Прыгая по гаражам

Был пышный красивый яркий май, когда я услышал, что мама собралась замуж. Я сидел на балконе и смотрел на белую яблоню, которая стояла вся в цвету, как нарядная невеста, когда из широко отрытого окна кухни донесся голос тети Нади. – Наташ, ты, что, серьезно, что ли? Ей вторил хрипловатый голос тети Любы. – За Санька? Он же младше тебя на пять лет. – На семь, – не без гордости, причин которой я не понимал, ответила мама. – Он же из-за квартиры с тобой, – чуть тише, но все равно отчетливо сказала тетя Надя – я тут же прислушался. – У самого ни кола, ни двора, вот тебя, дуру наивную, решил захомутать. Мама звонко и счастливо рассмеялась. – Завидуешь, Надька! Первой сдалась тетя Люба. – Ну, хоть не в мае-то. Всю жизнь маяться будешь. Мама только тихо смеялась. Потом окно закрыли, и я больше не слышал, о чем мама говорила с подругами. А вечером, валясь на диване рядом с дядей Сашей, я с чисто детской непосредственностью посмотрел на него и спросил: – Дядь Саш, а у вас и правда квартиры нет? Как он посмотрел на меня! Колко, жестко, словно в лесу на тугую ветку сосны напоролся, и она тебя подмерзшей хвоей по лицу. – К чему вопрос? – резко сказал он, и я сжался, отодвигаясь от него подальше. Вид у дяди Саши был такой, что сейчас накажет. Поставит в угол? Отшлепает выбивалкой? На правах отчима может все, что хочет, со мной сделать. – Н-ничего, – заикаясь, пошел я на попятную. – П-просто. Он не дал мне возможности сгладить ситуацию. – Я жду, Стас. Кусая губы, я понимал, что все серьезно. Так раньше он меня никогда не называл, только шутливым подразнивающим «Стася». Именем, которое я полюбил, потому что так говорил он. – Тетя… – я сбился, сглотнул и все же собрался, чтобы продолжить: – Тетя Надя с-сказала, что вы… вы с мамой из-за… из-за квартиры. Под конец мой голос едва шелестел. Передавать чужие слова, сплетни, которые и правдой-то вряд ли были, слишком стыдно. И при этом я не мог отвести взгляда от лица дяди Саши – мне казалось, что, если я хоть на мгновение посмотрю в сторону, то пропущу что-то важное, и лавина злых слов или болезненных ударов обрушится мне на голову. Дядя Саша же дослушал запинающегося меня и внезапно косо улыбнулся. – Мне просто очень понравился один мальчик. Не знаешь, кто бы это мог быть? Я понимал, что он намекает на меня. Понимал, что он шутит. И все равно внутри все затряслось, зазвенело, и я прижался к нему тесно-тесно. Горячая рука легла мне на спину, притягивая ближе. – Простите меня… За обиду, за клевету, за мамину подругу-дуру. Он только смеялся, мягко, по-доброму. Не обратив внимание на предостережения подруг и поговорки, мама вышла замуж в конце весны, но маяться всю жизнь не стала. Скоро дядя Саша переехал к нам, и мама, желая, чтобы мы выглядели как образцовая семья, велела называть дядю Сашу папой. – Но я… – я все кусал и облизывал покрытые корочками губы, пытаясь объясниться перед мамой. – Но я не могу так… – Цыц! – одернула меня мама. – Делай, как я сказала. У меня язык не поворачивался называть дядю Сашу папой, не только потому что он был тогда еще очень молод, но и из-за того, что сыновьих чувств к нему я не питал. Дядя Саша был кем-то вроде старшего товарища, с которым хочется проводить время, к которому тянешься. Чтобы не мучить себя, я в итоге вообще перестал к нему обращаться и от этого стеснялся сильнее. Однажды по осени мы гуляли по золотому парку. Он отошел к киоску, чтобы купить маме эскимо, пока мы сидели на деревянной немного сырой после вчерашнего дождя скамейке и разглядывали неторопливо дрейфующих уток. – Пойди скажи папе, чтобы купил еще крем-соды. Я поднял на маму несчастный взгляд, но та сказала: – Я жду! И я поднялся и поплелся к дяде Саше словно на плаху. Он стоял ко мне спиной, когда я, давясь стыдом, прошелестел: – Папа… купи бутылку крем-соды. Он не сразу понял, что я обращаюсь к нему. Долгое мгновение стоял, а потом все же повернулся ко мне и удивленно переспросил: – Что? – Папа, – чуть не плача, повторил я. – Купите, пожалуйста, крем-соды. В его взгляде мне виделось сочувствие. Он опустил свою горячую ладонь мне на голову и взъерошил мои волосы. – Ох, Стася, – сказал он и обернулся к окошку. – Одну крем-соду и сникерс, пожалуйста. Сладости перепадали мне редко, и я решил растянуть сникерс на неделю, но доел его тем же вечером у себя в спальне. От нервов, потому что в гостиной на повышенных тонах разговаривали мама и дядя Саша, и я был уверен, что слышал свое имя. На следующий день я снова ошибся и не назвал дядю Сашу «папой», как должен был, но мать ничего не сказала. Только глазами сверкнула, а дядя Саша взъерошил мои волосы. – Стричься тебе пора, Стася.

***

Мне было двенадцать, когда он впервые отругал меня. Перед Новым годом мы с пацанами накупили дешевых петард и, рисуясь друг перед другом, кидали их то в ноги зазевавшимся прохожим, то в мусорные бачки. Нас так радовало, с каким шумом они взрывались. Запах серы и пороха вызывал ощущение праздника. Так мы и развлекались, убегая от ругающихся нам в спину людей, пока меня не поймал за руку дядя Саша. – Пойдем-ка поговорим, Стася. Все тут же разбежались врассыпную, а я покорно пошел за дядей Сашей, надеясь, что он не расскажет маме. – Ты что, дурак? – спросил он у меня, когда мы оказались дома. Я с удивлением посмотрел на него и покачал головой. – Думать же надо: в руке взорвется – останешься без глаза или без пальца. Об этом ни я, ни ребята не думали. Эти снаряды же такие маленькие – больше грохота. Он тряхнул меня и очень серьезно спросил: – Ну, хочешь остаться без глаза? От нервов я не успел сдержать смешок, и дядя Саша помрачнел. Рука на моем плече сжалась, и он дернул меня, подтаскивая к себе. Я же со страхом зажмурился. Почувствовал только, как его горячие ладони накрыли мои щеки, и дядя Саша надавил подушечками больших пальцев мне на глаза. Я дернулся, пытаясь отстраниться, но не тут-то было. Он удерживал меня за голову, продолжая надавливать на мои глаза. – Нравится, да? – едко спросил он. – Больно? А представь, что они сейчас лопнут и вытекут. Я вцепился в его запястья и закричал: – Пустите! Пустите! Пустите! Удерживать он не стал, и я бросился в спальню, забрался под одеяло и дрожал там, боясь того, что все продолжится вечером. Придет мама, дядя Саша ей все расскажет, и меня отлупят выбивалкой. В итоге матери дядя Саша ничего не рассказал. Вечером меня больше не ругали, но и извиняться за свою грубость дядя Саша не стал. Смотрел своим тяжелым взглядом на меня за ужином и ничего не говорил. И только перед сном поймал меня, выходящего из ванной, за руку и тихо спросил: – Ты меня понял? Я кивнул. – Хорошо, – ответил он и отпустил меня. Но Новый год приближался, ребята покупали новые и новые салюты. Весело и интересно, как не посмотреть? Тем более, мы ушли подальше, затерялись в гаражах. Мишка вытащил огромную петарду и сказал: «Ну что, зажигаем?» Я кивнул, а потом что-то пошло не так. То ли фитиль оказался слишком коротким, то ли Мишка зазевался, но салют взорвался у него в руках. В то же мгновение в ушах зазвенело. Потерянный, я в ужасе смотрел, как по руке Мишки течет алая кровь. Словно интенсивность цвета выкрутили на максимум, все стало таким ярким, перенасыщенным, а в ушах эхом звучали чужие голоса. Какой-то парень подбежал, схватил Мишку за руку и что-то кричал. Все разбежались, а я потерянный стоял там, пока и меня не схватили за руку. От резкого удара по затылку моя шапка упала в снег, и я тупо разглядывал ее, не понимая, что происходит. Я нагнулся, чтобы ее поднять, и меня тут же с силой куда-то потащили. – Ты что, дебил?! – крикнул дядя Саша, и впервые за все время вместо булькающих звуков я расслышал слова. – Что случилось, Сашенька? – донеслось из кухни. – Сын твой, придурок, петарды взрывал во дворе. Дружку его пальцы оторвало. Хочет, наверное, следующим быть. Пальцы? Перед глазами встало то алое пятно. Неужели? Я нервно всхлипнул. Неужели?! Дядя Саша же сорвал с меня куртку и бросил ее на банкетку. – Разувайся! Дрожа, я спешно нагнулся, чтобы расшнуровать ботинки, но от нервов пальцы совсем не слушались. А дядя Саша высился надо мной, такой разъяренный и страшный. Когда же у меня получилось скинуть обувь, дядя Саша резко вздернул меня на ноги и втолкнул в комнату. – Снимай штаны и на диван. Живо! Весь дрожа словно осиновый лист, я обернулся на маму, которая появилась в дверях, но та показательно отвернулась, словно не видела, что он собирается со мной сделать. Еще один толчок, и дядя Саша крикнул: – Я что тебе сказал? За мамой закрылась дверь, и я понял, что все кончено. Всхлипывая, я стянул штаны до колен и, путаясь в ткани, кое-как дошел до дивана и упал на живот. – Простите, – просил я, захлебываясь рыданиями. – Простите… На что мне ответом было холодное: – Трусы тоже снимай. Стянув последний барьер, защищающий меня от ярости дяди Саши, я вцепился в плюшевое покрывало и завыл, когда на мои ягодицы хлестко опустился ремень. Он бил зло, с оттяжкой, и я кусал запястье, стараясь не кричать. Как же стыдно – и мама слышит, и, наверное, соседи! А дядя Саша все бил меня по дрожащим от страха ягодицам, спускаясь ниже. Яркий пронзительный удар вызвал у меня полный боли крик. Следующего не последовало. – Еще раз увижу тебя за чем-то таким, выпорю в десять раз сильнее. И он ушел на кухню, где его, наверное, ждали мама и горячий ужин. Я же чуть ли не бегом бросился в спальню, где и спрятался до поздней ночи. Как же меня душила обида! Ведь я его так… А он за что так со мной? Я все плакал и плакал, пока не разболелась голова. Выйти я отважился, только когда убедился, что все спят. Сходил в туалет, умылся – идти на кухню же не решился, чтобы никого не будить. Как представил, что встречусь с дядей Сашей, а у того покрасневшие злые глаза и совершенно белые губы. И я спешно бросился обратно в спальню. На следующий день я объявил голодовку. Решил ничего не есть и даже не пить. Когда-нибудь пришлось бы выйти в туалет, но об этом я старался не думать. Все мои планы пошли прахом, когда после короткого стука ко мне в комнату заглянул дядя Саша. Я со страхом посмотрел на него, но он не выглядел ни злым, ни пугающим и вообще никак не напоминал вчерашнего себя. – Стася, – мягко, с укоризной позвал он. – Ты долго будешь дуться? Мне очень хотелось помириться, но ничего с душащей меня обидой я поделать не мог. При мысли о том, как он бил меня: жестоко, безжалостно – так мне казалось тогда – становилось дурно. Дядя Саша же, аккуратно притворив за собой дверь, зашел в спальню и сел рядом с тут же отвернувшимся мной. – Ну хватит, – очень мягко сказал он и положил свою теплую широкую ладонь на мои ягодицы. – Ты же понимаешь, что я волнуюсь за тебя. Он легко огладил меня, и я покраснел, постыдно мечтая о том, чтобы мою кожу и его руку не разделяли слои одежды. – Больно! – сказал я, и тут же его рука замерла, а потом я впервые в своей жизни осознанно сыграл на чужих чувствах, чтобы получить желаемое: – Помажьте чем-то. Меня трясло от стыда и предвкушения чего-то запретного и сладкого, пока он ходил на кухню, чтобы принести из холодильника обезболивающий гель. Я лежал на животе, пока он осторожно, медленно стягивал с меня штаны и белье. Я лежал на животе, пока он касался моих покрасневших ягодиц. Я лежал на животе, когда у меня впервые встал член, и радовался, что дядя Саша не видит моего позора. – Готово, – наконец сказал он и хлопнул меня по пояснице. – Полежи немного, пока впитается, а потом вставай. Хватит уже жалеть себя. Потираясь о кровать, я довел себя до первого в жизни болезненного оргазма. Многое той зимой было в первый раз. Впервые я остался совсем один сидеть на промерзшем балконе, разглядывая усыпанную снегом яблоню. В день, когда матери не стало. Я отреагировал тогда наивно, по-детски и в то же время как-то бездушно. Меня охватило странное смирение, словно это само собой разумеется, что мне двенадцать лет, а мама больше никогда не придет, не поцелует меня, не обнимет. Я остался совсем один. Неприкаянный, я бродил по квартире, когда услышал мужские голоса, доносящиеся из кухни: – Да нафиг он тебе сдался, Санек? Отдай этого пиздюка в детдом, да и все. Делов-то. Стукнули стаканы, кто-то засмеялся, а я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Я круто развернулся и побежал в спальню – что-то со звоном упало, но мне было все равно. Моя жизнь рушилась! Я обнимал туго свернутое одеяло, когда в комнату вошел дядя Саша. – Стася, – негромко позвал он. – Спишь? Я сильнее вцепился в одеяло, притворяясь, что сплю. А дядя Саша все равно зашел, сел рядом и положил свою руку на мое каменное плечо. – Посмотри на меня, Стася. Мое сердце рвалось к нему, и я обернулся, поднимая на дядю Сашу мокрые от слез глаза. Он был небрит, и от него пахло водкой, но все равно он смотрел на меня так по-доброму, что я осмелился спросить то, что так тяжело лежало на сердце: – И куда мне теперь? – я всхлипнул. – В детдом? Я уже просто не выдерживал – все внутри дрожало от боли, когда он мягко сказал: – Зачем в детдом? Будем вместе жить. Да, Стася? Рыдая в голос, я бросился в его объятья.