Прыгая по гаражам

На удивление совместная жизнь отдалила нас. Я не знал, как вести себя с дядей Сашей: исчезла его нарочитая веселость, и он казался задумчивым, а я спрашивал себя, знал ли когда-нибудь его настоящего. Я же становился старше, и очень часто против моей воли внутри вспыхивало какое-то жгучее противоречие. Я дерзил и тут же боялся порки. Я грубо уходил от разговоров, сразу страшась, что он отдаст меня в детдом. Но дядя Саша не ругал меня и не бил. Сейчас я понимаю, что он прекрасно осознавал, насколько мне было сложно. Так мы и жили, соседями по квартире. Он готовил; я, злясь и тихо ругаясь, убирал и стирал. Помню тот единственный раз, когда внутри все клокотало от тихой ярости, от собственной неловкости, от отчуждения: он попросил меня приготовить на следующий день ужин, потому что задержится, а я зло и едко крикнул: – И так в маминой квартире на всем готовеньком…! Договорить я не успел, потому что он хлестко ударил меня по губам. Мокрыми глазами я смотрел на него и никак не мог поверить, что он это сделал, а губы горели огнем, жгло в груди. Я бросился в спальню и упал ничком на застеленную кровать. Неловкий, вечно потный, неуклюжий. Эти годы мне так тяжело давались, еще и мама, еще и он… Разве он не понимал? Разве не видел, как рвалась к нему моя одинокая израненная душа? Когда вечером он появился на пороге комнаты, я почувствовал такое облегчение. Конечно, хотелось помириться, но вида я подать не мог. Из-за какого-то внутреннего протеста я угрюмо посмотрел на него, а пульс зачастил: «Помиримся-давай помиримся-прошу!» Моей горячей мольбы он не услышал. Окинул меня холодным взглядом и сказал: – Стас, меня это все уже достало. Ты когда начнешь вести себя нормально? Смаргивая подступающие злые слезы, я резко сел на кровати: – Так вали отсюда, если достало! И сам испугался. Как же я испугался, когда эти слова против воли слетели с моих губ! Как я себя за них ненавидел! Как я себя за них ненавижу… Он внимательно посмотрел на меня и сглотнул – я видел, как дернулся его кадык. Ничего не сказав, он развернулся и вышел из комнаты. Внутри все горело: он уходит! Дядя Саша уходит! Гордость сражалась со страхом, да сколько той гордости осталось? Ее не хватило даже на минуту. Я сорвался, догоняя его, уже полностью одетого, в коридоре и упал на колени, цепляясь за его штанину. – Дядя Саша, не уходите! Простите меня, пожалуйста, простите! Не бросайте меня! Не надо в детдом! Я не видел, как он на меня посмотрел, но его горячая тяжелая ладонь на моей макушке была ласковой. – Иди в комнату, Стася. Я хлеба куплю и вернусь. А я никак не мог заставить себя разжать пальцы. – Пожалуйста, – умолял я. – Не уходите! Он поднял меня на ноги и, положив свое теплые руки на мое лицо, аккуратно стер выступившие слезы. – Я вернусь. Все хорошо. Проехали. Он все же смог отцепить меня и ушел, а я остался один в коридоре. Один. В тот момент я не верил, что он вернется. Даже больше – я был абсолютно уверен, что никогда его не увижу, а на утро ко мне ворвутся органы опеки, чтобы забрать меня в жуткий детдом, который в моем воображении выглядел, как старая советская психиатрическая больница. Дрожа от страха, я забрался на разобранный диван и не заметил, как заснул. Когда я открыл глаза, было темно. Скрипнула дверь, ей вторили половицы, потом так же скрипуче прогнулся диван. От дяди Саши пахло ночной прохладой, сигаретами и зубным порошком. Мое счастье граничило с болью, когда я вжался в его тело и обнял его. Я был уверен, что он оттолкнет меня и скажет идти к себе, но это потом. Я обнимал его, и это было слишком похоже на блаженство. Драгоценные мгновения; их я буду хранить в памяти. Дядя Саша меня не отстранил – обнял в ответ и начал гладить по спине. – Стасенька, – мягко сказал он, и от этого ласкового имени внутри все сжалось. – Ты что колючий такой, а? Чего ежишься? Я спрятал свое пылающее лицо на его груди. От дяди Саши пахло теплом кожи и сигаретами. – Простите меня… – едва смог выдавить я. – Стася, – рука ласково прошлась по моим волосам. – Не в этом дело. Мы какое-то время просто молчали. Я обнимал его, а он обнимал меня в ответ. Разве можно было быть счастливее? – Насчет детдома… Как может счастье так быстро смениться страхом? – …перестань даже думать об этом. Мы с тобой вместе. Ты слышишь, Стас? Я потянул носом и кивнул. – Слышишь? – Да… – несчастно ответил я. – Главное еще понять, – он убрал руку с моей спины и коснулся пальцем виска. – Вот здесь. Я кивнул. Мы какое-то время лежали молча, и я все ждал, когда он прогонит меня, и снова дядя Саша сделал то, чего я так хотел и на что даже не надеялся. – Хочешь сегодня со мной поспать? Всегда. – Да… Он вздохнул – как? Недовольно? Раздраженно? Устало? Ту ночь мы провели вместе, и с тех пор я мечтал только о том, чтобы еще раз разделить с ним постель. После того раза мы начали притираться. Когда же мне исполнилось тринадцать, дядя Саша подошел и очень серьезно сказал: – Ты уже взрослый парень, Стася. Мне нужно будет уезжать. По работе. Сможешь сам? Я кивнул. – Только никому ни слова, что меня нет дома. Узнают, что я оставил тебя одного – заберут в детдом. Ты понял? Взрослый парень, а все еще боялся слова «детдом». Еще больше того, что никогда больше не увижу дядю Сашу. Да я бы под пытками не признался, что живу один. В итоге дядя Саша оставил мне еду и деньги, и впервые уехал. Я спрашивал, можно ли ему звонить, но он сказал, что дорого, и пообещал писать. Мне было тринадцать лет, и мне было страшно жить одному. Никогда никому я бы не признался, что ночью в квартире все начинало хрипеть, скрипеть и таиться в темных углах. Я включал свет везде, где мог, и молился, чтобы он скорее вернулся. Дядя Саша мог не возвращаться неделями. – А куда вы ездите? – спросил я однажды, когда мы вместе смотрели телевизор. – По работе, – уклончиво ответил он, и я в очередной раз понял, что слишком ребенок, чтобы со мной считаться. Хотелось быть взрослым. Уверенным в себе. Человеком, на которого можно положиться. Поэтому, когда дяде Саше в очередной раз нужно было уехать, я выслушал его наставления, взял деньги, пообещал отвечать на все сообщения и пошел в школу. Зная, что болен и что температура высокая, пошел в школу, чтобы не создавать ему проблем. Там я и потерял сознание. На каких-то пару секунд, но этого хватило, чтобы меня отвели к медсестре, измерили температуру и позвонили ему. Дядя Саша приехал сразу же, и на его лице читалось раздражение, смешанное с беспокойством. – Ты, Стася, вообще соображаешь? – ругался он, нависая надо мной в полупустом троллейбусе. – Так сложно было сказать, что неважно себя чувствуешь? А я сидел с поникшей головой и думал, что опять все сделал неправильно. – Вам же уезжать, – выдохнул я в свое оправдание. – Куда там уезжать? – фыркнул он. – У меня ребенок болеет. Ребенок. Он все еще считал меня ребенком, а ведь мне тогда было почти четырнадцать. От печки, работающей на пределе, я еще сильнее перегрелся и вышел на остановке, уже основательно шатаясь. Дядя Саша подхватил меня под руку и буквально потащил домой. Я помню, что сам не раздевался: он снял мою куртку, разул меня и отвел в спальню, где раздел до трусов. Мои щеки окрашивал румянец: то ли от слишком высокой температуры, то ли от жгучего стыда. Меня приятно волновала мысль, что он видит волосы подмышками, неровную темную линию на лобке. Может, теперь он поймет, что я не ребенок, а мужчина? – Давай, Стася, – сказал он и укрыл меня одеялом. Я все никак не мог понять, что давать? А он поил меня чем-то горьким и без конца касался моего лба. В какой-то момент в сгущающихся сумерках я ошибся в годах, перепутал жизни и позвал маму. – Стася? – с волнением спросил он, а я все вглядывался в его лицо и никак не мог его узнать. – Вы врач? – спросил я, и мне до сих пор и неловко, и странно, потому что он с таким испугом посмотрел на меня. А потом я добил его наиглупейшим вопросом: – Где моя мама? Он тут же вскочил на ноги и бросился к телефону. Когда я понял, что он звонит в скорую, мое сознание уже прояснилось, и я хотел было сказать: «Не надо, дядь Саш», но только зашелся хриплым кашлем. Он взволнованно оглянулся на меня и сказал в трубку. – Да, у сына бред. Температура высокая. А голова взрывалась от боли, от болезненного и частого биения пульса в висках «у сына-у сына-у сына». Дядя Саша положил трубку и вернулся ко мне. Он положил свою прохладную руку на мой лоб и сказал: – Стасенька, потерпи немного. Скорая уже в пути. А в ушах, словно рядом со мной сидел мой родной отец, зазвучал его мягкий бас: ♫Кукла с оскаленным ртом, с острыми зубами Я люблю свою куклу Я с ней игрался в раннем детстве Я ее резал ножом на кухне♫ – Стася? – его голос такой взволнованный. ♫Ти Би Бо, потерпи немножко Неотложка в пути♫ Как же все внутри сжалось от боли. – Папа! А я ведь думал, что совсем его не помню, и вот вижу, как он сидит передо мной. Синеглазый и бородатый, и улыбка такая добрая-добрая, и глаза смеются. Он любил играть на гитаре и петь бардовские песни. У него здорово получалось… Только дядя Саша моих мыслей не слышал. Он взял меня за руку и, не сводя взволнованного взгляда с моего лица, спросил: – Что, сынок? Я бы умер на этой кровати, если бы не звонок во входную дверь. Внутрь скоро зашли врачи. От них пахло холодом и лекарствами. Своими ледяными руками они ощупали мое горящее тело. Своими металлическими инструментами они истыкали мою грудь. Я плакал, когда они сделали укол. Слезы продолжали течь в темноте, когда меня оставили одного. Спустя вечность в комнату вошел дядя Саша. Он включил торшер и подошел ближе. – Стась, – позвал он и положил руку мне на лоб. – Тебе, что, хуже? Я качнул головой. Куда уже хуже? Он провел рукой по моему лицу, стирая слезы. – Ты почему плачешь? – с болью в голосе спросил он. – Ну, скажи мне, что такое? Я захлебывался рыданиями, давился ими. – Мне, – я икнул. – Мне так одиноко! Тогда он взял меня в охапку и прижал к себе. – Ты только поправляйся, слышишь, а? – шепнул он мне на ухо. – А потом пойдем с тобой куда-нибудь погуляем. Куда хочешь? Он устроился спиной к стене, все еще тесно прижимая меня, и я наконец позволил себе расслабиться в его руках. – В зоопарк, – честно сказал я.

***

Дядя Саша сдержал свое обещание. Как только мне стало лучше, он улыбнулся и сказал мне собираться. Вместе мы намыли и начистили яблок и моркови, порезали их маленькими кусочками и поехали в зоопарк. Был будний день. На самом деле мне бы в школу, но справка от педиатра до понедельника, и дядя Саша закрыл на это глаза. Мы ехали в полупустом трамвае, и мне нравилось, что с одной стороны меня грела печка, а с другой его теплый бок. Я сжимал пакет с яблоками и поглядывал в окно. В стекло бились падающие листья, и от крупных капель весь мир казался таким интересным, словно калейдоскоп крутишь. У меня было хорошее настроение: я болтал ногами и сам не заметил, как начал тягать из пакета кусочки яблок и моркови. – Стася, – рука дяди Саши накрыла мою, и я, вздрогнув, поднял на него взгляд. – Ты, что, голодный? Я пожал плечами. Голодным я был почти всегда, но на самом деле к этому чувству я давно привык. Он нахмурился. – Ты хоть в школе обедаешь? Я полукивнул, полукачнул головой – врать дяде Саше мне не хотелось. Дело в том, что в школе я уже долгое время не обедал – сначала копил на новый телефон, а с недавних пор начал собирать на подарок дяде Саше. Только я не знал, что ему нравится… Мы гуляли по пустому зоопарку, и я подолгу стоял у животных и мысленно просил прощения, что съел все яблоки. На входе мы купили стаканчик какого-то сухого корма, который больше походил на опилки, но ни их, ни меня он не привлекал. – Хочешь кукурузу, Стася? – спросил дядя Саша, и я отвернулся от задумчивой альпаки. – Кукурузу? – удивленно переспросил я. Дядя Саша кивнул и мягко мне улыбнулся: – Покупаю тогда. По штучке. Мы сидели на деревянной сырой скамейке и смотрели на спящих львов. Кукуруза в наших руках была аппетитная: ароматная, местами перепачканная золой и такая вкусная. Жаль, что быстро закончилась. Это был первый день, когда я вышел на улицу после долгой болезни, и силы быстро меня покинули. Я чувствовал, как горят щеки – должно быть, поднималась температура. – Стася… Наверное, не надо сидеть на мокром. – Еще чуть-чуть, – попросил я. Тогда он усадил меня к себе на колени и обнял, прижимая к своему теплому телу. Наверное, со стороны мы казались обычной семьей – сын и отец. Отец и сын. Все нормально. Все правильно. И я лег ему на грудь, обнимая за шею. В каких-то паре метров от нас лежали сонные львы.