Ученица колдуньи

            Не помня себя от пережитого ужаса напополам с отвращением, я бежала со всех ног до церкви и позволила себе передышку, только добравшись до желанной цели и сев на паперть. Несколько запоздало я натянула на сбитые в кровь ноги чулки и обула башмаки. Сердце неистово колотилось, словно было готово пробить грудную клетку, в правом боку я ощущала резкую колющую боль от долгого бега. Малейший шорох в ночной темноте заставлял меня тревожно оглядываться по сторонам, пугали даже уханья сов и карканье ворон. Мне казалось, что дядя Жиль до сих пор преследует и ищет меня. Не решившись постучать в двери церкви, я спряталась под деревянную скамью в небольшом садике, огороженном невысокой стеной из камня, позади божьей обители. Закутавшись в плащ, как в одеяло, я сомкнула веки и попыталась уснуть, хотя осенний холод в Оверни не располагал к ночёвкам под открытым небом. Не знаю, сколько примерно я проворочалась с боку на бок, но уснуть мне, видимо, удалось, пускай даже ненадолго. Потому что я проснулась от громкого собачьего лая и ощутила, как тёплый и влажный язык облизывает мне лицо. Засмеявшись, я кое-как отстранила от себя собаку и вылезла из-под скамьи. Радостная улыбка чуть тронула губы. Даже несмотря на темноту, я узнала крупного и лохматого пса — потомка какой-то непонятной породы, чёрного окраса. Не могла не узнать этого славного четвероногого парня по кличке Пират, которого пять лет назад приютил наш старенький священник — отец Стефан. — Пират, малыш, я тоже рада тебя видеть! Хороший пёс, мой мальчик! — шёпотом восклицала я, стараясь выражать мою радость не так громко, из страха, что меня может услышать мой дядя. Пёс едва не повалил меня на траву церковного сада, но я смогла подняться на ноги и теперь ласково трепала Пирата по его крупной голове, чесала ему за ушами, гладила по спине. Пират громко лаял и вставал на задние лапы, норовя вновь облизать мне лицо. Столь искреннее выражение ко мне любви и тепла четвероногого товарища детских игр, когда я ходила с тётей Мадлен в церковь на мессы, немного утешило меня после той чудовищной сцены в моей комнате между дядей Жилем и мною. — Кто здесь? Пират, мальчик мой, кто там пришёл? — послышался старческий, но по-прежнему сильный и твёрдый мужской голос. Погружённый во тьму церковный сад осветила горящая в подсвечнике свеча — в руках облачённого в чёрную сутану пожилого мужчины. — Доброй ночи, отец Стефан, прошу простить меня за вторжение, — поприветствовала я священника, почтительно поклонившись ему. — А, малышка Катрин Флёри! Здравствуй, милая. Рад тебя видеть, но что ты здесь делаешь среди ночи? — священник приблизился к скамье, под которой я пыталась уснуть не так давно, поставил подсвечник с горящей в нём свечой на деревянную поверхность и подошёл ко мне, обняв с отцовской теплотой. — Уже никакая не малышка, отец Стефан. Мне в сентябре исполнилось четырнадцать, восьмого числа, — с доброй иронией возразила я святому отцу, крепко к нему прижавшись и спрятав лицо в грубой ткани его чёрной сутаны. — Я же могу у вас остаться хотя бы на одну ночь? Я не могу вернуться в дом тёти. Только не после всего, что сделал дядя Жиль… Точнее пытался… Прошу вас, не прогоняйте меня домой и не выдавайте дяде! — взмолилась я в пылком отчаянии, надеясь, что всегда добрый ко мне отец Стефан не выдаст меня прямиком в руки дяде, не прогонит. — Катрин, дитя, но что с тобой случилось? Ты можешь рассказать мне всё. Что пытался сделать твой дядя? — встревожился отец Стефан, гладя меня по волосам узловатой и морщинистой ладонью, чаще задышав. — Мне тяжело вспоминать, но… Дядя Жиль явился в мою комнату, вдавил меня в кровать своим телом, — тяжело вздохнув и зажмурив глаза, качая головой, я всё же сумела побороть в себе стыд и взять себя в руки, — он смог бы взять меня силой, если бы я не укусила его за руку, которой дядя зажал мне рот, и если бы не обожгла ему лицо свечой. Я ушла из дома… — Вот же отродье нечистого твой дядя! Будь уверена, он ещё получит своё наказание от Всевышнего, если его не покарает людской суд! — священник мягко отстранил меня, взял за руку и увёл в ризницу, после куда-то уйдя. Вернулся отец Стефан уже с нарезанными ломтями хлеба и кусками сыра поверх них, лежащими на деревянной тарелке, в руках его была кружка приятно пахнущего мёдом молока. С благодарностью приняв угощение, я утолила голод и выпила до последней капли молоко. Помыв после трапезы посуду, по своему желанию, потому что хотелось хоть как-то воздать отцу Стефану за его доброту и участие ко мне, я послушно проследовала за священником, велевшим мне пройти в его дом и переночевать там. Сам отец Стефан, как только проводил меня до своего дома, обменялся со мной пожеланиями доброй ночи и сказал, что поспит в ризнице на тюфяке. Чувствуя себя очень неловко из-за того, что пожилой человек ради меня жертвует своим комфортом, я предложила самой спать в ризнице на тюфяке и не занимать постель отца Стефана. Но святой отец решительно отверг мою идею и запретил мне с ним спорить, если я не хочу его рассердить и обидеть. Пришлось мне уступить непреклонному, но искренне заботящемуся обо мне клирику. Не раздеваясь, я легла в чистую постель и накрылась одеялом, заснув так крепко, что и грохот пушек не разбудил бы меня, стоило моей голове коснуться подушки. Пробудилась я ото сна только после полудня, чувствуя себя свежей, отдохнувшей и бодрой. Умылась водой из небольшого таза. В водной глади я увидела моё отражение. Пусть лицо ещё было бледным, но тёмно-синие глаза не глядели затравленно. Причесала длинные и густые волосы. Зашедший ко мне отец Стефан пригласил меня разделить с ним суп, в котором плавали кусочки грибов и овощей. Из питья меня давно ждал отвар на бруснике и ежевике с крыжовником. Поблагодарив отца Стефана, я, как только покончила с моим поздним завтраком, вымыла посуду после нас обоих, протёрла маленьким полотенцем и аккуратно сложила на полку в шкафчик. — Куда ты теперь пойдёшь, Катрин? Конечно, если ты захочешь остаться жить в церкви под моей опекой, я никогда не прогоню тебя, — деликатно и с глубокой теплотой предложил мне священник, глядя на меня с состраданием и печалью. — Я не могу быть бременем на вашей шее, отец Стефан. Но я благодарна вам за доброту ко мне и живое участие, — выразила я признательность, подойдя к отцу Стефану и обняв его. — Я пойду в ученицы к Жервезе. — К Жервезе? А ты хорошо подумала, Катрин? Ты разве не знаешь, что говорят об этой женщине — спаси, Господь, её душу, конечно! — немало дурного? Не самая лучшая у неё репутация… — в голосе отца Стефана звучали непритворная тревога обо мне и опасения. — Отец Стефан, я не верю всем сплетням, что ходят среди наших кумушек и пустобрёхов о Жервезе. Вряд ли Жервеза опаснее дяди Жиля, и уж точно она не попытается меня изнасиловать, в отличие от него, — вежливо и мягко возразила я отцу Стефану, отстранившись от него. Опустившись на колено, я с трепетом поцеловала ладонь священника и встала на ноги. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, моя девочка. Лишь бы ты не сошла с этой тропы ещё несчастнее, чем на неё ступила, — отец Стефан грустно покачал головой и цокнул языком, погладив старческой ладонью меня по голове. — После вчерашнего мне теперь одна дорога, отец Стефан. Пусть Жервеза и слывёт ведьмой в наших краях, но в её доме я хотя бы могу не опасаться за мою девичью честь. Благодарю Вас за всё, отец Стефан. Храни Вас Всевышний и Святая Дева, — пожелала я отцу Стефану и обняла его, задержав в объятиях на несколько мгновений. — Удачи тебе, моё дитя. Береги себя. Надеюсь, что у Жервезы ты не погубишь свою душу. Да будут Господь и Богоматерь всегда милостивы к тебе, моя девочка, — пожелал мне в ответ священник и по-родственному поцеловал меня в лоб. На прощание отец Стефан дал мне котомку с флягой отвара на яблоках и грушах, завёрнутыми в листы пергамента кусками сыра и кровяной колбасы, и чистой морковью. К моей снеди также прилагались отварные куриные ножки и жареные каштаны. Осенив меня крестом, отец Стефан проводил меня до городских ворот и простился со мной. Тогда и начался мой путь до башни Жервезы, едва я сделала шаг за ворота.