Под крылом «Альбатроса»

Спустя несколько недель плавания снова настала его очередь нести вахту, и Жуль, держась за мачту смотрел, как далеко впереди шел «Тритон» капитана Моро, казавший теперь почти игрушечным, а совсем недалеко по правому борту, как дама, сопровождаемая двумя галантными кавалерами, плыла тяжелая «Манон» — торговое судно графа де Варандейля, названное в честь его возлюбленной дочери, тогда как «Альбатрос» нарочно отставал от нее и неспешно шел позади, разрезая килем водную гладь, как нож — масло. Глаз не мог вобрать всего пространства, в даль которого уходила пустыня водной глади — ласковой, сверкающей и смертоносной, заставлявшей в дышащей толще океана — в подводных тенях — прозревать загадку таинственной натуры и своего существа. Откройся ему это — Жуль испугался бы, но «Альбатрос» целиком поглощал его воображение, легко влекущий в своем сумрачном чреве 54 — он однажды подсчитал — орудия и несколько сотен людей. Жуль вдруг подумал, что на фрегате капитана Моро, решившего взять все 15 узлов, солдат и пушек ничуть не меньше, чем в недрах дремавшего «Альбатроса», тогда значит ли что-то, что «Альбатрос» плывет третьим, вместо того чтобы идти впереди? Почему к графу является его капитан, а не капитан Моро — их спутник? А сам граф? На трех кораблях плыло в колонии целое войско, находящееся на содержании графа и готовое отдать жизнь за малую часть его состояния, уложенную в трюмы «Манон»; того самого радушного графа, который веселился в гостиных залах, запрещал графине горячий шоколад и со скучающим равнодушием, уступая женской прихоти, слушал кастратов. Впечатления множились и путались, Жуль спрашивал себя — и думал, что находится в сознании, пока не вздрогнул от ощущения, что разжал ладонь и рассыпал зажатые в ней кости, но выменянные за несколько внеурочных вахт кости лежали на своем месте, в кармане. Жуль отряхнулся от нашедших на него сонного очарования и несвязной задумчивости. Он вступил на свою первую ночную вахту, отчетливо помня слова капитана о том, что самое опасное время его поста — предрассветное, когда команда спит, а вахтовой рассеян, потому что с минуты на минуту ждет своего сменщика, и невозможно смотреть на восходящее солнце — только в воду. Месье Планель дежурил на квартердеке и присматривал за ним — Жуль отлично его видел, хоть и не мог привыкнуть к виду опустевших палуб, по которым не снуют перекрикивающиеся матросы. Ему не понравилась эта минута — та самая, о которой говорил капитан, тихая, противоестественная, могущая наступить только в нейтральных водах, — и он, сощурив глаза и поднеся к ним подзорную трубу, в сотый раз принялся следить за морем, пока наконец не наткнулся на едва различимую на горизонте точку. На долю секунды задержав на ней взгляд, чтобы удостовериться, что ему не показалось, Жуль перегнулся через перила и крикнул, доложив на палубу: — Там что-то есть! По левому борту! Жуль ждал, что месье Планель вскинет свою трубу и проверит его слова, но тот, не говоря ни слова, поспешно покинул квартердек, спустившись в находящуюся под ним каюту капитана. Жуль во всем теле чувствовал дрожь: что, если он ошибся? Но точка не исчезала и, казалось, даже приближалась… не одна, а две. Не прошло и нескольких минут, как на квартердек возвратился месье Планель, а следом за ним поднялся и капитан, на ходу застегивающий пуговицы своего камзола, прежде чем принять из рук месье Планеля подзорную трубу. — Англичане, капитан! — перегнувшись через перила, крикнул Жуль. — Флаги спущены! Капитан дал знак спускаться, и Жуль тут же сорвался в порт, едва не запутавшись в туго натянутой сквозь марсовую площадку веревочной лестнице: их ждало генеральное сражение, он нужен был капитану — это сделалось так очевидно, что и вопросов не следовало, только знай — проворнее переставляй ноги и исполняй. Любое промедление и нарушение дисциплины — смерть. — Поднять канониров и солдат! Опер и мидель! — распорядился капитан, и Планель исчез под опер-деком, спустившись в главную артиллерийскую палубу, где в гамаках над своими орудиями спали канониры, а под каютой капитана — возле бизань-мачты — располагались канцелярия и кают-компания (каюты главного канонира и старших офицеров, а также старшего боцмана и квартирмейстера — самого месье Планеля). — Жуль — ган-дек. Нужны все матросы! — приказ капитана настиг его, не успел он соскочить на доски верхней палубы, и Жуль, не переводя дыхание, рванулся к нижней палубе, кубрику, где от носовой части корабля, сразу за камбузом, ютились матросы и тянулись джунгли из подвешенных гамаков и поставленных под ними рундуков. Жуль расталкивал матросов и кричал: «Англичане! Приказ капитана!» От него отмахивались, его выругивали, возгласы и проклятия сыпались ему на голову, но он не слышал, потому что видел одно — многие, огрызнувшись («Заткнись, это вахтенный!»), тут же сворачивали гамаки и принимались за дело, и корабль просыпался… от нижних палуб до верхних, а несколько канониров ган-дека уже открывали порты, вместе с другими матросами подтягивали к ним тяжелые пушки и крепили толстые тросы. Жуль, толкаясь в кубрике, казалось, впервые заметил, что на корабле существует иерархия, что средняя палуба — своего рода прослойка между моряками и капитаном, там свой камбуз, там же и лазарет месье Арно, а еще почти не чувствовались сырость и вонь, поднимающаяся из трюма. Он спешил вернуться к капитану за новыми поручениями, но вдруг услышал возле себя: «Навались!» — и выполнил, чуть не надорвавшись от тяжести едва не сорвавшегося с тросов орудия, с трудом удержанного пятью мужчинами. Кубрик стремительно пустел, и вскоре Жуль смог вырваться на верхнюю палубу и оглянуться: матросы на марсах налаживали паруса, «Альбатрос» набрал ход и зачем-то почти поравнялся с «Манон». Жуль ничего не понимал, кроме того, что до капитана теперь не добраться — тот окружен старшим офицерским составом, и в растерянности застыл у основания лестницы, ведущей на квартердек: — Полагаю, мы повстречали «Нервную Нелли» капитана Барлоу! — констатировал месье Планель, отнимая от глаз подзорную трубу. — Скверная же у него жена! — усмехнулся молодой офицер, поддержанный смехом своих приятелей, и Жуль бы даже решил, что ничего страшного, если бы не мрачный вид капитана, который, помолчав, вдруг распорядился тем тоном, который не допускал возражений: — Все орудия на левый борт! — Капитан! — Портов все равно не хватит! А ядра пойдут на дно! — возмутился главный канонир. — Судно накренится и просядет ниже ватерлинии! — принялся убеждать его месье Планель, вдруг прерванный донесшимся откуда-то сверху испуганным воплем: — Брандеры, капитан! — Целиться по ним! — взглянув на главного канонира, громко приказал капитан. — Опер, мидель и ган — орудия по левому борту! Исполнять! Жуль видел, как мимо него, сойдя по лестнице, прошли офицеры, занимавшиеся солдатами на верхней палубе, которые принялись отвязывать глухо и тяжело перекатывающиеся по палубе пушки, и старший канонир, спустившийся вниз — к артиллеристам. — Куда бы вы направили брандеры? — обратившись к месье Планелю, капитан задал вопрос. — К крюйт-камерам, капитан! — Они ниже ватерлинии — «Альбатрос» не останется на плаву, если взорвется порох! Жуль почувствовал, что стоять ровно становится труднее, но вдруг все понял. Пороховые склады располагались на двух палубах для того, чтобы порох всегда был под рукой: на средней — в носовой части корабля — и нижней — под каютами капитана и офицерского состава. Капитан буквально стоял на бочке с порохом и жертвовал обшивкой, но не «Альбатросом» — фрегат нужно было любой ценой оставить на плаву, пусть даже наводить тяжелую артиллерию нижних палуб станет сложнее или их порты вовсе глотнут морской воды. Раздавшийся пушечный залп оглушил и отбросил его к стоявшим в углу бочкам — Жуль врезался лопатками в борт и поначалу не разобрал, кто стрелял первым, но затем открыл глаза и увидел развороченную палубу: задавленных пушками солдат, дым, щепы, осколки и кровь. За этим залпом последовал второй — ответный: Жуль надеялся, что тяжелые пушки нижней палубы легко сделают пробоину ниже ватерлинии, и «Нервная Нелли» пойдет ко дну прежде, чем капитан Барлоу успеет пожалеть о своей затее. — Вставай! Ну же! Жуль вдруг ощутил, что чья-то рука втаскивает его на лестницу — этим человеком оказался месье Паленель, которому не пришлось долго разыскивать юнгу, за которым его отослали: — Прикажите дать мне шпагу! Капитан давал мне уроки — я могу быть полезен! — Нельзя! — «Альбатрос» не будут брать на абордаж! — громко, почти крича, объяснил капитан, когда очередной залп стих. — Барлоу — идиот, догадавшийся использовать брандеры в открытом море! Вы еще успеете увести корабль, капитан! «Альбатрос» — маневренная птичка! — Англичане знают море! Его цель — «Манон». — Взорвать груженое торговое судно?! — месье Планель, казалось, ничего не понимал, потому что все происходящее разнилось с его представлениями о ведении морских сражений, но Жулю подумалось, что он догадался: «Манон» — неповоротлива и не уйдет от «Нелли», если «Альбатрос» оставит ее, а потому расчет мистера Барлоу оказался поразительно точен — они поравняются с ней и встанут… все равно что в бухте на якоре. — Отвлечь нас — и перехватить «Манон». Моро разворачивает «Тритон». — Один против двоих и ветра? — На «Манон» тоже есть пушки и экипаж! Ей будет по силам то, что «Альбатрос» оставит от корабля мистера Барлоу. Морской черт Барлоу, как выразился месье Планель, прикрывал брандеры и подошел так близко к «Альбатросу», что Жуль видел, как пушечное ядро, врезавшееся в грот-мачту «Нелли», перебило ее, и та с грохотом обрушилась на палубу, как поваленное дерево, рвущее тросы и паруса и увлекающее их в воду, но в следующее же мгновение раздался оглушительный взрыв — и огненный столп, поднявшийся над водой и обжегший лицо, скрыл за собой многажды пробитый корпус «Нервной Нелли». Один из брандеров был взорван, и Жулю на долю секунды представилось, что накренившийся «Альбатрос» — плавучая крепость, потопить которую невозможно. — Прикажи наводчикам целится лучше! Если подпустим ближе — корабль загорится! — Так точно, капитан! — ответил месье Планель, сбежавший вниз, чтобы передать распоряжение, когда прогремел еще один взрыв, осветивший все вокруг: развороченный борт и сорвавшиеся с тросов пушки, усыпанную щепами палубу, раненных ядрами солдат, которых оттаскивали подальше — туда, где, казалось, было безопаснее. — Второй! — ликующе прокатилось над палубой. — Очистить крюйт-камеру под бизань-мачтой! — раздался приказ, как ведро воды на пожаре, спустившийся вниз — к артиллерийской палубе, потому что последний уцелевший брандер шел на них и его уже нельзя было потопить. С треском рухнула мачта, упавшая поперек верхней палубы, и Жуль понял, что выглядел испуганным, когда квартирмейстер ободрительно крикнул ему: — Ничего! Его женушка тоже выглядит неважно! Как портовая шлюха после веселой ночки! — прибавил вошедший в раж месье Планель, когда горящий брандер глухо врезался своими крюками в борт «Альбатроса». — К правому борту! Живо! — не теряя самообладания, гаркнул капитан. — Капитан! — Жуль закричал, когда понял, что месье Планель силой втаскивает его на возвышающуюся правую сторону; бежать самому не получалось, ноги подкашивались и скользили по мокрым косым доскам, но Планель оттаскивал его, подхватывал и толкал вперед, пока он грудью не встретил борт и не подтянулся на локтях, в последний момент непонимающе оглянувшись на капитана. — Это приказ! Прыгай! — Жулю показалось, что Планель толкнул его за борт — вниз головой, в воду. Оглушенный, Жуль вынырнул между горящим «Альбатросом» и «Манон», экипаж которой звал его подплыть ближе — он не слышал, но понимал по жестам, по спускаемой шлюпке, а еще он понимал, что этого нельзя, что он должен оказаться по левую сторону «Альбатроса» — там, где в последний раз видел капитана. Оплывать нельзя — это займет вечность, что же тогда? Мысль о килевании мгновенно пришла в голову — Жуль набрал побольше воздуха и нырнул: месье Базен однажды рассказывал о том, что Эдварда Тэтча трижды протаскивали под килем, а значит, воздуха должно было хватить. В мутной воде удавалось разглядеть только желтое пятно от зарева пожара и тени от обломков корабля — туда ему и было нужно. Уже под килем Жуль ощутил тяжелую пульсацию повыше живота — и медленно выпустил воздух; легкие начинало жечь, он искал способ скорее подняться на поверхность — оттолкнуться от киля, заросшего полипами, не получалось: ракушки резали руки, а ноги соскальзывали. Жуль старался держаться в сознании и плыть — всегда вверх, пока наконец не достиг одного из множества покачивающихся в воде канатов и не втащил себя наверх, чтобы набрать воздух и нырнуть снова: на дно медленно шли люди, чьи силуэты терялись в бурой кровавой пелене, медленно растворявшейся в мутной воде. Он подплывал к развороченным телам, натыкался на форму солдат короны и канониров — и оставлял их в немом ужасе оттого, что терял время, но он вынырнул точно под квартердеком, а значит, капитан должен был быть где-то здесь… Жуль вдруг понял, что ищет слишком высоко для того, сколько времени прошло с того момента, как брандер взорвался — и поплыл вниз, к чернеющему пятну, которое могло оказаться человеком, а могло — и нет. Море вознаградило его — он узнал сюртук и, подхватив под руки, рванулся к светлеющей над головой поверхности, но капитан оказался тяжел и тянул на дно. Жуль запаниковал — он не мог ни отпустить, ни вытащить, ни вдохнуть, понимая, что, если тело опустится на большую глубину, он тем более не справится, и, выбиваясь из сил, поднимался мучительно, пугающе медленно. Главное, достигнуть темнеющих паутиной водорослей из канатов и тросов, а там он свободной рукой втянет их на поверхность. Не успел Жуль схватиться за канат, как почувствовал, что его вместе с капитаном потащило вверх — оставалось последнее усилие, и он, захлебываясь в волнах, мог дышать и сознавать, что произошло: пушки оттащили к правому борту (должно быть, принялись за дело сразу после взрыва), центр тяжести сместился — и «Альбатрос» выровнялся, перестав глотать воду; если ее откачать и избавиться от лишнего груза — корабль уцелеет. — На помощь! Помогите! Капитан! — Жуль кричал, насколько хватало сил, но его голос казался пугающе тихим, захлебывающимся в шуме волн, ударяющихся о борт корабля, и глухих пушечных залпах, рокотавших где-то далеко — «Тритон» капитана Моро вступал в еще не окончившееся сражение, исход которого, впрочем, казался предрешенным: «Нелли» капитана Барлоу не останется на плаву, если продолжит сражение, а второй корабль… должен был прикрывать ее отступление или даже тянуть на починку к ближайшему островному архипелагу. — «Альбатрос» взлетел, капитан, — проговорил Жуль, тяжело дыша, и стараясь продеть канат под грудью капитана. — Левое крыло перебито, но это ничего — огонь скоро потушат. Нам помогут. А мистер Барлоу сбежит, поджав хвост. Я видел: «Манон» спускает на воду шлюпки, — он понимал, что кричать бессмысленно, но продолжал говорить, стараясь убедить самого себя в том, что помощь близко, потому что капитан по-прежнему не был в сознании, а руку, вокруг которой Жуль намотал трос, сводило от напряжения. Лицо капитана не получалось как следует рассмотреть, но Жуль видел, что оно бледно и обожжено, а в нескольких местах глубоко рассечено острыми деревянными щепами — это все было дурно, и он искал глазами шлюпку с экипажем «Манон», которая должна была вот-вот обогнуть «Альбатрос». Так и случилось. — Капитан здесь! Он жив! — закричал Жуль, вдруг испугавшись мысли о том, что в действительности не различал его дыхания, и это откровение лишь на мгновение сбило его, но не остановило: кричать другое было нельзя — мертвого не станут спасать, а потому он повторял снова и снова: — Капитан жив! Сюда! Скорее! — и минуты представлялись ему вечностью.

***

— Капитан плох. Возвращаемся, — коснувшись запястья, коротко распорядился человек, которого, как Жуль узнал после, звали месье Крозье, после чего продолжил оказывать помощь: Жуль внимательно следил за каждым его действием, за тем, как он накрыл платком лицо капитана и, зажав нос, принялся с силой вдыхать воздух. Грудь капитана поднялась и опала, затем все повторилось еще раз и еще... пока капитан не закашлялся, а месье Крозье не выпрямился в спине. — Разве он не должен был наглотаться воды? — обеспокоенно спросил Жуль, видя, как тонкий платок едва приподнимается над лицом капитана. От вида этого платка его пробирала дрожь — он привык, что лица закрывают только умершим. — Его бледность говорит о том, что капитан Рейнманд потерял сознание до того, как оказался под водой. Здесь, — месье Крозье коротко коснулся шеи, — происходит спазм, и вода не попадает в легкие и желудок. Жуль неуверенно кивнул, сведя брови к переносице и тем самым выдав, что все равно не вполне понял, куда делась вода и что ждет их дальше, после того как их поднимут на борт «Манон», а капитана перенесут в лазарет, находящийся в самой устойчивой части корабля, где почти нет качки. Матросы гребли, равномерно и слаженно. Жуль, не касаясь саднящей щеки, провожал взглядом другие шлюпки, спущенные на воду с тем, чтобы помочь раненым, оказавшимся в воде, держал на коленях голову капитана и думал о тех, кому позволил утонуть и почему-то о том веселом офицере, а месье Крозье, зачем-то перетянувший веревкой ноги капитана, в мрачной сосредоточенности сидел напротив, уставив взгляд в окровавленные чулки и, верно, предчувствуя, что последует после того, как тело Родольфа Рейнманда окажется на его столе. Шлюпку подвели под тали — и рывком подхватили с гребня волны: «Осторожнее!» — зло крикнул месье Крозье, державший ноги капитана на скамье, и Жуль вдруг почувствовал, что проникся к этому человеку за то, что врача, казалось, не меньше тревожила судьба капитана, а дальше его… точно перестали замечать. Четверо мужчин, следовавших за Крозье, оттеснили его и опустили капитана на широкий дощатый стол; Крозье достал инструмент и принялся срезать местами опаленную, местами окровавленную ткань, под которой открылись раздробленные ноги капитана и темно-алая в черноту плоть. — Приведите в чувства и дайте выпить столько, сколько он сможет. — Жуль видел, как с этими словами Крозье передал одному из матросов вчетверо сложенный платок, смоченный какой-то вспарывающей ноздри жидкостью, а другой ушел за ромом. Жуль, не спрашивая разрешения, приблизился к столу и мог видеть, как к капитану возвращается смутное сознание происходящего, его покрытое холодной испариной лицо и рассеянный, ни на чем не останавливающийся взгляд. — Вам потребуется все ваше мужество, капитан Рейнманд. Я сделаю все, что в моих силах, — сдержанно произнес месье Крозье, после чего к губам капитана поднесли Библию — и тот, едва заметно приподняв голову, безропотно коснулся ее губами. Вернувшийся матрос неожиданно грубо оттолкнул Жуля от стола, бросив «Незачем тебе, парень» и, не давая капитану сказать и слова, принялся, придерживая голову, поить его, отнимая бутылку только для того, чтобы тот мог перевести дух. — Док вас вытащит, капитан. Не бойтесь, — глухо, но, как мог, заботливо проговорил поивший капитана матрос. — Крозье вас вытащит, и вам не придется просить жалованья у старины Дэвида и уж тем более копаться в песке его рундука, — продолжал приговаривать он, и Жулю казалось, что капитан пил послушно, с христианским смирением, не протестуя и не отказываясь от своей участи, так, точно он уже взглянул в глаза дьяволу пучины и оттого сделался смертельно бледен. Жуль не хотел принимать того, что неотвратимо должно было произойти, только чувствовал, что живот подхватывает оттого, что в капитане ничто не возмущает жизни. Даже его мутит при мысли, что капитан больше никогда не встанет перед зеркалом, как тогда… перед визитом к графине, и не сможет похвастать своими красивыми икрами, а ему — все равно. Зачем Крозье дал ему поцеловать Библию? При этой мысли Жуля вырвало, и, согнувшись в спертой полутьме комнаты, он нашел выставленной вперед рукой стену; качка ощущалась сильнее, чем когда-либо, за спиной раздавались звуки борьбы, капитана силой вдавливали в стол, он сквозь стиснутые зубы хрипел, державшие его мужчины — тоже, а Жуль, забившись в угол, как оглушенный, осел в полутьме каюты, обхватив голову руками так, что локти стояли на коленах, и истошно рычал, потому что этот невыносимый ад не заканчивался и не умещался в голове. Крозье в хладнокровном молчании творил жизнь, отнимая от тела то, что несло ему смерть.