну и что ты хочешь написать? Сейчас все медиа будут в этом Доллархайде, мы со своим рерайтом даже в топ не попадем. — С чего ты взяла, что мы сделаем рерайт? У нас будет эксклюзив. Джек — впервые за сегодня — видит мое лицо. Румяна «Шанель» с щек Элизабет перетекли в белок моих глаз, и очередной недосып карикатурно сиял на мне в обрамлении дешевого хайлайтера. От моего вида лайфстайлщики и модники сбежали с кухни, а от кофемашины пошел дым — удивительно, что не сигаретный. — Удиви меня, — с издевкой усмехнулась я. Ставлю десятку: Джек на секунду почувствовал себя героиней «Звонка». Шеф из вежливости подождал, пока я сяду за стол и испробую кубики моркови и горошинки в сером соусе пармезана. С первой ложкой Джек пожелал мне приятного аппетита, а со второй встретил мой заинтригованный — раздраженный — взгляд. — Сейчас все медиа начнут переписывать историю Доллархайда, — начал Кроуфорд. — Его адвокат направо и налево дает интервью, сторона обвинения еще формируется, но я думаю, что они тоже полезут изо всех щелей. Но главный в этой истории — тот, кто поймал Доллархайда семь лет назад. И он наотрез отказывается от общения с журналистами. — Отлично придумал. — Подожди, — Джек стал улыбаться, уже представляя, как выкинет свой козырь. — Этот парень сейчас читает лекции по криминалистике в полицейской академии. А еще выходит волонтером в приют для бездомных собак. Так что мы можем зацепить его с каким-нибудь экспертным материалом, и заодно расспросить про Доллархайда — так, тихонечко. Но я почему-то думаю, что у твоего источника есть с ним контакт. Я смотрю на своего шефа, и улыбка расползается по моему лицу. Он думает, что я воодушевлена; я думаю: «Боже, как так вышло, что передо мной унижается пятидесятилетний мужик». — Смешно, — говорю я и продолжаю есть суп. — Какой дедлайн? Надо было вчера? — Я не настолько жесток, Джин, — Джек понижает голос и произносит роковое: — Неделя. Позже, в курилке, коллеги из опенспейса расскажут, как слышали грохот с кухни в ту самую минуту. Это были я и ложка с остатками переплаченного и явно протухшего супа, брошенная в стену напротив. Я чуть не пробила стекло. — Джек, неделя? — клянусь, мой вопль слышали даже посетители «Макдональдса» на первом этаже. — Ты прикалываешься? Может, вообще три дня? Как раз сегодня пятница — выцеплю этого мужика из академии, потрахаюсь с ним и меж делом спрошу про Доллархайда? — А сколько тебе нужно? — разговор с Кроуфордом всегда переходил на язык истерической оперы. — Этот материал протухнет через неделю, Доллархайда все забудут. — Судебный процесс будет идти явно дольше. И как ты себе это вообще представляешь? Как я, по-твоему, должна развести этого мужика на интервью, если он не общаетсяс журналистами? — Не общается только по вопросам Доллархайда, — отрезал Джек, но от этой подробности энтузиазма больше не стало. — Спроси его про других маньяков, спроси про собак. Контакты с академией у меня, если что, есть. Приди к нему на лекцию, скажи, что у тебя свой тру-крайм подкаст. — Я не буду врать тому, кто работает в полиции. — В полицейской академии, — снова поправил меня шеф. — Две недели. Идет? Я знаю, что Джек в любом случае получит эту статью. Больше или меньше — Кроуфорд все равно достанет из бывшего следователя материал для эксклюзива. Он знает, что я — самый простой ход в этой игре, только меня нужно как следует сломать. — Две недели и ты считаешь мне переработки по двойной ставке, — говорю я и вижу, как закатываются глаза Кроуфорда. — С начала месяца, наличкой. У меня уже тринадцать часов, и сегодня будет еще два. Ради этого эксклюзива я пожертвовала, как минимум, обедом в «Лагуне» — и ведь даже не за свой счет — и супом из «Старбакс». Если я занимаюсь самоотречением, то пусть и Джек начнет. Шеф-редактор кивает, и я с гордо поднятой головой иду за брошенной ложкой. Кроуфорд остается молчать на кухне, пока я выбрасываю дерьмовый суп, мою посуду и спрашиваю у коллег в чате, собирается ли кто курить. И понимаю, что забыла самое главное — имя героя. — Как его зовут? — спрашиваю я, отрывая Джека от мысленных подсчетов моих сверхурочных. — Того, кто поймал Доллархайда. Кроуфорд долго и внимательно изучает меня взглядом прежде, чем ответить: — Уилл Грэм. Уиллу Грэму тридцать шесть, он живет в съемной квартире на Гринвич-Виллидж и действительно преподает криминалистику в полицейской академии. На сайте учебного заведения у него указана только рабочая почта и сведения об образовании — нет даже фото. Личные соцсети Грэм тоже не ведет. Последнее официальное упоминание с ним датируется 14 февраля 2017 года — неделя после поимки Фрэнсиса Доллархайда. Впрочем, быть журналистом и женщиной — все равно, что отработать три года в ФБР. Достаточно открыть соцсети нескольких случайных коллег Грэма, чтобы найти хоть какие-то свежие фотографии. Заходим в Фейсбук* Аланы Блум, профессора психоанализа, чтобы увидеть снимки с новогоднего корпоратива — Уилл Грэм в заднем ряду, с максимально уставшим лицом. Коллега номер два, Беверли Кац, преподаватель огнестрельной борьбы — 18 декабря 2023 года делится в Фейсбуке* фотографией немецкой овчарки, подпись: «У нас пополнение! Знакомьтесь, Дейзи». В комментариях некая Софи спрашивает, откуда у подруги такой прелестный пес, ответ Беверли Кац: «Из приюта «Волчья тропа». Там работает мой коллега». В Фейсбуке* «Волчьей тропы» последнее обновление датируется 2021 годом, зато Инстаграм* обновляется каждую неделю. Публикация от 30 августа 2024 года, подпись: «Мы с Уинстоном провожаем лето». На фото — беспородная бродяжка со шрамом на носу. Ее обдувает феном темноволосый мужчина с аккуратной щетиной — никто иной, как Уилл Грэм. Для приветственного рукопожатия информации хватает, но мы копаем глубже. Ищем чаты абитуриентов полицейской академии: нас зовут Эбигейл Хоббс, и мы собираемся поступать в следующем году. Эбигейл списывается с самыми активными студентами. На вопрос «А как вам профессор Грэм? Слышала, он поймал того маньяка» ей вручают целый сборник сплетен о преподавателе. Второкурсница Кэтрин Мартин, сразу же после семинара по криминалистике, печатает: — Грэм хороший учитель, но он меня пугает. Я слышала, что после охоты на Дракона от него ушла жена с ребенком. Ее сообщение добавляет Фредрика Биммель, студентка четвертого курса — Уилл Грэм отказался быть научным руководителем ее диплома: — Говорят, у него до сих пор проблемы с агрессией, но со студентами он еще более-менее тактичный. Я видела у него в сумке «Флуоксетин». Удивительно, но к чату женской солидарности прибивается мужской профиль — третьекурсник Бенджамин Распейл. В отношении Грэма у Бенджамина тоже проблемы с агрессией: профессор криминалистики отправил студента на пересдачу после итогового экзамена. Пришлось взять академический отпуск. — Грэм — чертила, — пишет Бенджамин Распейл. — Все еще думает, что он герой и ему можно все, а на самом деле всем плевать. А еще от него постоянно воняет псинами. Абитуриентка Эбигейл не видела ни того, ни другого, но самовлюбленному Распейлу ей захотелось врезать. Впрочем, ее проблемы с агрессией не дошли до «Флуоксетина» — с улицы начинают выкрикивать ее настоящее имя: — Джин! Джин Бэ-этерс! Эбигейл выходит из роли старшеклассницы и превращается в злую уставшую журналистку Джин Бэттерс. Уже через двадцать минут она пьет эспрессо-тоник в кофейне со средним ценником выше, чем в «Старбакс». Сотрудники пробивают ей напитки со скидкой, потому что однажды она спасла кофейню от разгромного материала в New York Magazine. В следующем абзаце Джин перестанет говорить о себе в третьем лице, клянусь вам. Эспрессо-тоник на вкус такой же кислый, как и разговоры трех моих подруг: Дайен, Мелани и Джейн. Не хватает Энн, но она видится с нами раз в полгода из-за работы, поэтому сегодня я — запасная актриса для нашего «Секса в большом городе». Девочки обсуждают то, что и всегда: секс, мужчин и цены на косметику. Я думаю о том, чтобы попросить другой напиток, но может, дело вообще не в нем. Пока в программе наша любимая пластинка «Как меня бесит Ник Бронсон» в исполнении Джейн Хартман, в моем прямом эфире — на экране телефона — продолжается расследование личности Уилла Грэма. Мою не-вовлеченность замечает Дайен. Она вглядывается в черно-белый портрет Грэма из его портфолио, громко потягивает бамбл через трубочку и говорит: — А у него сексуальные усы. Джейн резко перестает интересовать Ник Бронсон, а Мелани чуть не переворачивает стол. Теперь мы вчетвером оцениваем сексуальность усов бывшего профайлера по шкале от 1 до 10. — Ну, фотка неудачная, — неуверенно произносит Мелани. — Для фотки на документы — просто супер, — воодушевленно произносит Джейн. Усы Грэма ей явно пришлись по вкусу. — А кто это? Подруги переводят взгляд на меня, а я продолжаю смотреть в экран. В моей голове больше десяти вариантов ответа на вопрос Джейн, начиная от «да без понятия» до подробной биографии профайлера с его точным местом рождения, знаком зодиака и списком должностей. — Я пишу про него материал, — говорю я, глядя своим подругам в глаза. Мелани сразу становится все равно, Джейн с сомнением вскидывает бровь, а Дайен хитро улыбается: — Надеюсь, что ты собираешься с ним спать. На твоем месте я предпочла бы Лектера. — Хорошо, что здесь нет Энн! — пока Мелани и Джейн громко смеются, я перехожу на заговорщицкий тон. Дайен прислоняет палец к губам: этого разговора не было. — Когда он позовет нас на ужин, Джин? — в Мелани вновь просыпается интерес. — Мы ждем уже год! Мелани, Джейн и Дайен в очередной раз получают размытое обещание и снова переключаются на Ника Бронсона. Через час я распрощаюсь с ними после перекура, предлог: мой конченный начальник требует бессмысленный отчет в пятницу вечером. Пока они выливают тонну словесного дерьма на шеф-редактора The Rad, я еду в такси до «Чесапик» — одного из самых дорогих ресторанов во всем Нью-Йорке. Здесь подают фуагру, прошутто, корателлу с артишоками и полное ассорти межконтинентальной кухни. Разработкой меню, а иногда и готовкой блюд занимается лично хозяин «Чесапик» — бывший психиатр Ганнибал Лектер. Все прекрасно знали, но никто не хотел признавать, что кухня Лектера идет вне конкуренции с лучшими ресторанами даже не Нью-Йорка, а всех Соединенных Штатов. «Чесапик» пять лет подряд забирал главные премии США в сфере общественного питания, а ресторанный критик The New York Times назвал заведение Лектера феноменом в гастрономической жизни Америки. Но этот ресторан обладал некой силой, которой не могли похвастаться другие: его регулярно посещали представители высшего общества, в том числе политики Белого дома. Лектер был знаком с каждым посетителем «Чесапика» лично. Собственно, Ганнибал Лектер — причина, почему Джек Кроуфорд назвал меня главным преимуществом The Rad Print. Сегодня в «Чесапике» проходил особый ужин — презентация нового меню. Ганнибал Лектер, в клетчатом костюме-тройке от Versace, стоит посреди зала и вальяжно пьет бордо. Вокруг кружатся, как в танце, официанты в строгих белых фартуках. Гости в белом золоте, шелке и дизайнерских пиджаках шумно болтают о пустяках. В момент, когда Лектеру приносят микрофон, зал резко смолкает. — Приветствую вас, — Ганнибалу нужно лишь улыбнуться, чтобы сотня богачей начала рукоплескать. Мужчина проводит рукой, и зал снова затихает. — Прежде чем мы начнем, вы должны быть предупреждены. У нас нет ничего вегетарианского. Гастрономический перформанс длится полтора часа. На столах гостей появляются белковые болтуньи, крабовый плов и главное блюдо вечера — жаренные перепела с фундуком. На десерт подают засахаренные бутоны роз, и, кажется, будто бы Лектер по щедрости и изыску комплимента превзошел каждого мужчину в зале. Ганнибал представляет «приятельское» шардоне: по его словам, виноград прямиком из любимой Флоренции привез его друг детства. А для любителей хмельного хозяин «Чесапика» достает из подвала пиво — конечно, по авторскому рецепту. Гости в полнейшем восторге. Аплодисменты заполняют зал и держатся дольше, чем во время премьеры «Однажды в Америке» на Каннском фестивале. Никто не упускает шанс поблагодарить за ужин лично Ганнибала Лектера. Он вежливо жмет каждому гостю руку, каждой гостье целует ладонь и успевает выразить восхищение дамским нарядам. При всем этом, у Лектера налажен тайм-менеджмент, и ему хватает девяти минут, чтобы дойти до моего стола. — Наконец, вы добрались и до меня, — с долей заигрывания произношу я. На мне старый мужской пиджак из секонд-хенда, страна производства — Китай. Кажется, этим вечером я самый бедный гость «Чесапика». — И я искренне рад, что вы пришли сегодня, мисс Бэттерс, — на лице Ганнибала расплывается самая душевная улыбка. — Могу ли я присоединиться? — Конечно! Лектер присаживается за стол, и над нами вырастает фигура официанта. Он разливает белое вино по бокалам, и Ганнибал жестом отсылает подчиненного. — Как вам ужин? — мужчина расслабленно расстегивает пиджак и приветственно поднимает бокал. — Великолепно, — говорю я. — Разве я могу сказать что-то другое? Лектер усмехается. Он знает, что половина блюд с моего стола уже упакованы в пластиковые контейнеры на вынос, и я буду растягивать жаренных перепелов на завтрак ближайшие три дня. — Надеюсь, загадочные гурманы из Vanity Fair солидарны с вашим мнением. Одну из упомянутых фигур я вижу за три стола от нас: тридцатилетняя девушка с короткой стрижкой оплачивает счет и идет в направлении к гардеробу. Три часа назад она могла пить пряный латте в компании четырех лучших подруг и обсуждать Ника Бронсона. Лектер не знает, что каждый месяц она анонимно присылает на его электронную почту письмо с угрозой опубликовать компромат. Он может этого избежать, если пригласит ее на приватный ужин. Но хозяин «Чесапика» предпочитает игнорировать хейтеров. Ганнибал Лектер остерегается журналистов, потому что прекрасно понимает силу своих связей. У меня в этой истории — полный карт-бланш. — Кстати об этом, — я наклоняюсь ближе к мужчине, и он наигранно морщится. — Как же вы любите рубить с плеча, — саркастично произносит Ганнибал. Я перехожу на заговорщицкий тон: — Вы знаете человека по имени Уилл Грэм? Лектер улыбается и отпивает вино. Я уже знаю ответ по его глазам. — А вы пришли за сенсацией, мисс Бэттерс, — мужчина прокашливается. — Конечно, я его знаю. Семь лет назад я еще практиковал терапию и консультировал Грэма по делу о Красном Драконе. Но он вряд ли захочет об этом говорить. — Да, он не общается с журналистами по этому поводу. Но Джек хочет интервью именно с ним. Сейчас наш разговор станет похож на матч по пинг-понгу, в качестве мяча — мои аргументы за встречу с Грэмом и аргументы Лектера против. Результат известен обоим заранее. — А что думаете вы? — серьезным тоном спрашивает Ганнибал. — Может, лучше взять кого-то более сговорчивого — адвокатов или жертв? Может, даже самого Дракона? Я громко усмехаюсь. Лектер никогда не сомневается в моей профессиональной подкованности, но иногда ее слишком переоценивает. — Я думаю, — говорю я как можно тише, отчего мужчине приходится наклониться ближе. — Нам пора перестать давать рупор тем, кто рушит жизни других, и отдать тем, кто их спасает. Ганнибал оценивающе вскидывает бровь. — Последний материал об Уилле Грэме вышел в 2017 году, — продолжаю я. — Почему никто не говорит о том, что он чуть не погиб, пока ловил Доллархайда? — Возможно, он сам этого не хочет. Мужчина задумчиво отводит взгляд, и я замечаю печаль в его глазах. В нашу интимную обстановку вновь вторгается строгий официант и второй раз наполняет бокал хозяина. Ганнибал жестом просит оставить бутылку на столе и, когда подчиненный уходит, делает долгий глоток. — Каков же ваш план? — Лектер возвращается к разговору с большим воодушевлением. — Очевидно, вы не собираетесь начинать общение с истории о Драконе. Я тянусь за бокалом. Этот аргумент находится в стадии разработки. — Попрошу выступить его экспертом по другому делу, — неуверенно начинаю я, отчего Ганнибал вновь вскидывает бровь. — Мы сделаем коллаборацию с тру-крайм медиа Red Print и приурочим материал к выходу нового фильма Финчера. И у меня будет целых две статьи. — Но почему вы выбрали именно Грэма? Этот вопрос вызывает у меня хитрую усмешку — мой аргумент просто идеальный: — Ганнибал, не копайте так глубоко. Уилл Грэм — единственный эксперт в Нью-Йорке, который не берет деньги за участие в материале. Этот факт не выдуман только что. За пять с лишним часов расследования дела об Уилле Грэме я нашла две статьи с его участием в роли спикера, и обе опубликованы на Tattle Crime. У этого медиа нет средств даже на разработку качественного сайта, не то, что на оплату эксперта. Лектер тяжело вздыхает. Ему нужно сорок секунд, чтобы оценить мои доводы, и еще минута, чтобы удержать подходящее опьянение. Ганнибал молчит дольше, и мне начинает казаться, что в гонке за номер Уилла Грэма я проигрываю. Когда мужчина в очередной раз прокашливается, я перебираю еще с десяток аргументов на его возможный отказ. — Если честно, мисс Бэттерс, — его голос раздается как раскат грома. — Ваша прошлая идея мне понравилась больше. Но я свяжусь с Грэмом. Я с облегчением вздыхаю. — Благодарю вас, Ганнибал. Мужчина вновь смотрит на меня с теплой улыбкой. Когда с рабочими недоразумениями покончено, мы можем вернуться в наши привычные взаимоотношения — легкомысленной девушки и ее мудрого наставника. — А теперь, прошу вас, — нежно произносит Ганнибал. — Разделите со мной этот тост.